Глава шестая

1

Эхо закончившейся финско-советской войны еще катилось по скандинавским странам, когда шведские газеты, а также общественные деятели и министры занялись изучением новой обстановки, возникшей на Севере Европы. Авторы газетных статей и ораторы сразу же разделились на два лагеря: в то время, как одни заговорили о необходимости создания «северного оборонительного союза», опирающегося на поддержку «западных демократий», другие стали проповедовать необходимость сближения с Германией и требовать «переориентации» шведской политики на Берлин.

Уже на второй день после наступления мира, составляя обзор шведской печати, мы, отметив ее прежний резко антисоветский тон, указали на первые признаки этого размежевания. Все проанглийские газеты во главе с «Дагенс нюхетер», «Социал-демократен» и «Гётеборгс хандельс тиднинген» начали писать о «северном оборонительном союзе». Тон задал военный обозреватель «Дагенс нюхетер» полковник Братт, опубликовавший большую статью, в которой доказывал, что «русской опасности» можно противопоставить силу всех скандинавских стран.

Через день количество статей, пропагандирующих этот союз, увеличилось. Их авторы нашли нужным поведать читателям, что «идейным отцом» союза является лидер шведских «активистов» Сандлер. Прогерманские газеты «Свенска дагбладет», «Стокгольме тиднинген», «Афтонбладет» с таким же усердием доказывали, что никакой союз северных стран не спасет их от нападения великих держав и что их безопасность может быть гарантирована только могущественной страной, расположенной по ту сторону Балтийского моря, — Германией.

На четвертый день мира «активисты» устроили многолюдный, шумный и крикливый до истеричности митинг в Аудиториуме, запись которого мы передали в Москву в тот же вечер. Большую сцену заняли самые реакционные военные — генерал Окерман и его [116] сын капитан Окерман, капитан морских сил Линд аф Гагебю, подполковник военно-воздушных сил Шюберг вместе с лидерами правых социал-демократов Сандлером и Хёглундом, а также главарем шведских троцкистов Флюгом. Над сценой водрузили огромный плакат-призыв: «Спасем Север от русской опасности, объединим наши силы!» Пресловутая «русская», — именно русская, а не советская, — «опасность» была главным содержанием всех речей и выкриков. Она же легла в основу призыва, с которым обратились собравшиеся ко всем скандинавам, убеждая их поддержать движение за создание «северного оборонительного союза».

Тремя днями позже такой же митинг состоялся в самом большом зале города Упсала, где я оказался случайно. Перед собравшимися помимо взвинченно-озлобленного Хёглунда — ренегаты всегда более яростны в своей ненависти к тому, что когда-то разделяли, — перед собравшимися выступил профессор Нюберг, которого считали «главным активистом» среди профессоров и преподавателей упсальского университета. Под шумные одобрительные выкрики он несколько раз провозглашал, что «Россия была нашим врагом, а сейчас представляет главную, смертельную опасность для Швеции». Следуя за полковником Браттом, он призывал встретить эту «опасность» объединением всех сил Севера.

Подогретые или даже воспаленные этой речью другие ораторы пошли дальше: резко осудив свое правительство, которое не только не вступило в финско-советскую войну, но и содействовало мирным переговорам, они потребовали смещения и замены министров, а если риксдаг не окажет им поддержку, то его роспуска и даже замены парламентского строя другим. Из разных углов большого зала понеслись выкрики: «Военных к власти!», «Сандлера в премьеры!», «Ганссона — в Сибирь!»

Этому шумному напору газетных писак, крикунов, демагогов, а иногда просто наемников иностранных посольств правительство попыталось противопоставить свои доводы. Премьер-министр Ганс-, сон выступил с большой речью в Стокгольме, военный министр Шельд — в Карлстаде, министр юстиции Вестман — в Мальме и министр культуры Багге — в Иенчепинге. Все они доказывали, что вступление Швеции в войну было бы катастрофой для страны, территория которой превратилась бы в арену большой войны со всеми страшными последствиями. Министр-либерал Андерсон, выступая в Муре и опровергая распространяемые «активистами» слухи о схватках между министрами, заявил:

— В шведском правительстве все время царило согласие по вопросу о том, что Швеция должна занимать нейтральную позицию в войне между Финляндией и Россией. Подавляющее большинство [117] риксдага было такого же мнения. У нас были серьезные основания подозревать, что желание западных Держав помочь Финляндии было продиктовано не столько дружелюбием к этой стране, сколько иными соображениями. Очень большую роль играло стремление втянуть Скандинавию в войну на их стороне.

Впрочем, и министры, подхватив идею Сандлера о «северном оборонительном союзе», усердно доказывали огромные преимущества объединения сил всех скандинавских стран против возможного «русского продвижения дальше». Эти доводы сопровождались антисоветскими выпадами и раздуванием антикоммунистической истерии. Через неделю после окончания войны правительство приняло вдруг решение запретить перевозку по государственным железным дорогам, на государственных машинах, а почте доставку коммунистических газет «Ню даг», «Арбетар тиднинген», «Норшенсфламман», «Сюд свенска курир» и комсомольской «Стормклокан». Запрещение вступало в силу немедленно и должно было сохраняться шесть месяцев.

Антикоммунистам этого показалось мало. В Лулео, на севере Швеции, они решили нанести свой удар. Поздно вечером преступники, закрыв снаружи все двери редакции газеты «Норшенсфламман», подожгли здание сразу со всех сторон. Вместе с типографскими машинами и редакционными столами сгорел редактор газеты, не сумевший вырваться из горящего дома. Начальник полиции Лулео Халльберг, начав расследование, тут же «установил», что пожар возник по вине сгоревшего редактора. Однако коммунисты, располагавшие достоверными доказательствами, объявили, что поджог осуществлен группой военных и полицейских, что план поджога разработан самим начальником полиции и начальником разведывательного отдела штаба северного военного округа капитаном Сванбомом. Министр юстиции отстранил Халльберга от расследования, поручив следствие начальнику полиции провинции Норботен Даниельсону.

Одновременно с антисоветской и антикоммунистической бурей, продолжавшей бушевать в Швеции, появилась волна слухов о возможном скором заключении мира на континенте. «Стокгольме тиднинген», хозяин которой Торстен Крейгер был тесно связан с немцами, особенно с Гроссманом, опубликовала 23 марта большую статью, в которой желательность «северного оборонительного союза» оправдывалась возникновением «тупика в войне между Германией и западными союзниками». Рядом с этой статьей пронемецкая газета опубликовала пространное сообщение из Рима о переговорах, которые вели с лидерами фашистской Италии заместитель государственного секретаря США Самнер Уэллес и министр иностранных дел Германии Риббентроп. Специальный [118] посланец американского президента, прибывший в Италию на том же пароходе «Рекс», который доставил в Европу и шведского промышленника Веннер-Грена, имел поручение выяснить возможности и условия заключения мира в Европе. После длительных бесед с Муссолини и Чиано, Уэллес отправился в Берлин, где встретился с Гитлером, Герингом и Риббентропом. Затем он посетил Париж и Лондон, обсуждая тот же вопрос, и вернулся опять в Рим.

