Часть I.

Спецшкола ВВС № 12

Специальные школы ВВС были созданы Постановлением СНК от 6 ноября 1940 года № 2276 и начали функционировать со 2 января 1941 года.

Основной целью их создания была подготовка кадров для комплектования военно-авиационных училищ летчиков. Организовались спецшколы в системе Народных комиссариатов просвещения пяти республик: Российской, Украинской, Белорусской, Грузинской и Армянской. Всего 20 спецшкол, включающих восьмые, девятые и десятые классы, в каждой школе по 500 учащихся.

В Положении о спецшколах говорилось, что они комплектуются из числа лучших учащихся средних школ, прошедших специальную медицинскую отборочную комиссию ВВС и признанных годными к летной службе. Программы обучения для спецшкол составлялись Наркомпросом по согласованию с НКО. Отбирались лучшие преподаватели, с высшим педагогическим образованием, в том числе и из лиц командного состава запаса ВВС. Для руководства военной и политической подготовкой назначались военные и политические руководители из числа командного и политического состава ВВС Красной Армии. Учащимся и преподавательскому составу устанавливалась форма одежды. По окончании спецшколы ВВС выдавался особый аттестат. Выпускники распределялись по военно-авиационным училищам Красной Армии. Период учебы и жизни в спецшколе оказался важной вехой в жизни, определившей мою дальнейшую военную судьбу. В тот сложный послевоенный период спецшкола гарантировала нам среднее образование, хорошее воспитание, давала возможность осуществить свою мечту – поступить в авиационное училище. В ней мы постигали азы жизненной школы, приобретали бесценный опыт общения в коллективе. Здесь, оставив родные семейные очаги, мы учились разбираться в характерах, осмысливать процессы, присущие воинской службе, ценить товарищество, дружбу, взаимопомощь, закалялись морально.

Описать годы, проведенные в спецшколе, не просто, так как записей о той поре не сохранилось, а за давностью периода стерлись из памяти многие события, однако было бы непростительно не отметить этот особо ценный отрезок времени, заложивший фундамент сорокалетнего периода воинской службы.

Постараюсь воспроизвести главные события того времени в хронологическом порядке.

Поступление в спецшколу

В середине августа 1947 года я приехал поездом в Краснодар. Спецшкола в то время размещалась в одном из уцелевших в войну зданий на центральной улице города – Красной, 62. Через арку входили во двор, представлявший собой прямоугольник длиной около 100–120 м и шириной до 30–35 м. По обеим сторонам стояли кирпичные двухэтажные корпуса. С лицевой стороны главной улицы здание имело четыре этажа. В глубине двора в центре стоял самолет ПО-2.

Поместили меня в большом спортивном зале с цементным полом, где уже устроилось немало ребят, приехавших раньше. Постели соорудили из спортивных матов. Моими соседями оказались ребята из Новороссийска. Познакомились, (все из одного направления, я из станицы Абинской), изучили вместе расписание сдачи экзаменов. В первый же день съели все запасы провианта, которые я привез, и стали думать, как жить дальше, чем питаться. На период сдачи приемных экзаменов на довольствие не ставили, мы должны были иметь десятидневный запас продуктов с собой. Благо, недалеко от нас был рынок, который и стал основным источником «добывания» пищи.

Одновременно с экзаменами мы проходили медицинскую комиссию на годность к летной службе в Полтавской военной авиационной школе штурманов, расположенной на окраине города, у аэродрома.

Прохождение медкомиссии было самим ответственным событием: именно от ее решения, а не от экзаменов, зависело поступление в спецшколу. Проверяли строго, учитывался запас прочности, ибо летать должны были начать не сразу, а через три-четыре года. Все боялись медкомиссии. Увеличивался страх еще и от того, что увозили ребят на двух машинах по 40–45 человек, а возвращались признанными годными не более 10–15 человек. Каких только страстей не наслушались от тех, кто уже прошел медкомиссию! И нужно было видеть, какими счастливчиками выглядели те, кому повезло. Остальные ждали своего часа, тщательно готовились, чтобы не закружиться при вращении на стуле, чтобы удержать сердце в груди, когда «провалишься» внезапно в «яму», идя по темному коридору и т.п. Ну а ребята, не прошедшие комиссию, тут же покидали двор спецшколы, усаживались у стенки здания по ул. Красной и в горьком раздумье решали, куда теперь податься. Некоторые возвращались домой охотно. Они уже познали за эти несколько дней законы «бурсы» и были рады скорее убежать от обид и несправедливостей.

Провожая ребят на комиссию, оставшиеся старались их хорошо накормить, чтобы выдержали проверки. Продукты (пирожки, фрукты, даже сметана и т.п.) «добывались» на рынке у зазевавшихся торговцев.

Моя очередь подошла на четвертый день. Все было проделано по уже отработанной схеме. Натерпелся страху столько, сколько, наверное, его не было за всю прожитую жизнь. Теперь становится смешно, когда вспоминаю тот день. Врачи придирчиво осматривали меня, сверялись иногда с нормативами, заглядывая в книги. Впервые в жизни пришлось снять брюки перед женщиной-хирургом (можно сказать, бессознательно). При каждом переходе из кабинета в кабинет ожидал подвоха – «провала в бездну». А тут направили в кабинет, расположенный в другом конце коридора. «Ну, – думаю, – Попался!» Прошибло потом после первых же шагов. Иду, крадучись как кошка, присматриваюсь к полу, ищу щели, чтобы разобраться, где же замаскирована крышка, которая рухнет, когда наступлю. Руку положил на грудь – «держу сердце». Молю бога, чтобы не подвело, вроде уже основное прошел. В таком состоянии дошел до назначенной двери, открываю: там сидит окулист. Назад возвращаюсь с той же опаской, думаю: «Знаем вас!»

В тот день для меня страшнее врачей никого на свете не было. Этот страх остался на все время моей летной работы. Всегда перед очередной медкомиссией волновался. Такое же чувство было и у большинства товарищей. Ведь у каждого есть какая-та «слабинка», к которой могут придраться врачи.

Медкомиссия пройдена. Узнаю, что я признан годным к летной службе. Радости нет конца. Направлялось на комиссию 45 человек, а везут обратно в спецшколу на «ЗИС-5» только пятерых! Едем в кузове и от радости поем песни. Не помню даже, как сдал вступительные экзамены. Раз прошел медкомиссию, значит – буду принят.

Теперь настало время взвесить все, поразмышлять над учебой в спецшколе, изучить порядки, которые определены командованием и самими «спецами», и многое другое. Многое узнавали мы от «спецов», оставленных сдавать экзамены на осень. Кое-что настораживало. После поступления мы получили разрешение разъехаться на два-три дня по домам и прибыть к 31 августа в интернат спецшколы, расположенный по ул. Шаумяна, 11.

Дома меня радостно встретила мама. Я рассказал своим, в какой красивой школе буду учиться, какая у меня будет форма. Хотелось казаться серьезным и взрослым. Я обещал маме скорее стать офицером и помочь ей зажить без нужды. То были последние дни моего пребывания в семье. Отсюда начался отсчет наших частых расставаний, иногда на годы. 30 августа 1947 года я покинул свой дом и навсегда выехал из семьи. С тех пор встречи с родителями были только в период моих отпусков.

Начало учебы

Срок обучения в спецшколе – два или три года – зависел от того, после какого класса поступал: седьмого или восьмого. В период поступления меня назначили помощником командира взвода, где в основном были ребята, окончившие семь классов, и, хотя я окончил восемь, пришлось снова начинать учебу со своей группой с восьмого класса.

Организационно личный состав школы был сведен в три роты: первая – десятиклассники, вторая – девятиклассники и третья – восьмиклассники. Каждая рота состояла из четырех-шести взводов. Количество взводов уменьшалось с повышением классов из-за отсева учащихся по неуспеваемости, медицинскими комиссиями в процессе учебы и по другим причинам.

Командирами рот и взводов были офицеры запаса, как правило, из ВВС. Кроме командиров, в каждой роте было по одному воспитателю: тоже из бывших военных.

Директором был гражданский человек В. Землянский, зам. директора по военной части – кадровый офицер подполковник Марков, участник воздушных боев на Халхин-Голе, награжденный орденом Ленина и другими орденами и медалями. Он был похож на маршала Жукова Г. К. и являлся для нас самым авторитетным человеком, образцом для подражания. Нам нравилась его форма, выправка, строгость, четкость речи, манера поведения. Это был настоящий командир!

Я учился во втором взводе от начала и до конца спецшколы. В интернате (общежитии) мы размещались в комнатах повзводно.

В каждом взводе из учащихся назначались помощники командиров взводов и командиры отделений – младшие командиры. В масштабе роты – старшина роты. Младшие командиры проходили специальное обучение в школе младших командиров в течение трех месяцев. По окончании школы им присваивались звания: командирам отделений – младший сержант, помощникам командиров взводов – сержант и старшинам рот – старший сержант. Присвоенные звания сохранялись и при переходе в военные училища.

В нашем взводе командирами отделений были Борис Кривенко, Вячеслав Синюкин, Дмитрий Бычковой. Жили мы дружно. Впоследствии у каждого по-разному сложатся судьбы. Боря Кривенко до конца своей службы в армии останется в Армавирском училище летчиков и даст путевку в небо не одной сотне молодых людей. Вячеслав Синюкин после окончания спецшколы будет направлен в Ленинград в Военную инженерную академию ВВС. Окончит факультет инженеров-строителей аэродромов. Дима Бычковой погибнет, будучи зам. командира учебного авиаполка в Черниговском авиаучилище.

Дольше всех я переписывался с Борисом Кривенко. После увольнения из армии он проживает в г. Армавире.

В нашем взводе учился и старшина роты Николай Коваленко. Он был старше нас на два-три года и имел медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», с которой никогда не расставался. Видимо, это и сыграло роль в назначении его старшиной роты. Николай был небольшого роста, круглолицый, пухленький. Так как старшина по долгу службы всегда на виду, мы частенько замечали «изъяны» нашего «бравого» командира, что давало повод для насмешек. Николай обижался и пыжился еще сильнее. Летчиком Николай так и не стал – что-то не получилось с координацией движений. В звании младшего лейтенанта он начал службу в качестве строевого командира в Армавирском училище и уволился в запас подполковником.

Командиром нашего взвода был старшина запаса Владимир Иванович Кривошеев. Кажется, он был демобилизован из армии по ранению. Он закончил в 1942 году нашу спецшколу, был летчиком и после демобилизации в нее вернулся. Мы очень любили своего командира за его заботливое отношение к нам, культуру обращения, особый командирский такт. Всегда опрятный и доброжелательный, он был для нас примером скромности. Владимир Иванович трагически погиб в автомобильной катастрофе в начале 60-х годов.

Командиром третьей роты был капитан Григорьев, заботливый, но «шебутной», как мы его называли.

Ко всем командирам и воспитателям мы обращались по воинскому званию, кроме своего командира взвода. Он не имел офицерского звания, а нам не хотелось это подчеркивать.

От командира взвода и до начальника спецшколы все имели «клички», метко данные им «спецами» в свое время. Так, начальника школы («Батю») прозвали «Плюшкиным» за скупость. Его заместителя – «Мраком» за строгость. Командира нашей роты – «Филей». Двух других – «Апостолом» и «Пастухом». Теперь, по истечении почти полувека, вызывает удивление, с какой меткостью давались эти прозвища.

Прошло две недели, и нам выдали долгожданную красивую форму. Обмундирование включало черные ботинки фабрики «Скороход», синие диагоналевые брюки с голубым кантом, однобортный китель цвета хаки, гимнастерку и брюки защитного цвета, фуражку с голубым околышем, шапку-ушанку со звездой на зиму и шинель офицерского покроя. Трудно передать сейчас чувство радости, охватившее нас после облачения в новенькую форму. Ведь несколько лет подряд, в войну и после войны, мы ходили в ветхой одежде, по существу граничащей с лохмотьями.

С большой гордостью носили мы форму, постоянно ощущая доброжелательность и особое уважение горожан. Словами не передать, как любил народ нашу Советскую Армию-победительницу. Мы же были ее порослью. Хотелось поскорее побывать в форме у себя на родине, показаться в ней родителям и знакомым.

Для нас начался период привыкания к новым условиям жизни, к строгому распорядку дня, к упорной учебе. Сказывались тоска по дому, скудное питание (кормили первый год, до отмены карточной системы, плохо), отрицательно влияли на настроение и другие факторы, даже атмосфера самого города. Ко всему нужно было привыкнуть, многое освоить, многому научиться.

В этом нам очень помогали воспитатели. Они учили нас уходу за формой и правилам ее ношения, манерам поведения на улице и в общественных местах, правильному пользованию столовыми приборами и умению держать себя за столом. В общем, обучали нас, в большинстве своем ребят из сельской местности, «хорошему тону». Мне еще по вечерам помогали выравнивать «морскую» походку. Когда рота засыпала, мы с воспитателем занимались маршировкой в коридоре.

Все было бы хорошо, если бы не одна позорная традиция, укоренившаяся в спецшколе после возвращения школы из Красноярского края, где она находилась в эвакуации в 1942–1943 гг. – произвол старших учеников по отношению к младшим. Младшие были совершенно бесправны, беззащитны, подвергались всяческим издевательствам, как в настоящей «бурсе». На новичков наваливались тяжкие испытания. Некоторые не выдерживали и покидали школу. Пройдет много лет и мне придется вплотную столкнуться в армии с «дедовщиной». Годы учебы в спецшколе послужили хорошим уроком, поэтому я всегда буду особенно болезненно воспринимать доклады подчиненных об этом явлении и принимать строгие меры по его искоренению.

Но вернемся к тому периоду. Даже такое праздничное событие, как получение формы, было омрачено. В тот день многим из новичков пришлось «поделиться» предметами обмундирования со старшими. У многих была украдена гражданская одежда, которую собирались отослать домой. Манера отбирать новую форму старшими называлась «раздеванием». Не прошло и месяца, как наш взвод почти весь подвергся «раздеванию». Настал и мой черед. Занимаясь в спортзале, к концу занятий я получил записку с требованием оставить свои брюки на подоконнике одного из окон, а взамен взять другие. Я решил давно никому ничего не отдавать, и дал себе клятву, что когда стану старшим, не буду «раздевать» младших и никому из своих не позволю этим заниматься. И действительно, никакие угрозы не подействовали, ни одной вещи я не отдал, а во второй роте (9 кл.) на деле осуществил свой завет. В 1948 году (с 12 декабря) началась ломка постыдной традиции. Ну а тогда кончилось все объяснением с пятью-шестью «раздевальщиками» во дворе около туалета. Я предложил попробовать снять с меня брюки тому, кому они понадобились. Желающих не нашлось.

Не могу не отметить еще один эпизод. Старшеклассникам надоело сопротивление ребят нашего взвода, и они решили нас проучить. Мы, в свою очередь, полны были решимости дать «смертный бой». Нам стало известно время их появления в нашем классе. Их ожидалось десять-двенадцать, а нас было около тридцати. Сигналом драки должен был послужить первые удар, нанесенный кому-либо из нас. Тогда их мы блокируем и вступаем в драку. Группа вошла и постепенно продвинулась в середину класса. Мы были напряжены до предела и ждали сигнала, но его не последовало. Насильники, видимо почувствовав опасность, мирно удалились, ограничившись угрозами.

Вторым неприятным явлением в нашей среде было воровство. С воришками мы расправлялись сами, да так, что они покидали школу, и руководство, догадываясь в чем причина, никаких мер к возвращению этих ребят не предпринимало. Ко второму году обучения коллектив, как правило, очищался от этого позорного явления.

Нельзя не сказать хотя бы в двух словах о питании. Оно было очень плохим. Ведь шел 1947 год. Не отменены были еще хлебные карточки. Мы получали по 500 граммов хлеба в день: по 200 граммов на завтрак и обед и по 100 граммов на ужин. Пища была некачественная, а главное, ее не хватало. Питались в городской столовой, где не обходилось без воровства даже из наших скудных пайков. Чтобы хоть один раз в неделю наесться, по воскресеньям подрабатывали по дворам и на разгрузке железнодорожных вагонов.

Главным для нас была учеба, ей подчинялось все остальное. С разным уровнем знаний из разных мест собрались мы в спецшколу. С первых же дней началось наше объединение. Учебе помогала дружба, которая складывалась и крепла до окончания спецшколы. Наш взвод отличался хорошей учебой. По окончании спецшколы пятеро из шести медалистов были наши – это Слава Синюкин, Юрий Пушкарев, Юрий Савелов, Виктор Воронин и Василий Данченко, остальные 21 получили аттестаты зрелости без троек.

Учились, как говорили в то время о нас в десятом классе, «по заказу». Не сразу добились высоких результатов. Помогали друг другу, проявляли настойчивость. Однажды в девятом классе мы, трое друзей – Борис, Слава и я, получили по сочинению двойки и единицы, менее восьми ошибок ни у кого не было. После этого мы начали штурмовать грамматику, учиться писать без ошибок. Взяли том «Войны и мира» и писали под диктовку в свободное время. Диктовали поочередно. Переписали больше половины книги, но писать грамотно научились. Все трое при выпуске написали сочинения на четыре и пять. Слава получил золотую медаль. Если у ребят возникали трудности с математикой, выход находили аналогичный. Мы всегда помогали друг другу, болели за каждого. Неудача одного огорчала всех. Мы понимали, что, не осилив грамоты, не сможем подняться в воздух.

Бурно проходили наши комсомольские и строевые собрания. Комсоргом группы все годы был Юра Пушкарев, круглый сирота, умный, талантливый парень, комсоргом школы – старший лейтенант запаса танкист Быстров, носивший на крутой груди планки трех орденов Краевого Знамени. Преодоление трудностей учебы в спецшколе, секреты найденных там путей мы перенесли в училище и не забывали на протяжении всей службы.

В спецшколе преподавали опытные педагоги, хорошо знающие свой предмет и имеющие прекрасную методическую подготовку. Мы это понимали и старались учиться как можно лучше.

Программой предусматривались уроки танцев, в основном бальных. К окончанию школы мы все умели танцевать польку, мазурку, венгерку, па-де-грас, вальс и др.

Мне в числе немногих пришлось изучать французский язык. Француженка, уже пожилая женщина, владела им в совершенстве. Она принадлежала к старому поколению интеллигенции, училась до революции в Варшаве, Париже. Их семья была в дружбе с семьей известного генерала первой мировой войны Брусилова. Нам впервые повезло услышать рассказы об их жизни, почувствовать то время, ибо редко какой урок проходил без воспоминаний нашей учительницы о прошлом. Мы с нетерпением ждали ее уроков. Я любил французский язык, но, как и английским, который изучал позже, овладеть им не смог.

В школе часто устраивались тематические вечера, читательские конференции, встречи с боевыми летчиками.

Увлекательно преподавал учитель истории, бывший офицер-фронтовик. Нам нравились его простота и честность, когда чего-то не знал, он просил у нас время, чтобы найти правильный ответ. История осталась для меня самым любимым предметом на всю жизнь. Интересовали подробности только что минувшей войны, а найти ответы на вопросы в скудных изданиях того времени было не так-то просто. Я искал встреч с фронтовиками и расспрашивал их о войне, иногда посещал раненых в госпитале, где всегда находились желающие рассказать о фронтовом времени. Впоследствии многое, что я слышал от них, подтвердилось в прочитанных мною книгах и журналах при изучении истории Великой Отечественной войны. Сложным предметом для меня было черчение.

В 1948 году спецшкола переехала в новое здание по ул. Красноармейской, 48. В нем же разместили и интернат.

Лагерь

Ежегодно летом мы выезжали на полтора месяца в лагеря. Лагерь размещался на берегу Тщитского водохранилища, где река Белая впадает в реку Кубань в Адыгейской АО, рядом с аулом Адамий. В лагере проводилось воинское обучение и воспитание.

Выезд в лагеря всегда был торжественным. Две роты, построенные в колонну взводов, выходили из двора школы под оркестр и шли по улицам города до железнодорожного вокзала. Нас провожали горожане. Когда затихал оркестр, начиналась песня. Петь мы любили, песен знали много, во взводах и ротах были свои звонкие запевалы. С песнями совершались все перемещения в строю по городу и в лагерях. До ст. Васюринская ехали по железной дороге, а затем шли с полной выкладкой до лагеря, который находился в 12–15 км от железнодорожной станции.

Лагерь представлял собой палаточный городок, разбитый согласно Уставу. В нем мы проходили военные дисциплины. Большое внимание уделялось спорту. Там мы хорошо закалялись физически. Много купались, плавали, участвовали в кроссах. Возвращались мы из лагеря загорелыми и сильными, в выгоревших и вылинявших гимнастерках.

12 декабря 1948 года

День серьезной драки между второй и первой ротами из-за младших. Мы больше не хотели терпеть притеснений старших и потребовали от первой роты их прекращения. Мнения разошлись. Спор стали решать в драке. Роты поделились на две части – «за» и «против», поэтому в драке, которая разразилась, как буря, и охватила все общежитие, трудно было разобраться, кто кого лупил. Нередко доставалось «своим». В ход шло все, чем можно было бить. Наша комната была похожа на лазарет. Постели в крови, кто уже лежит с перевязанной головой, кого перевязывают, а у соседей слышен стук, крик, кто-то врывается в комнату, его «лупят», в дверь рвутся на выручку, их не впускают и т.п. Через некоторое время нас, усмиренных, начали вызывать в кабинет начальника школы. Несмотря на трагичность положения, я не мог не рассмеяться, когда увидел в кабинете своего земляка из первой роты Вовку Никулина, самого высокого парня в школе. Он стоял у окна с перевязанным лицом. Из-под повязки торчал нос и большие оттопыренные бинтом уши. Вид у Вовки был трагикомичный. У меня невольно возник вопрос: «На чьей же стороне был Вовка?»

Начались нудные допросы. Молчали обе стороны. Никто никого не выдавал (по динамике самой драки). Нас, человек восемь-десять, решили исключить из школы. Сняли погоны. Выдали старую летнюю форму. Приехала комиссия из Москвы. В беседе я объяснил причину драки, сказал, что нужно было когда-то кончать с несправедливостью. Я был готов к любому наказанию. Постепенно нам стали возвращать зимнюю форму с погонами. Меня разжаловали из сержанта в рядовые, а с наступлением лета отправили вместе с другими штрафниками готовить лагерь к приему школы.

Мы почти месяц работали грузчиками, строителями, разбивали линейки, устанавливали палатки. Ребята нашего взвода и преподаватели понимали, что мы пострадали зря, всячески поддерживали нас, давали понять, что начальство смягчится.

Лагерь подготовили, ждем ребят. Вдруг слышим оркестр. Появилась колонна. Стоим у ворот, каждый встречает свой взвод. С нетерпением поджидаю, когда подойдет родной второй. Вот уже различаю в сумерках знакомые лица, бегу навстречу, меня подхватывают ребята на руки и начинают качать. Они с радостью сообщают, что я восстановлен в звании, а значит – остаюсь и в школе. И, хотя мне не разрешили сдавать экзамены за девятый класс, я был переведен без них.

С декабря 1948 года в спецшколе установился новый порядок. Совместными усилиями командования и самих «спецов» было покончено с одной из самых гнусных традиций. Позже, при посещении спецшколы, мы всегда вспоминали с командирами день драки и его благотворные последствия.

Чтобы закончить эту тему, следует сказать, что тех, кто обижал младших, мы называли «крохоборами». В большинстве своем это были слабые и трусливые ребята. Из них в будущем почти никто не летал и никак себя не проявил.

Впоследствии, в процессе службы, приходилось встречаться с людьми подобного сорта, которые только портили дело, мешали жить и служить другим.

Зарождение мечты. Бегство из спецшколы и возвращение

Наверное, в юношеские годы свойственно поддаваться ряду увлечений и одновременно строить множество планов. Так произошло и со мною. В спецшколе я начал усиленно читать книги по военной истории. Помню, сильно увлекся «Наполеоном» Тарле. Мне тоже хотелось стать полководцем, военачальником широкого масштаба, способным управлять войсками всех видов Вооруженных Сил. Но я понимал, что для этого нужно окончить общевойсковое (пехотное) училище. Впоследствии у меня имелась возможность убедиться в правильности своих размышлений. В нашей Советской Армии господствовало именно такое воззрение и в теории и на практике до августа 1991 года.

В январе в «Красной звезде» появилось объявление о приеме в московское пехотное училище имени Верховного Совета РСФСР. Туда и решил бежать. А в конце января я уже был на пути в Москву. Первое дальнее путешествие. Поезд прибыл в Сталинград. Пересадка. Меня задерживает на перроне патруль. Документов, кроме удостоверения, никаких. Старший патруль выделил одного бойца для сопровождения меня в комендатуру. Идти далеко. Снег, вода. Город вижу впервые, но много слышал и читал о нем. Куда ни глянь, стоят развалины, от домов остались лишь каменные коробки без крыш. В январе 1948 года город выглядел, как и в 1943-м. Пока шли, у меня оторвалась подметка от ботинка, предлагаю бойцу подъехать на попутной автомашине, но он тычет в спину автоматом, разговаривать со мною или не хочет, или не может (не русский, из Средней Азии). Пришли в комендатуру, сижу в приемной на втором этаже, документ сдал дежурному офицеру. Он сказал: «Жди, доложу». Смотрю на их работу. Им жарко. Идет непрерывный поток задержанных. Через два-три часа офицер возвращает мое удостоверение со штампом Министерства просвещения (спецшколы, хотя и готовили кадры для военных училищ, относились к Министерству просвещения) до прихода какого-то начальника, который разберется, что со мною делать. Они просто не знали, как со мною быть: форма военная, а по документам – гражданский. После такого оборота дел я понял, что в комендатуре не до меня, и в удобный момент удрал.

Итак, я свободен. Тороплюсь на вокзал, компостирую билет и еду в столицу. Приезжаю в Москву. Мороз больше 20 градусов, снег. Я в ветхих ботинках, в шинели, с вещмешком за плечами и шапке-ушанке. Первый раз в Москве! Начинает срабатывать сознание, ведь я – нарушитель, беглец. Скорее бы добраться до Солнечногорска, там обращусь сразу к начальнику училища и никуда не уйду, пока не зачислят курсантом, дойду до самого товарища Сталина, он поймет и прикажет зачислить!

С Казанского вокзала мне нужно попасть на Ленинградский. Где-то совсем рядом, но, не зная, попробуй разберись. Кто-то берется провести за десятку, на середине пути отказываюсь от его услуг, возвращаюсь. Наткнулся на одного сержанта, он ищет Казанский вокзал, я ему показываю Казанский, а он мне Ленинградский. Теперь все это смешно, но тогда было не так-то просто.

На электричке еду до станции Подсолнечной, дальше иду пешком, перехожу по льду озеро Сенежское, затем по дороге вдоль озера. Любуюсь новой дли меня природой, здесь много снега, высокие сосны, встречаются лыжники, а у нас в Краснодаре еще и снега не было, когда я уезжал оттуда. Впереди вижу арку с буквами РСФСР – догадываюсь, что это Училище имени Верховного Совета РСФСР. Некоторых букв нет – отпали. Захожу на огонек в небольшой домик, в нем несколько офицеров. Спрашиваю: «Здесь училище?» Отвечают: «Училище в Москве, а здесь лагеря». Больше ни о чем не спрашиваю, до меня доходит, что в газете напечатан адрес лагеря. Видимо, здесь летом проводился набор курсантов. Вот так промахнулся! Как же теперь быть!? Наступает просветление. В комендатуре в Сталинграде меня предупредили, что все равно в Москве задержат и там разберутся, кроме того, начинаю понимать, что никто не примет меня в середине учебного года. Остается одно – возвращаться в школу. Мне показали дорогу по льду через озеро, посоветовали, чтобы шел вдоль телефонного провода, иначе могу сбиться с пути и замерзнуть. Не сбился, но сильно замерз, окоченел. Вышел с озера на берег, где располагался служебный городок известных курсов «Выстрел». Чего стоило пройти проходную, чтобы не задержали без пропуска и отпускного. Теперь на уме было одно – избежать ареста.

Деваться некуда, мешкать нельзя, контролеры передо мною, и я, не предъявляя пропуска, уверенно прохожу мимо контролера, который, видно, не разобрался в моей форме. Прошел! Самому не верится, чуть не бегу, теперь уже за воротами проходной.

Поздним вечером доехал в Москву на электричке, решил побывать в метро. Сразу не смог попасть в вагон, зазевался, опоздал. Вид был еще тот. Перевязанный проволокой ботинок, вещмешок, голодный, замерзший. Пришлось скрываться от патрулей в метро и на вокзале, без билета садиться в поезд, ехать двое суток до Краснодара. А главное, поездка прошла впустую.

После нескольких дней отсутствия в спецшколе я снова в ее стенах. Меня радостно встретил командир взвода В. И. Кривошеев. Я рассказал ему о своем путешествии и неудаче. Удивительно хорошим был наш командир, он умел побеседовать, посочувствовать, посоветовать, никогда не унижал мечту и не ломал планов, относился ко всем с пониманием и уважением. Он сказал мне, что мое отсутствие в школе прошло для начальства незамеченным.

Летом я обратился в Военкомат, чтобы меня направили в Бакинское пехотное училище. Узнал об этом наш зам. начальника школы подполковник Марков. Наверное, о моих «мытарствах» рассказал ему командир взвода. И вот мы с подполковником Марковым сидим в сквере напротив школы и мирно беседуем. Он разъясняет мне всю фантастичность моих планов, рекомендует остаться в спецшколе, в авиации. Встречаемся и беседуем с ним еще раз. Начинаю задумываться над своими действиями. Кончается тем, что постепенно твердо и навсегда остаюсь в авиации. Больше я уже никогда не изменял первоначальной мечте и сегодня об этом не жалею. Я счастлив, что остался верен авиации, был летчиком и всю службу проносил авиационную форму.

Правда, я получил хороший жизненный урок. Во-первых, пусть не до конца, но много сделал для осуществления новой мечты, и понял, что так нужно действовать всегда, если хочешь добиться цели. Во-вторых, понял, что, прежде чем что-нибудь затевать, нужно хорошо все продумать, взвесить. В-третьих, следует быть более постоянным.

Оставшись в авиации, я навсегда «заболел» интересом к другим видам Вооруженных Сил и родам войск, тактике их применения. Насколько было возможно, стремился во всем разобраться, что оказало большое влияние на поступление в Военную академию Генерального штаба (ВАГШ). Будучи слушателем ВАГШ, в 1972 году я побывал в районе озера Сенежское под Солнечногорском. Конечно же, вспомнил один из февральских дней 1948 года и подумал о том, что путь в Академию Генштаба начался именно тогда.

