В Санкт-Петербурге
На Невском судостроительном заводе заметно необычайное оживление. Крейсер 2 ранга «Изумруд»{1} спешно заканчивает свою постройку. Уже спущенный с эллинга{2}, он стоит у пристани на швартовах. Работа кипит. С гулом, одна за другой, подкатываются к деревянным сходням загруженные вагонетки, поминутно слышатся окрики: «Дай дорогу, дай дорогу!»
Крейсер сверху до низу переполнен мастеровыми и матросами: кто бьет по заклепке молотом, кто визжит электрическим сверлом, кто скрипит горном — все это вместе с грохотом, доносящимся из мастерских, сливается в общий несмолкаемый гул, среди которого нельзя расслышать командных возгласов и свистков низенького коренастого боцмана, с покрасневшим от натуги лицом выделывающего какие-то рулады на своей дудке.
С пристани заворочался громадный кран, медленно поднимая на большую высоту тяжелую железную мачту для того, чтобы перенести ее на судно и поставить вертикально. Среди этой суеты с большим трудом разыскал я командира крейсера, капитана 2 ранга барона Василия Николаевича Ферзена, к которому должен был явиться по случаю назначения на крейсер судовым врачом. Барон — голубоглазый великан с открытым добродушным выражением лица, любезно предложил показать мои будущие владения. «Вот это лазарет на семь коек; здесь аптека, здесь ванная. Здесь же в моем помещении вы расположите свой боевой перевязочный пункт; мне кажется — здесь всего удобнее; можно и в кают-компании: там просторнее, зато подача раненых затруднительнее. Впрочем, как хотите. Выбирайте, где Вам удобнее. А вот и Ваша каюта, рядом с лазаретом». Командира в это время уже разыскивали по всему судну.
Оставшись один, видя вокруг себя голые железные переборки, я старался мысленно представить себе ту обстановку, среди которой придется жить и работать. «Лазарет — всего на семь коек. Маловато. Но и их, кажется, разместить негде. А что за этой переборкой?» — «Кормовая машина, Ваше ВБ{*1}», — ответил какой-то мастеровой. Попробовал переборку рукой — горяча. «Что же будет в тропиках? Ну, ладно, поглядим каюту». [12]
«Здесь будет столик, а здесь коечка, здесь шкапик для одёжи приспособим, умывальничек складной привинтим. Все железное, дерева не будет. На случай пожара, значит», — объяснял мне словоохотливый мастеровой.
— А вот этот уголок мы от Вас, Ваше ВБ, отымем. Тут как раз лючок в провизионный погреб проходит, так мы его в коридор выведем, чтобы вестовые, лазивши, значит, не беспокоили Ваше ВБ.
Койка, умывальник, шкап и прочее — да здесь и сейчас повернуться негде. Железо! В холода отпотевать будет, а в жару накаливаться — знаем, знаем. Заглянул в другие каюты. Все одинаковы. Кают-компания крохотная. Прошел в жилую палубу.
— А это помещение, эти рундуки — для команды?
— Так точно, Ваше ВБ.
Да! Все для машины, все для угля, а для житья плохо. Ведь на крейсере команды 328 человек. Как они тут друг на дружке разместятся? Крейсер «Изумруд» построен по образцу «Новика», лихого доблестного «Новика». Судно — точно нож для разрезания: узкое, длинное, острое. Три низких трубы, две мачты{3}. На «Новике» была одна. По числу орудий «Изумруд» сильнее «Новика». Кроме того есть и минные аппараты — три, поставленные по настоянию адмирала Макарова. Машины могучие, дающие 24 узла. Недаром они заняли чуть не третью часть судна. Дерево на крейсере действительно изгнано. В боевом отношении это хорошо{4}. Таков же точно и родной брат «Изумруда» — крейсер «Жемчуг», окончивший свою постройку на Невском заводе месяцем раньше и, счастливец, уже рассекающий своим острым носом воды Балтийского моря.
