Испания
Отогреваемся южным солнышком в прелестном уголке Испании, отдыхаем от Бискайки. Ух! Ну да и трепануло же нас! С овчинку небо показалось...
Зашли сюда только на денек, вопреки всяким расписаниям. Греемся и уголь грузим.
Что за солнышко! Что за небо! После туманов, заунывных свистков сирены, оглушающей рынды — какой покой! Здесь прямо рай земной. Бог с ней, с войной! Завтра опишу переход поподробнее, а сегодня уж лучше отдохну.
Бухта Понтевердо
Первую половину Бискайки мы прошли по-хорошему, на второй нас захватил здоровенный шторм от норд-оста, клавший боком на 35°.
Плаваю я не первый год, видал, можно сказать, разные виды, но жутко было чувствовать себя на такой ненадежной крохотной скорлупе, шириною посредине не более четырех сажен; видеть эти горы и пропасти, разверзавшиеся перед нами. Вылететь за борт не представляло ни малейшего труда. На всем крейсере не было ни единого уголка, где можно было бы чувствовать себя в безопасности. Стулья, тяжелые столы, ящики срывались с места, шкафы растворялись, из них с грохотом [32] вылетали разные предметы, которые, того и гляди, могли проломить голову.
По палубе волною ходила вода. Время от времени мы черпали всем бортом; вельбот, висевший высоко на талях, весь уходил в воду. Казалось, этак нас и вовсе зальет. Каюты ревизора, двух механиков по обыкновению были полны воды, но выбирать ее уже было нельзя, поэтому вода стояла и в проходе. Особенно тоскливо приходилось на грозных девятых валах.
Первый экзамен остойчивости был выдержан, однако, с честью. Крейсер, не имевший боковых килей, делал большие стремительные размахи, но перевертываться не желал. Совсем Ванька-встанька.
В «свободное от занятий» время (какие уж там занятия!) я устраивался наверху в задней штурманской рубке — на диване. Под спину валик, ногами в опрокинутый стол, стул упирается в ящик, ящик в переборку. Благодаря таким приспособлениям, можно было не ерзать с места на место, читать и даже полудремать, вспоминая иное — тихое, мирное и безмятежное житье.
Когда прошли Бискайку и за мысом Финистерре скрылись от норд-оста, стало значительно тише.
Днем неподалеку от нас вынырнул кит, пустил столб воды. Мы уверяли вахтенного начальника, что он ошибся, что это-то и была подводная лодка и ее перископ, а не струя воды.
У нас опять скандал — уголь на исходе.
Засигналили...
17 ноября. Звездной ночью заметили на горизонте силуэт судна, идущего без огней встречным курсом, открыли прожектор — миноносец. «Олег» и «Изумруд» держали его в луче, он сейчас же повернул, открыл гакабортный (кормовой) огонь и давай уходить полным ходом. Командир говорит, что у французских военных судов принято ходить ночью без огней.
18 ноября. В час дня длинной бухтой, минуя ряд высоких гористых островов, покрытых внизу свежей зеленью, а вверху снегом, мы вошли в бухту Понтевердо.
В трех милях белеется городишко.
Наша мать-кормилица «Океан» стал посреди, а «Олег» и «Изумруд», точно детеныши, ошвартовались по бокам. В сравнении с «Океаном» даже «Олег» кажется крошкой.
На скорлупках-челноках окружили нас мальчуганы-испанцы, с громадными черными глазищами и длинными густыми ресницами. От берега отвалила шлюпка с офицерами. Ну, думаем, идут нас выставлять. [33]
На борт взошли capitano del porto{*5}, таможенный офицер и с ними театрально одетый альгвазиль{*6} — жандарм с преогромными усищами. Мы хорошо угостили офицеров шампанским, и инцидент был исчерпан. Испанцы решили телеграфировать своему правительству, что у нас серьезные повреждения в машине и т.п. Впервые получили газеты — местные, конечно. О войне много, но толком ничего не разберешь. В Артуре горит угольный склад. Ох, уж этот Артур! Мы избегаем и говорить о нем. Веселое житье! Шли — качало. Пришли — тут-то бы и отдохнуть — нет, грузи уголь. Снова превратились в арапов, офицеров не узнать, а команду и подавно. А затем — мойся соленой водой — пресной не дают.
