Брянский фронт

Поолучив приказ о перебазировании, майор Резник собрал весь руководящий состав полка. Он подробно рассказал, каким образом должно осуществляться перебазирование, кто возглавляет летный эшелон и какими группами будет происходить перелет, кто возглавляет наземный эшелон. Тут же был определен порядок рассредоточения самолетов на аэродроме посадки.

Командиры эскадрилий — майор Трилевич, капитан Овчаров и старший лейтенант Тимофеев — немедленно занялись подготовкой своих эскадрилий к перелету.

Инженерно-технический состав готовил «МиГи». Тщательно осматривали техники, механики, мотористы материальную часть; старательно трудились оружейники. Каждый понимал, что летим к фронту и встреча с воздушным противником может произойти в любую минуту. Поэтому боевые машины основательно готовились к схватке с врагом.

Не теряли времени и летчики. Каждый из нас уяснил свое место в группе во время перелета. Мы подробно разобрали и возможные варианты посадки.

— А если встретим врага в воздухе, как тогда действовать? — спросил младший лейтенант Бережной.

— Задача остается прежней: перелет, — ответил командир эскадрильи майор Трилевич. — В бой вступать, если в воздухе атакует противник.

И тут же подробно объяснил, как действовать в этом случае.

Командованием полка были глубоко продуманы все элементы, все этапы ответственного перелета. Предусмотрели [52] любую возможность и сделали все для обеспечения полной свободы действий наших самолетов на маршруте и для безопасности посадки на новом аэродроме.

Решено было построить эскадрильи в два эшелона. Впереди — ударная группа, за ней — группа прикрытия. В ударной группе — два звена, в группе прикрытия — одно. В свою очередь каждая группа эшелонируется по высоте, следуя в зрительной видимости.

На подходе к аэродрому посадки каждое звено эскадрильи должно занять определенную высоту. Первое звено — на высоте 200 метров, остальные звенья эшелонировались по высоте над аэродромом.

Выслушав подробные объяснения командира эскадрильи, летчики склонились над картами. Мы изучали маршрут полета, определяли общее расстояние, расстояние между контрольными ориентирами. Все данные наносились на карту и записывались в бортовой журнал.

Вскоре командиры эскадрилий доложили майору Резнику о готовности личного состава к перелету. Командир полка передал соответствующее донесение в вышестоящий штаб, и вскоре оттуда пришло указание начать перебазирование.

К исходу дня полк находился на новом аэродроме.

Для летчика аэродром — то же, что огневая позиция для артиллериста. От выбора его места, от маскировки в значительной степени зависит успех боевых действий. В Барановичах мы уже убедились на горьком опыте, что открытый аэродром ставит под удар технику именно в то время, когда она наиболее легко может быть уничтожена.

Новый аэродром в момент нашей посадки был пуст. Мы не могли расспросить находившихся здесь до нас летчиков о его особенностях, об окружающей местности. Воронки от авиационных бомб в границах летного поля показали, что немцам аэродром известен. Это ставило нас в невыгодное положение: фашисты, несомненно, уже изучили все вокруг, а мы пока ничего не знаем.

Обследовали летное поле, занимавшее ровную площадку размером примерно 800х1200 метров. На северо-востоке от аэродрома поднимался сосновый лес. На юго-западе раскинулось болото. Это требовало особой тщательности расчета при посадке.

Однако то, что лес и кустарник подступали вплотную [53] к летному полю и местами даже вклинились в него, создавало благоприятные условия для маскировки. Помня печальный опыт Барановичей, мы рассредоточили самолеты и замаскировали их.

Перед самым заходом солнца на высоте около 3 тысяч метров пронеслись два фашистских истребителя «Ме-109». Они мелькнули в небе и исчезли в западном направлении.

— Теперь жди гостей, — заметил кто-то.

Предполагать, что немцы нас не обнаружили, было, конечно, нелепо. И все же тот день для нас прошел спокойно. Видимо, быстро сгустившиеся сумерки сделали налет на аэродром невозможным.

Поскольку перебазирование было осуществлено в очень короткое время, инженерно-технический состав на аэродром еще не прибыл. В нашей эскадрилье, например, на все самолеты имелся лишь один авиаспециалист — воентехник 2-го ранга Ванин.

Однако это никого не смущало. Летчики еще в мирное время практически отрабатывали подготовку самолетов к вылету, а в Курске закрепили полученные навыки. И поэтому сейчас, когда обстоятельства лишили нас верных помощников, летчики сами принялись выполнять обязанности техников, мотористов и оружейников.

— Посмотрим, что вы тут наделали, — поговаривал Ванин, подходя к самолетам. Указывал на некоторые недоделки и помогал устранить их.

Проверив несколько самолетов, сказал:

— Вот что, друзья! В боевых условиях далеко не всегда можно рассчитывать на помощь техников. Надо освоить самостоятельно заправку самолетов горючим, маслом, боеприпасами, а у вас, как я вижу, еще маловато практики.

К концу дня все основательно устали. Шутка сказать — меньше чем за сутки побывать в ролях и летчиков, и штурманов, и механиков. Казалось, только дойдешь до постели, свалишься и заснешь. А завтра — в бой. И эта мысль возбуждала, не давала уснуть.

Рядом со мной устроились Онищенко и Сибирин. Кровати наши стояли вплотную, и даже тихий шепот был отлично слышен. Но шептались все, и казалось, что жужжит пчелиный рой. Не раз и не два то из одного, то из другого угла раздавался голос: [54]

— Хватит, ребята, давайте спать! Ведь завтра вставать чуть свет.

На минуту все смолкало. А потом снова начинались разговоры. Ведущие и ведомые вновь и вновь уточняли свои функции, обсуждали возможные варианты встречи с противником. А сколько таких вариантов — тысячи, и потому возникали все новые и новые вопросы.

Не спали и в комнате, где расположилось командование полка. Приглушенный шепот доносился и оттуда.

Заснули поздно. А чуть свет все уже были на аэродроме. Одно звено заняло готовность номер один, а все остальные летчики собрались около прибывшего на наш аэродром командира дивизии Героя Советского Союза генерал-майора авиации Клевцова.

— Как настроение? — поинтересовался генерал.

— Отличное! — ответил за всех нас командир полка, и мы были полностью согласны с ним.

— Это хорошо, — заметил командир дивизии. — Моральное состояние — большое дело. Садитесь, товарищи, и давайте поговорим по существу.

Мы расположились прямо на земле у опушки леса. Клевцов вынул из планшета карту и стал вводить нас в курс событий.

Прежде всего командир дивизии проинформировал об обстановке на фронте.

— Наши наземные войска ведут упорные бои. Противник, не считаясь с потерями, рвется вперед. Против войск Брянского фронта наступает армейская группа генерала Гудериана, основной костяк которой составляют танки и механизированные дивизии. Незадолго перед нашим прибытием на фронт эта группа была пополнена двумя армейскими корпусами: 7-м и 20-м. Буквально накануне нашего перебазирования гитлеровцам удалось занять Унечу. 18 августа немецко-фашистские войска продолжали развивать наступление. Танковые части противника заняли город Стародуб.

— Захватив Унечу, — продолжал командир дивизии, — противник пытается развить наступление в двух направлениях: на Новгород-Северский и на Почеп. Особенно упорные бои идут сейчас в районе Почепа...

Летчики переглянулись. Даже беглый взгляд на карту показывал, что от Почепа до нашего аэродрома по прямой — километров 100–120. А это значит, что мы попали [55] на направление главного удара и что предстоят жаркие бои.

Рассказывая о положении на фронте, генерал Клевцов особенно подробно остановился на обстановке в воздухе.

Как мы узнали, истребительная авиация противника действовала группами в 2–4 самолета. Шли эти группы вытянутым пеленгом (ведомый следовал почти в хвост ведущему). В бой фашистские истребители вступали только при выгодных для них условиях. Рисковать не любили, и если не обладали численным превосходством, не имели преимуществ в высоте и скорости, не могли добиться тактической внезапности, то в бой не вступали.

Бомбардировочная авиация действовала группами от трех до двенадцати самолетов. Каждая из таких групп имела непосредственное прикрытие от 6 до 12 истребителей, кроме того, вперед, на расстояние 10–12 километров, посылалась группа до 6 (в зависимости от количества бомбардировщиков) самолетов «Ме-109».

Передовая группа прикрытия, как показал опыт, стремилась сковать наши истребители.

Эти сведения были для нас несколько неожиданными. Из описаний боев в Западной Европе мы знали, что немецкие бомбардировщики очень часто шли на выполнение заданий без всякого прикрытия. Здесь же было иначе. Видимо, встретив активное сопротивление советских летчиков, враг был вынужден организовать прикрытие бомбардировочной авиации.

— Только в сложных метеоусловиях, — отметил генерал Клевцов, — немецкие бомбардировщики действуют без прикрытия, используя облачность. Они наносят удары по боевым порядкам наших войск и местам сосредоточения, железнодорожным узлам и переправам. Удары по аэродромам наносятся главным образом истребителями. Базируется немецкая авиация на аэродромах в районе Могилева, Гомеля, Кричева.

— Ваша задача (как только генерал Клевцов произнес эти слова, все невольно встали) — надежно прикрыть войска на поле боя и в местах сосредоточения от ударов авиации противника, сопровождать бомбардировщики и штурмовики, вести разведку и наносить удары по аэродромам противника и его войскам на марше. [56]

Это была программа наших боевых действий, и мы немедленно приступили к ее осуществлению.

В первый же день пришлось столкнуться со сложной метеорологической обстановкой. На высоте 400–500 метров нависли плотные облака. Правда, немного утешало, что горизонтальная видимость была отличной. Летчики, сидевшие в самолетах в готовности номер один, ждали вылета.

Как мы и догадывались, вчерашние немецкие разведчики обнаружили нас. Но поскольку наступившие сумерки не дали возможности немедленно нанести удар по аэродрому, утром, часа через полтора-два после рассвета, вражеские самолеты появились над нами.

Генерал Клевцов еще находился на аэродроме, когда на командном пункте полка раздался звонок телефона.

— Слушаю, — поднял трубку майор Резник.

Прерывающийся голос говорил:

— Над линией фронта с курсом 70° прошли восемь «Ме-109» на малой высоте.