Спецшкола и дом

По выходным дням нас иногда отпускали домой к родным. Пользовались разрешениями больше в осенне-весеннее время. Летом, в августе, и зимою, в январе, нам предоставляли отпуска. Весною 1948 года наша семья переехала из станицы Абинской в станицу Холмскую, где родители и прожили до самой смерти. Мне эта станица была немного знакома с войны. Постепенно я стал обзаводиться в Холмской друзьями. Так, подружился с нашим соседом на ул. Трубачева Алексеем Ветром. Он был старше меня на один год, работал нефтяником на подъемнике. Будучи хорошим охотником, увлек охотой и меня. Дружба с ним оказалась прочной. До 1948 года наша семья не имела собственного дома, жила по казенным и частным квартирам. Летом 1948 года отца избрали председателем колхоза имени «9 января». Он взял ссуду и с помощью колхозников и соседей за два дня авралом построил небольшой домик (в то время так строились многие). В нем было три маленьких комнаты и кухня. Маме отцовский проект очень не нравился. Дом оказался слишком тесным. Приусадебный участок был без деревьев, но через пять-семь лет, благодаря усилиям отца, на участке вырос хороший сад, виноградник и ягодник. Сестра Лиля в том же 1948 году вышла замуж за бывшего фронтовика, нефтяника Анатолия Вагаршаковича Вартаньянца и переселилась к нему на противоположную сторону станицы. Мы очень дружили с моей сестрой и я огорчился, когда в один из приездов узнал, что Лили уже нет в семье. В 1949 году у них родилась дочь Виктория. Приезжая в гости к родителям, я часто гостил и у Лили. В то время она начала работать учительницей и до сих пор продолжает трудиться на этом поприще.

Приезжали со мною в Холмскую и мои товарищи, чаще всего Борис Кривенко. Родители хорошо относились к нему и встречали, как родного. Время дома проходило быстро. Иногда отец просил нас поработать в колхозе грузчиками на перевозке зерна, что мы делали с большим удовольствием. По вечерам ходили в кино, на танцы. Мама старалась, как могла, чтобы нам было хорошо. Возвращались мы из отпуска в школу отдохнувшими, с приятными впечатлениями о проведенном времени. Помощи у родителей я никогда не просил, да она и не была нужна.

Встречи с мамой всегда были теплыми и радостными, расставаться же с нею каждый раз было тяжело. Мама провожала меня до калитки и, прощаясь, плакала, просила, чтобы я непременно приезжал еще.

Отец к моим приездам относился более сдержанно. Бывало так, что первые несколько дней мы с ним не встречались. Он рано выезжал на работу и поздно возвращался. Мама напоминала ему обо мне и просила поговорить со мною. Разговор наш начинался с того, что я предъявлял отцу свои отпускные документы и докладывал, как планирую провести отпуск. Он вносил свои коррективы в мой план. Интересовался моей учебой, а впоследствии и службой. Такой порядок существовал многие годы. С годами суровость отца смягчилась, и позже, приезжая домой в отпуск, я уже мог беседовать с ним о жизни и наших общих заботах, хотя в этих беседах отец по-прежнему был краток. Очень мало говорил о себе. Письма, которые он мне регулярно посылал, всегда оказывались предельно лаконичными. Так было не только тогда, когда я учился в спецшколе, но и всю мою последующую службу. Однажды я упрекнул его за слишком короткое письмо, в котором на четверти листа было всего три строчки. После этого я получил от него письмо на большом листе бумаги, но все с теми же тремя строчками и подписью. Больше не жаловался.

Будучи офицером, я попросил отца открыть тайну моего имени, так как оно заставляло многих ломать голову, почему родители назвали меня Вольтером, кто они и т.д. А когда в военном училище я подал заявление о приеме в члены КПСС, то мне отказали из-за имени, и поставили условие, чтобы я его сменил. Было это в 1951 году в разгар борьбы с космополитизмом. Естественно, я отказался, что и задержало мое вступление в партию на четыре года. Отец рассказал мне о том, что в 30-е годы поступили рекомендации руководящих органов партии к ее членам называть детей интернациональными именами, прилагались даже перечни имен. Отцу не понравились имена из этих перечней и он решил по-своему. В конце нашего разговора отец настороженно спросил: «Тебе что, не нравится имя? Можешь сменить!» Я поблагодарил его за то, что он не назвал меня Адольфом или другим немецким именем, ибо в годы войны ребятам с такими именами пришлось испытать немало неприятностей, и сказал, что менять имя не собираюсь.

Окончание спецшколы

Незаметно мы стали десятиклассниками, старшими, серьезными, готовыми завтра надеть курсантскую форму. Теперь во всем мы задавали тон, зорко следили за порядком, не разрешали обижать младших, шефствовали над ними. Мы выходили на финишную прямую и все больше задумывались, куда попадем: в летно-подъемное или техническое авиационное училище. Важное, решающее значение отводилось здоровью. Полугодовые медосмотры показали, что кандидатов в летчики остается все меньше и меньше.

Ребята заболевали, теряли зрение, некоторых вообще отчисляли. Только ученикам десятого класса давали возможность окончить школу, чтобы получить среднее образование. Мне очень хотелось стать летчиком, попасть в Армавирское военное авиационное училище летчиков-истребителей. Такое желание было и у моего друга Бориса. Вячеслав «шел» на золотую медаль, что означало направление его в Ленинград в Военно-воздушную академию им А. Ф. Можайского.

В начале июня 1950 года сдали экзамены. Прошли медкомиссию. Примерно 1/3 из выпуска была направлена в Армавирское училище, остальные в авиационные технические училища. Я прошел в Армавирское училище. Перед этим дважды вызывал «Батя», начальник спецшколы В. Землянский, уговаривал поехать в одно из инженерно-авиационных училищ. Я категорически отказался, поблагодарив его за заботу. Состоялся выпускной вечер, который означал, как и обычно в таких случаях, расставание. Мы навсегда расходились по армейским дорогам, сохраняя на всю жизнь глубокую благодарность своей спецшколе и воспоминания о ней, подобные тем, о которых пели в песне:

…«О спецшколе, как святыне,
Будем вспоминать,
Потому что нам спецшкола заменяла мать!»

Сразу же после выпускного вечера мы в добровольном порядке были призваны в армию. Теперь после отпуска должны были собраться командами для следования по назначению, сроки были разные. Из нашего второго взвода попало в Армавирское училище не более пяти-шести человек, а всего из спецшколы около тридцати человек.

После отпуска собрались в школе. Чтобы не увозить нашу добротную форму в училище, нам предложили сменить ее на поношенную старую форму, в которой было просто стыдно появиться на улицах города. Такой порядок существовал только в нашей школе. Видно, поэтому «Батю» и прозвали «Плюшкиным», причем даже эти лохмотья мы обязаны были выслать из училища в школу (на тряпки, что ли?). В общем, в таком неприглядном виде, в сопровождении одного из командиров взводов, поездом отправились мы в Армавир. Ехали в одном вагоне. В Армавир прибыли вечером. С вокзала направились к училищу в теоретический батальон. Помню, шли по городу толпой в необычной «спецовке». Армавирское военное авиационное училище летчиков-истребителей.

Прибытие в училище. Настороженный прием

Наш внешний вид вызвал у строгого командования теоретического батальона комбата майора Герасимова и начальника штаба батальона майора Мирошниченко, видимо, подозрения. Из других спецшкол прибывали в опрятной форме, а ереванцы и тбилисцы даже в парадной. Нас построили в две шеренги, разомкнули и предложили вытряхнуть содержимое чемоданов. Такая встреча показалась нам оскорбительной, тем более что происходило это на глазах у других «спецов», которые посмеивались над нашим видом.

Конечно, нас это злило, но мы, краснодарцы, выглядели взрослее их. Закончился осмотр, показали, где устраиваться на ночь. Через несколько минут меня вызвал комбат, состоялась короткая беседа. Мне приказали быть старшим у краснодарских «спецов». Комбат спросил, найду ли я погоны. Ответил утвердительно: «Да». После этого комбат приказал: «Тогда приведите немедленно в порядок свою форму». Участвовавший в беседе начальник штаба батальона сказал: «Ничего, Красковский, встречают по одежке, а провожают по уму». Он оказался прав. Сформированное из 23–24 краснодарских спецшкольников классное отделение оказалось самым дисциплинированным, организованным и способным. Были случаи, когда мы все до одного получали на экзаменах отличные оценки. Нас даже заставляли пересдавать, чтобы убедиться, нет ли здесь подвоха, и мы с честью пересдавали.

Хочется сказать о командовании теоретического батальона. Оно было новым. За несколько месяцев до нашего прибытия в училище в тербате произошло чрезвычайное происшествие. Несколько курсантов было осуждено Военным трибуналом. Сняли с должностей многих офицеров. Вновь прибывшие майоры Герасимов и Мирошниченко в войну командовали подразделениями. Майор Мирошниченко ранее служил в морской пехоте. Оба командира отличились строгостью, немногословием, прямотой, старались понять курсантов. Все их требования были справедливыми.

С первых дней в новой обстановке мы почувствовали разницу между спецшколой и училищем. С нами обращались гораздо строже, как со взрослыми. Через два-три дня выдали курсантское обмундирование, остригли. Недолго жили в старой казарме с высоченным потолком, где кровати были в три яруса, соломенные матрацы и подушки, старые одеяла. Помню, с наступлением осени протекала крыша, было очень холодно. Кормили хорошо, в этом была колоссальная разница со спецшколой. Мы удивлялись большому количеству хлеба на столах. Старшина роты Бекетов после возвращения из столовой подавал две команды: «Разойдись!» и «Перекур!» В спецшколе нам запрещали курить, а здесь после такой команды мы направлялись в курилку, где стоял мешок с махоркой, скручивали «козьи ножки» из газеты и тянули дым до одурения. Я даже отравился куревом (с непривычки). Так было в первые дни. Потом времени свободного становилось все меньше. Прошли медицинскую комиссию, некоторых забраковали и отправили в техучилище. С нами начали проводить по полуторамесячной программе «курс молодого бойца», занятия по строевой и тактической подготовке, в основном, в поле и, как правило, с полной выкладкой. Шинель в скатке, карабин, подсумок с патронами, саперная лопата, фляга. Все передвижения строем. Постигали премудрости матушки-пехоты, закалялись.

Взвод наш включал в себя два классных отделения, в каждом по двадцать человек. Классные отделения состояли из краснодарских и сталинградских «спецов». Заместителем комвзвода был старший сержант Балобанов (стрелок-радист с войны), командиром взвода – старший лейтенант Варфоломеев, командиром роты – капитан Николаев (впоследствии майор), старшиной роты – старшина Бекетов.

Не повезло нам с командиром роты. Не нравились нам его ограниченность и солдафонство. Он больше молчал, казался нелюдимым. Назначение его к нам было явным промахом командования училища. Его ограниченность действовала отталкивающе. Он гордился своим образованием – тремя классами церковно-приходской школы. Для нас этого было маловато. После «курса молодого бойца» началась упорная учеба по овладению теорией полета, самолетом и двигателем, самолетовождением, теорией стрельбы, историей, тактикой и др.

Структура училища в те годы выглядела так: теоретический батальон и несколько авиаполков с учебно-летными отделами (УЛО).

Начиналось обучение с теоретического батальона, затем курсанты распределялись по учебным авиаполкам. Срок обучения составлял около трех лет: один год в тербате и около двух лет в полках с полетами.

Первый год пролетел быстро, хотя нам хотелось еще более ускорить события, чтобы опробовать свои способности в воздухе. К тому же было известно, что даже из полков отчисляют курсантов из-за отсутствия данных к летному ремеслу и тогда нужно начинать все сначала в техническом училище, училищах связи или штурманов. Поэтому наше желание было вполне естественным.

Тербат прошел как-то незаметно. Получил в нем серьезный урок в обращении с секретной литературой, чуть было не потеряв совершенно секретное «Наставление по химслужбе». Мне выдали в секретной части «Наставления» на всю группу, я их раздал. Шел зачет. Сдал раньше и ушел на обед. Зачет затянулся. Дежурный поторопился и собрал не все книжки. Начались занятия младшего курса. «Наставление» попало в руки парня, который, не имея понятия о грифе «секретно», занес книжку после занятий в казарму и положил в тумбочку. Нашли «Наставление» при тщательном обыске. Дело оборачивалось для меня серьезно, но неприятности миновали, а урок остался на всю жизнь. После тербата я попал в учебный авиационный полк в станицу Кореновскую (недалеко от Краснодара).

Начало полетов. Первый самостоятельный полет

Обучение на учебном самолете Як-18 началось в июле 1951 года. Первым моим инструктором был лейтенант Леонид Алексеевич Петерин, краснодарец, симпатичный блондин интеллигентного вида. Инструктор выглядел юношей, на земле в обращении с нами был исключительно вежлив, в воздухе же сильно ругался, будто его подменяли, но это не помешало нам сохранить о нем добрые и благодарные воспоминания. Впоследствии Леонид Алексеевич стал испытателем, ему присвоили звание заслуженного летчика-испытателя. Кажется, в 1974 или 1975 году в звании полковника он перешел на работу сменным руководителем полетов в одном из испытательных авиацентров в Крыму.

В группе нас было шестеро: А. Дубинский, В. Лавриненков, Б. Костюков, И. Матвиенко, А. Пащевский и я. К чести Леонида Алексеевича, он ни одного из нас не отстранил от полетов, в отличие от других инструкторов, отчислявших на первом периоде по два-три человека, и научил всех летать. Он пообещал нам никого не отчислять еще при первой встрече и сдержал свое слово. А сколько ему пришлось повозиться, что называется, помучиться с нами. Особенно тяжело пришлось ему с Иваном Матвиенко, и все же Иван «выжил», стал впоследствии толковым летчиком-инструктором и сам дал путевку в небо не одной сотне курсантов.

Прошло десять дней наземной подготовки, и 3 августа я впервые с инструктором поднялся в воздух на самолете Як-18. Цель полета – ознакомиться с ощущениями в полете, характерными ориентирами в районе аэродрома и с управлением. Полет длился всего 13 минут, а запомнился навсегда. Фактически я ничего не понял, кроме действия рулями на пикировании и наборе высоты. После посадки испортилась погода, я сидел под крылом самолета и думал горькую думу о том, что мне никогда не научиться летать. В сознании промелькнули четыре года учебы, казалось, все зря. Ко мне лезли ребята с расспросами, а мне не хотелось говорить, нужно было обдумать, что же делать дальше. Так и запомнился первый полет мельканием земли, облаков, приборной доской и грустными мыслями.

Однако растерянность, вызванная первым полетом, постепенно проходила, и немногим больше, чем через месяц, 13 сентября 1951 года, я вылетел самостоятельно, сделав в тот день два полета с отличной оценкой. Трудно передать чувство радости и гордости, когда тебе первый раз доверяют одному подняться в воздух! Непередаваемо и ощущение первого полета. Сливаются воедино радость, торжество, красота и гордость.

По традиции самостоятельный вылет отмечался угощением товарищей папиросами «Казбек» и конфетами. Несколько дней мы поздравляли друг друга с вылетами, с сочувствием относились к товарищам, у которых не шла программа. Постепенно полеты усложнялись, от полетов «по кругу» переходили к освоению фигур простого и сложного пилотажа в зоне, групповой слетанности, к полетам по маршруту. Не все у нас шло гладко: у одного не получалось с посадками, у другого с пилотажем в зоне или с полетами по маршруту и т.п.

Я долго осваивал «петлю», не доходя до верхней точки, «перетягивал» ручку и сваливался в перевернутый штопор. Так было до тех пор, пока не уловил нужный момент подборки ручки. В общем, прежде чем научиться делать «мертвую петлю Нестерова», я в совершенстве освоил вывод из перевернутого штопора. Шла горячая пора полетов. Летали почти каждый день. Утром разлетались с центрального аэродрома на полевые аэродромы. После полетов сами мыли, чистили самолеты. Мы возвращались в казарму усталые, но веселые. Смеялись над своими же ошибками. К ноябрьским праздникам 1951 года мы закончили первый раздел обучения на самолете Як-18 и засели на зиму за теорию, изучали самолет Як-11.

Неожиданная новость

В конце февраля 1952 года объявили, что наша летная группа второй раздел обучения будет проходить не на Як-11, а на Як-18, и с него перейдет к обучению на реактивных самолетах МиГ-15бис. Группа становилась экспериментальной, т.е. проводилась подготовка к овладению грозными реактивными машинами без переходного самолета, каким являлся в училище Як-11. В связи с этим сменился инструктор. Теперь мы представились старшему лейтенанту Ивану Ивановичу Быкову, одному из первых инструкторов, освоивших МиГ-15.

В то время в училище уже имелась первая группа курсантов, осваивающих в нашем полку реактивные самолеты, но после Як-11 (до этого считалось, что только летчикам строевых частей посильна эта задача). В полку было пять-шесть реактивных самолетов, на них в 1951 году летало семь-восемь курсантов, старше нас курсом. Мы смотрели на них, как на богов. Их даже на полеты и с полетов возили на «додже». Теперь нам выпала честь открыть новую страницу. До июня прошли второй раздел и приступили к программе полетов на МиГ-15.

12 июля зам. начальника училища подполковник Фадеев проверил мою технику пилотирования и разрешил вылет. В тот же день я сделал на реактивном самолете два самостоятельных полета «по кругу». Самолет МиГ-15 сразу понравился мощью своего двигателя. Чувствовалась большая разница в скорости, высоте. Ведь до него мы имели дело с тихоходным самолетом, а теперь носились со скоростью до 1000 и более километров в час, мгновенно, по сравнению с «яками», набирали высоту 8–10 тыс. м, а максимальная высота доходила даже до 15 тыс. м. Разве сравнить его с Як-18, имевшим скорость 200 км/час и потолок не более 3,5 км! А оборудование в кабине! Глаза разбегались от большого количества приборов, тумблеров, лампочек, рычагов.

Несмотря на сложность новой техники, мы успешно осваивали ее благодаря нашему инструктору Ивану Ивановичу Быкову, его высокому методическому мастерству, а также большой помощи и участии в нашем обучении инженерно-технического состава.

Несколько слов об Иване Ивановиче. Он был другого склада, чем Л. А. Петерин, спокойнее и, по сравнению с другими инструкторами, казался нам более авторитетным, солидным, уверенным в себе. В действительности это так и было. Много лет спустя мы поняли, какую сложную задачу возложили в то время на Ивана Ивановича и как умело он с нею справился. Ведь наша группа, кроме заболевшего В. Лавриненко, вылетела на реактивных самолетах, не проходя программы на переходном типе. Иван Иванович был строгим инструктором, старался расположить нас к себе, придавал большое значение дружбе. Инструктор приглашал нас домой, мы знали его семью, жену Алину и дочурку. Он интересовался, как мы проводим свободное время, как живем, о чем думаем.

В дальнейшем судьба сложилась так, что мы вместе в одном отделении учились в КВВА, ныне Военно-воздушная академия им. Ю. А. Гагарина в Монино. На летной практике в Таганроге летали с ним в паре. До сих пор встречаемся с Иваном Ивановичем. Знакомы семьями. Он работал преподавателем в академии, а до этого в течение семи лет был командиром учебного полка в Ейском авиационном училище и затем зам. начальника училища.

Пройдет 37 лет и Быков И. И напишет мне письмо с воспоминаниями о той поре освоения реактивных истребителей курсантами после самолета Як-18, попросит у меня фотографии нашей группы и пожалуется, что в музее Армавирского высшего военного авиационного училища летчиков-истребителей почти ничего нет о той примечательной странице истории нашего училища.

В октябре мы закончили третий раздел обучения на МиГ-15бис и расстались с Кореновской. Предстояло пройти небольшой раздел обучения боевому применению в Армавирском полку. Нашим инструктором стал симпатичный старший лейтенант Коренев, командиром звена – старший лейтенант Романенко. В полку боевого применения с нами обращались уже как с летчиками, завтрашними офицерами. Жили в городке рядом с аэродромом, но лишь вначале программы и во время госэкзаменов. Больше месяца летали с грунтового аэродрома Советский, там же и жили в палатках. В ноябре-декабре сдали экзамены по летной подготовке и другим предметам. Весь январь 1953 года ждали приказа о присвоении офицерских званий и назначении на должность.

Нам предложили освободить казарму и поселиться на частных квартирах. Питались за свой счет. Мы нашли комнату на троих. Время было тяжелое, зима сырая, денег не было, и мы подолгу просиживали в комнате, в основном за картами. С нетерпением ожидали приказа, чтобы скорее надеть летную офицерскую форму.

Еще в период экзаменов прошел слух, что весь наш выпуск будет направлен в школу инструкторов в г. Грозный, и лишь несколько человек оставят в качестве инструкторов в училище. Для многих из нас такой путь казался неудачным. Я лично не на шутку переживал. Мы уже понимали, что означало остаться инструктором, прирасти к одному месту и всю службу заниматься однообразными полетами с курсантами. Хотя товарищи, успокаивая, говорили об инструкторской работе, как о подходящем для моего характера труде (имели в виду мое спокойствие). Вскоре в казарме и штабе полка появился маленький шустрый капитан со значком второго класса. Мы поняли, что он прибыл из строевой части для отбора летчиков. Большинство из нас видело в нем своего «спасителя», поэтому набрасывались на капитана, где только могли, и умоляли включить в свой список. Он выслушивал и делал пометки в записной книжке. Со временем я узнал, что меня оставляют в училище, в полку боевого применения, с таким проектом приказа выехал в Москву кадровик училища. Все ждали. Была возможность поразмыслить над временем, проведенным в училище.

Случалось разное. Поначалу слабо кормили. Норма явно не подходила для полетов на реактивных самолетах. При пилотировании в зоне (высший пилотаж) с перегрузками часто темнело в глазах. Похоронили несколько товарищей. Познакомились с кое-какими предпосылками к летным происшествиям. Начали разбираться в своих взаимоотношениях с командирами.

Наступил март. В один из его первых дней нас построили на плацу для объявления приказов о присвоении офицерских званий и о назначении. Первыми называют фамилии назначенных инструкторами-летчиками в КВВА. Думаю про себя: счастливые ребята. И вдруг произносится моя фамилия! Буквально опешил. Всего было названо десять-двенадцать человек. Несколько человек назначены инструкторами в училище, а все остальные – в Грозненскую школу инструкторов, после которой эти ребята должны были разъехаться по училищам. Всем были присвоены звания лейтенантов. Перед построением нам выдали новенькую офицерскую форму. Мы в тот день ходили по улицам города группами. Многие люди останавливались и улыбались. К вечеру большинство разъехалось по родным домам в отпуска.

Ехал в Холмскую и я. В дороге узнали о смерти И. В. Сталина. Радость омрачилась несчастьем. Дома все спуталось. Отец был под сильным впечатлением кончины вождя. Помню, он тогда с горя пил с товарищами, в общем, было не до меня. Чуть позже разобрались. В начале апреля закончился отпуск, и я выехал к первому своему месту службы в офицерском звании в Монино. 6 апреля прибыл в Монино в авиационный истребительный полк 1-ой Учебно-смешанной авиационной дивизии (УСАД) КВВА. Попал в эскадрилью под командованием Георгия Георгиевича Гаврилова, того самого «шустрого» капитана, с которым познакомились в Армавире. Он рассказал о том, как ему удалось перехватить список выпускников, предназначавшихся для училища, и выкрасть его у нашего кадровика, когда они ехали вместе в одном купе в Главный штаб ВВС. Оказывается, капитан Гаврилов приезжал в училище по приказу Главнокомандующего ВВС маршала авиации Вершинина с целью отобрать несколько человек для академического полка.

Монино. Начало службы на офицерских должностях

В Монино ехали с товарищем по спецшколе и училищу, земляком Львом Потапенко. В столице сделали непродолжительную остановку, прошлись по Красной площади, обошли вокруг Кремля, затем прибыли на Ярославский вокзал и на электричке поехали дальше.

В вагоне было очень много офицеров в летной форме. Мы не знали точно свою остановку, а спрашивать постеснялись. Решили, что все авиаторы едут в Монино, вместе со всеми и сойдем. Так и сделали, но попали, не доехав до Монино, в Чкаловскую. Перекусили в буфете на платформе и на следующей электричке прибыли в Монино. На первой проходной узнали, как найти свою часть. По дороге встречали много офицеров, не успевали отдавать честь. Про себя подумал: «Куда попал? Лучше бы куда-нибудь на Восток, чем сюда». У второй проходной нас встретил офицер и провел до штаба полка. Было начало апреля, гарнизон перешел уже на фуражки, а мы приехали в шапках. Нас тепло встретили в третьей эскадрилье командир капитан Г. Г. Гаврилов, замполит капитан И. Ф. Орлов и другие летчики. Разыскали для нас фуражки. От них мы узнали, что наш авиаполк получает МиГ-15, нам предстоит пройти программу подготовки инструкторов и летом уже работать со слушателями академии в качестве инструкторов.

Устроились с жильем в общежитии академии в служебном городке. Постепенно стали привыкать к новым условиям. К июню прошли программу и готовились приступить к полетам. Наш инструкторский полк входил в состав 1-ой УСАД и был предназначен для прохождения слушателями летной стажировки в летний период. В дивизии три полка: бомбардировочный, истребительный (с базированием на аэродроме Монино) и штурмовой на аэродроме Киржач. Штаб 1-ой УСАД базировался в Монино.

Тогда в академии учились летчики, отличившиеся на фронтах Великой Отечественной войны. Было много Героев Советского Союза, курсы называли «Золотая орда». И действительно, мы в этом вскоре убедились, когда перешли на летнюю форму. На тужурках слушателей стали видны звезды героев и ордена, так как они сдавали экзамены в парадной форме при всех своих наградах. Большое количество орденов приковывало внимание. Я подолгу не мог оторваться от них, считал и пересчитывал и, конечно, восхищался и втайне завидовал. Многие летчики были ранее известны нам по очеркам и книгам о годах войны. О некоторых из них напишут позднее книги.

Пришла пора познакомиться со своими первыми слушателями. Вначале на общем совещании, когда они прибыли на летную практику, им назвали инструкторов, место и порядок проведения наземной подготовки по группам. Разошлись. Я направился к своей группе (летчики-слушатели сидели на траве вблизи ангара) и от вида пяти Героев Советского Союза и одного полковника со значком депутата Верховного Совета СССР растерялся и повернул назад. Мой командир звена Федор Федорович Давиденко понял смущение и буквально за руку подвел меня к группе. Я представился слушателям, и начались занятия. Не помню, кто из них сказал: «Иди, сынок, расскажи, что ты знаешь про реактивный самолет» (имелся в виду МиГ-15). Вскоре напряжение прошло, я присмотрелся к слушателям, пошла оживленная работа по теме. Я рассказывал им все, что знал про самолет, они интересовались многим. Все же разница между ними, закаленными в боях, видавшими виды, и мною, вчерашним курсантом, была громадной. В дальнейшем, на протяжении всей службы, до сегодняшнего дня, никакие звания и должности не выводили меня на один уровень с людьми, прошедшими войну. Я всегда чувствовал среди них свою неполноценность. А так как судьба сводила меня с такими людьми беспрерывно, то и чувство это было постоянным. Плохо быть военным человеком, не понюхавшим пороха, не проверившим самого себя в боях.

Однако на полетах слушатели, невзирая на свои большие заслуги, вели себя скромно, как положено, спрашивали у инструктора разрешение сесть в кабину, после вылета подходили «получать замечания». Выглядело это примерно так: «Товарищ лейтенант, подполковник Сергеев к полету готов, разрешите садиться в кабину самолета». Мне пришлось работать с несколькими группами в течение трех лет, и обо всех слушателях остались самые хорошие воспоминания. Скромные товарищи, веселые ребята, с присущим для большинства летчиков-фронтовиков юмором, даже озорством, дружные, справедливые и учтивые. Трудно давать характеристику этой категории людей. Здесь уместно привести меткие слова о летчиках из романа Бориса Костюковского «Нить Ариадны», где героиня повести говорит: «И тогда, и после, и сейчас я не устаю дивиться на летчиков, и военных, и гражданских. Они для меня всегда, как люди с другой планеты: благородные, сильные, смелые, спокойные, добрые, справедливые, готовые прийти на помощь».

Командиром нашего полка был подполковник Игнат Федотович Каркан, среднего роста, плотный брюнет. Строгий, немногословный, он учился заочно в академии, поэтому часто отсутствовал, а когда был на месте, то всячески тормозил полеты под различными предлогами: то ветер, то штиль, то полоса и др. Нам, молодым инструкторам, не все было тогда понятно, но мы прислушивались к слушателям, которые всегда возмущались решениями нашего командира. Им не нравилась его чрезмерная осторожность.

Зам. командира полка майор, затем подполковник Виктор Григорьевич Назаров был сильным летчиком-пилотажником. Одним из первых в стране вылетел и освоил реактивный истребитель. О его летном мастерстве ходило немало рассказов. Виктор Григорьевич был выше среднего роста, с интеллигентным породистым лицом и лысиной от крупного лба до затылка. Он спокойно и по-товарищески обращался с летчиками. Это был командир из сплава скромности и таланта, без всяких признаков тщеславия. Его все уважали и любили. Он в основном организовывал и успешно проводил летную подготовку. Мы были довольны, когда Назаров оставался за командира.

Помню, как слетал с ним на Як-11 по маршруту. Это был мой первый полет в полку. Я до этого вообще не летал на самолетах этого типа. Перед полетом нужно было отрулить самолет на дальний старт. Заранее, с помощью механика (старого служаки) старшины Белоусова, я освоился с кабиной и потренировался в запуске и рулении. Вначале с рулежкой получалось плохо, самолет был слишком строг. Постепенно освоился. Благополучно прошел взлет и полет по маршруту, а вот при возвращении на круг аэродрома выпустил шасси без противодавления (поставил кран уборки и выпуска шасси из нейтрального положения сразу на «выпуск», а нужно было сначала перевести кран в положение «убрано» и затем, минуя нейтральное, поставить на «выпуск»). Последовали резкие удары при постановке шасси на замки. По самолетно-переговорному устройству (СПУ) понял, что Назаров удивлен. Потом на земле он спросил, почему я так выпустил шасси. Я признался, что впервые летал на Як-11 и не знал этой особенности. Больше таких ошибок я не допускал, да и летать на Як-11 приходилось немного – только для контроля по самолетовождению или пилотированию по приборам. Этот тип самолета сохранялся некоторое время в полку как вспомогательный.

В. Г. Назаров умел доверять молодым летчикам-инструкторам. В то время в академии учились командиры, многие из которых не успели освоить в частях реактивную технику и вылетали на ней впервые в нашем полку. Нам приходилось летать в качестве инструкторов, давать вывозную программу, а решение на самостоятельный вылет принимали командиры звена или эскадрильи после контрольного полета со слушателями. В. Г. Назаров настаивал, чтобы этим правом был наделен инструктор. Последнее время так и было. В 1973 году, когда я учился в академии Генштаба, я случайно увидел его в метро в форме полковника, но поговорить не удалось – разминулись с ним на встречных эскалаторах станции «Фрунзенская».

