Счет мести открыт
К 9 часам утра весь полк собрался на передовом аэродроме. Вскоре прибыла и группа инженерно-технического состава. А. Ванин передал мне чемодан и записку от жены: «Родной наш, мы знаем, что началась война, и вы улетели навстречу врагу. Знаю, что отдашь всего себя во имя победы нашего народа. О нас не беспокойся. Большой привет всем твоим друзьям. Твои Галина и я. Мы всегда с тобой».
До 22 июня 1941 года на аэродроме, где мы произвели посадку, наша авиация не базировалась. Зная об этом, немецко-фашистское командование в первые часы войны этот аэродром не бомбило. К нашему прилету здесь находилось уже значительное количество самолетов, которые перелетели главным образом с приграничных аэродромов. Нам была поставлена боевая задача — надежно прикрыть железнодорожный узел Барановичи и сухопутные войска в этом районе от ударов фашистской авиации. Мы и раньше получали подобные приказы, но тогда против нас действовал условный противник. Теперь же нам предстояло сражаться с реальным врагом. Это заставило каждого из нас готовиться к бою с особой тщательностью. Летчики вместе с техниками и механиками проверяли материальную часть.
И вот уже первая эскадрилья истребителей под командованием капитана Овчарова поднимается в воздух, за нею другая, третья. Так весь день в воздухе непрерывно патрулируют наши самолеты. Уже в первый день [26] войны каждый летчик полка произвел по 6–7 боевых вылетов.
Счет наших побед открыли воздушные бойцы эскадрильи капитана Овчарова. Барражируя в воздухе, они обнаружили на подступах к железнодорожному узлу Барановичи около 20 фашистских самолетов. Гитлеровцы шли спокойно, уверенно. Тяжело груженные бомбами «Юнкерсы-88» прикрывались истребителями «Мессершмитт-109». О возможном противодействии немцы и не помышляли, и капитан Овчаров нанес внезапный удар по бомбардировщикам, а младший лейтенант Игорь Воинов завязал бой с группой истребителей прикрытия. Мы наблюдали за боем с земли. Создалось впечатление, что немцы явно недооценивают возможности наших летчиков. Всем своим поведением они словно хотели сказать: «Кто это смеет беспокоить нас?»
Между тем, сковав действия фашистских истребителей, капитан Овчаров двумя звеньями решительно атаковал бомбардировщики «Юнкерс-88», два из них были подожжены и врезались в землю. От спеси фашистских пиратов не осталось и следа. Сбрасывая бомбы куда попало, немцы поспешили использовать свое преимущество в скорости, чтобы уйти от наших истребителей, а вслед за «юнкерсами» пустились наутек и «шмитты» (так мы стали называть худые длинные «Ме-109»).
Эскадрилья Овчарова, не потеряв в этом бою ни одного летчика, ни одного самолета, благополучно вернулась на свой аэродром. Радости нашей не было предела. Мы еще не задумывались, почему фашистам удалось незамеченными подойти к нашему аэродрому. Даже сообщения летчиков, сумевших улететь после сильнейшей бомбежки на уцелевших самолетах и рассказывавших о разгроме наших приграничных аэродромов, не смогли полностью омрачить радость первой победы.
В тот день мы не придали серьезного значения этим рассказам. Ведь только что на глазах у всех нас произошел воздушный бой. Фашисты имели двукратное превосходство в силах, но победа осталась за нашими летчиками. А ведь бой вели еще молодые, необстрелянные воздушные бойцы!
Первая победа вселила в нас еще большую уверенность в себе. До этой схватки воздушный бой с фашистами нам представлялся задачей со многими неизвестными. [27] Ведь у немцев — большой опыт военных действий в Западной Европе, большинство их летчиков имело на своем счету сбитые самолеты, а мы, за небольшим исключением, боевым опытом не обладали.
Не подумайте, что прежде мы боялись встречи с врагом. Нет! Не так нас воспитывали Коммунистическая партия и ленинский комсомол, не этому учили командиры и политработники. Каждый из нас, ни минуты не задумываясь, готов был отдать свою жизнь во имя Родины. Но ведь этого мало, наша задача — беспощадно уничтожать гитлеровских мерзавцев, а для этого необходимы высокое боевое мастерство, находчивость, бесстрашие. Мы знали, что началась война с сильным, коварным и технически хорошо оснащенным врагом. Тут было над чем подумать.
Бой Овчарова и его питомцев дал ответ на многие вопросы. Мы убедились: упредишь — врага победишь. И еще мы узнали, что немецко-фашистские летчики, даже имея численное превосходство, при виде своих горящих самолетов предпочитают бежать с поля боя. Выходит, нервы у фашистов отнюдь не железные. Главный же вывод, который мы сделали, — бить врага решительно и вместе с тем хладнокровно, помнить о взаимной выручке.
В тот день немцы трижды пытались бомбить наш аэродром. В воздушных боях были уничтожены еще три фашистских самолета.
К исходу 22 июня отдельные немецкие бомбардировщики сумели прорваться к нашему аэродрому и сбросить бомбы. Боевой технике они серьезного ущерба не причинили, но наше маленькое летное поле частично было повреждено. В ночь на 23 июня аэродром подвергся сильной бомбардировке. Отсутствие зенитной артиллерии облегчало действия гитлеровской авиации, и налеты следовали один за другим. Фашистские летчики не отличались высокой точностью бомбометания, однако ущерб был причинен значительный.
С рассветом 23 июня снова развернулись в воздухе ожесточенные схватки. Гитлеровская авиация стремилась окончательно разделаться с нами. Штурмовые и бомбардировочные налеты не прекращались почти весь день.
Утром два звена, одно из которых возглавлял я, а другое [28] младший лейтенант Воинов, находились в готовности № 1. Слева от моего «И-16» стояли самолеты ведомых — младших лейтенантов Кузнецова и Волынцева. Вместе с Воиновым несли боевое дежурство младшие лейтенанты Онищенко и Верхозин.