Ужасно бесит специальная особенность нашего судна — валкость. На рейде тихо, а его валяет градусов на 15, совсем пьяное судно. Остальные суда стоят как вкопанные.
По отвесному штормтрапу взобрался я на борт гиганта «Океана» — палуба здесь, хоть целый полк разводи. Узнал, что Н. здесь старшим врачом. Грустны бывают наши врачебные свидания. И это почти всегда. Встретятся офицеры: живо обед, выпивка, разливанное море до поздних часов. Доктора же или не пьют, или и пить-то толком не умеют, а большей частью уединятся где-нибудь в уголке и делятся впечатлениями, от которых только тяжелее на душе становится. От того-то, будучи часто очень дружны, врачи редко ездят друг к другу. Н. сидит злой, как черт, ругает на чем свет стоит всех и вся. Человек он семейный, а вот уже четыре года этаким манером болтается. С «Николая» его сразу перевели на «Океан». По старой дружбе Н. снабдил меня кое-какими медикаментами и подарил носилки собственного изобретения. Обедал я на «Океане» за столом с чистой скатертью и чистыми салфетками — очень хорошо!
Вернувшись до мой, застал только одного capitano del porto; он у нас в этот день и завтракал, и обедал. Заплетавшимся языком, немилосердно коверкая французский язык, подвыпивший capitano del porto объяснял, что, несмотря на то, что он capitano del porto, ему казенной шлюпки не полагается, и вот, чтобы поехать к нам, он должен был унизиться и просить таковую у таможенного офицера. Последний поставил условием взять и его с собой хотя бы под тем предлогом, что у русских может быть контрабанда — чай и сахар. Теперь capitano del porto стыдился подозрительности своего спутника и все [34] повторял: «Oh, cet officier cochon (кочон){*7}» или «Quelle cochonnerie (кочоннери)!{*8}» и без конца возвращался к этой теме. Пойманный за пуговицу, должен был и я выслушать сказочку про белого бычка.
Вечером я нанес визит другому судну, побывал на «Олеге» у старшего врача В. П. Аннина. Лазарет у него тоже переполнен больными. Младший врач О. О. Ден лежит с гнойным воспалением обоих слуховых проходов, сильно лихорадит. Плохо болеть нашему брату — морскому врачу.
Атлантический океан
19 ноября. Рано утром снялись и ушли в Танжер, так и не получив с берега обещанной пресной воды. Ночью на нас очень долго и нахально налезал сзади какой-то коммерческий пароход; наконец ему был пущен под самый нос, в рубку, луч прожектора. Ослепленный пароход сразу шарахнулся в сторону и отошел. Нас, конечно, знатно валяет. Только на этот раз — настоящая океанская зыбь, которая хотя подчас и кладет чуть не вверх тормашками, но делает это ровно, спокойно, методично; каждый размах можно предвидеть, рассчитать и вовремя упереться руками и ногами. Но нет ничего хуже мелкой беспорядочной зыби — толчеи в Немецком море, Бискайке (бр-р!), Средиземке — тоже.
Обедаем, как всегда, со «скрипкой»: это деревянные рейки, натянутые вдоль и поперек — в гнезда ставится посуда. Впрочем и ставить-то нечего: все давным-давно побито — бокалов, рюмок, соусников нет, стаканов осталось пять штук, чай пьем из пустых горчичниц. Идем 11-узловым ходом, как всегда с капризами электричества.
20 ноября. Весь день стирали лазаретное белье только для того, чтобы его тотчас же на леерах прокоптить углем и сажей.
Прошли мыс Рокка, мыс Сан-Винцент — стало потише. «Океан» получил приказание идти вперед. Безмолвно разошлись с английским военным судном «Halcion». Вечером наблюдал восход звезды Сириус, часто вводящей в заблуждение неопытных моряков, принимающих ее за корабельный огонь. [35]
Танжер
21 ноября. Оставив влево Гибралтарский пролив, зашли в открытую, совсем не защищенную с моря Танжерскую бухту, находящуюся на северном берегу Африки, во владениях Мароккского султана. Здесь стоят французское судно «Gendarmes», «Рион», «Днепр», четыре миноносца, не заходившие в Понтевердо, и «Океан». Миноносцы выдержали высокую марку. Честь им и слава! Пятый, миноносец «Пронзительный», отстал по случаю повреждения в машине и должен был зайти в Брест.