Зам. командира полка по политической части был подполковник Василий Овцинов, офицер без серьезного образования, практик. Он всегда ругал на всех совещаниях техников, называя их забулдыгами, пьяницами и т.п. Правда, гнев его был временным. Потом все успокаивалось. Летчиков Овцинов любил, во всяком случае, так говорил он сам. Замполит не дослужил до расформирования полка (1956 год). Произошел случай, ускоривший его увольнение. Он «провалился» с докладом, посвященным годовщине рождения В. И. Ленина в Доме офицеров в Ногинске. К докладу готовился замполит соседнего авиаполка Академии им. Н. Е. Жуковского. Узнав в последний момент, что будут представители из Москвы, подполковник Овцинов решил сделать доклад сам как старший политработник гарнизона и, не ознакомившись предварительно с текстом, запутался в нем на трибуне. Нам было очень стыдно сидеть в зале и наблюдать провал нашего «Васи» (так мы звали его между собой). Через неделю он был уже уволен из Вооруженных Сил.

Произошел с ним еще один интересный случай, который хорошо запомнился. Дело было летом 1953 года. В один из июльских дней стало известно об измене Берии. Летчики и техники утром после передачи об этом по радио стали скапливаться у курилки, обсуждая событие. В это время из штаба вышел подполковник Овцинов, в правой руке он нес портрет Берии, снятый со стены в классе. Посреди курилки в бочонке для окурков пылал огонь, кое-кто уже успел поджечь свои конспекты с упоминанием имени Берии.

Замполит молча подошел к бочке и с гневным видом швырнул в костер портрет. Один из техников спросил: «Товарищ подполковник, как же получается, вчера Вы на занятиях говорили о Берии, как ученике Ленина, преемнике Сталина, а сегодня швырнули в костер его портрет?» Овцинов вначале отказался от своих слов, а когда техник показал запись в конспекте, строго посмотрел на всех и сказал, что хотя он и говорил так, но сам, смотря на портрет Берии, всякий раз угадывал в нем изменника народа и врага партии. Мы от души тогда посмеялись над «Васей».

Зам. командира полка по инженерно-авиационной службе был подполковник Сергей Добрянский. Он выделялся среди других своей дородностью, красивым лицом и спокойствием. Когда мы прибыли в полк, инженер сам проверял наши знания конструкции самолета и двигателя.

Начальник штаба полка майор (позже – подполковник) Шебанов незадолго до нашего прибытия в полк окончил академию. Запомнился он как человек молчаливый, малообщительный, с манией величия. Его роль слабо улавливалась мною в те годы. Я больше догадывался, что это важная фигура в полку, но разобраться полностью в нем тогда не удалось. Мы больше контактировали с зам. начальника штаба подполковником Лопатиным и офицером-оператором капитаном Терещенко. Знали, что Лопатин заочно учится в академии, но окончить ее никак не может, проваливает экзамены, несмотря на большой круг знакомств. С капитаном Терещенко много лет спустя я встретился в Одессе. Он в звании подполковника демобилизовался, прослужив несколько лет в штабах Войск ПВО.

Итак, о майоре Шебанове. Летчики его недолюбливали. Особенно не хотелось идти к нему на инструктаж при заступлении дежурным по части. Держал по 30–40 минут. Сам восседает в старинном пружинистом кресле с высокой спинкой, а ты стоишь перед ним в положении «смирно». Однажды произошел курьезный случай. Заступал в наряд летчик Иван Вершинин, у него болела нога. Инструктаж затянулся (хотя в месяц приходилось дежурить по одному-два раза), он попросил разрешения присесть, но получил отказ. Тогда Иван не выдержал и сел сам. Начальник штаба разбушевался. Начались разборы, и вот тут в одной из бесед с летчиками начальник штаба дал дельный совет. Он сказал, что летать всю жизнь мы не будем, неизбежно столкнемся со штабом, поэтому нельзя смотреть на штабную работу с пренебрежением, рекомендовал не терять зря времени и присматриваться к штабу, а главное, научиться уважать штабной труд. Начальник штаба был прав и вовремя сделал это нравоучение. Многим из нас пришлось позже сменить летное ремесло на штабное. Подполковник Шебанов при расформировании полка (весной 1956 года) был назначен начальником штаба Оренбургского авиационного училища летчиков. С тех пор ничего о нем не слышал.

Заместителем командира авиационной эскадрильи по политчасти был капитан Иван Филиппович Орлов, в противоположность командиру эскадрильи медлительный, задумчивый, неразговорчивый человек. Он оставил о себе хорошую память. Мы знали, что он женился на вдове погибшего летчика-испытателя из Чкаловской с тремя детьми. Я встретился с ним в начале 80-х годов в Монино в Музее ВВС, где он работал вместе с полковником И. Ф. Карканом.

Командирами звеньев в эскадрильи были старшие лейтенанты Алексей Виноградов, Евгений Борисов, инструкторами-летчиками – мои сверстники Лев Потапенко, Анатолий Касиров, Игорь Ерин, Петр Вяликов. В таком составе мы прослужили в одной авиаэскадрилье до расформирования полка в июле 1956 года.

В Монино в июле 1953 года я встретился с девушкой по имени Тамара, с которой суждено было связать свою судьбу. Тамара заканчивала в Москве институт народного хозяйства им. Г. В. Плеханова, проживала на Таганке. Мне сразу понравилась эта гибкая, симпатичная, жизнерадостная и загадочная москвичка. Не раздумывая долго, нами было принято решение на женитьбу, чтобы потом безропотно пройти вместе тернистый долгий путь по армейским дорогам жизни.

Аэродром Добрынское

Летом 1953 года из-за плохого состояния аэродрома в Монино наш полк перебазировался на аэродром Добрынское (севернее г. Владимира на 18–20 км). Там разместились лагерем на границе аэродрома. Для летчиков отвели здание барачного типа, технический состав и механики жили в палатках. Лето выдалось дождливое, полеты были малоинтенсивными, и мы смогли познакомиться с настоящей русской стариной, с городом Владимиром, окрестными деревнями, необыкновенными красотами местной природы.

В моей группе были слушатели Герой Советского Союза подполковник А. Труд, майоры Волков и И. Шимко. Они были друзьями и однажды попали в одной деревне в переплет – их избили парни-староверы. Во время драки Шимко и Волков сбежали, больше всех досталось Труду. По поводу этого случая командование академии издало приказ, который был зачитан перед строем слушателей и летчиками полка. В нем был пункт, объявлявший майорам Шимко и Волкову выговоры за трусость и бегство, проявленные при избиении товарища. Мы долго шутили между собой, расспрашивали их о подробностях и пришли к выводу, что в создавшейся обстановке для степенного Шимко, абсолютно не подходящего для кулачных боев, и щуплого Волкова единственно правильным решением была ретировка.

Одно время моим соседом по койке был слушатель, дважды Герой Советского Союза подполковник Владимир Аврамович Алексенко. Он родом из станицы Киевской Краснодарского края, мы с ним земляки. В годы Великой Отечественной войны Владимир Аврамович воевал на штурмовиках, произвел на штурмовку 296 боевых вылетов. Интересная деталь. Летчикам-штурмовикам присваивалось звание Героя Советского Союза за каждые сто боевых вылетов. Алексенко не разрешили сделать оставшиеся четыре вылета до трехсот. По моей просьбе Владимир Аврамович рассказывал о войне. У него был обгорелый командирский ремень, который он носил как талисман. Впоследствии судьбы наши сложились так, что мы не только встречались с генерал-лейтенантом авиации В. А. Алексенко, но и подружились с ним. Последний раз встретились в 1985 году в Большом Кремлевском дворце на торжествах по случаю 40-летия Победы.

В ту пору, когда проходили летную практику слушатели-участники Великой Отечественной войны, мы старались расспросить их, как они воевали. Часто мы, молодые летчики, становились участниками бесед между фронтовиками. Нам было интересно слушать их воспоминания о воздушных боях, о событиях войны. Под конец лагерного периода прибыли на стажировку летчики, воевавшие в Корее. От них мы узнали об особенностях современных воздушных боев на реактивной технике.

Когда позволяла обстановка, мы выезжали тремя эскадрильями на рыбалку на реку Нерль, ловили рыбу бреднем. Вдохновителем рыбалки был командир первой авиаэскадрильи майор Петр Семенович Осадчий, богатырского склада. Он мне очень нравился, и я был беспредельно рад, когда в 1973 году Петр Семенович зашел к нам в гости в Москве.

На выходные дни большинство летчиков, особенно командиров, ездило домой на побывку в Монино. Я, как правило, оставался ответственным в эскадрилье, чтобы присматривать за солдатами, возить или водить их на экскурсии. Но однажды понадобилось побывать в Монино и самому, чтобы встретиться с будущей женой. Я обратился к командиру авиаэскадрильи с просьбой отпустить меня. Он отказал, и меня возмутило то, что некоторые выезжали без особой надобности уже шестой или седьмой раз, а мне нельзя съездить и один раз. Я взорвался от такой несправедливости, и мы резко объяснились с командиром. После такого разговора не поехал в Монино и капитан Гаврилов. Он почувствовал свою ошибку и даже предложил мне поехать с ним на рыбалку, но я ему прямо сказал, что с такими «друзьями» на рыбалку не хожу.

Однажды при полете в зону, после прохода г. Владимира на высоте 6,5 тыс. м. у моего самолета остановился двигатель. Запустил я его от кнопки запуска, не перекрывая стоп-кран топливной системы. Об этом надежном способе узнал от летчиков, воевавших в Корее. Причина остановки двигателя долго являлась загадкой для всех нас и прояснилась гораздо позже. Оказалось, что это «зависание оборотов». Случай многому научил. В этом полете я заметил падение оборотов с максимальных 12 до 5 тысяч в минуту.

Долго не мог найти в кабине тумблер запуска двигателя в воздухе. Самолет быстро терял высоту над лесистой местностью в районе Гусь-Хрустального, а я ругал себя за то, что плохо знаю кабину, хотя каждый день со слушателями проводил тренажи по особым случаям, в том числе и как вслепую находить в кабине все рычаги и тумблеры. Решил отвлечься от приборов в кабине и осмотреть местность. Убедился, что падать нужно только с самолетом (внизу лес и болото, если воспользуешься парашютом, никто не найдет, а сам не выберешься). Перенес взгляд в кабину и сразу увидел тумблер! Переключил в положение «Запуск в воздухе», стрелка указателя оборотов плавно пошла вверх, температура повысилась. Самолет продолжал снижаться до выхода двигателя на максимальный режим. Кажется, все в порядке. Взятием ручки на себя перевожу самолет в набор с высоты 200 м. На радостях, что все обошлось благополучно, выполняю два комплекса фигур высшего пилотажа, оставляя сектор управления газом в положении «максимальные обороты». Сделал так, как рассказывали летчики, воевавшие в Корее. Вернулся на аэродром. Встретил авиатехник Иван Катанаев. Одному ему открыл тайну, чтобы проверил камеры сгорания. На следующий день осмотрели двигатель самолета МиГ-15бис № 10 с Иваном вместе. Оказалось, что все в порядке, камеры сгорания без трещин.

В сентябре вернулись в Монино. Возобновились свидания с Тамарой, а в октябре мы поженились. Жить было негде, о квартире и мечтать в то время было нельзя, а комната у отца Тамары на ул. Воронцовской в Москве была слишком мала, всего 14 кв. м. И в скором времени мы сняли комнату у престарелых хозяев, недалеко от Воронцовской. То были старомодные хозяева – две сестры и брат. Одну из сестер звали Конкордия, она была инвалидом и прислуживала старшей сестре и брату Александру.

Обстановка в квартире была угнетающей. В нашей комнате не было дневного света. Мы оба не любили приходить в новое жилье и никогда не оставались в нем друг без друга. Мне неудобно было ездить из Москвы в Монино. Приходилось в Монино держать место в гостинице, ездить на электричке. Не хватало денег (тогда выплачивали большие проценты займов). С отцом Тамары Иннокентием Гавриловичем долго не находили общего языка. Он работал механиком в автогараже винзавода «Арарат». Умер он в Москве в 1965 году. Ее мать, Слесарева Евдокия Ивановна, была в разводе с отцом уже несколько лет, жила и работала в Загорянке.

Аэродром Левковка, 1954 год

С горем перезимовали. А летом, когда полк перелетел в летние лагеря под Изюм, Тамара с другими женами офицеров приехала в Левковку. Жилье мы сняли у одних стариков на берегу реки Северского Донца в красивом месте, на излучине реки.

В отличие от лагеря в Добрынском, здесь мы работали гораздо интенсивнее. Из слушателей запомнились подполковник Лабутин и майор С. Комаров.

Лабутин, 35–36 лет, совершенно лысый, симпатичный, спокойный, рассудительный летчик. В нем чувствовался богатый фронтовой и профессиональный опыт. До поступления в КВВА он летал на МиГ-15 и на Востоке нашей страны переучил целый полк летчиков. От перенапряжения он заболел, затем учеба, почти трехлетний перерыв в полетах и человек начал терять веру в свое мастерство. Но обошлось все благополучно. После первых же контрольных полетов Лабутин восстановил технику пилотирования. В годы войны он отличился в боях под Кенигсбергом, его представляли к званию Героя, но не присвоили. После возвращения с боевого задания в 1945 году он снял шлем и вместе с ним все волосы, видимо, в результате нервного напряжения. С тех пор остался лысым. С Лабутиным я случайно встретился в Москве в гостинице ЦДСА в 1975 году. Генерал сразу меня не вспомнил.

Майор С. Комаров имел много боевых наград – под геройской звездой были планки ордена Ленина, четырех орденов Красного Знамени и несколько других. В его летной книжке я не находил записей о сбитых фашистских самолетах. Пришлось долго догадываться, за какие же подвиги майор Комаров многократно отмечен такими высокими наградами. Оказывается Сережа (так звали его друзья) в войну был разведчиком фронтового или оперативного звена, добывал с воздуха ценнейшие данные о противнике, необходимые нашему командованию. Разведчики в войну очень ценились. Им запрещалось ввязываться в воздушные бои – главное было провести разведку и доставить нужные сведения о противнике. Интересно было послушать самого Комарова. На мой вопрос: «Сколько Вы сбили немецких самолетов?» он ответил: «Ни одного, а точнее, сбил одного, но и тот оказался своим, и меня сбили в том бою». Оказывается, в тот злополучный день Комаров возвращался с разведывательного полета и случайно напоролся на групповой воздушный бой. Уклониться от боя было уже нельзя, и он дал очередь – по первому попавшемуся в прицел самолету, им оказался свой истребитель.

Не все слушатели одинаково хорошо воспринимали полеты на реактивных самолетах. Без особого восхищения относился к ним и майор Комаров. Еще при полете с ним на «спарке» УТИ – МиГ-15 в зону я по педалям почувствовал сильное напряжение летчика (вибрацию). На земле Комаров неоднократно заводил разговор со мною о том, что ему нравится штабная работа, что после окончания академии он станет штабистом, что сейчас ему нужно сделать минимальное количество полетов, чтобы засчитали вылет на реактивных самолетах. Так и договорились.

Провожаю его в первый самостоятельный полет на МиГ-17, с земли веду наблюдение за самолетом, где-то между вторым и третьим разворотами теряю его из вида. Всматриваюсь в место четвертого разворота – не вижу. Что за чертовщина! Где же мой слушатель? И вдруг вижу планирующий на посадку самолет, но снижается на посадку он на грунтовую дорогу, идущую параллельно нашей ВПП (в 1,5 км от аэродрома). Комаров спутал дорогу с ВПП! Что делать? Видит ли руководитель полетов? Бежать к руководителю, чтобы он сказал об этом летчику, бесполезно, далеко, не успею. В этот момент самолет Комарова уже прекращает снижение и начинает набирать высоту. Становится легче, летчик догадался, что садится на дорогу. Остаюсь на том же месте, ожидаю повторного захода, теперь, думаю, не промахнется, найдет. В этот момент ко мне подбегает командир 1-ой аэ майор П. С. Осадчий, трясет меня за плечи и кричит (в гуле взлетающих самолетов): «Что это за засранец, он сейчас чуть не зацепил автомашину с моими летчиками?» (они возвращались с Северского Донца, купались перед своей сменой). Впервые вижу Петра Семеновича таким возбужденным. Кричу в ответ: «Сергей Комаров!» Командир: «Твое счастье, я с ним в училище учился!» Теперь стоим вместе с майором Осадчим и наблюдаем. Со стороны захода плохая видимость. Комаров снова не попадает на полосу, но теперь хоть не снижается. Осадчий побежал к руководителю полетов, который завел Комарова на посадку с обратным стартом со стороны Донца. Тяжелый самостоятельный вылет. В следующий летный день второй полет так и не состоялся. Во время выруливания на ВПП на самолете лопнуло левое колесо. Комаров вылез из кабины и сказал: «Плохой признак, хватит с меня». Больше он не летал. Через несколько лет я прочитал его статью в журнале «Вестник ВВС», подписанную начальником штаба соединения. Кстати, Комаров рассказал мне, как однажды, будучи штурманом полка, он заблудился с группой в Прибалтике, и экипажи произвели вынужденную посадку. Завел группу командир. При расследовании у Комарова оказались все документы и расчеты на перелет в образцовом порядке, поэтому он считал, что обладает необходимыми качествами штабного офицера.

При пилотировании в зоне со слушателем капитаном Александровым в положении пикирования после переворота у меня в задней кабине приоткрылся фонарь до первого фиксатора. Пришлось упереться руками в ручки фонаря, чтобы удержать фонарь от срыва. Положение было сложное. Тоже хороший урок. Крупица опыта.

В Левковке погиб зам. командира авиаэскадрильи капитан Олифер. Они столкнулись с командиром звена майором Навнычко. Столкновение произошло на высоте 500 м в районе третьего разворота над Северским Донцом. Олифер катапультировался, но по траектории падения вниз к земле. Майор Навнычко с небольшим повреждением произвел посадку на аэродроме. Катастрофа явилась следствием лихачества. Капитан Олифер был сильным и смелым летчиком, но авиация никому не прощает нарушений. Возвращаясь на аэродром, Олифер, будучи командиром пары, приказал ведомому выйти вперед и занять место ведущего, затем при подходе к аэродрому решил лихо занять свое командирское место. При перестроении под самолетом Навнычко командир не рассчитал упреждение по высоте и килем своего самолета зацепил за фюзеляж обгоняемый самолет. Киль самолета Олифера не выдержал, дойдя до огнеупорного сплава под пушками, отвалился, и самолет, потеряв управление, упал вертикально вниз. Это была наша первая потеря в полку.

Аэродром Ногинск-2

С окончанием лагерного периода нам предстояло сменить постоянный аэродром базирования. Перелетали с аэродрома Левковка на назначенный аэродром в Ногинске-2. Полк шел эскадрильями и звеньями. Командир звена, он же зам. командира авиаэскадрильи капитан Федор Федорович Давиденко заводит звено на «роспуск». Аэродром под нами, но все внимание строю. Под собою вижу лишь покров леса. После «роспуска» захожу на посадку за командиром, ориентируюсь по нему и уже на снижении после четвертого разворота вижу посадочную полосу. По сторонам железной посадочной полосы сочная зелень, непривычная после сильно выгоревшей украинской земли. Собираемся после посадки и едем на автобусах в Монино. Проезжая мимо жилого городка, узнаем, что многие квартиры после перебазирования испытателей на другой аэродром пустуют. Так как нам жить и служить в этом гарнизоне, решаем прежде, чем следовать дальше, «захватить» квартиры.

Выбрал и я однокомнатную квартиру, примерно 16–18 кв. м на третьем этаже. Вскоре начали капитально устраиваться на жилье в новом гарнизоне. Перевезли с Тамарой из Москвы свои небогатые пожитки – несколько чемоданов, кровать. Перевозил нас отец Тамары. При погрузке шел сильный дождь. Первоначально выбранную комнату занять не удалось, устроились в том же доме в меньшей комнате на первом этаже.

В 100 метрах от домов начинался мачтовый сосновый лес, за ним пруд. Вокруг красивая природа. Аэродромное поле со всех сторон окружено лесом. Изучили район полетов и приступили к основной работе.

Осенью передали несколько боевых самолетов и спарок в Оренбургское авиаучилище. Впервые участвовал в большом перелете по маршруту Ногинск – Липецк – Энгельс – Куйбышев – Оренбург. В Липецке пришлось задержаться на трое суток, не выпускали из-за нелетной погоды.

В день вылета на Энгельс погода улучшилась, хотя Липецк был закрыт десятибальной низкой облачностью. По прогнозу метеорологов такая облачность по маршруту полета должна была скоро закончиться, мы хотели быстрее вылететь. После вылета группы прошли несколько десятков километров под облаками, а затем вынужденно вошли в них, ибо на малой высоте повышенный расход горючего. В облаках, в строю, расход топлива также велик. Нам пришлось в сложных условиях пролететь не менее 2/3 пути.

Только в 100–150 км от аэродрома посадки погода улучшилась. Мы подходили уже к Волге, когда получили запрет на посадку в Энгельсе. Ведущему группы предлагалось выбрать самому аэродром посадки, только не Энгельс. А у нас горючее на исходе. У ведомых загорелись красные лампочки, сигнализирующие об аварийном остатке (в частности для МиГ-15 это 300 л). Нам ничего не оставалось, как произвести посадку на аэродроме в Энгельсе вопреки запрету.

После посадки начался скандал, грозились всех арестовать. Спасло знакомство командира эскадрильи майора П. С. Осадчего с командиром полка, базирующегося на аэродроме. Было принято решение быстро заправить самолеты и вытолкнуть нас в Куйбышев. Так и сделали, А причина всему заключалась в том, что на аэродроме ожидалась посадка авиадивизии бомбардировщиков, принимавших участие в Тоцких учениях со взрывом атомной бомбы. Это нам запомнилось.

В Куйбышеве нас не ждали. Наша группа произвела посадку, зарулили на стоянки с помощью одного местного авиаспециалиста. Выяснилось, что за два дня до нашего прилета произошла катастрофа с опытным образцом Ту-16 (до Ту-16 здесь, на заводе, выпускали УТИ МиГ-15). При испытании самолет потерял устойчивость и завалился.

Командир экипажа дал команду покинуть самолет. Члены экипажа стали нажимать на рычаги катапульт, у одних они сработали, у других нет. Открытые люки изменили аэродинамику и правому летчику майору Козакову, который не смог катапультироваться, удалось вывести самолет в нормальное положение и посадить на аэродроме, за что ему было присвоено звание Героя Советского Союза. А некоторые члены экипажа при катапультировании погибли, их хоронили в день нашего прилета.

В Оренбурге командование гарнизона устроило нам радушную встречу, (училище заканчивало работу на «ИЛ-ах» и переходило на МиГ-15) – мы были первыми, пригнавшими новую для них реактивную технику. Нам предоставили возможность познакомиться с городом, выделили автобус. Мы проехали по нескольким улицам. Ужинали все вместе в ресторане «Урал». Расходились неорганизованно. Я долго провозился с сильно захмелевшим лейтенантом А. Школьным, искал такси, чтобы его подвезти. Попал в такси, которое повезло меня, не спрашивая куда. Была ночь. В такси, кроме меня, трое. Соображаю, куда везут. Припоминаю город, увиденный с воздуха. Понимаю, «завозят» на противоположную сторону. У меня ни денег, ни других ценностей нет, кроме летной куртки. В одной темной улице «Победа» останавливается. Толкаю сидящего справа незнакомца (я был в середине, на заднем сидении), вырываюсь из автомобиля и бегу в темноту. Произошло все так быстро и неожиданно для злоумышленников, что они опешили, и не сразу сообразили, в чем дело. Я воспользовался этим и скрылся. Наугад выбираю направление к центру города и попадаю на знакомую уже улицу Чкалова, иду по ней до конца до реки Урал, где в одном из корпусов училища нас разместили на ночевку. Рассмешил случай. По противоположной стороне улицы по тротуару брел один из наших пилотов. Он футболил по безлюдному широкому тротуару жестяную банку, сотрясая ночную тишину грохотом. В летчике я узнал Анатолия Касирова. Он так увлекся своей игрой, что я, хотя и обрадовался своему человеку, решил ему не мешать: теперь и он, и я в безопасности. Утром ездили на бахчу, набрали с собой арбузов и дынь. Я впервые видел бескрайние Оренбургские степи и громадные бахчи. Проезжали «Меновый двор». Домой возвращались на Ли-2 с посадкой в Казани. Там была осенняя сырая погода.

Ногинск встретил нас тихим вечером. Шли домой с Петром Вяликовым. Издали наблюдали за теплыми встречами возвратившихся летчиков с семьями. Почти всех встречали жены и дети. Встречали и нас Люба, жена Пети, и Тамара.

Зима прошла в полетах и в подготовке к летнему периоду, разрабатывали методички, занимались сами. Нужно отметить, что в полку придавалось серьезное значение методической и общей подготовке летного состава. Мы много занимались, слишком высоки были ранги обучаемых и ответственность инструкторов.

10 марта 1955 года у нас родилась дочь Ирина. Еще до ее рождения вместе с нами стала жить мать Тамары Евдокия Ивановна Слесарева. Семья сразу увеличилась. Прибавилось хлопот. Евдокия Ивановна стала неотделимой от семьи. Она сыграла огромную роль в воспитании наших троих детей, неоценимые услуги оказала и нам, родителям, за что мы ей бесконечно благодарны. Прожила в семье до своей кончины 12 февраля 1991 года (до 85 лет).

Дело шло к лету и снова пошли разговоры о перебазировании на летний период на другой аэродром. Взлетная металлическая полоса нашего аэродрома не выдерживала интенсивных полетов реактивных самолетов-истребителей, выдувался песчаный грунт, нужно было часто прерывать полеты для проведения ремонта ВПП.

В командование нашей 1-ой УСАД вступил полковник Глебов, худощавый брюнет с чудачествами. Мы звали его «Чапаевым». Первое знакомство с комдивом произошло на занятиях в спортзале. Нас, летчиков, построили в две шеренги по эскадрильям. Не помню в деталях речи комдива перед летным составом, но когда заговорили о повседневной деятельности и продолжительности рабочего дня, полковник подошел к первой эскадрилье и начал задавать один и тот же вопрос всем, от инструктора до командира авиаэскадрильи: «Сколько получаешь?» Разница в окладах инструктора, командира звена, командира и зам. командира авиаэскадрильи составляла от 300 до 400 рублей. «Так вот, – заключил комдив. – Инструктор должен работать восемь часов, остальные на столько часов больше, на сколько сотен больше получают». Ответ был оригинальным, со смыслом. Конечно, при простом исчислении получалось, что командир эскадрильи должен работать по 16–18 часов, а командир авиаполка – сутки.

В нашей эскадрилье был командир звена старший лейтенант Алексей Виноградов, участник войны, москвич. Образование у него семь или восемь классов. Ни к каким наукам интереса он не проявлял, не переваривал даже крайне необходимую для летчиков методику летной подготовки. Однако летал хорошо, чувствовался фронтовой опыт. Его страстью был личный автомобиль «Победа», которым мы неоднократно пользовались. Ездил Леша мастерски, что называется, «с закрытыми глазами», по столице и где угодно.

Однажды поломалась машина комдива, и Леша вызвался отвезти его на своей «Победе» из Ногинска в Монино, в штаб дивизии. Выполняя «почетную» задачу, Алексей перестарался, гнал с превышением скорости, ожидал похвалы, но при подъезде к Монино комдив спросил у него: «На какой скорости Вам разрешается ездить?» (имея в виду свои указания на этот счет по ограничениям). Виноградов ответил: «На скорости 60 км/час». Комдив: «На сколько Вы превысили?» Алексей: «На 30 км/час». Комдив: «Так вот, объявляю Вам трое суток ареста». Когда Леша рассказал нам об этом, мы хохотали до упаду и долго потом подтрунивали над тем, как он подвез комдива. Рассказывали про комдива еще и такое. На аэродроме в Монино он осматривал внешний вид солдат, сделал замечание одному сержанту за длинную прическу. Оправдываясь, сержант сказал, что он старослужащий, служит уже три года. Комдив на это ответил: «По-вашему, если я на военной службе 25 лет, то должен отрастить волосы до ж…?»

В гарнизоне мы жили дружной семьей. Часто встречались семьями по праздникам, ходили в Дом офицеров в кино, на концерты, на танцы. Старшие товарищи, наши командиры всячески помогали нам. Как правило, над каждым инструктором шефствовал его командир звена. Моим командиром был капитан Федор Федорович Давиденко. Мы дружили семьями. У него была симпатичная жена Люба, бывшая фронтовичка, и дочь Аля пяти-шести лет. В то время Федору Федоровичу шел 35-й год. По характеру спокойный, он летал мастерски. При заходе на посадку, несмотря на свой богатый инструкторский опыт, сам себе говорил: «Федя! Внимательно, заходишь на посадку». При расформировании полка Федор Федорович был назначен в одно из авиационных училищ, демобилизовался с должности помощника начальника училища по воздушно-стрелковой подготовке. На постоянное место жительства обосновался в Рязани. Мы с ним и семьей встречались один раз в Москве весной 1974 года.

Кроме выполнения обязанностей по должности, мне приходилось нести общественные нагрузки секретаря комсомольской организации эскадрильи. В каждой эскадрилье секретарями были летчики-инструкторы: в 1-ой аэ – Иван Вершинин, во 2 аэ – Алексей Михайлов. Кажется, в апреле, к юбилею В. И. Ленина, меня наградили грамотой ЦК ВЛКСМ. В свободное время старался читать книги по военной истории. Больше всего меня интересовала тема Великой Отечественной войны. Книг тогда было мало. Мемуарная литература о Великой Отечественной войне почти отсутствовала. Поэтому приходилось с трудом собирать материал о войне в различных периодических изданиях. Иногда ловил себя на мысли о необходимости продолжать военное образование, но академия ВВС казалась недосягаемой. Этот вопрос позже разрешился неожиданно и оригинально.