Около 6 часов утра с командного пункта полка поступил сигнал: «Взлет!»
Команда явно запоздала — гитлеровцы были уже на границе аэродрома. Двенадцать «Мессершмиттов-110» пикировали на аэродром. На границе его вспыхнул подожженный фашистами дом. Снаряды рвались буквально рядом с нами. Один из них угодил в тягач, с помощью которого производился запуск самолета Кузнецова. И все же оба звена поднялись. Чтобы уйти из-под огня противника, оторвавшись от земли, мы на предельно малой высоте прошли под строем немцев. Набрав скорость, развернулись на 180 градусов и оказались позади фашистских самолетов. Мое звено было выше, а звено Воинова — ниже гитлеровцев.
Немцам пришлось отказаться от штурмовки аэродрома и вступить с нами в воздушный бой.
Мы атаковали всем звеном. Стреляли метко — после первой же атаки один «мессер» был уничтожен. Строй гитлеровцев распался.
Один «Ме-110», желая выйти из боя и одновременно напакостить как можно больше, начал пикировать на ржаное поле. В этом поле укрылись от врага летчики и техники. Я бросаю свой «И-16» за «мессером». Догоняю фашиста и сзади произвожу атаку. Стрелок немецкого самолета встречает меня огнем. Маневрирую, чтобы уйти от фашистских пуль, сокращаю дистанцию и почти в упор бью по стрелку.
Немецкий летчик пытается уйти от преследования, но я переношу огонь на левый мотор, потом даю несколько очередей по левой плоскости. Вижу, как пламя охватывает крыло «мессершмитта». Вдогонку даю еще одну длинную очередь и вгоняю фашиста в землю.
Во мне все ликует. Чувствую себя удивительно сильным, готовым снова идти в атаку. Друзья тоже не теряли времени даром. Воинов и Онищенко сбили по одному самолету. А остальные фашисты, несмотря на численное превосходство (ведь мы вшестером сражались против двенадцати «Мессершмиттов-110», которые и по вооружению [29] значительно превосходили нас), поспешили убраться с поля боя. Небо над аэродромом снова чистое. Лишь наши шесть самолетов гордо кружили в воздухе. 3 : 0 в нашу пользу — вот результат только одного воздушного боя! [30]
Горькие дни
И все же к концу дня нам пришлось понести тяжелые потери. Непрерывные бомбежки и штурмовки вывели аэродром из строя. Взлетно-посадочная полоса была разрушена.
Как мы потом узнали, так было почти на всех аэродромах округа. Сказались нехватка средств запуска, недостаточно четкая организация снабжения горючим, ряд других трудностей организационного порядка.
Одним из существенных недостатков в то время являлось также отсутствие радиосвязи. Самолеты, поступившие в полки до середины 1940 года и составлявшие основную часть боевой авиационной техники, вообще не имели радиооборудования. Между тем, еще опыт войны с белофиннами показал, что радиосвязь между землей и самолетами, а также между самолетами, находящимися в воздухе, совершенно необходима. Однако к началу Великой Отечественной войны радиосвязь в авиации, по существу, только начала внедряться, лишь на самолетах командиров звеньев имелись приемники и передатчики. Связь была несовершенна. В шлемофоне, кроме треска, порой ничего нельзя было услышать, и практически такой связью мы не пользовались. Но и это было бы полбеды; самое худшее состояло в том, что большая часть наших самолетов была устаревших конструкций. Самолеты новых типов — конструкции Микояна и Яковлева — начали прибывать перед самой войной, имелись лишь в [31] некоторых частях, полностью обученных к бою экипажей не хватало.
Из-за нечеткой системы управления и незнания обстановки в первые дни войны нам приходилось действовать в исключительно тяжелых условиях. Часто вступали в бой уже после значительного пребывания в воздухе, когда горючее было на исходе. Поэтому не приходится удивляться, что главная задача — уничтожение бомбардировочной авиации противника еще на дальних подступах к прикрываемым нами объектам и местам развертывания наземных войск — нами зачастую не достигалась. Сплошь и рядом мы поднимались в воздух уже после того, как немцы отбомбились и направлялись восвояси.
В первый же день войны наш аэродром, на котором сосредоточилась дивизия полковника Татаношвили, оказался изолированным от других частей и соединений округа. Командованию приходилось принимать решения, исходя только из обстановки, которая складывалась в районе базирования дивизии. Район этот был ограничен одним аэродромом. На боевые задания мы вылетали в составе трех-шести самолетов. Силы наши распылялись, и противник получал возможность бить нас по частям.
...Незадолго до рассвета полковник Татаношвили собрал руководящий состав и объявил, что нам придется покинуть аэродром.
— Будем двигаться на Могилев, — объявил он.
Собрались мы в лесу около аэродрома. На летном поле догорали разбомбленные самолеты. Свежевырытая земля покрыла могилы наших павших товарищей. Летчики вообще народ жизнерадостный, любящий шутку, острое словцо, но сейчас ни у кого язык не поворачивался сказать что-нибудь...
Бросив печальный взгляд в сторону аэродрома, еще раз мысленно поклявшись вернуться и отомстить врагу, мы по двое тронулись за полковником Татаношвили. Так шли по лесу около трех часов.
До начала войны ни у кого из нас не могло возникнуть даже тени подозрения, что мы окажемся в положении, подобном сложившемуся. Если бы кто-нибудь сказал, что во время войны придется нам и отступать, мы посчитали бы такого человека больным или предателем. И даже сейчас, потерпев поражение, лишившись самолетов, [32] мы были убеждены, что это результат каких-то наших ошибочных действий. Где-то мы «сплоховали» — таково было общее мнение.
Когда мы вышли на шоссе Барановичи — Минск, полковник Татаношвили вышел на его середину, вынул из кобуры пистолет и стал останавливать идущие на восток автомобили. Если в машинах везли раненых или женщин с детьми, он пропускал их, когда же в автомобилях оказывались пехотинцы, да еще с оружием, Татаношвили властно приказывал им освободить машину и командовал:
— Летчики, садыс!..
