Глава пятнадцатая

1

Метельным и холодным утром в самом конце января 1945 года мы выехали из Брюсселя в Париж, намереваясь добраться оттуда на правый фланг фронта союзников, который упирался тогда в угол, где сходились границы трех стран — Франции, Швейцарии и Германии. Нас, Пилюгина, корреспондента английской «Дэйли геральд» Мэтьюза и меня, влекло туда желание видеть бои, вспыхнувшие там как раз в то время, когда на всем остальном фронте наступило затишье. Последняя попытка Гитлера нанести удар по союзным войскам на западе, бросив две танковые армии СС и одну обычную армию в наступление через Арденны с конечной целью разрезать американо-английский фронт и выйти к Северному морю, провалилась: германские войска нигде не пересекли излучину реки Мёз (Маас), огибающую Арденнские горы, а мощное советское наступление в Польше заставило германское командование поспешно перебросить на восток обе танковые армии СС. Принявшие на себя удар армии союзников — 1-я, 3-я и 9-я американские и 2-я британская, выйдя на свои прежние рубежи, пополнялись и переформировывались, не планируя, как нам было известно, больших операций. Стремясь не дать противнику отдыха, союзное командование двинуло вперед расположенные на правом фланге войска 6-й армейской группы, которую составляли 7-я американская и 1-я французская армии.

Поездка в Париж оказалась долгой — мы провели в пути 20 часов — и очень трудной. Дождь, встретивший нас между Ватерлоо и Шарлеруа, превратил дорогу в каток, цепи для колес, доставленные по совету наших военных всем союзным армиям самолетами из США, оказались велики для нашего джипа, и он то буксовал, заставляя нас подталкивать его сзади, как упрямого осла, то рыскал от кювета к кювету, норовя попасть под тяжелые «студебеккеры», катившиеся на надежных цепях к фронту со снарядами патронами, снаряжением и... танками на специальных [286] платформах. Горючее в нашем джипе убывало быстро, а доставать его было сложно: прежняя всеобщая расхлябанность на тыловых складах, когда любая военная машина могла не только заправиться, но и забрать с собой любое количество канистр с бензином, сменилась всеобщей подозрительностью. Американские интенданты придирчиво изучали наши документы, чтобы убедиться, что перед ними свои, а не переодетые немецкие диверсанты, которые во время недавнего арденнского наступления сеяли смерть и ужас в тылах союзников.

В Реймсе дружинники французских внутренних сил (ФФИ), обнаружив, что мы приехали со стороны Арденн, и приняв за немцев, подкараулили у выхода из кафе, где мы обогревались, и, направив на нас автоматы, скомандовали:

— Хэнде хох! (Руки вверх!)

Мы подняли руки. Дружинники отняли у нас пистолеты, у шофера автомат, отобрали документы и доставили в американскую комендатуру. Американцы отнеслись к нам также сурово, но, проверив документы, великодушно отпустили:

— Поезжайте в Париж, но будьте осторожны и не вздумайте хвататься за свое оружие: патрулям на дорогах приказано стрелять при малейшей попытке к сопротивлению...

Хотя в Париже мы намеревались только получить в ШЭЙФе — верховном штабе союзных экспедиционных сил — «предписание», открывающее доступ в 6-ю армейскую группу и к ее довольствию, мы задержались во французской столице на несколько дней. Узнав в отеле «Скриб», где размешались военные корреспонденты, что вечером перед ними с анализом обстановки на Западном фронте выступит заместитель начальника разведки ШЭЙФа бригадный генерал Фурд — начальником разведки был английский генерал-майор Стронг, — мы пожелали непременно услышать его и одними из первых пришли в конференц-зал на нижнем этаже отеля. Помимо военных корреспондентов, число которых выросло до 800 человек, на доклад прибыли офицеры штаба, генералы: Фурд слыл знатоком своего дела, и многим хотелось знать, как оценивает он положение на Западном фронте и военную обстановку вообще.

В ту ночь в моем дневнике, который я вел, если позволяла обстановка — на машинке, а если не позволяла — от руки, по явились две нижеследующие машинописные страницы:

«Париж, 31 января 45 г. Краткая запись доклада бриг генерала Фурда на пресс-конференции в ШЭЙФе.

По мнению Фурда, русское наступление сказалось на положении на Западном фронте самым существенным образом. Начав наступление в Арденнах, немцы захватили инициативу. Но арденнское [287] наступление провалилось. Три причины провала: 1) хорошие боевые качества наших (то есть американо-английских. — Д. К.) войск, которые проявили эти качества блестяще; 2) большие немецкие потери; 3) плохое снабжение наступающих немецких войск, что было вызвано, главным образом, действиями союзной авиации.

Однако немцы продолжают держать кольмарский «мешок», видимо, по политическим соображениям — хотят показать, что все еще владеют частью французской территории. Этот «мешок» — заноза в нашем теле, и мы намерены ликвидировать его в ближайшее время. Французы начали наступление на позиции врага, они уже взяли 1200 пленных. Ликвидация «мешка», возможно, потребует до двух недель, если немцы не решат сдаться.

Германское командование отводит свои войска с Западного фронта, чтобы заткнуть опасные дыры на востоке. Рундштедт (командующий германскими войсками на западе — Д. К.) перешел к обороне, потому что ему ничего другого не остается. Между Хогенау и Страсбургом он оттягивает войска к Рейну, чтобы выпрямить свои линии».

Касаясь далее обстановки в Арденнах, Фурд указал, что германскому командованию удалось оттянуть свои танковые силы, выведя их из-под удара союзников. 6-я танковая армия СС исчезла с горизонта более десяти дней назад. Она направилась на Восточный фронт. 5-я танковая армия СС также оторвалась от наших авангардов, и уже несколько дней мы не имеем контакта с ней. Возможно, что Рундштедт переформирует ее, как он переформирует другие соединения и части, а возможно, она, как и 6-я танковая армия СС, перебрасывается на восток. Весь Западный фронт немцев находится в состоянии переформирования, поэтому он, естественно, занимает оборонительные позиции.