Аэродром Каменск-Шахтинск, лето 1955 года

Пожалуй, наиболее памятные для меня лагеря. Аэродром севернее города Каменск-Шахтинск в 25–30 км, грунтовый, в чистом поле. Летный состав размещался в бараке, в районе железнодорожной развилки в 3–4 км от аэродрома. Остальной личный состав – на аэродроме в палатках. Лето, как и предыдущее, выдалось знойным. Летали в две-три смены. Город Каменск-Шахтинск на берегу Северского Донца напоминал мне Краснодар. Много зелени, чистые улицы, большой красивый парк, примыкающий к величавой реке с нарядными берегами и лодочной станцией, с другой стороны парка – стадион. Ездили мы в город по субботам или воскресеньям. Пассажирские поезда на нашем полустанке не останавливались. Нас подвозили «товарняки». Машинисты паровозов познакомились с летчиками и останавливали поезда на 1–1,5 минуты. Этого было достаточно, чтобы успеть заскочить на поезд, рассредоточившись по тамбурам и ступенькам вагонов. Через некоторое время наше знакомство переросло в дружбу, и мы уже не беспокоились насчет транспорта.

Полк напряженно работал. Менялись потоки слушателей. Командир эскадрильи капитан Г. Г. Гаврилов, стремясь быть «впереди», всегда торопил нас с полетами, не позволял терять стартового времени. Мы сокращали время заправки самолетов, особенно учебно-тренировочных «спарок» УТИ – МиГ-15. Чего только не выдумывали для повышения производительности полетов: и треугольный старт, и взлеты с конвейера. С присвоением нашему «Жоре» майорского звания он несколько приутих, стал спокойнее разговаривать с летчиками и техниками. После общения со слушателями, поступившими в академию из строевых частей, нашим летчикам захотелось перевестись в строевые части, стать боевыми летчиками. Многие инструкторы обратились с просьбой о переводе, в том числе и я. Началась «работа» с нами. Дело дошло до комдива. Однажды комдив прибыл на аэродром и собрал летчиков. В своем выступлении он сильно возмущался теми, кто подал рапорт о переходе в строевые части. После этой встречи свои рапорты забрали все, кроме нас с Юрием Сапроновым. Позже мне возвратили рапорт с резолюциями командира звена капитана Давиденко и командира эскадрильи майора Гаврилова. Он сохранился у меня до сих пор.

В это время всем прибывшим в полк молодым летчикам присвоили очередные звания – старших лейтенантов. Отметили это важное событие в одном из ресторанов города. Пригласили своих командиров. Не было с нами Ю. Сапронова, его наказали гауптвахтой за вынужденную посадку в районе Красного Сулина. Юра был слишком пунктуальный, что и подвело его на этот раз. Накануне полетов старший штурман дивизии поменял частоту и позывные нашей приводной радиостанции, а до летчиков эти изменения довести не успели. После воздушного боя в зоне Сапронов не смог настроиться на свою приводную радиостанцию и ушел в противоположную сторону от аэродрома, выработал горючее и произвел вынужденную посадку в поле, в районе Красного Сулина. Посадка была удачной. При наказании виновных Ю. Сапронову досталось больше всех – десять суток ареста. Впоследствии Юра погибнет в Липецке. После вынужденной посадки Сапронова произошла тяжелая катастрофа с УТИ – МиГ-15 в авиаполку штурмовиков нашей дивизии (тогда оба полка работали на одном аэродроме). При пилотировании в зоне в районе населенного пункта Глубокая летчики – слушатель академии подполковник Кривонос (Герой Советского Союза, брат известного железнодорожника) с инструктором, заместителем командира авиаэскадрильи по политчасти, нарушили задание и, проходя на бреющем полете вдоль улицы, зацепились за крышу одного дома левой плоскостью и снесли еще несколько домов. Погибли сами и погубили нескольких мирных жителей.

* * *

В конце сентября мы возвратились в Ногинск. Семья переселилась без меня в более просторную комнату в общей квартире. Нашими соседями по квартире были майор Иван Егорович Савушкин (умер в 1990 году), его жена Клава и сын Витя, и семья подполковника в отставке Владимира Ивановича Парфенова с женой Шурой и дочерью Таней. Жили в общей квартире дружно, особенно с Иваном Егоровичем. Он фронтовик, сапер, с Рязанщины. Владимир Иванович Парфенов был штурманом-испытателем, окончил КВВА.

Иван Егорович служил на полигоне (за нашим аэродромом) академии им. Н. Е. Жуковского. Занимался испытаниями боеприпасов. Осталось много хороших воспоминаний о добром соседстве с Савушкиными. Судьба свела нас снова в 1980 году, когда я прибыл на службу в Главный штаб войск ПВО.

17 декабря 1955 года погиб в авиационной катастрофе наш зам. командира полка по огневой и тактической подготовке майор П. П. Палагин при облете того самолета, на котором садился на вынужденную посадку Ю. Сапронов. Катастрофа произошла на аэродроме на виду у личного состава. Сразу после взлета упали обороты двигателя. Летчику ничего не оставалось делать, как развернуться вправо на 180° и попытаться произвести посадку на аэродром взлета с обратным курсом. Но, когда самолет приближался к земле под небольшим углом к ВПП, летчик, видя, что несется на стоянку самолетов на предстартовой площадке, решил довернуть машину. При создании крена правый бак зацепился за землю (снег), самолет начало вращать вокруг оси и на месте полной остановки от самолета остался лишь фюзеляж с кабиной, напоминающий сигару.

Я в это время по просьбе П. П. Палагина монтировал запасное колесо на его «Победе» в теплушке из контейнера для перевозки самолетов. Услышав скрежет, я выскочил из каптерки и в 20–25 м от себя увидел фюзеляж разрушенного самолета с останками летчика. По номеру самолета понял, что это был майор Палагин. Мы все любили Пашу Палагина за его общительность, жизнерадостность. Он знал много песен, любил исполнять их в компании. Хоронили с тяжелым сердцем на кладбище в Монино. Мне поручили выступить на могиле. Помню, многие летчики плакали. На место катастрофы приезжал начальник академии генерал-лейтенант авиации С. А. Пестов.

В новом 1956 году стали поговаривать о расформировании нашей дивизии. В мае прекратились полеты. Теперь сомнений не было. Полк подлежал расформированию. Еще с осени в гарнизоне стали появляться незнакомые офицеры. Первый и второй этажи здания, где размещался штаб соседнего полка академии им. Н. Е. Жуковского, начали занимать под какое-то военное учреждение. С нами новички держали себя высокомерно. Впоследствии в гарнизоне обосновался Научно-исследовательский институт ВВС.

Мы приходили на службу, но занимались, кто чем мог, играли в шахматы, городки, строили различные предположения о дальнейшей службе. Мне не один раз придется впоследствии попадать под расформирования, и следует отметить, что этот процесс весьма неприятен. Какое-то время бездельничаешь, пребываешь в неизвестности, можно сказать, в состоянии невесомости.

В конце мая появились кадровики и начались беседы с офицерами по распределению. В основном предлагали всем военные авиационные училища, т.е. с инструкторской работы не отпускали. Настал и мой черед. Вызвали к командиру полка. Кадровик начал со слов: «Вам предлагается продолжить службу в Оренбургском авиаучилище». Я был так враждебно настроен против училища, что первые же услышанные слова подействовали на меня как гром. Не соглашаюсь. Тогда он меняет Оренбургское училище на Ворошиловградское. Командир полка кивает – соглашайся, мол. Я снова отказываюсь. Кадровик начинает сердиться. Спрашивает: «Куда же ты хочешь?» Отвечаю: «В строевую часть».

Он: «Нет. Вы вузовский, и мы не можем передавать вас в строевые части». Продолжаю стоять на своем. Кадровик выходит из себя и кричит: «Хорошо, мы устроим вам строевую часть. Отправим в Забайкалье на 77-й разъезд!» Отвечаю: «Готов выехать!» Командир молчит. На этом беседа заканчивается. Выхожу из штаба, окружают летчики, рассказываю им о нашем разговоре. В это время появляется подполковник из управления ВВС, разговорились, ему нужны два-три летчика в «инспекторский» полк. Прошу взять меня, он соглашается и обещает 99%-ную гарантию. Больше меня не вызывают. На следующий день прибыли представители из Кубинской парадной авиадивизии. Им нужны тоже летчики, отбирают шесть или семь человек. Мы же с капитаном Рюриком Родновым и старшим лейтенантом Иваном Вершининым получаем гарантированное подтверждение, что будем зачислены в 396-й авиаполк особого назначения (базируется на аэродроме Монино).

Через некоторое время мы прибыли в новую часть. Попали в истребительную эскадрилью. Командиром авиаэскадрильи был майор Потапов, заместителем – капитан Хлудеев, оба фронтовики. Рюрик назначен командиром авиазвена, мы с Вершининым – старшими летчиками. Больше никого в авиаэскадрилье не было. Зато в эскадрилье 17 самолетов разных типов и модификаций. Кроме того, в полку есть бомбардировочная и транспортная эскадрильи.

Командование полка было из разных родов авиации. Командир полка подполковник Копейкин – «бомбардировщик», его заместители подполковник Шикин – «истребитель», другой – «штурмовик».

Командир полка нравился мне своей молодцеватостью, решительностью, немногословием и четкостью. Однажды при постановке задачи на полеты в присутствии летчиков между командиром и его заместителем подполковником Шикиным возникли разногласия из-за использования зоны полетов по приборам. Руководитель полетов подполковник Шикин запрещал выполнять одновременно разные задания в одной зоне. Он был прав. Командир же настаивал на другом. Для достижения согласия между собой начальники временно удалились из класса. Мы ждали, чем закончится их спор. Через некоторое время командиры вошли. Подполковник Шикин обратился к летчикам со словами: «Товарищи! Полетные задания будем выполнять, как приказывает командир». И тут же попросил извинения у командира за свое нетактичное по отношению к нему поведение. Этот случай значительно поднял авторитет командира полка в наших глазах. Мы почувствовали в нем силу. Хороший пример, достойный подражания, показал нам и зам. командира.

Был еще случай, характеризующий нашего командира, как волевого и решительного человека. Однажды над аэродромом оказалось много экипажей самолетов различных типов – прижала гроза. Все торопились на посадку, в воздухе началась суматоха. Руководитель полетов дрогнул, и тогда руководство экипажами взял на себя командир полка, находившийся тоже в воздухе в районе аэродрома. Он установил очередность посадки. Все успокоились и благополучно сели, несмотря на очень сложные метеоусловия. С зам. командира подполковником Шикиным уже позже, когда меня не было в полку, произошла беда. При его руководстве полетами на аэродроме Чкаловский на посадочном курсе в дождевом заряде потерпел катастрофу от столкновения с домами экипаж Ту-16, что послужило поводом к выходу Постановления ЦК КПСС, объявленного приказом Министра обороны № 0045, летчики его хорошо помнят. Подполковника Шикина обвинили в ЧП, отстранили от должности, судили. И хотя суд оправдал его, человек был уже сломлен и для авиации потерян.

Мы выполняли полеты в основном в интересах инспекторов ВВС, боевой подготовки Главного штаба ВВС и НИР Академии им. Н. Е. Жуковского и КВВА. Летали больше в паре с капитаном Родновым. Иногда, возвращаясь с задания, заходили в Ногинск-2 (там жили семьи) и на малой высоте выполняли один-два виража над нашим небольшим жилгородком из пяти-шести домов.

Несмотря на перемены, мы продолжали службу в хорошо знакомом монинском гарнизоне. Жили в том же общежитии, питались в своей же столовой, ходили на аэродром по знакомым аллеям.

Теперь, проходя мимо учебных корпусов академии, я все чаще задумывался об учебе. Но каким образом и когда поступить в КВВА, если не подходишь по должности?

Неожиданное решение или поворот судьбы

Произошло это в один из августовских дней 1956 года. Командир эскадрильи майор Потапов после полетов сказал, чтобы на следующий день я прибыл к 8.00 к начальнику академии генерал-полковнику авиации Степану Акимовичу Красовскому, с которым пойдет речь о зачислении меня слушателем академии. Командир эскадрильи порекомендовал надеть новый костюм. Меня такая новость огорошила. Вечером поехал домой, а рано утром отправился в Монино. В 8.00 в приемной генерала встретился со знакомым лейтенантом, адъютантом начальника академии. Он сказал, что генерал уже у себя в кабинете. Адъютант пошел докладывать обо мне, а я все пытался осмыслить происходящее (кажется, это было 18.08.56). В тревоге размышлял, как предстану перед таким крупным, известным военачальником, успевшим за несколько месяцев в Монино (до него начальником академии был генерал-лейтенант С. А. Пестов) нагнать страху в гарнизоне своей строгостью. Долго размышлять не пришлось. Из кабинета вышел адъютант и жестом показал мне на дверь. Вхожу в кабинет. В конце длинного стола генерал. Стараюсь побойчее доложить о прибытии. Генерал выходит из-за стола, здоровается за руку. У меня сразу спадает напряженность. Генерал чем-то напоминает мне отца, хотя поменьше ростом и поэнергичнее. Началась беседа. Спросил, какое училище я окончил, кто был начальником, когда я учился. Оказывается, генерал давно знал полковника Шубина и полковника Гейбо. Он сказал, что мне необходимо учиться в академии, что «нужно омолодить Воздушный флот. Разве это порядок, когда в академии учатся офицеры, лысые, как я? Таким после учебы не дерзать. Они будут бояться, что, если их разжалуют за дерзость, то они не успеют восстановиться. А тебе бояться нечего – ты молодой, в этом преимущество», – закончил он. Я пытался возразить, что не подхожу к поступлению в академию по должности, что не готовился к экзаменам и могу не сдать. На это генерал ответил, что судить ему: подхожу я или нет. – «Экзамен ты должен сдать, а если иностранный язык не сдашь, подумаем, как быть». На мои слова, что меня не отпустит командир полка, генерал ответил, что он здесь начальник гарнизона и спрашивать никого не будет. После этого разговора в кабинет был вызван начальник учебного отдела полковник Тихоненко В. К. В моем присутствии генерал-полковник Красовский отдал ему распоряжение, чтобы до 14.00 меня рассчитали в полку и зачислили кандидатом в слушатели. На этом встреча была окончена. Она явилась началом крупного поворота в моей военной судьбе. А генерал Красовский вошел в мою жизнь, как человек, знакомством с которым, впоследствии маршалом авиации, я горжусь.

Мне всегда хотелось встретиться с маршалом и поблагодарить его. И такая возможность представилась почти через 21 год. Я навестил Степана Акимовича 6 февраля 1977 года на его даче в Монино. Провели в беседе с ним два часа. Эта была интересная встреча. Маршал на пороге своего 80-летия. У него прекрасная память, чувствуются большой ум, громадный жизненный опыт, благодарность и уважение к сослуживцам, боевым друзьям. Беседовали мы втроем. Кроме нас присутствовал В. К. Тихоненко, полковник в отставке, фронтовик, потерявший на войне один глаз, ветеран 2 ВА, которой всю войну командовал Красовский. В августе 1956 года Тихоненко выполнял приказ о зачислении меня в академию. Накануне встречи я, прибыв в Москву, позвонил маршалу из гостиницы. Назвал себя, попросил разрешения заехать. Маршал спросил: «А нужно ли это, Красковский?» Я еще раз попросил разрешения заехать на пять минут, после чего сразу поехал в Монино. Нашел дачу № 19. От калитки до двери прошел по свежеочищенной от снега дорожке.

Маршал был рад встрече со мною, улыбаясь, сказал: «Так вот Вы какой молодец! Имя у Вас странное, а отчество истинно русское». Одет он был по-домашнему. Они с Тихоненко рассматривали фотографии военных лет, вспоминали былое. Предложили и мне присоединиться к ним. Рассматривая снимки, маршал вспоминал эпизоды войны, некоторые события из своей жизни. На прощанье он вручил мне значок ветерана 2-ой ВА, даже подписал удостоверение к нему, подарил с надписью редкую книгу о 2-ой ВА и, как будто извиняясь за подпись, сказал: «Я подписался Маршалом, чтобы знало твое потомство о нашем знакомстве». Мы тепло расстались со Степаном Акимовичем и договорились, что увидимся на очередной встрече ветеранов 2-ой ВА, которую он хотел провести в мае этого года в Киеве. Просил меня оказать помощь в проведении встречи.

Но возвратимся к августу 1956 года. Тогда от начальника академии я направился в штаб полка. Шли занятия. В перерыве встретился с командиром авиаэскадрильи майором Потаповым. Поздоровался. Умышленно не говорю о беседе с начальником. Потапов был недоволен моим опозданием на занятия (тогда опоздания были бичом, так как все жили в разных местах Московской области, далеко от службы). Я вынужден был показать ему вызов в академию с распоряжением рассчитать меня в полку до 14 часов сего дня. Потапов сделал вид, что удивился, доложил обо всем временно исполняющему обязанности командира подполковнику Шикину. Меня проводили летчики, пожелали хороших успехов. Через двое суток я должен был приступить к сдаче экзаменов.

Если на подготовку к первому экзамену давали двое суток, то последующие предстояло сдавать ежедневно. Я не знал, за что же взяться в эти два дня. Но очень хотелось скорее сдать вступительные экзамены и поступить учиться. Экзамены были сданы за девять дней, последних дней августа, причем успешно, если не считать иностранный язык, который я сдавал, как по анекдоту. За время учебы в школе и училище мне пришлось изучать французский и английский языки, больше французский. Меня ориентировали на сдачу французского. Преподавателя в академии нашли с трудом, потому что в то время французский там не изучался. В день сдачи я приехал в Монино из дома, позабыв наспех заготовленные шпаргалки. Сижу, жду, когда меня позовут к преподавателю. Наблюдаю, как ребята сдают немецкий. Заметил, что один преподаватель ставит почти всем двойки, а другой, Максимова, щадит и ставит положительные оценки.

Ищу своего преподавателя по французскому языку, попадаю в группу англичан, уговариваю преподавателя Дробинина принять у меня французский (я считал, что ему это поручено). Дробинин отказывается, сославшись на то, что он не знает французского и у него даже нет по нему учебника. Пытаюсь уговорить его, но уговоры не действуют. «Товарищ старший лейтенант, – говорит он – вы что, хотите, чтобы завтра рассказывали в академии анекдот, как я, не зная языка, принимал у Вас французский?» Тогда я, набравшись смелости, упрекаю его в том, что он преподаватель академии, а владеет лишь одним языком. После этой неудачи отправляюсь в прежнюю аудиторию и сижу, листая учебник. И тут я неожиданно познакомился с Б. М. Воронцовым, навсегда ставшим моим другом. Кто-то тронул меня сзади за плечо. Я оглянулся и увидел капитана с бледноватым невыразительным лицом. «К чему готовишься, приятель?» – спросил он. Я ответил: «К французскому». Он: «Все равно не сдашь. Вчера делал попытку мой друг Гера Трофимов и провалился. Не попробовать ли тебе сдать немецкий? Ты по-русски ведь умеешь читать». И подсовывает мне учебник немецкого. Заставляет прочитать предложение по-русски. Незаметно вокруг меня образовалась толпа летчиков и все стали уговаривать идти сдавать немецкий к Максимовой. Мои карманы тем временем начинялись шпаргалками. Летчики подталкивали меня к классу, советуя, что делать со шпаргалками и словарями. Из класса послышалось: «Следующий», и меня буквально впихнули в дверь. Очутившись в классе таким необычным образом, я доложил преподавателю, как и полагается, о своем прибытии для сдачи экзаменов. В ответ слышу немецкую речь, догадываюсь, что от меня что-то требуют. Медлить нельзя, нужно что-то делать, достаю зачетку и кладу на стол. Теперь уже на русском языке Максимова поясняет мне, что надо было доложить по-немецки, и тут же: «Хорошо, берите билет!» Беру. Называю номер 21 – по-русски, конечно. Снова меня о чем-то просят на немецком. На этот раз кладу на стол свое удостоверение. Оказывается, мне нужно было назвать номер билета по-немецки.

В общем сел за стол, обложился громоздкими словарями и стал подбирать нужную шпаргалку-перевод. Но что дальше? Ни читать, ни разбирать предложение, ни отвечать на вопросы не могу. Плюс ко всему такая авантюра, за которую наверняка могут выпроводить из академии. Решил поскорее ретироваться, чтобы успеть попасть на сдачу французского. Пока товарищ отвечал, я тренировался в прочтении первого предложения, в котором повествовалось о поездке на экскурсию в Ломоносово. Мои возможности немецкого этим исчерпывались полностью. Вклинившись между очередником, экономлю время, все равно впустую, докладываю о готовности отвечать. И, не разобравшись, что мне говорит экзаменатор, начинаю читать текст. Мое счастье, что после прочтения первого предложения по-немецки, Максимова останавливает и просит перевести весь текст. Перевожу по шпаргалке. Разбор предложения и вопросы отменяются, так как преподаватель торопится на электричку. А под окнами летчики полка идут с обеда, интересуются. Выбегаю к ним. Все поздравляют, радуются вместе со мной. Впереди учеба. А у меня от напряжения болит поясница.

Годы учебы в командной военно-воздушной академии

Их было всего три – 1956-1959. Прошли в напряженной учебе. Все это время семья жила в Ногинске, мне приходилось ездить и жить в общежитии. Учеба осложнялась тем, что я не служил в строевых частях и по должности был слабо подготовлен к программе. С первых месяцев попал (по росту) в парадный расчет, приходилось немало времени тратить на подготовку к парадам. Участвовал в пяти или шести парадах на Красной площади. Это были торжественные часы и минуты. Перед выходом на Красную площадь мы сосредотачивались на Болотной площади. Выходили на Красную площадь за час до парада. Наша академия выстраивалась напротив Мавзолея В. И. Ленина, откуда хорошо были видны почетные трибуны, выход на Мавзолей членов Политбюро ЦК КПСС и членов Правительства. Парады тогда принимали маршалы Г. К. Жуков и Р. Я. Малиновский. Удалось увидеть многих военачальников страны, прославившихся на фронтах Великой Отечественной войны. Учеба совпала с переменами в Правительстве, разоблачением культа Сталина со всеми вытекающими отсюда последствиями, затем группы Маленкова, Молотова, Кагановича и «примкнувшего» к ним Шепилова. Потом последовало снятие с поста министра обороны маршала Советского Союза Г. К. Жукова и других.

Много было партийных активов, шел сплошной поток информации. Набирал силу Н. С. Хрущев. Изрядные потрясения коснулись Вооруженных Сил СССР. Шла их перестройка. Одни виды войск сокращались, другие укреплялись, рождались новые. Об этом скажу ниже.

В академии мне больше по душе была военная история. Старался разобраться в тактике и оперативном искусстве. Не любил и не признавал иностранный язык. Не нравилась воздушно-стрелковая подготовка. Летную практику после первого курса проходил в своем полку в Монино, после второго – в Таганроге.

Наш курс был 32-м приемом, который оказался «урожайным». С нами учился будущий космонавт Беляев. Многие выпускники стали генералами и занимали впоследствии высокие должности в ВВС.

Во второй группе, где я учился, было 18 человек. Среди них самый старший майор Н. В. Шибанов – участник Великой Отечественной войны, мой инструктор (в училище), И. И. Быков, Ю. Мамич, Г. Трофимов, Д. Бобров, И. Малинин, Б. М. Воронцов, В. С. Абрамов, В. Ландин и др. Группа была сплоченной, хотя слушатели заметно отличались по возрасту и опыту службы. За годы учебы моим лучшим другом стал капитан Б. Воронцов. П. Соболев, Г. Нанейшвили, В. Авраменко, Д. Бобров и я имели звание старшего лейтенанта. В. Абрамов, Ю. Быков, Г. Трофимов, И. Быков, поступившие в академию из училищ опытные летчики-инструкторы, были майорами. Н. В. Шибанов, Ю. Мамич, Л. Корсаков, Л. Русаков, И. Малинин пришли из строевых частей. Майор Н. В. Шибанов имел несколько боевых орденов.

Начальником курса был полковник Василий Михайлович Шпрынов, его заместителем (из слушателей) – подполковник Голдырев, начальниками факультетов за период моей учебы – два известных в ВВС генерал-лейтенанта Нанейшвили и Слюсарев, оба Герои Советского Союза, начальником штурманского факультета – всем известный Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации А. В. Беляков. Впоследствии я близко познакомлюсь с Георгием Филипповичем Байдуковым, легендарным летчиком из прославленного Чкаловского экипажа. Мы будем даже дружить семьями. Познакомлюсь и с дочерью и сыном В. П. Чкалова.

Я уже говорил о том, что в академии в 50-е годы учились летчики, прошедшие Великую Отечественную войну. С некоторыми из них мне удалось познакомиться лично и даже вместе полетать, в частности с Андреем Ивановичем Трудом, который в войну был ведомым у А. И. Покрышкина. Близкое знакомство и общение с такими людьми обогащало меня во всех отношениях. Других знаменитостей ВВС рассматривал с различных дистанций. Если самому не удавалось непосредственно познакомиться с ними, узнавал страницы их боевых биографий от других летчиков. Так, уже после окончания академии я познакомился со многими боевыми товарищами А. И. Покрышкина.

На всю жизнь осталось уважение к летчикам-фронтовикам, а тем более к Героям. Но страна наша существовала в капиталистическом окружении. То в одном, то в другом районе земли вспыхивали войны. Одни были далеко от границ СССР, другие поближе. Некоторые из них задевали интересы наших друзей, и Советское правительство, верное обязательствам, оказывало всестороннюю помощь, в том числе и военную, своим союзникам. После Второй мировой войны было немало таких войн и военных конфликтов с участием СССР.

Осенью 1955 года в академию стали прибывать летчики, отличившиеся в войне в Корее, где по существу происходило противоборство американских и советских летчиков в воздушной «реактивной» войне. Мы с большим интересом смотрели на этих участников современной войны. В одну из летных практик слушателей на базе Таганрогских курсов подготовки командиров эскадрилий нам с И. И. Быковым посчастливилось слетать на спарках УТИ – МиГ-15 на показной воздушный бой с известными асами корейской войны Николаем Сутягиным и Александром Сморчковым. Мы попросили летчиков показать настоящий воздушный бой на реактивных самолетах, что они с удовольствием сделали.

Николай Васильевич Сутягин в той войне за короткий срок одержал 21 победу, сбил 19 (рекордное количество) американских реактивных самолетов, в том числе 15 «сейбров».

Оба летчика получили за бои в Корее звания Героев Советского Союза. Мне с моим бывшим инструктором было, чему у них поучиться. Впечатление об этом «бое» запомнилось на всю жизнь.

И тогда и теперь я думаю о том, что слишком недостаточно пропагандировались в нашей стране имена ее лучших сынов. Сколько подвигов совершено было советскими разведчиками, летчиками, моряками, зенитчиками и др. в современных «малых» войнах. Однако имена многих из них долгое время, к сожалению, оставались неизвестными. Я уверен, что если спросить у летчиков имя героя корейской воздушной реактивной войны, чемпиона по сбитым реактивным самолетам, то до появления статьи «Тайна подвига Николая Сутягина» в «Красной звезде» от 14.09.93 г. вряд ли кто смог бы ответить на этот вопрос.

Время летело. Учиться мне было трудно. Лишь на последнем, третьем году, «вошел во вкус», как говорят, разобрался. Увлекали тактика, оперативное искусство и близко стоящая к ним история военного искусства.

В конце учебы я почувствовал, как расширились мои политические и военные знания, как выросла общевойсковая и специальная подготовка. Теперь мне хотелось поскорее попасть в войска и передать там полученные в академии знания, поделиться ими с товарищами, которые хотят учиться, но пока еще не могут осуществить свою мечту. Строил большие планы на будущее, как и каждый офицер, оканчивающий вуз.

При распределении я встретился с майором Е. А. Борисовым, бывшим однополчанином. Он давал мне рекомендацию в партию. Теперь он работал в Управлении кадров ВВС и предложил помочь мне устроиться на службу в один из подмосковных гарнизонов, но я категорически отказался. Надоело подмосковное бесквартирье, хотелось попасть куда-нибудь подальше. На Восток отказали из-за большой семьи. В то время уже проявлялись тенденции к сокращению ВВС, хотя многие из нас, конечно, не предполагали, что через один-два года сильное сокращение поломает планы и судьбы большинства авиаторов, в том числе и слушателей нашего выпуска.

Получил назначение на Украину заместителем командира авиаэскадрильи.

В один из июльских дней 1959 г. выпускники академии выстроились в парадной форме для торжественного прощания. Нас поздравили с окончанием учебы в академии и объявили приказы о присвоении воинских званий и назначений. Мы были счастливы. Трудные годы учебы остались позади, впереди новые военные дороги. Теперь мы уже представляем собой большую ценность для Вооруженных Сил СССР, идем в войска со свежими знаниями. Но дороги впереди, а сегодня – праздник. Вручал дипломы начальник академии маршал авиации С. А. Красовский. Мне было присвоено очередное воинское звание – капитан. Вечером состоялся торжественный ужин выпускников с женами. Вечер прошел замечательно. Много было тостов, танцевали. С нами вместе были выпускники из армий дружественных соцстран. Мы держались ближе к китайским товарищам, произносили тосты о дружбе и братстве. Мы с Тамарой сидели за столом с Владимиром и Любой Абрамовыми. Через 17 лет впервые после того вечера встретимся с ними в санатории имени Фабрициуса. В то время Владимир Семенович, генерал-лейтенант авиации, служил в Сибири в должности командующего авиацией округа. Пройдет еще несколько лет, и он станет начальником управления ВВС в Генеральном штабе, а я буду служить в Главном штабе войск ПВО. Наладится тесное сотрудничество.

После выпуска нам предоставили отпуска. Всей семьей мы побывали в гостях у моих родителей в Холмской. Теперь у нас было двое девочек, 15 июня 1958 года родилась Оля.

Отец был очень доволен, гордился моим образованием, часто брал в руки диплом, перечитывал его. Расспрашивал о перспективах моей службы. Была счастлива и мама, которая никогда не забывала поздравить меня с присвоением очередного звания. Она встретила нас у калитки. Ее радости, казалось, не было конца.

Повидавшись со всеми на родине, вдоволь наевшись фруктов, мы возвратились в Москву. Отъезд к новому месту службы задерживался из-за суда, на котором я должен был обязательно присутствовать в качестве свидетеля. Поясню, в чем дело.

Во время сдачи экзаменов в один из выходных дней мы с женой решили поехать в Ногинск или Электросталь, чтобы перед переездом купить что-то из мебели на первые небольшие сбережения. У нас в трамвае украли деньги – 3000 рублей. Деньги были вытащены из хозяйственной сумки, которую я держал в руке. Мне удалось задержать одного вора при выходе из трамвая на остановке в Ногинске, звали его Юркой. Второго же, (его звали Колька), по моим приметам мы с оперативным работником ногинской милиции «взяли» в доме в Москве, в Измайловском районе. Оба оказались рецидивистами. Тогда меня удивила сноровка оперативника старшего лейтенанта Анатолия Желткова. Ведь все это происходило в один день. В час ночи я возвратился домой с деньгами, правда, не со всеми. Семья встретила меня не без эмоций, все сильно переволновались. Предстоял суд, из-за которого я опаздывал в часть. Суд состоялся в Ногинске в середине сентября. Виновников осудили на два и четыре года. В ходе следствия я ближе познакомился с Юркой. Парень моих лет. Воровством занялся, добывая себе на пропитание в тяжелые послевоенные годы, после смерти отца-фронтовика и матери. Тот период мне был хорошо известен. Сам узнал, что такое голод. Последствия войны калечили таких, как Юрий. Поэтому на суде я не настаивал на наказании. Мы еще на очных ставках объяснились и поняли друг друга.