Обходя помещения, я знакомился со своими будущими товарищами, среди которых был рад встретить несколько старых знакомцев — соплавателей по Дальнему Востоку во время русско-китайской войны{*2}.
Четыре лейтенанта уже обветрены всякими бурями и непогодами, остальные — всё жизнерадостная, полная энергии молодежь. Приятно было слышать отзывы о командире и старшем офицере П. И. Паттон-Фантон-де-Веррайоне. Ими не нахвалятся. Все рвутся на «Изумруд» в надежде заслужить ему славу «Новика». Энтузиазм молодежи мне очень понравился. Невольно заразил он и меня, пессимиста. [13]
Явившись на другой день уже не в мундире и треуголке, а, по примеру офицеров, в самой старой потертой тужурке, я стал проводить на крейсере день за днем все рабочее время, стараясь, чтобы и медицинская часть не отстала от других и не ударила в грязь лицом.
Работы предстояло много: хотя для меня она была совсем необычна, зато страшно интересна. Нужно было устроить свое будущее гнездышко.
Набив себе несколько шишек на лбу, пересчитав ступени многих трапов боками, а тужурку измазав краской, я скоро превратился в равноправного члена кают-компании крейсера «Изумруд».
Скоро я также понял, в чем корень успеха. Нужно было быть не столько врачом, сколько надсмотрщиком. Нужно было самому не спать и другим не давать, тормошить, просить, напоминать, ругаться, строчить рапорты, знакомиться со всеми чертежами, планами, названиями, указывать, оспаривать, не жалеть ни языка, ни ног, буквально над всякой мелочью иметь свой хозяйский глаз.
Русский рабочий человек торопиться не любит. Поспешишь — людей насмешишь. Сначала надо малость покурить да побалагурить, а потом уже и инструмент поискать — куда это он, проклятый, запропал; ушел за ним — глядишь, и сам пропал. Ищи его теперь по всему крейсеру, ломай себе ноги.
Первое время я никого не разбирал: все ходят в таких костюмах, что инженера от мастерового не отличить, а потом научился распознавать разные заводские служебные ранги: кого возьмешь вежливенько за ручку, Христом Богом молишь, просишь, а кого тащишь к себе без всяких церемоний, особенно поймав на месте преступления в пустых собеседованиях с матросней, тоже любящей лясы поточить.
Выработались и известные технические приемы: у дверей караулили санитары, и фуражки у рабочих для верности отбирались и в мою каюту под замок прятались.
Быстро и незаметно пролетел конец лета. Вот уж и осенью пахнуло — обычной петербургской гнилой осенью. Развело слякоть, весь день точно из сита моросит мелкий дождик; солнышка не видать.
На крейсере холодно, сыро, сквозняки. Ждем мы, не дождемся начала кампании. А впереди еще столько работы, что, весьма возможно, крейсер и вовсе не пойдет в плавание.
Это приводит нас в отчаяние. Знай это заранее, все бы мы давным-давно распределились по другим судам: эскадра адмирала [14] Рожественского{5} уже вышла в Ревель, не сегодня — завтра уйдет.
Но желанный день наконец наступил. 28 августа в проливной дождь, резкий ветер и холод взвились на крейсере Андреевский флаг, гюйс и вымпел. Судно начало жить.
Офицеры перебрались, команда разместилась пока рядом на барже. Паровое отопление будет готово не скоро: на первых порах крейсер придется отапливать собственными боками. Бр-р! Какой ледяной холодина! Зуб на зуб не попадает.
Кое-как разместились в своих железных клетушках: шкапики еще не готовы, белье разложить некуда; мокнут бедные вещи на верхней палубе под дождем.
По всему судну грязища адовая; едкий запах свежей краски, лака до боли ест глаза. Стук над головой не прекращается, электричество не хочет гореть. Спать сегодня придется на голых досках — матрасы запоздали.
