Глава пятая

1

Уже в первые дни я почувствовал, что столица нейтральной Швеции охвачена каким-то лихорадочным напряжением. В скалах, которых много в городе и на окраинах, с утра и до вечера раздавались громкие, подобные пулеметным, очереди отбойных молотков, вгрызавшихся в камень: строились бомбоубежища. На холмах вокруг Стокгольма ставились зенитки, рылись траншеи и укрытия для размещения их команд. Город кишел иностранцами. В отеле «Еден», где я жил, — он был доступен по цене и находился почти в центре столицы — моими соседями оказались грек, канадский поляк, два американца, японец, два француза, несколько немцев и англичан. Мы редко видели друг друга днями и вечерами, но по утрам собирались в кафе на втором этаже (завтрак входил в стоимость номера): граждане враждующих стран «не замечали» своих противников, нейтралы разговаривали как между собой, так и с ними.

Знакомясь с городом и его жителями, я открывал, что в нейтральной стране мало кто нейтрален. Одни давали понять, что осуждают захват Германией Польши, как и наше соглашение с Берлином. Они охотно говорили о кознях немцев в Скандинавии и с готовностью передавали все, что было сказано плохого о нас нацистами или их шведскими пособниками. Другие так же не скрывали своего отрицательного отношения к Англии, которая, толкнув Польшу на войну с Германией, даже не пыталась оказать жертве фашистского нападения какую бы то ни было помощь. Они охотно говорили о вероломстве английского правительства, пытавшегося втянуть в войну Советский Союз, но отказавшегося заключить с ним договор о взаимной помощи.

Новичку трудно было определить, насколько сильны эти, как выразилась А. М. Коллонтай, прогерманская и проанглийская фракции. Да, наверно, и сами шведы не знали этого: ведь списки фракций, если и составлялись кем-либо, никогда не оглашались. [89]

Однако, как человек, в обязанности которого входило ежедневно внимательно просматривать шведские газеты, я мог скоро отметить, а потом и твердо установить, что они разделились на два четких лагеря. «Дагенс нюхетер», «Социал-демократен», «Моргон тиднинген», провинциальные, но влиятельные «Гётеборгс хандельс тиднинген» и «Эребру курирен» поддерживают политику Великобритании и выступают по многим вопросам международной политики в духе английской печати, близкой к правительству Чемберлена. Столь же явно газеты «Свенска дагбладет», «Стокгольме тиднинген», «Афтонбладет» и некоторые провинциальные газеты поддерживали и популяризовали политику Германии, публикуя такие статьи, будто они вышли из-под пера самого Геббельса или редактировались его сотрудниками.

Шведские газеты выражали не столько взгляды своих редакторов, сколько интересы владельцев и тех финансово-промышленных групп, которые стояли за ними. Тихий и усердный Кнут Бекстрем, оказавший мне в те первые недели и месяцы поистине неоценимую помощь, рассказал, что за владельцами «Дагенс нюхетер» Бонниерами стоят банкиры Валленберги, тесно связанные с английскими и американскими монополиями. Газета «Гётеборгс хандельс тиднинген», которую редактировал профессор Сегерстед, была рупором судостроительных компаний, связанных также через банкиров Валленбергов с Англией, чьи интересы неутомимый и ядовитый профессор отстаивал с такой страстностью. Стоявший за «Свенска дагбладет» один из крупнейших банков страны «Свенска хандельбанкен» был орудием германского проникновения в экономику Швеции, прежде всего захвата шведской горнорудной промышленности: большая часть железной руды из Кируны поставлялась в Германию. Торстен Крейгер, владевший «Стокгольме тиднинген» и «Афтонбладет», сохранил связи с германскими компаниями и после самоубийства его брата — «спичечного короля» Ивара. Один из английских корреспондентов уверял меня, что Торстен Крейгер связан с германской разведкой, выполняя обязанности «советника» по делам скандинавских стран.

В то время как проанглийское и прогерманское поведение газет определялось интересами и связями промышленно-финансовых групп, статьи, информация, другие выступления на их страницах вдохновлялись и направлялись вполне конкретными лицами, представлявшими в шведской столице враждующие между собой державы. По совету А. М. Коллонтай я познакомился с ними как только представилась возможность.

Сначала я отправился к человеку, который ведал печатью в германском посольстве в Швеции. Его звали Гроссман, и он находился не в посольстве, а в одной из двух «башен» — узких [90] многоэтажных домов, стоявших друг против друга на Кунгсгатан, на самом верхнем этаже. От иностранных корреспондентов в Стокгольме, с которыми меня познакомили, я знал, что Гроссман приехал в Швецию около двадцати лет назад, окончил университет в Упсале, женился на дочери шведского помещика и с помощью тестя (кое-кто утверждал, что с помощью германской разведки) обзавелся своим небольшим имением недалеко от Стокгольма. Он породнился или подружился с многими высшими правительственными чиновниками, генералами и дельцами и был, как выражались знатоки, «своим человеком в верхах».

Гроссман, охотно согласившийся принять нас, выглядел шведом не только по одежде, но и по обличию. Намереваясь просветить новичка, пожелавшего узнать мнение «опытного человека» о шведской печати, Гроссман разделил ее на две части: «объективную», «добросовестную» и «лживую», «тенденциозную». К «объективной» и «добросовестной» он, как и следовало ожидать, отнес все известные мне прогерманские газеты, к «лживой» и «тенденциозной» — проанглийские газеты. Внешнеполитического редактора «Дагенс нюхетер» Викмана он назвал «слепым проповедником английских идей», редактора «Социал-демократен» Хёглунда — «немцененавистником», профессора Сегерстеда — «английским агентом». Когда Гроссман, расхваливая редактора «Свенска дагбладет» Нурденссона, назвал его «самым дальновидным», я спросил собеседника, чем можно объяснить появление на страницах этой газеты столь яростных антисоветских статей.

— Это же просто! — воскликнул Гроссман. — Все шведы настроены антирусски. Поражения Карла XII в России ознаменовали начало конца великой Швеции, завоевания которой по ту сторону Балтийского моря простирались до границ Турции, и шведы не могут забыть этого до сих пор.

Гроссман посмотрел на меня с вопрошающей улыбкой: достаточно ли убедительно разъяснил? Затем, продолжая улыбаться, спросил:

— Вы, наверно, успели заметить, что «Свенска дагбладет» не одинока. В «Дагенс нюхетер», «Социал-демократен», «Гётеборгс хандельс тиднинген» антисоветских статей не меньше и по ярости они не уступают статьям Нурденссона.

Я признался, что заметил, и добавил, что иногда у меня создается впечатление, будто антисоветские выступления этих газет координируются кем-то: либо целый заряд в один и тот же день, либо выстрелы один за другим.

— Конечно, координируются, — подхватил Гроссман. — Как против вас, так и против нас.

— Кем? [91]

— Господином Теннантом! Кем же еще? — Гроссман рассмеялся. Перестав смеяться, спросил: — Вы еще не встречались с ним?

Я отрицательно покачал головой, а Гроссман почти восхищенно проговорил:

— Хитрая бестия!

— Вы знаете его?

— Да, — подтвердил Гроссман. — Он учился здесь, в Уппсале, но уехал в Англию и только недавно вернулся. Раньше у него были большие связи, и Теннант быстро восстановил их. Поинтересуйтесь им...

Я не признался, что уже не только интересовался Теннантом, но и пытался встретиться с ним. Англичанин приехал в Стокгольм после меня, и я обратил внимание на то, что все проанглийские газеты заметили его приезд, несмотря на мизерность его Официальной должности: пресс-атташе британского посольства. Директор Скандинавского телеграфного бюро Лингрен, у которого я побывал как раз в те дни, объяснил мне, что «настоящий вес» Теннанта много больше: он не только офицер Интеллидженс сервис, но и родственник леди Астор, хозяйки Кливдена, где собиралась известная «кливденская клика», определявшая и направлявшая политику «умиротворения» Гитлера, которую проводило правительство Чемберлена.