Конец романтики. Лицом к действительности

7 октября 1959 года расстался с семьей и выехал к новому месту службы согласно приказу ГК ВВС № 01048 от 25.08.59 на Украину в пос. Великая Круча в 111-й иап.

Поздним вечером 8 октября прибыл на станцию Пирятин. Узнал, как добраться до населенного пункта Великая Круча – месту дислокации авиаполка. В 24 часа добрался до гарнизона. На проходной встретился с лейтенантом, дежурным по части, и его помощником, устроился в гостинице. Долго не мог уснуть от дорожных впечатлений и от мыслей о новом месте службы. Наутро представился командиру полка, бывалому фронтовику, Герою Советского Союза, солидному, спокойному полковнику Решетову. Командир полка сказал, что вакантных должностей в полку нет, но он позвонит комдиву и узнает, как поступить со мной. А пока посоветовал стать на довольствие, оформить необходимые документы. В 13 часов позвонил в гостиницу начстрой капитан Попов и передал приказ комдива полковника Веселкова прибыть к 9.00 10 октября к нему на беседу. Решил ехать сразу, чтобы не опоздать. На попутной легковой машине доехал до Борисполя. В гарнизоне неожиданно встретился с однокурсником Михаилом Подымаловым, летчиком бомбардировочной авиации. Миша, как всегда, жизнерадостный, бодрый, сообщил, что сегодня уже вылетел самостоятельно, что вступил в должность зам. командира авиаэскадрильи и что все у него хорошо. Пригласил к себе на ужин. На ночь устроился в гостинице. Утром пошел в штаб. Перед предстоящей встречей и беседой с комдивом было какое-то нехорошее предчувствие.

Сначала зашел к начальнику отдела кадров майору Беляшко, молодому, подвижному, располагающему к себе кадровику. Он сообщил, что комдив примет меня позднее. Ждал до 13 часов. Надоело торчать в коридоре и во дворе. Наконец вызов. Вошел в кабинет. Доложил сидящему в другом конце составленных в линию столов полковнику с забинтованной шеей и густыми, черными, как смоль, волосами. В момент доклада, не спуская с полковника глаз, отметил его полнейшее безразличие ко мне. Кажется, я сразу надоел ему так же, как стулья его кабинета. Услышал тихий голос: «Ну, садись!» Присел на крайний стул в противоположном конце стола напротив майора Беляшко. Комдив задал несколько вопросов и, узнав, что у меня небольшой налет и третий класс, отказался брать меня в дивизию, мотивируя тем, что все офицеры, прибывающие из академии, не справляются со своими обязанностями (в то время выпускников встречали плохо, особенно командиры, которые сами не кончали академии). Полковник повторил отказ, на этот раз довольно грубовато, и отправил меня в отдел кадров армии на усмотрение Военного совета. Так прошла первая беседа без единого теплого или дружеского слова. При отказе, помню, тоже дерзко ответил комдиву, что я прибыл не наниматься в колхоз, а по назначению Главкома ВВС. Вышел из кабинета с тяжелым осадком на душе. Так начиналась служба после учебы. Время прибытия в штаб армии было назначено на 12 октября. Делать в Борисполе было нечего, и я решил 11-го съездить в Киев, познакомиться с городом. На Крещатике встретился со знакомым летчиком Александром Алферовым (тоже выпускник), которого направляли в Германию. Вместе пообедали и расстались.

12 октября состоялась беседа с начальником отдела кадров армии полковником Ширяевым. Он встретил и выслушал меня иначе, чем комдив. Предложил обязательно встретиться с командующим, но в этот день командующего не было на месте. Возвратился в Борисполь. 13-го утром позвонили из штаба армии, чтобы приехал. В 11.15 прибыл. Ждал до 18.15. Представился генералу Акуленко – заместителю командарма, встретил дружелюбно. Предложил самому выбрать должность командира звена или зам. командира эскадрильи. Ответил: «Как прикажете». Он, смеясь, сказал, что приказывать не будет, а посоветовал мне, учитывая мой уровень летной подготовки, начать службу в строевых частях в должности командира звена. Согласился, но попросился в Кременчуг. Обещал помочь. В приемной я написал рапорт о добровольном отказе от должности зам. командира эскадрильи. В Борисполе доложил комдиву. Он был явно недоволен результатом моей поездки к командраму.

14-го майор Беляшко вручил мне предписание в Кременчугский полк. 15-го возвратился за вещами в Великую Кручу. Утром 16-го выехал в Кременчуг. До железнодорожного вокзала в Хорол ехал на автобусе через Лубны. Стояла хорошая погода. В 16.10 сделал пересадку на поезд и вечером прибыл в Кременчуг. Устроился в полковой гостинице, в которой жили молодые летчики, среди них и будущий космонавт Алексей Леонов. Утром представился Врио командира полка подполковнику Ивану Кузьмичу Кощею. Тот встретил меня с недоумением и поинтересовался, каким образом удалось мне добиться этого назначения. Все ему объяснил и понял, что здесь меня тоже не ждали. Тем не менее, поездкам пришел конец.

В дороге где-то простудился, побаливала грудь. Теперь, наконец-то, смогу нормально есть и спать в ожидании приказа по дивизии. Все время думал о прошедших встречах с комдивом, кадровиками, командованием обоих полков, беседе с заместителем командующего. Было очень обидно, что оказался ненужным. Романтика столкнулась с реальностью. Мои лучшие устремления после академии натолкнулись на равнодушие и невежество. Зато на всю свою дальнейшую военную службу я получил хороший урок, как нельзя встречать офицеров, вновь прибывающих в часть по окончании учебных заведений или переведенных из других мест.

Строевая часть

19.10.59 впервые присутствую на ночных полетах, знакомлюсь с аэродромом, расположенным недалеко от окраины Кременчуга. Меня определили в третью авиаэскадрилью. Командир эскадрильи – майор Анатолий Ильич Долгоруков, 35–36 лет, украинец, высокого роста, симпатичный, с голубыми глазами. Несмотря на свою крупную фигуру, очень подвижен и энергичен. Ко мне с первого дня относится тепло, по-дружески. Обещает быстро ввести в строй. Анатолий Ильич всегда в кругу летчиков. Его любят. Он считается лучшим командиром эскадрильи в полку.

Проходит несколько дней. Изучаю район, вспоминаю технику, сдаю зачеты, знакомлюсь с людьми, осваиваю аэродром, но пока не летаю. Еще нет приказа о назначении. В профилактории живу вместе с молодыми летчиками, которые заканчивают двухгодичную программу подготовки в полку «2-й линии» и собираются разъехаться по боевым полкам. Среди них Виктор Соболев, Иван Балашов, Михаил Толкачев, Евгений Моисеев, Петруня, Алексей Леонов. Вспоминаю семью. Скучаю. Но о квартире пока и говорить нечего, их нет.

Командир нашего полка – Герой Советского Союза Н. В. Забырин. Знаю его по академии. В те годы он был слушателем моей группы. Он хорошо знал о моем стремлении вырваться в строевую часть, обещал помочь, когда закончит академию (при случае, конечно). Но сразу мы не встретились с ним. Он был в отпуске. Узнает ли при встрече?

Начальник штаба майор Малышев – выпускник КВВА. С ним тоже был немного знаком по академии.

26 октября позвонил начальнику отдела кадров полковнику Ширяеву и попросил ускорить приказ. Подполковник И. К. Кощей разрешил летать (он временно за командира). 28-го совершил первый полет с командиром эскадрильи. На полетах присутствовали генерал Акуленко и новый командарм генерал Бибиков. 30-го впервые встретился с замполитом полка майором Садыковым. Он пообещал поговорить со мною позже, поскольку был занят «бумажной волокитой».

В свободное время посещаю библиотеку, просматриваю журналы «Военная мысль», «Военно-исторический» и др., у кого-то взял почитать том Шекспира. 31-го слушал выступление Н. С. Хрущева на пятой сессии Верховного Совета. Очень много говорилось о разоружении. Написал Борису Воронцову. Виктор Соболев – мой постоянный собеседник, очень интересный парень. Он иногда поет и танцует в комнате. Часто причесывается, но волосы всегда растрепаны. Веселость Виктора заразительна. Играем в «дурака», он плутует, выигрышу радуется, как ребенок. При этом говорит: «Что бы вы делали, если бы не я, кто бы вас веселил!» Очень любознательный, просит рассказать ему что-нибудь из истории. Перед сном, когда гаснет свет, я рассказываю ему о событиях из военной истории. Он слушает с большим вниманием и, засыпая, берет с меня слово продолжить рассказ на следующий день. Сам Виктор тоже рассказывает разные эпизоды из своей жизни, о Путивле (родине легендарного партизана Великой Отечественной войны Ковпака). Узнал от Виктора об его недавнем приключении, когда он с двумя патрульными в совхозе «Ракитное», поддавшись настойчивым приглашениям жителей, принял участие в празднике по случаю возвращения в совхоз демобилизованных воинов. Кончилось тем, что патрули потеряли свои карабины. Оружие общими усилиями разыскали. Виктор с трудом возвратился в полк.

Командир полка подполковник Н. В. Забырин утром объявил Виктору трое суток ареста, но вечером отменил. 2 ноября проводил Виктора в Путивль в отпуск, на свадьбу. У него невеста-учительница.

03.12.59 г. состоялась беседа с замполитом Садыковым. Как всегда при первом знакомстве, речь шла о службе, семейном положении, квартире. Замполит очень много говорил о себе, своем быстром продвижении по службе, перечислял даты приказов о присвоении ему воинских званий и назначений. Сказал, что много летает, имеет 1-й класс и т.п. Я узнал о нем больше, чем он обо мне.

7 декабря впервые в полку встретился с командиром полка Н. В. Забыриным. Он узнал меня сразу. А вечером побывал на офицерском вечере в полковой столовой. В полку был заведен порядок – по субботам проводить вечера с танцами, играми, буфетом. Больше ни в одном полку, в которых мне приходилось служить, такой традиции не было.

На свадьбе

8 ноября лейтенант Саша Анисович пригласил меня на свою свадьбу. Там познакомился с бывшими воинами (родственниками и знакомыми невесты). Один из них, Владимир, по профессии шофер, воевал в соединении Ковпака, другой, Иван Микитич – похож на Теркина, весельчак. Не выпускал из рук свою трехрядку. Играл, плясал, пел частушки. Он участник двух войн, много повидавший на фронте и многое переживший в личной жизни. В войну погибла жена, осталось трое детей. Иван Микитич смог хорошо воспитать своих ребят. Его друзья рассказывали, как в финскую войну перед атакой роты Иван Микитич громко свистнул. Финны побежали. Атака удалась. Иван Микитич за поднятие морального духа был награжден медалью «За отвагу». Домой солдат написал: «Пошли в атаку, было очень страшно, я почему-то свистнул, за что и был награжден». Великую Отечественную войну Иван Микитич закончил кавалером трех орденов Славы. Он же рассказал, как в первую бомбежку 1941 года сильно испугался и растерялся. Жену выставил за дверь, а сам остался в доме и закрыл дверь на крючок.

Проводы однополчан

9 ноября молодые летчики покидали полк. Собрались в методическом классе. С напутствием сначала выступил И. К. Кощей, затем Н. В. Забырин и потом снова Кощей. Забырин говорил о точном соблюдении наставления полетов, написанного кровью летчиков. Кощей заключил свою речь благодарностью Николаю Владимировичу, которого любят летчики за смелость, решительность и прямоту. Рукопожатия, аплодисменты. Забырин пожелал всем успешной службы и счастливой жизни и вместе со своим заместителем ушел. Через некоторое время в класс возвратился Кощей. Долго говорил командирам звеньев о предстоящих задачах. Речь непродуманная, длинная, нечеткая и утомительная.

Наконец, ушел. Капитан Владимир Ганьшин, обращаясь к капитану Михаилу Панфилову, признался в том, что он ничего не понял. Командиру нужно быть кратким, чтобы улавливалось главное. Лаконичность, логика, дикция, умение держать себя перед строем личного состава и аудиторией – важнейшие качества командира, достигаемые самостоятельной, длительной и упорной работой над собой.

11.11.59 г. разъехались мои хорошие друзья-летчики. Остался в общежитии один Алексей Леонов, он в соседней комнате, в которой вывешено много написанных им картин (под Айвазовского). Когда Алексей уезжал к новому месту службы, он оставил мне свои картины и альбомы, а я позже отдал их старшине авиаэскадрильи.

Будни полковой жизни

Остались мы с Колей Куликовым, адъютантом авиаэскадрильи, возвратившимся из отпуска. Пока он находился в отпуске, мне о нем успели многое рассказать. Как говорится, познакомились заочно. Пошли дожди. Мешают полетам.

12.11.59 г. На контроле подготовки к полетам начальник огневой и тактической подготовки майор Павел Федорович Панюшкин, ставя задачу Грише Еремееву, сказал: «Полетите с Садыковым. Будете вспоминать кумыс и пилотировать с помощью Аллаха».

15 ноября встретились с Николаем Куликовым. Теперь он сам рассказал, как оказался нелетающим адъютантом. Однажды при полете по кругу Коля сделал «бочку» на высоте 400 м, а в районе аэродрома на Ли-2 оказался зам. командующего ВА генерал О. Н. Юдаков, который увидел нарушение. Колю судили судом чести. Отстранили от летной работы. Парень тихий, скромный, любознательный. Время проводим с ним так же, как и с Виктором. Разговаривал с Николаем Куликовым по телефону в 1976 году. Он продолжал службу в ВВС.

16 ноября. Лекция майора Мягкова, инструктора политотдела, «Об итогах поездки Н. С. Хрущева в США».

17 ноября. Начались методические сборы. Первая лекция начальника политотдела Героя Советского Союза полковника Родина «О политическом воспитании летчиков». Полковник говорит ровным голосом, речь складная.

Прошел месяц, как я в полку. Перезнакомился с летным и техническим составом. Командир 2-ой аэ майор Шевченко — молчаливый, скромный, вежливый. В противоположность ему командир 1-ой аэ майор Сотников всегда стремится выпятиться, излишне говорлив, особенно при начальстве, делает много лишних движений, высокомерен. Его недолюбливали подчиненные.

От полковника Родина узнаем о предстоящем перебазировании полка. Погода нелетная. Готовим методические пособия. Наступают холода. В гостинице не топят (лопнула труба). Греемся с Николаем меховыми куртками. Читаем книги, пишем письма. Навещаем казарму личного состава, беседуем с людьми.

21 ноября. Снова перед строем длинная, путанная речь Кощея по поводу «лаконизма». Вспоминаю свою первую встречу с Кощеем. Представился ему в кабинете. Он сидел за столом. Взял лист бумаги, хотел записать что-то по ходу беседы. Но, чиркнув одно-два слова, отбросил лист. Спросил, как попал в «его» полк. Очень удивился, что мне было известно о существовании «его» полка. Дал согласие принять в полк, устроить с квартирой. И тут же дополнил: «Мы будем еще с дивизией вести разговоры, ругаться, что ты к нам прибыл, почему они к нам прислали, и т.д., но ты не обращай на это внимания». С тех пор прошло немало лет. Теперь хорошо видны недоработки наших кадровых органов, их слабое влияние. Нельзя обвинять и обижаться на командиров, к которым прислали меня как сверхштатника. Ведь было нужно находить мне место за счет других, перемещать своего, может, и хорошего летчика, а брать «чужака», тем более выпускника академии.

Недолго прослужил я в 113-ом иап, но были события, которые на всю жизнь врезались в память. В ноябре к нам прибыли молодые летчики-выпускники Армавирского авиаучилища (41 человек), все здоровые, красивые, полные энергии. Вскоре я подружился с ребятами, ведь они были выпускниками родного мне училища, некоторых из них обучали инструкторы, мои сверстники и товарищи по учебе. К полетам в Кременчуге прибывшие выпускники так и не смогли приступить из-за плохой погоды, а в конце декабря полк получил приказ на перебазирование в Умань. Руководство полка не торопилось покидать Кременчуг, насиженные квартиры и приняло решение перебазировать полк поочередно, вначале наземным эшелоном, затем летным. Начальником наземного эшелона был назначен начальник штаба подполковник Малышев, меня назначили его помощником. Малышев был флегматичным человеком, поэтому в процессе перебазирования и устройства на новом месте не запомнилось ни одно из его решений. Погрузились в железнодорожный эшелон 26 декабря. С нами один пассажирский вагон с семьями, другой — с молодыми летчиками и инженерно-техническим составом. В Умань прибыли 28 декабря утром, шел мокрый снег.

Разгрузили имущество, а его оказалось очень много, полк был богатым, длительное время базировался в Австрии. Помню, одних сейфов было около десятка.Намучились с этой тяжестью. Летчики составляли основную силу, подчинялись мне, работали организованно, с энтузиазмом. Вскоре выяснилось, что в Умани нас никто не ждал, пришлось занимать по своему усмотрению полуразрушенные служебные фонды покинутого аэродрома. Сразу же столкнулись с проблемой, где размещать семьи. Пока домом им служил вагон. Несколько раз приезжал комендант из Христиновки и требовал его освободить. Обратились к начальнику автошколы (военной), он дал нам автобусы. Переселили женщин и детей в автобус, но везти их некуда. На второй день нашли в военном городке у аэродрома недостроенное трехэтажное здание под гостиницу и я принял решение поселить в нем летчиков и их семьи без разрешения властей. Так и сделал. К исходу 29 декабря все уже разместились в комнатах второго и третьего этажей (первый был еще не достроен). Летчики в мокрых костюмах расположились прямо на полу по пять-шесть человек в комнате. Краска пола прилипала к меховым костюмам, служившим матрацами.

Потянулись почти два месяца жизни полка, раздвоенного на две части: самолеты и командиры в Кременчуге, технический и молодой летный состав со штабом в Умани.

Сначала было, чем занять личный состав. Устраивались в штабе, в ТЭЧ, развернули тренажер летчика, затем организовали занятия с летчиками по аэродинамике, тактике, штурманской подготовке и авиационной технике, уставам. Преподавать в основном приходилось мне. А из Кременчуга все не прилетали под предлогом плохой погоды. Комполка Н. В. Забырин уехал продолжать службу в ГСВГ, а новый командир подполковник В. И. Жуков появился 08.01.60 г.

Жуков на моей памяти самый отрицательный, на редкость неудачный командир. Он произвел на меня плохое впечатление с первой же встречи. Долговязый, с бесцветными глазами, подчеркнуто неторопливыми вельможными движениями, он всегда с пренебрежением смотрел на всех окружающих. Кичился какими-то своими заслугами, должностями (был инспектором), всех поучал, как надо жить, считал ниже себя, хвастал огромной суммой своих сбережений. Пытался при каждом удобном и неудобном случае читать нравоучения. Много неприятных воспоминаний оставил Жуков у большинства летчиков и техников. Впоследствии во время службы за границей (в Венгрии) он скомпрометировал себя и был уволен из Вооруженных Сил. Но это произошло гораздо позже, а в то время приходилось с ним мириться.

В середине февраля прибыл летный эшелон полка. Эскадрильи разместились на подготовленных стоянках. Приступили к полетам. Погода не баловала, поэтому летали редко. У меня был большой перерыв в полетах, пришлось по полной программе восстанавливать технику пилотирования. Командир авиаэскадрильи Долгоруков помог мне форсировать подготовку. В начале марта начал осваивать ночную программу. В это же время произошел со мною досадный случай. Перед взлетом в составе звена при постановке крана шасси в положение «нейтрально» я перемахнул на положение «убрано» и самолет плавно опустился на нос. Повреждены были лишь щитки передней стойки шасси. На этом самолете очень тугая регулировка крана шасси, что и способствовало перемахиванию положения крана. Хотя самолет не получил повреждений, этого случая было достаточно для таких недоброжелателей, как Жуков и Кощей, готовых всячески тормозить мое утверждение. Мне было стыдно и очень досадно, что я дал повод Жукову в тот момент, когда командир эскадрильи Долгоруков, вопреки желанию некоторых, прикладывал столько усилий к моей подготовке.

Но шло время, я много летал, теперь инструкторские навыки уже были восстановлены, и я возил молодых летчиков, водил в паре, осваивал полеты в сложных метеорологических условиях. Одно было плохо — жили с семьей в разлуке. Зимой приезжала Тамара с Ириной на побывку, еле устроились в комнате. Холод, неудобства, а может и еще какая-то причина, ссорили нас. Неважное впечатление осталось от той встречи. Весной Тамара сильно заболела в Ногинске. Пришлось выехать. А летом я понял, что дальше так жить нельзя. Нужно забирать семью в Умань. В середине мая взял отпуск и поехал за семьей. В июне привез всех в Умань, а жить негде. Устроились временно в городской гостинице, в одной комнате пять человек. Ирине шел шестой год, Оле — четвертый. Поиски частной квартиры были безуспешны. Нас не принимали из-за малолетних детей. Так мы прожили около 20 дней, затем все же перешли в нашу гостиницу, тоже в одну комнатку. Вещи с контейнера хранились на складе КЭС.

В середине лета нашему полку дали для заселения пятиэтажный дом в центре Умани. Семья получила трехкомнатную квартиру на пятом этаже и мы считали, что устроились великолепно.

В начале августа полк перелетел на аэродром Канатово (на период ремонта ВПП в Умани). Меня назначили на вновь введенную должность «заместителя начальника штаба полка по разведке». Вскоре из Канатово вызвали на учение в ВА. Вошел в оперативную группу, несколько дней прожил в Киеве, затем в Днепропетровске, участвовал в двухстороннем тактическом учении танковой армии (ТУ ТА). Побывал в Новомосковске, Павлограде, Синельникове. Моей задачей было двигаться с радиостанцией Р-824 со штабом ТА и на переправе через Днепр осуществить наводку своих истребителей, прикрывающих сухопутные войска. Это была хорошая школа. Я многое понял из действий сухопутных, в частности, танковых, войск и взял себе на вооружение. Учение расширило мой военный кругозор. Однако не обошлось и без приключений: опрокидывание автомобиля в канаву, застревание на дороге к Павлограду, буксировка танковым тягачом, удар и сцепка с «Татрой», груженной велосипедами, авария с остановкой на дороге Павлоград-Синельниково, трудное возвращение в полк от железнодорожной станции Знаменка до Канатово. Каждый эпизод — целая повесть.

В Канатово много летали. Налетывали полком по 100 и более часов в день. Особенно запомнились полеты с молодыми летчиками на воздушные «бои» на самолетах МиГ-15 бис.

Выходные дни часто проводили в Кировограде или ездили к семьям. 12 октября возвратились в Умань, до 10 ноября еще полетали, а потом прекратили полеты из-за скверной погоды. Возобновили полеты лишь в январе 1961 года. Моим хорошим старшим товарищем в управлении полка стал прибывший летом из Румынии подполковник Василий Денисович Крюковский — начальник огневой и тактической подготовки полка. Его не очень уважали «австрийцы». Действительно, он был со странностями, к которым нужно привыкнуть. Видимо, потому, что я внимательно и с уважением относился к Василию Денисовичу, он отвечал мне тем же. Я чувствовал его большую поддержку. Крюковского избрали секретарем парторганизации управления, меня — его заместителем. Вторым зам. командира полка был подполковник Олейников. Талантливый летчик, симпатичный, приветливый, умный человек, никогда не повышавший голоса. Старшим штурманом полка был майор Колесов — тихий, молчаливый, неторопливый, но решительный и грамотный офицер. Начальником парашютно-десантной службы (ПДС) полка был старший лейтенант Щекин (впоследствии начальник штаба иап), зам. начальника штаба — бестолковый майор Герасимов, начальником связи — майор Моисеенков, начальником строевого отделения — капитан Пучка. Старшим врачом полка был старший лейтенант медицинской службы Павел Демьянович Лысюк, «душа» молодых пилотов. Он долго служил в Войсках ПВО. Наши пути потом неоднократно пересекались, мы и в дальнейшем поддерживали с Павлом дружеские отношения. В 1985 году он в звании полковника уволился. Проживает в Киеве.

Шло время, я уже начал привыкать к полку, нашел хороших друзей, успешно осваивал программу личной подготовки, надеялся получить в скором времени 2-ой класс, что значительно укрепило бы мои позиции как летчика.

В те годы началось создание нового рода в войсках ПВО страны — зенитно-ракетных войск. Оно осуществлялось путем преобразования и перевооружения зенитно-артиллерийских частей, а также за счет истребительной авиации ВВС и ПВО. Часть авиаполков прекращало свое существование, а некоторые передавались в ПВО с последующим преобразованием их в зенитно-ракетные части. Появился избыток летного состава. Не знали, куда девать летчиков. Большинство было демобилизовано из Вооруженных Сил, некоторым удалось пополнить ГВФ, остальные просто меняли свою профессию. Авиационные летные училища производили выпуски офицеров, не успевших окончить учебу по полной программе, с присвоением званий младших лейтенантов, которые увольнялись с действительной службы. А в действующих авиаполках работали комиссии, которые должны были «подчищать» летный состав путем увольнения в запас по состоянию здоровья, возрасту и другим причинам.

Прошло несколько лет и стало очевидным, какой неоправданный урон был нанесен военным летным кадрам страны. Летчики теряли уверенность в завтрашнем дне. Трудно было даже рассчитывать на какую-то перспективу. Подкрадывались неприятности и к нашему полку.

После двух полетов 25 февраля 1961 года удалось возобновить полеты лишь в середине августа уже в другом иап и виде Вооруженных Сил. В начале марта с несколькими товарищами выехал в Киев на инструктивные занятия руководителей групп по марксистско-ленинской подготовке. В ходе занятий узнали от офицеров штаба 69 ВА о том, что наш полк подлежит расформированию, об этом им стало известно из директивы. Мы немедленно выехали в Умань. Подъезжаем и видим, что в полку как обычно идут полеты. На такси заехали прямо на аэродром. Руководство полка и летчики не знали о расформировании. Мы доложили командиру подполковнику В. И. Жукову о директиве. Это была последняя летная смена 10 марта 1961 года.

Начался период расформирования, неопределенности, загадок, безделья, семейных толков. Помню, как в полк приехали представители из армии ПВО (из той самой, в которой через 14 лет я стал начальником штаба), среди них два генерала с красными лампасами и несколько офицеров в форме артиллеристов. Странно было видеть их в нашем авиационном гарнизоне. Они начали проводить беседы, отбирать кадры. Сначала состоялся общий сбор. Все летчики и техники собрались в большом классе тактики (мы только закончили оборудование учебной базы). Перед нами выступал генерал, командующий ЗРВ армии Щеткин. Говорил намеками (не раскрывая подробностей), помню, как расхваливал ЗРВ, агитировал всех перейти в ПВО, даже пообещал, что «многие, кто здесь присутствует, станут генералами». Более опытные летчики скептически отнеслись к обещаниям и предложениям. Жаль было молодых. Их судьбы ломались в начале пути. Одни остались в ВВС на вертолетах, другие оказались в ПВО, но на нелетной работе, впоследствии некоторым удалось пробиться к небу, часть летчиков демобилизовалась. Технический состав в большинстве своем был направлен на переучивание, чтобы затем составить основу вновь сформированного ЗРП. Моя кандидатура долго рассматривалась кадровиками в разных местах. О том, что я перевожусь в ПВО, стало известно сразу. Видимо, повлияло высшее образование. Но остаться на летной работе в войсках ПВО не позволял 3-й класс. Началось расформирование.

Полк наш таял на глазах. Основная часть инженерно-технического состава уехала в Гатчину переквалифицироваться на специалистов зенитных ракетных войск. Разъезжались летчики группами — кто куда, отбыл на новое место командир полка, передавали в другие части младших авиаспециалистов. Личного состава становилось все меньше и меньше. Оставшиеся офицеры часто собирались вместе и вели разговоры о том, что ждет их впереди. Тем же жила и вся моя семья. Я знал, что продолжать службу придется в войсках ПВО страны, но где и в какой должности, неизвестно. О Войсках ПВО я слышал от товарищей по академии. Представление о них было неважное. На что-то легкое и простое рассчитывать не приходилось, наоборот, было предчувствие больших осложнений. А пока на меня возложили задачу по ликвидации секретной библиотеки и ряд других заданий по расформированию полка.

С 25.04.61 г. полк прекратил свое существование. В середине мая пришел и мой черед отбыть к новому месту службы. Опыт, полученный при расформировании полка, пригодился мне через 19 лет.

В Войсках ПВО страны

Я был назначен в штаб дивизии ПВО (Васильков) на должность старшего помощника начальника оперативного отделения. Командовал дивизией в то время полковник Василий Моисеевич Радчук, его заместителем был полковник Г. Г. Голубев, начальником штаба — полковник А. М. Беликов. Моим непосредственным начальником — подполковник В. И. Пирогов, зам. начальника оперативного отделения, начальником отделения — полковник В. С. Михайлов.

Каждый из них оставил в моей жизни определенный след. Нам всем нравился полковник Радчук. Уже в должности комдива, будучи артиллеристом, он успешно осваивал авиацию, радиотехнические войска. В те годы соединения ПВО имели смешанный состав, что для комдивов и штабов представляло особую сложность при организации боевой подготовки и управлении боевыми действиями. Комдив Радчук имел двухметровый рост, обладал большим умом и уравновешенным характером. Нам он нравился новаторством и смелостью мышления, справедливостью. Впоследствии был командующим А ПВО ОН под Москвой. Его жизнь внезапно оборвалась в начале 70-х годов — он утонул в Черном море на отдыхе в санатории им. М. В. Фрунзе. О подробностях этой трагедии рассказала мне в 1985 году жена А. И. Покрышкина Мария Кузьминична.

Фигурой, подстать комдиву, был начальник штаба полковник Арон Мейрович Беликов. Он отличался гибкостью мышления, пользовался большим авторитетом, обладал богатым опытом штабной работы. Ко мне Беликов относился с большим вниманием, и мы навсегда сохранили хорошие отношения. Беликов прослужил в армии до 1973 года, уволился в звании генерал-майора авиации с должности начальника штаба корпуса, живет в Киеве, где мы и встретились с ним на 50-летии армии 30.11.91 г.