Судно уже совсем пробудилось к жизни: впервые ворочало, било по воде своими тремя винтами, издавало рев: густым мощным басом гудел свисток; сирена — ну та, положим, сплоховала — злилась, шипела, плевала горячей водой, а повиноваться не хотела.
1 сентября 1904 года. Сегодня первый день нашего плавания — первый самостоятельный переход через разведенные Александровский{6}, Троицкий, Дворцовый и Николаевский мосты по Неве и далее в Кронштадт, где ко всем нашим невзгодам и горестям прибавятся новые — разносы и «фитили» грозного адмирала Б.{7}
Кронштадт
Достраиваемся. Продолжается все то же с той лишь разницей, что теперь, что ни спросишь, все не готово: либо не привезено еще, либо доделывается на Невском заводе. С мастеровыми хоть и не говори.
Надоели они нам своими «завтраками», а мы им — расспросами; стали прятаться от нас уже не только мастера, но и инженеры.
Рабочих Невского завода перешло с нами 300 человек. Разместились они частью на барже, частью в городе на вольных квартирах. Новая обстановка, среди которой они очутились [15] вдали от своих семейств, пришлась им не по нутру и скоро, несмотря на большие суточные деньги, началось повальное бегство в Петербург.
Лазарет осадили фиктивные больные, желавшие вернуться к себе на завод под предлогом болезни, с просьбой выдать им записку о таковой.
Ход работ сильно замедлился. Нет сомнения, что, останься мы лишних две — три недели в Петербурге, крейсер давным-давно был бы достроен. А теперь — вот уже почти месяц нашей стоянки здесь, а не готово еще очень многое: крейсер по-прежнему согревается нашими боками, опреснители не действуют, и команда принуждена пить сырую воду. Меня, как врача, это прямо в ужас приводит. Всякие напоминания, просьбы остаются гласом вопиющего в пустыне. Не напасешься на всех кипяченой воды и баста. Большие командные самовары за неготовностью парового отопления приходится по два часа растапливать углем и деревянными растопками.
Палуба сильно протекает. Почти везде вода каплями падает, а где и ручьями льет.
В машине то один, то другой подшипник разогреется, или лопнет «фланец». Уж эти нам «фланцы»!
Электричество дурит и однажды в шесть часов вечера в разгар обеда вовсе погасло — до утра. Вестовые бросились искать свечи (загремели в буфете осколки разбитого блюда). Свечами, конечно, не запаслись; так и пришлось нам в этот день обедать в темноте при коротких вспышках карманного электрического фонарика и обойтись без второго блюда.
Добравшись ощупью до пианино, в бурной импровизации я изобразил хаотическое состояние крейсера и нашу досаду. Остальное время мы так и провели в этой тьме кромешной, спотыкаясь и разбивая лбы.
Поглядели бы на наши костюмы. Ходим эскимосами, спим под несколькими одеялами; завелись какие-то наушники, наголовники, напульсники. На грудь капают крупные капли; глядишь, к утру одеяло и промокло. Пришлось идти на выдумки: придумывать подвесные коробочки, губки, а еще лучше — накрываться поверх всего взятой из лазарета клеенкой.
Удивляюсь, как это никто из нас вместо плавания не очутился в госпитале.
Конечно, лазарет одолели не только мнимые, но и настоящие больные. А аптеку все еще разложить нельзя: шкафы не готовы. В аптеке, между прочим, устанавливается прекрасная вещь: пароэлектрический стерилизатор и дистиллятор [16] морского врача Р. О. Гловецкого. Надо, однако, приглядеть за его установкой да испытать хорошенько, чтобы поставленный наспех он не только красовался своей блестящей никелевой отделкой, но и действовал бы.
Судовой фельдшер, к сожалению, оказался белоручкой и в самый разгар работ сбежал, выхлопотав себе списание на берег: увидал эту собачью жизнь и испугался.
Впрочем, взамен его мне тотчас же дали старого опытного фельдшера из запасных.
