В окруженном Уральске
Февраль и март 1919 года явились началом наступления белых армий по всему фронту. Контрреволюционное уральское казачество, оправившись от поражения, которое ему нанесла 25-я Чапаевская дивизия, и вдоволь снабженное английским снаряжением, вооружением и боеприпасами, стало теснить наши части к Уральску. В апреле город был окружен и оказался в сравнительно глубоком вражеском тылу. От фронта советских войск его отделяло расстояние в 120 километров.
В Уральске оживлялись контрреволюция и различные уголовные, деклассированные элементы. Воинствующие хулиганы грабили оставшиеся невывезенными вагоны с мануфактурой и продовольствием. Тут и там раздавались провокационные выстрелы. Группа бандитов пыталась взорвать несколько вагонов со снарядами, но вовремя была замечена и уничтожена. Только высокая революционная бдительность и дисциплинированность частей 22-й стрелковой дивизии, оборонявшей Уральск, позволяли поддерживать в городе порядок и беспощадно расправляться с организаторами бесчинств.
Самолеты нашего отряда получили приказ вылететь на станцию Алтата, что в 240 километрах восточнее Уральска, и поступить в распоряжение 4-й армии. А мой «Фарман XXX» был оставлен для связи в окруженной 22-й стрелковой дивизии. Кроме меня, в Уральске остались техник Порай и несколько человек обслуживающего персонала.
В мою задачу входило главным образом доставлять в штаб пакеты с донесениями, а оттуда возить [15] махорку, медикаменты. Иногда со мной летали представители командования дивизии.
Каждый полет через территорию, занятую противником, был сопряжен с большим риском. Нужно сказать, что авиационный бензин для нас тогда стал музейной редкостью. Мы летали на так называемой «казанской смеси». Этот суррогат горючего отличался особой требовательностью, о чем гласили надписи на бочках: «При употреблении взбалтывать». А все дело заключалось в том, что смесь керосина и газолина с более легкими веществами иногда вызывала реакцию, в результате которой выделялись ниткообразные частицы, засорявшие жиклеры карбюраторов. Капризы этого «благородного» горючего вызывали частые вынужденные посадки...
На третий день после начала осады города в Уральск прилетел из армии летчик Артамонов с секретным пакетом для начальника 22-й дивизии.
Артамонов был моим старым товарищем. Вместе с ним мы работали в слесарной мастерской аэроклуба в Петрограде, когда были еще солдатами старой армии, вместе закончили школу летчиков в Англии. Теперь в одном отряде мы с ним защищали власть Советов.
Когда Артамонов приземлялся, дул сильный, порывистый ветер. Самолет, уже катившийся по аэродрому, был вдруг подхвачен порывом, встал «на попа», и в результате у него сломался воздушный винт.
Чтобы помочь Артамонову, я должен был полететь на станцию Алтата за новым винтом. Начальник дивизии дал согласие на вылет и вручил мне пакет командующему 4-й армией.
Утром следующего дня мы с Пораем благополучно приземлились на армейском аэродроме. Выполнив все поручения, привязали винт к гондоле, погрузили в самолет два мешка с медикаментами, на которых Пораю пришлось сидеть, и пустились в обратный рейс.
Вначале все шло хорошо. Мы уже проделали больше половины пути и радовались, что через два часа будем дома.
В районе станции Шипово наш самолет пересек [16] линию фронта и теперь летел над территорией, где можно было часто видеть белоказацкие разъезды.
И тут случилось самое неприятное. Мотор вдруг перестал работать. Он заглох без обычного в таких случаях чихания.
Я сразу развернул машину на 180° и пошел в сторону станции, надеясь дотянуть до своих. Но дотянуть не удалось. Приземлились, не долетев километров пять.
Мы с техником сразу же приступили к устранению неисправности. Говорю «мы», хотя правильно сказать «Порай». Я мог только помогать ему: подавать инструмент, держать детали.