По словам генерала, нет никаких признаков того, что германское командование пересмотрело свои стратегические намерения в Италии. Доказательство этого он видит в том, что немцы не тронули свои дивизии в Италии, чтобы усилить Восточный фронт. Может быть, это объясняется невозможностью перебросить войска из Италии на Восточный фронт в тот короткий срок, которого требовала военная обстановка на востоке, и германское командование решило перебросить их с Западного фронта, а затем усилить его за счет Итальянского фронта. Поэтому мы должны следить за Итальянским фронтом с особым вниманием. Отступив к Альпам, германское командование легко может сэкономить 10–12 дивизий.

Относительно морального состояния немцев, о котором так много пишут в газетах, то оно, по мнению Фурда, все еще высоко. Нет [288] никаких признаков того, что моральное состояние СС и парашютистов ухудшилось. Понижается моральное состояние у фольксгренадеров (ополчения) и у рядового населения. Однако сообщения о восстаниях, разумеется, сильно преувеличены. Пока нет ничего подобного, и при нынешней системе в Германии трудно что-либо ожидать. Они все еще стоят за Гитлера, а с приходом русских на их землю никакая пропаганда не опровергнет того факта, что им придется расплачиваться за все содеянное в последние пять лет.

Один из корреспондентов спросил, не думает ли генерал, что безусловная капитуляция затягивает войну, по крайней мере, на 6 месяцев? Генерал ответил отрицательно. Другой корреспондент сказал, что, по слухам, Айк (генерал Эйзенхауэр) и Александер (командующий союзными войсками в Италии) против безусловной капитуляции. Генерал промолчал. Третий корреспондент сообщил, что в Париже ходят слухи, будто Рундштедт установил контакт с ШЭЙФом. Фурд ответил, что ничего подобного не слышал и не считает это вероятным.

Скорее вопросы и замечания корреспондентов, чем доклад Фурда, заставили нас отложить на день, а потом еще на три дня поездку в 1-ю французскую армию, занятую ликвидацией кольмарского «мешка». Хотя верховный штаб союзников находился в Версале, его офицеры проводили свободное время в Париже, и просторные тротуары Больших бульваров с их черными мокрыми деревьями и лужами были забиты людьми в военной форме. По вечерам они устремлялись в офицерский клуб, разместившийся в большом казино рядом с Вандомской площадью, где было больше выпивки, чем еды, и все много пили и разговаривали, обсуждая ход войны, делясь слухами, а иногда и крупицами новостей и фактов.

Наши коллеги — военные корреспонденты в отеле «Скриб» — поделились с нами слухами о том, что сын Рундштедта якобы побывал в Версале и встретился с главнокомандующим союзников. По поручению отца он будто бы предложил Эйзенхауэру открыть союзникам фронт на западе при условии, что американо-английские войска остановятся на определенной линии, а германским войскам будет позволено беспрепятственно уйти с Западного фронта на Восточный, чтобы отразить советское наступление, угрожающее Берлину. Наши коллеги уверяли, что Эйзенхауэр будто бы отверг предложение, заявив посланцу, что Рундштедт может поступать как считает нужным и правильным, но союзные войска будут двигаться на восток, не признавая никаких «линий».

В офицерском клубе мы услышали, что генерал Эйзенхауэр, начавший ходить после повреждения колена, но все еще опиравшийся на палку, улетел куда-то с аэродрома Бурже в сопровождении [289] маршала авиации Теддера (своего заместителя) и генералов — Смита (начальника штаба), Моргана (начальника оперативного отдела) и Стронга (начальника разведки). Париж был полон слухов о предстоящей новой встрече руководителей союзных держав где-то в районе Средиземного моря, и наши собеседники — знакомые офицеры, с которыми мы уже не раз встречались за последние несколько месяцев, — связывали отлет главнокомандующего с этой встречей. Все считали разумным, что вместе с руководителями союзников встретятся и главнокомандующие их вооруженными силами, чтобы договориться о последнем и решающем наступлении или штурме «неприступной крепости», как именовал тогда Геббельс в своих речах осажденную со всех сторон гитлеровскую Германию.

Слух об отлете главнокомандующего на встречу руководителей союзных держав распространился и по отелю «Скриб». Уже на другой день на очередной утренней пресс-конференции военные корреспонденты настойчиво добивались либо подтверждения, либо опровержения этого слуха, что представитель ШЭЙФа также упрямо не желал делать, отвечая на вопросы корреспондентов короткой фразой:

— Местопребывание главнокомандующего — секрет.

Один из журналистов слышал передачу берлинского радио, в которой утверждалось, что встреча руководителей союзников проходит на Мальте: германская воздушная разведка якобы обнаружила вокруг острова необычное скопление военных кораблей, а на его аэродромах много самолетов с большим числом истребителей прикрытия. Корреспондент хотел знать, соответствовало ли это сообщение действительности или нет? Представитель штаба сказал, что не может ни подтвердить, ни опровергнуть сообщение, потому что не располагает никакими сведениями (Как теперь известно, на Мальте состоялась встреча государственных и военных руководителей Англии и США. Они выработали единую программу завершения войны в Европе, которую предложили вскоре на рассмотрение состоявшейся 4–11 февраля конференции руководителей держав антигитлеровской коалиции в Ялте.)

2

В Париже мы узнали, что французы почти выпотрошили кольмарский «мешок», захватив много пленных. Войска 1-й французской и 7-й американской армий поспешно двинулись на восток, к Рейну, намереваясь в ближайшие дни выйти на его западный берег на всем протяжении от швейцарской границы до Страсбурга. Это заставило нас ускорить отъезд в 6-ю армейскую группу. Рано [290] утром на другой день мы покинули гостеприимный «Скриб», выбрались из залитого дождем Парижа и устремились на юго-восток Франции. Дорога и здесь оказалась трудной — короткие снегопады сменялись дождями, а дожди густыми туманами, но все же к вечеру мы добрались до городка Виттель, где находился штаб 6-й американской группы, которой командовал генерал-лейтенант Джейкоб Девере. Затерянный в холмах, покрытых могучим хвойным лесом, красивый курортный городок был тих. Только у огромного отеля в центре городка замечалось маскируемое, но все же ощутимое оживление: в отеле разместился штаб группы.