Корреспондент утверждал, что американский дипломат уехал в США, «полный надежды, что ожидаемое кровавое столкновение может быть предотвращено». По его словам, итальянцы якобы заверили Уэллеса, что Гитлер готов начать переговоры о мире при условии, что Англия и Франция не будут мешать ему на востоке Европы. Американскому посланцу было сказано, что Риббентроп сообщил им о твердом намерении Гитлера «заняться освоением Украины», и, пока это «освоение» будет продолжаться, он будто бы «оставит западные страны в покое».

Другие шведские газеты уделили необычному вояжу Уэллеса также большое внимание и даже связали встречу Гитлера с Муссолини, состоявшуюся 18 марта на Бреннерском перевале, с возможными переговорами о мире. Снова появились намеки, что шведские дельцы пытаются играть роль посредников, подобно той, какую сыграл перед войной промышленник Далерус. Лондонский корреспондент «Дагенс нюхетер», рассказывая о пребывании Уэллеса в английской столице, отметил, что усердные старания американца встречены в Англии по-разному. Судя по намекам английской прессы, Уэллес нашел внимательных слушателей в лице премьер-министра (Чемберлена) и министра иностранных дел (Галифакса), готовых вернуться к «политике умиротворения». В кругах лейбористов намерения Уэллеса вызвали подозрения и недоверие, а его план разоружения в условиях войны отвергнут не только военными, но и общественными деятелями, как рискованный и нереальный.

В самом конце марта шведские газеты опубликовали сообщение о том, что в Лондоне состоялось очередное — шестое заседание верховного совета союзников, в котором со стороны Франции принял участие новый глава правительства Рейно. Опубликовав коммюнике с обычными и пустыми словами о координации усилий, лондонские корреспонденты шведских газет единодушно отметили странный факт: английская печать, «забыв» об армиях, стоявших друг против друга на франко-германской границе, заговорила шумно и откровенно о скором открытии «второго фронта»... на Кавказе. Излагая имения и взгляды английских обозревателей, гадавших, как лучше нанести удар по Советскому Союзу, шведские [119] газеты воспроизвели различные варианты нападения на СССР, прежде всего на его нефтепромыслы в районе Баку.

(Нам это казалось тогда чистейшей фантастикой, рожденной в воспаленном мозгу антисоветских писак. Но они, как стало ясно после рассекречивания протоколов английского военного кабинета, опирались на совершенно достоверные сведения. 29 марта 1940 года Чемберлен, докладывая коллегам по военному кабинету о результатах заседаний верховного военного совета союзников, сказал, что «премьер-министр Рейно придерживается взгляда, что разрушение нефтепромыслов в Баку будет надежной, решающей и легкой операцией». По словам Чемберлена, Рейно полностью согласился с соображениями, выдвинутыми английским военным кабинетом. Эти «соображения» были рассмотрены и одобрены, как следует из тех же рассекреченных протоколов, еще 12 марта. «Наиболее эффективным путем, каким можно нанести удар России, было бы нападение на кавказские нефтепромыслы. Штаб военно-воздушных сил считает, что три эскадрильи бомбардировщиков, действующие от шести недель до трех месяцев, могли бы полностью вывести из строя нефтепромыслы. Жертвы среди гражданского населения неизбежны. Пока на Ближнем Востоке нет подходящих для этой цели эскадрилий, но необходимые самолеты могут быть посланы туда, хотя только за счет ослабления воздушных сил в самой Англии и сокращения ударной силы на случай германского вторжения в Бельгию и Голландию».)

С тем же злорадством, но более широко воспроизводились писания французских газет, которые с каким-то патологическим неистовством расписывали возможность и даже неизбежность войны между Советским Союзом и Турцией. Несмотря на неоднократные заявления турецкого премьер-министра Сейдама и министра иностранных дел Сараджоглу, что советско-турецкие отношения были нормальными и остаются нормальными, французские правые газеты почти ежедневно сообщали о концентрации советских войск на турецкой и иранской границах. Мало того, они сообщили, что Гитлер послал на помощь этим войскам две свои дивизии — приводились их номера и названия, а также сообщалось об их «продвижении» через южные советские города — Ростов, Армавир, Владикавказ. Совершенно несуразными красками расписывалась мощь объединенной франко-английской армии на Ближнем Востоке под командованием генералов Вейгана и Уэйвелла. Силы, которые собирались там, по уверениям легких на перо обозревателей, достигали миллиона человек: 400 тысяч французов, 80 тысяч англичан и, «возможно», 500 тысяч турок.

Выдавая желаемое за действительное, воинственные верхушки [120] Англии и Франции настолько увлеклись своими фантастическими надеждами и расчетами, что совсем не заметили опасность у себя под носом. 6 апреля шведские газеты опубликовали сообщение Гавас о том, что германские войска, размещенные еще с октября прошлого года вдоль побережья Северного и Балтийского морей от Вильгельмсгафена до Кенигсберга, беспрерывно проводят учения по посадке на суда и высадке на берег. Замечено, что в последние дни не только увеличилось количество соединений, но и участились учения по посадке и высадке. Агентство ссылалось «на проницательные официальные круги», которые полагали, что «дело идет лишь о новом немецком блефе. Он предназначен для того, чтобы усилить германское дипломатическое давление либо на скандинавские страны, либо на Голландию». Через два дня германские войска высадились в Дании и Норвегии.

2

9 апреля Кнут Бекстрем, живший на окраине Стокгольма, разбудил меня телефонным звонком на рассвете. Потеряв свою обычную флегматичность, он взволнованно рассказал, что, бреясь и включив, как всегда, радиоприемник, услышал испугавшую его новость: прошлой ночью германские войска высадились в Дании и Норвегии. Шведское радио сослалось на радио Осло и Копенгагена. Владевший датским и норвежским языками, Бекстрем тут же переключил приемник на Копенгаген, но радио датской столицы молчало. (Немецкие войска, как оказалось, уже заняли радиостанцию, и она еще ночью прекратила вещание, известив слушателей, что занята германскими солдатами). Тогда Бекстрем настроил свой приемник на Осло. Норвежское радио действовало. Отрывочные и путаные сообщения о высадке германских войск в норвежских портах перемежались с призывами к жителям столицы во время налетов бомбардировщиков прятаться в убежищах, а после налетов покидать Осло.

Я тут же бросился к радиоприемнику. Через каждые десять минут стокгольмское радио, ловившее передачи датских и норвежских радиостанций, сообщало о ходе германского вторжения. Военные корабли Германии, вошедшие в Большой бельт, высадили войска в прибрежных датских городах Корсере и Нюборге. Три германских крейсера вошли в гавань Копенгагена. Сухопутные силы вермахта перешли в Шлезвиге датскую границу и двинулись на север, занимая Ютландию. В Орхусе и Фридриксхавне войска высажены с военных кораблей. В Норвегии германскими войсками, высадившимися с военных кораблей или транспортов, [121] заняты города Тронхейм, Берген, Нарвик. Между фортами, охраняющими подход по Ослу-фиорду к столице, и германскими военными кораблями развернулось артиллерийское сражение. Один из кораблей нападающих потоплен. Вскоре стало известно, что взорвался и пошел ко дну недавно построенный тяжелый крейсер «Блюхер». Его командир контр-адмирал Кумметц, бросив корабль и его команду (1600 человек), вплавь добрался до берега, где и был пленен норвежцами.

