Путь в авиацию
Небо... Кто из нас, ленинградских мальчишек начала тридцатых годов, не мечтал о нем!
Помню, с какой любовью и уважением, даже с завистью, мы, молодые ребята, смотрели на летчиков, когда они приезжали в Ленинград в выходные и предвыходные дни. Молодежь тянуло в авиацию как магнитом. На одно место было более десятка желающих, и отбор был самый строгий — по всем статьям.
Пришлось и мне пройти этот нелегкий путь: работа на заводе, рабфак и одновременно занятия летным делом. В аэроклуб зачисляли только по путевке комсомола, а ее нужно было заслужить.
Словно это было вчера, встают в памяти давно ушедшие в прошлое картины учебы в Ленинградском аэроклубе.
Зима. Огромные снежные сугробы. Изучаем теорию материальной части планера. После теоретических занятий и сдачи зачетов — полеты. Как радовались мы, когда в первый раз прибыли заниматься на аэродром, находившийся в те времена около завода «Электросила»! Сейчас на этом месте вырос один из красивейших районов города. Но когда бы я ни приезжал в родной Ленинград, обязательно отправляюсь на это место — туда, где в 1936 году началась моя летная жизнь. В этом великом городе прошли мои детство и юность. В Московском районе вступал я в комсомол, а затем — в партию, и отсюда получил путевку в небо.
...И вот мы, молодце курсанты Осоавиахима, впервые [6] на аэродроме. Сколько было радости, волнений, когда мы приступили к полетам на планерах с амортизатора! Планеров не хватало. На один планер приходилось до 20 курсантов, но все же за счет удлинения стартового времени все учлеты обязательно выполняли свой полет.
Все это было зимой, а летом мы уже летали на планерах с автостарта, поднимаясь не на несколько, а до 200 метров. Полет продолжался от 5 до 10 минут и был для нас таким же ответственным делом, как для нынешних летчиков полет на новом сверхзвуковом самолете. С гордостью надели мы впервые форму курсантов аэроклубов. Она казалась нам самой красивой в мире: темно-синие, добротно и со вкусом сшитые, с летными петлицами комбинезоны, ремни, хромовые сапоги, темно-синие пилотки со звездочками. Теперь уже нам отчаянно завидовали наши сверстники и малыши, когда мы в этой форме шагали с аэродрома в город...
После успешного окончания планерной школы нас перевели во второе отделение — на самолет. Опять теория, уже более углубленная, охватывающая все вопросы, связанные с летным делом. С мая по сентябрь — практические полеты с инструктором и самостоятельно на самолете «У-2». Каждый курсант за время курса учебы должен был налетать на самолете «У-2» 45–50 часов и выполнить прыжок с парашютом. Моим первым инструктором в аэроклубе стал Мельгунов. В то время ему было всего 22 года, но вспоминая его сейчас, я вижу в нем черты прирожденного воспитателя — настолько внимательно относился он к курсантам, так умело занимался с нами. Очень жалели все, когда он ушел из школы в военную авиацию, и мы потеряли друг друга из вида.
Наше поколение росло вместе с Родиной. И мы сейчас вспоминаем свое детство, юность и молодость с гордостью.
Коммунистическая партия, советский народ, несмотря на многочисленные трудности, которые переживала и преодолевала в то время страна, делали все для молодого поколения, чтобы воспитать его достойным нашей великой эпохи.
И вот настал долгожданный день выпуска из аэроклуба. Прибыли председатель и члены комиссии: военные летчики из строевых частей. Они принимали экзамены по теории и практике, их слово было решающим. Готовились [7] к экзаменам с особым напряжением — ведь от этого зависело — быть или не быть нам военными летчиками. 100 бывших курсантов ленинградских аэроклубов отобрали кандидатами в Чугуевское авиационное училище летчиков-истребителей. И мы от души благодарили своих воспитателей, которые дали нам путевку в голубой океан. В сентябре 1938 года, по прибытии в училище, нас подвергли тщательной теоретической и медицинской проверке. Велико было горе тех ребят, которые не выдержали теоретических испытаний или не прошли придирчивую медицинскую комиссию. Но те, кто был принят, оправдали возлагавшиеся на них надежды — все успешно закончили училище. А некоторые, оставшиеся в живых после Великой Отечественной войны, и до сих пор продолжают летать.
Занятия в училище проводились ускоренными темпами: международная обстановка становилась все напряженней и каждый сэкономленный час подготовки летчиков был очень важен.
После самолетов «УТ-2» и «Ути-4» мы приступили к полетам на боевом самолете «И-16». Нашими учителями и воспитателями были инструкторы 3-й эскадрильи — старшие лейтенанты Хорт, Макейчик, Зорин, Осипов, командир отряда капитан Мягков, командир эскадрильи майор, ныне генерал-майор авиации, Осовский, начальник училища майор Петров, его заместитель майор Шатилов, комиссар училища старший батальонный комиссар Дубровин, начальник штаба майор Соколов. Все они внимательно занимались с нами, передавая свой опыт, формируя у молодежи высокие моральные и боевые качества воздушных бойцов, беспредельно преданных Родине, партии.