Командир полка доложил о сообщении комдиву.

— Действуйте! — приказал генерал Клевцов.

В небо взлетела ракета. Звено истребителей поднялось в воздух. Вскоре к нему присоединилось второе.

Оставшиеся на аэродроме увидели, как на расстоянии около пяти километров от нашего аэродрома строго на восток прошла на бреющем полете восьмерка немецких истребителей.

Было ясно, что фашисты хитрят. Уж очень демонстративно не обращали они внимания на наш аэродром, явно стремясь создать впечатление, что он их совершенно не интересует. Однако, даже если бы это и в самом деле было так, следовало принять меры для отражения возможного удара. И летчикам, находившимся в воздухе, по радио было передано о появлении немецких истребителей в районе аэродрома.

Не прошло и нескольких минут, как с востока, из-за облаков, вынырнула восьмерка «мессеров» и со снижением полетела в направлении аэродрома. Удар противника не достиг цели — ни личный состав, ни материальная часть не пострадали.

Немецкие летчики пытались повторить атаку, но сами были атакованы нашими истребителями. Одновременно [57] начала вести огонь зенитная артиллерия. Фашисты поспешили уйти.

Генерал Клевцов, внимательно наблюдавший за воздушной обстановкой, подчеркнул, что патрулировавшие истребители должны были произвести атаку, но этого не произошло по причине неправильного построения боевого порядка и слабой осмотрительности летчиков. На эти вопросы надо обратить особое внимание.

Мы и сами отлично это понимали, и замечание командира дивизии вызвало на наших лицах краску стыда.

Часам к десяти утра видимость стала улучшаться. До конца дня лишь отдельные белоснежные облака изредка проплывали над нами.

В течение 19 августа каждый летчик сделал от 4 до 6, а некоторые даже по 8 боевых вылетов. Выдержать такую нагрузку могли только физически закаленные люди.

Спорт — наш верный помощник в мирной учебе — оказался еще более нужным и важным во фронтовой обстановке. И мы, будучи на фронте, не раз с благодарностью вспоминали наших командиров, прививших нам хорошую физическую выносливость.

Конечно, чтобы шесть-восемь, а то и десять раз подряд идти в бой, необходима величайшая не только физическая, но и моральная закалка, святая вера в правоту дела, за которое сражаешься, безграничная любовь к своему народу, верность Родине, партии, ненависть к ее врагам. Всего этого не было и не могло быть у гитлеровских захватчиков. Нас же эти благородные чувства неустанно поддерживали в трудную минуту, вдохновляли, помогали в бою.

Все летчики поднимались в воздух столько раз, сколько было нужно. Мы часто даже принимали пищу, не вылезая из кабины самолета. Иногда от перенапряжения шла из носа кровь.

Недавно мне пришлось встретиться с полковником Ваниным. Вспоминая минувшее, мы много говорили о пережитом в суровом 1941 году, о наших боевых друзьях. Ванин напомнил мне, с какой неутомимостью рвался, например, в бой младший лейтенант Сибирин. Казалось, уже нет сил, а он снова и снова поднимался в небо и шел на врага.

19 августа в список полка не пришлось вписать ни [58] одного сбитого фашистского самолета. Несколько раз мы пытались вступить в бой, но немецкие летчики уклонялись от прямых столкновений.

Очевидно, гитлеровцы, обманутые геббельсовской пропагандой, раструбившей об уничтожении советской авиации, были ошеломлены появлением наших самолетов, да еще таких, как «МиГ-3».

По соседству с нашим аэродромом расположился полк штурмовиков, которым командовал майор Ложечников. С первого же дня мы взаимодействовали с этим полком, прикрывая его боевые действия.

Обстановка на фронте была исключительно сложной. Враг сосредоточил силы для дальнейшего наступления. Объектов бомбардировки и штурмовки было хоть отбавляй, и не только на поле боя, но и на марше. Только вот беда — авиации у нас было еще мало. Поэтому использовалась она главным образом на важнейших направлениях.

Во время разведывательного полета Саша Онищенко с Рожковым в районе Рославля обнаружили танки и мотопехоту, двигавшиеся в сторону фронта. Командование отдало приказ штурмовому авиационному полку Ложечникова нанести штурмовой удар по вражеской колонне, а нашему полку, продолжая прикрывать сухопутные войска на поле боя, прикрыть штурмовиков. Это было первое наше сопровождение штурмовиков. В то же время «Илы» являлись единственным средством в руках командования для обеспечения боевых действий сухопутных войск и уничтожения вражеских резервов. За каждый сбитый штурмовик летчики-истребители, которые прикрывали боевые действия штурмовиков, несли персональную ответственность. Ставя задачу, майор Резник остановился на особенностях сопровождения «Илов» и важности поставленной задачи. Все было теоретически ясно, но как получится на практике — неизвестно.

В назначенное время по команде с КП поднялись два звена штурмовиков и одно звено истребителей. Сил для прикрытия было, конечно, маловато. Но мы учитывали, что над полем боя находились наши истребители, которые могут в случае нужды поддержать. Высота полета примерно 20–50 метров. Подчас штурмовики опускались к самой земле и их почти невозможно было разглядеть. Истребители шли несколько выше штурмовиков с [59] тем, чтобы обеспечить себе маневр при встрече с истребителями противника.

Первая группа, возглавляемая командиром полка майором Ложечниковым, и группа прикрытия истребителей во главе с капитаном Овчаровым, перелетев линию фронта на предельно малой высоте и максимальной скорости, вышли в район движущейся вражеской колонны. Из пушек, пулеметов и реактивными снарядами бесстрашные летчики-штурмовики уничтожали танки и другую боевую технику противника.

Первый заход — удар по головным машинам колонны реактивными снарядами, а затем комбинированные удары реактивными снарядами и пулеметно-пушечным огнем.

Над полем боя истребители противника не появились, поэтому наши истребители, прикрывая «Илы», одновременно обрушились на огневые зенитно-пулеметные точки противника. Штурмовой удар «Илов» был удачным. Горели танки, автомашины, бензозаправщики; вслед за [60] первой группой самолетов шла вторая, третья и четвертая. Так, летчики-штурмовики нанесли врагу значительный урон, дальнейшее движение колонны было надолго приостановлено. Противник понес большие потери в боевой технике и людях.

Второй вылет оказался неудачным. Фашистское командование бросило против нас группу «мессершмиттов». В итоге на обратном маршруте «МиГ-3», пилотируемый летчиком Рожковым, и два «Ила» были повреждены и приземлились, не долетев до аэродрома. Младший лейтенант Рожков на горящем самолете совершил посадку в поле. Он получил незначительные ожоги и через несколько дней снова занял свое место в строю.

Главными причинами нашей неудачи были несогласованность в действиях, слабое огневое взаимодействие, отсутствие опыта.

Командование полков внимательно проанализировало итоги дня и приняло меры для устранения ошибок и недочетов. Большое значение для дальнейших совместных боевых действий имела встреча летного состава обоих полков. Первая встреча братьев по оружию произошла на нашем аэродроме в один из нелетных, пасмурных дней. Шел дождь, низко над землей неслись подгоняемые ветром серые облака. Под цвет облаков было и настроение: очень тяжко сидеть «на приколе», зная, что на передовой в тебе нуждаются. На площадке перед КП затормозили два грузовика, и из них начали выпрыгивать молодые, но уже опаленные войной воздушные бойцы.

После дружеских рукопожатий все разместились в палатке.

— Сейчас будет «веселый» разговор, — заметил кто-то из наших.

— Немного поздновато, конечно, — возразил рослый летчик. — Поговорить-то по душам надо было еще до первого совместного вылета.

— Очень жаль, что мы несем потери из-за нашей неорганизованности.

— Да, это верно...

— Так давайте обсудим, проанализируем свои ошибки, чтобы как можно успешнее бить противника и нести меньше потерь из-за несогласованности действий.

До прибытия командиров полков разгорелся спор о [61] роевых порядках штурмовиков на маршруте в районе цели и над целью, об организации боя с вражескими истребителями. По всем этим вопросам жестко критиковали друг друга.

— При такой растянутости боевых порядков штурмовиков мы не можем прикрыть каждый самолет, — говорили летчики-истребители.

— А вы, братцы, лучше следите за воздухом, а когда нет истребителей противника, подавляйте огонь зенитной артиллерии на поле боя, — возражали летчики-штурмовики.

— Нам нужно подумать о взаимодействии непосредственно внутри групп и между группами, тогда будет толк, — сказал Овчаров.

Действительно, суть дела сводилась к отсутствию взаимодействия и необходимости всесторонне продумать его формы.

— При появлении «мессеров» вместо того, чтобы строго выдерживать плотный боевой порядок, обеспечивающий огневое взаимодействие, вы не выдерживаете его. Отдельные штурмовики отстают, и «мессеры» бьют их поодиночке. Нам же, истребителям, невозможно прикрыть каждый самолет, — говорил майор Сидоров.

— Смотрели бы лучше за собой, — слышалось в ответ. — Разве редко бывает: мы отштурмуемся, выходим из атаки, а пилоты-истребители уже скрылись и след ваш простыл: то у вас горючего не хватает, то огня зенитной артиллерии не выдерживаете.

— А вы не выходите из боя поодиночке. Нам же приходится ломать голову над тем, как обеспечить ваше прикрытие: не то сопровождать уходящий самолет, не то ожидать, когда выйдут из атаки последние. Но и в том и в другом случае опасность быть сбитыми возрастает и для вас и для нас, — вступил в разговор командир эскадрильи майор Трилевич.

В пылу полемики никто не заметил, как в палатку вошли Резник, Ложечников, Шабанов. Майор Сидоров доложил командиру полка:

— Товарищ майор! Летный состав штурмового и истребительного авиационных полков собран для проведения разбора боевых действий.

Майор Резник сказал:

— Мы специально не входили к вам, чтобы вы здесь [62] смогли поговорить по душам о нашем общем деле и высказать друг другу полезные советы и справедливые претензии.

После этого вступления майор Ложечников детально рассказал о тактике, об особенностях боевых действий и боевых порядках штурмовиков, о принципе взаимодействия штурмовой группы и штурмовиков с истребителями.