В 8 часов утра радио Осло передало и повторило дважды пространное сообщение, которое мы записали и тут же отправили в Москву. Германские вооруженные силы ровно в три часа по среднеевропейскому времени атаковали расположенные далеко друг от друга портовые города Ставангер, Берген, Тронхейм, Нарвик, а также крепость Хортен, прикрывающую Осло со стороны фиорда. В четыре часа утра германский посол Брейер разбудил министра иностранных дел Кута, потребовав принять его для вручения важного документа. Прибыв к министру час спустя, посол передал устное, а затем и письменное требование германского правительства не оказывать сопротивления высаживающимся германским войскам и подчиниться распоряжениям германской военной администрации. Министр, выслушав германский ультиматум, заявил, что ответ может дать только норвежское правительство.

Правительство собралось немедленно, обсудило германские требования и после консультации с королем отвергло их. Министрам уже было известно, что войска вторжения захватили порты и подавили сопротивление в пяти основных норвежских городах. Правительство решило также немедленно покинуть вместе с королем Осло и избрать резиденцией правительства и короля город Хамар, расположенный в глубине страны.

Военным кораблям Гитлера, на борту которых находилась пехотная дивизия, не удалось захватить с моря столицу. Осло был без боя и сопротивления занят уже днем пятью ротами парашютистов, высаженных на столичном аэродроме Форнебю. Покинув самолеты, десантники построились в колонну и двинулись в Осло с оркестром впереди. Батареи крепости Кристиансанда отогнали германские корабли от берега, и тогда на крепость были брошены бомбардировщики, заставившие батареи замолчать. Лишь после этого корабли подошли к пристани.

Несколько позже стали поступать бюллетени Шведского телеграфного агентства ТТ с полученными им по радио сообщениями иностранных телеграфных агентств. Первым пришло краткое и, безусловно, заранее заготовленное сообщение ДНБ: Для того чтобы оказать сопротивление происходящему в настоящее время нападению [122] на нейтральные Данию и Норвегию (намек на минирование их вод английскими кораблями), германское верховное командование взяло под свою военную защиту оба эти государства. В соответствии с этим сегодня утром вступили и высадились на территории обеих стран крупные германские силы всех родов оружия. В целях обеспечения этих операций поставлены минные заграждения на большом пространстве.

Вслед на этим Рейтер передал: Английское министерство иностранных дел только что сделало заявление, что английское и французское правительства решили оказать Норвегии, подвергнувшейся нападению германских вооруженных сил, всестороннюю помощь. Англия и Франция готовы вести войну в полном сотрудничестве с Норвегией. Необходимые военные мероприятия на суше и море будут предприниматься совместно. Англия и Франция окажут помощь Норвегии как самолетами, так и военными кораблями и войсками.

В своей телеграмме из Вашингтона Ассошиэйтед Пресс изложил официальное заявление, в котором говорилось: Американский посланник в Осло Гарриман (женщина) телеграфировала ночью, что министр иностранных дел Норвегии информировал ее о начале германского вторжения и что Норвегия находится в состоянии войны с Германией. Английский посланник в Осло обратился к американскому посланнику с просьбой представлять интересы Англии, поскольку английская миссия эвакуируется из норвежской столицы. Посланнику дано указание удовлетворить английскую просьбу.

За этим следовала телеграмма ДНБ со вторым сообщением верховного командования германских вооруженных сил: Германские моторизованные части, перешедшие германо-датскую границу в районе Фленсбурга и Тондерна, продвигаются на север, пройдя Апенраде и Эсбьер. Германские войска, высадившиеся на рассвете в Копенгагене, заняли крепость и радиостанцию. С восьми часов утра весь город в немецких руках. (Позже стало известно, что датские вооруженные силы не сделали даже попытки оказать сопротивление. Лишь охрана королевского дворца Амалиенборг отказалась пропустить в неположенные часы непрошеных гостей, к тому же вооруженных и в иностранной военной форме. «Гости» решили разоружить охрану. Один из датчан выстрелил и убил немецкого солдата, немецкий офицер выстрелил в датчанина и ранил его).

Почти тут же пришло сообщение другого германского агентства Трансоцеан, якобы из Копенгагена: Датский король и правительство обратились к населению с призывом сохранять спокойствие и порядок. Король и правительство сообщили населению, [123] что против своей воли приняли германские требования и дали соответствующие указания датским войскам и сейчас германские войска действуют согласованно с датскими войсками, которые не оказывают им сопротивления.

Несколько позже Шведское телеграфное агентство ТТ передало перехваченное им выступление по датскому радио премьер-министра Стаунинга.

— Прошлой ночью, — заявил он, — мы узнали, что германские войска перешли германо-датскую границу, а также высадились в портовых городах, включая Копенгаген. Германские бомбардировщики появились над нашей столицей и летали над ней, пока правительство обсуждало германское требование об отказе от сопротивления. Правительство вынуждено было принять германское требование о несопротивлении продвижению германских войск в Данию.

Корреспондент ТТ в шведском городе Хельсингборге, расположенном напротив Копенгагена, передал рассказы встреченных им первых датских беженцев: Они в один голос утверждали, что при занятии германскими войсками датской столицы не было оказано никакого сопротивления. Военные транспорты с германскими солдатами на борту прошли под носом батарей форта, охраняющего вход в копенгагенский порт, пришвартовались на рассвете рядом с Цитаделью, где находится датский генеральный штаб, и королевским дворцом. С рассветом войска стали высаживаться и занимать важнейшие пункты столицы, не встречая сопротивления со стороны армии. От себя корреспондент добавлял, что из Хельсингборга хорошо видны германские военные корабли в копенгагенском порту, а также у пассажирской пристани, расположенной у самой крепости. Датский флаг, развевавшийся над древним замком Хельсиньер («замок Гамлета»), около которого размещены мощные батареи береговой обороны, способные закупорить пролив Зунд, заменен фашистским флагом с большой черной свастикой в центре. Жители Хельсингборга толпятся на набережной, стараясь рассмотреть через пролив, что же происходит вокруг знаменитого замка.

Его яркое описание настолько увлекло меня, что, передав к вечеру все поступившие от Шведского телеграфного агентства сообщения в Москву, я отправился ночным поездом в Мальме, ранним утром пересел на местный поезд и скоро оказался на набережной Хельсингборга. День был ветреный, холодный, но солнечный, и Хельсиньер с его мрачно-серым замком, отгороженным от моря огромным каменным валом, — в нем-то и расположены береговые батареи — был действительно виден как на ладони. В бинокли или подзорные трубы, которыми каждый мог воспользоваться [124] за 10 ёре, можно было рассмотреть не только германские флаги — они были на главной башне замка и на батареях, — но и поставленные у замка грязно-зеленые броневики и машины оккупантов.