Салютуем нации 21 выстрелом.
Судно окружили со всех сторон вороватые и назойливые арабы — продавцы ягод, апельсинов и (тайно) рома, джина: бутылки с этой целью на веревочках спускаются в воду и подводятся к борту, а матросы выуживают их как рыбку. Мы отгоняем шлюпки, окачивая их брандспойтами; арабы галдят.
Приехал русский министр-резидент г. Бакерахт.
Из штаба нет ни одного письмишка. Во французских газетах сбивчивые сведения об Артуре. Ясно одно: нашего прихода ему не дождаться. Местный немецкий консул предупредил нас: где-то между Азорскими и Канарскими островами обошла вокруг немецкого парохода подводная лодка — неизвестно чья. На другой день пришло сообщение из Петербурга о том же.
Здесь очень хорошо — тепло, бирюзовая вода, благорастворение воздухов. Война кажется еще такой далекой, несмотря на всякие тревоги, ночные освещения боевыми фонарями.
«Рион» и два миноносца ушли вперед.
С моря идет крупная зыбь. Погрузка угля продолжается и ночью на качке. Но вот конец ей: испортился якорь у динамо-машины — судно погрузилось во мрак.
В Танжере я уже второй раз и снова ни ногой на берег. Мой единственный помощник — фельдшер — пьян вдребезги. Его примеру последовал и старший санитар. Пришлось запретить им выдачу чарки.
Впоследствии я узнал, что для них это было не наказание, а одно удовольствие: за невыпитое вино, как полагается, получалось деньгами, а ежедневная порция, благодаря дружбе с баталером, продолжалась выдаваться по-прежнему — только тайком. На флоте до сих пор все еще существует обычай [36] выдавать в плавании команде полчарки водки{*9} два раза в день (чему, между прочим, ужасно завидуют солдаты). Несмотря на научно доказанный вред подобных ежедневных приемов алкоголя, с наступлением кампании команда начинает на судне систематически приучаться к нему. Молодые парни, только что пришедшие из деревни, первое время боязливо удерживаются от чарки, а потом впиваются и без нее уже страдают отсутствием аппетита; лишь очень немногие из них к концу службы бросают пить, чтобы скопить домой малую толику денег. Поплававши достаточно на своем веку и в мирное, и в военное время; я превратился, в конце концов, в заклятого врага чарки. Относительно выдачи чарки уже не раз поднимался вопрос; было много и комиссий и подкомиссий — все-таки чарка пока еще прочно держится в российском флоте. «Руси веселие есть пити».
По описанию тех, кто был на берегу, город Танжер сам по себе мало интересен, вполне восточного характера, грязный. Много евреев библейского типа, говорящих по-испански. Они зажиточнее туземцев; дома их отличаются более богатым видом и всегда выкрашены в голубой цвет; дома мусульман белого цвета. Немного домов с европейскими фасадами; самих европейцев несколько сот человек. Имеются почты английская, французская, германская. Город расположен на склоне горной местности; чем выше, тем более отдельных вилл, в которых преимущественно живут аккредитованные дипломаты европейских государств. Высоко на горе виднеется новенький частный французский госпиталь, всего на 15 коек. Туда был перевезен с «Авроры» раненный в Гулле священник-монах отец Анастасий{20}. С размозженной в плече рукой он был слишком слаб, чтобы подвергнуться операции вылущения плеча, и скончался через сутки. На улицах Танжера большое оживление: арабы, бедуины, суданцы, босоногие всадники, вооруженные разнокалиберными фузеями, погонщики мулов, ишаков — все это толкается, суетится по узким артериям города, кричит, ругается.