— Мы собрались сегодня не для того, чтобы сваливать вину за ошибки друг на друга. От этого никакой пользы, а дело будет страдать. Кому нужны неоправданные потери! Корень зла лежит в незнании особенностей боевых действий вами и нами.

Затем выступил наш командир полка...

Так мы выяснили все наболевшие вопросы и, как говорится, «разложили все по полочкам». Тут же было высказано пожелание, чтобы прикрывать штурмовики летали одни и те же летчики-истребители. Подробное обсуждение наших общих дел оказалось очень полезным для дальнейших совместных действий. Пообедав вместе, угостив своих братьев по оружию положенными ста граммами, мы проводили их на свой аэродром.

После этого мы стали действовать более согласованно и дружно. В начале сентября командиру полка майору Ложечникову было присвоено звание Героя Советского Союза. Многие летчики обоих полков были награждены орденами. Это событие мы отметили вместе.

На фронте в районах Клетни, Жуковки, Трубчевска и Стародуба велись ожесточенные бои. Авиация противника усилила активность на поле боя. Советские войска мужественно отражали атаки противника.

Нашему полку, кроме постоянной задачи — обеспечивать боевые действия штурмового авиационного полка и вести воздушную разведку, была также поставлена задача надежно прикрыть сухопутные войска на поле боя от ударов авиации противника. Это потребовало от каждого летчика серьезных дополнительных усилий. Но мы и сами искали возможности еще более действенно помогать сухопутным войскам. И нашли! Прикрывая их от нападения вражеской авиации, мы стали брать авиабомбы, которые сбрасывали на позиции противника, чаще всего в расположение артиллерийских батарей. А это уже была реальная помощь нашим героическим пехотинцам. Кроме того, если во время прикрытия сухопутных [63] войск не было воздушных боев, то перед возвращением на свой аэродром «под занавес» атаковали огневые точки, автомашины и живую силу противника. И только с минимальным количеством боеприпасов, на случай встречи с воздушным противником, мы возвращались на свой аэродром.

Так в непрерывных вылетах проходил день за днем.

Наши замечательные инженеры и техники, младшие авиационные специалисты почти без отдыха трудились, обеспечивая безотказную работу боевых самолетов. Оружейники, не покладая рук, готовили вооружение. Они работали день и ночь, чтобы обеспечить каждый самолет боеприпасами не менее как на семь-восемь вылетов в день. Наиболее трудоемкой была набивка лент-снарядов, а кроме того, нужно было подготовить бомбы, проверить состояние вооружения на каждом самолете. Возвратится летчик с боевого задания — и его первое слово к боевым друзьям-техникам о том, как действовало оружие. И если оно по каким-либо причинам отказывало, это считалось чрезвычайным происшествием.

Каждый час, каждая минута наших будней были насыщены тревогами, опасностями. Но мы так втянулись в боевую жизнь, что и не думали уже об этом.

Внешне все выглядело однообразно — вылет, разведка, штурмовка, воздушный бой. Но любой вылет в боевой обстановке никогда не бывает похож на предыдущие. Здесь действовать по заученным правилам, по шаблону нельзя.

Вот, скажем, 19 августа Саша Онищенко и я летели на разведку в район Кричева и, без особых трудностей выполнив задание, очень скоро вернулись. А на следующий день в этом же районе мы встретили мощный зенитный огонь противника. Естественно, что и тактика, и время, затраченное на выполнение задания, резко изменились. Нам пришлось много маневрировать, чтобы уйти от разрывов зенитных снарядов.

Исключительно тяжелым был день 21 августа 1941 года. Гитлеровцы, сконцентрировав на одном из участков Брянского фронта до 300 танков и много мотопехоты, атаковали и захватили Почеп. Противник пытался развить успех и на других направлениях. Наши наземные войска героически сражались за каждую пядь родной земли. Фашисты несли большие потери в живой силе и [64] технике, Но превосходство противника в танках и мотопехоте склоняло чашу весов на его сторону. Мы, летчики, всеми средствами помогали славным пехотинцам, танкистам, кавалеристам, но самолетов у нас все еще было мало. К тому же в тяжелых воздушных боях и от огня наземных средств ПВО противника мы теряли боевых друзей и технику.

Единственным средством как-то компенсировать нехватку самолетов было увеличение количества боевых вылетов. Летчики нашей эскадрильи 21 августа совершили каждый от семи до девяти вылетов, сопровождая штурмовики, которые громили танки врага в районе Почепа, вели разведку, штурмовали аэродромы в районе Сещи, Кричева, прикрывали сухопутные войска.

Приближался вечер этого трудного дня. Наша эскадрилья с утра перебазировалась с аэродрома Карачев на аэродром Брянск. В готовности номер один находились две пары — младший лейтенант Рожков с младшим лейтенантом Ивановым и я с младшим лейтенантом Сибириным. Время пребывания в готовности номер один определялось тогда двумя часами. Если за этот срок вылет не производился (такое случалось очень редко), то летчики, находящиеся в готовности номер один, вылезали из самолетов, имели возможность отдохнуть, не отходя, однако, далеко от своих машин, стоявших в капонирах.

Мы уже произвели за этот день по восемь боевых вылетов. Вдруг с КП взвивается зеленая ракета. Мой техник кричит: «Взлет!» Я подаю команду: «Запуск!» Он тут же открывает вентиль баллона сжатого воздуха, механик снимает маскировку, мотор на самолете запущен. Выруливаем из капонира — и на взлет. По радио получаем приказ, куда следовать.

Отвечаем: «03, 04 вас поняли. Курс 200°, два «Ю-88». Высота около 3000 метров. Удаление — 80. Набираем высоту на форсаже...»

Чувствуется усталость, ведь это был наш девятый вылет за сегодняшний день. Вылетая снова на боевое задание, мы были уверены, что и теперь без боя не обойтись. Предчувствие нас не обмануло. Не прошло и 15 минут, как в наушниках прозвучал голос командира:

— Курсом 90° в направлении точки С (железнодорожного моста) идут два «Ю-88».

Получив сообщение, стали еще внимательнее наблюдать [65] за воздухом, вскоре Сибирин передает по радио:

— Вижу справа выше два «Ю-88».

Тяжело груженные бомбами фашистские самолеты шли прямо к железнодорожному мосту. Мост представлял собой одну из главных целей для фашистской авиации, так как здесь была единственная железнодорожная линия, связывавшая тыл с войсками фронта.

Идем на максимальной скорости, одновременно набирая высоту. Одна мысль владеет нами — не позволить врагу сбросить бомбы на железнодорожный мост, уничтожить вражеские бомбардировщики. Однако внезапная атака не удалась, так как экипажи «юнкерсов» заметили нас. Передаю по радио Сибирину:

— 04, бьем ведомого!

— 03 понял.

Переводим свои длинноносые ястребки в пикирование. С первой же атаки нам удалось поразить один «Ю-88». Он задымил и стал уходить, снижаясь. В этот момент нам было нетрудно добить его, но второй бомбардировщик, набирая высоту, упорно продолжал лететь к цели. Передаю:

— 04, преследуй недобитого. Я пошел вверх.

Принял такое решение потому, что истребители противника отсутствовали. Может быть, это решение было и не из лучших. Догнав «Ю-88», я увидел расползшийся на фюзеляже желтый крест и тут же открыл огонь. Воздушный стрелок начал яростно отстреливаться; я сманеврировал, уклоняясь от обстрела, и одновременно набрал высоту для атаки сверху, сзади. Снова прицельный огонь, затем — маневр и опять в атаку! Вижу, как на плоскостях фашиста, в районе мотора, взрываются мои снаряды и из-под капотов показываются косматые языки пламени, облизывающие плоскость. В то же время замечаю, что и плоскости моего самолета прошиты вражескими пулями, однако, продолжая вести бой, посылаю еще одну очередь. И вот между мотором и фюзеляжем вражеского бомбардировщика появляется тоненькая беленькая полоска — это течет бензин, а затем «юнкерс», весь охваченный пламенем, идет к земле. Провожая глазами пылающий «юнкерс», я внезапно обнаружил, что около моего самолета разрываются зенитные снаряды. Самолет вздрагивает, умолкает характерный звук мотора, [66] винт работает вхолостую. Быстро перевожу взгляд на высотомер: высота 2500 метров. Немедленно произвожу разворот на 180°, земля быстро мчится мне навстречу. Едва успеваю выбрать площадку, выпускаю шасси и сажусь на вспаханное поле. Выпрыгнул из кабины с пистолетом в руке, осмотрелся. Где же я нахожусь — на своей или на занятой врагом территории? Если на территории противника — нужно поджечь самолет! В это время вижу, что ко мне бежит мальчуган лет 12, крича еще издали: «Наш, наш!» Спешу спросить у него, наши здесь или нет. Мальчуган почему-то не торопится отвечать. Остановившись в нескольких шагах, он внимательно осматривает мой истребитель и меня. Я не могу понять, в чем дело. В это время позади раздаются голоса. Оборачиваюсь и вижу бегущих ко мне людей. Они кричат что-то по-русски. Значит — свои!

Интересно устроен человек! Часто он осознает грозившую ему опасность лишь после того, как эта опасность миновала. И тогда наступает реакция — дрожат колени, прошибает холодный пот. Нечто подобное произошло и со мной. Я так разволновался, что не сразу сумел объяснить, кто я и откуда взялся. Когда же наконец пришел в себя и рассказал, что только что сбил немецкий самолет и был подбит зенитным огнем, колхозники чуть не задушили меня в своих объятиях.

— Ты ранен? — заботливо спрашивала меня немолодая женщина. — Какая нужна помощь?

В эту трудную минуту я особенно почувствовал заботу и внимание наших советских людей, тепло, идущее от самого сердца. Они по собственной инициативе организовали охрану самолета. Так как я твердо заявил, что от самолета не уйду, мне принесли из деревни молока, яиц, хлеба. Я поужинал, а затем отлично выспался в находившемся почти рядом стоге сена. Еще засветло постарался связаться с командованием полка и сообщить о своем местонахождении и повреждениях самолета. На это ушло около двух часов, но в конце концов связь была установлена. Товарищи страшно беспокоились за меня и теперь облегченно вздохнули.