Начальник отдела общественных связей штаба, молодой, маленький, красивый и обаятельный, как девушка, полковник Лэйвен сердечно принял нас, сразу же извинившись за то, что корреспондентов ждет разочарование: сражение за кольмарскин «мешок» заканчивается, «мешок» разрезан на несколько частей, и американцы уже заняли сам Кольмар. Окажись мы здесь на два дня раньше, мы могли бы быть свидетелями поистине необыкновенной в наше время картины: американские пехотинцы штурмовали старые крепостные стены древнего городка Нёф-Бризак, где укрылись эсэсовцы, используя плоты для пересечения реки у крепости и штурмовые лестницы для преодоления стен.

— Не было только кипящей смолы, которую осажденные выливали бы на головы атакующих, да катапульт, запускающих каменные бомбы, — со смехом сказал полковник, — во всем остальном это было настоящее средневековое сражение.

Накануне стало известно, что руководители СССР, США и Великобритании встретились в Крыму, и появление советских военных корреспондентов в штабе 6-й армейской группы оказалось событием, достойным того, чтобы устроить дружный и шумный ужин, в котором приняли участие не только корреспонденты и работники отдела общественных связей, но и офицеры штаба. За ужином один из офицеров спросил нас, будет ли Советский Союз помогать американцам в войне против Японии.

— Это зависит от того, будут ли американцы серьезно помогать нам в войне против Германии, — ответил один из нас.

Мы ожидали, что хозяева немедленно обрушатся на нас с упреками, что мы преуменьшаем их военные усилия на западе, и нам придется либо смягчить сказанное, либо обосновывать более вескими доводами. Но американцы начали спорить между собой: одни доказывали, что их помощь советскому союзнику мала, другие, признавая это, пытались ссылаться на дальность расстояния, трудности снабжения и т. п. Пока они спорили, полковник Лэйвен наклонился ко мне и тихо, но серьезно повторил вопрос [291] офицера: будем мы помогать американцам в войне против Японии? Я так же тихо и серьезно ответил:

— Наверно, именно об этом спрашивает сейчас президент Рузвельт маршала Сталина, и Сталин даст ему более точный ответ.

— Вы думаете, ответ будет положительным? — настаивал полковник с прежней тихой серьезностью.

Думаю, да, — ответил я. И полковник тут же поднялся, чтобы предложить тост за военное содружество и сотрудничество Америки и Советского Союза до полной победы. Тост был с энтузиазмом подхвачен.

В те дни вопрос о нашем возможном участии в войне на Дальнем Востоке задавали нам не только наши коллеги — корреспонденты, но и офицеры штабов и частей, солдаты, врачи и даже капелланы, ранее опасливо знакомившиеся с нами. Весть о том, что руководители держав антигитлеровской коалиции встретились в Крыму, облетела все союзные армии, и солдаты, как и офицеры, видели в приезде к ним советских военных корреспондентов — одного в ранге подполковника — живое доказательство реальности боевого сотрудничества между союзниками.

С ведома и разрешения штаба группы мы отправились на другой день в район Кольмара, пересекли зимние Вогезы — на верхушках гор лежал снег, на склонах висел туман, а в ущельях шумели мутные потоки. На горных дорогах с подготовленными противотанковыми завалами и артиллерийскими гнездами, которые так и не были использованы, мы изредка останавливались, чтобы посмотреть на возникавшие то справа, то слева глубокие и узкие долины: маленькие деревни на дне их с неизменными церквушками и кладбищами с белыми плитами надгробных камней казались сверху совсем игрушечными. Война миновала деревни, и обитатели старательно готовились встретить весну: вывозили на тачках или телегах навоз на тщательно ухоженные лоскутки земли, отвоеванной многими поколениями трудолюбивых крестьян у красивых, но жестоких гор.

Вопреки насмешливому замечанию полковника Лэйвена, что в кольмарском «мешке» окружены «не то три дивизии, не то три повара», в 1-й французской армии, которой командовал генерал Жан де Латтр-де Тассиньи, нам сказали, что окружены были части нескольких германских дивизий: одних пленных оказалось более 25 тысяч человек. Правда, в штабе 21-го американского корпуса, входившего в состав 7-й американской армии, где мы оказались вечером, утверждения французов поставили под сомнение, но других цифр не назвали, хотя и признали, что две дивизии этого корпуса принимали участие в ликвидации «мешка». [292]

Это был первый американский штаб, разместившийся на земле, объявленной нацистами германской, в городке, который по-французски назывался Саверн, а по-немецки — Цаберн. При въезде в него на перекрестках дорог и улиц бросались в глаза огромные шиты со строгими предупреждениями офицерам и солдатам союзных армий: на улицу без оружия не выходить, по одному в немецких семьях не селиться, ночами передвигаться лишь группами с оружием наготове, а в машинах только в составе конвоев-автоколонн.

Правда, население вело себя, как рассказали нам в штабе корпуса, очень дружественно: эльзасские немцы объявили себя верными сынами Франции и готовы были оказывать союзникам всяческую помощь. Немцы, а особенно немки с живым и благожелательным любопытством разглядывали американских солдат и офицеров, готовые улыбнуться или услужить. Американцы встречали мрачными взглядами даже улыбки девушек и молодых женщин: обжегшись молоком, дули на воду.