Последние дни в Кронштадте мы совсем сбились с ног. Достаточно сказать, что лазаретные помещения, например, были выкрашены экстренно в одну ночь санитарами под моим непосредственным наблюдением. В лазарете многое еще не готово, но и у других не лучше.
Вот уже две недели, как я волочу свою ногу в лубках: как-то неловко «сыграл» с трапа и едва не расколол себе коленную чашку об острый железный угол.
Лежать в койке некогда. Сверху все дождь, дождь, без конца. Холодно, грязно. И так тоскливо, а тут еще почти каждый день кто-нибудь из начальства приходит: «фитили» так и сыплются один за другим.
Где уж там на берег съезжать. За целый месяц стоянки в Кронштадте я урвался всего один раз на берег, в Петербург, по самым неотложным служебным и частным делам: надо было сделать массу закупок для лазарета, выбрать и заказать в книжном магазине Риккера целую библиотеку для кают-компании.
Ни с кем из знакомых проститься не успел. Вернулся — на крейсере печальная новость: матрос утонул.
13 сентября. Приняли снаряды. Пробовали искусственно затопляться: водонепроницаемые переборки оказались надежными и выдержали.
16 сентября. Вытянулись на рейд. Слава Богу, в воздухе немного потеплело. Были пробные испытания: в одно из них мы гоняли как бешеные взад и вперед по Финскому заливу, так что даже жутко было. С носа брызги летели через всю палубу, корма скрывалась под буруном, вздымаемом тремя винтами. Своих 24-х узлов, однако, не дали, а что-то 22 3/4. «Новик», построенный в Киле, давал на пробе 25.
Правда, сравнительно с ним мы сильно перегружены: мачты, минные аппараты, лишние орудия и т.п{8}.
Перегрузка против чертежа свойственна чуть не всем судам нашей постройки. [17]
Была и пробная стрельба, после которой потекли все каюты во многих местах: заклепки от сотрясения ослабели; иные вовсе вывалились. В верхнюю палубу моей каюты над самой головой ввинчен станок лафета 120-мм орудия. Нечего сказать, милое соседство.
24 сентября. Экстренные сборы. Приказано поспеть в Ревель на Высочайший смотр.
Чем только не загромождена наша верхняя палуба; но некогда теперь убирать и некуда. Поэтому все громоздкие предметы, бочки с маслом и т.п., только принайтовливаются к своим местам на случай качки.
Тяжелые сцены прощания... Кое-кто из родных узнал о нашем неожиданном уходе и успел приехать. Часов в девять вечера снялись с якоря. За фортами какой-то броненосец береговой обороны зачем-то долго светил нам прямо под нос своим прожектором, ослепляя и зля штурманов. В море качает.
Слава Богу, говорим мы, наш крейсер в приказах адмирала Б. не фигурировал и не срамился после в газетах на всю Россию.
Кронштадт — Ревель
25 сентября. Переход. Боковых килей у нас нет, поэтому крейсер выворачивает как щепку.
За два года пребывания на берегу я совершенно успел отвыкнуть от качки и теперь, любуясь в зеркало на свое позеленевшее лицо, не без злорадства повторяю: «Tu l'as voulu, Georges Dandin!»{*3} А впереди — целых три океана...
Ревель
26 сентября. Пришли в Ревель рано поутру, с обгоревшими трубами, занесенные сажей и углем. На рейде выстроилась вся наша эскадра, представляющая внушительный вид. Торопливо приводим себя в порядок, надеваем мундиры. Слышен [18] длинный тревожный звонок. Всех наверх. Выстроились во фронт. Высочайший смотр эскадры уже начался.
Немного погодя, по семафору было передано приказание прибыть на яхту «Александрия» командиру, двум офицерам и 20 нижним чинам, крейсеру же начать погрузку угля. Смотра «Изумруду» не будет. Мы очень огорчены, но действительно, представлять судно в таком состоянии никак нельзя.
27 сентября. Эскадра утром снялась с якоря и ушла в порт Императора Александра III{9}.