Сибирин, мой боевой друг, молодой летчик, меньше года служивший в нашем полку, тоже добил вражеский самолет и благополучно вернулся на свой аэродром. [67]

Расправившись с «юнкерсом», он запросил по радио, где я нахожусь.

Тем временем я заканчивал расправу с «Ю-88» и был уже подбит. Мою передачу о результатах боя ни он, ни аэродром из-за сильных помех не слышали. Задачу мы выполнили — мост стоял несокрушимый, как утес. После посадки мой техник Каломурзин спросил Сибирина: «Где командир?» Сибирин рассказал ему и майору Сидорову то, что было ему известно, но где я и что со мной, он не знал.

На следующий день рано утром из полка прибыла летучка. На моем «МиГе» заменили топливный бак и выправили лопасти воздушного винта. Поблагодарив колхозников за внимание и заботу, я улетел на свой аэродром. Выйдя из самолета, подошел к майору Сидорову:

— Товарищ майор, задание выполнено...

— Знаю, знаю, — перебил он меня. — Наземные войска обо всем уже сообщили. Молодцы вы с Сибириным!

Тут же попал в объятия друзей. Все поздравляли Сибирина и меня с победой.

Подробно доложил Сидорову, как вел воздушный бой, а затем началось обсуждение. Первый и самый главный вывод состоял в том, что мы с Сибириным допустили неоправданный риск: уничтожали вражеские бомбардировщики каждый самостоятельно. В самом деле, появись в этот момент хоть пара «мессершмиттов», мы были бы сбиты. Мы не добились также внезапности атаки, и хотя задачу выполнили, наши самолеты получили повреждения.

Совсем иначе развивались события в воздушном бою, в котором довелось участвовать через несколько дней нашим летчикам. Они шли втроем — младшие лейтенанты Шкатов, Рожков и во главе звена Бережной. Перед ними стояла задача — прикрыть войска на поле боя в районе Жуковки, Клетни. Неподалеку от линии фронта Шкатов передал по радио, что видит четыре «Мессершмитта-110». Почти тут же увидели их Рожков и Бережной. Четверка «мессеров» шла в сторону Брянска. Наше звено произвело разворот по направлению к ним.

При численном превосходстве немцы обычно сами навязывали бой. Однако в данном случае смелые действия наших истребителей ошеломили противника. «Мессеры» быстро развернулись в сторону фронта и в колонне друг [68] за другом стали уходить, инициатива оказалась на стороне наших летчиков, а это уже немало. Когда враг отступает, если даже арифметическое соотношение сил в его пользу, преимущество на стороне преследователя. И летчики не замедлили использовать эту возможность. В момент разворота противника у наших истребителей создалась возможность немедленной атаки.

— Я атакую ведущего, — передал Бережной, — а вы уничтожайте замыкающих.

Бережной увеличивает скорость, сближается и сзади атакует впереди идущий «Ме-110». Ведет прицельный огонь с предельно малой дистанции. «Мессер» вспыхивает, переворачивается и идет к земле. Один из трех немецких самолетов, следовавших за ведущим «Ме-110», открыл по самолету Бережного огонь. Вражеские снаряды впиваются в плоскости его самолета. Бережной маневрирует, чтобы выйти из-под удара. В это время Шкатов передает по радио:

— 05, немедленно резко вверх! Позади «мессер» на минимальной дистанции, преследую его.

Шкатов, преследуя «мессера», который обстреливал самолет Бережного, сбил его в момент, когда он резко пошел вверх за Бережным. Экипаж «Ме-110», атакованный Рожковым, был застигнут врасплох. Немец даже не успел сообразить, что происходит, как огонь Рожкова поразил его. Из четырех «мессеров» сбито три. И если при численном превосходстве противника он не решился принять бой, то не удивительно, что, увидев пылающие на земле обломки трех своих истребителей, экипаж четвертого думал только о том, как бы спастись. Результатом боя наши соколы остались довольны. Однако после возвращения им вместе с товарищами пришлось подвергнуть свои действия серьезному критическому анализу и признать, что вели бой далеко не лучшим образом. Правда, в бою действовали дерзко, решительно, проявили много воли к победе, но, как говорил Бережной, выдержки и умения нам все еще не хватало. А для себя сделал вывод, что попал в тяжелую обстановку исключительно по своей вине, и если бы экипаж противника стрелял точнее, это был бы наверняка последний полет Бережного. Привычку не упиваться победами, а трезво анализировать действия прививал нам еще в мирных условиях командир полка майор Резник. Так же он поступал и теперь, [69] каждый вечер подводя итоги минувшего дня, подробно разбирая важнейшие моменты нашей боевой практики. Накопленный боевой опыт летчики закрепляли теоретически и практически. За все это мы были глубоко благодарны своим учителям.

Наши командиры всячески стремились воспитать у нас выдержку, хладнокровие, абсолютно необходимые летчику-истребителю. В бою вообще нелегко справляться со своими нервами. Увидев самолет противника, некоторые летчики отрывались от своих групп и самостоятельно атаковали его, не замечая, что вблизи находятся другие вражеские самолеты. Итогом таких индивидуальных действий была, как правило, гибель и самолета и летчика.

Так погиб, например, младший лейтенант Тихий. Это был молодой летчик. Он пришел в полк в конце 1940 года после окончания училища. Как и все мы, Тихий был очевидцем расстрела детей и женщин под Слуцком и горел ненавистью к подлым убийцам. Но это благородное стремление нужно было претворять в жизнь разумно, а Тихий позволил чувствам взять верх над разумом. Вот как это произошло. Шестерка наших истребителей под командованием майора Трилевича вела бой с группой вражеских самолетов. Командир эскадрильи первым пошел в атаку, остальные летчики последовали за ним. После первой атаки один из немецких самолетов, объятый пламенем, врезался в землю. Каждый истребитель выбирал для себя цель и шел в атаку. Наши летчики действовали мужественно, внимательно следили за обстановкой, в любой момент были готовы оказать друг другу помощь. Вдруг младший лейтенант Тихий отделился от группы: он заметил в стороне самолет врага и, надеясь на легкий успех, никого не предупредив, бросился в атаку. Но как только он отошел от своей группы, тут же был атакован «мессершмиттом» и сбит. Это была тяжелая потеря для нас.

Из этого трагического случая мы сделали вывод: действовать только дружно и согласованно, обеспечивая полную взаимопомощь, не гоняться за самолетами-одиночками, уметь сдерживать свой пыл. Мы должны уничтожать воздушного врага беспощадно, но тактически грамотно, с наименьшими потерями с нашей стороны.

Немцы тоже прекрасно понимали силу взаимодействия [70] в воздушном бою. Провоцируя нас на одиночные действия, они даже специально выделяли самолеты которые должны были играть роль своеобразной приманки: «авось кто клюнет». Но мы, уже наученные горьким опытом, на эти приманки не шли, а если атаковали такие самолеты, то только под прикрытием. [71]

Комиссар Шабанов

Комиссар полка Василий Иванович Шабанов был всегда среди летчиков и техников и на земле, и в воздухе. Он учил нас не только ненавидеть врага, но и умело уничтожать его. Один из лучших летчиков полка, он наравне со всеми летал на разведку, на патрулирование, сопровождал штурмовики и сам участвовал в штурмовке.

У Шабанова не было постоянного ведомого, он охотно брал в напарники любого свободного летчика, чаще всего из тех, кто был меньше других обстрелян. Это делалось не случайно. Батальонный комиссар стремился передать свои знания, свой богатый опыт (он сражался на Халхин-Голе и против белофиннов) молодым воздушным бойцам.

Ведь на фронте в любую минуту может произойти встреча с противником, и слабо подготовленный ведомый не всегда окажется надежным помощником в бою.

Но риск комиссара был оправдан. Не было случая, чтобы летчик, летавший вместе с комиссаром, подвел его в бою.

Шабанов глубоко верил в людей. Он видел в каждом молодом летчике товарища. Прекрасно зная всех нас, наши сильные и слабые стороны, комиссар верил, что всякий из нас готов на подвиг во имя Родины. Поэтому он доверял нам, а мы отвечали на это доверие сыновней благодарностью. Летать с Шабановым считалось высокой честью, и мы рассматривали такой полет как проверку зрелости, проверку умения действовать самостоятельно. [72] Подготовка смены, подготовка кадров будущих командиров — вот в чем заключались эти боевые проверки.

Пожалуй, большинству летчиков полка довелось летать с комиссаром на выполнение боевых заданий. Если же прибавить к этому огромную учебную и индивидуальную политико-воспитательную работу, проводимую им, то станет ясно, что комиссар действительно знал каждого летчика, знал не только по бумагам, а прежде всего по его делам на земле и в воздухе. А проверка в воздухе, да еще в бою — это проверка особого рода.

Если ведомый допускал ошибку, комиссар никогда не повышал голоса. У него и голос был мягкий, певучий. Но это не мешало ему быть требовательным и строгим.

Давно известно, что окрик и требовательность — далеко не одно и то же. Некоторым командирам ничего не стоило накричать на подчиненного, оскорбить его. Но это была не требовательность, а проявление слабости, неумения работать с людьми. Такие командиры обычно не пользовались ни авторитетом, ни уважением.

У нашего же комиссара мы учились не только летному мастерству, но и умению работать с людьми.

Довелось летать с батальонным комиссаром Шабановым и мне.

Полет был удачным во всех отношениях. Мы встретили пару вражеских истребителей, и наши «МиГи» сверху ринулись на них. Впереди шел комиссар, я прикрывал его. Все мое внимание было сосредоточено на прикрытии комиссара. Поэтому я не видел, как Шабанов атаковал «Ме-109». Но однако результат этой атаки не заметить было невозможно. Вражеский истребитель вспыхнул и, объятый пламенем, пошел к земле.

— 03, справа «Ме-109», поверни вправо и сразу влево.

Успех комиссара воодушевил меня. «Собью, обязательно собью», — шептал я себе, преследуя немца, который пытался атаковать Шабанова. Но противник в это время бросил свою машину в сторону, вышел из-под удара и пошел резко на снижение.

Когда мы приземлились на своем аэродроме, я не скрыл восхищения мастерством комиссара.

— Здорово вы его сняли!