Нас разместили рядом со штабом корпуса на территории какой-то бывшей военной школы, обнесенной стеной с высокими чугунными воротами: позаботились о том, чтобы с офицерами союзной Красной Армии ничего не случилось. В оперативном отделе штаба оставленный на ночное дежурство молодой, толковый и знающий лейтенант откровенно и доверительно рассказал нам об обстановке, какая сложилась к вечеру того пасмурного февральского дня на фронте 21-го корпуса. Противостоявшие ему германские войска отступали к Рейну, чтобы укрыться за этой большой водной преградой: мосты через реку заминированы и взлетят на воздух, когда этого захотят немцы. Танковые и эсэсовские части ушли еще раньше — отправлены, по мнению лейтенанта, на Восточный фронт. Перед корпусом, участок которого приближался к 30 километрам, насчитывалось примерно 9 тысяч второсортных войск. В одних местах они уже перебрались через Рейн, в других — готовятся к этому и ведут «задерживающие бои», чтобы дать возможность своим обозам увезти имущество, снаряжение, раненых.

Утром нам разрешили в составе конвоя отправиться в Страсбург, занятый днем раньше американскими войсками. Встречного движения практически не было, и уже через несколько часов мы въезжали в этот красивый город, бывший долгое время не только яблоком раздора между Францией и ее восточным соседом, но и местом, где состязались две культуры, что так ярко и благотворно отразилось в его архитектуре. Двуязыкий город еще выглядел онемеченным: вывески, указатели, объявления были на немецком языке, а бомбоубежища обозначались знакомыми нам по Ахену [293] тремя. крупнымми желтыми латинскими буквами LSR (Люфтшуцраум).

Война прошла мимо Страсбурга, почти не затронув его. Лишь в районах заводов и мостов через Рейн виднелись руины домов, разрушенных бомбежкой с воздуха. После голодной, замерзающей и плохо одетой Франции мы с удивлением обнаружили, что жители Страсбурга хорошо кормились, согревались и одевались. В витринах магазинов висели за чисто вымытым, прозрачным стеклом свиные и бараньи туши, окорока, связки колбас, в лавчонках было полно другого продовольствия. С удивлением смотрели мы и на ноги страсбуржцев. Их добротная кожаная обувь не производила того звонкого клаканья или резкого стука дерева по камню, который, так раздражающе бил в уши в Париже, в других французских городах, обитатели которых ходили в обуви на кожаной или резиновой подошве, на дощечках.

Вместе с танкистами мы попытались пересечь одну из проток Рейна и перебраться на другую сторону. Однако патруль на мосту легко выловил из колонны танков нашу машину и, поставив к барьеру, категорически запретил двигаться дальше. Сержант, ссылаясь на приказ, пригрозил применить оружие, если мы осмелимся двинуться вперед. Мы вернулись. Подросток-немец, видевший с берега нашу неудачу, предложил проводить нас на другой мост. Но и на том мосту патруль отогнал нас в сторону: за рекой слышалась пулеметная стрельба и раскатистые взрывы мин, раздавались звонкие выстрелы танковых пушек.

Наше намерение пересечь Рейн, хотя бы на короткое время, не удалось, и мы, поглядев в его бурлящие и мутные зимние воды с каменного парапета, двинулись в центр города, где встретились с его комендантом — американским майором, принявшим нас накоротке, но сердечно.

Перед вечером, едва вернувшись в Саверн, мы попали на пресс-конференцию, которую проводил майор штаба корпуса для оказавшихся в районе его действия военных корреспондентов. Их было немного: три корреспондента американских телеграфных агентств, кинорепортер компании «Парамоунт ньюз» Доред, у которого мы провели накануне вечер, корреспондент военной газеты «Старз энд страйпс», корреспондент фронтовой газеты «Уоруик» — оба называли себя «полевыми корреспондентами». Мы — англичанин и два советских корреспондента — примкнули к ним, увеличив их число в полтора раза.

Майор начал с заявления, что для печати у него только одно сообщение: очищение кольмарского «мешка» — он, как и везде в англо-американской терминологии, употреблял слово «покет» — карман, — практически закончилось, и союзные американо-французские [294] войска вышли на западный берег Рейна на всем его протяжении от швейцарской границы до Страсбурга. Возможно, что в лесах, которыми покрыты отроги Вогезских гор, остались отдельные группы германских солдат, но все их усилия направлены к тому, чтобы добраться до Рейна и переправиться на его восточный берег. Некоторые переоделись в крестьянскую одежду и остались на западной стороне Рейна, спрятавшись среди немецкого населения, — иначе говоря, дезертировали.

«Не для печати» и с предупреждением держать секрет при себе майор сообщил, что дивизии корпуса, принимавшие участие в разгроме кольмарского «мешка», получили приказ командующего 6-й армейской группы генерала Деверса переместиться на север, чтобы вместе с 15-м корпусом двинуться на восток с намерением захватить Саар и выйти к Рейну на широком фронте от Карлсруе до Майнца. Секрет, сообщенный нам, не был особенно большим: простой взгляд, брошенный на карту, висевшую за спиной майора, открывал, что у 7-й американской армии не могло быть иных целей, кроме захвата Саара с последующим выходом к Рейну, текущему за ним. Секретом было начало действий, а этого майор не сказал. Однако то, что мы видели в тот день на дорогах, ведущих к фронту и вдоль него, подтверждало наше подозрение, что наступление может начаться в любой день или ночь. Из своих наблюдений и разговоров с офицерами 21-го корпуса мы сделали вывод, что главный или первый удар нанесет 15-й корпус, стоявший напротив Саарбрюккена. Однако наше намерение отправиться туда было отвергнуто: наступала ночь, а ночью наши хозяева не могли взять на себя ответственность за безопасность гостей.

Утром выяснилось, что в корпус прибывает командующий 7-й американской армией генерал Александр Пэтч, который, как полагал пресс-офицер, мог пожелать встретиться с советскими военными корреспондентами, оказавшимися в расположении его армии. Мы остались. И когда нас известили, что генерал прибыл, отправились к штабу корпуса, разместившемуся в школе, стены которой, как мы видели вчера, все еще были увешаны портретами Гитлера. Командующий совещался с командиром корпуса и его офицерами около часа, видимо, обсуждая планы известной нам операции, вышел из штаба озабоченный и уже усталый, несмотря на полдень. Вероятно, ему сказали, что советские военные корреспонденты ждут его у входа в школу, и он быстро оглядел собравшихся перед школой офицеров, явно выискивая кого-то. Отличить нас было нелегко: во время пребывания в американских войсках мы носили американскую военную форму — патрули не могли знать форму всех союзных армий и порою, заметив подозрительных людей, сначала стреляли а затем выясняли, в кого стреляли. Пресс-офицер [295] корпуса сказал генералу что-то на ухо, и тот круто повернул в нашу сторону, заставив нас вытянуться.