Ох, что-то нет у нас веры во 2-ю эскадру, хотя по наружному виду она и представляет такой грозный вид.
Всем известно, что новые суда заканчивались наспех, остальные же — заслуженные старички, которым давно пора на покой.
Испытаний настоящих не было — впереди длинный ряд поломок. Конечно, будут гнать и портить механизмы. Будут отставшие, а кому удастся дойти, тот дойдет порядочным инвалидом.
В маневрировании эскадра совсем еще не спелась. Судовой состав не знает своих судов, своих машин.
Да и самый судовой состав разве тот, что на бравой 1-й Тихоокеанской эскадре? Какое может быть сравнение с матросами, плававшими на Дальнем Востоке 5–7 лет подряд, и теми, кто плавал в Балтике три — четыре месяца в году, а остальное время проводил в казармах! К тому же большая часть судовых команд 2-й Тихоокеанской эскадры состоит из молодых матросов и призванных из запаса{10}.
Угольный вопрос?! Хорошо, если все удастся именно так, как предположено. Необычно нам грузить уголь в море.
Путь предстоит долгий, утомительный. Всего вероятнее — кругом Африки, через мыс Доброй Надежды. В Индийском океане могут встретить тайфуны.
Конечно, враг наш не дремлет и по дороге приготовил какое-нибудь коварство. Мин японцы не жалеют и не очень-то боятся международных правил. Пора наконец убедиться в том, с каким хитроумным и вероломным противником мы имеем дело.
Когда мы придем, нам сразу с пути придется вступить в бой с отдохнувшим врагом. К этому дню Артур без сомнения падет, и 2-я Тихоокеанская эскадра, меньшая по числу боевых судов, встретит второй Шантунг{11}.
Ах, вовсе не нужно и пессимистом быть, чтобы ясно видеть, что кроме стыда и позора нас ничего не ожидает... [19]
В общем, у нас, моряков, так сердце болит, что трудно себе представить; особенно у тех, кто бывал на Дальнем Востоке, знает каждый его уголок.
Крейсер «Изумруд» не ушел вместе с эскадрой. Он будет доканчивать свою постройку уже в третьем порту, совершенно для этого неприспособленном, в Ревеле, а потом вместе с крейсером I ранга «Олег»{12} догонит эскадру Рожественского. Спрашивается, для чего это нас гоняют из одного порта в другой, не давая достроиться, как следует.
Неизвестно, успеет ли достроиться «Олег»: один цилиндр его дал трещину. Это штука серьезная и требует долгой починки: говорят, нужно менять цилиндр.
Три лихорадящих больных в лазарете оказались тифозными! Так оно и должно было быть — сырая водица! Мы ведь ее до сих пор пьем. Тифозные немедленно списаны в местный военный лазарет. Из Петербурга по железной дороге приехали старые знакомцы — рабочие Невского завода с инженерами и мастерами. Работа снова закипела. В лазарете пришлось усиливать электрическую вентиляцию, переделывать трубопровод к дистиллятору, на внутреннюю переборку лазарета накладывать толстый слой пробки для уменьшения ее нагревания.
Понемногу лазарет начинает принимать вид игрушечки. Ореховое, дубовое дерево, роскошное освещение, прекрасная ванная — все теперь приняло уютный жилой вид, а со временем и вовсе недурно будет для такого крохотного суденышка. Жаль, нет времени, а очень хотелось бы мне подробнее описать это время кипучей деятельности, которое нам приходится переживать. Из судового начальства ко мне редко кто заглядывает — у всякого своя забота.
29 сентября. Снова ударили холода. Идет снег. Когда же наконец будет готово паровое отопление?
Пишу, сидя боком: нога снова забинтована в лубки. Проклятые трапы! Нечего сказать, хорош я воин.