Попытка связаться с Теннантом по телефону, чтобы договориться о встрече, не удалась. Трубку сняла женщина, спросила, кто звонит, попросила подождать, а через минуту-две выразила сожаление, что мистер Теннант занят, и предложила оставить «послание». Однако «послание» — просьба принять корреспондента ТАСС — осталось без ответа. Когда мы позвонили, чтобы напомнить о своем «послании», женщина захотела узнать, что корреспондент намеревается делать — брать интервью? Получив заверение, что интервью не требуется, женщина стала допытываться, зачем нужно советскому корреспонденту навещать пресс-атташе британского посольства.

— Просто встретиться, познакомиться, поговорить.

— Мистер Теннант намерен устроить в недалеком будущем пресс-конференцию, — ответила женщина, — тогда вы сможете познакомиться с ним.

Было ясно, что Теннант не хочет встречаться с нами, и мы решили оставить его в покое. А некоторое время спустя получили первый номер еженедельной газеты «Нюхетер фрон Стурбританиен» («Новости из Великобритании»), которую начал издавать отдел прессы британского посольства. Газета рассылалась бесплатно и была заполнена выдержками из английских газет, содержавшими [92] больше выпадов против Советского Союза, с которым Великобритания сохраняла нормальные отношения, чем против Германии, с которой воевала.

Хотя враждебное отношение правительства Чемберлена к Советскому Союзу не было для нас новостью, А. М. Коллонтай обратила внимание отдела печати шведского министерства иностранных дел на появление нового антисоветского издания, а мне поручила еще раз попытаться встретиться с редактором новой газеты. К моему большому удивлению, женщина, попросив, как обычно, подождать, через минуту объявила, что «мистер Теннант будет рад принять корреспондента ТАСС», и указала день и час.

И в условленное время я появился в приемной пресс-атташе британского посольства, который, так же как и его германский коллега, разместился не в посольстве, а в просторном и выгодно расположенном помещении на одной из главных улиц. Теннант оказался типичным англичанином — высоким, худолицым и узкоплечим, с втянутым животом и длинными тонкими руками. Изобразив официальную улыбку, то есть растянув тонкие губы, он пожал мою руку, сказал, что рад познакомиться, и пригласил сесть за столик, стоявший у большого окна. Настойчиво, хотя и с улыбкой, расспрашивая меня, он упрямо уклонялся от моих вопросов. О шведской прессе говорить не хотел, потому что приехал недавно, знал ее плохо, хотя у него и создалось впечатление, что добрая половина шведских газет находится «под опытным контролем герра Гроссмана», с которым корреспондент ТАСС, наверно, уже знаком. Поведение шведского правительства он обсуждать не хотел ввиду своего официального положения, но оно кажется ему, по меньшей мере, непоследовательным: «оно нейтрально на стороне Германии». В чем это проявляется? Ну хотя бы в том, что практически вся кирунская железная руда поставляется Швецией Германии, без чего германская военная промышленность не могла бы работать ни одного дня, а остановись она — прекратятся гитлеровские завоевания. Не мог он также ничего сказать и о «странной войне» на Западе: штатским людям трудно судить о военной стратегии.

Практически не сказав ничего, Теннант захотел узнать мнение гостя, насколько крепки и долговечны советско-германские отношения. Выслушав ответ с недоверчивой усмешкой, хозяин поднялся, взял со своего письменного стола брошюру и положил перед собой.

— В этой книжице, — сказал Теннант, прижав брошюру растопыренными пальцами, — изложены причины войны, как мы их понимаем, но для вас, русских, она должна представлять [93] особый интерес. В ней есть кое-что, затрагивающее вас непосредственно. Возьмите ее.

Теннант двинул брошюру через стол ко мне. Она была на английском языке и называлась «За что мы сражаемся». Составило и издало брошюру министерство информации Великобритании. Помимо краткого изложения политики Великобритании в предвоенные годы и перечня усилий, предпринятых правительством Чемберлена, чтобы договориться с Германией и сохранить в Европе мир, брошюра содержала многочисленные выдержки из «Майн кампф», речей и заявлений Гитлера, в которых тот излагал свои кровожадные замыслы в отношении Советского Союза.

— Мы намерены издать эту брошюру на шведском языке, — признался Теннант.

— Зачем?

— Пусть шведы знают нашу точку зрения. Да и познакомятся с намерениями Гитлера в отношении русских.

— Но зачем вам это нужно?

Теннант снова растянул тонкие губы в улыбке:

— Мы хотим, чтобы они знали истину...

Полпред, перелистав принесенную мною брошюру, оценила:

— Это английский ответ на попытки немцев убедить Швецию, что ей следует пойти с Германией, на стороне которой Россия, а вместе они сильнее западных союзников. Гюнтер (министр иностранных дел) уже спрашивал меня, насколько достоверны намеки принца Вида (германского посла в Стокгольме), что немецкая политика в Скандинавии поддерживается Москвой, и мне пришлось заверить его, что мы стояли и стоим за то, чтобы Швеция была нейтральной...

Пресс-атташе французского посольства Сержа де Шессена я посетил по совету полпреда, порекомендовавшей мне вступить в Ассоциацию иностранной прессы, а Шессен был ее председателем. Французское правительство относилось тогда к Советскому Союзу с откровенной враждебностью, буржуазная печать поливала нас грязью. Шессен, отражая эту враждебность, принял меня высокомерно, попытался читать нотации. Узнав, что я пришел к нему как председателю международной организации, несколько сбавил тон и взял у меня заявление с просьбой принять в ассоциацию. Однако сделал все возможное, чтобы не допустить меня в ассоциацию, и моя просьба была отвергнута. [94]

2

Мокрым, холодным утром, пересекая с угла на угол центральный парк Хюмльгорден, я увидел на спинке парковой скамьи рекламный плакат размером с газету с тремя огромными словами «Финска-рюска кригет» («финско-русская война»). Рядом лежала пачка свежих газет и стояла коробка с мелочью. Газетчик разносил газеты и коробки по парку, оставлял на скамьях, и желающие, проходя мимо, брали газеты, бросая монеты в коробку. Взяв газету, я тут же развернул ее. Хотя я лишь начал заниматься шведским языком, понять самое важное, набранное крупным шрифтом было не трудно: прошлой ночью начались военные действия между Финляндией и Советским Союзом.

Я побежал в расположенный недалеко от парка корреспондентский пункт ТАСС, где Бекстрем уже сидел над пачкой газет, разложенных в удобном для совместного просмотра порядке. Торопливо просмотрев их, мы отобрали все поступившие из Хельсинки сообщения и стали передавать в Москву, понимая, что работа корреспондента ТАСС в финской столице прекращена, полпредство, как и другие советские учреждения, блокировано, а работники изолированы и даже интернированы. На нас ложилась обязанность, как предупреждал меня ответственный руководитель ТАСС в ночь перед отъездом из Москвы, освещать все, что происходит и будет происходить в Финляндии.

Вечерние газеты — они вышли 1 декабря еще до полудня — принесли новые сообщения о расширении военных действий, а последующие издания — они выходили одно за другим — добавляли что-то к тому, что уже было передано нами в Москву, и мы слали дополнения. Последнее издание — нам пришлось сбегать за ним в центр города — появилось около полуночи, и мы передали последнее сообщение после часа ночи.

На другой день рано утром, прежде чем идти в корреспондентский пункт, я забежал на расположенную почти рядом с моим отелем площадь — она называется Стуре (Великая, хотя по размерам ее следовало бы звать Пятачком) — и забрал газеты (почта доставляла их нам обычно между восьмью и девятью часами). Первые страницы были забиты многочисленными сообщениями из Хельсинки, куда газеты заранее послали своих наиболее опытных корреспондентов, которых уже именовали «военными». Помимо описаний бомбежки Хельсинки с воздуха, отличавшихся удивительной противоречивостью (на самом деле, бомбили аэродром), «военные корреспонденты» сообщали, что на Карельском перешейке завязались бои между наступающими и обороняющимися и что на севере атакующие [95] делают попытку захватить порт Петсамо на берегу Баренцева моря.