Шабанов улыбнулся:

— Что об этом говорить! Давай-ка лучше разберем твои действия. [73]

И комиссар стал подробнейшим образом воспроизводить обстановку скоротечного боя. Я слушал и поражался. Больше всего меня удивило, когда же Шабанов успел все заметить? Ведь он атаковал врага, первым вступил в бой. Оказывается, это нисколько не помешало ему внимательнейшим образом следить за воздушной обстановкой и за моими действиями.

— То, что вы стремитесь уничтожить врага, — говорил Шабанов, — это хорошо. Но нельзя при виде противника очертя голову бросаться в бой. У немцев летчики тоже умеют сражаться, и нахрапом, как говорится, их не возьмешь.

Как всегда, комиссара со всех сторон обступили свободные от вылетов летчики. Он обращался уже не только ко мне, но и ко всем остальным: каждому было полезно послушать.

— Ребята вы молодые, горячие. Но в бою необходимо владеть своими страстями. Увидев врага, не торопись с атакой. Всесторонне оцени обстановку, прикинь, в каком положении по отношению к противнику находишься. Это займет считанные секунды, зато действовать будешь не на авось, а разумно строить план боя.

Летчики слушали внимательно. Шабанов, присев на корточки, взяв ветку, стал чертить на земле различные схемы воздушного боя.

— Значит так... Встретил врага, оцени обстановку, если идешь выше противника, он тебя не видит — атакуй немедленно. Никогда не забывай, что внезапность, высота и скорость — успех в бою. Кроме того, нужно учитывать сильные и слабые стороны «мессеров»: до высоты 2500–3000 метров они превосходят нас на вираже и скорости, а выше наш «МиГ» — хозяин положения. Поэтому вывод — тяни «Ме-109» на высоту.

И тут же набросал другую схему на песке: один из вариантов боя с отрывом на высоте ниже 3000 метров.

— А если двойка «МиГов» встретит, скажем, штук шесть, а то и больше «мессеров», как быть?

Это спрашивает Дима Бережной. Еще вчера он спорил со Шкатовым и Верхозиным, доказывая, что все равно надо атаковать. Те утверждали, что это глупо.

Не знаю, дошел ли до Шабанова тот спор, но он не стал спешить с ответом, а спросил вначале мнение самого Бережного. Тот выпалил все, что думал. [74]

— Другие мнения есть? — спросил Шабанов.

— Есть, — сказал Шкатов и изложил свою точку зрения.

Батальонный комиссар внимательно выслушал его, а затем снова на песке начертил схему.

— Вот идут два звена «мессеров»...

— А каких — 109-х или 110-х?

Шабанов поднял голову и внимательно посмотрел на Верхозина, задавшего вопрос. Потом сказал:

— Да хоть и 110-х. А наши два «МиГа» летят над ними и противник не видит их, так как истребители теряются в солнечных лучах. Как бы вы, товарищ Верхозин, стали действовать в таком случае?

— Атаковал бы!

— А вы, товарищ Шкатов?

— Тоже атаковал бы. Такую возможность упускать нельзя.

— Совершенно верно. Нельзя упускать такую возможность. И вы, товарищ Бережной, с этим согласны?

— Да, я же им говорил...

— Минуточку. Значит атакуете...

Линии, обозначающие на схеме движение «МиГов», пересекли группу вражеских истребителей.

— В такой атаке, — заметил батальонный комиссар, — очень важно четко распределить обязанности и не ударить по одному и тому же самолету. А затем — смотри и решай. На то тебе и голова дана. Если первая атака прошла удачно, обеспечена скорость и выход, атакуй снова. Если же принимают они бой — уходи, драться двоим против четырех — авантюра. Так всегда и надо решать.

— А если летят бомбардировщики?

Шабанов строго посмотрел на спрашивающего.

— С бомбардировщиками у истребителей отношения особые. Это наш главный враг. Святой долг истребителя — уничтожить как можно больше бомбардировщиков противника. И здесь может быть только одно решение — идя в бой, нечего спрашивать, сколько вражеских бомбардировщиков. А задай только один вопрос: где они и где ты, создай или займи такое исходное положение для атаки, чтобы ты находился в наилучших условиях. На то ты и «истребитель».

Эти поучительные беседы старших командиров и политработников в то горячее время были одной из важных [75] оперативных и действенных форм партийно-политической работы по воспитанию летчиков на живых примерах героизма, высокого боевого мастерства и верности воинскому долгу.

Для оперативного распространения боевого опыта, популяризации отличившихся летчиков, техников широко использовались боевые листки.

Они выпускались каждый день, и в них рассказывалось, кто и в чем сегодня отличился.

Писались листки прямо от руки карандашом. Часто выпуском их занимался секретарь партийного бюро старший политрук Сердюк. Он не был летчиком, но авторитет его среди воздушных бойцов был исключительно высок. Сердюк умел найти общий язык с летчиками, техниками, хорошо знал обстановку, настроение людей.

Конечно, когда позволяли условия (а это случалось лишь при нелетной погоде), проводились партийные и комсомольские собрания.

Весной 1961 года полковник Шабанов, пересматривая свои фронтовые записи, прочитал мне следующий отрывок:

«28 августа 1941 года. С утра пасмурно. Идет мелкий дождь. Летный состав в землянках. Дежурные летчики в самолетах. Состоялось комсомольское собрание, на котором обсуждалась нота Советского правительства Ирану. Разговор перешел на наши дела. Основная мысль — бить врага еще лучше».

В самом деле! Каждый день после окончания полетов все летчики собирались в районе КП, Резник или Шабанов анализировали итоги дня, особо акцентировали внимание на разборе боевых действий, отмечали, что было выполнено хорошо и что плохо. Беседы эти были краткими, но очень содержательными.

Затем следовало традиционное вечернее чтение сводки, после чего определялось задание на следующий день.

Хочется особо подчеркнуть, что политическая работа с людьми велась у нас очень конкретно и целеустремленно.

Комиссар Шабанов, секретарь партийного бюро Сердюк и другие товарищи использовали любую возможность для того, что было в тех условиях главным: распространения опыта отличившихся. А опыт этот накапливался нашими летчиками очень быстро. [76]

До последнего дыхания

В ходе боев складывалась, если этот термин вообще допустим, более или менее узкая специализация летчиков.

Лейтенант Игорь Воинов обратил на себя внимание высоким летным и штурманским мастерством.

Мы познакомились с Воиновым еще в 122-м полку, а после окончания курсов командиров звеньев одновременно пришли в 162-й полк, куда он был назначен командиром звена.

Игорь был веселым и чутким человеком. Перед самой войной он женился, но детьми обзавестись не успел. Однако детей Игорь очень любил и вместе с Сашей Онищенко был большим другом малышей. Ничего не стоило Игорю затеять с ними различные игры, для них у него всегда были в кармане подарки.

Игорь любил жизнь, любил детей и, когда грянула война, во имя нашей счастливой жизни, во имя защиты советских людей смело пошел в бой.

В полку было очень немного летчиков, которые могли бы состязаться с Воиновым в знании штурманского дела. У нас и повелось — если предстояло летать по неизвестному маршруту, группу, как правило, возглавлял Воинов. И не было случая, чтобы Игорь не оправдал доверия командиров.

Когда мы прибыли на Брянский фронт, отличная штурманская подготовка послужила Воинову основой для образцового выполнения заданий по воздушной разведке. [77] И никто так успешно не летал на разведку, как Игорь Воинов.

У Игоря был отличный ведомый, младший лейтенант Верхозин, прибывший в наш полк из училища в декабре 1940 года. Он выделялся среди своих сверстников не только общим развитием, но и знанием специальных дисциплин авиации и боевого самолета. Дела его шли хорошо, и Верхозин одним из первых после училища был выпущен в самостоятельный полет на новом для него типе самолета «И-16». Он старательно овладевал техникой пилотирования, внимательно прислушивался к советам и рекомендациям старших командиров, был настойчив, с него брали пример молодые летчики.

Особенно много пришлось всем нам трудиться во время ввода в строй молодых летчиков. И вот мы, командиры, не обратили достаточного внимания на один из важнейших элементов полета: полет по кругу и особенно выполнение посадки.

Однажды Верхозин при заходе на посадку допустил значительный перелет. Самолет выкатился за пределы укатанной снежной полосы аэродрома и получил серьезные повреждения. Я тогда временно исполнял обязанности командира эскадрильи, и вина, допущенная летчиком, ложилась не только на командира звена, но и на меня.

Подбегаю к самолету, который, зарывшись колесами в неукатанный снег, встал на нос. Винт погнут, фонарь разбит. Верхозин с окровавленным лицом сидит в кабине, привязанный плечевыми ремнями, и пытается платком остановить кровь из разбитого носа.

Когда я увидел, что Верхозин отделался легкими ушибами, отлегло от сердца.

В этот день на аэродроме был заместитель командующего ВВС Западного особого военного округа генерал Таюрский. Как только ему стало известно о случившемся, он немедленно вызвал командира и комиссара полка, Верхозина и меня.

Незадолго перед этим был издан ряд приказов по борьбе с аварийностью в авиации. И тех, кто допускал грубые нарушения, строго наказывали.

Идем мы с Верхозиным на прием к генералу. Я понимал, что виноват. Проглядел, не сумел вовремя подметить недостатки в подготовке летчиков. [78]

Входим в кабинет командира полка. Там генерал Таюрский, майор Резник, Шабанов.

— «Именинники» пришли, — бросил генерал, когда я доложил о прибытии.

«Вроде шутит, — пронеслось у меня в голове, — если так, может, и не выгонят». Но дальнейший разговор заставил не раз вытереть со лба холодный пот.

Крепко досталось и Верхозину и мне. Мне даже больше: ведь я командир и отвечаю за подчиненных, за их действия, за дисциплину, даже за настроение. В тот памятный день я особенно остро почувствовал, как трудно быть командиром, какая огромная ответственность возлагается на него.

Решение командования было сравнительно мягким: Верхозин отправился на гауптвахту, а я получил пять суток домашнего ареста и строгое предупреждение.

— На досуге подумайте об обязанностях командира, — посоветовал генерал Таюрский.

Я бодро ответил:

— Есть подумать!

Такое сравнительно мягкое наказание было наложено, как сказал генерал Таюрский, с учетом нашей молодости и неопытности. Но мы понимали, что должны сделать из этого случая серьезные выводы на всю жизнь.