Среди многочисленных любопытных, высыпавших на берег, я оказался не единственным журналистом: раньше меня туда приехали корреспонденты Юнайтед Пресс Роджерс, с которым мы уже не раз встречались, и корреспондент лондонской «Дейли мейл» Хьюнис. Роджерс был, как обычно, жизнерадостен — США оставались нейтральными и даже усердно пытались играть роль посредника между Германией и западными союзниками. Хьюнис казался подавленным. Лишь пять дней назад Чемберлен объявил в парламенте, что «Гитлер опоздал на пароход», то есть упустил возможность. Хьюнис знал, что Англия готовилась к большим военным операциям в Скандинавии, но Германия опередила ее, захватив одним ударом важнейшие позиции, обеспечившие ей как крепкий правый фланг, так и постоянные поставки через норвежские воды шведской железной руды. (Это было 10 апреля 1940 года — на второй день, когда, как считают историки, началась «настоящая война» между Германией и западными союзниками. Ровно пять лет и один месяц спустя — 10 мая 1945 года, в такой же ветреный, но солнечный день я стоял на валу, опоясывающем замок Хельсиньер, и смотрел через пролив на Хельсингборг, млеющий под лучами полуденного майского солнца. Над замком снова развевался датский флаг, но на батареях плескались на ветру английские флаги, а у стен «замка Гамлета» стояли защитного цвета английские танки, броневики и машины. Начав описывать германо-англо-французскую войну с одного берега Зунда, я закончил это дело уже в роли военного корреспондента в войсках англо-американских союзников на другом берегу Зунда. В его водах мы торжественно утопили наши спасательные, но смертельно надоевшие стальные каски.)

В мое отсутствие Бекстрем передал в Москву пространное сообщение о том, что в Осло, оккупированном германскими войсками, создано новое правительство во главе с Видкуном Квислингом. Выступив по радио, Квислинг объявил, что правительство Ньюгорсвольда, покинувшее столицу, считается распущенным и что вместо него создано правительство «национального единения» (так называлась фашистская партия Квислинга). Помимо обязанностей премьера Квислинг взял также портфель министра иностранных дел, министром обороны назначен майор Вослев, социального обеспечения — Гульбранд-Лунде, юстиции — Юнас-Ли, труда — Сканске. Квислинг призвал все части норвежской армии сложить оружие и не оказывать немцам сопротивления. [125]

Был передан также рассказ бежавшего из Нарвика шведа о том, как два германских эсминца, вошедшие в фиорд, без всякого предупреждения торпедировали два стоявших на якорях норвежских военных корабля, которые тут же пошли ко дну вместе со своими командами. После этого с германских гражданских судов, оказавшихся военными транспортами, были высажены две тысячи солдат, и они в течение ночи заняли весь город.

Лондонский корреспондент ТТ сообщил, что, кроме заявления о намерении Англии оказать помощь Норвегии, пока ничего неизвестно. Угрозы военно-морского министра Черчилля, что любой германский военный корабль, который осмелится появиться в норвежских или датских водах, будет немедленно потоплен, остались пустыми словами.

То, что английские и французские руководители не собирались оказать серьезное сопротивление германским вооруженным силам в Скандинавии, подтвердил белградский корреспондент Ассошиэйтед Пресс, телеграмма которого оказалась у нас вечером. По сообщениям из Афин, в Эгейском море концентрировались значительные морские силы Англии, которые, как полагают, предназначены для того, чтобы проложить себе путь через Дарданеллы в Черное море и оказать поддержку сухопутным и воздушным силам, собираемым Англией и Францией на Ближнем Востоке для действий против России. Французский главнокомандующий этими силами генерал Вейган вылетел из Парижа в Бейрут. Подчиненная ему 250-тысячная французская армия, а также соединения английских колониальных войск готовы к немедленному выступлению против советского Кавказа и других южных районов России.

Это сообщение, как и описание своей поездки на юг Швеции, охваченной тревогой, возбуждением и ажиотажем, я отнес на телеграф далеко за полночь и, вернувшись домой, отправился спать со спокойным сознанием исполненного журналистского долга. Утром, поднявшись, как обычно, рано и просмотрев шведские центральные и провинциальные газеты — они третий день были забиты описаниями событий в Норвегии и Дании, — составил вместе с Бекстремом обзор. Газеты отмечали, что Лондон и Париж не ожидали этого немецкого удара. Проанглийские газеты оценивали события как, используя слова «Дагенс нюхетер», «самую темную главу в истории северных стран». Уделяя исключительно большое внимание позиции Советского Союза, почти все газеты подчеркивали, что Финляндия, оказавшись под защитой СССР, сейчас спокойна за свою судьбу, чего Швеция не испытывает и не может испытывать. В течение дня мы собирали все известия, [126] сообщения, даже слухи о том, что происходит в Норвегии, — Дания была полностью отрезана от всего мира, кроме Германии, и оккупированная страна, как казалось, погрузилась на четыре года в небытие, — торопливо излагали на бумаге, отстукивали на машинках и относили на телеграф в твердой уверенности, что наши телеграммы ложатся на стол редакторов ТАСС в Москве через два-три часа.

Но ничего подобного не было. Перед вечером 11 апреля меня вызвали в полпредство, и озадаченная А. М. Коллонтай положила передо мной гневный запрос Я. С. Хавинсона с добавлением сурового нагоняя: «Почему стокгольмское отделение прекратило работу в самый горячий период? С момента немецкого вторжения в Скандинавию мы не получаем от вас ничего. Ваше неумение оценить важность освещения этих событий из Стокгольма равнозначно политической слепоте. Немедленно дайте объяснение и сосредоточьте все внимание на подробном освещении событий в Скандинавии».

Я был озадачен еще больше, чем полпред, и даже расстроился: мы приложили столько стараний, чтобы информировать Москву вовремя и широко! Я тут же составил объяснение. Объяснение пришло в Москву также с опозданием. Но одновременно в ТАСС была доставлена огромная кипа телеграмм, начиная с утра 9 апреля до вечера 12 апреля. Как выяснилось, германское командование, готовя вторжение в скандинавские страны, предусматривало разорвать и прекратить всякие связи этих стран с внешним миром. Германские саперы в первый же час оккупации Копенгагена отключили кабель, связывающий Данию с Англией, Европой и Америкой, а через Данию шли все коммуникации Скандинавии. Телефонная связь через Берлин, которой мы иногда пользовались, была также прервана, а все телеграммы, включая посольские депеши, шедшие через Германию, задерживались в Берлине до особого распоряжения военного командования.

13 апреля, составляя обзор шведской печати, мы подробно изложили рассказ неназванного норвежского офицера, сообщившего, что генеральный штаб Норвегии за неделю знал о готовящемся германском вторжении и вовремя информировал англичан. Норвежские сторожевые суда наблюдали за продвижением большого числа германских судов вдоль берега Норвегии, который, как известно, вытянулся более чем на две тысячи километров. С судна, налетевшего на мину и пошедшего ко дну, были выловлены солдаты, рассказавшие норвежским офицерам о планах германского вторжения. Офицер не мог объяснить, почему норвежская армия не была поднята по тревоге, не мог он и сказать, почему [127] никто не пытался помешать германским парашютистам и десантникам высадиться в столичном порту и без единого выстрела занять Осло.

Этот офицер утверждал также, что правительство Квислинга было сформировано за четыре дня до германского вторжения. Глава нового норвежского правительства, бывший офицер генштаба, был военным атташе в Петрограде в 1918–1919 годах, а в 1927–1929 годах представлял в Москве английские интересы, когда отношения между Англией и СССР были прерваны Лондоном. Более десяти лет Квислинг был платным английским агентом и выполнял поручения своих английских хозяев не только в Москве, но и в Женеве. После прихода нацистов к власти в Германии сменил хозяев, на германские деньги основал партию «Национальное единение», провозгласив «нордическое родство» С немцами и объявив себя союзником гитлеровской Германии.