Вместе с Бекстремом мы сделали обзор всех полученных нами утренних газет, передав почти полностью описания военных действий, как их изображали, по желанию финского командования, послушные журналисты. Затем, еще раз перечитав газеты, составили обзор о реакции шведской прессы на начало финско-советской войны. Едва успев послать его, бросились за вечерними газетами, снова передавая в Москву все новые и новые сообщения. Повторные издания газет заставляли нас посылать дополнения, последние из которых были переданы опять за полночь.

На третий день все повторилось. И на четвертый, и на пятый. И продолжалось сто четыре дня, пока шла финско-советская война.

Почти все иностранные корреспонденты в Стокгольме, с которыми я познакомился в первые недели, ринулись в Хельсинки. Многие сообщения, посланные ими в свои газеты, перепечатывались шведской прессой, и нам пришлось следить также за ними, выбирать наиболее важные и передавать в Москву, не полагаясь на то, что корреспонденты ТАСС в соответствующих странах вовремя выловят их: у всех было достаточно своих забот.

Тон почти всех военных сообщений из Хельсинки, вдохновленный или подсказанный финским главным командованием, был хвастливым и даже заносчивым. Вся Финляндия уже была поставлена под ружье, что позволило мобилизовать более полумиллиона прошедших подготовку солдат. На помощь армии брошен весь шуцкор (военизированные отряды фашистского движения), насчитывающий двести тысяч человек, а также его женский вспомогательный корпус «лотте-сваард» — около ста тысяч человек. Почти миллионная армия! Слепо следуя за официальными коммюнике и «разъяснениями» представителен ставки главного командования, корреспонденты уверяли своих читателей, что хорошо подготовленная армия сумеет удержать свои военные укрепления на Карельском перешейке столько месяцев или даже лет, сколько потребуется. Эти укрепления построены по типу линии Мажино, совершенствовались германскими и английскими военными инженерами, инспектировались весной 1939 года начальником штаба германских сухопутных сил генералом Гальдером, а несколько недель спустя английским генералом Кёрком, который в свое время фактически руководил их сооружением. По словам офицеров штаба Маннергейма, оба генерала признали укрепления «неодолимыми» и «непробиваемыми».

Линия Маннергейма, как именовались эти укрепления во [96] всех сообщениях, с запада прикрывалась Финским заливом, с востока — Ладожским озером, опиралась на многочисленные озера и реки с скалистыми берегами и была усеяна бетонно-гранитными двухэтажными казематами, спрятанными в камне и граните артиллерийскими батареями, долговременными огневыми точками. Корреспонденты единодушно ссылались на то, что германская армия, перебросив почти все свои силы с востока на запад, все еще не осмеливается атаковать линию Мажино, за которой укрылись французы, а французская армия не решилась атаковать линию Зигфрида даже тогда, когда все танковые соединения вермахта, его основные силы и вся авиация были заняты военными действиями в Польше. Все предсказывали, что Красная Армия также не решится атаковать линию Маннергейма. Более того, первая линия финских укреплений расположена всего в 30 километрах от Ленинграда, и это дает возможность Маннергейму подвергнуть второй по величине город Советского Союза с населением более трех миллионов человек обстрелу из дальнобойных орудий и разрушить с воздуха единственный железнодорожный мост через Неву, который находится тоже в Ленинграде.

Хвастливый и заносчиво-уверенный тон несколько изменился лишь к концу первой недели. Наступающие на Карельском перешейке советские войска преодолели первую линию укреплений и расширили плацдарм для накопления сил и техники. На севере они заняли Петсамо — порт, где могли укрыться подводные лодки противника. С севера войска двинулись на юг по дороге на Рованиеми. За арктическим кругом 23 часа в сутки царила ночь, и наступающие освещали себе путь в снегах прожекторам», что вызвало у финнов, как отмечали корреспонденты, переполох. На восточном фронте, протяженностью почти 1000 километров, начали наступление несколько колонн советских войск, двинувшихся в западном направлении из Кандалакши, Кеми. Ухты, Репола, Вогозера и Петрозаводска. Наступающие из Кандалакши, Ухты, Кеми, Репола колонны стремились перерезать Финляндию в самом узком месте, выйти к Ботническому заливу и прервать всякую сухопутную связь страны с соседней Швецией, захватив железную дорогу Торнео — Оулу. В сообщениях из Хельсинки появились панические нотки, когда к концу первой недели наступающая из Кандалакши колонна захватила город Салла, а несколько дней позже были заняты города Суомасалми, Суоярви, Салми и Питкаранта. Сами по себе они не представляли большого стратегического значения, но их захват облегчал продвижение к железным и шоссейным дорогам, ведущим к узкой части Финляндии. [97]

Те же представители ставки главного командования, которые вдохновили «военных корреспондентов» на заносчивые предсказания, заговорили о серьезной опасности, создавшейся для этой «талии» страны: наступающие советские колонны, достигнув берегов Ботнического залива, могли выйти к шведской границе. Намек был подхвачен не только корреспондентами в Хельсинки, но и редакторами в Стокгольме, и страницы буржуазных газет заполнились воплями об «опасности», которая якобы неотвратимо надвигалась на Швецию из снежных просторов Финляндии.

Маннергейм, как стало известно «военным корреспондентам» — они рассказали об этом позже, — перебросил на север свои резервы, которые держал на случай атаки укреплений на Карельском перешейке, стараясь обезопасить узкую и беспомощную «талию». В его распоряжении была небольшая, но вполне подходящая для этой цели сеть железных дорог.

Страшные морозы, ударившие во второй половине декабря — зима 1940 года была одной из самых холодных во всей Европе, а в Финляндии самая холодная за последние 70 лет (35–40 градусов на юге, 50 — в районе Салла), — дополнились скоро буйными многодневными метелями. Техника, какой располагали наступающие, оказалась скованной: замерзало, как сообщали корреспонденты, даже специально приготовленное, но рассчитанное на меньшие холода, горючее. Лыжные части финской армии вышли на коммуникации далеко продвинувшихся колонн и в нескольких случаях перерезали их. Наступавшие советские войска заняли круговую оборону, мелкие части или группы солдат были либо уничтожены финскими лыжниками, либо взяты в плен.

Наступление на линию Маннергейма, которое считалось, по оценкам военных корреспондентов, невозможным, развернулось в начале второй декады февраля и продолжалось до полного крушения финского сопротивления. Невзирая на холод — морозы превышали 30 градусов, советская пехота, поддерживаемая артиллерией, авиацией, танками, беспрерывно атаковала финские укрепления, ликвидируя гнездо за гнездом. Наступающие захватили укрепленный район Котинен, о чем было сообщено в коммюнике советского командования. Это сообщение было названо финским правительством «фантастическим и смешным», и шведские газеты преподнесли эту оценку самыми крупными буквами, утверждая, что советское командование прибегает к «сочинительству в целях поднятия морали своих солдат». Английские корреспонденты утверждали в те дни, что если Красная Армия будет наступать на Карельском перешейке нынешними темпами, ей потребуется, по меньшей мере, 100 дней, чтобы достичь Выборга. «Военные обозреватели» — майоры, полковники и даже генералы от письменного [98] стола — продолжали предсказывать, что главная опасность грозит «талии», где получившие подкрепление и снаряжение колонны могут начать наступление в направлении Ботнического залива, как только позволит погода.