Марокко производит значительную торговлю живым скотом и хлебными злаками, направляя все через Танжер в Гибралтар, куда переезд около трех с половиной часов. Вечером европейцам на улицах небезопасно. Есть несколько полуевропейских ресторанов весьма непривлекательного вида. [37]
Гиды, как всюду на востоке, показывают секретно в разных квартирках местных танцовщиц, молодых и очень красивых женщин, танцующих в костюме Евы, за что дерут высокую плату.
В окрестностях Танжера богатая охота, верхом и с пиками на громадных кабанов. Последнее время вся страна в мятеже, и поэтому выходить, хотя сколько-нибудь, за пределы города весьма опасно. Повстанцы — голытьба — стараются изловить какого-нибудь неосторожного европейца, за которого потом требуют громадный выкуп.
Климатические условия Танжера очень хвалят.
22 ноября. Командир «Олега» настаивает на уходе сегодня же вечером, а у нас недопринято 600 пудов провизии и почти весь запас пресной воды.
«Океан» из Танжера должен вернуться в матушку Россию. Сдал на него двух тяжелых тифозных, а третьего, уж больно необходимого минера — оставляю у себя. Он поправляется.
Сегодня пришла с моря английская миноноска, понюхала и ушла прочь. Вечером учился обращению с боевым фонарем и светил с час; на зыби это не так-то легко.
23 ноября. В девять часов утра, так и не дождавшись пресной воды, вышли из Танжера вдвоем — «Олег» и «Изумруд».
Перед входом в Гибралтарский пролив оставили влево мыс Трафальгар, где происходило известное морское сражение.
Вот справа Цеута, а слева высокая Гибралтарская скала; в глубине залива много английских военных судов. Мы с завистью насчитали шесть броненосцев-гигантов — все одного типа. Вот нам хотя бы одну такую парочку!
Пройдя далее, увидали под вице-адмиральским флагом английский броненосец, занимавшийся стрельбой. Обменялись салютом в 13 выстрелов.
У нас очень мало пресной воды; вдобавок что-то неладно в кормовой машине: откуда-то куда-то протекла вода. Из задней трубы вместо дыму вырывается белый пар.
В 7 ч 30 мин вечера: «Стоп машина!» — в двух котлах вода вытекла. «Олег» ушел далеко вперед. Сигналим в небо вспышками прожектора, просим позволения идти за водой в ближайший порт Малагу (на 50 миль назад).
«Олег», которому мы своими вечными неисправностями, что называется, «осточертели», сигналит: «Идите... куда...хотите...» и, немного погодя, смягчившись: «Купите... нам...вина...». Последние вспышки на горизонте едва можно разобрать.
До свидания. [38]
Малага
24 ноября. К восьми часам утра доползли до Малаги, но как! Осталась последняя капля воды. Все хорошо, что хорошо кончается. Стали далеко, далеко. На скатах гор, утопая в зелени, раскинулся большой город со 135 000 жителями.
Командир немедленно отправился к русскому консулу, испанцу по происхождению. Тем временем нас осадили продавцы фруктов и испанских вин. Очень хорош малагский виноград свежий и вяленый.
Мне пришлось отправиться к медицинскому инспектору порта и выправить сертификат о состоянии здоровья изумрудской команды. После Либавы это впервые я ступил на землю, которая в этих случаях кажется ужасно твердой, а собственные движения чрезвычайно легкими и воздушными.
С медицинским инспектором, говорившим по-французски так же, как я по-испански, кое-как наконец поладили.
Барон Ферзен привез от командира порта любезное приглашение войти в гавань. Это должно значительно ускорить нашу погрузку. Мы так и сделали и ошвартовались у самой набережной, где тотчас же собралась толпа уличных зевак, с любопытством разглядывавшая северных варваров.
По случаю какого-то праздника на улицах большое оживление — иллюминация, ракеты. Мы любовались прекрасными сеньоритами, один из немногих недостатков которых это — чрезмерная страсть к чесноку. Я зашел в кафедральный собор — грандиозное сооружение, составляющее гордость Maлаги, слушал великолепный орган.
Наголодавшись на своих консервах, мы с большим наслаждением отобедали в «Hotel de Rome», где лучшим напитком явилась вкусная мягкая вода, после судовой опресненной бурды показавшаяся прямо нектаром.