В обзоре печати 14 апреля мы особо подчеркнули удивление и недовольство шведских газет поведением англо-французских союзников. Не скрывая раздражения, «Свенска дагбладет» указывала, что Англия и Франция, поднявшие такой шум о помощи Финляндии и яростно поносившие скандинавские страны за нежелание оказать им содействие в этом деле, ничего не сделали, чтобы протянуть руку помощи Норвегии. Газеты воспроизвели на видных местах критическое замечание лондонского корреспондента «Нью-Йорк таймс» по адресу английского военно-морского министра: Речь Черчилля о германском вторжении в Норвегию и Данию и особенно об английских контрмерах глубоко разочаровала членов парламента и население страны. «Этот мастер риторики, — язвительно добавил корреспондент, — применил в своей речи все ораторские трюки. Он поднимал руки к потолку, стучал кулаком по столу, делал длинные паузы, однако вызвать энтузиазм у слушателей так и не смог».

Газетные обозреватели отметили, хотя и с большой сдержанностью, различие в поведении королей-братьев: Кристиана X, датского короля, капитулировавшего перед немцами (он даже поздравил германского генерала Химера с «блестяще выполненной работой») и норвежского короля Хаакона VII. Отказавшись капитулировать, он бежал вместе с правительством в город Эльверум, на шведской границе, и призвал народ к сопротивлению оккупантам.

Несколько дней спустя лондонский корреспондент ТТ сообщил, что в английской столице торжественно объявлено об успешной высадке английских войск на норвежской земле. Поддерживаемые флотом войска захватили два порта — Намсус и Ондальснес. Мы бросились искать их на большой карте Скандинавии, висевшей [128] в моем кабинете, и, обнаружив названия после длительного обшаривания глазами изрезанного фиордами берега Норвегии, разразились смехом: это были две рыбацкие деревушки, и в их «порты» могли войти только лодчонки. Высадившиеся войска, предназначенные для захвата порта Тронхейм, не сумели продвинуться дальше окружавших деревушки гор и, проведя на норвежской земле менее двух недель, эвакуировались, отправившись туда, откуда прибыли. Они увезли с собой короля, правительство, лидеров партий и 20 грузовиков золота.

Попытки английского флота отнять у немцев Нарвик привели к необычным и новым тогда сражениям между военными кораблями и бомбардировщиками. Германская авиация, действуя с захваченных армией аэродромов, нанесла ряд серьезных ударов по английскому флоту, научив военных моряков бояться приближения к норвежским берегам. И хотя после болезненных потерь англичане в конце концов захватили Нарвик, они продержались в нем немногим более недели. Вынужденные эвакуироваться, они снова призвали на помощь свой флот, приславший на этот раз вместе с кораблями авианосец «Глориес». Его летчики оказали героическое сопротивление налетам гитлеровской люфтваффе, но сам авианосец был потоплен.

На другой день норвежское правительство, объявившее в Лондоне о готовности продолжать борьбу, приказало частям и группам солдат прекратить организованное сопротивление германским захватчикам.

3

Захват Дании и Норвегии германскими войсками был для шведов неожиданным ударом, который поверг их в состояние смятения и страха, горя и отчаяния. В одну ночь были почти полностью прерваны или невероятно осложнены давние и тесные государственные связи между Швецией и этими скандинавскими странами — с Норвегией она была до начала XX века в одной унии под единой короной, — а также многочисленные и многообразные деловые, культурные и даже семейные узы. И все же Швеция не двинула даже пальцем, чтобы помочь своим ближайшим соседям. Ни один «доброволец» не был послан в Норвегию, где шли хотя и запоздалые, но ожесточенные схватки между германскими войсками и отдельными частями норвежской армии или группами солдат. Ни одна зенитка и ни одна противотанковая пушка Боффорса не были переброшены через шведско-норвежскую границу и ни один ящик снарядов или патронов не был доставлен отступившим в глубину страны или в горы норвежским патриотам. [129]

Даже воинственно-крикливые газетные стратеги, истратившие столько смешанных с ядом чернил, чтобы расписать «русскую агрессию» в Финляндии, не осмелились осудить захват Германией двух скандинавских стран с тем яростным ожесточением, с каким они осуждали желание Советского Союза отодвинуть на несколько километров советско-финскую границу, с которой на второй по величине советский город нацеливались сотни дальнобойных, крупнокалиберных пушек. Военные действия, вспыхнувшие в разных местах норвежского побережья, описывались с удивительной бесстрастностью, будто речь шла о пограничном конфликте между дальними латиноамериканскими странами.

Швеция была не на шутку напугана решительным и наглым шагом Гитлера. Хотя правительство 10 апреля объявило о готовности защищать свой нейтралитет, военное командование знало, что у него мало возможностей оказать должное сопротивление германскому вторжению: обороноспособность страны была серьезно ослаблена переброской значительной части военной авиации, противовоздушной и наземной артиллерии, а также всех видов снаряжения Маннергейму. Не были ослаблены лишь военно-морские силы да береговая оборона, но адмиральско-офицерский состав их был ненадежен.

На четвертый день после германского вторжения мы обратили внимание на то, что во всех проанглийских газетах появились статьи, призывающие очистить Швецию от людей, подобных Квислингу. (Не трогая его берлинских хозяев, шведские журналисты поносили их норвежского наемника последними словами). На другой день — 13 апреля появились слухи о военном заговоре. Одни утверждали, что заговор раскрыт и заговорщики обезврежены, другие говорили, что заговор только готовится и что его надо ждать со дня на день или даже с часа на час.

По ранее достигнутой договоренности мы встретились 15 апреля с Рейтерсвердом в его кабинете в Шведском телеграфном агентстве. Хотя директор ТТ был в тот день очень занят, он все же не захотел отложить обед, на который я пригласил его еще в начале месяца, и мы отправились в такси за город, на остров Лидингё, где на самом краю высокой скалы стоял ресторан «Фореста». Почти всю дорогу Рейтерсверд молчал, мрачно разглядывая лихорадочные военные приготовления на улицах столицы: нижние этажи зданий укрывались мешками с песком, стекла окон перекрещивались бумажными лентами, на стенах домов рисовались жирные белые стрелы со словами «Убежище». У тротуаров размещались крупные железобетонные трубы, в которых могли, скрючившись, спрятаться жители столицы, застигнутые тревогой на улицах. [130]

За столом Рейтерсверд, с которым мы, естественно, обсудили трагически осложнившуюся обстановку в Скандинавии, как бы между прочим заметил, что мой знакомый Вагенер — он был не только корреспондентом главной гитлеровской газеты в Стокгольме, но и ляндесляйтером, то есть руководителем всех немецких нацистов в Швеции, — недавно сказал заведующему иностранным отделом ТТ Мальгрену, что положение Швеции было бы много лучше, если бы на смену нынешней проанглийской верхушке в Стокгольме пришли другие руководители. Желание Берлина заменить возглавляемое социал-демократами правительство Швеции другим, более правым и теснее связанным с Германией, было давно известно, и я не обратил сначала особого внимания на намек Рейтерсверда, хотя вскоре вспомнил о нем.