Хвастливо-заносчивый тон, подсказанный шведской и другой буржуазной печати финским командованием, продолжался до тех пор, пока наступающие не достигли западного берега Выборгского залива, окружили крепость Койвисто и заставили ее сдаться. Вскоре они подошли к окрестностям Выборга. Судьба города была предрешена, но его падение было задержано... метелью. Почти целую неделю на всем Карельском перешейке бушевала страшнейшая метель, слепившая пехоту, артиллеристов, приковавшая к земле самолеты. Сразу же, как только метель стихла, наступление возобновилось. Выборг был окружен, Саклиярви взято, в линии Мапнергейма появились не только огромные «вдавлины», но и проломы. Советские войска вышли на финский берег в районе крепости Котка, блокировали ее и двинулись дальше, угрожая отрезать Выборг от центра страны.

Хотя «военные корреспонденты» продолжали с прежним азартом описывать сражения на Карельском перешейке в угодном финскому командованию духе, первые страницы газет оказались в начале марта заполнены слухами о том, что между Москвой и Хельсинки при посредничестве Стокгольма начались переговоры. Репортеры, а также иностранные корреспонденты, вернувшиеся из Финляндии в Швецию, стали охотиться за советским полпредом и финским посланником, стараясь засечь их встречи. Появление в Стокгольме финского министра Паасикиви, который осенью вел переговоры в Москве, вызвало столь большую волну слухов, что они вытеснили почти все с первых страниц. Советские условия мира были переданы в Хельсинки в самом начале марта на предмет рассмотрения. Вместо обсуждения их с соответствующими советскими представителями Рюти и заменивший Эркко на посту министра иностранных дел Таннер попытались использовать эти условия для давления на Швецию с целью заставить ее вступить в войну.

И во время переговоров Рюти и Таннер добивались вмешательства шведского правительства на их стороне. Благодаря их намеренным стараниям, секретные условия мира «просочились» в западную печать, поднявшую пропагандистско-клеветническую кампанию против Советского Союза.

Когда мирный договор был подписан и на всем фронте воцарилась, наконец, тишина, печать, следуя за финской пропагандой, которой дирижировал Таннер, стала лить слезы по поводу «жестких условий» мира.

Подогревая антисоветские чувства, правительство Рюти — [99] Таннера объявило по случаю заключения мира траур, мирный договор был опубликован всеми финскими -газетами в жирной черной рамке. Их примеру последовали некоторые шведские газеты.

Вскоре мы узнали, что вместе с вновь назначенным советским полпредом в Хельсинки вернулся корреспондент ТАСС, и мы с облегчением сложили с себя обязанности освещать то, что происходило в Финляндии.

3

Еще до начала военных действий в Финляндии правящие круги Швеции, вся буржуазная печать, правое крыло социал-демократической партии, руководство профсоюзов, все буржуазные партии и общественные организации, а также офицерский корпус вооруженных сил заняли резко антисоветские позиции. Хотя правительство официально и формально объявило о нейтралитете Швеции, оно было на стороне воинственной финской верхушки, которая намеренно и хладнокровно предпочла пойти на военное столкновение с Советским Союзом, нежели принять его предложение о некотором изменении границы, обеспечивающем безопасность Ленинграда. Взамен Финляндии предлагалась щедрая территориальная компенсация и гарантия независимости, безопасности и нейтралитета.

Едва узнав о желании Москвы вступить с Хельсинки в переговоры, шведское правительство дало указание своим посланникам в Берлине, Лондоне, Риме, Париже и Вашингтоне обратить внимание соответствующих правительств на осложнения, которые могут возникнуть. По инициативе Стокгольма посланники Швеции, Дании и Норвегии предприняли несколько дней спустя совместный демарш в Москве, а неделей позже шведский король собрал в Стокгольме глав всех северных государств вместе с министрами иностранных дел, чтобы договориться о единой позиции. Во время этой встречи финский министр иностранных дел Эркко поставил перед шведскими участниками вопрос о совместной военной обороне Аландских островов, которые вооружались финнами вопреки международным соглашениям. Премьер-министр Пер Альбин Ганссон ответил отказом, заявив, что шведские войска не будут посланы за пределы страны. 1 декабря финское правительство официально предложило Швеции принять участие в военных действиях против Советского Союза, взяв на себя оборону Аландских островов, и снова шведское правительство ответило отказом решиться на действия, означающие вовлечение Швеции в финско-советскую войну. [100]

Во всем остальном Швеция была готова помогать и помогала реакционной, воинственной верхушке Финляндии от первого до последнего дня войны. Разжигание военной истерии в шведской печати, в парламенте, среди общественности росло с таким же лихорадочным напряжением, с каким шли военные приготовления в Финляндии. Общественность готовилась пропагандистами к войне с таким яростным поношением Советского Союза, будто вторжение советских войск угрожало самой Швеции. Созданный за кулисами многочисленный и влиятельный «комитет помощи Финляндии» начал работать 1 декабря — на второй день после начала военных действий. Почти одновременно по всей Швеции открылись 47 пунктов по вербовке добровольцев. Во главе их стали офицеры шведской армии, получившие заранее «отпуск» из своих частей. Военное бюро «комитета помощи» возглавил подполковник Тамм, стокгольмское отделение по вербовке добровольцев — майор Винге.

Пользуясь тем, что как по одежде, так и по обличию меня принимали за южного шведа, я посещал эти вербовочные бюро, становясь иногда в очереди и прислушиваясь к разговорам «добровольцев». Многие из них были офицерами и солдатами шведской армии, желавшими «подзаработать»: добровольцам платили в Финляндии значительно больше, чем в своей армии. Были среди них и недавние солдаты, уволенные из армии, но не сумевшие найти работу, а также молодые искатели приключений. Чтобы поднять их дух, на стенах вербовочных бюро висели красочные картинки, изображавшие Карельский перешеек с бетонированными казематами, из амбразур которых торчали стволы огромных пушек.

Уже через две недели было объявлено, что количество добровольцев перевалило 10 тысяч и что они поспешно экипируются и вооружаются для отправки в Финляндию. За ними должны были вскоре последовать еще два корпуса добровольцев. Командование добровольцами принял на себя генерал-майор шведской армии Линдер, который носил также звание генерал-лейтенанта финской армии, присвоенное ему за подавление восстания финских рабочих в 1918 году. Своим начальником штаба он назначил подполковника шведской армии Эренсверда, а адъютантом — камергера короля лейтенанта Рюдбека.

Вместе с добровольцами и помимо них в Финляндию посылалось большое количество оружия — самолеты, зенитные и противотанковые пушки, снаряды, мины. Заводы Боффорса, имевшие свои филиалы в Финляндии, переключились целиком на снабжение своими пушками финского фронта. (После окончания финско-советской войны было официально сообщено, [101] что Швеция послала Маннергейму 70 истребителей, 90 тыс. винтовок, 42 млн. патронов, 75 противотанковых пушек, 150 зениток, 100 тяжелых орудий.) Через шведскую территорию доставлялось оружие из обоих враждующих в Европе лагерей: английское и германское, французское и итальянское, а также датское, голландское, бельгийское.

Германского и итальянского оружия посылалось через Швецию так много, что я, совершив поездку на север страны, послал об этом большое сообщение в Москву. Оно было опубликовано в наших газетах. Берлин опроверг его как «не соответствующее действительности», но посылку оружия сократил. Итальянцы продолжали слать оружие до конца войны.

Помимо ежедневных обзоров шведской печати, которая не только чернила и поносила нас с возрастающим ожесточением и злобой, но и воспроизводила на своих страницах антисоветские выпады и поношения практически печати всего капиталистического мира, мы внимательно следили за всеми массовыми выступлениями, организуемыми антисоветскими кругами. Я старался не пропускать заседаний риксдага (парламента), где усиливалась борьба за отказ Швеции от нейтралитета и за ее более активное участие в войне (сторонники этого так и назывались «активистами»). Вместе с Бекстремом мы посещали митинги, на которых «активисты» стремились найти поддержку своему курсу, следили за демонстрациями, чтобы оценить не только количество и состав их участников, но и определить новые зигзаги в направлениях антисоветской пропаганды. Через митинги и демонстрации «активисты» пытались оказать давление на правительство, на короля.