Иногда с языка солдата готово было сорваться и обидное для нас словцо. Но видя пропитавшиеся кровью повязки на многих летчиках, красноармейцы лишь угрюмо молчали.
В дороге мы отчаянно крутили головами в надежде увидеть наши самолеты. И когда в небе навстречу врагу проплыли четыре девятки бомбардировщиков СБ, летчики вскочили на ноги и, забывая о том, что боевые друзья не могут нас услышать, громко кричали и махали руками, желая им успеха. Знали, что бомбардировщикам придется тяжело. Сопровождение истребителей отсутствовало, так что приходилось рассчитывать только на бортовой огонь своих самолетов.
Видели мы и фашистские самолеты. Это было недалеко от Слуцка. Впереди слышался гул авиационных моторов, взрывы и стрельба.
Водитель, и без того гнавший машину на большой скорости, дал полный газ. Скоро мы увидели, как три «мессершмитта» один за другим шли в атаку на какую-то наземную цель.
— Кого они атакуют? — не могли мы понять, ибо, судя по всему, фашисты не встречали никакого сопротивления.
Лента шоссе сделала еще один поворот, и перед нами открылась жуткая картина: фашистские стервятники расстреливали автомашины с женщинами и детьми! Воздушные бандиты стреляли по беззащитным людям, словно на полигоне: хладнокровно, методично...
Как могли, мы оказали помощь раненым, но большинству пострадавших помочь были уже бессильны...
В газетах, книгах приходилось потом не раз читать о [33] вражеских зверствах, но одно дело — прочитать, другое — увидеть своими глазами. На шоссе под Слуцком перед нами открылась вся глубина фашистской низости, вся подлая жестокость выпестованных Гитлером «сверхчеловеков».
Вот прямо в кузове, очевидно, стараясь прикрыть собой маленького сынишку, распласталась молодая женщина-мать. Она мертва, но и сына спасти не смогла: у мальчика вместо личика — кровавая маска. Рядом лежит пожилая женщина, ее незрячие, остекленевшие глаза устремлены в небо. Кулаки сжаты. Словно и мертвая она шлет проклятья тем, кто пришел на нашу землю.
Трупы женщин, трупы детей... Нет, ничего не может быть страшнее этой картины и этой подлости, которую совершили фашисты.
Я отошел немного в сторону к обочине дороги. У меня не было сил смотреть на эту бойню. Вспомнил своих — Марину и Галинку. И вдруг донесся детский плач. Я поспешил на звук и замер на месте. Обнимая труп матери, плакала девочка лет двух. Женщина, как видно, сумела выскочить из машины и бежала с дочуркой в лес, чтобы укрыться там от обстрела, но вражеская пуля настигла ее. В затылке матери зияла дыра от пули крупнокалиберного пулемета, а дочурка никак не могла понять, почему мама не встает...
Стоит закрыть глаза, и страшная картина снова встает передо мной. Впрочем, нечто подобное видел я и на фотографиях, запечатлевших зверства американских и прочих интервентов в Корее, Вьетнаме, Конго. Поглядишь на снимок уже наших дней, на котором изображен малыш, испуганно и удивленно смотрящий на убитую мать, и возникает такое чувство, словно сделан он там, на шоссе под Слуцком в июне 1941 года...
Глядя на убитых малышей и женщин, каждый из нас думал о своих детях, женах, родителях. Здесь, на слуцком шоссе, мы всем сердцем прочувствовали, что фашисты пришли на нашу землю, чтобы уничтожить наш народ. Ну погодите, гады, за все расквитаемся сполна!..
Ночь застала нас в дороге. Вначале мы хотели переночевать в лесу, чтобы не беспокоить колхозников. Я уже не помню сейчас, как называлась деревня, возле которой решили остановиться на ночлег. Не успели толком расположиться, [34] как к Татаношвили пришла целая делегация селян.
— Обижаете нас, — заявили колхозники. — Что ж, мы своим защитникам чужие? Просим в избы.
Летчики наперебой уверяли, что об обиде и речи не может быть, просто мы не хотели никого стеснять, причинять беспокойство. Но куда там! Крестьяне и слушать не хотели. Одна пожилая женщина с возмущением заявила:
— Мои сыны тоже в Красной Армии. Если они около дома твоей матери захотят переночевать, неужто она их в избу не позовет? Так почему же ты не хочешь ко мне идти?
Этот факт, конечно, никого не удивит. Народ и его армия в нашей стране — одна семья. Но в горькие дни отступления такое сердечное проявление любви крестьян к нам, воинам, было особенно дорого.
Вместе с Кузнецовым и Воиновым мы остановились у одного старика. Он нас принял, как родных сыновей. Тщетно мы уверяли его, что сыты (хотя с утра ничего в рот не брали). Старик (как жаль, что время стерло из памяти его имя!) на наши разговоры просто-напросто махнул рукой.
— Какие же вы вояки, если от еды отказываетесь, — шутил он. — Сам служил, знаю — солдат и после обеда поесть может.
За столом начался разговор, затянувшийся до утра. Мы говорили о том же, о чем думали в те дни все советские люди: вспоминали, сколько труда вложили в строительство заводов, фабрик, электростанций, домов, что жизнь наша, по существу, только начала налаживаться и вот — война. Снова откладывай в сторону рабочий инструмент, бросай плуг и трактор и берись за оружие. Но уж если кто-то пошел на нас войной, ему не сдобровать!
— И на что этот подлый Гитлер надеется? — говорили мы. — Неужели думает победить и поработить наш народ? Этому же никогда не бывать!
Наш собеседник, белорусский крестьянин, знал от проезжавших через село бойцов, что немец бросил против нас огромные силы, что нашим войскам приходится вести ожесточенный бой с превосходящими силами противника. Но этот крестьянин даже и в ту тяжелую пору [35] не сомневался, что в конечном счете победа будет за нами...