Надо отдать должное Пораю: он великолепно знал свое дело и работал как артист. И все же не успел прочистить жиклеры, когда из-за ближайшей возвышенности послышалась частая стрельба и донеслись крики «ура».
Мы с беспокойством поглядывали в ту сторону, каждую минуту ожидая, что на гребень возвышенности вымахнут казаки. Но их пока не было. Как потом выяснилось, наш кавалерийский эскадрон преградил белоказачьему разъезду путь к самолету. Мы были бесконечно благодарны товарищам-кавалеристам, которые спасли нас от неминуемой расправы.
Но этим происшествием наши испытания не кончились. Самолет находился уже в 35–40 километрах от Уральска, в районе станции Переметная, когда мотор опять забарахлил. Он стал давать перебои, а затем и вовсе замолк. Значит, опять вынужденная посадка, и к тому же в самом гнезде белого казачества. Мы хорошо знали их садистскую ненависть ко всему революционному. Белоказаки не щадили никого, кто попадал к ним в лапы.
Развернув самолет на север, я решил планировать в степь, чтобы выиграть расстояние и время. Ясно были слышны ружейные выстрелы и пулеметные очереди охотившихся за нами белоказаков, видны были всадники, скачущие в сторону нашей предполагаемой посадки.
Мы благополучно приземлились километрах в 10–12 от станции Переметная, в лощине, окруженной небольшими холмами. [17]
Порай еще в воздухе сорвал с себя каску, старый промасленный полушубок и распихал по карманам свои немудреные инструменты. Как только самолет коснулся земли, он уже оказался на нижней плоскости и приступил к работе.
Вскоре на окружающих лощину холмах появились спешенные белоказаки. Они растянулись в цепь и не спеша стали окружать место посадки самолета, явно намереваясь взять нас живыми.
Это нас и спасло. Порай быстро сделал свое дело и вскочил в гондолу. Через минуту мотор взревел, самолет рванулся вперед.
Рев машины и пулеметная очередь, выпущенная техником, ошеломили казаков. Самолет прошел над их головами, и мой товарищ выпустил еще две — три очереди. Мы видели, как вскачь разбегались от коноводов насмерть перепуганные лошади.
Оставляя в стороне станцию Переметная, я взял курс на Уральск. Остальную часть пути совершили благополучно и скоро приземлились на своем аэродроме.
Уже две недели, как Уральск блокирован. В ночь на 4 мая белоказаки делают первую яростную попытку штурмом овладеть городом. Но наши бойцы стойко отражают все атаки и отбрасывают врага на исходные позиции за реку Чаган.
Значительную помощь войскам оказывают добровольные дружины жителей — преимущественно рабочих железной дороги, предприятий города, больших паровых мельниц Стулова и Карева.
Мы, авиаторы, в эти решающие часы также не оставались безучастными. Находясь в окопах, вместе с бойцами отражали атаки противника огнем двух своих пулеметов «Люис».
Получив отпор, противник несколько присмирел. И все же положение гарнизона с каждым днем становилось все труднее и труднее. Таяли силы защитников города, катастрофически сокращались боезапасы и продовольствие. Дневной паек пришлось значительно сократить.
Как-то рано утром, в один из первых дней июня, [18] на аэродром прискакал верховой и передал мне приказание немедленно явиться к начдиву, В его кабинете я застал комиссара дивизии Андреева. Начдив, очень возбужденный, крупными шагами подошел ко мне, положил руку на плечо:
— Товарищ Степанов, вам поручается ответственное задание, от выполнения которого во многом будет зависеть участь всех нас. Я не хочу скрывать от вас, что положение наше трудное. Войска четвертой армии ведут тяжелые оборонительные бои, и надеяться на их помощь не приходится. Было бы хорошо, если бы вам удалось связаться с оторвавшейся при нашем отступлении группой комбрига Наумова и передать мою записку. Пакет не должен попасть в руки врага. Разрешаю вам прочитать его.
В документе говорилось о состоянии осажденного гарнизона, о концентрации крупных сил белоказаков вокруг города. В заключение Наумову предлагалось двигаться к Уральску.