12 января мне пришлось присутствовать на открытии очередной сессии риксдага, на которой редактор газеты социал-демократической партии «Социал-демократен» Хёглунд подверг критике политику нейтралитета. Его вяло поддержали несколько ораторов, но их выступления не произвели впечатления. Бывалые парламентские корреспонденты объяснили мне, что Хёглунд — друг «вождя активистов» Сандлера, бывшего министра иностранных дел, выведенного Ганссоном из правительства, произвел «лишь пробный выстрел», чтобы посмотреть, какова будет реакция, и что «настоящая перестрелка» между «активистами» и правительством произойдет совсем скоро.

18 января «активисты» собрали в самом большом зале Стокгольма — Аудиториуме митинг, превращенный Сандлером и его единомышленниками в шумную, временами истеричную антисоветскую демонстрацию. Рассказав о своей поездке в Финляндию, он подчеркнул, что между Маннергеймом и «рабочими вождями» — имелся в виду Таннер, — установилось «дружеское сотрудничество [102] «. Поддерживая его, Хёглунд заявил, что «судьба Швеции решается на Карельском перешейке», и упрекнул правительство, которое, по его словам, «не понимает, что эта борьба касается нашей жизни, существования нашей нации». Его злобные выпады против России, против русских вызывали одобрительный вой и аплодисменты.

Через день я снова сидел на балконе риксдага, прислушиваясь к нудной размеренной речи Сандлера, который доказывал то, что с такой громкой ненавистью было провозглашено Хёглундом в Аудиториуме. Сандлер шел немного дальше: намекал, что правительство, не понимающее, что борьба в Финляндии определит будущее Швеции, должно быть заменено другим, более смелым, дальновидным и готовым проводить «активную политику». Он сорвал шумные и долгие аплодисменты. Ораторы, выступая один за одним, восхваляли «мужество», «последовательность» и «решительность» Сандлера, и к началу вечера, записав около десятка таких выступлений, я забеспокоился и даже спросил соседа — шведского журналиста: неужели Швеция вступит в войну?

— Не волнуйтесь, — ответил опытный парламентский корреспондент, знавший расстановку сил в риксдаге. — Сандлера поддерживает мелкота. Подождем, что скажет крупная артиллерия, то есть лидеры фракций...

Руководитель социал-демократической фракции Окерберг, выступивший уже вечером, назвал Сандлера «опасным человеком» и обвинил его в нелояльности не только к социал-демократическому правительству, но и к своей партии, которая высказалась за политику нейтралитета. Бывший министр и представитель Швеции в Лиге наций Унден отмежевался от Сандлера, считая его предложения рискованными. Известный адвокат и видный деятель социал-демократической партии Брантинг сказал: «Если Швеция будет втянута в эту войну, то она станет ареной большой европейской войны». Руководители консервативной и крестьянской партии присоединились к этим выступлениям, заявив, что они поддерживают нейтральную политику нынешнего правительства. «Правительство же, — писала на другой день осведомленная стокгольмская газета, изложив эти прения, — является сторонником такого нейтралитета, который приносит Финляндии много больше пользы, чем шумная возня активистов».

Наскоки Сандлера, Хёглунда — он был не только редактором центрального органа партии, но и руководителем ее столичной организации — вызвали беспокойство Ганссона и его сторонников, В начале февраля они собрали секретное совещание. Хотя самого Ганссона не было, участники совещания единодушно высказались против намерения правого крыла партии во главе [103] с Сандлером и Хёглундом вовлечь Швецию в войну с Советским Союзом. Министр финансов Вигфорс резко критиковал поведение Сандлера, назвав его вольным или невольным агентом англофранцузского блока, который хотел бы развязать руками шведов еще один фронт войны. Призвав помогать Маннергейму всем, чем можно, Вигфорс решительно настаивал на том, чтобы не провоцировать новых военных столкновений на Севере Европы. Редактор газеты «Норра социал-демократен» Ловгрен рассказал, что даже слухи о возможности шведско-советского конфликта породили у жителей северных районов страны панические настроения: советская авиация, разрушив мосты на дорогах — а это сделать легко, — может отрезать север от юга.

Во второй половине февраля директор Шведского телеграфного агентства Рейтерсверд, приглашенный мною на обед в «Гранд-отель», рассказал, что в течение первой половины месяца финское правительство трижды обращалось к Швеции с просьбой прислать воинские части. В самом начале февраля премьер-министр Рюти просил Ганссона о помощи и получил отказ, пять дней спустя Таннер посетил Стокгольм с той же просьбой и вернулся с тем же результатом. В середине февраля Рюти уполномочил Таннера официально от имени правительства и Маннергейма отправиться еще раз в шведскую столицу. Ганссон пригласил к себе министра иностранных дел Гюнтера и военного министра Шельда, чтобы в их присутствии выслушать требование Таннера прислать войска, а выслушав, отказать ему. Премьер-министр хотел, по словам Рейтерсверда, рассеять тем самым распускаемые «активистами» слухи о том, что правительство раскололось по вопросу о военной помощи финнам. «Активисты» утверждали, что военный министр, как и армия, готовы вмешаться в финско-советский конфликт всеми силами, какими располагает страна.

Сразу же после обеда я поспешил к полпреду и рассказал об услышанном.

— Рейтерсверд близок к Ганссону, — сказала А. М. Коллонтай, — и то, что он сказал, наверно, правда. Премьер-министр хочет удержать Швецию вне войны, но давление на него все увеличивается...

Четыре дня спустя Шведское телеграфное агентство распространило официальное сообщение о том, что финский министр иностранных дел просил военной помощи и что шведское правительство подтвердило свою позицию, объявленную месяц назад: войска посланы не будут.

Это сообщение вызвало новую волну митингов и демонстраций по всей стране. В то время как сторонники правительства отмалчивались, [104] опасаясь быть подвергнутыми поношению в печати, его противники носились по Швеции, проводили собрание за собранием, вербовали добровольцев, устраивали сборы средств и призывали к военному вмешательству. 20 февраля в Стокгольме были собраны «активисты» со всех углов страны — почти 700 человек. Перед ними с яростными антисоветскими речами выступили Сандлер, профессор Монтгомери, полковник Братт, командор Эберг, майор Вестринг. От имени всех «активистов» они обратились к молодежи Швеции с призывом «пополнить редеющие ряды защитников линии Маннергейма».

Во всей шведской печати снова развернулась шумная кампания. Проанглийские газеты, действуя по подсказке Теннанта, в один голос требовали удаления Ганссона из правительства, обвиняя его в «самовластии», в желании единолично направлять политику Швеции, предопределяя тем самым ее будущую судьбу, не обращаясь к риксдагу. Газеты достаточно открыто намекали, что Англия и Франция, победа которых объявлялась ими несомненной, никогда не простят шведам их «нынешнего бездействия».

Накал этой кампании был столь ожесточен и яростен, что социал-демократическая фракция риксдага нашла нужным принять и обнародовать особую резолюцию с одобрением политики правительства и лично премьер-министра. По просьбе Ганссона король, обычно воздерживавшийся от вмешательства в политическую борьбу, сделал публичное заявление: одобрил поведение своего правительства и его политику.

Военный обозреватель «Дагенс нюхетер» полковник Братт вместе с профессором Анлундом, активным проповедником шведского вмешательства в финско-советскую войну, опубликовали в те дни книжку «Судьба Финляндии — судьба Швеции», в которой призывали немедленно вступить в эту войну. Они доказывали, что Швеции легче и лучше всего «оборонять свои границы» на Карельском перешейке: отразив там наступление Красной Армии, можно «отогнать русских так далеко, чтобы они в будущем не были бы опасны для нас, как и для финнов». Все газеты, проповедовавшие вмешательство, опубликовали из книжки большие выдержки, соглашаясь с доводами авторов и поддерживая их призыв. Некоторые газеты, в первую очередь коммунистическая «Ню даг», выступили против авторов, назвав их призывы «опасными» и даже «провокационными», угрожающими вовлечь Швецию в большую европейскую войну.