Верхозин продолжал учиться с полным напряжением сил и в ходе войны проявил себя прекрасным летчиком. Пара Воинов — Верхозин с полным основанием считалась одной из лучших в полку. Летчики действовали смело, решительно, не раз выходили победителями из очень тяжелых воздушных боев.

А воздушная разведка — дело нелегкое. Здесь необходимо сочетание высокого летного и штурманского мастерства и тактической подготовки.

Гитлеровцы подтягивали резервы для очередного наступления. Нашему командованию крайне необходимо было знать обо всех передвижениях вражеских войск. А получить эти данные можно было только с помощью воздушной разведки. Кроме того, мы вели постоянное наблюдение за действующими аэродромами. Перед нами ставилась и другая, не менее важная задача — выявлять новые вражеские аэродромы. Мы знали, что главные аэродромы противника находились в районе Рославля, Кричева, но большинство вражеских самолетов действовало [79] с полевых аэродромов, а их обнаружить было нелегко.

И если наше командование все же имело необходимые данные, то в этом значительная заслуга принадлежит Игорю Воинову и его боевому другу Верхозину.

Лейтенант Воинов и младший лейтенант Верхозин первыми научились обнаруживать движение колонн противника вне дорог. Они вели разведку на бреющем полете. Это не только позволяло им все ясно рассмотреть, но и уменьшало возможность поражения от наземных огневых средств, особенно зенитной артиллерии. Противник не успевал приготовиться к ведению огня, как наши самолеты, мелькнув над колонной, исчезали.

28 августа наши наземные войска получили приказ отразить атаки противника в районе Стародуб — Почеп и нанести контрудар.

Почувствовав нажим советских дивизий, гитлеровцы спешно начали перебрасывать в этот район свои танковые и механизированные резервы. Вылетевшие на разведку Воинов и Верхозин обнаружили передвижение противника. Данные были немедленно переданы в штаб ВВС фронта. Очень скоро наши бомбардировщики и штурмовики вылетели бомбить гитлеровцев.

Поскольку Воинову и Верхозину было известно, где движутся фашистские колонны, им было поручено возглавить группу прикрытия бомбардировщиков.

В этом полете немеркнущий подвиг совершил экипаж нашего бомбардировщика. Воинов и Верхозин — свидетели подвига — с волнением рассказывали товарищам о том, что произошло.

Огнем вражеской зенитной артиллерии бомбардировщик был подбит. Некоторое время он еще держался в воздухе. Очевидно, экипаж советовался. А потом горящий самолет решительно перешел в пикирование прямо на колонну вражеской боевой техники. Взрыв, потрясший воздух, разметал обломки самолета, вместе с этим причинив огромный урон врагу.

Решение — самой смертью своей поразить врага — было принято по зову сердца советских патриотов, мужественно выполнивших свой долг перед Родиной.

Весть об этом молнией облетела все части фронта. В тот же день батальонный комиссар Шабанов сообщил имена бесстрашных сынов Родины. Это были командир [80] самолета сержант Сковородин, летчик-наблюдатель лейтенант Ветлужский и стрелок-радист младший сержант Черкашин.

Вскоре Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР всем им было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Подвиг Сковородина, Ветлужского и Черкашина произвел на всех огромное впечатление. Летчики восхищались беспримерным мужеством наших славных боевых товарищей.

— Если уж погибать, — говорили они, — то только так.

В те дни каждый стремился отомстить за сковородинцев. Число побед быстро росло.

28 августа около 15 часов на командный пункт полка поступило донесение: одиночный самолет «Юнкерс-88», идущий со стороны Орла, обстреливает шоссе, по которому движутся наши наземные войска.

В воздухе в этот момент находились Воинов и Верхозин. Им было приказано уничтожить фашистский бомбардировщик. Летчики обнаружили его в районе Карачева. Как только гитлеровец заметил наши истребители, он, маневрируя и прижимаясь к земле, стал уходить в сторону фронта.

Воинов и Верхозин преследовали пирата, видя по его умелым действиям, что это опытный и опасный враг. Бомбардировщик несколько раз уходил из-под удара. Однако в районе Брянска был сбит.

В боях проходили недели. С каждым днем наземная и воздушная обстановка на Брянском фронте менялась.

Однажды Кузнецов и Рожков прикрывали наши войска над линией фронта в районе Жуковки. Вражеских самолетов не было. На земле тоже царило относительное затишье. Неожиданно огонь немецкой артиллерии усилился. Позиции наших войск покрылись столбами разрывов. В тот же момент по радио летчики услышали приказ:

— Снимите корректировщика! «Хеншель» южнее Жуковки 10 километров.

«Хеншель-126»... Ни Кузнецову, ни Рожкову не приходилось раньше встречаться с этим самолетом. Но мы знали, что «хеншель» — двухместный биплан, имеющий [81] скорость 200–250 километров в час, очень маневренный в горизонтальной плоскости.

Получив приказ, Кузнецов и Рожков устремились в указанный район. Действовать нужно было быстро, так как боевое дежурство в воздухе подходило к концу.

Оба они знали, что обнаружить вражеский самолет не так-то легко, «Хеншель» действовал обычно на небольшой высоте, при наблюдении сверху сливался с рельефом местности. Однако наши летчики обнаружили немецкий корректировщик.

Экипаж «хеншеля» заметил советские самолеты и стал уходить к линии фронта на высоте примерно 200–300 метров. Он маневрировал, тщательно маскировался. Но враг не учел одной детали: погода была солнечная и по земле ползла его собственная тень.

Кузнецов и Рожков пошли в атаку. «Хеншель» делал глубокие виражи, переходил в спираль. Прицельный огонь по изворачивающемуся самолету на малой высоте вести очень трудно, но наши летчики не выпускали фашиста. Снаряды впивались во вражеский самолет, а проклятая «этажерка», как ее называли фронтовики, никак не загоралась. Кузнецов с Рожковым атаковали снова и снова. «Хеншель» вертелся, как уж. Его фюзеляж был несколько раз пробит. По всем расчетам он должен был давно сгореть, но не горел. И вдруг «хеншель» резко пошел на снижение и сел на нашей территории. Летчики решили, что им удалось повредить мотор вражеского самолета. Взглянули на землю: экипаж «хеншеля» выскочил из самолета и бросился бежать в лес. Сообщив об этом по радио, летчики взяли курс на свой аэродром. Но не успели они выйти из самолетов, как мы обрушились на них с упреками.

— Эх вы, маралы, упустили «этажерку».

— Ничего подобного, — возражали они. — «Хеншель» подбит, он сел на нашей территории. Вот место... — и Кузнецов указал на карте точку.

— Обвели вас немцы. Едва только вы скрылись, они сели в свой самолет и улетели. Нам только что сообщили об этом.

И чертыхались же Кузнецов с Рожковым! А друзья смеялись над ними. И ничего не скажешь — прошляпили. Плохо, видимо, вели прицельный огонь. [82]

— Но теперь у нас есть опыт, в другой раз не обманет, — отбивался Рожков.

Однако им больше не удалось встретиться с «этажеркой». Зато все мы сделали из этого вывод: врага можно считать уничтоженным лишь тогда, когда он не способен к сопротивлению. А для этого надо постоянно совершенствовать огневую выучку, чтобы поражать врага с первой же атаки.

На земле развертывались ожесточенные бои с танковой группировкой Гудериана.

Нам приходилось летать и на разведку, и на штурмовку, и на прикрытие бомбардировщиков и штурмовиков. А количество самолетов с каждым днем уменьшалось... Шесть-восемь боевых вылетов в день стали обычным явлением. Особенно часто сопровождали «Илы». Штурмовики зарекомендовали себя очень хорошо, а во время отражения удара танковой группировки Гудериана им не было равных.

26 августа на командный пункт полка поступило сообщение, что наземная разведка в районе Мглина обнаружила движение большой механизированной колонны противника. Командование фронта приказало немедленно уточнить эти данные. В воздух сейчас же поднялись два самолета. Летчики по радио доложили: никаких колонн в этом районе нет. Либо наши, либо наземные разведчики допустили ошибку. И все-таки нужно было срочно выяснить, кто же прав, и определить место расположения врага.

— Пойдет старший лейтенант Иванов, — отдал приказ майор Резник.

Иванов подробно ознакомился с маршрутом полета предыдущей пары и наметил собственный маршрут. В указанном районе он заметил движение вражеских танков. Но к его удивлению танки рассредоточивались, поворачивали в поле с кустарником и... исчезали. Летчик сделал пару кругов, но танки как сквозь землю проваливались. Летчик понимал, что они должны быть где-то здесь. Снизившись, он прошел на предельно малой высоте, и тут ему бросилось в глаза большое количество копен. Они были расположены не ровными рядами, как обычно, а как попало, и размеры их были значительно большими, чем у нормальных копен.

Все стало ясно. Иванов немедленно радировал... В [83] указанное им место были посланы штурмовики майора Ложечникова. Прикрывать их поручили шестерке «МиГов» во главе со старшим лейтенантом Ивановым. Для него был уже подготовлен запасной самолет. Вместе с ним летели Воинов, Забавин, Сибирин, Овчаров, Карпов. Истребители пристроились к штурмовикам, сопровождая их, как кавалеры подруг. Иванов точно вывел группу на цель, «Илы» пошли на «копны» в атаку. На земле появились очаги пожаров. «Илов» сменили бомбардировщики. В результате этих энергичных действий противнику был нанесен большой урон.

После этого случая мы стали внимательнее следить за движением на земле, и дня через два Воинов с Верхозиным разгадали еще одну такую же уловку вражеских танкистов.

Пролетая над обширным полем, они обнаружили подозрительное скопление людей.

«Что они здесь делают?» — подумали летчики.

Еще раз пролетели над полем. Как будто ничего подозрительного. Люди при приближении самолетов легли на землю, огня не открывали. Но в поле, как и тогда, стоят копны. Надо проверить. Летчики сделали повторный заход. На копны полетели подвешенные к самолету бомбы. С земли был открыт сильный огонь. И только тогда летчики поняли, что под копны были замаскированы танки и автомашины противника. По сигналу разведчиков туда прилетели наши штурмовики и на совесть «обработали» район.