Задача моя действительно была не из легких. Как найти в тылу противника группу, связь с которой потеряна много дней назад?
— А не знаете ли вы, товарищ начдив, хотя бы приблизительно, местонахождение комбрига Наумова? — спросил я.
— Не знаю. По-моему, он где-то в районе станции Деркул. Ищите! Обшарьте всю местность, но обязательно найдите!
Начдив и комиссар дивизии на прощание крепко расцеловали меня, словно и не надеялись больше увидеть.
Вернувшись на аэродром, мы с неразлучным другом Пораем стали готовиться к полету...
Станция Деркул и местечко Зелененькое кишмя кишели народом, здесь было много подвод. Кругом виднелись окопы, но определить, наши их занимают или белые, оказалось не просто. Пользуясь тем, что нас не обстреливали, я снизился до 150–100 метров. Но и это не помогло. Мы разглядели только, что вокруг поселка и станции лежало множество трупов. Здесь, по всей вероятности, недавно кипел горячий бой. [19]
Тогда я решил направиться на север, к хутору Железнову, с надеждой нагнать по дороге какую-нибудь одинокую повозку или всадника, сесть поблизости и получить необходимые сведения. Благо ровная степь позволяла приземлиться.
Но, пролетев 15 километров, вплоть до самого хутора. Железнова, мы никого не увидели — степь словно вымерла. Зато в самом хуторе обнаружили много кавалеристов.
Время шло. Я уже решил произвести посадку, и только осторожность Порая помешала сделать этот опрометчивый шаг. Как мы потом выяснили, в хуторе находились белоказаки.
По совету Порая я развернулся и направил самолет через станцию Деркул на юг, к хутору Архангельскому. Километрах в шести от него обнаружили два ряда окопов, занятых солдатами. Позади окопов виднелись четыре орудия, обращенные в сторону станции Деркул. Стало ясно, что в Деркуле и в местечке Зелененьком наши красные части и мы находимся у цели полета.
А когда подлетали к местечку Зелененькое, к нашей радости, заметили, что на крыше одного из домов взвилось красное полотнище. Приземлились и, не выключая мотора, стали ждать скачущих всадников. Порай держал пулемет на боевом взводе. Но уже издали мы хорошо различили широкие красные ленты на папахах.
Все же Порай приказал им остановиться и разрешил подойти к самолету только одному. От него мы узнали, что попали в группу Наумова.
А в это время от поселка уже бежали к нам запыленные и оборванные люди. Измученные, перенесшие тяжелые испытания, потерявшие всякую надежду встретить своих, они, как дети, радовались прибытию самолета и прямо на руках понесли нас к комбригу. А наш старый испытанный «фарман», подхваченный десятками пар рук, был мигом укрыт рядом с кирпичным домом. Вся эта незабываемая сцена происходила под ураганным артиллерийским, пулеметным и ружейным огнем взбешенного неприятеля. Комбриг Наумов встретил нас со слезами радости на глазах — [20] до того был взволнован этот мужественный человек, не раз смотревший смерти в глаза.
— Мы сильно переживали, — говорил он, — видя, как вы мечетесь в воздухе, и боялись, что по ошибке сядете к белякам. Хорошо, что ребята сообразили выпросить у какой-то женщины красную юбку и смастерили подобие флага!
Комбриг рассказал, что его группа только что выдержала 36-часовой ожесточенный бой и отбила восемь яростных атак белоказаков. Потеряв более 400 человек только убитыми, враг вынужден был отойти. Тем не менее положение Наумова ничуть не улучшилось. Кольцо белого казачества вокруг его группы было так же крепко, как и вокруг Уральска.
Вскрыв пакет и прочитав приказ, Наумов тут же карандашом на клочке бумаги написал ответ. После этого мы распрощались с ним и снова поднялись в воздух. Для острастки я на бреющем полете сделал три захода вдоль вражеских окопов, предоставив Пораю возможность «попрактиковаться» в стрельбе.