Мы, передав в Москву значительные выдержки из этой книжки, составили обстоятельный обзор «Воевать или не воевать?», показывающий, что в шведском общественном мнении, как оно представлено печатью, наметился явный раскол. Все проанглийские, [105] включая троцкистские, газеты и часть пронемецких столичных газет поддерживали военное вмешательство, другие осуждали эти призывы, ссылаясь на то, что шведы поддерживают политику Ганссона и не хотят участвовать в войне против Советского Союза. Даже Хёглунд вынужден был написать в «Социал-демократен», что «наш народ совершенно единодушен в сохранении политики нейтралитета, проводимой правительством».

На другой день Стокгольм был полон слухов о новой попытке «активистов» свергнуть Ганссона. Сандлер, собрав своих сторонников в руководстве социал-демократической партии на секретное совещание, предложил выдвинуть в премьер-министры председателя Объединения профсоюзов Линдберга, ярого «активиста» и интервента. Точно подтверждая эти слухи, газета «Эребру курирен» опубликовала статью своего редактора, руководителя парламентской фракции социал-демократов и близкого Ганссону человека Окерберга, в которой писалось, что фракция «осуждала и осуждает авантюры, опасные для Швеции, и отвергает их».

Сразу же после этого появились слухи о готовящемся выступлении военных, требовавших вмешательства Швеции в войну. Военные будто бы намеревались свергнуть нынешнее правительство и низложить короля, поддерживавшего Ганссона. Королем готовились провозгласить кронпринца, который должен был поручить военным образовать чисто военное правительство. Напряжение возрастало не только с каждым днем, но и с каждым часом, достигнув в самом конце февраля наивысшей точки, когда весь Стокгольм был взбудоражен слухами, что некий, неназванный офицер стрелял в премьер-министра, но промахнулся.

В один из тех дней меня остановил на Большой площади директор Лингрен.

— Знаете, — полушепотом обратился он ко мне, — английский и французский посланники посетили вчера Гюнтера. Приходили к нему раздельно, а требование предъявили одно.

— Какое требование?

Лингрен еще более понизил голос:

— Пропустить объединенные англо-французские войска через шведскую территорию в Финляндию.

— И что же сказал им Гюнтер?

— Отказал. Решительно отказал! По крайней мере, так мне сказали...

Я поблагодарил Лингрена за сообщение, хотя засомневался в его достоверности. Но через несколько дней газеты, опекаемые Теннантом, подтвердили сообщение. Профессор Сегерстед опубликовал в «Гётеборгс хандельс тиднинген» статью, в которой, [106] коротко изложив требование Англии и Франции, обрушился на правительство за его отказ пропустить англо-французские войска. Сегерстед утверждал, что Швеция обманывает себя, рассчитывая избежать участия в большой войне, и призывал «мужественных людей» действовать пока не поздно, намекая на то, что «слабое правительство» должно быть заменено «дальновидным, смелым, решительным».

Это был явный призыв к свержению правительства. Оно ответило на него через газету «Эребру курирен» статьей редактора Окерберга, который указывал, что западные державы, бездействующие на германском фронте уже больше шести месяцев, решили «превратить Финляндию в филиал большой войны или, правильнее сказать, в главный фронт этой войны», а это грозит тем, что вся Скандинавия превратится в «главное поле сражений между враждующими лагерями».

4

Мир, наступивший в полдень 13 марта 1940 года между Финляндией и Советским Союзом, горько оплакивался, злобно осуждался и рисовался самыми черными красками не только в Швеции, но и в Англии, Франции, США, Италии и других странах, и чем дальше лежала от фронтов военных действий страна, тем громче вопли, ожесточенное поношение. Жалели не о разгроме Красной Армией линии Маннергейма, а о крахе расчетов и планов переместить главный фронт европейской войны в Скандинавию, а особенно о провале надежд капиталистической верхушки Запада превратить войну между «демократиями» и фашизмом в войну всех капиталистических государств против единственной социалистической страны. Шведские буржуазные газеты, бушевавшие от возмущения поведением финнов, согласившихся на условия мира, и своего правительства, оказавшего содействие мирным переговорам, широко воспроизводили на своих страницах негодующие отклики иностранной печати, и нам пришлось читать их, переводить и передавать в Москву, завершая то, что было в течение последних месяцев непременной частью нашей работы.

Мы постоянно следили за отношением других стран к событиям в Финляндии, хотя, безусловно, только в той мере, в какой это отражалось в доступной нам печати. Пока шли первые советско-финские переговоры в Москве, вся капиталистическая печать всячески подталкивала правительство Рюти — Таннера — Эркко на сопротивление, уговаривая не соглашаться на добрососедское решение пограничного вопроса. Почти все газеты обошла знаменитая фраза, написанная лондонским «Таймс» еще в 1919 году: [107] «Финляндия — ключ к Петрограду, Петроград — ключ к Москве». Военные обозреватели и политические комментаторы изо дня в день выпячивали тот факт, что финская граница проходит в 30 километрах от Ленинграда, а это позволяет финскому командованию держать под дулами своей дальнобойной артиллерии второй по величине город Советского Союза. Обозреватели и комментаторы единодушно советовали Маннергейму не выпускать этот козырь из своих рук и активнее пользоваться им. Особое старание в разжигании антисоветской вражды показала в течение всех осенних и зимних месяцев фашистская итальянская пропаганда. Римские газеты исходили пеной антисоветского бешенства изо дня в день, из недели в неделю.

Когда переговоры сорвались и начались военные действия, англо-французская печать почти не скрывала ликования. Лондон и Париж развили лихорадочную деятельность, чтобы изолировать Советский Союз и восстановить против него общественное мнение.

«Антисоветский поход», вдохновленный английскими «умиротворителями» и объявленный Лигой наций, вызвал особый раж в правящих кругах Франции, вооруженные силы которой после объявления войны Германии еще не сделали ни одного выстрела через франко-германскую границу.

В середине декабря газета «Дагенс нюхетер» опубликовала пространное сообщение своего парижского корреспондента под крупным заголовком «Советский Союз — главная опасность». Рассказав об антисоветской истерии в Париже, корреспондент писал: «Вопрос о том, кто для союзников является врагом номер один — Германия или Советский Союз, оживленно обсуждается в правительственных кругах, парламенте и печати Франции. Одну из точек зрения, которую, видимо, разделяет правительство, сформулировал министр внутренних дел Альбер Сарро в своем последнем выступлении в парламенте. «Единственная опасность, которой нам надо на самом деле бояться, — сказал он, — это большевизм. Германская опасность по сравнению с ней — ничто. Мы могли бы договориться с Германией».

Наиболее оголтелые реакционеры возмечтали воспользоваться создавшейся обстановкой, чтобы — не больше, не меньше — повернуть ход истории вспять. Французская «Фигаро» требовала немедленно вмешаться на стороне Маннергейма всеми силами, какие могли собрать «западные демократии». «Если бы финны, поддержанные нами и англичанами, — писала эта газета, — смогли вновь занять Петсамо и держать Мурманск под огнем своих орудий и бомб, если бы финны получили все необходимое для наступления и занятия Ленинграда, то это могло бы закончиться возвращением к тем временам, когда он назывался Санкт-Петербургом. [108]

Могут сказать, что легче вообразить такие операции и подобное развитие событий, чем добиться их осуществления. Но можно также сказать, что легче зависеть от событий, чем руководить ими. Самое главное сейчас — воспользоваться представившимся случаем, так как такие возможности быстро проходят».

Другая такая же реакционная «Матэн», сославшись на маршала Жофра, призывавшего «действовать и идти вперед, ибо неизвестно, где нас ожидает успех», предсказывала, что этот неведомый успех ожидает союзников на севере. «Надо выступить против коммунизма, — провозглашала газета, — и покончить с ним!»