В первой половине дня 25 июня мы прибыли в Могилев.
Уже на окраине было видно, что немцы бомбили город. Что с нашими ребятишками, женами? Минуты казались часами, пока мы въезжали в наш военный городок.
Командир и комиссар полка дали нам на встречу с родными очень мало времени. Весть о нашем прибытии с быстротой молнии разнеслась по гарнизону. Жены и дети бежали нам навстречу. Каждый спрашивал о своих.
Я вбежал в свою квартиру. Пусто... Где же Марина и Галка? Что с ними? Ведь только что была объявлена воздушная тревога, аэродром бомбила немецкая авиация. Выскочил на улицу, спрашиваю — не видали моих? Встречные отвечают: только что видели в убежище. И вдруг где-то позади слышу голос жены. Она со слезами бросается ко мне. Это была уже не та Марина, что четыре дня назад провожала меня. Как-то сразу похудела, осунулась, а в чертах молодого лица появился отпечаток пережитого за эти дни потрясения. Я горячо обнял ее и дочку. Малышка прижалась ко мне, ручонками обвила мою шею, и я почувствовал, как бьется ее маленькое сердце. «Папуля, я очень боюсь немцев, они убивают детей. Когда вы немцев убьете, чтобы они не убивали нас?» Я попытался успокоить ее, сказав, что скоро прогоним немцев и все будет опять хорошо. А у самого перед глазами встала ужасная картина расстрела фашистскими пиратами беззащитных женщин и детей под Слуцком. «Бить врага скорее, без пощады, пока глаза глядят, а сердце бьется в груди!» — не давала мне покоя эта мысль. И первым стремлением было как можно скорее вернуться на фронт.
Все мы были измучены. Забежав в квартиру, быстро умылись, переоделись, сбросили сапоги, у которых уже оторвались подметки, надели все новое. Теперь — короткий разговор перед, может быть, очень долгой разлукой... Марина сообщила, что сегодня или завтра все семьи, живущие в гарнизоне, должны эвакуироваться из Могилева, но куда — неизвестно. Мы уговорились, что будем писать родным, а через них узнаем друг о друге. Время пролетело мгновенно, и вот уже мы идем к штабу, чтобы отправиться в дальний путь. Всех нас провожали [36] семьи. Как было тяжело и горько сознавать, что мы. здоровые парни, воздушные бойцы, должны уезжать не на запад, где идут тяжелые бои на земле и в воздухе, а на восток, оставляя свои семьи! Картина расставания была тяжелой. Крики детей: «Папа, возьми нас с собой!» Глаза наших милых, дорогих жен и детей, полные слез...
— Мы будем ждать вас, — кричали они нам вслед.
— До скорой встречи! — с этими словами мы покидали наш родной, весь в зелени гарнизон.
«Милая наша Родина, — думал каждый из нас в эти горькие часы. — Мы рождены в грозные героические дни революции и гражданской войны. Наша великая партия воспитала нас, дала нам могучие крылья. Сколько ты, Родина, перенесла лишений и трудностей, чтобы поднять первое социалистическое государство, окруженное со всех сторон кровожадными врагами! Ты, Родина, во главе с великой партией Ленина превратила отсталую, истерзанную бедствиями страну в государство свободного народа, ты стояла и стоишь, как немеркнущий маяк для всех угнетенных народов. И вот какие испытания и лишения вновь выпали на твою долю, Родина-мать!»
С этими мыслями мы покидали гарнизон, свои семьи и в то же время были убеждены, что очень скоро вернемся сюда снова.
Из гарнизона выехали в сторону Орши. В Рогачеве небольшая остановка. Все были поглощены мыслями о положении дел на фронте, о семьях, мало обращали внимания на то, что нас окружало.
— Николай! — услышал я вдруг совсем рядом и даже вздрогнул от неожиданности. — Ты что, не слышишь? Раз пять тебя окликнул, а ты и ухом не ведешь...
Передо мной стоял мой старый друг и однокашник по аэроклубу и училищу, летчик 122-го истребительного авиационного полка Миша Камельков (ныне полковник, Герой Советского Союза).
— Ты как сюда попал? — спрашиваю его.
Камельков только рукой махнул и тяжко вздохнул.
Я посмотрел на часы. Время, отведенное на привал, было на исходе.
— Давай, Миша, двигаться. По дороге поговорим.
Рассказ Камелькова был невесел. Их аэродром ранним утром 22 июня подвергся ожесточенным атакам с воздуха. В этот час аэродром был безлюден — в воскресное [37] утро летчики и инженерно-технический состав спокойно спали в своих квартирах. Самолеты стояли на открытом месте, выстроенные по линеечке, как на параде.
Летчики и техники, поднятые по тревоге, бросились к своим машинам. Немцы носились над аэродромом, стреляли из пушек и пулеметов, бомбили. Как только кончилась штурмовка, появились бомбардировщики, а их снова сменили «мессеры».
Фашисты засыпали аэродром множеством бомб.
— Вот и Ганичев, комдив... — начал Михаил.
Кто не слышал об этом отважном, опытном командире, замечательном летчике, награжденном за подвиги в боях с японскими самураями и белофиннами! Пожалуй, во всем Западном особом военном округе не было ни одного авиатора, который не знал и не уважал бы этого прекрасного командира-коммуниста.
— Что с ним?
— Погиб у своего самолета... [38]
Тяжелый комок подкатил к горлу, несколько минут мы шли молча. Какие люди гибнут! Ганичев... Эх, если бы он смог подняться в воздух, враг получил бы сполна...
Вскоре нам пришлось проститься. Наши фронтовые дороги разошлись, и встретились мы снова лишь в 1947 году на Высших офицерских курсах.