Продолжается наша дружба и с Василием Иосифовичем Пироговым. В то время он проявил ко мне большую чуткость, помог овладеть новым делом, а главное — понял мою страсть и огромное желание возвратиться к летной работе. Впоследствии он стал начальником оперативного отделения 11-ой дивизии ПВО в Днепропетровске. Мы продолжали службу в одном объединении по соседству. Кажется, в 1970 году Василий Иосифович демобилизовался, живет сейчас в Ленинграде. Мы постоянно переписываемся. В 1976 году у него в гостях побывали дочь Ирина с мужем Сергеем, в 1977 году — Тамара с сыном Андреем. Он тепло встретил их и опекал весь период пребывания в Ленинграде, а в апреле 1985 года и мне посчастливилось быть гостем Василия Иосифовича. Этот замечательный, скромный офицер храбро сражался в годы Великой Отечественной войны в небе Черноморья (был морским летчиком). Раненый, вывез из окружения на своем самолете товарища. Потерял в бою глаз, после чего продолжал нелегкую штабную службу. После войны окончил в Ленинграде Военно-морскую академию и много лет прослужил в Войсках ПВО страны. Он большой патриот своего Ленинграда, не забывает сослуживцев и во всех письмах просит передать им приветы, что я охотно выполняю.

Большим другом нашей семьи стал Герой Советского Союза Георгий Гордеевич Голубев, в войну ведомый А. И. Покрышкина. Истоки нашей дружбы и знакомства семьями относятся к июлю 1961 года, когда мы вместе с Георгием Гордеевичем в Киевском госпитале проходили ВЛК. Непосредственно в отделении пришлось работать с офицерами А. А. Лапшиным, А. А. Смирновым, А. И. Моргуновым, Ю. А. Белагиным, В. К. Ивановым, В. И. Стеценко и др. Болезненно переносил я поворот в своей военной судьбе.

Не мог смириться с тем, что не летаю, скучал по небу. Все приходилось начинать сначала. Семья оставалась жить в Умани, ездил домой по выходным. Здесь я решил во что бы то ни стало возвратиться на летную работу. А пока, по мере возможности, исполнял новые обязанности, старался как можно глубже вникнуть в штабную работу.

Особый интерес проявлял к командному пункту. Мне приходилось часто быть на тренировках направленцем на авиаполки. Место направленцев на КП обычно наверху в кабинах. Оттуда хорошо наблюдать за действиями командиров, кроме того, наблюдение за обстановкой в зале боевого управления по планшетам общей воздушной обстановки и боевых действий помогает понять основы боевого применения родов войск и ведение боевых действий соединением ПВО в целом. Несмотря на свое удрученное моральное состояние, я честно и старательно работал, стремился узнать как можно больше. Впоследствии по долгу службы приходилось бывать на этом первом в моей службе серьезном КП, и я невольно вспоминал прошлое, и ту жажду знаний, когда заходил в зал боевого управления командного пункта и чувствовал на себе любопытные взгляды молодых офицеров. В этот момент всегда хотелось пожелать им настойчивого овладения военной профессией.

Моими союзниками по возвращению к полетам были Г. Г. Голубев, начальник отдела боевой подготовки авиации подполковник Онощенко, начальник авиации полковник Силкин, летчик-инспектор майор А. Вишняков. В разное время они вели разговоры обо мне с комдивом и начальником штаба. Полковник Беликов был категорически против. Он ответил начальнику авиации и начбою: «Что это вы мои кадры растаскивать вздумали?»

25 мая я обратился к самому комдиву и подал рапорт. Комдив внимательно прочитал рапорт и сказал: «Вот летучая душа». Спросил, сколько мне лет, и ответил: «Учтите, летать придется на новой технике».

Нашей армией в то время командовал генерал-лейтенант авиации Александр Иванович Покрышкин. В годы войны мальчишкой на Кубани мне приходилось наблюдать воздушные бои и, быть может, среди них я видел и бои, проводимые известным уже в 1943 году асом А. И. Покрышкиным.

09.06.61 г. впервые близко увидел и услышал Александра Ивановича. Он проводил занятия по тактике и делал разбор показательной тренировки. Запомнился он мне строгим, немногословным, с мужественным лицом и скупыми жестами.

Как-то на одном совместном учении я встретился с командиром своей бывшей дивизии в ВВС полковником Небогатовым. Он предложил мне возвратиться в Бориспольскую дивизию на должность начальника разведки полка. Снова начались переговоры, теперь уже между кадровиками обеих армий. Но ничего не получилось. 08.07.61 г. Н. С. Хрущев выступил перед выпускниками военных академий, сказал о прекращении одностороннего сокращения Вооруженных Сил. Наконец-то перестанут расформировывать. В то время ходил анекдот о зайце, удачно отражавший действительность: Бежит заяц без оглядки, задрав хвост, как сумасшедший. У него спрашивают: «Чего бежишь?» Он на ходу бросает: «Рубят!» — «Что рубят?» — «Пятую ногу». — «Так у тебя же четыре». Он отвечает: «Отрубят сначала, а потом разберутся!»

Мое стремление летать еще больше окрепло, и я решил обратиться с просьбой к самому командарму А. И. Покрышкину. С разрешения подполковника В. И. Пирогова 11.07.61 г. я выехал в штаб армии. Прибыл туда в 8.30. В 10.00 заказал пропуск. В 10.30 иду по пропуску в 608-ю комнату на третьем этаже. Читаю «Отдел кадров». В комнате, кроме одного старшины, никого нет. Не оказалось на месте и начальника отдела кадров полковника Чащина. Разговорились с одним подполковником, он посоветовал идти прямо к командующему, что и делаю. В приемной командарма на втором этаже сидит адъютант, капитан в артиллерийской форме, в углу — инженер-подполковник в авиационных погонах, а у полуоткрытого окна стоит какой-то полковник с журналом в руках. Объяснил адъютанту цель прибытия, прошу доложить о себе командующему. Вижу, он не совсем понимает меня. Полковник бросил рассматривать журнал, вступил в разговор и сразу начал отговаривать меня, догадываюсь — это и есть Чащин. Я не отказываюсь от своего намерения обратиться к командарму. Более четырех часов мы просидели с ним в приемной, рассматривая и изучая друг друга. Чащин поинтересовался шрамом у меня на лице и пообещал доложить обо мне. Мой сосед, видно по всему, был матерый кадровик, маленький, сгорбленный, в очках, с морщинистым лицом.

В 14.30 зашел к командующему полковник Чащин (командарм до этого был занят с начальником авиации генералом Авдеевым, один раз выходил из кабинета). Я заволновался. Вдруг дверь открывается, высовывается Чащин и приглашает меня. Вхожу в просторный кабинет (о, как он теперь мне хорошо знаком!), стараюсь четко доложить командарму. Генерал выходит из-за стола, здоровается за руку и говорит: «Ну что, Красковский, летать хочешь? Дело хорошее, я поддерживаю тебя». Краткая беседа и в заключение спрашивает у меня: «Ты согласен, если назначим командиром звена?» Отвечаю утвердительно. Отдает приказание Чащину подыскать мне место как можно скорее и говорит: «Теперь дело имей с Чащиным». Прощается со мною. Выхожу с облегчением, перекусываю и еду в Васильков. В 16.30 прибываю в штаб. Первым встречаю Василия Иосифовича Пирогова.

Поздоровались, он говорит, что будет меня ругать, ведь отпускал до 11.30. Во время подписи документа у начальника штаба он спросил, был ли я на приеме? Ответил: «Да». — «Ну и как?» Доложил ему подробности.

10.08 получил заключение медкомиссии о годности к летной работе без ограничений, а 14.08 был уже в семье летчиков в 266 иап. Чувствовал себя так, будто жизнь началась сначала. Полк временно находился в Василькове. 27 августа перелетели в Овруч.

В Овруче

Представился командиру полковнику Николаю Егоровичу Матвееву. Выслушав меня, он сказал: «Не понимаю, что заставило Вас уйти из штаба с категории подполковника на должность старшего летчика?» С таким удивлением приходилось встречаться не раз. Начальником штаба полка до марта 1962 года был подполковник Александр Николаевич Добычин, после — майор Виданов, а замполитами до января 1962 года — подполковник Анатолий Васильевич Чураков и затем подполковник Чекменев. «Вторым» замом командира был мой знакомый по КВВА майор Владилен Васильевич Астремский. У нас с ним с первого дня сложились хорошие товарищеские отношения. Владилен был доволен своим положением, имел 1-й класс и мечтал о заслуженной летной карьере, которая внезапно оборвалась в начале февраля 1962 года. Владилен Васильевич все же добился высокого положения, проходя службу в Генеральном штабе. В 1977 году ему было присвоено звание генерал-майора авиации.

Командиром эскадрильи, в которую меня определили, был майор Кишка. Небольшого роста, энергичный, с черными, как угли, глазами. Он был одержим полетами и напоминал командира эскадрильи Г. Г. Гаврилова (1-ый УСАД). Случилось так, что моим близким товарищем стал летчик лейтенант Слободенюк, 1937 года рождения. Обращался ко мне он на «ты». Мы были в равных должностях, а мое старшинство в возрасте его не смущало. Виктор, откровенничая, передал не совсем приятное мнение летчиков полка о моем появлении. Стыдно было за академию, что не оправдал учебы. Больше месяца находился в должности летчика, затем поставили на должность командира звена. В то время главным для себя считал необходимость твердо встать на ноги как летчику, ведь в каждом ремесле нужен фундамент. Тогда неудачи, связанные с «разгоном» авиации, преследовали многих летчиков. Получал отчаянные письма от Бориса Воронцова, отвечал успокаивающими словами.

10 сентября в Овруч приехала Тамара с Олей. Сняли квартиру. Теща Евдокия Ивановна с Ириной оставались в Умани до получения квартиры в ноябре 1961 года. Осень была беспокойной, обострились отношения между СССР и США из-за Кубы.

В середине декабря предоставили отпуск, в конце января 1962 года снова приступил к полетам, но продолжать их долго не удалось. 1 февраля 1962 года погиб капитан Бабешко. Катастрофа произошла у нас на глазах днем, на аэродроме. Я был одним из ее свидетелей с момента появления самолета над полосой и до трагического конца. Произошла она из-за плохого руководства полетами и недостойного поведения ведущего пары майора Павлика. В тот день руководителем полетов был майор В. В. Астремский.

Полетов как таковых не было. Планировалось облетать после регламентных работ два самолета и принять пару МиГ-17п из Орла (с рембазы). Когда мы прибыли на аэродром (1 декабря 1962 года), стояла ясная погода, затем с юго-востока на высоте 1000 м начала наплывать тонкая десятибалльная облачность. Мы с Владиленом Васильевичем находились на СКП, ему сообщили о вылете из Орла, я ждал свой самолет, который должны были прибуксировать из ТЭЧ. Наблюдая за облачностью, я порекомендовал Владику вспомнить о действиях РП в случае остановки двигателя за облаками. Вместе прочитали параграф «Инструкции летчику по технике пилотирования самолета», после чего я вылетел на облет самолета. Проходя над стартом, после задания, услышал на своем канале тревожный запрос руководителя командиру перелетающей пары: «Где ведомый?» И тут же увидел заходящий на посадку самолет ведущего майора Павлика. Ведомый, как я понял, был потерян. Мне пришлось сократить «круг» и произвести посадку, подрулил к самолету Павлика (летчик сидел в кабине), и мы вместе стали слушать радиообмен между руководителем полетов и капитаном Бабешко. Вскоре я понял всю сложность ситуации, которая требовала от летчика и руководителя принятия быстрых и четких решений, твердых команд и мастерства.

Этот случай поучителен во многих отношениях, поэтому о нем следует рассказать подробнее.

Началось с того, что после вылета из Орла ведомый капитан Бабешко обнаружил неправильные показания приборов скорости и курса, о чем доложил ведущему. Об этом стало известно и руководителю полетов. По мере подхода к аэродрому посадки погода ухудшилась. Ведущий построил маневр для роспуска пары за облаками и захода на посадку «с прямой» с пробиванием облаков. В точке роспуска ведущий, зная о неточности в работе пилотажных приборов у своего ведомого, вместо того, чтобы выполнить вместе разворот в расчетной точке и завести ведомого на посадку, бросил его, а сам выполнил снижение по команде с земли. Ведомый тоже, подчиняясь командам сменного руководителя, снизился, но с ошибкой от курса на 90°. Тут сказалась и халатность оператора РЛС, который давал ложную проводку ведомого по самолету ведущего. И когда Павлик уже приземлялся, выяснилось, что Бабешко снизился в стороне от аэродрома. Он доложил, что под ним лес, местность не узнает. Тогда РП подал команду набрать высоту. Летчик набрал высоту 3000 м и доложил о малом остатке горючего. Руководитель подал вторую команду: «Приготовиться к катапультированию», летчик поблагодарил. В этот момент начальник КП доложил обстановку находившемуся на КП первому заместителю командира полка подполковнику Горшкову. Тот вмешался в руководство и начал заводить летчика на посадку по проводке на карте штурмана с удаления 80-100 км. Вскоре Бабешко сообщил об остановке двигателя. Руководство им продолжалось с КП и РСП, с 15-20 км до аэродрома я прослушивал все команды. Погода ухудшалась, над аэродромом появилась низкая сплошная облачность — «рвань», как называют ее летчики. В создавшейся обстановке самолет был выведен по направлению почти идеально, но с излишним превышением на 100-150 м от расчетной высоты. Это и явилось причиной трагической развязки. Я увидел внезапно появившийся из облаков самолет. Он оказался правее ВПП, явно на большей от расчетной высоты и шел без шума. Последовали доворот влево, резкое снижение и приземление, а точнее первое касание почти на середине ВПП (полоса была металлическая, неровная). Самолет на большой скорости коснулся тремя колесами и отошел от ВПП на 5-6 м. Началась серия «козлов». При последующих ударах были отбиты левая основная и передняя стойки шасси. Самолет в таком виде поднялся на высоту 6-7 м и теперь уже шел к земле в пологом снижении и с правым креном. Видно было, как летчик боролся за жизнь. Самолет уже находился за аэродромом, впереди — железнодорожный вокзал, жилые кварталы города.

Бабешко старался отвернуть самолет вправо, он плохо слушался рулей, но все же, накренясь, еще подчинялся. Затем последовал удар в перевернутом положении о насыпь. Уткнувшись «носом» в угол жилого дома, самолет прекратил движение.

При расследовании, которое проводил сначала командующий авиацией генерал Г. В. Громов, а потом сам командующий армией генерал-лейтенант авиации А. И. Покрышкин, допустил ляпсус майор В. В. Астремский. Он почувствовал, что его оправдывают, и решил закрепить это ссылкой на параграф НПП, в котором говорилось, что в аварийной обстановке находящийся на аэродроме старший начальник обязан взять управление и полноту ответственности на себя. Это погубило Владилена. Я увидел неприятную реакцию на лицах бывалых авиаторов-фронтовиков. Ведь Астремский вначале, подав команду: «Приготовиться к катапультированию», поступил правильно, но у него, к сожалению, не хватило решимости довести дело до конца, что и пошло вразрез с правилами действий. Не помог ему и наш разговор перед полетами. В итоге В. В. Астремского сделали главным виновником катастрофы, сняли с должности и назначили командиром эскадрильи в другом соединении. Сыграло роль также и то, что к Астремскому относились в полку недружелюбно. Горшков и др. вершили всеми делами, настороженно принимали новых офицеров и почти им не помогали. В данном случае было сделано все возможное, чтобы выгородить себя и усугубить положение Астремского. После катастрофы мы долго не летали.

С 12 апреля 1962 года нашу эскадрилью вывели за штаты. Для меня и семьи начался период неопределенности. Снова неудача. Встал вопрос, где и в качестве кого придется продолжать службу. Мы недавно с семьей устроились на квартире. Иринка училась в первом классе. Денежных запасов не было. Затем последовало несколько вызовов в штаб соединения.

Кандидат в космонавты

12 апреля командир полка полковник Николай Егорович Матвеев перед строем летного состава огласил приказ о выводе за штаты больше десяти летчиков. Причиной послужило то, что в г. Сталино (ныне г. Донецк) расформировали истребительный полк нашей армии и эскадрилью летчиков-перехватчиков 1-го и 2-го класса полностью откомандировали в Овруч. Попал в заштатники и я.

Состоялись откровенные беседы с Матвеевым и полковником С. С. Силкиным (начальник авиации дивизии). Матвеев выразил готовность просить командование назначить меня замполитом авиационного полка. Силкин что-то говорил о должности начальника штаба.

24 апреля запросили из Василькова согласие на назначение меня помощником начальника боевой подготовки в штаб дивизии.

25 апреля выехал в Васильков на партактив, где встретился с подполковником Александром Демьяновичем Саганом. Он предложил мне еще одну должность – старшего помощника начальника оперативного отделения штаба дивизии. От обеих отказался.

26 апреля должен был встретиться с командиром дивизии полковником Александром Демьяновичем Коротченко (сын государственного деятеля Украины).

26 апреля в 9.00 прибыл в штаб, но командир выехал к месту ЧП. Возвращаюсь ни с чем в Овруч. От полка не отрываюсь. Хожу в штаб, на аэродром, встречаюсь с сослуживцами, которые каждый раз сочувственно спрашивают, что и как, куда получил назначение и т.п.

Время делает свое. Наводит на размышления. Некоторых летчиков уже ввели в штаты снова, для меня пока места не находится.

Сколько в жизни еще получу подножек, сколько меня еще будут испытывать? Чем провинился? Уже отпали все разговоры о назначении меня замполитом или начальником штаба. Все замолчали. Продолжаю заниматься, восполняю пробелы, почитываю в секретной библиотеке «Наставления», журналы, приказы. Немного отвлекаюсь, однако часто думаю: «Что же будет дальше? Если не летать, переходить на штабную должность, значит, начинать сначала, «прощайте» полеты. А с какой должности начинать в штабе?» Молодость и невысокое звание капитана – явная преграда к назначению на должность начальника штаба, а все остальное неинтересно.

Со временем надежды уменьшались, желания угасали, активность вытеснялась пассивным ожиданием. Казалось, что все безнадежно и впереди ничего хорошего.

Вдруг 9 мая получаю вызов в дивизию. Еду немедленно по маршруту Овруч – Коростень – Киев – Васильков. За ночь доезжаю до места. К штабу добрался в 8.30 утра. Сижу в курилке, мимо проходят офицеры, большинство знакомых, пришли в курилку ко мне подполковник Иван Андреевич Котов (штурман дивизии), подполковник В. К. Иванов (офицер штаба РТВ), капитан Горбачев (из отдела кадров). Разговор о том, о сем. Проходит полковник А. Д. Саган, здороваемся. Пытаюсь узнать, какое назначение меня ожидает, но получаю категорический ответ: «Узнаешь только на приеме у командира дивизии». Загадка усложняется. Договорились, что буду ждать здесь вызова. Сидим с Котовым. Речь зашла о малой активности летного состава, большой аварийности и бесконечном потоке бумаг сверху.

Примерно в 11.00 Саган приглашает меня в кабинет командира. Вхожу. За т-образным столом сидят полковник Алексей Михайлович Беликов (начальник штаба) и подполковник Познанский (врио начальника политотдела). Беликов встает, здоровается, за ним Познанский. Приглашают сесть. Стараюсь сообразить, что-то предугадать. Начинается беседа. Где-то в середине Беликов задает вопрос:

– А как вы смотрите, если Вам предложат летать на новой технике?

Отвечаю:

– Желание есть постоянно, но в прошлом году из-за Вашего же совета ничего не вышло, год потерял, класса нет. Куда же теперь без класса?»

Год назад Беликов уговорил меня согласиться поработать в штабе дивизии.

– Ну а, если туда, где класс не нужен? Если мы Вам предложим в космонавты?

Последнее слово ошарашило. Внезапность полная! Отвечаю:

– Конечно, согласен, но я никогда не думал, что мне это предложат.

Предупредили о глубокой секретности. Возвращаюсь в Овруч до вызова в армию на Военный Совет.

14 мая прибыл в Киев на Воздухофлотскую в бюро пропусков штаба 8 ОА ПВО, получаю пропуск и направляюсь в отдел кадров штаба армии. Вхожу. Впервые вижу подполковника Сажина (кадровик по авиации), остальные уже знакомы. Сажин направляет к врачам на медкомиссию. Иду (в этом же помещении). Думаю: «Вот так попал!» Телеграмму – вызов на Военный Совет армии вручили с опозданием и ехать из Овруча пришлось на товарном поезде до ст. Коростень, а затем пересаживаться на пассажирский. Не спал, не ел и попал на медосмотр.

В медсанбате встречаю молодых офицеров, собранных из армии, все с высшим образованием, тоже такие же «космонавты». Смущает разнородность погон. Здесь и летчики, и инженеры, и метеорологи, и связисты, и даже кое-кто в морской форме. Узнаю, что после комиссии должны явиться на Военный Совет. Так и случилось. Но на Военный Совет попало трое из пятнадцати. Там все пошло быстро. Председательствующий генерал-майор Андрющенко Павел Трофимович – начальник штаба армии – объявил каждому об утверждении нас кандидатами в космонавты, мы прошли пока поверхностную медкомиссию, более тщательная будет в Москве. Нам разъезжаться и работать в частях до вызова в Москву. Обо всем молчать.

Что же будет дальше? Посмотрим. Откровенно признаться, никакой уверенности у меня не было.

В тот период нашей 8-й Отдельной армией ПВО командовал трижды Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Александр Иванович Покрышкин, в день проведения Военного Совета его не было.

Продолжаю находиться за штатом. По положению мне с 12 июня перестанут платить деньги (свыше двух месяцев). Из Москвы в космонавты вызова нет. Все молчат.

5 июня в штаб полка поступила телеграмма из дивизии следующего содержания: «Капитана Красковского откомандировать для переговоров в в/ч 35446, г. Киев, ул. Чкалова, 55. С собою иметь летную и медицинскую книжки. На руки выдать личное дело в опечатанном виде». Адрес знакомый – отдел кадров 69-ой ВА ВВС.

Интересно, чего там хотят? И почему меня направляют в 69-ой ВА? А как же с Космосом? Ведь я уже начал готовиться к углубленной медкомиссии. Занялся вплотную спортом, даже немного математикой. В общем, настроился. А тут вдруг неожиданный вызов совсем в другое место. В жизни бывали случаи, когда находился в неведении и скорее хотел все узнать, но в этот раз особенно не терпелось. Выписывают командировочное предписание, забираю личное дело, книжки и утром в 6 июня отправляюсь в путь. По указанному адресу явился в 13.15. Немного ожидаю (перерыв на обед), затем получаю пропуск и направляюсь в отдел кадров. Вхожу в помещение с тыльного входа. Узкий длинный коридор, лестница, часовой, нужный кабинет. Все здесь знакомо. Много раз бывал. В эту армию меня направили по окончании КВВА. Здесь испытал первую неудачу и первые радости. Тут же впервые в Орденском зале участвовал в подготовке к крупному командно-штабному учению летом 1960 года.

Вхожу в кабинет кадровиков. Дело ведет майор Малин. Некоторое время он не обращает внимания на меня, затем просматривает мое личное дело, медицинскую и летную книжки. Молчим. Смотрю на него, старательного, полненького, лысеющего офицера в очках. Стараюсь понять человека. Улавливаю знакомые, присущие многим канцеляристам (особенно в наше время, когда проходят бесшабашные массовые увольнения офицеров) черты: чрезмерное прилежание, способность к угодничеству, боязнь начальства, страх, как бы не уволили, для чего готов на все.

Наконец, просмотрев документы, он удаляется в соседний кабинет к зам. начальника отдела кадров полковнику Генералову. Минут через 15 возвращается. Спрашиваю: «Что Вы хотели предложить?» Отвечает: «Инструктором в училище». Я мог всего ожидать, но не этого.
Десять лет назад меня направили после окончания училища инструктором-летчиком в КВВА. После этого учеба в академии, зам. командира эскадрильи, начальник разведки полка, офицер управления дивизии – и вдруг снова возврат к прошлому. Это не государственный подход. Совершенно не учитывают высшую подготовку в академии и оперативную подготовку, полученную уже после ее окончания во время учений войск. Это была пощечина. С гневом прощаюсь с этим человеком, который только и мог сказать в конце: «Да, да, я понимаю, с Вашей подготовкой – это не должность, но если бы Вы согласились, нас бы вскоре заставили Вас повысить в должности». Отвечаю ему: «Зачем Вы распечатывали личное дело и морочили голову мне три часа? Сказали бы сразу, что и как».

Направляюсь после него в г. Васильков к Сагану. И здесь началось главное. У него я узнаю, что меня предлагают уволить в запас, но командир дивизии полковник А. Д. Коротченко и начальник штаба А. М. Беликов категорически против. Они считают это преступлением.

Итак, прослужив в армии 12 лет, не имея ни одного взыскания, в расцвете лет (был 31 год), я подлежу увольнению. Я любил армию, жил ею. Стремился к постоянному совершенствованию, не получал ни одного упрека от командиров и товарищей, что отстаю от современности, и в итоге мне подготовили наказание – увольнение в запас. Возможно, что это решение, а точнее, умозаключение одного человека, которому лень что-то предпринять. Однако оно потрясло меня до основания. Я имел возможность за последние годы наблюдать, как зачастую увольняли из армии перспективных офицеров.

Через некоторое время А. Саган дал понять, что все устраивается. Кажется, придумали, как «перепрятать», устроить, сохранить меня для армии. Но потрясение не проходит. Размышляю: «Кто виноват? Что же творится в армии? Наравне с непригодными для воинской службы офицерами увольняют тех, кто еще может быть полезным. Какое головотяпство!» К сожалению, это была реальная обстановка в Вооруженных Силах.

Продолжается борьба с самым неприятным чувством – сознанием, что ты безработный, здоровый, молодой, любящий армию, с юных лет воспитанный на военных традициях, понимающий политику партии, государства, назначение Пролетарской армии. Побывав в детстве под пятой врага, я еще тогда решил посвятить жизнь защите своей Родины, связать свою судьбу с Советской Армией. Теперь попадаю под увольнение.

С 13 июня согласно положению был лишен денежного довольствия. Семья начала проживать небольшой запас. Жена в этом году не работала из-за неопределенности в моей службе.

Мне обстановка совсем неясна: то вызывали в мае на Военный Совет, где утвердили кандидатом в космонавты, то вдруг – уволить в запас. Запас не пугает – дело не в этом, не в материальных трудностях, которые в первое время неизбежно возникнут, так как я не получу пенсии. Дело в несправедливости, с которой нужно бороться.

25 июня сообщили о введении меня в штат на должность командира авиазвена в другом полку, кажется Краматорском, для получения денежного довольствия.

Продолжаю ходить на службу, нахожу для себя работу в штабе, присматриваюсь, примериваюсь. Понимаю, что если такими темпами будет сокращаться авиация (времена Хрущева), то неминуемо придется расстаться с небом. Нужно готовить себя к нелетной службе.

Условия к этому были подходящие. Уволился в запас начальник штаба полка подполковник А. Н. Добычин, его заместитель майор Шляховой долго болел. Командир полка полковник Матвеев поручил мне вести штабные дела, учитывая, что я успел почти год проработать в штабе дивизии. Я охотно принял на себя новые обязанности, не ведая о том, что их выполнение станет пробой сил перед длительной штабной службой от полка до Главного штаба Войск ПВО страны.

Исполняя обязанности по штабу, я продолжал ожидать вызова в Москву. Настроение улучшилось. Я начинал всерьез мечтать о Космосе. Кому из летчиков в ту пору не хотелось стать космонавтом! Советский народ гордился своей победой в Космосе. Имена первых в мире космонавтов Юрия Гагарина и Германа Титова были у всех на устах.

В конце июня пришел вызов, и я прибыл в Центральный научно-исследовательский авиационный госпиталь (ЦНИАГ) для прохождения комиссии. Честно сказать, уверенности в том, что пройду медкомиссию, не было, хотя со здоровьем было вроде все в порядке. До нас, летчиков, доходили слухи о строгости всестороннего отбора кандидатов не только по медицинским данным, но и по другим качествам. Вскоре убедился в этом воочию.

В госпиталь в течение трех-четырех дней прибывали группы кандидатов из разных военных округов. Прибывших сразу же, с дороги, пропускали через углубленный медосмотр и «отсеивали». Многим ребятам не пришлось задержаться в госпитале даже на сутки. А некоторые возвращались домой даже с заключением о негодности к летной работе.

Меня удивило большое количество прибывающих кандидатов. Оказывается, среди них были и представители различных профессий, не имевших отношения к летному делу: геологи, метеорологи, медики и др. Уже в то время были видны большие перспективы изучения человеком Вселенной, для чего требовались исследователи различных профессий.

Мне повезло, что я попал в небольшое число подающих надежду – всего шесть человек. Из этой шестерки трое – капитан Валентин Бондаренко (ЛенВО), ст. лейтенант Виктор Ершов (БелВО) и я (КВО) – продержались дольше всех и прошли всю программу исследований в госпитале, остальные более одной недели не задерживались.

Наша палата на шесть человек размещалась на втором этаже. К каждому из нас был прикреплен врач-терапевт, который вел историю болезни, ежедневно общался с нами, составлял программу исследований. Моим врачом был подполковник Андриан Федорович Федотов, ниже среднего роста, в очках с толстыми стеклами. Я его недолюбливал. Каждый раз при встрече он задавал мне одни и те же вопросы, а я отвечал ему, то, что считал нужным. Говорили, он вел в свое время Гагарина.

Исследования проводились по плотному графику. Мы не имели права раскрывать друг другу их содержание (сейчас смешно видеть в этом сверхсекретность). Складывалось такое впечатление, что перед врачами стояла задача «завалить» кандидата любой ценой. Сложными и неприятными были проверки у психиатра и лора. Проверка вестибулярного аппарата проводилась, в основном, на горизонтальных качелях и центрифуге.

Пробыли мы в ЦНИАГе почти месяц и все трое покинули госпиталь по одной причине – не прошли медкомиссию. У капитана Бондаренко при фотографировании обнаружили осколок из дерева под кожей на голове. Он так и не вспомнил, когда и каким образом попала эта щепка в голову. У Ершова была не менее смешная история, у меня в левом глазу нашли какие-то пятнышки, якобы осложнение после гриппа. Плюс ко всему – превышение роста на 10 см и веса на 10 кг. В то время еще не пошла в серию ракета-носитель, способная вывести на орбиту космический аппарат увеличенных размеров. Это объяснение тогда выглядело вполне правдоподобным.

В период нашего пребывания в госпитале там иногда, на плановых медосмотрах, находились Ю. Гагарин и Г. Титов. Во время прогулок по двору-садику их окружала толпа летчиков, брали автографы.

Итак, получив устное заключение мандатной комиссии, мы возвращались по своим полкам, чтобы начать новый виток в службе.