Близкая к французскому правительству газета «Тан» обнародовала в те дни «особый план», предусматривающий одновременное выступление союзников на севере и на юге Европы. Действия на севере должны втянуть все скандинавские страны в войну, а операции на юге непременно втянут в эту войну «все черноморские державы». Благодаря этому, полагала «Тан», «положение в Европе изменится, и конфликт примет настоящий вид».

Шведские газеты, обратив внимание на «особый план», с которым носились в Париже, перепечатали из выходящей в Брюсселе газеты «Либр бельжик» статью Поля Строя, которая так и называлась: «К расширению театра военных действий». Излагая замыслы «официальных кругов» Франции, он писал: «Они пришли к убеждению, что воевать на Западе, где имеются стальные линии обороны, невозможно. Следовательно, надо искать другие районы, где может решиться вопрос о победе. Появившийся в «Тан» план военной помощи Финляндии говорит о предстоящем большом выступлении союзников против СССР. Как это ни парадоксально, но в том, чтобы Финляндия была втянута в войну, заинтересованы обе враждующие стороны: Германия потому, что это обеспечивает ей военный союз с СССР, союзники потому, что в этом случае будет решен вопрос о позиции северных стран. Со стратегической точки зрения, союзники получают восточный фронт, чего так страстно желают французы. С дипломатической точки зрения, в войну вовлекаются нейтральные страны. Крестовый поход против Советов обеспечит им, как надеются союзники, поддержку большинства нейтральных стран. В этом случае наша (бельгийская) безопасность будет больше обеспеченной, ибо вопрос о победе будет решаться на Востоке. Пламя войны удалится от наших границ».

20 декабря «Дагенс нюхетер», ссылаясь на официальное англо-французское коммюнике, опубликовала сообщение из Парижа, что там днем раньше состоялось заседание верховного военного совета союзников. Францию представляли Даладье, ла Шамбр, [109] де Риб, генерал Гамелен, адмирал Дарлан, Англию — Чемберлен, Галифакс, Чэтфилд, генерал Айронсайд. Отметив, что заседание было секретным, корреспондент газеты нашел нужным добавить, что внимание его участников было, как подчеркивается полуофициально, больше всего уделено положению на Севере Европы, где намечены совместные англо-французские действия.

Через несколько дней на приеме, устроенном немцами по случаю показа антифранцузского фильма «Бель ами», ко мне подошел Вагенер, корреспондент «Фелькишер беобахтер», с которым я уже не раз встречался, и без всяких предисловий рассказал, что Берлин располагает полным протоколом заседания верховного совета союзников. Союзники договорились послать в Финляндию экспедиционный корпус в 75–100 тысяч человек, который должен высадиться в Нарвике, двинуться по железной дороге на юг и пройти по шведской территории. Предполагается, что Швеция и Норвегия, выполняя «рекомендации» совета Лиги наций, окажут Англии и Франции содействие.

Вскоре эти планы западных союзников стали известны печати. Газета «Манчестер гардиан» изложила их в статье, которую перепечатала полученная нами газета датских национал-социалистов «Нордшлезише цайтунг». Касаясь намерения Лондона и Парижа вмешаться в финско-советский конфликт, «Манчестер гардиан» указывала: «Однако в осуществлении этих планов Англия встречается с трудностями практического порядка. После занятия советскими войсками Петсамо Англия лишилась прямой связи с Финляндией. Транзит через Скандинавию — единственный путь, по которому можно послать вооруженные силы, нелегок. Английская дипломатия срочно принялась за дело, чтобы заставить северные страны прийти к быстрым решениям. Им дано обещание, что Великобритания гарантирует обе страны от возможного русского или германского нападения. Но в Стокгольме и Осло опасаются, что принятие английских гарантий послужит для Москвы и Берлина основанием обвинить Норвегию и Швецию в том, что они включились в фронт Антанты».

Шведское телеграфное агентство передало из Нью-Йорка выдержки из статьи военного обозревателя «Нью-Йорк таймс» Болдуина, посвященной намерениям союзников на Севере Европы. «Финский конфликт, — утверждал он, — не только политически, но и стратегически связан с войной на Западе. Скандинавия является левым флангом западного фронта, и этот фланг может оказаться решающим». Еще яснее выразился лондонский корреспондент этой газеты Авгур (под этим псевдонимом скрывался русский белоэмигрант В. Поляков). «Втягивание Советского Союза в большую войну поможет Англии выполнить ее главную [110] задачу. Даже больше: втянуть в эту войну Россию — значит втянуть в нее весь Север, что заставит Швецию прекратить поставки железной руды Германии. Именно поэтому Англия готова дать Швеции свои гарантии».

Шведские «активисты» и близкие им газеты немедленно подхватывали и широко распространяли подобные сообщения и слухи, выдавая их за подлинные намерения и планы союзников. То, что западные союзники желали вести войну чужими руками и на чужой земле, — в этом, наверно, никто не сомневался. Париж и Лондон создавали огромную франко-английскую армию под командованием генерала Вейгана в Сирии, намереваясь — и объявив об этом открыто — двинуть ее через Турцию на захват советского Кавказа. Они планировали — и шумно кричали об этом — послать крупную объединенную эскадру в Черное море, чтобы заставить черноморские страны ввязаться в войну. Они начали создавать — тоже с большой пропагандистской шумихой — франко-английский экспедиционный корпус для высадки на Севере Европы. Явное нежелание вести войну на западном фронте, где с начала сентября прошлого года в полном бездействии стояли друг против друга армии враждующих государств, показывало, что Лондон, Париж и Берлин ищут какого-то иного решения.

Знакомые шведы рассказали, что представители объединенного англо-французского командования проследовали через Стокгольм в Хельсинки, а оттуда в ставку Маннергейма в южной Финляндии. Они пробыли там почти месяц, обсуждая «планы помощи» союзников. На обратном пути они опять остановились в Стокгольме. Нам стало известно, что посланцы англо-французского командования встретились со шведскими «активистами» и рассказали им о намерении союзников оказать помощь Маннергейму в самом скором будущем, подчеркнув, что пути и масштабы помощи одобрены самим старым фельдмаршалом. Посланцы генералов Гамелена и Горта не входили в «детали», а они-то, как выяснилось полгода спустя, когда Берлин опубликовал захваченные французские документы, представляли для шведов особое, можно сказать, жизненно-важное значение. Западные союзники намеревались — и Маннергейм одобрил это — высадить свои вооруженные силы на севере Скандинавии с одновременным захватом северных портов Норвегии, продвинуть франко-английские войска на шведскую территорию с целью скорейшего захвата всего района Елливара, где добывалась железная руда. Под ширмой помощи планировалось нарушение нейтралитета Норвегии и Швеции, захват и оккупация их портов, железных дорог и наиболее важных в военном и экономическом отношении районов. [111]

Эти разработанные совместно с Маннергеймом планы обсуждались высшим военным советом союзников в начале февраля. Обсуждение велось секретно, но суть замысла стала известна многочисленным агентам Берлина во Франции, и вскоре близкая к немцам шведская печать воспроизвела эти замыслы на своих страницах: Франция готовилась поставить северные страны перед выбором — либо они пропустят войска союзников добровольно, позволят им занять нужные порты, города, районы, либо союзники вторгнутся силой и займут все, что им нужно, тоже силой.

(Согласно рассекреченным в 1970 году протоколам британского военного кабинета, еще 10 января 1940 года Черчилль, тогда морской министр, предложил вторгнуться в скандинавские страны с целью захвата шведской железной руды: «Мы не должны обманывать себя, что можем остановить поставку руды (Германии) простыми угрозами. Мы очень выиграли бы, если бы скандинавские страны были вовлечены в конфликт с Германией и война распространилась на Скандинавию». Его поддержал министр по координации обороны Чэтфилд: «Мы должны дать им (скандинавским странам) ясно понять, что пошлем свои войска, нравится им это или нет». Военный кабинет согласился с их доводами).