Немцы очень широко (и небезуспешно) применяли маскировку своей боевой техники и войск в районах сосредоточения. Но со временем мы научились обнаруживать их почти безошибочно. Вылетавшие на разведку летчики тщательно осматривали излюбленные фашистскими войсками овраги, сады и огороды. Нередко враг, заняв деревню, прятал танки в сараях. Смотреть нужно было в оба!

В конце августа к нам прибыло пополнение. Решением Ставки Брянскому фронту была передана резервная авиагруппа Главного командования. На фронт прибыли еще четыре авиационных полка.

До их прибытия 27 августа 1941 года авиачасти фронта совершили всего 110 самолето-вылетов, а 30 и 31 августа, когда прибывшее пополнение приступило к боевым [84] действиям, число самолето-вылетов возросло до 1500. За два дня было сбито и уничтожено 52 самолета противника.

В воздухе гитлеровцам приходилось все труднее, Их потери росли. 1 сентября в общую цифру побед вошел и «Ме-109», сбитый младшим лейтенантом Сероглазовым и мной во время прикрытия наших войск.

Захлебнулось наступление фашистов и на земле. А 2 сентября войска Брянского фронта начали общий контрудар.

В первый день контрудара Воинов и его ведомый Верхозин обнаружили передвижение мотомеханизированных войск противника из района Гомеля в направлении на Новозыбков — Клинцы. По дороге шло более 200 машин: автомобили, броневики, танки. После Воинова для уточнения состава вражеской группировки была послана пара Иванова.

В 11 часов навстречу врагу вылетела десятка штурмовиков из полка майора Ложечникова. Майору Трилевичу поручили прикрывать их.

Как только самолеты прошли линию фронта, штурмовики разделились на две группы и пошли к цели с противоположных направлений. Истребители шли с группой, атаковавшей с севера, которой предстояло нанести первый удар.

Все проходило точно по плану. Первая группа «обработала» голову колонны. Фашистские машины остановились. Гитлеровцы пустили в дело зенитные средства и так увлеклись отражением атаки, что не заметили, как с юга налетела вторая группа «Илов». Немецкие зенитчики растерялись. Они начали беспорядочно стрелять по всем направлениям, и эффективность их огня пришла к нулю.

Не потеряв ни одного самолета, штурмовики подожгли до 29 вражеских машин и танков.

Но этим дело не кончилось. Командование ВВС фронта направило сюда группу бомбардировщиков.

Как рассказывали позже летчики нашего полка, сопровождавшие бомбардировщиков, на головы фашистов пятью волнами был сброшен бомбовый груз. Колонна противника была основательно потрепана.

Сражение на земле принимало все более острый характер. Наши летчики считали большой честью прикрывать свои сухопутные войска. Во время контрудара наших [85] войск 162-й истребительный авиационный полк очень четко выполнял эту задачу.

Постепенно у нас вырабатывалась своя тактика.

Прикрывая наземные войска, мы находились не над своими войсками, а над противником. Делалось это по двум причинам. Во-первых, мы лишали гитлеровцев возможности, уходя от нас, сбросить бомбовый груз на позиции наших войск. Во-вторых, если вражеская авиация на поле боя отсутствовала или была изгнана, мы перед окончанием патрулирования производили штурмовые атаки по наземным войскам противника, стараясь поразить хорошо видимые с воздуха его артиллерийские и минометные батареи. Мы оставляли на обратный путь лишь десятка полтора патронов. Авиационные бомбы сбрасывали на вражеские позиции сразу же, как только прилетали в район патрулирования. Затем уже приступали к выполнению главной задачи — прикрывали свои войска. Убедившись, что подходит смена, мы пикировали на позиции противника и затем на малой высоте уходили на свой аэродром.

В свои права вступила осень. Погода резко испортилась. С 10 сентября пошли сплошные дожди.

Немецко-фашистские войска на Брянском фронте подтягивали резервы. Обстановка на фронте накалялась с каждым днем. Враг упорно рвался вперед. На душе было тяжело. Но вера в нашу победу была непоколебима и удесятеряла наши силы. Противник был остановлен в районе Ярцево. Войска Брянского фронта в результате контрудара не только остановили противника, но и потеснили кое-где его дивизии.

Да, в начале сентября мы считали, что наступление фашистов закончилось. Но прошло немного времени и стало ясно: мы, молодые лейтенанты, поторопились с выводами.

Но хоть было и тяжело, все мы горели желанием бить врага, решительно шли в бой. Каждый день приносил новые примеры воинской доблести, мужества и бесстрашия. Крепла уверенность в победе нашего правого дела. И это помогало в бою.

12 сентября во время штурмовки вражеского аэродрома был подбит огнем зенитной артиллерии самолет Бориса Кузнецова. Самолет загорелся. Борис пересек линию фронта и тут же на горящем самолете пошел на [86] посадку. Летчик получил сильные ожоги и был эвакуирован в тыловой госпиталь. Дальнейшая судьба его мне неизвестна. Это был бесстрашный боец и замечательный товарищ.

15 сентября снова серый, угрюмый день, десятибалльная облачность на высоте не более 400–500 метров. Рожков и я вылетели на прикрытие наших войск в район станции Жуковка.

Едва прошли над наземными позициями своих войск, как заметили идущий с нашей стороны на бреющем полете «Ме-110».

— Рожков, видишь? — передаю по радио.

— Да, вижу.

— Пошли!

— Понял.

Мы пропустили врага немного вперед и на попутных курсах зашли ему в хвост.

С первой же атаки фашистский воздушный пират был сбит. Но Рожков тут же передает по радио: [87]

— На высоте 500 вижу шесть «Ме-109» и два «Ме-110».

Четырехкратное численное превосходство врага! Что делать? Мгновенно принимаем решение. Переходим на бреющий полет, увеличиваем скорость, а затем энергично набираем высоту, держа в поле зрения вражеские самолеты. Пройдя возле самых облаков, снижаемся, увеличиваем скорость и атакуем противника снизу сзади.

Фашистские летчики не ожидали такой дерзости. Они только начали перестраиваться для нападения на нас, и вдруг два «МиГа» упредили их! На какое-то мгновение враг оказался в замешательстве. Этого было вполне достаточно, чтобы Рожков меткой очередью уничтожил один «Ме-109».

У меня в прицеле четко вырисовывался силуэт «Ме-110». Нацелившись на стрелка, жму на гашетки, но... пулеметы молчат. Оборвалась лента!

Вихрем промчался мимо фашистского самолета. Но гитлеровец явно смекнул, что огонь я не открыл не случайно, и бросился за мной. За ним последовали еще три «Ме-109». А один «Ме-110» и два «Ме-109» погнались за Рожковым.

Из охотников мы превратились в дичь. Причем в особенно незавидном положении оказался я. Рожков знал о том, что на моем «МиГе» отказало вооружение, но помочь мне не мог — он только успевал увертываться от огня «мессеров». И все же Рожков настойчиво стремился пробиться ко мне и прикрыть меня огнем своих пулеметов. Однако это никак не удавалось.

Теперь мое спасение зависело только от Рожкова.

— Старайся уйти в облака, понял? — передал я ему по радио.

— Я уже в облаках, — ответил он.

Отрываюсь от вражеских самолетов и тоже ухожу в облака. Веду самолет по приборам, пробиваю облачность вверх. На высоте порядка 1500 метров вижу, что два «Ме-109» тоже за облаками. Снова ухожу в облачность, беру курс в сторону аэродрома. Запрашиваю Рожкова. Он передает, что все в порядке, идет в облаках домой.

Так мы вышли из неравного бол.

А на аэродроме волновались друзья. Ведь по радио [88] мы сообщили, что встретились с восемью «мессершмиттами», а потом уже было не до разговоров. И когда Рожков и я через 25–30 минут на израненных самолетах сели на свой аэродром, боевые друзья подхватили нас на руки.

— Жив, чертушка! — хлопал меня по плечу Саша Онищенко.

— А ты разве сомневался, Саша? Мы еще повоюем!

Бережной, Шкатов, Сибирин, Ванин, Федоров, Каламурзин обступили нас плотным кольцом. Подошел и командир эскадрильи майор Трилевич.

— Как вы с восьмеркой встретились? Рассказывайте.

Рассказывайте... Изобразить словами воздушный бой, то колоссальное напряжение всех моральных и физических сил, которое охватывает летчика в бою, невозможно. Память удерживает лишь самое главное. Выйти из неравного боя, спасти боевые машины нам стоило огромных усилий, а рассказывать как будто было нечего.

Самолет Рожкова буквально изрешечен. Пробоины в плоскостях и фюзеляже. Рассматривая его машину, даже наш, видавший виды техник Ванин покачивал головой — сколько здесь работать придется! А летчики откровенно удивлялись: как Рожков сумел дотянуть до аэродрома?

Так мы летали, так сражались с врагом.

Нагрузка на летчиков доведена до предела. В те дни мы только и мечтали: при малейшей возможности хоть немного вздремнуть. Ведь целый день — напряженная боевая работа, и как только опускались сумерки, мы валились на койки.

Но жизнь на аэродроме с наступлением темноты не прекращалась. Техники, механики, мотористы, весь день обслуживавшие полеты, ночью лечили раны, полученные истребителями, готовили самолеты к новым боям.

Чтобы фашистские ночные бомбардировщики не могли заметить огней на аэродроме, авиационные специалисты устраивали над самолетами нечто вроде палаток.

А утром, чуть свет, когда летчики получали боевые задания, все самолеты были уже готовы, и наши верные друзья авиаспециалисты снова провожали нас в бой. И когда они только отдыхали? В любое время на аэродроме можно было увидеть воентехников Ванина, Сояткулова, Королева, Волченкова, Войтова. Эти люди своим самоотверженным [89] трудом вносили неоценимый вклад в успехи воздушных бойцов. И если мы всегда были готовы подняться в воздух, заслуга в этом прежде всего принадлежала им, вашим надежным боевым друзьям.

Каждый день летчики полка искали встречи с врагом. На Брянском фронте у гитлеровцев было не очень много самолетов. Потери мы несли в основном от налетов бомбардировочной авиации и штурмовки наших аэродромов «мессершмиттами».