Перелом в 1962 году

После возвращения из ЦНИАГа я впервые серьезно подумал о своей будущей службе. Авиацию продолжали сокращать. Потребовалось несколько лет, чтобы разобраться в обстановке и восстановить ВВС на своем законном месте в ряду других видов Вооруженных Сил. Перспектива возврата к летной работе становилась для меня нереальной, 2-й класс я так и не получил. Необходимо было самому определять судьбу своей дальнейшей военной службы. Я четко понимал, что ее придется продолжать только на штабных должностях, причем начинать нужно с азов, с первичной должности. Были предложения в штаб дивизии (Васильков), поговаривали о штабе армии. Наконец, в ноябре 1962 года приказом командующего армией я был назначен заместителем начальника штаба в 179-ый иап в г. Стрый, 28 корпус ПВО (г. Львов). С этого времени и началась моя штабная служба, которая продолжалась 24 года.

Переход в штаб был достаточно болезненным и, чтобы быстрее приглушить эту боль, я старался как можно больше работать, внести разнообразие в свой труд. Я заставлял себя привыкнуть к новой профессии, полюбить ее, доказать, что летчикам под силу и это ремесло и что можно быть полезным и на этом поприще. Пройдет время, и я приду к выводу, что штабная работа объемна и увлекательна, интересна и необходима. Сегодня я считаю, что эта работа, особенно на должностях начальников штабов, несравнима по своей нагрузке и широте охвата ни с одной должностью в армии, кроме командира (командующего). Она требует больших знаний, активности и открывает доступ ко всем сферам управленческой деятельности, заставляет постоянно совершенствоваться во всех предметах военного искусства, вырабатывает пунктуальность, логику мышления, способность четко излагать свои мысли. Кроме того, она учит общению с личным составом подчиненных штабов, подразделений и частей, со всеми категориями военных, рабочих и служащих армии.

Именно в штабе начинаешь овладевать планированием боевых действий, выполнять многие функции, требующиеся от военного руководителя. Офицеру-штабисту предоставляется редкая возможность повысить свою культуру и выработать в себе ценные качества, в частности, исполнительность и точность, необходимые не только на военной, но и гражданской службе.

Служба в 179-ом ИАП (г. Стрый)

По пути в полк, как и было предписано, явился в штаб корпуса в г. Львов, чтобы представиться начальству. Все руководство корпуса было на совещании, и мне сказали, что знакомство состоится на месте, в процессе службы.

В Стрый прибыл поздно вечером 3 декабря. Дежурный по ОБАТО, симпатичный, стройный, высокий лейтенант, автомобилист Геннадий Легких (в 1992 году закончил действительную военную службу в ВПВО в звании генерал-майора) проводил меня в гарнизонную гостиницу, вскоре меня поселили в профилакторий летного состава, где я жил до получения квартиры и переезда семьи из г. Овруча. В дальнейшем наши пути с Геннадием Ивановичем Легким будут пересекаться до конца службы.

На следующий день представился командиру полка подполковнику Владимиру Фомичу Гадушнику, его заместителю по политчасти майору Николаю Дмитриевичу Брюзгину, начальнику штаба подполковнику Халиулину. Познакомился с другими товарищами. Майор Николай Никитович Усенко – с первого момента он тепло отнесся ко мне, и мы на всю жизнь оставались друзьями. Николай Никитович умер осенью 1992 года в г. Киеве в звании генерал-майора. Командирами эскадрильи были майоры Артем Левонович Торосян, Геннадий Федорович Никулин и Владимир Петрович Бойко. Старшим штурманом полка был майор Анатолий Михайлович Дубинин. С командирами звеньев, летчиками, инженерами, штурманами и техниками знакомился в процессе работы. На вооружении в полку было две авиаэскадрильи самолетов Су-9 и одна Як-25п. Оба типа самолетов для меня новые. Пришлось сразу приступить к их изучению.

Сейчас трудно вспомнить в деталях разговор с командиром полка, общий смысл – нужно много работать, так как у меня почти нет опыта и т.п., в общем, заметной радости от моего появления я не почувствовал. Сменил я очень опытного майора Будаева (старше меня на девять-десять лет, уволился в запас). Аналогичная реакция на мое назначение была и со стороны начальника штаба. Подполковник Халиулин принадлежал к тем людям, которые считали себя незаменимыми. По возрасту начальник штаба был старше всех в полку (кажется, 45 лет), командиру – около 40, начальник политотдела моложе, остальным летчикам от зам. командира полка Н. Н. Усенко до рядового в пределах 30 лет. Многие командиры и подчиненные заканчивали вместе авиаучилища. Это Е. Николаев, И. Елькин, И. Угнивенко, В. Гриценко, А. Карпеев, Г. Кордели, В. Маслов, И. Кващук, А. Курилин, В. Залука, А. Конев, В. Штепо, Ю. Савин, А. Новиков и др.

Оценив обстановку, я пришел к выводу, что ожидать от начальника штаба помощи бесполезно. Поэтому нужно было ко многим секретам нового ремесла находить подход самому, опираясь на хорошее знание задач, стоящих перед полком, и путей их решения. Нельзя сказать, что у меня совсем не было опыта штабной работы. До Стрыя пришлось сталкиваться с отдельными вопросами во время службы в 113-ом иап (ВВС) и 266-ом иап ПВО, а также при непродолжительной службе в штабе 19 дивизии ПВО. Я уже имел представление о командных пунктах авиачастей ПВО, так что для начала, хотя и слабый, но багаж был. Главное, необходимо было найти пути, выработать план или методику работы. Я понимал, что нужно создавать крепкий фундамент штабиста в полку на «черновой» работе. Годы подтвердили правильность взятого мною курса.

Опираться же решил на всех, кто в чем-либо готов был мне помочь и мог оказаться полезным. Во многом помогли майор Н. С. Козин, командиры авиаэскадрилий, руководство полка, писари Феликс Лайзан и Иван Зозуля. Присматривался ко всем и перенимал от них все, что было возможно.

Круг вопросов, которыми приходилось заниматься, расширялся. Руководство расчетом КП, участие в организации и проведении полетов, внутренняя караульная служба, учебная база, казарма, порядок на аэродроме – все это не могло остаться без внимания, все входило в круг обязанностей заместителя начальника штаба. Постепенно привыкал к людям, подружился хорошо с летчиками. Служба в этом полку сыграла свою положительную роль, я разобрался во многих вопросах и тонкостях штабного ремесла на начальной ступени штатной должности – заместителя начальника штаба. В дальнейшем шло закономерное продвижение на высшие штабные должности. Служба в Стрыйском полку оставила самые приятные воспоминания. Напряженная работа сочеталась с хорошим отдыхом. Жили в дружной полковой семье. Запомнилось множество событий и имен товарищей, с которыми до сих пор поддерживаем связи. Там зарождались ростки нового направления моей будущей службы, формировались взгляды, познавались человеческие характеры и сложные взаимоотношения между ними, появилось желание достигнуть максимально возможных высот на этом поприще. Там я впервые начал записывать свои мысли и выработал привычку работать с блокнотами, которые теперь так пригодились. Первый из них и сохранил память о некоторых событиях, которые я воспроизведу в этом повествовании.

Командиром корпуса был уже известный в то время в Войсках ПВО страны генерал-майор авиации Владимир Никитович Абрамов, позже генерал-полковник авиации – заместитель Главнокомандующего Войск ПВО страны по ВУЗам. Представился я генералу через 10–15 дней, когда он приехал в полк на полеты. Он выслушал мою «историю», внимательно осмотрел меня и сказал: «Ну что же, работай теперь здесь». Комкор в то время еще летал. Это был симпатичный, рослый, седой боевой генерал, сдержанный и рассудительный. Умел строго спросить с подчиненных и, когда надо, поддержать человека. Это было очень заметно по нашему командиру полка, который справлялся со своими обязанностями, благодаря вмешательству и поддержке комкора, а также удачному подбору заместителей и помощников.

Владимир Никитович любил охоту, они с Гадушкиным часто проводили отпуска на охоте в Карпатах. Оба – участники Великой Отечественной войны. Гадушкин в войну летал на бомбардировщиках, а Владимир Никитович на истребителях. В одном из боев над Кубанью он вывез с немецкой территории своего командира после вынужденной посадки. В конце войны Владимир Никитович женился на полячке Ядвиге, за что имел много неприятностей, задерживался в продвижении по службе и званиях, но жену не оставлял. В 1975 году Ядвига внезапно умерла. После службы в 28 корпусе ПВО (г. Львов) Владимир Никитович стал зам. командующего 8-ой ОА ПВО (г. Киев), командующим 14-ой ОА ПВО (г. Новосибирск), затем пробыл два года во Вьетнаме в качестве старшего группы Советских военных специалистов (СВС). Много лет мы прослужили с ним вместе в Войсках ПВО, часто встречались уже генералами и решали общие вопросы, особенно когда вместе работали в Главкомате Войск ПВО.

Начальником штаба корпуса был генерал-майор Андрюшин, с ним я встречался не более двух-трех раз, затем на его место после окончания академии Генерального штаба прибыл полковник Чучкалов – бывший адъютант Маршала Советского Союза Бирюзова. Генерал Андрюшин был небольшого роста, подвижный, деятельный, повидавший виды человек. Запомнился один поучительный эпизод. Когда начальник штаба подполковник Халиулин ушел в отпуск спустя полмесяца после моего вступления в должность, то решением комполка временно исполняющим должность начальника штаба был назначен не я, как заместитель, а начальник связи полка майор Константин Киселев. Генерал Андрюшин, находясь в полку и узнав об этом, отменил решение командира и приказал исполнять обязанности начальника штаба мне. Его решение было исключительно кстати. Я часто с благодарностью вспоминаю это вмешательство генерала, которое подняло мой авторитет в глазах личного состава и пошло на пользу делу. В своей дальнейшей службе я следовал его примеру.

Генерал Андрюшин после перехода на службу в штаб армии в Киев трагически погиб. Нелепо оборвалась жизнь и майора Киселева.

Зам. комкора был генерал-майор авиации Горячко, начальником политотдела – полковник, а затем генерал И. С. Румянцев.

Из других товарищей хотелось бы выделить начальника разведки корпуса полковника Лужко. С ним часто приходилось общаться по работе. Он очень добросовестно относился к своему делу, болел за него. Ему нравилось, что я проявлял повышенное внимание к предмету разведки в ходе командирской подготовки с летным составом полка.

Но возвратимся к полку и некоторым событиям 1963 года. Этот год проходил для меня в заботах, знакомстве и освоении должности. Теперь я чистый штабист. Правда, мысль о возвращении к полетам еще не покидала меня, теплилась надежда при первой же возможности бросить штаб. В сентябре проходил медкомиссию и был признан годным к летной службе без ограничений. К этому времени демобилизовался начальник штаба Халиулин. На его место был назначен подполковник Василий Трифонович Лавриненко, временно отстраненный медицинской комиссией от полетов на сверхзвуковых истребителях.

Лавриненко прибыл в полк немного раньше меня с севера по замене на должность зам. командира полка по летной подготовке. Он был похож на цыгана, выше среднего роста, широкоплечий, плотный, с большими черными выразительными глазами, жизнерадостный, общительный и доверчивый человек. Нам было известно, что в период службы на Севере он дважды катапультировался, лежал в госпиталях и, выздоравливая, снова возвращался к летной работе, но последствия давали себя знать. Василий Трифонович не был подготовлен к назначению на должность начальника штаба полка, да и не собирался долго оставаться на этой должности. Его назначили на эту должность временно.

Генерал В. Н. Абрамов приказал, несмотря на официальное назначение Василия Трифоновича, исполнять работу начальника штаба мне. Он объяснил, что назначение Лавриненко вынужденное и временное, просто его некуда устроить на эти восемь месяцев отстранения от летной работы. Случилось так, что и после этого срока Василий Трифонович не был полностью допущен к полетам (только на дозвуковых скоростях). Он стал летать на спарках в качестве инструктора, что было очень выгодно для полка. Мы работали с ним дружно, как правило, вместе проводили свободное время семьями. Василий Трифонович был очень веселым в компаниях, любил выпить, в разговорах применяя удачные эпитеты и сравнения. Например, на вопрос, больно ли переносится операция по удалению гланд, он отвечал, что это очень просто делается: открывается рот и человеку, как собаке, вырывают из гортани то, что не нужно, т.е. гланды. При этом он демонстрировал движения на себе. Или чтобы убедить нас в том, что у него много денег, он говорил: «У меня их столько, что хватит на билет до Луны, если ехать поездом!» Василий Трифонович трагически погиб с капитаном Коневым в авиационной катастрофе на УТИ МиГ-15 там же в Стрые, в 1965 году. В ту смену он не должен был летать. Командир полка полковник Гадушкин не разрешал ему летать и на дозвуковых самолетах, чтобы он больше сосредотачивался на штабной работе (меня в полку уже не было). В тот декабрьский вечер ему уступил свой полет генерал В. Н. Абрамов. Лавриненко на радостях бросился к самолету, сунув книжку, которую читал, за борт куртки. Посторонний предмет, оказавшийся в кабине, сыграл роковую роль. Книга попала под штангу рулевого управления, летчики оказались в ловушке в кабине неуправляемого самолета. Мы виделись в последний раз с Василием Трифоновичем в начале ноября в Киеве на подведении итогов. Тогда же он обратился, посоветовавшись со мной, к командующему армией генералу А. И. Покрышкину с просьбой перевести его на летную должность в Кайдаки на самолеты МиГ-17п. Ему пообещали. Он очень обрадовался. Но его мечта так и не осуществилась – жизнь оборвалась раньше.

24 июля 1963 года произошел редкий и очень опасный случай, едва не окончившийся тяжелыми последствиями для полка. Был произведен непреднамеренный пуск четырех ракет капитаном Курилиным с Су-9 по своему самолету МиГ-21 ВВС, который в качестве контрольной цели для корпуса летел по маршруту Луцк – Мукачево на высоте 16–18 тыс. м. Оперативным дежурным на КП полка в этот день был майор Н. С. Козин. В то время запрещалось поднимать по контрольным целям дежурные истребители с боевыми ракетами (были случаи, когда сбивали своих). Я прибыл на КП, когда самолет взлетел. Козин доложил о получении приказа – поднять на перехват с ракетами – от ОД корпуса полковника Мазина и генерала Горячко. Курилина удачно навели на цель. Летчик прицелился и произвел пуск, забыв о предосторожностях, необходимых при полетах с боевыми ракетами. Все четыре ракеты сошли с направляющих и устремились к «цели». В этот момент летчик сообразил, что случилось и, когда еще ракеты находились в луче РЛ прицела, т.е. управлялись, он резким отворотом самолета (луча) «сбил» их с курса, чем спас МиГ-21. Две ракеты взорвались в воздухе, не причинив повреждений МиГ-21, а две поломались от перегрузок, их части упали на землю. Долго пришлось нам «дрожать» за последствия. Много хлопот принесли неразорвавшиеся боевые части, их нужно было разыскать в районе падения, чтобы не подорвались мирные жители. Нужно было собрать также и секретные детали. О факте пуска стало известно оперативному дежурному ПрикВО. Мы доложили комкору. С группой солдат я выехал на поиски в район Червоноград – Каменко – Бугская. Опрашивали жителей. Помогали ребята. Пришлось прибегнуть к хитрости. Собрал ребятишек на окраине одной деревни, положил перед собой пистолет, высыпал несколько горстей патронов к нему. Надо было только видеть, каким огнем загорелись глаза детей! Им было обещано за показ места, где падали детали ракет, или за каждую возвращенную деталь несколько выстрелов. В тот день мы много изъездили с ребятами по лесу, побывали на местах всех пожаров, случившихся за последние время в этой местности, нашли многие детали, даже боевую часть одной из ракет. Впервые мне пришлось увидеть места, где творили свои черные дела бендеровцы (1944–1949 гг.). Мы видели дотла сожженные деревни, недоверчивых, настороженных людей, а ведь это был уже 1963 год! После этого выезда поиски были прекращены. Мы вздохнули спокойно. Пуск ракет остался на многие годы нашей полковой тайной.

Служба в полку проходила однообразно, как и везде в армии. Живешь и действуешь по строгому распорядку, работаешь с одними и теми же лицами, товарищами. Дополнительную нагрузку создавал себе сам, старался загружать себя буквально всем, с чем можно встретиться в полку, узнать как можно больше ранее неизвестного, не отказывался от партийных и других общественных поручений, стремился хорошо познакомиться со всеми летчиками, техниками, штурманами. Постигал штабное ремесло. В полку оно не такое сложное, но принципы работы офицера штаба начинают отрабатываться именно здесь, в полковом звене. Изучал планирование боевой подготовки и тактику боевых действий, тренировался в составлении замыслов учений. Я понимал, что все события необходимо тщательно анализировать, без этого невозможны совершенствование и движение вперед.

Присматривался к работе старших товарищей, особенно командира полка, замполита, интересовался периодической печатью. Но основным объектом изучения оставались все же люди. По долгу службы приходилось много общаться с солдатами. Знал их почти всех, и отличных и нерадивых, часто встречался с ними в казарме.

В то время состоялось Постановление правительства, которым разрешался добровольный призыв в армию женщин. После окончания Великой Отечественной войны женщины на военную службу не призывались, хотя и были редкие случаи продолжения воинской службы теми из них, которые были призваны в армию в годы войны. Появились и в нашем полку две девушки из Закарпатья. Одна – Нина, блондинка, была на должности писаря в строевой части, другая – Галина, брюнетка – фотолаборанткой.

Долго не пришлось ждать, чтобы убедиться в качественном и продуктивном труде этих двух застенчивых и симпатичных девушек. Первое время нам было непривычно видеть в полку девушек в военной форме. Помню такой курьезный случай. При подготовке документов на перебазирование полка, в ходе учения и составления строевой записки, недосчитались одного солдата. Начальник строевого отделения капитан И. Т. Глущенко вместе со своим писарем Ниной потратили на поиски несколько часов, встревожились не на шутку. Позвали меня на помощь. Проведя вместе с ними некоторое время и ломая голову над тем, где потеряли человека, до меня дошло, что мы ищем в списках подразделений пропавшего мужчину и забыли, что в полку, в самой строевой части, служит женщина, которая выпала из учета. Пропавшим рядовым и оказалась Нина. Долго потом смеялись.

Второй забавный случай с ними же произошел чуть позже. Проходя мимо двери строевой части, я услышал песню чуть ли ни во весь голос. Открываю дверь и глазам не верю. Начальник сидит за одним столом, писарь за другим, и оба поют. Оказывается, капитан Глущенко имел привычку «мурлыкать» напевы. Нина решила ему подпеть, тот громче с переходом на слова, она еще громче и получился дуэт среди рабочего дня. Разве не доказательство, что с женщинами и труд мужчин спорится.

Впоследствии женщин в армии становилось все больше. Расширялся диапазон возраста их призыва, снимались другие ограничения, ширился список армейских специальностей, которые укомплектовывались ими.

Позднее женщин можно было видеть в качестве медперсонала, связисток, писарей, планшетисток командных пунктов, спецлаборанток, контролеров на контрольно-пропускных пунктах, в складах и т.д. Особенно женщины выручали в отдаленных подразделениях связи, зенитно-ракетных дивизионах, радиолокационных ротах. Они шли на восполнение недостающих по призыву мужчин. Большинство из них являлись женами офицеров. Не думали мы тогда, что со временем женщины в военной форме будут составлять значительную часть личного состава Вооруженных Сил. В 80-х годах уже появятся женщины в званиях офицеров и прапорщиков, а общее их количество в армии будет исчисляться десятками тысяч.

Призыв на службу женщин оказался неожиданностью для Вооруженных Сил, застал их неподготовленными для принятия такого контингента. Особенно плохо было с обустройством женщин. Ведь весь быт был рассчитан на мужчин. В спешном порядке шло оборудование общежитий. В этих целях приспосабливались частично солдатские казармы, или подыскивались другие помещения.

Появление женщин принесло немало хлопот командирам. Нужно сказать и о том, что их появление в войсках нарушило относительное спокойствие. Теперь, к ряду привычных нарушений в поведении военнослужащих, прибавились нарушения на нравственной почве. И при строгом оке партийных органов немало офицеров привлекалось к ответственности за любовные романы. Для некоторых офицеров это заканчивалось даже окончанием военной карьеры. Нередко жертвами становились перспективные командиры. Женщина и в армии оставалась, как нечто сокрушительное даже для самых самоотверженных вояк.

Требовалось время, чтобы мужчинам попривыкнуть быть рядом с женщинами, постепенно приспособиться и уменьшить свои «потери».

Большую пользу принесла работа на совмещенном командном пункте (ИА, ЗРВ, РТВ). Этот КП явился своего рода лабораторией познания тактического применения родов войск ПВО страны, их взаимодействия. Здесь предоставлялась хорошая возможность изучить ЗРВ, РТВ, понять азы взаимодействия. Впоследствии, когда мне пришлось работать на КП тактического соединения, фундамент, заложенный на стрыйском КП, помог быстро освоиться. Жаль, что таких КП – полигонов для будущих командиров и начальников штабов было слишком недостаточно в войсках ПВО.

Схематически моя служба выглядела так: в летные дни выезжал за полтора часа до начала полетов (дневных или ночных) на аэродром, после разведки погоды и указаний (предполетных) летному составу и штурманам ехал на командный пункт и возглавлял работу расчета командного пункта по обеспечению полетов. Главными действующими лицами на КП были штурманы наведения, в обязанности которых входило наведение истребителей и обеспечение безопасности полетов. Мне нравилась работа на КП, вскоре я сам увлекся процессом наведения истребителей на цели. Роль начальника штаба, которую приходилось исполнять в Стрыю на КП, очень ответственна. Он является первым помощником руководителя полетов, постоянно держит связь со всеми органами управления (СКП, РСП, ПН), должен знать местонахождение каждого самолета, контролировать действия летчиков на маршрутах, в пилотажных зонах, на перехватах, обеспечивать безопасность и т.п. Обычно держишь связь с вышестоящим КП, взаимодействующими аэродромами и частями обеспечения полетов. В любой момент начальник штаба имеет право взять управление экипажем, но для этого нужна специальная подготовка. Бывали разные случаи. Наконец, начальник штаба ведет непосредственную подготовку штурманов наведения, отвечает за состояние оборудования, слаживание расчета командного пункта. В повседневной работе согласовывает действия авиационного полка с усилиями частей других родов войск в интересах выполнения общей боевой задачи. Безусловно, самым главным показателем выучки расчета КП является способность своевременно обнаружить воздушную цель, подать команду на подъем истребителя-перехватчика в воздух и на установленном рубеже (как можно дальше от объекта) перехватить цель, обеспечив истребителю условия для атаки и уничтожения.

Основной профессией на КП иап и на ПН является штурман наведения. Офицеры-штурманы наведения должны обладать особыми данными и качествами, так как от них во многом зависит успех выполнения задачи летчиком. Они должны в совершенстве знать тактику свою и противника, быстро реагировать, оценивать положение своего перехватчика и цели в воздушном пространстве, чтобы дать команду на маневр, удобный для атаки. Штурман наведения должен быть по профессии летчиком (хотя допускаются и отступления), здоровым физически, решительным и смелым, волевым и настойчивым, обязательно иметь авторитет среди летчиков, завоеванный своим искусством. В этом случае летчик доверяет штурману, а уверенность штурмана передается летчику, и он прикладывает все усилия, чтобы успешно выполнить задание.

Мне пришлось видеть многих штурманов наведения, и я всегда был сторонником того, чтобы эта категория офицеров укомплектовывалась именно по указанным принципам. К сожалению, нередки случаи, когда на КП иап попадали больные, вялые или даже недисциплинированные люди. И тогда происходил разрыв между летчиком и штурманом, решающими единую задачу, который, как правило, не приводил к успеху.

В современных условиях, вообще, чтобы сбить самолет противника, необходимо привлечь несколько десятков человек, для обеспечения надежной работы радиолокационных средств и средств связи. Прошли времена, когда от взлета до посадки летчик действовал в одиночку, и только от его мастерства и надежности самолета зависел исход боя. Чем дальше мы удаляемся от второй мировой войны, тем все более коллективным становится оружие.

Хотелось отметить и тот факт, что к штурманам начальство не всегда благосклонно, не все понимают их важную роль и оценивают их по достоинству. Ведь работа штурмана очень сложная, требует больших физических сил и нервного напряжения, а, следовательно, закономерного внимания к человеку.

В дни, когда не проводились полеты, я работал в штабе. Обычно это были дни предварительной подготовки или наземной учебы. Проводили занятия, тренажи, заседания методических советов, готовились к разборам или подведениям итогов за месяц, занимались организацией и бытом подразделений и др. На эти мероприятия (особенно на подведение итогов) к нам приезжали товарищи из вышестоящих штабов (корпуса, армии). Приезжали по разным поводам. Постепенно знакомился с ними, в дальнейшем еще долго приходилось общаться по службе с полковниками Садыриным, Ивановым, Здырко, Сингуром, Сажиным, Моисеенко, генералом Пазычко и многими другими.

Жизнь в полку проходила однообразно, новые люди появлялись не так уж часто. Командир полка полковник Гадушкин В.Ф. не отличался решительностью в проведении полетов, был излишне осторожен, и полк первые полгода, как правило, отставал с планом. Наверстывали план, когда командир уходил в отпуск (июль, август) и за него оставался Николай Никитович Усенко. Летчики с нетерпением ожидали этого момента. За время отпуска командира работа оживала, проявлялась изобретательность Никитича, успевали наверстать план налета, летчики выполняли программу.

Летали, конечно, иногда с отступлениями от правил, но в этих случаях все тщательно учитывалось, и предпринимались меры, чтобы обеспечить безопасность. Оригинальным было решение Николая Никитича сформировать группу из 20 экипажей и провести ее по кольцевому маршруту с посадками на аэродромах взаимодействия соседних объединений и своей армии. В итоге за один такой маневр группа осуществляла почти полумесячный налет полка, а летчики выполняли многие упражнения курса боевой подготовки, осваивали аэродромы взаимодействия, садились на них в различных метеоусловиях.

Помню, в то время приходилось осваивать перехваты малоскоростных высотных целей типа разведчиков У-2, перехваты и атаки на отставании скоростных целей типа УРС «Хаун-Дог» (США). Николай Никитич с интересом и творчески подходил к освоению всего нового. Это были сложные задания, летчики и штурманы с трудом овладевали искусством тактики, пилотированием самолетов и наведениями по таким целям. Приходилось много разбирать с Николаем Никитичем особенности каждого вылета, искать и находить наиболее приемлемую методику обучения летчиков и штурманов. В этом была большая заслуга заместителя командира иап, результат его смелого, творческого подхода к делу.

Мы старались накапливать и обобщать полученный опыт. Каждую задачу, которая ставилась перед полком, тщательно продумывали. Это касалось и подготовки отдельных летчиков к сложным видам полетов и полка в целом: взлеты ниже минимума, перехваты воздушных целей в «радиолокационной цепочке» на догоне или отставании, вывод полка из-под удара в минимальные сроки, подготовка к повторному вылету на аэродроме рассредоточения в минимальные сроки и др. Тогда я вел обобщенные записи и по настоянию комкора готовил статьи в журналы. Впервые в 1964 году была напечатана подготовленная нами с генералом В. Н. Абрамовым статья в закрытом журнале «Вестник ПВО».

У меня были самые тесные отношения с командирами эскадрилий майорами Бойко, Кордели, Никулиным, а также с другими командирами, инженерами и летчиками.

Нас миновали тогда авиакатастрофы, но аварии были. Одна из них необычная, даже теперь вспоминается с юмором. На вооружении полка были самолеты Су-9 и Як-25п. Учебных самолетов или «спарок» типа Су-9 долго не было. Затем получили одну «спарку» Су-9у. Однажды на ней вылетели зам. командира эскадрильи Е. Николаев и командир звена капитан Мельников. Полет был «по кругу». Провозился в качестве инструктора командир звена капитан Мельников. На участке между вторым и третьим разворотами на высоте 800 м летчики по непривычному в работе двигателя шуму решили, что он отказал, и, недолго думая, катапультировались. После катапультирования самолет в течение 11 минут без летчиков продолжал полет, затем аккуратно приземлился на ровной заболоченной площадке на виду удивленных, благополучно катапультировавшихся летчиков. Представьте себе самочувствие пилотов, которым еле-еле хватило высоты для раскрытия парашютов, а теперь наблюдавших с земли такое чудо, как заход на посадку и приземление самолета без летчиков.

Однажды при ночных полетах в облаках катапультировался капитан Иванов, попавший в непонятное положение. Был случай, когда летчики садились почти без горючего, нарушалась безопасность полетов и по другим причинам, но судьба берегла людей.

Я регулярно проходил медкомиссию и получал заключение «годен к летной работе без ограничений». Зам. начальника штаба, как и начальнику штаба, летать запрещалось. Но мне все же иногда удавалось полетать на учебно-боевых самолетах. Последний раз я летал 03.09.65 на УТИ МиГ-15 с капитаном Гриценко.

В полку был хорошо организован отдых. В выходные дни ездили на рыбалку на реку Свечу, Днестр и на озера, а в зимнее время охотились в предгорьях Карпат.

Шло время, меня хотели направить в другой полк на должность начальника штаба, но комкор и комполка не отпускали, говорили, что я получу скоро назначение в своем полку, так как в ближайшее время должен был решиться вопрос с В. Т. Лавриненко, который ожидал переосвидетельствования и полного восстановления на летной работе.

Однажды, в середине августа, меня вызвали к телефону. Говорил кадровик армии подполковник Сажин. Он задал мне вопрос, согласен ли я пойти на должность начальника штаба к Никитичу в Арциз. Н. Н. Усенко к этому времени был назначен командиром 90 иап в Арцизе. Я согласился. Сажин пообещал, что через час-полтора будет подписан приказ А. И. Покрышкиным. Не скрою своей радости. Я чувствовал, что уже подготовлен к этой должности. Часа через два Сажин сообщил о подписании приказа, предупредив, что комкор В. Н. Абрамов об этом не знает, так как он где-то на охоте. На ночные полеты я шел в восторженном настроении. Решил сразу не говорить о приказе командиру полка, с нкоторым тоже не посоветовались, видно, потому, что заранее не рассчитывали на его согласие.