Во второй половине февраля первые полосы почти всех газет облетела новость: английский флот появился в Баренцевом море, угрожая закрыть доступ не только в Петсамо, но и Мурманск. Проанглийские газеты одобрили эту «сторожевую службу» английского флота, а пронемецкие подняли крик об опасности скорого вторжения союзников и требовали от правительства решительных мер для защиты нейтралитета Швеции.

В самом начале марта мы узнали, что председатель совета министров Франции Даладье, действуя через голову шведского правительства, обратился к королю Швеции и, сообщив ему, что 100-тысячный франко-английский корпус готов к посадке на транспортные суда и к отплытию в районы высадки, просил дать соответствующим шведским властям указание пропустить эти войска через шведскую территорию. По совету правительства, король, отвечая Даладье, выразил «настойчивое пожелание», чтобы франко-английские войска на суда не садились и к чужим берегам не отправлялись, поскольку это может привести к трагическим последствиям. Король добавил, что стороны, участвующие в конфликте, установили между собой контакт с целью достижения мира.

В тот же день английский посланник Маллет посетил министра иностранных дел Гюнтера и сказал, что английское правительство хотело бы добровольного согласия Швеции на пропуск экспедиционного [112] корпуса. В случае согласия на это, Англия готова дать Швеции гарантии и даже приняла меры, чтобы немедленно выполнить их. Сразу же после английского посланника к министру пришел французский посланник де Флюри, повторивший как требование, так и заверения своего английского коллеги. Гюнтер доложил об этом Ганссону, а через день вызвал посланников раздельно и объявил им, что шведское правительство не давало и не дает согласия на пропуск англо-французских войск через территорию Швеции и окажет сопротивление их насильственному вторжению.

Всю первую неделю марта шведские газеты были заняты расписыванием слухов о частых и загадочных встречах Понтера с советским полпредом — его всегда и везде называли посланником — и финским посланником, а также английским и французским посланниками. В один день первые страницы всех газет заполнялись слухами о финско-советских мирных переговорах, на другой день они вытеснялись слухами об экспедиционном англофранцузском корпусе, готовом двинуться в окружении огромной армады к берегам Скандинавии. Сегодня намекали на возможность скорого заключения мира, завтра — на вероятность немедленной высадки войск союзников и расширения войны.

6 марта финское правительство попросило Стокгольм передать в Москву, что финская делегация готова вылететь в советскую столицу для переговоров о мире. Гюнтер известил об этом посланников Англии и Франции, добавив, что шведское правительство содействует скорейшему окончанию военных действий. Приняв сообщение к сведению, Маллет и де Флюри вновь повторили свое требование пропустить англо-французские войска и опять получили отказ. Тем не менее через три дня английский посланник снова заявился к Гюнтеру и сказал, что финское правительство якобы только что обратилось к Англии с настоятельной просьбой немедленно потребовать от Швеции пропуска союзных войск.

Это требование и особенно ссылка на просьбу финского правительства показались министру, как он сам признался несколько позже, докладывая риксдагу, подозрительными. Шведский посланник в Москве Ассарсон только что доложил об успешном ходе финско-советских переговоров, которые вели с советскими руководителями Рюти, Паасикиви и генерал Вальден. Опасаясь, что Таннер, оставшийся в Хельсинки во главе правительства, проявил самоуправство, не поставив шведов в известность, Гюнтер тут же связался с Хельсинки и узнал, что ни Таннер, ни кто-либо другой с такой просьбой к союзникам в последние дни не обращался. Более того, министру намекнули, что подписание мирного договора ожидается в ближайшие часы. Вызвав к себе еще [113] раз обоих посланников, Гюнтер посоветовал им подождать до утра. А вечером было объявлено, что договор подписан.

Погашение очага войны на Севере Европы было серьезным ударом для Лондона, Парижа, Нью-Йорка, а также для Берлина и Рима. Хотя послушная герру Гроссману шведская печать бурно негодовала, сам Берлин хранил молчание. Берлинские газеты не опубликовали посланное Гитлеру обращение немцев, живущих в Финляндии, и финнов, награжденных немецкими орденами, прислать Маннергейму помощь во имя «спасения германской культуры на Севере», хотя шведские газеты напечатали его на первых страницах. Верхушка Италии, склонная к вспышкопускательским заявлениям и демагогическим выступлениям, высокопарно осудила заключение мира, а фашистская печать разразилась такой руганью, что кое в чем превзошла даже французскую буржуазную прессу. В Париже оплакивали конец войны в Финляндии, как национальное бедствие. В Лондоне старались опорочить мир с холодным возмущением и презрением.

Причины возмущения и негодования союзников были понятны если не всем, то многим. На второй день после установления мира газета «Нью-Йорк таймс», касаясь действительных намерений Лондона и Парижа, указывала: «По-видимому, англо-французский корпус высадился бы в Нарвике с согласия или без согласия скандинавских правительств. Эти войска оказались бы в непосредственной близости от шведских железорудных месторождений. Предлог для такой интервенции теперь уже находится позади. Однако остается фактом, что в течение двух месяцев Англия и Франция обсуждали вопрос о создании северного фронта. Швеция и Норвегия отказались дать разрешение на пропуск этих войск, поскольку это неминуемо превратило бы их территорию в театр военных действий большой войны».

Неделю спустя шведские газеты опубликовали пространные сообщения из Лондона о выступлении 19 марта в английском парламенте премьер-министра Чемберлена, который подтвердил, что одобренный Маннергеймом план посылки войск был действительно рассмотрен и утвержден верховным военным советом союзников 2 февраля и что армия в составе 100 тысяч человек была готова к отправке в начале марта — за два месяца до срока, указанного Маннергеймом. (Маннергейм заверил союзников, что удержит Карельский перешеек до весенней распутицы, а в мае начнет наступление на Ленинград «и дальше»). Согласно плану, финское правительство должно было обнародовать около 5 марта открытое обращение к союзникам с призывом о присылке военной помощи. После этого союзники сами обратились бы к Швеции и Норвегии с требованием пропустить войска. И хотя финское [114] правительство не обратилось к союзникам с просьбой, Лондон и Париж начали переговоры с Швецией и Норвегией о пропуске войск. Несмотря на то что правительства обеих стран отказались согласиться на это, приготовления к высадке продолжались полным ходом.

Всю вину за срыв этого военного мероприятия Чемберлен возлагал на финнов, которые предпочли начать переговоры с Москвой, вместо того чтобы публично обратиться к союзникам с призывом о помощи, и на правительства Швеции и Норвегии, отказавшиеся пропустить войска союзников. Он уверял депутатов парламента, что «правительство Его величества» руководствовалось только «гуманными соображениями», не преследуя никаких иных целей. (В эти уверения мало кто верил даже тогда, а опубликованные в 1971 году английские секретные документы подтвердили, что Чемберлен лгал. 12 марта, когда в Москве уже готовились сесть за стол, чтобы подписать мирный договор, военный кабинет Великобритании обсуждал план вторжения в Скандинавию, который ставил главной целью вовлечение Норвегии и Швеции в войну на стороне союзников и захват шведской железной руды. В течение первых месяцев 1940 года почти все заседания военного кабинета были посвящены рассмотрению положения на Севере Европы, где предполагалось развернуть широкие военные действия с одновременным нападением на Кавказ). Выступление Чемберлена и поведение правительства были одобрены дружными аплодисментами депутатов парламента — консерваторов.

Усердный, хотя и бездарный союзник Чемберлена Даладье не сумел преподнести провал авантюры в Скандинавии как «победу», и крикливый проповедник «северной войны» оказался ее жертвой. 21 марта шведские газеты широко и не без злорадства сообщили, что Даладье смещен с поста главы французского правительства и заменен Полем Рейно. [115]