Такие потери очень обидны — ведь их в значительной мере можно избежать. На нашем аэродроме, несмотря на неоднократные налеты вражеских самолетов, ни один истребитель не вышел из строя только потому, что все самолеты были рассредоточены и хорошо замаскированы. На аэродроме же, где стояла эскадрилья капитана Овчарова, в первый же налет «мессеры» подожгли шесть «МиГов». Эта катастрофа произошла только из-за пренебрежительного отношения к элементарной маскировке.

На войне за ошибки приходится расплачиваться сполна. Исправить или, как мы часто говорили, «устранить отмеченные недостатки» в 99 случаях из 100 нельзя. И понять это необходимо еще в мирное время, иначе будет поздно. Овчаров пренебрег этим требованием — и вот результат.

Немало неприятностей причиняла нам и зенитная артиллерия врага. Все аэродромы гитлеровцев имели хорошую противовоздушную оборону. Особенно сильно прикрывались базовые аэродромы.

Еще 30 августа, когда наши наземные войска начали подготовку к контрудару, очень важно было знать, не подбрасывают ли фашисты подкрепления своей авиации. Лейтенант Воинов с ведомым младшим лейтенантом Верхозиным непрерывно летали на разведку и следили за аэродромами базирования авиации противника.

Нам стало известно, что базовый аэродром гитлеровцев расположен недалеко от Сещи. Поэтому разведку здесь вели особенно тщательно.

Игорь Воинов много раз бывал над этим аэродромом. Он успел изучить и систему его противовоздушной обороны, и пути наилучшего подхода к нему. Каждый раз он обманывал гитлеровцев: неожиданно появлялся [90] над ними и так же мгновенно уходил, успев все увидеть и все запомнить.

У нас говорили, что если уж Воинов летит на разведку, необходимые данные будут добыты. И сам Игорь постепенно поверил в свою неуязвимость... Вместе с Верхозиным он в очередной раз вылетел в район Сещи. Уже на подходе к аэродрому наших разведчиков встретил сильный зенитно-пулеметный огонь. Летчики поняли, что противник значительно увеличил количество зенитно-пулеметных установок для прикрытия аэродрома: появились новые огневые точки там, где еще вчера их не было.

— Слева зенитки, — передал Верхозин Воинову.

— Вижу, — ответил Игорь.

Разведчики увеличили скорость и на предельно малой высоте взяли курс на аэродром. Маневр этот в принципе был совершенно правилен, так как зенитно-пулеметным расчетам противника в этих случаях было трудно вести прицельный огонь. Но когда летчики пролетали над аэродромом, противник начал стрельбу из всех огневых точек, а их было очень много. Верхозин видел, как Воинов повернул в сторону, где огонь показался ему слабее. Это решение оказалось роковым. Именно с этой стороны противник открыл по нашим самолетам ураганный огонь. Воинов и Верхозин бросали свои истребители из стороны в сторону. Дым разрывов то и дело скрывал их друг от друга. Но проходили секунды, а серокрылые истребители снова продолжали свой стремительный полет. На какое-то мгновение Верхозин потерял Воинова из поля зрения. Когда он вышел из-под ураганного огня, то увидел, как самолет товарища в языках пламени взмыл вверх и затем врезался в землю. Так на глазах у Верхозина погиб замечательный командир — летчик Игорь Воинов. Ушел от нас прекрасный воин, обаятельный человек.

Данные разведки, доложенные Верхозиным, говорили, что на аэродроме в районе Сещи сосредоточено около сотни вражеских бомбардировщиков. Наша авиация нанесла по нему бомбардировочно-штурмовой удар. Враг сразу потерял 15 самолетов.

Однако обстановка как на земле, так и в воздухе с каждым днем становилась все напряженнее. Немецко-фашистское командование сосредоточивало силы для [91] нового наступления, и это чувствовалось во всем. В воздухе появилось больше вражеских самолетов, и их летчики стали действовать смелее и нахальнее.

Душой всего нашего полка был летчик Саша Онищенко. Он беззаветно был верен войсковому товариществу, всего себя отдавал летному делу.

Наша дружба продолжалась более года, но в моей памяти он останется навсегда. Минуло уже четверть века, но нередко в часы отдыха я закрываю глаза, и передо мной встает образ молодого летчика-воина. Невысокого роста, плотный, всегда с улыбкой... Если надо было разыскать Онищенко, то мы шли туда, где раздавался смех. Это был самый точный ориентир: Саша любил шутку, веселую «подначку». Но шутил он с таким добрым юмором, с таким чувством такта, что, даже если кого-нибудь «разыгрывал», товарищи никогда на него не обижались. Так же как Игорь Воинов, Саша очень любил детей... До начала войны все свободное время он был среди детей.

— Жениться тебе пора, Саша, да своими обзаводиться, — не раз говорила ему Марина.

А он отшучивался:

— У нас все идет по плану. Запланировано сие событие на 1941 год. Раньше не могу, нужно все подготовить...

Онищенко был назначен в 162-й истребительный авиационный полк на должность командира звена. И он не жалел сил для подготовки молодых летчиков: настойчиво, терпеливо обучал их искусству пилотажа и воздушного боя, оттачивал технику пилотирования. Его питомцы — Верхозин и Волынцевич — учились старательно, а когда началась Великая Отечественная война, они вместе с ним умело разили врага.

На фронте на долю Онищенко выпала одна из самых сложных и ответственных задач — обеспечение действий штурмовой авиации. И летчики полка майора Ложечникова благодарили его за четкое и умелое прикрытие.

...День на исходе, а данные, полученные разведкой, показывают, что на аэродроме в районе Рославля производят посадку «Ю-87» и «Ю-88». Командир полка майор Резник решил тремя звеньями нанести штурмовой удар по вражескому аэродрому. Вести группу было приказано [92] Онищенко. Он не раз уже мастерски выполнял такие задачи. В группу вошли Шкатов, Волынцевич, Верхозин, Бережной, Потапенко, Рожков, Бабий, Сероглазов. Наши истребители вышли на аэродром противника внезапно. Вражеские самолеты заправлялись. Как только появилась группа Онищенко, два «мессера» запустили моторы и пытались взлететь, но при подъеме были подожжены меткими очередями Бережного и Рожкова. Зенитная артиллерия открыла огонь, однако группа подавления огня противника в составе Верхозина, Волынцевича, Сероглазова и Бабия сбросила на зенитки бомбы, а затем обстреляла их из пулеметов. Пылали подожженные «юнкерсы» и заправщики. На аэродроме началась паника. Но уцелевшие средства противовоздушной обороны продолжали оказывать сопротивление. Зенитным снарядом был подбит самолет Саши Онищенко. Он тут же передал по радио:

— Взял курс 90°, — и со снижением пошел в сторону фронта.

Дима Бережной приказал паре Волынцевича прикрыть Онищенко. Остальные самолеты сделали еще заход для атаки по вражеским самолетам, а затем догнали Онищенко и сопровождавшую его пару Волынцевича.

— 09, как у тебя? — запросил по радио Бережной. Саша передал, что пока нормально, самолет управляемый.

— А как себя чувствуешь?

— Ничего, долечу.

Но всем было видно, что самолет Онищенко летит со снижением. Все мысли Саши были сосредоточены на том, как спасти боевую машину. Время в таких случаях тянется очень медленно.

Но вот наконец внизу отчетливо видны вспышки выстрелов. Землю глубокими морщинами перерезали окопы, ходы сообщений. Это линия фронта. Теперь летим над своими войсками, и в случае чего можно воспользоваться парашютом или произвести посадку в поле. Но вот летчики заметили, что самолет Онищенко стал крениться с крыла на крыло. Видимо, что-то произошло с управлением. Бережной предложил: если нет возможности продолжать полет — прыгнуть с парашютом, пока высота еще позволяет, или произвести посадку в поле. [93]

— Я 09, пока самолет управляем, возможно, до аэродрома дотяну.

Однако управлять самолетом было все труднее. Падает скорость, теряется высота. Тут Бережной не выдержал и передал:

— Саша, прыгай! Иначе будет поздно.

В ответ голос Онищенко:

— Нельзя бросать машину. Посадку буду производить с ходу.

Летчики не спускали глаз с самолета Онищенко. А вот и аэродром. И вдруг увидели, что самолет резко пошел на снижение и врезался в землю... Так перестало биться сердце чудесного летчика и боевого друга.

В последнем вылете против вражеского аэродрома группа во главе с Сашей Онищенко нанесла противнику ощутимый урон. Было уничтожено 8 вражеских самолетов и 4 бензозаправщика. Сам Саша уничтожил два «Ю-88».

В тот же день группа Овчарова штурмовала колонну вражеских автомашин. В колонне были замечены три штабных автобуса. Наши летчики уничтожили их. Командир дивизии генерал Клевцов объявил благодарность всем участникам штурмовки. Но даже боевой успех и поощрение генерала не улучшили настроения летчиков. На аэродроме не слышно было шуток, никто не смеялся. Мы уже привыкли к постоянной игре со смертью, но Сашина гибель потрясла всех.

Мы понимали: война есть война, в бою все может случиться. И все-таки сердце и разум отказывались верить, что Саши нет, что никогда уже не зазвучит его по-украински певучий голос, не зазвенит его веселый смех, не поднимет он в воздух свой боевой самолет. Ведь только сегодня утром я рассказывал ему, что получил письмо от Марины, в котором она писала, как живет, и передавала всем большой привет и пожелания успехов в боях. Когда прочел то место, где Марина просила помогать друг другу в бою, он сказал: «Это благородные слова». А всего два дня назад, вылетев на перехват воздушного противника, мы с ним сбили бомбардировщик «Юнкерс-88». И вот боевого друга нет. Он отдал совсем еще юную жизнь за родной народ, за беззаботный смех детей, за счастье миллионов. [94]

Вечером майор Резник собрал всех летчиков.

— Онищенко погиб как герой. Стремление спасти самолет заслуживает самого горячего одобрения. Но, черт побери! — Командир полка даже стукнул кулаком по столу. — Онищенко мог жить и продолжать сражаться с немцами.

Майор умолк. Немного помолчав, добавил:

— О парашютах не забывать... А за Сашу мы отомстим.

И когда на следующий день, 24 сентября, мы получили боевую задачу, каждый сказал себе: «Сегодня начнется расплата за Сашину смерть». [95]