— Очень рад встретить у себя в армии представителей бравого советского союзника, — сказал генерал Пэтч, протягивая руку сначала подполковнику Пилюгину, потом остальным. Осведомившись, достаточно ли заботливо приняли нас офицеры отдела общественных связей и не нужно ли чем-нибудь помочь, генерал заговорил о том, что лишь недавно солдаты его армии почувствовали благодатную силу военной солидарности союзников: удар немцев в Вогезах, где они развернули наступление одновременно с прорывом в Арденнах, был ослаблен наступлением советских армий в Польше. Германское командование начало выводить из сражения боеспособные танковые войска и перебрасывать их на восток, чем сильно облегчило положение союзников в Вогезах. Весть о выходе Красной Армии на Одер потрясла, как показал допрос германских военнопленных, солдат и офицеров вермахта: ведь от Одера до Берлина для танков один день хода. Офицеры из Пруссии и Померании считали не только глупостью, но и преступлением бросать германскую армию в наступление в далеких французских горах в то время, когда советские войска занимали прусскую и померанскую землю.

Мы не упустили случая спросить командующего, когда он рассчитывает вывести все дивизии 7-й армии — их было тогда двенадцать — на Рейн? Вместо ответа генерал повернулся к адъютанту, коротко приказал: «Карту!» — и, развернув ее на наших вытянутых руках, показал на дугообразный выступ, который врезывался между 7-й и 3-й армиями, нависая над Саверном.

— Видите? — спросил генерал, упираясь пальцем в выступ. — Это — Саар. Угольный бассейн и промышленный район «третьего рейха». Не такой большой и важный, как Рур, но ныне очень нужный немцам, особенно после вторжения ваших армий в Силезский промышленный район на востоке. Германское командование, как мы полагаем, не отдаст Саар без боя. Вдоль границы построены укрепления. Их строили еще пять-шесть лет назад, но все же они очень сильны.

Две американские армии охватывали саарский выступ с юга и севера, и один из нас предположил, что было бы хорошо, если бы армии двинулись одна на северо-восток, а другая на юго-восток, встретившись где-нибудь в районе Майнца, на Рейне: весь Саар оказался бы в американских руках.

— Идея заключается именно в этом! — воскликнул генерал, засмеявшись. — Именно в этом!

— И когда же вы надеетесь осуществить ее?

— Я надеюсь, что скоро, — сказал генерал, перестав смеяться. [296] Хотелось бы очень скоро, чтобы оказать поддержку нашим бравым русским союзникам.

Генерал пожелал нам счастливого пути, сел в джип и, сопровождаемый штабными офицерами и мотоциклистами-автоматчиками, помчался через Саверн в сторону фронта. Мы, погрузив свои машинки, спальные и умывально-бритвенные принадлежности в машину, двинулись на север, по суровой военной дороге, усеянной сожженными и искалеченными грузовиками, убитыми лошадьми, брошенными повозками. Счастливая случайность отводила от одних деревушек разрушительный смерч войны, оставляя их целехонькими, а неудачливая случайность обрушивала его на другие деревни, превращая в руины, в кладбища. И живописные окрестности, лежавшие вокруг, только подчеркивали уродливую чудовищность разрушений.

Штаб 15-го корпуса расположился в онемеченном и сохраненном войной городке в огромной «школе Адольфа Гитлера». Любезный и обходительный полковник, принявший нас, мрачно замкнулся, едва мы начали расспрашивать об обстановке на фронте. Не помогла и ссылка на то, что несколько часов назад мы встретились с командующим 7-й армии, который сообщил нам о замысле окружить Саар. Полковник категорически отказался рассказать нам что-либо о 15-м корпусе. Хотя пресс-офицер корпуса проверил наши документы, перед тем как вести в штаб, полковник снова потребовал их, внимательно изучил и, изучив, остался недоволен.

— Немцы теперь так искусно подделывают подписи верховного главнокомандующего, что не отличишь от настоящих, — заметил он бесстрастно, но твердо, когда мы обратили его внимание, что наши удостоверения подписаны самим Эйзенхауэром. Полковник вызвал офицера Си-ай-си (контрразведывательного корпуса) и распорядился найти для нас в школе свободную комнату и поставить охрану у двери и под окном, приказав стрелять без предупреждений при попытке убежать. Вмешательство пресс-офицера, вступившегося за нас, не помогло. Полковник сделал только одну уступку: согласился с просьбой прислать нам из офицерской столовой обед.

Пока мы ждали обед и потом обедали, полковник или его подчиненные связались с верховным штабом союзных экспедиционных сил в Версале, откуда пришло подтверждение, что два советских военных корреспондента, один английский и сопровождающий их офицер отдела общественных связей штаба 21-й армейской группы действительно получили разрешение посетить 6-ю армейскую группу, включая, разумеется, и 7-ю американскую армию. Один из советских корреспондентов — подполковник Красной Армии, в связи с чем выражалось пожелание, чтобы командование соединений и частей оказывало им соответствующее американскому [297] гостеприимству внимание.. Любезный полковник не знал, как искупить свою вину, но гости великодушно простили его: бдительность есть бдительность! Полковник готов был ответить на все наши вопросы, но мы хотели знать только одно: стоит ли задерживаться в 15-м корпусе на ближайшие дни? Мы старались быть поближе к тем войскам, которые начнут осуществление известного как полковнику, так и нам плана. Поколебавшись немного — он все-таки выдавал важную военную тайну, — полковник сказал, что больших событий на фронте 15-го корпуса в ближайшие несколько дней не ожидается: ему поручены «сдерживающие действия», а затем «действия поддержки».