Дальше мы ехали группами. Ночевали в районе Орши. Ночь была беспокойной — летали отдельные немецкие самолеты. Тревога заставляла подниматься, но завывание сирен уже не так действовало на нас, как в первое время, мы почти не обращали на него внимания. Утром поступило указание следовать в Брянск. Мы рассчитывали, что в Орше получим самолеты, которые находились в резерве. Но, увы, они уже были переданы другим частям. На нашу долю остались только учебно-боевые самолеты «Ути-4». Их было приказано перегнать в Брянск для полка. Они в свое время принесли нам большую пользу, когда мы осваивали новую технику. Для перегона этих самолетов в Брянск заместитель командира полка майор Сидоров выделил Воинова, Бережного и меня. В задних кабинах должны были лететь техники. Утром 26 июня мы оказались свидетелями жестокой бомбардировки аэродрома в районе Орши. Были разрушены склады, ангары, а летное поле было изрыто фугасными бомбами и усеяно маленькими бомбами — «лягушками», как окрестили их летчики. Название это возникло, по-видимому, из-за того, что они при падении на землю не взрывались, а вот когда самолет прикасался к ним во время взлета или посадки, происходил взрыв.
В Орше был пункт сбора летного и технического состава частей округа, которые прибывали с разбитых аэродромов.
Анализируя события первых дней войны (особенно в Западном военном округе), могу высказать на этот счет некоторые соображения. Да, мы имели твердое и решительное указание правительства и наркома обороны — не поддаваться на провокации. Но обеспечили ли наши командиры и начальники, облеченные властью и доверием, выполнение всех мероприятий по защите границ? Жизнь показала, что это если и делалось, то далеко недостаточно, хотя опыт у нас был немалый. Те командиры, которые изо дня в день совершенствовали боевую выучку частей и соединений, готовили все для боя, не оказались [39] застигнутыми врасплох и смогли организовать не только оборону, но и контрудары. К сожалению, так было не везде... Но это уже история. Повторять промахи и упущения мы не имеем права. Наш гражданский и военный долг обязывает: изо дня в день настойчиво совершенствовать боевую выучку, боевую готовность вооруженных сил на всех участках, во всех соединениях, частях и подразделениях.
И еще один вывод напрашивается из опыта первых дней войны: нужно воспитывать у командного состава инициативу, умение самостоятельно принимать и решать вопросы боя, не дожидаясь каких-то особых указаний, распоряжений сверху. Мы располагаем всем необходимым — людьми и боевой техникой и обязаны сделать все, зависящее от нас, чтобы обеспечить всестороннюю боевую и политическую подготовку бойцов и командиров. И на этой основе должны с честью выполнять историческую миссию защиты нашей великой Родины.
Вспоминая то время, хочется подчеркнуть, что при всех трудностях, возникших в результате гибели большого количества самолетов, командование округа и, в частности, командиры авиационных частей приняли исключительно правильное в тех условиях решение: сохранить летный, инженерно-технический состав, который стал основным костяком новых формирований и, получив авиационную технику, уже в июле — августе 1941 года вступил в строй.
Вскоре после нашего прибытия на аэродром в районе Орши он был подвергнут воздушной бомбардировке.
Майор Резник принял решение — всему личному составу покинуть аэродром и следовать в район Брянска, а затем в Курск. Майору Сидорову, младшим лейтенантам Воинову, Бережному и Козлову оставшиеся на аэродроме четыре «Ути-4» перегнать в Брянск. Самолеты готовы к вылету, а средств для запуска нет. Но выход был найден: запустить самолеты помог амортизатор (резиновый жгут)... Осторожно вырулив на взлет, предварительно проверив, нет ли опасных мест после бомбежки, благополучно поднялись и взяли курс на Рославль.
На аэродроме посадки мы встретили летчиков, техников соединения генерал-майора авиации Героя Советского Союза Черных. Они прибыли сюда с приграничных аэродромов. [40]
Заправив самолеты горючим, мы были готовы к вылету в Брянск. Но майор Сидоров, собрав нас, объявил:
— Вот что, братцы, время уже подходит сегодня к концу, связи с Брянском нет, есть возможность привести себя в порядок.
А в этом каждый из нас, действительно, остро нуждался. После напряженных боев, долгих странствий мы с огромным удовольствием помылись в бане. Прав Твардовский, посвятивший в своей поэме «Василий Теркин» фронтовой бане целую главу и воспевший ее столь поэтично!..
Из нашего небольшого военного опыта мы сделали еще один «частный» вывод: краса и гордость молодого человека — пышная шевелюра — в боевых условиях становится помехой. И самоотверженно садились в кресло парикмахера, говоря:
— Стригите наголо...
Авиационный городок был весь в зелени и цветах, прекрасный ансамбль жилых и служебных сооружений, красавец Дом Красной Армии в центре. Это был один из лучших авиационных городков еще с того времени, когда наркомом обороны был К. Е. Ворошилов, много сделавший для развития авиации. Довоенные авиаторы помнят, с какой любовью он относился к летчикам, инженерам, техникам.
Утром, после отдыха, вылетели в Брянск. Туда же прибыла часть летного и технического состава полка. К этому времени было получено распоряжение, чтобы полк наш сосредоточился в Курске. В Брянске мы пробыли до 2 июля, продолжая тренировочные полеты на имевшихся в нашем распоряжении четырех самолетах. [41]
Осваиваем новые самолеты
Сидоров, Воинов, Бережной и я вылетели из Брянска в Курск ранним утром 3 июля.
Голос родной Москвы собрал всех у репродукторов. После коротких позывных прозвучал голос Левитана, сообщившего, что сейчас выступит Председатель Государственного Комитета Обороны И. В. Сталин.
Затаив дыхание, слушали мы это выступление.
«Над нашей Родиной нависла серьезная опасность», — говорил И. В. Сталин. И каждому становилось предельно ясно, что выдвинутая Коммунистической партией задача — все силы народа на разгром врага! — требует беспредельного мужества, отваги, умения, героизма в борьбе с ненавистными захватчиками.
Партия и правительство требовали отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови за наши города и села, проявлять смелость, инициативу и смекалку.