Начались ночные полеты, их характер не требовал моего присутствия на КП, поэтому я находился на СКП (стартовый КП) рядом с Гадушкиным и все думал о том, как отреагирует он на мое назначение. Долго ждать не пришлось. Разговорились, коснулись интересующей темы, я спросил командира полка: «А почему все-таки Вы не отпускаете меня на должность начальника штаба?» Он ответил, мотивируя свое несогласие уже известными доводами: «Ты еще молод, еще успеешь, не торопись и т.п.» И тут я представился ему как начальник штаба 90 иап. Надо было видеть выражение Владимира Фомича, он бросился к телефону, начал вызывать кого-то по «Гитаре». Я сказал, что сейчас ночь, на рабочих местах уже никого нет, и звонить бесполезно. Тогда он стал искать комкора, который был на охоте. Разыскивал его в Ковел, где был полк ЗРВ, но найти и связаться с комкором не смог. Знаю, что были звонки и на второй день, но изменить уже никто ничего не смог.

Теперь меня начали задерживать в Стрыю. Лавриненко срочно был отправлен в госпиталь, затем в отпуск. Владимир Фомич приказал писарю штаба И. Зазуле снять копию с моей рабочей тетради. Писарь Ваня стал мучиться с переписыванием. Пришлось посоветовать, чтобы он переписывал, пропуская целые абзацы и листы. Ведь я знал, что Владимир Фомич никогда не будет пользоваться этой тетрадью и не заметит пропуска, зачем мучить человека. Затем Владимир Фомич дал мне задание написать 12 протоколов методических советов вперед на весь следующий учебный год. Пришлось написать.

Я готов был выполнить любое задание командира, зная, что впереди меня ждала интересная самостоятельная работа в должности начальника штаба авиаполка.

Краснодар-Армавир-Монино-Стрый. 1947–1965 гг.

Моя служба в Стрыю закончилась прощанием с личным составом на построении полка. Командир вручил часы. Впоследствии мы с женой долго будем вспоминать полюбившийся нам уютный гарнизон и веселую дружную жизнь в полковой семье. После недолгих сборов сдали контейнеры и в начале октября 1965 года всей семьей тронулись в путь, который пролегал через Львов, Одессу. В пути находились немногим более двух суток. Семья знакомилась с новыми местами по маршруту движения поездов, а мои мысли были заняты работой на новой должности начальника штаба истребительного авиационного полка. Вроде бы и привык уже к самому факту назначения, но волнение не покидало меня. Я понимал большую ответственность и задавал себе единственный вопрос – справлюсь ли, не подведу ли своего командира. В памяти старался сконцентрировать все свои познания по предстоящей штабной работе. Перебирал в мыслях опыт службы в ВВС на должностях начальника разведки – заместителя начальника штаба 191-го иап, в оперативном отделении штаба 19-ой д ПВО в г. Василькове, в 179-ом иап в г. Стрый. Собирал воедино весь свой «багаж» штабной службы. Составлял планы, с чего начну работу, и как буду строить взаимоотношения с летчиками, инженерно-техническим составом и командованием обслуживающих и обеспечивающих частей на новом месте.

Наше путешествие с тремя пересадками было завершено и мы оказались в авиагородке Червоноглинское, расположенном в пяти километрах от небольшого районного городка Арциз между Одессой и Измаилом. Если Арциз располагался в низине, то авиагарнизон с аэродромом – на верху, на ровном плато. В юго-восточном направлении до самого Черного моря простирались урожайные земли. Много было кукурузных полей, виноградников и фруктовых садов. Труднообозримые поля разделялись лесополосами на квадраты разной величины.

Нас приветливо встретили в авиагородке и временно разместили на жительство в летном профилактории – строении сборно-щитового типа, где семья и прожила несколько месяцев пока не освободилась квартира.

Здесь я встретился со своим другом Н. Н. Усенко, который прибыл сюда на должность командира полка двумя месяцами раньше. Начальник штаба подполковник Владимир Иванович Ларченко, узнав о снижении оклада (в то время понизили оклады начальникам штабов авиаполков), подал рапорт на увольнение. Поэтому и потребовалась такая срочная его замена. Ларченко был старше меня лет на десять. Считался опытным штабистом. Меня встретил недружелюбно – мол, посмотрим, что из этого назначения получится. К моему приезду приказа на его увольнение еще не было. Исполнял обязанности начальника зам. начальника штаба майор Евгений Жулего. Он занимал эту должность около шести лет, считался опытным офицером.

Полк был крепким, хотя гарнизон числился в армии одним из неблагоприятных в социально-бытовом отношении – плохо было с водой, отоплением, начиная с октября и до апреля, сырость и грязь, жилые домики в основном финские, жилой городок от аэродрома в 6 км, много хлопот доставляла перевозка людей. Зато край был богат вином. Торговали им повсюду – в чайной, по дворам, в совхозе «Комсомольский», рядом с жилгородком, летчики называли вино «чернилами». Продавалось вино по стабильной цене – 1 литр стоил 1 рубль.

В штабе полка я не обнаружил необходимого наследства. Не мог найти материалов тактических учений эскадрильи и полка. Ни Ларченко, ни Жулега не имели высшего военного образования, и это чувствовалось. Входил в курс дела постепенно, ничего не менял, присматривался. Штаб размещался в трехэтажном кирпичном здании. На первом и третьем этажах находилась учебная база. За учебной базой присматривал сверхсрочник, но перед самым моим появлением его перевели на другую должность, объясняя это устранением нарушения штатной дисциплины. Создавались искусственные трудности в нормальном содержании учебной базы. Вскоре я познакомился с руководством полка, его заместителями, командирами авиаэскадрилий майорами Павловым, Беликовым, Сотниковым. Начальником КП был капитан Бочков, командиром ОБАТО – подполковник Иван Иванович Кошель, старше нас с Николаем Никитовичем и опытнее. Полк, как организационная единица, был мне уже знаком, не новичок я был и в штабе. Однако приходилось волноваться, как воспримет мое назначение личный состав. Ведь я же сменил очень опытного, намного старше себя, начальника штаба. С подобной ситуацией встречусь не один раз и позже в дивизии, корпусе, армии и округе. Главное, нужно поскорее «вписаться» в коллектив, сдружиться с людьми, не уронив свой авторитет и не утратив возможности управлять людьми. Для начальника штаба авиационного полка очень важно установить правильные взаимоотношения с летным составом. Тот факт, что я сам бывший летчик, облегчал сближение с этим тонким народом, к которому нужно уметь подобрать ключи, иначе быстро сорвешься. А ключами этими для начальника штаба являются знание летной службы, справедливая требовательность, вежливость в обращении, умение разбираться в воздушной обстановке, объективность и честность в оценках и суждениях.

Летчики истребители-перехватчики очень ценят, когда начальник штаба разбирается в вопросах организации управления, умеет сам наводить истребители на цели, делать разборы наведений на перехват.

Мне все это было в определенной мере уже известно по службе в двух предыдущих полках, поэтому я продолжал следовать своей методике вхождения в должность. Оно облегчалось также и тем, что с командиром было достигнуто взаимопонимание еще в Стрыю. С Николаем Никитовичем Усенко мы почти одновременно вступали в свои должности в 90-ом иап. Нам обоим предстояло освоить новые должности и принести как можно больше пользы своему полку. Нужно было по ходу набираться знаний и опыта. Вдвоем это получалось быстрее и продуктивнее, чему способствовали наша большая дружба и взаимопонимание.

Работа осложнялась тем, что жилой городок находился далеко от аэродрома. Приходилось ежедневно перевозить автотранспортом свыше 200 летчиков, техников и служащих к месту работы и на обед в столовую в жилгородок. Несвоевременная и неполная подача автотранспорта вызывала возмущение у людей, приводила к нарушению распорядка рабочего дня. Забота о перевозке ложилась на начальника штаба. Сколько приходилось объясняться с командиром Отдельного батальона авиационно-технического обеспечения (обато) подполковником М. И. Кошелем по этому поводу. Имелись трудности и другого порядка.

Вблизи не было промышленных предприятий и буквально ничего нельзя было раздобыть из строительных материалов – цемента, досок, красок и др., которые были необходимы для поддержания в надлежащем виде помещений на аэродроме, учебной базы, казарм, солдатской столовой, дорог и т.д.

Гарнизон, а точнее, аэродром, по документам значился как «Червоноглинское», что соответствовало истине. Дожди и слякоть начинались во второй половине октября и продолжались до середины апреля. А какая грязь! Красная, липучая глина. Для некоторых семей изобилие вина являлось бедствием. Вино продавалось во многих торговых точках и в нашем гарнизонном буфете. Были «специалисты» и среди офицеров и прапорщиков, которые сами занимались виноделием и распоряжались вином по своему усмотрению. На этой почве в семьях часто возникали неприятности.

На очень низком уровне в городке находились коммунальные и другие услуги. Вода пахла сероводородом, в ней нельзя было даже сварить картошку (разваривалась), не говоря уже о том, чтобы ее пить. Большинство жителей городка ходили за водой в поселок «Комсомольский», где мужики могли «заправиться» попутно и вином, которое было в каждом дворе. Люди жили дружно. Летчики и техники на службе и в жилом городке всегда были на виду друг у друга. То же касалось и офицеров и их семей других шести воинских частей гарнизона, в том числе и полка транспортной авиации.

Я слышал раньше о большом трудолюбии личного состава 90 иап, а позже убедился в этом воочию. Несмотря на неважные бытовые условия, подавляющее большинство людей были большими тружениками, особенно большие нагрузки ложились на инженерно-технический состав, который часто привлекался к обеспечению приемов и вылетов маневрирующих авиачастей с севера на юг и обратно.

Полк был на хорошем счету в армии. Он входил в боевой состав 21-ой дивизии Противовоздушной обороны и дислоцировался на правом фланге боевого порядка соединения. Предназначался для отражения возможного удара средств воздушного нападения с южного направления. Штаб дивизии находился в Одессе на ул. Спортивной, недалеко от Штаба ОдВО и железнодорожного вокзала. В состав дивизии входили также части ЗРВ и радиотехническая бригада. Командиром дивизии был полковник, а с мая 1967 года генерал-майор авиации Н. С. Давыдов, его заместителем – полковник И. С. Силкин, начальником политотдела – подполковник И. Д. Стопников. Со временем произошли замены. Новые имена руководства дивизии я приведу ниже, а сейчас хочется продолжить воспоминания о полковой жизни.

Командир полка Н. Н. Усенко – добрейший души человек. «Никитич», так мы называли его между собой в г. Стрые, а я и в постоянном общении с ним, был замечательным летчиком, хорошо разбирался в технике, рационально планировал полеты, интересовался новой тактикой, много размышлял над вопросами повышения боевой эффективности авиавооружения. В то время наш полк имел на вооружении самолеты Су-15 (две аэ) и Як-28п (одна аэ). К людям Никитич относился всегда бережно, внимательно и в обращении с личным составом, по-моему, был даже излишне мягок. Видимо, профессиональная привычка объяснять летчикам особенности того или иного элемента техники пилотирования и поведения самолета лишила его краткости при даче распоряжений. Он делал их с растяжкой, долго разъясняя смысл задания и то, как его нужно выполнять. Работали мы с Никитичем дружно, всегда находили согласованные решения. Давно остался позади тот отрезок времени, но навсегда останутся в памяти наши добрые отношения и полное доверие, которые так необходимы между командиром и начальником штаба.

Зам. командира полка был подполковник Николай Федорович Никитенко, по характеру флегматичный, немного скрытный, мнительный человек, увлекался самолечением. Всю семью поил настоями «травок», которые приготовлял сам. В большинстве случаев делал это без надобности и невпопад. В сложной обстановке Николай Федорович становился подавленным, растерянным, нуждался в немедленной и основательной поддержке. Николай Федорович всегда неохотно оставался за командира, боясь происшествий, а они, как правило, и случались именно в этот период.

Начальник политотдела полка – подполковник Владимир Иванович Воронин. Он очень стремился стать командиром полка, пользовался любой возможностью попробовать себя на этом поприще и часто бестактно вмешивался в дела командира. Мечту свою Воронин не осуществил, списался с летной работы и был уволен в запас. Обосновался на жительство в Киеве. Мы с ним ни разу больше не встречались.

Зам. командира по летной подготовке подполковник Иван Иванович Понимаскин. Хорошо летал, но увлекался спиртным. Его преждевременно уволили в запас с ограниченной пенсией.

Моим заместителем был майор Е. Жулего, которого вскоре назначили начальником штаба иап в г. Кировске Крымской области. Когда у нас с командиром спросили мнение по поводу его нового назначения, мы сразу согласились. Для нас стало правилом – никогда не задерживать людей, если их выдвигают на высшие должности.

Сколько за службу пришлось встретить товарищей, которым в свое время не дали хода и они так и не смогли реализовать на службе все свои возможности.

Остальные три заместителя начальника штаба по боевому управлению майоры Бокин, Самосудов и Рыканов ограничивались только исполнением обязанностей во время боевого дежурства на командном пункте. Кроме дежурства их трудно было привлечь к другой работе в штабе или на командном пункте.

Начальниками КП полка были сначала капитан Бочков, а затем капитан Б. Н. Корнилов, высокопрофессиональный штурман, но неравнодушный к вину. Мне лично Борис Николаевич нравился своей порядочностью и честностью. Этим он подкупал меня и я прощал некоторые его слабости.

Штурманы были в основном сильные и трудолюбивые. Виртуозом своего дела запомнился старший лейтенант А. Козленко. Если бы он вел себя посерьезнее, то достиг бы более высокого положения. После увольнения из армии он работал в ГВФ в Москве. Большим мастером наведений был капитан В. Морозов, полная противоположность Козленко, спокойный, вдумчивый, неторопливый. Капитан В. Шкуренко был менее профессионален. Лейтенант Олег Шаповалов стал штурманом наведения недавно. О нем хочется сказать особо.

Как правило, штурманами назначались летчики, списанные с летной работы. Их не хватало, потому что большинство летчиков предпочитало уволиться из армии, не желая оставаться и служить на должностях штурманов наведения, а некоторым не позволяло здоровье. Поэтому приходилось искать «на стороне» из офицеров РТВ, желающих стать штурманами, иногда даже брали офицеров из авиационно-технического состава, которые должны были проходить специальную подготовку. Новые должности осваивались ими с трудом, а для некоторых были и вовсе непосильными.

Олег Шаповалов был исключением. Он в короткий срок овладел необычным для офицера радиотехнических войск ремеслом штурмана наведения. Помогли ему быстрая реакция, хороший глазомер, понятливость и большое желание овладеть этой сложной и почетной в полку специальностью. Скоро Олег сделался авторитетным штурманом у летчиков. Он даже обошел своих учителей в штурманском ремесле. При мне ему были присвоены воинские звания старшего лейтенанта, капитана, затем он стал зам. начальника штаба по БУ, получил звание майора и был назначен начальником КП иап. Штурман, майор Бешанов, отстраненный от летной работы за выпивки, наводил неплохо, но силенок при повышении напряжения во время полетов у него не хватало (продолжал пить), поэтому полностью на него нельзя было положиться.

Моя работа во время полетов проходила на КП. В Арцизе я овладел наведениями в полном объеме. Это помогло в работе на командном пункте полка со штурманами, где приходилось делать разборы после каждой летной смены и на общих разборах полетов. Когда были спорные ситуации, помогал разобраться как в ошибках наведения, так и в ошибках летчиков. Мне нравилось наводить да и получалось неплохо. Брал на себя сложные виды перехватов. С моим участием рождались летчики-перехватчики.

Надо было видеть радость пилота, который впервые перехватывал цель на максимальных скоростях полета и предельных высотах! Старался всегда брать на наведения командира полка, особенно, когда полеты производились в наиболее сложных метеоусловиях. В эти минуты мы с другом выполняли вместе одну задачу. На командном пункте я находился от начала и до конца полетов, на всех летных сменах.

После назначения майора Жулего на должность начальника штаба в Кировское мне несколько месяцев (9–10) пришлось быть без заместителя. Назначенный на эту должность по нашему с командиром иап ходатайству майор Иван Михайлович Елькин (списанный штурман полка) был недоволен новой должностью, рассчитывал на увольнение, работать не хотел, всячески уклонялся от служебных обязанностей. Все попытки сделать из него настоящего помощника так и не увенчались успехом. Особенно не любил он работы на командном пункте.

Командир обато подполковник Иван Иванович Кошель, имевший большой опыт и служивший в кадрах с войны, воспользовавшись доверием и нетребовательностью Никитича, постепенно все прохладней реагировал на нужды полка, недостаточно помогал нам. На этой почве мы с ним не поладили и прекратили личную дружбу.

Я не мог смириться с его спекуляцией отношениями с командиром полка. Никитич же продолжал с ним поддерживать хорошие взаимоотношения.

Тогда мы полностью жили интересами службы и посвящали себя только решению задач, поставленных перед полком. Перевооружились на новую технику, на самолеты Су-15, строили укрытия для самолетов по зонам. Строили новый командный пункт, облагораживали аэродром, служебный городок, много времени уделяли солдатскому быту в казарме.

Летом иногда делали выезды с семьями офицеров на берег Черного моря в Приморское. Рыбачили в озерах и поймах Дуная. Зимой охотились на зайцев. Председателем охотколлектива был техник полка по высотному оборудованию старший лейтенант А. И. Ибрагимов, «председатель Мао», как мы его звали. Он пользовался большим авторитетом среди охотников.

Семья жила несколько месяцев в летном профилактории, затем получили квартиру в старом двухэтажном доме, после выезда семьи Жулего, в которой и прожили до окончания моей службы в полку.

26 апреля 1966 года постигло несчастье младшую дочь, первоклассницу Олю. От падения на ограждение цветочной клумбы (толкнули) на перемене в школе у нее разорвалась селезенка. Врачи не смогли сразу поставить правильный диагноз, чем усугубили положение. Операция была сделана в ночь на 30 апреля, длилась более 6 часов, была тяжелой я тревожной. Делал ее молодой хирург Гогуленко Василий Пименович. Долго еще после операции врачи и вся семья боролись за жизнь Оли. В больнице, когда присматривали за Олей, у жены начались приступы желчнокаменной болезни.

Должности, которые мы занимали с Николаем Никитовичем, способствовали не только расширению нашего кругозора, но и круга знакомств. Теперь мы могли встречаться с начальством разных рангов, посещавших полк, вести непосредственно с ними разговоры о состоянии дел в полку. Нас вызывали на совещания, сборы в дивизию и армию, где мы имели возможность слушать старших командиров, участвовать в занятиях, общаться с сослуживцами по армии, обмениваться опытом работы со своими коллегами. На совещаниях по подведению итогов нам давали оценки за работу за год или период, указания по предстоящим задачам. Поездки на такие совещания всякий раз воспринимались нами приподнято, волнительно. Ведь едешь на встречу с командованием дивизии или армии, где служат опытные командиры и военачальники. Они проанализируют выполнение задач в полку и дивизии, а значит, оценят и твой труд.

Впервые с Н. Н. Усенко мы были на подведении итогов в армии за 1966 год. Я старался запомнить все детали того дня (30 ноября). Совещание началось в 10 часов утра в большом зале помещения штаба армии в Киеве на ул. Воздухофлотской. В зал вошел командарм генерал-полковник авиации А. И. Покрышкин. Ему отдал рапорт генерал-лейтенант авиации В. Н. Абрамов. В рапорте говорилось о том, что руководящий состав частей и соединений армии прибыл на Военный Совет для подведения итогов за истекший 1966-ой учебный год и для постановки задач на 1967-ой год.

Первым делал доклад член Военного Совета генерал-лейтенант Г. П. Данин. После 15-мин перерыва наше внимание приковал двухчасовой доклад командарма, в котором был сделан анализ решения задач армией в целом, родами войск и другими управлениями и службами. В числе передовых полков упоминается и наш. После командарма начальник штаба армии генерал-майор П. Т. Андрющенко объявил указы правительства и приказы командования о награждениях. Многим офицерам были вручены правительственные награды и подарки. Наградили и нас с командиром полка. Его – фотоаппаратом «Зоркий», меня – часами «Командирские». Вручая часы, командарм пожелал мне продолжать работать в том же духе.

На третий день сборов работа проходила по секциям. Когда мы находились в кабинете зам. командующего по авиации, к нам зашел А. И. Покрышкин. Командарм заострил внимание на обеспечении высокой боевой готовности, нещадно раскритиковал наши сетевые графики приведения полков в боевую готовность, с которыми мы явились на сбор. Досталось и нам с командиром за оповещение офицеров посыльными, на что уходило много времени. «Оповещение должно осуществляться от «одной кнопки» – потребовал командарм. Это означало, что надо переходить от «дедовского» способа, подъема и сбора по тревоге, к применению средств сигнализации, основанных на использовании радиоэлектронных средств.

Далее командарм спросил у командира полка: «Какое расстояние до аэродрома рассредоточения?» Командир: «25 километров». Покрышкин: «Сколько потребуется времени на прибытие туда передовой команды?» Командир: «1 час 20 минут». Покрышкин (возмущаясь): «Вот видите, это недомыслие устанавливать такой срок на 25 км». Покрышкин: «А что скажет начальник штаба?» Отвечаю: «Командир имел в виду время подготовки команды – 40 минут и время на передвижение – 40 минут». В зале смех. Командующий произнес свое привычное выражение: «Вы мне бросьте!»

Запомнилось подведение итогов в армии за 1967-ой год. Оно проходило в Киеве в конце октября. С докладами выступили командарм генерал-полковник авиации А. И. Покрышкин, член Военного совета армии генерал-лейтенант Г. П. Данин, командующие родами войск и другие. Нам с командиром пришлось покраснеть, когда делал доклад начальник службы безопасности авиации полковник Л. И. Устинов (бывший командир нашего полка). Устинов критиковал нас за слабую воинскую дисциплину, плохую методику, за коллективность управления полком и за какие-то распри среди руководства полка. Пришлось дважды подниматься, было стыдно. Мы недоумевали, к чему бывшему командиру нашего полка понадобились эти выдумки.

Когда авиаторы собрались у зам. командующего по авиации полковника Н. И. Шкодина для профессионального разговора, в кабинет неожиданно вошел А. И. Покрышкин. Командарм сразу вступил в разговор, при этом разрешил всем сесть и задавать вопросы. Сильный, с орлиным взглядом, развернутой грудью, энергичными движениями, он как бы подтверждал свою принадлежность к национальным героям.

После подведения итогов в армии мы выехали в Одессу на подведение итогов в дивизии. Здесь разговор велся более конкретно о делах в каждой части. Все получили по заслугам. Подведение итогов закончилось объявлением приказов и награждением ценными подарками. Я был награжден кожаным портфелем. Вручая его мне, комдив генерал Н. С. Давыдов негромко сказал: «Не падай духом». Эти слова послужили для меня моральной и своевременной поддержкой.

Наиболее сложно и необходимо было разобраться в тайнах тех нитей, которые связывают людей. Я старался зорче всмотреться в них, чтобы понять, какими рычагами пользоваться, управляя коллективом для достижения успеха в решении поставленных задач. Много общался с механиками, техниками, летчиками. Бывал на комсомольских и партийных собраниях. Слушал людей, говорил сам. Поездки на совещания в армию и дивизию приносили мне большую пользу как в образовательном, так и в воспитательном отношении. Я присматривался ко всему, набирался опыта, готовил себя к службе на более высоких ступенях.

Не все в полку шло гладко. Случались авиакатастрофы, были чрезвычайные происшествия различного характера. Все зависело от людей. Трудно сейчас оспаривать эту истину. Разница лишь в том, что в то время нам нужно было вдалбливать ее в голову старшим опытным товарищам, а теперь она очевидна. Главное, разобраться в ошибках и своевременно вмешаться, не допустить их развития до роковой развязки. Как я уже писал, 90 иап был не первым и не вторым в моей службе. Немало я знал авиационных полков и впоследствии, когда проходил службу в должностях начальника штаба корпуса армии и округа ПВО. Это позволяло мне поразмышлять над своими наблюдениями и прийти к определенному выводу, с которым, как мне кажется, согласится любой человек, прослуживший в авиации не один десяток лет.

К сожалению, многие неприятности в авиационных частях являлись следствием нарушения режима отдыха личного состава. Я неоднократно убеждался в пагубном влиянии спиртного на летчиков, техников и тех, кто занят в непосредственном процессе управления экипажами в воздухе. Спиртное губило людей на глазах, ослабляло самых здоровых и мужественных, превращало их в безвольных и беспомощных в экстремальных ситуациях.

18 января 1967 года во время ночных полетов в сложных метеоусловиях погиб летчик первого класса капитан Петр Будась. Катастрофа произошла при повторном заходе на посадку в 5–6 км от аэродрома на посадочном курсе. Как всегда в таких случаях, была назначена комиссия по расследованию причин катастрофы. Был произведен тщательный анализ, выявлены многие недостатки в методике и управлении полетами в ту смену. Однако за кадром остался тот факт, что сменный руководитель посадки на РСП капитан Коренев, на которого легла вся тяжесть работы по контролю за самолетами в районе аэродрома при жестком минимуме погоды, после первого залета по плановой таблице полетов полка выдохся. Есть предел человеческих сил. Капитан Коренев был высокий профессионал своего дела, без него не производилась ни одна смена полетов в сложных метеоусловиях, ему доверяли и руководитель полетов, и летчики. Но слабость к спиртному постепенно истощала его энергию. Не исключено, что за сутки перед полетами Коренев употреблял спиртное, и у него не хватило сил сконцентрировать внимание на обдуманные и точные команды летчику на таком ответственном участке. Он задергал летчика доворотами влево и вправо и, наконец, когда самолет был на высоте 100–150 м, потребовал включить посадочную фару. Выполняя команду, летчик возможно на один миг отвлек внимание от контроля за высотой, что и привело к столкновению с землей.

Не один раз наблюдал я за работой штурманов наведения из категории летчиков, отстраненных от летной работы за пьянство. Пить они, как правило, не бросали, но в ходе полетов им не хватало сил для наведения до конца смены. Приходилось отстранять их в ходе полетов. Сколько раз я протестовал на всех уровнях против того, чтобы командиры и кадровики особенно не превращали наземные органы управления авиации в «отстойники» для тех, кто списывался с летной работы по причине алкоголя!

Немыслимо допускать к обслуживанию полетов техников самолетов, склонных к чрезмерному употреблению спиртного. Можно привести немало примеров тяжелых последствий от обслуживания самолетов такой категорией людей. А сколько в авиации катастроф, унесших с собой тайны их причин!

Однажды, во время предполетной подготовки при газовке двигателя самолета Су-9, самолет не удержался на тросах, которые лопнули, сорвался с места и с разворотом понесся по стоянке, повреждая другие самолеты. И все потому, что техник самолета проводил опробование двигателя с похмелья. Переведя сектор газа в положение «максимальные обороты», он не смог сообразить, что надо убрать газ, когда самолет сорвался с места. Это сделал повисший на кабине самолета техник по приборам. Спиртное в те годы для авиации было бичом, особенно в полках, вооруженных самолетами Су-9 и Су-15, на которых в качестве тормозной жидкости использовалась водоспиртовая смесь. И для техников не составляло особого труда обеспечивать ею свои «личные» потребности.

Можно было бы привести еще не один пример гибельного воздействия алкоголя на авиационных специалистов. Поиск путей искоренения этого страшного зла всегда являлся центральной заботой в борьбе за человека. Когда мы с подполковником Н. Н. Усенко прибыли в 90-ой иап и познакомились с личным составом, то выявили несколько офицеров, чрезмерно увлекавшихся алкоголем. Некоторых нельзя было больше держать на службе, и по нашему ходатайству несколько человек из технического состава были уволены.

Нам не так легко было отвлекать людей от пьянок в таком богатом вином районе. Однако борьбу с этим «злом» вели непрерывно и настойчиво, хотя на это тратилось немало времени и отвлекало от основных задач.

Так нами была введена обязательная для всех офицеров и сверхсрочников утренняя физзарядка. Проводилась она на стадионе в жилом городке. Полезность этого оздоровительного мероприятия оказалась бесспорной. Радовались жены, дети тянулись за отцами. Мы же с командиром полка получили возможность с утренних часов контролировать состояние подчиненных. Это подтягивало и дисциплинировало людей. Внедрялись и другие формы отвлечения людей от виночерпия. Старались занять их свободное время привлечением в художественную самодеятельность, участием в мероприятиях по плану отдыха личного состава срочной службы, как в служебном городке, так и с выездами в подшефные учреждения.

По прошествии многих лет с той поры, мне встречаются однополчане, которые вспоминают «физзарядку», во многом изменившую уклад жизни военного городка в лучшую сторону.

Полк явился для меня главным звеном, тем фундаментом, без которого не могло быть движения вперед. Начали поговаривать о моем переводе в штаб дивизии на должность начальника оперативного отделения. А 17 февраля 1968 года я был вызван к комдиву генералу Н. С. Давыдову на беседу, в которой он официально объявил намерение руководства назначить меня начальником оперативного отделения. Разговор был недолгим, предстояло готовиться вступить в ответственную должность, сменить 56-ти летнего полковника Виктора Николаевича Гущина, «профессора», «ходячую энциклопедию дивизии», как его оценивали в штабе дивизии. Гущин был старше своих подчиненных на десять лет. Теперь начальник будет младше подчиненных на столько же. Здорово! Возвращаясь в полк, я всю дорогу думал, смогу ли оправдать это назначение. Приказ был получен в середине апреля, но с выездом в Одессу пришлось задержаться до ввода в курс дела своего сменщика майора Рункова. Утром 5 мая 1968 года вертолетом вылетел в Одессу. На этом моя служба в Арцизе закончилась.

30 апреля перед отъездом попрощался со всем личным составом полка на построении. Поблагодарил особо командира полка и друга. Мне жаль было расставаться с человеком, которому можно было доверить жизнь. Думал, встречу ли еще на своем пути такого друга. Я понимал, что и Усенко долго не задержится в Арцизе. Нам предстояло еще пройти с ним путь до сравнительно высоких вершин военной службы. Грустно было покидать полк, как ступень, на которую больше не вернуться. Ощущение было такое, что вместе с полком остается позади и твоя молодость. Это был пятый полк за мою службу. Полки были разные, как и должности, на которых пришлось в них прослужить. Служба в полках закалила и помогла определиться в дальнейшем. Впереди, как покажет время, мне предстояло испытать свои возможности на службе в штабах дивизии, корпуса, отдельной армии, округа ПВО, в Главном штабе Войск ПВО и в должности командующего войсками Противоракетной и Противокосмической обороны.

Я уезжал, а семья оставалась еще до осени, до получения квартиры. Для нее Арциз останется в памяти, как небольшой авиагарнизон, окруженный плодородными землями и подступающими к нему виноградниками, садами, богатыми колхозными полями. Летом много солнца, осенью и зимою сырость и непролазная грязь. Останется и другое: серьезная операция младшей дочери Оли, борьба за жизнь ребенка, знакомство с хирургом Василием Пименовичем Гогуленко, спасшим ей жизнь и навсегда ставшим нашим другом. Впереди была радость переезда для семьи в славный город-герой Одессу и новые старты в моей службе и жизни.