30 сентября. О радость! Слышно, как шипит, свистит, щелкает по трубам паровое отопление. Несколько минут спустя каюты принимают вид бани, полны паром — соединения труб пропускают. Пригоревшая краска издает страшное зловоние. Теперь уж не только сверху, но со всех сторон с отпотевшего железа падают крупные капли. Вестовые забегали со швабрами, машинисты с отвертками — надо где поджать, где отжать гайку. [20]
Пожалуй, без отопления лучше было, а? Трудно угодить нашему брату.
Все это пустяки, а вот что действительно скверно: каждый день приносит мне одного — двух тифозных. В лазарете я их не задерживаю и тотчас же списываю на берег.
Произвел поголовный опрос и осмотр команды. Главная причина наконец устранена — опреснители заработали и дают хотя и прескверную ржавую, но зато дистиллированную водицу.
10 октября. На крейсере — эпидемия брюшного тифа. Списано уже 20 человек. У нескольких из них тяжелые мозговые формы. Обычными судовыми мерами бороться нельзя; подал рапорт о созвании комиссии для выработки экстренных мер.
11 октября. Состоялась комиссия из врачей, судовых офицеров под председательством командира порта контр-адмирала Вульфа. Выработан ряд энергичных мер, среди которых главная — своз команды на берег, дезинфекция всего судна и командных вещей, отпуск необходимых денежных сумм.
15 октября. Все эти дни был занят дезинфекцией формалиновым газом всех помещений. Удалось провести ее весьма тщательно. Кроме того, жилые помещения вымыты сулемой, выкрашены заново. Цистерны и трубы обеззаражены текучим паром. Команда размещена в казармах на берегу, там же получает пищу.
Сегодня был на похоронах нашего фельдфебеля, умершего от тифа. При отдании воинских почестей взвод не сумел зарядить винтовок. Туда же, воевать собираемся!
18 октября. Все приняло обычный вид. Команда вернулась. Пришлось списать еще пять человек.
21 октября. В местном военном лазарете снова похороны.
Живется тяжеленько — что говорить. Случается и взгрустнется.
В кают-компании у нас редкое единодушие и согласие. Командир и офицеры — очень хорошие люди, вежливые, уступчивые; по всему видно, будем жить дружно; на судне, да еще на таком маленьком, это страшно важно. Подъем духа у всех большой — никто не ожидал, что крейсер наш поспеет. Я же прибавлю от себя, что, если это и случилось, то исключительно благодаря энергии и неутомимости офицерского состава.
Судовая команда, состоящая из довольно разнородных элементов, молодых и старых, пока представляет собой сфинкс. [21]
Как у всякого нового судна, еще не плававшего, традиций, общего духа пока нет.
23 октября. Уход в порт Императора Александра III. Выбирая якорный канат, вытащили труп матроса-утопленника.
Порт Императора Александра III
26 октября. Встречены слухами о Гулльском инциденте. Первое коварство врага не удалось. Наши не прозевали{13}.
1 ноября. Все время заняты различными приемками. Списан еще один больной.
Желая во что бы то ни стало идти в плавание, он не являлся в лазарет и перенес на ногах, так называемый «амбулаторный» тиф. Когда же его уж очень донимал жар, ложился у рефрижератора. Теперь явился по случаю рецидива, сильно его ослабившего. Пришел «Олег», готовый к походу; трещину заделал, не меняя цилиндра.
2 ноября. Снег засыпает наш бедный крейсерок. Палубы, трапы обледенели. Впервые съездил в Либаву, обежал наскоро знакомые места, произвел последние закупки.
Вспоминая о милой старине, устало шагал я по либавским першпективам; и невеселы были мои думы.
Их прервал дружеский удар по плечу — оглянувшись, я узнал Жоржа Д.{14}, с которым не так давно, два года тому назад, славно охотился на диком Пуловее (у Суматры). Радостно облобызались. Он теперь на «Тереке», только что вернулся из двухмесячного крейсерства у испанских берегов.