Мысли опережали слух. Многие из нас только сейчас по-настоящему, до конца осознали, какая грозная опасность нависла над нашей страной. «Не малой кровью и могучим ударом», а в длительной, напряженной и тяжелой борьбе с сильным, коварным и жестоким врагом предстоит ковать победу. И каждый должен четко определить свое место в строю, понять суровую необходимость драться до тех пор, пока глаза видят, а руки могут держать штурвал самолета. [42]
Буря чувств бушевала в груди, у всех была одна мысль — на фронт!
Но с чем и на чем?..
— Наша задача, товарищи, — словно заглядывая в души, говорил батальонный комиссар Шабанов, — как можно лучше и как можно быстрее овладеть новой боевой авиационной техникой, чтобы скорее вернуться на фронт и беспощадно разить врага.
И мы принялись за учебу. До войны мы только и делали, что учились и, как нам представлялось, учились основательно, с полным напряжением сил. Но теперь довоенные мерки не годились. Мы занимались буквально от зари до зари. Перерывы, и без того максимально сжатые, делались лишь для сна и приема пищи. Все остальное время были заняты на аэродроме.
После прибытия в Курск наш полк заново сформирован. Прибывший из Москвы майор Антонов приступил к обучению нас на самолете «МиГ-3».
На нашего руководителя мы смотрели с нескрываемым восхищением. Летчики быстро замечают сильные и слабые стороны командиров, и если кто-либо придется им по сердцу, завоюет у них авторитет, то такому человеку работать с ними легко.
А майор Антонов быстро покорил наши сердца. Уже первое знакомство расположило нас к нему. Его простота, доступность, знание дела, требовательность, украшавшие его грудь боевые ордена говорили о многом. К тому же он мастерски владел самолетом — это мы заметили во время первого же его полета. Он отлично знал «МиГ-3» и учил нас самым надежным методом — практическим показом.
Можно сказать уверенно — будь у нас другой руководитель, мы, конечно, не овладели бы новой техникой в те короткие сроки, которых требовала обстановка.
В первое время у нас было всего пять «МиГов». Поэтому самолет в первую очередь осваивали командование полка, командиры эскадрилий, их заместители, командиры звеньев. Этим майор Антонов убивал сразу двух зайцев. Во-первых, рационально использовал имеющуюся материальную часть, во-вторых, готовил себе помощников по обучению. Когда мы получили полный штат самолетов, нам осталось только шлифовать полученные навыки. [43]
Вся учеба проходила непосредственно на аэродроме у самолета. Здесь занимались и летчики и инженерно-технический состав.
Один «МиГ» был раздет «догола»: все детали и узлы можно было «ощупать», а поэтому и работа спорилась.
Изучив материальную часть, мы приступили к полетам по кругу и в зоне. Когда же мы ознакомились с методами ведения воздушного боя и отработали воздушные стрельбы на «МиГ-3», нам поставили боевую задачу — прикрывать с воздуха железнодорожный узел и город Курск от ударов авиации противника.
А ведь прошло всего 20 дней после нашего прибытия в Курск. Вот насколько интенсивно шла наша подготовка. Кстати, такими темпами обучались не только мы, а почти все части, получившие в то время новую авиационную технику.
— Если бы изучение новой авиационной техники, которая имелась в частях округа до войны, было организовано подобным же образом и такими темпами, вряд ли пришлось бы вести боевые действия на «И-16» и «чайках», — частенько говорили летчики.
И они были совершенно правы. Организованности и порядка до войны, действительно, не всегда хватало.
Да, дорогой ценой заплатили мы за науку, пока убедились, что освоение новой боевой техники нужно проводить в самые сжатые сроки. Это обеспечит внутреннюю мобилизованность всего личного состава, его боевую готовность.
Перерывы в полетах делали только в полуденную жару, да и то не потому, что люди уставали (летчики готовы были совсем не покидать кабины самолетов, лишь бы скорее овладеть «МиГами» и начать бить врага), а не выдерживала техника.
В нелетную погоду мы собирались в палатке, где майор Резник, а чаще его заместитель майор Сидоров и командиры эскадрилий проводили теоретические занятия, особенно по тактике воздушного боя.
Наши командиры пользовались заслуженным авторитетом среди летчиков, инженеров, техников. Майор Резник был несколько резковат, но справедлив. Небольшого роста, с острым взглядом черных глаз, он, казалось, видел буквально все. Требовательный, но очень человечный, [44] Резник видел прежде всего человека и заботливо растил его.
Батальонный комиссар Шабанов одним из первых овладел «МиГом» и настойчиво добивался усвоения летчиками необходимого комплекса знаний. Заместитель командира полка майор Сидоров заражал нас трудолюбием. До войны он работал в школе, и это, бесспорно, помогало ему в воспитании воздушных бойцов.
Наши командиры отлично дополняли друг друга. А если к этому добавить, что каждый из них был к тому же требовательным, волевым, то станет совершенно ясно, что полк находился в надежных руках.
Вечером мы возвращались в свой палаточный городок, раскинутый в лесу, быстро приводили себя в порядок и собирались вместе. К нам часто приходил майор Сидоров.
Тихая ночь окутывала вековые красавицы липы. В ночной тишине слышался только легкий шелест листвы. Кругом царил покой. Но совсем недалеко от нас, приближаясь с каждым днем, гремела, полыхала война. И в те дни мы как-то не замечали красот и великолепия природы. Все наши мысли были сосредоточены на одном — скорее в бой, скорее освоить новую авиационную технику. Никто не спит. Идет обсуждение больных вопросов — сопоставление возможностей в бою немецких и наших истребителей, главным образом как вести бой у земли на малой высоте и на высотах более 2000–3000 метров. Спор разгорался, и, хотя было темно, узнать, кто спорит, было нетрудно, да это и не имело никакого значения. Наши мысли работали в одном направлении — ведь сбивали же наши ребята немцев и неплохо сбивали, бывали дни, когда те не могли уничтожить в воздухе ни одного нашего самолета, а сами несли потери.