— Кого вы будете поддерживать?

Полковник, опять поколебавшись, выдал вторую важную тайну:

— Третью армию. Она наносит первый удар.

Он пригласил нас непременно вернуться в 7-ю армию через неделю, самое большее, через 10 дней: нас могло ожидать тогда исключительно большое, может быть, одно из самых больших событий этой войны.

— Окружение или захват всего Саара?

Полковник виновато развел руками: хотел бы подтвердить радующее предположение, но не мог.

3

Мы простились с полковником, пообещав вернуться в 7-ю армию и 15-й корпус через неделю, а может быть, если события хорошо развернутся, и раньше. Но мы не вернулись туда ни через неделю, ни через две: после неудачных попыток преодолеть германские укрепления армия прекратила атаки. Обещанное нам в середине февраля наступление развернулось лишь месяц спустя и привело во второй половине марта к окружению Саара в результате, как мы и предполагали, охватывающего движения двух армий в направлении Майнца на Рейне.

Дни в феврале коротки, и, когда мы вышли из штаба корпуса, на улице было почти темно. К тому же густой туман, пришедший на смену мелкому дождю, сделал дорогу не только опасной, но и практически непроезжей: видимость сократилась до 5–10 метров. Мы охотно приняли приглашение пресс-офицера корпуса переночевать у них, чтобы утром поспешить в 3-ю американскую армию, которая готовилась нанести удар по саарскому выступу с севера.

Военные дороги извилисты и полны неожиданностей. Покинув рано утром 15-й корпус, мы надеялись быть к обеду в городе Люксембурге, где размещался лагерь прессы 3-й американской [298] армии, а попали туда лишь на другой день. Дорога прямо на север была блокирована: она простреливалась германской артиллерией. На дороге, ведущей из Саарбрюккена в Мец, были взорваны отступающими немцами мосты, и саперы 7-й армии поспешно восстанавливали их. Открытой оставалась дорога на юго-запад — в Нанси, а оттуда в Мец. Однако перед Мецем, где мы оказались после полудня, нас остановили: форты его крепости все еще находились в руках гитлеровцев, и те открывали губительный огонь не только по автоколоннам, но и по отдельным машинам. Транспорт двигался через Мец и вокруг него только ночью, под покровом темноты. Мы повернули назад, затем проехали километров тридцать, свернули на запад, потом снова на север.

Мелкий дождь, моросивший весь день, уступил, как и вчера, место густому туману. Около пяти часов стало так темно, что ехать без света было опасно, а со светом еще опаснее: по фарам стреляли не только немцы, засевшие во французских крепостях, но и американские патрули. Оказавшись на окраине какого-то поселка, мы решили разведать, чей он — французский, немецкий или люксембургский? — и, оставив машину на дороге, пошли по улице, выискивая признаки жизни. Но не прошли и двадцати шагов, как яркий свет карманных фонарей, направленных в наши лица, ослепил нас и грубый голос с явно американской гортанностью приказал:

— Бросайте ваши штучки! (В руках у нас были пистолеты, и мы тут же выронили их на грязную мостовую.) Руки вверх!

Солдаты окружили нас, подобрали, посветив под ноги, наши пистолеты и повели по поселку. Перед домом, таким же темным, как другие, но более крупным, остановились. Сержант, командовавший патрулем, отправился в дом и, распахнув дверь в ярко освещенную комнату, доложил с порога:

— Задержали четыре персоны с оружием в руках. Вероятно, джерри (немцы)-шпионы, но говорят, что военные корреспонденты. Прикажете посадить в подвал к тем задержанным джерри, а завтра утром проверить?

В комнате совещались, решая нашу судьбу. Перспектива провести ночь в каком-то подвале в компании задержанных немцев нам не нравилась, и мы, не ожидая исхода совещания, двинулись к дому. В просторной, хорошо, хотя и по провинциальному обставленной гостиной богатого дома сидели на диванах и креслах с маленькими столиками перед ними девять офицеров — от майора до лейтенанта. Пилюгин шагнул вперед и, вскинув ладонь к головному убору, отчеканил, представляясь:

— Подполковник Красной Армии Пилюгин!

Офицеры вскочили со своих мест и вытянулись, как полагается [299] перед старшим, и, когда Пилюгин пошел к ним, протягивая руку, они почтительно пожимали ее, наклоняя головы. Мы также представились и в подтверждение своих слов показали майору наши удостоверения, выданные ШЭЙФом и подписанные Эйзенхауэром. Майор, как и его офицеры, были новички, не прошли «школу бдительности», которую преподали союзным солдатам и офицерам немцы в Арденнах и Вогезах, и наши документы повергли их в смятение. Они не знали, куда усадить нас, чем угостить. Тут же распорядились вернуть нам пистолеты, послали за нашей машиной, и некоторое время спустя устроили великолепный по фронтовым условиям «американо-советско-английский ужин».

В длительном, дружеском разговоре с нашими хозяевами мы выяснили, что они, действительно, прибыли во Францию совсем недавно, чтобы приготовить — и тут мы узнали новую и большую военную тайну — помещения для штаба и его служб новой 15-й американской армии под командованием генерала Леонарда Джирроу, которая уже перебрасывалась из Америки в Европу по дивизии каждые десять дней — всего пять дивизий. 15-я армия становилась за спиной 7-й и 3-й армий с целью занять фронт между ними, когда подвижные силы фланговых армий двинутся вперед, окружая Саар и отрезая его от Рейна, от всей Германии.

Мы также узнали, что 3-я армия начала в тот день наступление, атаковав германский город Прюм и перебравшись через речку того же названия. Эта новость взволновала нас даже больше, чем переброска новой американской армии в Европу: корреспондентов влекли не будущие, а нынешние события.