После обеда Рейтерсверд, отказавшись от моего предложения вызвать такси, пригласил меня немного пройтись, чтобы подышать свежим воздухом. День был по-весеннему яркий и теплый, я охотно согласился. Мы спустились к длинному мосту, переброшенному через узкий пролив, отделяющий островок от Стокгольма, и пошли по немного приподнятому дощатому настилу, наслаждаясь легким морским ветром и солнцем. И пока мы перебирались на «материк», Рейтерсверд рассказал о том, что Берлин, не решаясь напасть на Швецию открыто, вознамерился захватить ее с помощью внутреннего переворота, который должны были произвести прогермански и даже профашистски настроенные офицеры шведской армии и флота. Во главе заговора стоял вице-адмирал Тамм. По его приказу военные корабли, вошедшие в фиорд, соединяющий Балтийское море с озером Маларён — на нем расположен Стокгольм, — должны были высадить в ночь с 10 на 11 апреля офицеров и матросов, которым следовало арестовать премьер-министра Ганссона и его правительство. Прогермански и профашистски настроенные офицеры столичного гарнизона должны были оказать морякам помощь, блокировав военное министерство, полицию и верные правительству части.

Правительство, по словам Рейтерсверда, узнало о заговоре заблаговременно и сумело сорвать его с помощью генерального штаба. Не говоря прямо, Рейтерсверд дал понять, что о заговоре пронюхала английская разведка через своих агентов во флоте. Узнав о готовящемся заговоре, англичане проинформировали начальника контрразведки, а тот доложил начальнику генерального штаба. Премьер-министр, получив сообщение о заговоре, тут же информировал короля. Было принято решение арестовать вице-адмирала Тамма и близких ему морских офицеров. Произведены аресты и среди офицеров стокгольмского гарнизона. [131]

В своем рассказе Рейтерсверд не раз употреблял слова «якобы», «будто бы», «говорят», «как я слышал», стараясь подчеркнуть, что не располагает достоверными сведениями, хотя и не имеет особых оснований сомневаться в них. Он явно хотел создать впечатление, что Берлин намеревался использовать в Швеции свою «пятую колонну», то есть созданную нацистами или близкими к ним людьми агентуру, и совершить тем самым «косвенную агрессию», против чего Советский Союз неоднократно выступал.

Пока Швеция и особенно Стокгольм занимались лихорадочными военными приготовлениями — мобилизацией и отправкой мобилизованных на юг страны, поспешным расширением бомбоубежищ, установкой зениток даже в центре города, постройкой завалов и противотанковых гнезд на дорогах, ведущих в столицу, — поползли новые, еще более тревожные слухи. Утверждалось, что германский посланник Вид потребовал от шведского правительства разрешения перевозить по шведским железным и шоссейным дорогам вооружение, боеприпасы и другие военные материалы германским войскам, сражавшимся в Норвегии. Мало того, Берлин пожелал, чтобы Швеция предоставила свои аэродромы люфтваффе — гитлеровской авиации. Рассказывалось также, что немцы готовятся к захвату не только железорудного района Кируны, но и широкой полосы вдоль дороги от Лулео, на берегу Ботнического залива, до Кируны. «Знатоки» уверяли, что правительство согласилось или готово согласиться предоставить шведские дороги для перевозки германского военного снаряжения, но только в закрытых вагонах и грузовиках; готово оно пропустить и солдат, но только одетых в штатское — то есть на таких условиях, на каких пропускались английские военные материалы и «добровольцы» в Финляндию.

Словно подтверждая эти слухи и придавая им характер достоверности, проанглийские газеты, дирижируемые Теннантом, развернули вдруг пропагандистскую кампанию против правительства. Одни завуалированно, другие совершенно откровенно требовали его «удаления» и замены другим, которое сумело бы правильно «учесть интересы» Швеции и «принять должные решения». Наиболее ярко желания и замыслы проанглийских кругов выразил профессор Сегерстед, известный всем своей преданностью Англии. В статье, опубликованной 22 апреля в «Гётеборгс хандельс тиднинген», он писал: «Хотя мы не ставим вопрос о честности человека, который прежде всего отвечает за нашу внешнюю политику, мы, тем не менее, думаем, что он (Ганссон) оказал бы Швеции большую услугу, если бы покинул свой пост. В нынешней трудной и сложной обстановке на посту премьер-министра нужно иметь человека более твердого и дальновидного». [132]

Однако за спиной правительства, объявившего о готовности защищать нейтралитет страны, собрались и объединились все национальные силы. Шведские «активисты», поносившие в антисоветском раже последние шесть месяцев правительство за отказ вмешаться в финско-советскую войну, умолкли и исчезли с политической арены, как будто растворились в воздухе. Оба вождя «активистов» Сандлер и Хёглунд «заболели». Какой-то недуг свалил и их многочисленных крикливых последователей. Шведский «активизм», выросший и поднявшийся на разжигании вражды и ненависти к Советскому Союзу, стал, как сказал мне однажды Мальгрен, «первой шведской жертвой германского нападения на Скандинавию». Моментально утихла начавшаяся было драка между консервативной правой партией и социал-демократами. Социал-демократы поспешно сняли только что выдвинутый лозунг о справедливом распределении бремени военных расходов между богатыми и бедными. Было заранее и торжественно объявлено, что лидеры всех партий — консерваторов, либералов, социал-демократов вместе с руководителями профсоюзов договорились провести первомайскую демонстрацию в Стокгольме совместно и под одним лозунгом — защиты нейтралитета Швеции. Главным оратором от всех партий и профсоюзов был выдвинут премьер-министр Пер Альбин Ганссон.

Дыхание близкой войны отравило весеннюю атмосферу столицы, только что пережившей суровую, необычайно холодную зиму. Экономическое положение страны оказалось катастрофически тяжелым. Торговля с западноевропейскими странами и Америкой полностью прекратилась. Торговые суда либо застряли в портах воюющих держав, либо поставлены на прикол у шведских пристаней. Экспорт шведской железной руды, шедший через Нарвик, полностью прекратился. Лесная и целлюлозная промышленность северной Швеции, работавшая на Англию и Америку, почти полностью остановилась. Внешняя торговля Швеции, игравшая значительную роль в ее экономике, сократилась за две недели германского вторжения в Скандинавию на 60 процентов. И финансовое положение страны было отчаянным.

Напряжение, царившее в стране, а также житейские трудности, рожденные обстановкой, заставили богатых шведов бежать подальше от опасности. Первым сбежал из Стокгольма и из Швеции один из самых богатых ее жителей — крупный миллионер-промышленник Веннер-Грен. За ним последовали члены семьи миллионеров Бонниер. Владельцы проанглийской «Дагенс нюхетер» опасались нацистских репрессий. Банкиры Валленберги уже давно наслаждались гостеприимством далекой от войны Америки. Миллионеры, банкиры и дельцы помельче покинули столицу, надеясь [133] избежать ужасавших их бомбежек, спрятавшись в мелких городках или поселках. Большинство их направилось — куда бы вы думали? — на север Швеции, к финской границе и в Финляндию. Даже оголтелые антисоветчики поняли наконец, что эта северная страна, получив советские гарантии безопасности, стала самым спокойным местом, где можно было действительно не бояться неожиданных бомбардировок или непрошеного вторжения иностранных войск.