— Да, но когда немцы видели, что попали в невыгодное положение, они легко уходили от преследования, — говорил Саша Онищенко.
— Ну и пусть уходят ко всем чертям! — под общий смех летчиков заключил Верхозин.
И вот тут вступает в разговор майор Сидоров:
— Давайте разберемся. Чего зря спорить? Посмотрим, сравним.
Голос Сидорова звучал спокойно, уверенно.
— Самолеты «И-16» и «чайка» («И-153») свое дело сделали. [45] В боях на Халхин-Голе, на Карельском перешейке они прекрасно показали свои боевые качества. Но теперь эти самолеты устарели. На смену им приходят другие истребители, которые стали поступать на вооружение.
Вот наши «МиГ-3». Скорость 620. Потолок 12 тысяч метров. Вооружение — два крупнокалиберных пулемета, а на «Як-1» — одна пушка 20 мм, да к ней два пулемета. Скорость 572.
— Это хорошо!
— Но сколько их, таких истребителей?
— Будут, и будут скоро, — уверенно говорил Сидоров. — Теперь посмотрим, что же имеют немцы. Прежде всего надо заметить, что их истребитель «Мессершмитт-109» поступил на вооружение в 1938–1939 годах, а «Мессершмитт-110» — в 1938 году. Таким образом, самолеты новые и проверенные в боевых условиях. Скорость у «Ме-109» — 540, у «Ме-110» — 545. Если сравнить с «И-16» и «чайкой», то преимущество у немцев, конечно, имеется. Вооружение у немцев солидное. «Ме-109» имеет 2–4 пулемета калибра 7,92 и одну-две 20 мм пушки. «Ме-110» вооружен 4–6 пулеметами и 2 пушками.
— Да, значит нам на «И-16» и «чайках» просто везло...
— На войне главное не везение, а умение, — решительно возразил Сидоров. — Техника техникой, а решающую роль играет человек. Наши летчики хорошо обучены, смелы, решительны, поэтому они и добиваются успехов даже на самолетах-истребителях «И-16» и «И-153».
— Да, если б наши самолеты на земле не сгорели, мы б немцам и на «И-16» всыпали по первое число!
Это уже говорит мой друг Саша Онищенко, и у него есть все основания для таких слов — Саша летал на «И-16» и сбил одного «мессершмитта».
— Правильно, — согласился майор Сидоров. — «И-16», конечно, уступает «Ме-109», но если умеючи его использовать, то и «мессершмитту» не сдобровать.
— А «МиГ» еще надо проверить в бою. У земли он, конечно, тяжеловат, а на высоте равных ему нет.
Но «проверили» мы новые самолеты и во время учебы.
Одну такую «проверку», сам того не желая, произвел не то Верхозин, не то Бабий, сейчас уже не помню точно. Выполняя второй самостоятельный полет, летчик, взлетая, [46] не выдержал направление, самолет развернулся на 180 градусов. В результате взлет был произведен в обратном направлении. Самолет мчался на летчиков и только чудом никого не задел.
Этот случай, во-первых, показал нам, что «МиГ-3» — самолет строгий и, во-вторых, что сделан он надежно, Шасси редко выдерживают такую нагрузку, но на самолетах генерального конструктора Микояна они оказались прочными.
Проверить качество новой техники на практике пришлось и моим друзьям. Это было уже в заключительный период обучения, 12 августа. Майор Резник вызвал Онищенко и приказал:
— Вам шестеркой предстоит сопровождать особо важный самолет, летящий из Москвы в Харьков. Обратно будете вылетать завтра, так как придется уже сегодня выполнять посадку в Харькове на исходе дня. Кого вы хотите взять с собой?
— Бережного, если разрешите.
Майор Резник улыбнулся.
— Так я и знал! Вообще-то можно было и не спрашивать. Ну что ж, берите Бережного и немедленно готовьтесь к вылету.
Вместе с боевыми друзьями, авиационными специалистами, летчики быстро подготовили «МиГи» к вылету и заняли места в кабинах самолетов.
Прошло полтора месяца с того дня, когда в последний раз мы находились в готовности номер один, ожидая приказа о вылете навстречу врагу. И вот снова поставлена боевая задача.
Волнение не покидало летчиков, пока они не взлетели.
Задание ответственное, кого поручено сопровождать, им неизвестно. Каждый знает, что в воздухе может произойти все, что угодно.
Минуты ожидания казались невыносимо долгими. Да и на самом деле ждать пришлось долго — самолет запаздывал. Уже солнце опускалось к горизонту, когда получили приказ на взлет.
«МиГи» взмыли в небо. Звено, которое вел Бережной, заняло место сзади, выше пассажирского самолета. Другое, возглавляемое Сашей Онищенко, шло в непосредственной близости.
Когда взлетели, по земле уже ползли длинные тени, [47] а на подходе к Харькову на пассажирском самолете и на истребителях пришлось включать аэронавигационные огни.
До Харькова долетели благополучно.
Однако на долю выпало другое испытание, не менее серьезное — предстояло произвести посадку в сумерках. Аэродром для этого не был подготовлен, да и летчикам ни разу еще не приходилось садиться на «МиГах» в темноте.
Здесь-то они и поняли по-настоящему, какое большое значение имеет радиосвязь. Радио позволило согласовать свои действия и организовать взаимную помощь.
После того как пассажирский самолет совершил посадку, Онищенко передал каждому летчику, какую занять высоту над аэродромом, и указал порядок посадки.
Первым садился Бережной.
На долю Димы выпала особенно сложная задача. Ему никто не мог помочь, он должен был рассчитывать только на самого себя. Но Онищенко знал, что Бережной хороший летчик.
Он отлично посадил истребитель, и скоро в наушниках раздался его радостно-взволнованный голос.
— Все нормально! К приему готов.
Ему было поручено руководить посадкой группы.