Поздним вечером, поблагодарив за гостеприимство квартирмейстеров и связистов 15-й армии — она начала действовать пять недель спустя, — мы двинулись дальше, намереваясь добраться до города Люксембурга. Ночь была кромешно темной и дождливой, американские патрули, которые так часто останавливали нас днем, куда-то исчезли, и лишь около полуночи, когда мы должны были быть, по нашим ожиданиям, у Люксембурга, трое солдат с автоматами наготове преградили нам дорогу. Оказалось, что мы подъехали снова к Мецу, но с востока и буквально прошмыгнули под носом у немцев. Проблуждав в кромешной тьме еще несколько часов, мы добрались наконец до маленького городка Эш — первого люксембургского поселения на французско-люксембургской границе. В отеле, занятом американскими офицерами, получили по чашке кофе и постели.

За завтраком к нам подошел американский майор — комендант городка и, представившись, сказал, что ему, живущему в том же отеле, только утром доложили о прибытии двух советских военных корреспондентов вместе с англичанами и он хотел бы знать, не [300] надо ли нам помочь чем-нибудь. Еще не завтракавший майор присел к нашему столику. Спрошенный об отношении местного населения к союзникам, комендант рассказал, что люксембуржцы расположены к американцам очень дружественно. Люксембург, как известно, был включен в состав Германии на правах ray — области, и германские власти, объявив люксембуржцев «соарийцами», относились к ним как к немцам, ничего не отнимали и даже снабжали тем, чего не хватало. Только в самый последний момент, отступая перед союзниками, угнали весь скот. Люксембург старательно онемечивали, как все «арийские» или будто бы «арийские» районы, захваченные германскими войсками: хотя страна всегда была двуязыкой, французским пользоваться в официальной и общественной жизни было запрещено, вывески на магазинах, отелях, заведениях дозволялись только на немецком языке.

Сразу же после завтрака, несмотря на сильный дождь с ветром, мы помчались в Люксембург. В лагере прессы 3-й армии, захватившем большой, хотя и холодный отель в самом центре города рядом с гигантской пропастью, разрезающей столицу на две части, нас приветливо встретил начальник лагеря полковник Ирвин, распорядившийся немедленно предоставить нам комнаты — тесные, но уютные, взять на довольствие и обеспечить всем необходимым. Попросив обращаться к нему, если нам что-нибудь потребуется, полковник обещал доложить о нашем приезде командующему армии генералу Паттону, с которым мы уже встречались в Нормандии.

Генерал появился в лагере прессы вскоре после этого, и нас потребовали к нему. Высокий, крупный, с широкими плечами и мощной грудью Джордж Паттон выглядел безукоризненным генералом-служакой, который не позволял себе никаких вольностей ни в одежде, ни в поведении, отвергая все, что выходило за пределы воинского устава. Он был в армейских бутсах, в полевых суконных брюках и куртке, перетянутой поясом с портупеей и кобурой револьвера, в стальной каске. Большой тяжелый подбородок, выпирающие скулы, стиснутые губы и сверкающие глаза придавали его лицу окаменело-жесткое, как у мраморных скульптур, выражение. Это был не просто генерал, а настоящее воплощение генерала, каким его изображает старательный артист на сцене.

Паттон, пожелавший встретиться только с советскими военными корреспондентами — свою неприязнь к фельдмаршалу Монтгомери он переносил и на английских офицеров, — сердечно встретил подполковника Пилюгина и в разговоре обращался преимущественно к нему, хотя изредка поглядывал и на меня. Он выразил свое восхищение действиями Красной Армии, умением советского командования использовать крупные войсковые массы для нанесения [301] ударов с прорывами и бросками вперед на десятки и даже сотни километров. Он видел причину успеха в правильном выборе места удара и должной концентрации сил. Мимоходом он высмеял «некоторых стратегов», не умеющих обеспечить бросок на сто километров даже с помощью целой воздушно-десантной армии, поддерживаемой мощным воздушным флотом, — намек на неудачную попытку Монтгомери захватить мост у Арнема. Затем почти в доверительном тоне генерал сказал, что в настоящее время на западе реальной ударной силой располагает его 3-я армия: ее десять пехотных дивизий снабжены могучим подвижным острием — тремя танковыми и одной воздушно-десантной дивизиями.

— Моя армия — самая сильная и подвижная, — похвастал он с откровенной гордостью, — она может как наносить удары, так и совершать броски в русском стиле.

Мы спросили, когда 3-я армия будет наносить свои удары и совершать броски, объяснив, что это — не просто журналистское любопытство, а желание быть там, где идут настоящие сражения.

— Этого я не могу вам сказать, — ответил генерал.

Мы сказали, что приехали в Люксембург из 7-й армии и что она готова двигаться на северо-восток, чтобы срезать саарский выступ, если 3-я армия двинется на юго-восток, имея ту же цель. Генерал сердито сверкнул глазами на штабных офицеров, будто они были повинны в разглашении военной тайны, и насупленно проговорил, что ликвидация саарского выступа — первоочередная задача.

Когда полковник Ирвин сообщил, что военные корреспонденты собрались, генерал пригласил нас следовать за ним, и мы вместе вошли в зал пресс-конференций, стены которого были увешаны картами и пресс-релизами (сообщениями для прессы). Объявив корреспондентам, что он только что беседовал с их советскими коллегами, Паттон воспользовался этим, чтобы сказать несколько теплых слов о Красной Армии, о ее недавних победах в Польше и восточной части Германии. Затем, обращаясь к американцам, но отвечая скорее нам, сказал, что перед 3-й армией стоит задача — срезать саарский выступ и она сделает это в самое ближайшее время. Генерал намекнул, что 3-я армия могла бы приступить к выполнению этой задачи немедленно, но другие — он не назвал никого — пока не готовы к большим действиям.