4

В двадцатых числах апреля пришло телеграфное распоряжение Я. С. Хавинсона, обязывавшее меня немедленно прибыть в Москву.

Мы тут же приняли меры, чтобы попасть на первый же шведский самолет, летящий в Москву (они летали раз в неделю), и через четыре дня я уже был на Центральном аэродроме в Москве, откуда я улетел почти полгода назад. У входа в вокзал меня встретили два работника ТАСС, провели через паспортный и таможенный контроль и, посадив в старый «зис», доставили на Тверской бульвар к ответственному руководителю ТАСС.

— Зачем вызвали меня? — спросил я сразу, как только мы уселись у его стола. Я задавал этот вопрос своим спутникам, но они ответили, что ничего не знают. Я не поверил им, но не настаивал: не хотят говорить — пусть не говорят! Когда же и Хавинсон ответил, что не знает, зачем меня вызвали, я удивился.

— Мне было предложено вызвать вас в Москву, — смущенно проговорил он.

— Но кто предложил вызвать меня?

Хавинсон сделал вид, что не расслышал вопроса, и тут же заговорил, что мне надо отправиться в гостиницу и не покидать ее, пока за мной не приедут.

Те же два спутника, ждавшие в приемной ответственного руководителя, отвезли меня в «Новомосковскую» (ныне «Бухарест») и поселили в номере с видом на Москву-реку, собор Василия Блаженного и часть Кремля со Спасской башней. Меня снабдили деньгами, а с рестораном договорились, чтобы обитателю такого-то номера доставляли пищу по его требованию.

Три дня прожил я в «Новомосковской», не переступая ее внешнего порога, а на четвертый день около полудня пришла машина, которая доставила меня к боковому подъезду дома на углу улицы Дзержинского и Кузнецкого моста. Поднявшись в лифте и миновав небольшой коридор, я оказался в приемной наркома иностранных дел.

В. М. Молотов, принявший меня вскоре, внимательно, даже [134] изучающе посмотрел и, не скрывая разочарования, спросил:

— Сколько же вам лет?

— Недавно исполнилось двадцать девять.

Нарком недоверчиво покачал большой головой с сильно поредевшими и поседевшими волосами.

— Больше двадцати двух, двадцати трех лет я бы вам не дал.

Он коротко расспросил обо мне самом, потом перешел к обстановке в Скандинавии и попросил рассказать о реакции в Швеции на германское вторжение в соседние страны, о поведении социал-демократического руководства: смирятся шведские социал-демократы с нацистами, как смирились датские, или нет? Затем он поинтересовался, как отнеслись в Швеции к недавней статье в «Известиях» о позиции малых нейтральных стран в европейской войне.

Шведские газеты по-разному изложили статью «Известий» и сделали разные выводы. Прогерманские газеты, в частности «Стоккольмс тиднинген», увидели в ней отрицание за малыми странами права на нейтралитет, коль они не в состоянии обеспечить его собственными силами. Газета Торстена Крейгера откровенно намекала, что этот нейтралитет шведам удастся сохранить лишь «под покровительством» великой державы, только что блестяще показавшей свою военную силу, искусство предвидения и мастерство исполнения стратегического замысла. Проанглийским газетам показалось, что «Известия» осуждают «нейтралитет во имя нейтралитета». Они также прозрачно намекали, что хорош только нейтралитет, который «служит демократии», то есть интересам англофранцузских союзников, хотя те и потерпели в Скандинавии сокрушительное поражение. Некоторые другие газеты проявили на этот раз больше объективности и независимости. Они поняли достаточно хорошо, что, несмотря на резкую критику англо-французского военного блока, еще раз попытавшегося втянуть Скандинавию в войну на своей стороне, «Известия», а следовательно, и Москва против расширения европейской войны, против вовлечения в нее новых стран и народов.

— А что вы сами думаете о статье? — спросил нарком, выслушав мое описание позиции, занятой разными направлениями шведской печати.

— Я считаю, что статья в общем правильная.

— Только «в общем»? Почему?

— Думаю, надо было яснее и четче сказать, что мы — против любого расширения войны и что мы — за сохранение скандинавскими странами, особенно Швецией, нейтралитета. Это лишило бы противников нейтралитета в Швеции возможности толковать статью «Известий» как им хочется. [135]

Нарком сверкнул стеклышками пенсне и сухо заметил:

— Как бы мы ни написали, они все равно истолковали бы статью, как им хочется. Это дело не неясности нашей статьи, а их политических интересов. Да и не все и не всегда надо говорить в дипломатии четко и ясно. (Навестив несколько позже иностранный отдел «Известий», я узнал, что статью написал сам нарком и что ее читали и одобрили «на самом верху».)

После короткого перерыва в разговоре — помощник шепнул что-то на ухо наркому, и он быстро вышел в соседнюю комнату, чтобы поговорить по телефону без постороннего слушателя, — В. М. Молотов спросил меня, насколько хорошо информирована шведская печать и как широко и быстро освещает она международные события и особенно обстановку в Англии, Франции и США, а также в Германии и других европейских странах. Я рассказал, что богатые и тесно связанные с еще более богатыми промышленными компаниями и банками шведские газеты располагают сетью квалифицированных и хорошо осведомленных корреспондентов в Лондоне, Париже, Берлине и Нью-Йорке, что их информация разнообразна, хотя часто необъективна, и что, следя за их сообщениями и статьями, нетрудно создать, может быть, не всегда глубокую, но достаточно широкую картину того, что происходит в этих странах.

— А каковы позиции Шведского телеграфного агентства?

Я сказал, что, по моему мнению, позиции ТТ слабее, чем совокупные позиции шведских газет. Директор Рейтерсверд не раз жаловался мне на недостаток средств: газеты, создавшие когда-то на паях телеграфное агентство, ныне не очень заботятся о том чтобы оно шире развертывало свою деятельность, а желание директора служить правительству, политику которого он одобрял и поддерживал, настроило против него издателей и редакторов как проанглийских, так и прогерманских газет.

— Говорят, что у вас хорошие отношения с руководителем Шведского телеграфного агентства?

Я подтвердил, что у ТАСС хорошие деловые отношения с ТТ и что мне удалось установить личные связи как с Рейтерсвердом, так и с заведующим иностранным отделом Мальгреном: оба старались помочь мне чем могли.

Нарком задал еще несколько вопросов и отпустил меня, предупредив, чтобы я не покидал пока Москвы: по всей вероятности, мне придется прийти сюда еще раз после праздника.

Встреча состоялась почти в канун Первомая, и я полагал, что несколько дней могу быть свободным. Однако Я. С. Хавинсон, выслушав мой рассказ о разговоре в Наркоминделе, дал мне лишь один «вольный день» — 1 Мая. По своему опыту он знал, [136] что В. М. Молотов вызывал работников и в праздничные дни, поэтому хотел, чтобы со 2 мая я не отлучался из «Новомосковской» и был готов к повторному вызову.