Дима поставил самолет туда, где обычно располагают посадочное «Т», включил самолетную посадочную фару и самолетные огни так, чтобы с воздуха видели и его самолет и взлетно-посадочную полосу.
Наконец в воздухе остался один Онищенко. Ему пришлось поволноваться за своих товарищей! Ведь некоторым пришлось делать по нескольку заходов. Оснований для тревоги и волнения было более чем достаточно.
И вот, не успев прийти в себя, пошел на посадку. Выполнил первый разворот, второй. Все идет нормально. Но, планируя после четвертого разворота на посадку, чувствует, что самолет слишком долго летит над землей. Бросает взгляд на приборы и видит, что на панели, указывающей положение шасси, горят красные лампочки. Шасси не выпущены.
Холодный пот прошиб с ног до головы. Еще мгновение — и мог разбить драгоценную боевую Мишину.
До земли оставалось не больше метра, когда самолет [48] взмыл вверх и ушел на второй заход. После этого Саша, конечно, был более собранным и внимательным.
Когда произвел посадку и зарулил, к нему первым подбежал Бережной.
— Саша, скажи, в каких условиях пришлось садиться нам?
Подошли остальные летчики.
— А что, товарищ младший лейтенант, и в самом деле здорово мы сели! — говорила все наперебой. — А какие прекрасные машины!
— Конечно, здорово.
Да и как можно было с этим не согласиться. Задание было выполнено.
Они направились к зданию и здесь увидели, кого им довелось сопровождать. Это был командующий Юго-Западным направлением, Маршал Советского Союза Семен Михайлович Буденный.
Увидев летчиков, легендарный герой гражданской войны поблагодарил их за выполнение задания.
— Хотя, — пошутил Буденный, — заставили вы меня поволноваться.
— Сели они хорошо, — заметил командир соединения Герой Советского Союза полковник Каманин. Это прозвучало высокой похвалой. — Но придется разобраться, почему аэродром не подготовлен для ночного приема самолетов.
Полковник Каманин отдал распоряжение дежурному командиру устроить летчиков на отдых и приказал к утру подготовить самолеты к вылету.
Утром вылетели в Курск.
— Задание выполнено! — доложил Онищенко майору Резнику, встретившему их на аэродроме.
В Курске мы постоянно изучали опыт воздушных боев. В этом деле запевалой выступал майор Сидоров. Он самым тщательным образом знакомил нас с тактико-техническими данными фашистских бомбардировщиков, объяснял, где у них наиболее уязвимые места.
— У «юнкерсов» воздушные стрелки, — давал вводную майор Сидоров, — защищают и верхнюю и нижнюю полусферу. Как надо строить атаку?
Говорят, сколько голов — столько умов. Летчики выдвигали самые различные предположения. Одни доказывали, что нужно атаковать фашистский бомбардировщик [49] с передней полусферы, другие — с задней полусферы. Словом, в идеях недостатка не ощущалось. Но какой вариант лучше? На этот вопрос необходимо дать ответ до встречи с противником, ибо в бою и одна ошибка может оказаться роковой. Майор Сидоров, не отвергая без обсуждения ни одного варианта и не навязывая нам своего мнения, разбирал каждое предложение и всем ходом рассуждений подводил летчиков к самостоятельным выводам. Благодаря этому, встречаясь позже с врагом, мы твердо знали, что первый удар должен быть наверняка метким. Причем бить надо по жизненно важным местам...
— Скорей бы в бой! — говорили летчики после каждого занятия.
Майор Сидоров и здесь не упускал случая дать полезный совет.
— В бою тоже надо уметь себя сдерживать, — говорил он.
— Так, товарищ майор, вы же сами нас учите: увидел врага — бей его, — возражал кто-либо.
— Но разве я учу вас не выполнять приказ, не докладывать о своих действиях командиру? Если, скажем, вы сопровождаете бомбардировщики и, увидев летящие мимо вражеские самолеты, ввяжетесь в бой, кому польза будет — нам или фашистам? Вы же оставите свои бомбардировщики без прикрытия, сорвете выполнение задания. Значит, надо уметь контролировать себя. Понятно?
И мы понимаем, что главное — точное соблюдение приказа, строжайшее выполнение задания.
Помню, майор Сидоров и майор Антонов рассказывали нам о новых штурмовиках «Ил-2». Видеть эту машину нам еще не довелось. «Ил-2» появились перед самой войной. И вот однажды на наш аэродром села группа этих штурмовиков, направляющихся на фронт. Мы сразу же облепили со всех сторон грозные машины, обступили летчиков, пилотировавших их.
— Машина отличная! — с восхищением говорили нам летчики.
— Какая скорость?
— 400.
— Вооружение?
— Пушки, пулеметы.
— А что за стекло на фонаре стоит?
— Особое, пулестойкое. [50]
— Хитрые ребята!
— Еще бы! У нас и брони полно. Мотор, кабина летчика, кабина стрелка — все закрыто броней.
— Так это же не самолет, а летающий танк!
Позже, когда немцы стали называть «Ил-2» «черной смертью», нам вспоминалась встреча на аэродроме под Курском.
К 10 августа мы полностью получили материальную часть. На фронте положение оставалось напряженным, хотя на отдельных направлениях наши войска наносили чувствительные удары фашистам.
В боях с захватчиками советские войска проявляли невиданный героизм. Указом Президиума Верховного Совета СССР трем летчикам — их фамилии навсегда останутся в памяти и в истории — Здоровцову, Харитонову и Жукову было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Эти имена были у всех на устах, и мы гордились, что первыми героями в Великой Отечественной войне стали наши товарищи по оружию, летчики-истребители. Особенно было нам приятно, что своих побед они добились на самолетах «И-16». А мне это было приятно вдвойне, поскольку герои-летчики защищали мой родной Ленинград, где находились отец, мать, сестренки...
Мы рвались в бой. И наконец 18 августа пришел приказ: полку перебазироваться в район города Брянска для выполнения боевых задач. [51]