3 ноября. Сегодня день нашего расставания с родиной. Уже проходит каналом мимо нас транспорт «Океан». Бог мой, какой это гигант в сравнении с крошкой «Изумрудом». Буксирные пароходики, ведущие его, надрываются, пыхтят вовсю{15}. В море очень свежо. Могут и отставить поход. Нет — пришел буксир и за нами, развернул в ковше, вывел в аванпорт.
Уже на ходу к борту пристал на шлюпке Жорж Д. и передал пакет. Развернул — подарок — спасательный пояс. Спасибо милому Д.
В аванпорте выстроились готовые к походу «Олег», два вспомогательных крейсера «Рион» и «Днепр» (бывшие пароходы Добровольного флота{16} «Смоленск» и «Петербург»), «Океан» и пять миноносцев{17}. [22]
Кругом свинцовое небо; море ревет, через гранитные глыбы мола высоко хлещут валы. Знатно трепанет сегодня. Уходим! Уходим! Сообщение с берегом приказано прекратить. Приехал командир порта контр-адмирал Ирецкой, простился, пожелал счастливого плавания. Уходим! Настроение у всех самое радостное. Быстро бегут последние минуты. Торопливой рукой набрасываются прощальные строки.
Маршрут наш держится в секрете. Отсылать письма надо в Главный морской штаб. Их будут пересылать не по почте, а с особыми курьерами; можно быть уверенным, что не пропадут и дойдут по назначению быстро и заблаговременно.
Над головой на верхней палубе послышался дружный топот ног — это поднимают паровой катер. О борт бьется портовая шлюпка.
— Примите письмо! Скорее! Ловите его!
— Без марки?
— Ничего — дома доплатят.
Стройный «Олег» уже прошел ворота. Вот из его левого борта сверкнул огонь, вырвалось, развернулось облачко дыма — начался прощальный салют. Бум! Бум! Раздается равномерно то с правого, то с левого борта «Олега».
«Всех наверх! С якоря сниматься!» — залились дудками боцмана.
«В машине! Малый ход вперед! Шары на малый ход!»
«Прибавить пять оборотов!» Дзинь — дзинь!.. Дзинь — дзинь — дзинь!.. трещит рукоятка машинного телеграфа.
Все на своих местах; свободные высыпали наверх, снимают фуражки, крестятся, бросая последние прощальные взоры на покидаемую родину. «О, Родина, чье сердце не дрожит, тебя благословляя»...
Прошли ворота. Вот первый вал с седыми закудрявившимися гребешками ударил крейсер, качнул его, обдав всю палубу фонтаном брызг, затем второй, третий...
Без единого слова жадными глазами мы впиваемся в удаляющийся от нас берег, с которого из береговых батарей уже гремит ответный салют. Крейсер стремительно бросается с боку на бок, зарываясь в воду по самые борта.
На правом траверсе на подветренной стороне у каждого из судов под защитой от волны идут миноносцы — сердце трепещет, когда глядишь на эти утлые хрупкие суденышки.
Бог мой, как же их валяет! Весь киль обнажается, того и гляди — вот-вот судно перевернется килем вверх. Что значит качка «Изумруда» в сравнении с этой! Право, там герои какие [23] -то, фокусники, акробаты. Потом, вглядываясь в «Олег», «Океан», «Рион», «Днепр», в особенности в «Океан», которые идут словно вкопанные, почти не дрогнув, буравя острыми носами воду, мы убеждаемся, что в сравнении с этими судами жалкая щепочка «Изумруд» играет такую же точно роль, как и миноносцы — в сравнении с нами. Несмотря на ветер и холод эта ночь проведена наверху. Внизу, благодаря не совсем еще наладившемуся паровому отоплению дышать нечем.
Много еще разных невзгод нас ожидает, ну да авось с помощью Божьей все перетерпим.
Вот я снова на переломе своей жизни. К чему он приведет, чем кончится — почем знать. Уныния, впрочем, нет ни малейшего. Прежние неизвестность и неопределенность положения томили гораздо больше.