Враг тоже не дремал. Поэтому, когда через некоторое время мы приземлились в Уральске, обнаружили, что самолет продырявлен в девяти местах.
Я передал начдиву ответ комбрига. Но Наумову не суждено было соединиться с осажденным гарнизоном Уральска. Вскоре после этого командующий 4-й армией приказал ему пробиваться на запад, к станции Семиглавый Мар, на соединение с главными силами армии...
Шел второй месяц осады. Город кишел шпионами и контрреволюционерами. Поступали все новые и новые сведения о поимке провокаторов и диверсантов, об обнаружении скрытой телефонной связи с противником, была предпринята даже попытка угнать от здания штаба дивизии единственный броневик. Только поломка какой-то детали помешала осуществлению этого подлого замысла.
Враг был коварен и изобретателен. Для передачи сведений он использовал скот. В распиленных и искусно склеенных рогах коров, в заплетенных гривах и хвостах лошадей работники чека обнаруживали планы [21] расположения наших частей, огневых точек и важных военных объектов. Коровы и лошади свободно паслись и часто перегонялись с одного на другой берег Чагана, разделявшего наши и вражеские позиции.
Положение защитников города становилось все более тяжелым. Снаряды подходили к концу. Уже пришлось организовать мастерскую для отливки пуль и для изготовления патронов. Не хватало хлеба, овощей и соли, а сахара давно не было.
Большой радостью для бойцов была махорка, которую доставлял им самолет. Ради этого ценного груза пришлось на время отказаться в полете от общества Порая: вместо него я брал лишний мешок табаку.
По пять — шесть мешков втискивали в гондолу моего самолета снабженцы из полевого штаба 4-й армии на станции Алтата, крепко опутывали их веревками. А я тащился с этим грузом, тревожно прислушиваясь к рокоту мотора, каждую минуту ожидая сюрприза от «казанской смеси».
Но Порай был изобретательным человеком. Перед каждым полетом он проделывал целый ряд манипуляций с капризным горючим, прежде чем залить его в бак, по нескольку раз процеживал жидкость сквозь мелкие сита и в довершение пропускал через замшу. Поэтому вынужденные посадки стали значительно реже.
Белоказаки, хорошо осведомленные, с каким грузом регулярно совершает воздушное путешествие мой «Фарман XXX», при подходе его к Уральску открывали бешеный артиллерийский огонь.
Мне даже пришлось каждый раз менять направление подхода. Кроме того, зная, что казаки избегают обстреливать город, так как у многих из них там находились семьи или родственники, я снижался и, едва не задевая крыши домов, благополучно доходил до аэродрома.
Белоказацкое командование предпринимало отчаянные попытки овладеть городом. Но защитники Уральска героически отражали атаки врага. [22]
В перерывах между боями наши бойцы и белоказаки иногда вели «задушевные разговоры».
— Эй вы, краснопузики! — кричали с другого берега Чагана. — А крепко мы вас поймали в мешок! Вот скоро совсем завяжем его и вам будет хана! Все пойдете в Урал рыбу кормить.
Наши бойцы не оставались в долгу:
— Не говори «гоп», казура несчастная. Что-то долго вы этот ваш мешок завязываете. Неровен час, зубы себе обломаете!
В ответ разъяренные казаки открывали беспорядочную стрельбу...
В конце июня враг предпринял последний и самый ожесточенный штурм города. Погода этому благоприятствовала: дождь лил как из ведра.
С вечера белые усилили артиллерийский обстрел наших позиций. Чувствовалось, что они готовятся к атаке. Но откуда будет нанесен главный удар?
Город переживал напряженные часы.
Гарнизон был слишком малочислен, чтобы обеспечить прочную оборону на всех участках. В это решающее время на помощь бойцам пришли рабочие дружины.
С начала переправы противника через Чаган удалось определить место его сосредоточения и время штурма. Пользуясь дождем и темнотой, белоказаки спешили до рассвета перебросить через реку побольше сил.