Каждое утро мне доставляли из ТАСС московские газеты, а также копии обзоров, сообщений и телеграмм, которые присылало стокгольмское отделение. Я был обрадован, увидев официальное сообщение ТАСС, в котором четко и ясно говорилось, что Советский Союз определенно заинтересован в сохранении Швецией своего нейтралитета и осуждает любые попытки нарушить его. Это сообщение было весьма кстати. Оно прозвучало как решительная поддержка позиции шведского правительства и премьер-министра Ганссона, который воспользовался мощной и сплоченной первомайской демонстрацией в Стокгольме, чтобы вновь подтвердить готовность Швеции соблюдать и защищать свой нейтралитет всеми силами и средствами. Почти все газеты, кроме прогерманских, изложили сообщение ТАСС, сопроводив его благожелательными коментариями. Даже газета «Нью даглигт аллеханда», которую называли личным органом руководителя правой консервативной партии Багге, выступила со статьей, призывающей к укреплению связей, прежде всего торговых, с Советским Союзом. За ней последовали газета недавнего «активиста»-антисоветчика профессора Сегерстеда «Гётеборгс хандельс тиднинген» и журнал деловых кругов «Свенска экспорт». Оба нашли нужным указать, что советские торговые организации всегда были безукоризненно точны и надежны в выполнении своих обязательств. (Возможно, что мои замечания о недостаточной ясности и четкости статьи в «Известиях» сыграли какую-то роль, но решающими были, наверно, советы А. М. Коллонтай, которая, как сказала она мне, отправила не одну телеграмму в Москву, настаивая открыто поддержать Швецию.)

Прошел Первомай, прошли второе, третье, четвертое, пятое мая, а я продолжал сидеть в «Новомосковской», ожидая вызова или распоряжения вернуться в Стокгольм. Дважды ездил в ТАСС, стараясь выведать у ответственного руководителя, кто или что задерживает меня в Москве. Он повторял: «Ждите! Ждите!» — и мимоходом, не входя в подробности, объяснял, что обстановка на Балканах и Средиземном море резко обострилась, крупные силы английского флота, сосредоточенные в восточной части Средиземного моря, получили новые пополнения, напряжение на Балканах возросло, а переодетые в штатское английские и французские офицеры в больших чинах недавно осмотрели турецкие военные аэродромы в Эрзеруме и Карсе, по всей вероятности, изучая возможности их использования для бомбежки авиацией союзников нефтепромыслов Баку, а также Батуми и Туапсе, о чем [137] французская, английская и американская печать кричали уже столько недель подряд.

— Им, — ответственный руководитель многозначительно поднял глаза к потолку, — им сейчас не до вас.

Тем не менее, нарком иностранных дел нашел 6 мая утром время, чтобы вызвать меня в Наркоминдел еще раз. Другая машина доставила меня к тому же подъезду, тот же лифт вознес на нужный этаж, и я опять оказался в знакомом кабинете с большим столом, на котором не было никаких бумаг. Указав на кресло, стоявшее у стола, нарком спросил, как я понимаю нынешнюю международную обстановку. По моему разумению, обстановка в Европе стала еще более опасной, все говорило за то, что приближалось серьезное военное столкновение и новая вспышка военных действий, безусловно, захватит новые страны, причем оба враждующих лагеря охотно вовлекли бы в войну и нас.

В. М. Молотов наклонил голову в знак согласия. Не задав других вопросов, он заговорил о том, что нам очень важно сделать Стокгольм источником широкой оперативной информации на тот случай, если развитие войны — надо быть готовыми ко всему — помешает нам получить информацию из Лондона, Парижа, а может быть, даже из Нью-Йорка. Я тут же напомнил, что мы старались, составляя обзоры шведской прессы, не упускать ничего, что писалось в шведских газетах о делах или замыслах правящих кругов Англии и Франции, Германии и Италии. Нарком поморщился.

— Этого мало. Потребуется много больше информации. Самой различной информации, по характеру и объему. Особенно, если наши нынешние источники информации закроются. Вы допускаете такую возможность?

— Конечно, — согласился я, вспомнив, что шведские газеты много раз писали о возможности войны англо-французского блока против Советского Союза и приводили многочисленные и развязные призывы реакционных писак «ударить» по СССР на севере или юге, а еще лучше — и на севере и на юге. Это привело бы к разрыву отношений и закрытию всех советских учреждений, включая отделения и корреспондентские пункты ТАСС.

Вернувшись к нашим связям с Шведским телеграфным агентством, В. М. Молотов спросил: могло бы оно увеличить свою информацию из столиц западноевропейских государств и США?

— За соответствующую плату, конечно, — добавил он. — Вы же платите ему что-то за информацию?

— Не очень много, в соответствии с соглашением между телеграфными агентствами, — ответил я.

— Ну что ж, больше информации — больше платы. Так? [138]

Я подтвердил, что такова давняя международная практика.

Нарком встал, давая понять, что беседа кончилась, и, пожимая на прощание руку, тихо, но внятно скорее приказал, чем посоветовал:

— Возвращайтесь в Стокгольм немедленно!

Я помчался в ТАСС, изложил Я. С. Хавинсону разговор и передал распоряжение В. М. Молотова — он был не только наркомом иностранных дел, но и Председателем Совета Народных Комиссаров СССР, — и этого распоряжения было достаточно, чтобы в течение двух дней достать мне место в немецком самолете, летевшем в Берлин (шведский самолет улетел накануне), заказать место в самолете из Берлина в Стокгольм, получить германскую транзитную визу и отправить меня из Москвы.

Поздно вечером 9 мая пассажирский самолет «Фокке-Вульф» после трех посадок — в Великих Луках, Риге и Кенигсберге — опустился на берлинском аэродроме Темпельгоф. Узнав, что стокгольмский самолет вылетает в 7 часов утра, я поместился на ночь в гостинице почти рядом с аэродромом и около 6 часов 10 мая был уже в огромном, пустом и гулком зале вокзала. Служащий авиакомпании «Люфтганза» зарегистрировал мой билет, таможенник черкнул по чемодану мелом, а пограничный чиновник поставил штемпель в паспорте, и я почти первым оказался в зале ожидания посадки. За мной прошли вскоре несколько возвращавшихся домой шведов и финнов и летевших в Швецию других иностранцев, которые, так же как я, расположившись в креслах, приготовились ждать отлета в полудреме, в полубодрствовании. Появившиеся немного позже пассажиры-немцы были явно чем-то возбуждены. Из отрывочных восклицаний и фраз, которыми они обменялись, я понял, что по радио только что выступил министр пропаганды Геббельс. Он зачитал меморандум германского правительства, направленный правительствам Голландии, Бельгии и Люксембурга, в котором говорилось, что Германия, видя, как нарушается их нейтралитет ее военными противниками, решила обеспечить этот нейтралитет своими военными средствами. Германским войскам приказано занять территории этих стран. Если германские войска встретят с их стороны сопротивление, то оно будет подавлено решительно и беспощадно.

— Даз бедойтет нойе криг! (Это означает новую войну!) — возбужденно восклицал то один, то другой немец, и в ответ раздавалось согласие:

— Я, я, эс ист нойер криг! (Да, да, это новая война!)

То, что началось в то утро, было не новой войной, но, безусловно, новой фазой в войне, за которой нам предстояло внимательно следить. [139]