4 ноября. Все заняты писанием на крошечных бумажках: с нами взято для практики тридцать почтовых голубей. В 150 милях от порта Императора Александра III мы должны их выпустить. Письма написаны, свернуты, заложены в гусиное перо, залеплены воском, подвязаны к хвостовым перьям.
Голуби совсем ручные, не боятся. Открыли корзинку, гладим их руками — не летят, оглядываются по сторонам, точно ориентируются, а лететь все не хотят — вдруг сразу сорвались целой стаей, взвились высоко, высоко и взяли верно обратный курс.
Экие умницы — ну, конечно, уж эти-то в целости донесут наши весточки, лишь бы заведующий ими не поленился их послать. К своему письму я даже семикопеечную марку приложил.
Ночью прошли Борнгольм, Аркону, далее (по некоему недоразумению из-за головного «Олега») стали на якоря, потом снова двинулись. К рассвету подошли к берегам Дании. Сильный туман прояснило. Оказалось — стоим близехонько к берегу, «Днепр» даже устопорился на мель. Отряд обошла датская миноноска, командир ее приветствовал нас.
Приняли лоцманов. Местечко на берегу носит название что-то вроде Феммернберга.
Поминутно находит туман. Сигнал за сигналом: то «приготовиться к походу», то «отставить».
Наконец двинулись. «Днепр» сошел благополучно своими средствами. Прошли три шага вперед. Снова слышно: «Стоп, машина! Отдать якорь». Густой молочной пеленой стал туман. Вести дальше лоцман не берется. Здесь на каждом шагу узкости, острова, камни. [24]
5 ноября. Снялись. Силуэты судов едва видны в тумане. Ежеминутно налезаем друг на друга. Чуть отошли — потеряли из виду передний корабль.
С нами отбился «Океан» и три миноносца. Беспроволочный телеграф почему-то не принимает депешу «Отдать якорь». Прояснило. Прибавили ход и нагнали головной отряд.
Снова туман. Ночевка на якорях. Ветер в одну сторону, теченье в другую. Стоим по течению, «лагом» (боком к волне) — треплет. Каждые пять минут бьют «рынду» (колокол, предупреждающий встречные суда).
В девять часов вечера затрещал пронзительный тревожный звонок («все наверх!») — выскочили, сломя голову. Ошибка — не та кнопка. Огни потушены, электрический прожектор тщетно старается осветить мглу. В снопе света клубами дымится туман. До Скагена 22 часа ходу. Уголь и воду уже экономим. Перешли на консервы.
6 ноября. Лазарет переполнен. Много специальных глазных больных: низкие трубы крейсера сильно дымят, заносят углем; раскаленные мелкие частицы пристают к роговице, вызывая ожоги.
Офицеры от бессонных ночных вахт сильно переутомились, а команда повеселела — в лазарете из соседнего четвертого отделения доносятся звуки гармоники и песни. Поют на судах свой репертуар, как я всегда замечал, больше хохлы — музыкальный народ.
Я занялся отчетностью — накопилось ее — тьма. Надо писать, благо сегодня не качает.
7 ноября. Весь день бежали хорошим 15-узловым ходом; узкий длинный «Изумруд» на волне извивается, как угорь.
Командир «Олега» Л. Ф. Добротворский, которому поручено командовать отрядом, не скупится на «фитили». «Пушки» (одиночный выстрел с подъемом позывных провинившегося судна означает выговор) так и сыплются. То и дело то одно, то другое судно посылается в наказание в хвост отряда.
Маленький «Изумруд» исправнее других. Нас сопровождают конвоиры датчане, поджидая и треплясь в море на маленьких миноносках и пароходиках. К вечеру замотало. Категату отдана должная дань. В половине второго ночи пришли в какую-то дыру. Тускло мигает вдали огонек маяка. «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя». Треплет мелкая крутая волна, которой мы предпочли бы океанскую зыбь. Говорят, мы ждем немецких угольщиков и здесь будем производить свою первую погрузку{18}. [25]