Наши бойцы и рабочие дружинники, сосредоточившись в окопах и за халупами на окраине города, сидели тихо, не желая спугивать врага. Все ждали условного сигнала с командного пункта начдива.
И вот гулкий артиллерийский выстрел взорвал напряженную тишину. Тут же залаяли пулеметы. Наша артиллерия обстреливала противоположный берег Чагана, чтобы отрезать переправившегося противника. Здания в городе дрожали от гула орудий.
Второй сигнал — ракета — поднял подразделения и рабочие дружины в стремительную атаку. Не ожидавшие этого белоказаки дрогнули и стали в беспорядке [23] отступать к Чагану. Но немногим из них удалось переправиться к своим. На поле боя осталось более пятисот убитых и раненых. Из них большинство отъявленные головорезы — бородачи из полка «имени Христа Спасителя», те, кто готовили беспощадную расправу с защитниками города.
В этом бою героический гарнизон красного Уральска еще раз доказал свою глубокую преданность молодой Республике.
Странно звучит, но после этой победы положение наше стало еще более трудным. На каждое орудие осталось всего по четыре снаряда.
В эти сложные и полные лишений дни по осажденному городу разнеслась радостная весть о приветствии защитникам Уральска от Владимира Ильича Ленина. В телеграмме на имя командующего Южной группой войск М. В. Фрунзе говорилось: «Прошу передать Уральским товарищам мой горячий привет героям пятидесятидневной обороны осажденного Уральска и просьбу не падать духом, продержаться еще немного недель. Геройское дело защиты Уральска увенчается успехом.
Предсовобороны Ленин».
Слова вождя придали защитникам Уральска сил, они еще больше укрепили веру в окончательную победу. Гарнизон принял непоколебимое решение удержать город во что бы то ни стало.
Кончились запасы горючего. Казалось, связь с армией будет окончательно нарушена. Но выход нашел председатель чека Штыба. Он разослал по городу десятки людей, которые собирали у населения все, что могло гореть. На аэродром стала поступать самая различная посуда с бензином, керосином, газолином и даже с одеколоном. Эта масса разнокачественной жидкости смешивалась, десятки раз перебалтывалась, процеживалась искусной рукой Порая и превращалась в подобие авиагорючего. В результате самолет опять имел на несколько вылетов теперь уже «пораевской смеси».
В июне на Восточном фронте наступил решающий перелом. Наши войска под командованием [24] М. В. Фрунзе перешли в контрнаступление. Подавляя ожесточенное сопротивление врага, они неудержимой лавиной рванули на восток.
На нашем участке части славной Чапаевской дивизии форсировали реку Белую, заставив колчаковцев оставить город Уфу. После этого чапаевцы двинулись на помощь осажденному Уральску. Защитники города с нетерпением ожидали освобождения.
И вот 11 июля перед нашими окопами севернее Уральска вдруг появились полтора десятка бойцов на взмыленных лошадях. Крики радости раздались в окопах, когда среди всадников бойцы разглядели самого Чапаева.
В тот же день в здании штаба 22-й дивизии состоялось совещание совместно с командованием 25-й дивизии. Было решено одновременно ударить по окружавшим Уральск белым войскам из города и из вне его. На авиацию в это время возлагалась задача бомбить и обстреливать врага с воздуха.
Кстати, со станции Алтата прилетел летчик Лабренец — командир нашего отряда. Он тоже должен был участвовать в предстоящем бою.
Мы тщательно готовили свои самолеты. В баки заливали остатки горючего, подвешивали бомбы, кабины загружали «стальными стрелами».
Наступил рассвет решающего дня. Наши части, форсировав Чаган, с ходу стремительно атаковали окопы противника. Одновременно по врагу ударили чапаевцы. Мой старенький «Фарман XXX» и «Сопвич» Лабренца летали над полем боя, помогая наземным войскам.
Белоказаки не выдержали. Оставляя повозки, боеприпасы, снаряжение, бросая раненых, они начали беспорядочное бегство. Прорвано было железное кольцо, которое в течение трех месяцев сжимало осажденный Уральск. [25]