На настойчивые вопросы корреспондентов, когда начнется наступление, Паттон ответил, как и нам, насупленно и коротко:

— Этого я не могу сказать... [302]

У нас сложилось мнение, что генерал отвечал на этот вопрос столь мрачно и коротко потому, что верховное командование союзников держало в неведении и его. Вместо концентрации войсковых масс для мощного удара с прорывом и последующим броском вперед союзное командование приказало вгрызаться в германские оборонительные рубежи по всему длинному фронту от Северного моря до Вогезов. Перебравшись через реки Ур — она отделяет Люксембург от Германии — затем Килль и Саар, войска 3-й армии заняли в середине февраля городок Прюм, две недели спустя — Трир, несколько сузив основание саарского выступа. Еще неделя потребовалась, чтобы выйти на берег Мозеля и, отказавшись от ее пересечения, двинуться вдоль нее к Рейну, на Кобленц. Лишь в середине марта 3-я армия, дойдя почти до Рейна, перебралась через Мозель и повернула на юг. Навстречу ей двинулись на север танковые колонны знакомого нам 15-го корпуса 7-й армии, образовавшие широкий прорыв между Саарбрюккеном и Кайзерлаутерном. Две армии встретились, как мы и предполагали, немного западнее города Майнца, недалеко от Рейна, отрезав Саар и окружив все германские войска, оказавшиеся в саарском «мешке».

Но это произошло позже, в марте. Пока же мы, осмотрев накоротке город Люксембург и подивившись тому, что в витринах его магазинов и лавок висели, как и в Страсбурге, говяжьи и свиные туши, связки аппетитных колбас, отправились на реку Ур. Там артиллеристы и пехотинцы 3-й армии «прогрызали» германские укрепления. Недалеко от люксембургской столицы в пустой, хотя мало разрушенной деревне нашли пресс-офицера наступающей дивизии. Он повез нас в штаб полка, разместившийся в другой, тоже пустой и почти полностью разрушенной деревушке. Полковник, которого мы нашли в темном подвале разбитого дома, досадливо и недоверчиво осветил наши лица настольной керосиновой лампой, но, узнав, что перед ним советские военные корреспонденты, в том числе подполковник Красной Армии, сердечно пожал нам руки, сказал несколько душевно-теплых слов о «русских союзниках», а затем охотно объяснил военную обстановку на фронте полка.

Адъютант полка проводил нас на наблюдательный пункт на крыше разрушенной гостиницы, где мы провели около получаса, а потом на выдвинутый вперед наблюдательный пункт батареи, обстреливавшей блиндажи и огневые точки «линии Зигфрида». Наблюдатели прятались за большой скалой на самом краю огромной пропасти, по дну которой бежала едва различимая среди деревьев и черного кустарника речка — та самая Ур, о пересечении которой севернее Люксембурга было объявлено столь [303] шумно. За речкой лежала Германия: разрушенная деревушка, грязно-зеленый хвойный лес с грязно-зелеными бетонными блиндажами, выглядывавшими из каменистого откоса либо низкой стеной, либо острым углом. Амбразуры были замаскированы так тщательно, что мы видели только огонь, вылетавший из них вместе со снарядом или пулями. В честь представителей великого союзника капитан-артиллерист, принявший нас радушно и обрадованно (только пошутил: «Ожидал встретить русских спереди, а они пришли из-за спины»), приказал открыть беглый огонь. Пламя и дым стали часто взвиваться среди деревьев и выкрашенных в их цвет блиндажей. Снаряд угодил в остатки моста через Ур. Его доски и бревна загорелись и горели ярко, почти бездымно.

Вечером в Люксембурге наши американские коллеги-корреспонденты, узнав, что мы рано утром уезжаем дальше на север, устроили что-то вроде проводов, собрав в нашей комнате все свои съестные и питейные запасы. Мы просидели далеко за полночь, разговаривая, выпивая или закусывая. Атмосфера царила добрая, дружественная, искренняя. По адресу Красной Армии, советского народа — обычно говорили «русские» — было сказано так много хорошего, что нам не хотелось расставаться с новыми друзьями.

(После войны нам было трудно понять истерично злобные выпады против нашей страны, даже против Советской Армии некоторых наших коллег-журналистов, генералов Паттона и особенно Брэдли, с которым мы встречались еще в Нормандии, когда он командовал 1-й американской армией, а потом в Спа, где находился штаб его 12-й армейской группы. В разговорах с нами оба генерала дружественно, как полагается товарищам по оружию, отзывались о Красной Армии, восхищались полководческим талантом ее командующих, размахом и блестящим выполнением их стратегических замыслов. Атмосфера «холодной войны» с ее лживой пропагандой отравила людей, заставив даже занимающих видное положение генералов кривить душой.)

По пути в Брюссель мы на один день и одну ночь остановились в лагере прессы 1-й американской армии, вернувшейся в холодный и голодный курортный бельгийский городок Спа, затерявшийся в лесистых отрогах Арденн. Мы побывали в 1-й армии, которой командовал генерал Кортни Ходжес, сразу после провала германского наступления в Арденнах и знали, что она потеряла не только все свои запасы снарядов, горючего, продовольствия и всякого другого снаряжения, но и много людей. Правда, американские войска вернулись на рубежи, которые они занимали до этого наступления, но это было сделано силами 3-й и 9-й армий. За их спиной 1-я армия занялась пополнением [304] и переформированием своих частей. Армия вновь приобрела должную боевую форму, и ее дивизии продвигались на восток, готовясь занять позиции между 9-й и 3-й армиями. Перед фронтом 9-й армии немцы образовали искусственное озеро, взорвав дамбы на реке Рёр, и армия ожидала, когда вода схлынет, чтобы начать наступление.

— Оно началось в самом конце февраля, когда мы снова вернулись в американские войска. На этот раз мы двигались не с юга на север, а с севера на юг и отправились в 9-ю армию (ею командовал генерал Уильям Симпсон). Она нацелилась на крупный промышленный район, расположенный на западном и восточном берегах Рейна и составляющий как бы преддверие Рура. Едва вода схлынула, части 9-й армии пересекли Рёр, ее танки окружили города Рёрмонд и Мюнхен-Гладбах и вскоре заняли их. В самом начале марта они достигли Рейна севернее и южнее крупного промышленного города Дюссельдорфа, расположенного на другом берегу. [305]