Выпускники Чугуевского авиационного училища бесстрашно сражались на фронтах Великой Отечественной войны. 174 питомцам училища было присвоено звание Героя Советского Союза, а Боровых, Лавриненко, Попков, Полтин, Ворожейкин, Клубов, Синько были удостоены его дважды, Кожедуб — трижды. Девять летчиков повторили подвиг Гастелло, а Соколов и Семенов вывезли подбитых летчиков с территории, занятой противником, 18 совершили таран, в том числе 10 — дважды.
Сейчас, в мирное время, многие бывшие курсанты Чугуевского авиационного училища окончили высшие военные [8] учебные заведения, командуют соединениями и с гордостью вспоминают годы учебы в своем замечательном училище.
В 1939 году, после окончания училища, наш отряд (100 ленинградцев) был направлен на курсы боевого применения.
И там нас здорово учили. За короткий срок каждый из нас налетал по 80–100 часов. В процессе обучения основное внимание уделялось отработке элементов боевого применения, стрельбам по воздушным и наземным целям, свободным воздушным боям, как одиночным, так и в составе пары и звена, с учетом опыта боев в Испании и на Халхин-Голе.
Нашими главными воспитателями были командиры звеньев. Группу, в составе которой находился я, возглавлял старший лейтенант Храмов. Роль командира звена была особенно ответственна и почетна. Он являлся центральной фигурой в обучении и воспитании волевых и мужественных воздушных бойцов. Каждое его слово было законом для нас.
Старший лейтенант Храмов до сих пор остается для меня и моих товарищей по группе идеалом командира звена. Это был опытный, умелый воспитатель, отличный летчик, прекрасный товарищ.
Превосходно зная авиационную технику и аэродинамику, Храмов вкладывал в обучение молодых воздушных бойцов все свои знания, всю свою душу. При этом он широко использовал личный боевой опыт, приобретенный в сражениях с японскими самураями на Халхин-Голе.
Когда Храмов пилотировал в зоне, мы, не отрываясь, смотрели на его «И-16». Особенно нас восхищала четкость, слитность, чистота выполнения фигур высшего пилотажа. Это был боец и командир, который своим личным поведением и примером увлекал нас, заставлял добиваться наиболее высоких результатов. В этом и заключался основной секрет его воспитательной работы.
Николай Иванович Храмов пришел в авиацию с одного из харьковских заводов. Мы знали, что он был квалифицированным рабочим-формовщиком и трудился, как подобает трудиться передовому рабочему — с полной отдачей сил и способностей. Это было в натуре Храмова. Делать что-либо в полсилы он не мог, не умел. Так Храмов служил и в авиации. [9]
Еще в школе военных летчиков, которую Николай Иванович окончил в 1934 году, он обратил на себя внимание командиров старательностью, упорством, настойчивостью в достижении поставленной цели. И поэтому сразу же после окончания был оставлен в училище инструктором.
Вплоть до Великой Отечественной войны, с небольшим перерывом, вызванным участием в боях с японскими самураями, Храмов обучал и воспитывал молодых летчиков. В суровые дни 1941 года он — на фронте. В боях с гитлеровскими захватчиками особенно ярко проявились его мужество, героизм, бесстрашие в бою. Не один фашистский самолет был уничтожен Храмовым. Грудь отважного советского сокола украсила Золотая Звезда Героя Советского Союза.
Еще во время войны командование отозвало Храмова с фронта, и вновь он был поставлен на ответственнейшую работу по обучению и воспитанию летного состава. А когда наша авиация стала оснащаться реактивной авиационной техникой, офицер-коммунист Храмов стал ее осваивать одним из первых.
Венцом этой работы явилось участие полковника Храмова в воздушном параде в Тушино в 1947 году. В тот день, впервые в истории авиации, звено под командованием дважды Героя Советского Союза генерал-лейтенанта авиации, ныне маршала авиации, заслуженного военного летчика Е. Я. Савицкого продемонстрировало высший групповой пилотаж на реактивных самолетах. В состав звена входил и полковник Храмов.
Многое мог бы я рассказать и о командире отряда майоре Орлове и о других воспитателях и учителях.
Теперь-то, по прошествии многих лет, я могу с полным основанием сказать: хорошо нас учили! Как говорится, с большим запасом прочности. [10]
Здравствуй, полковая семья!
После трехлетней учебы, в марте 1940 года, мы, 30 летчиков, прибыли в Белорусский военный округ — в 122-й истребительный авиационный полк, который только формировался. Командир полка полковник Гиль вместе с комиссаром старшим лейтенантом Н. В. Терехиным принимал каждого вновь прибывшего летчика. Мы спрашивали тех, кто уже побывал у командира и комиссара, чем больше всего они интересуются, какие задают вопросы. Чувствовали себя как перед экзаменом. И это действительно был экзамен, но экзамен особый.
Подошла и моя очередь. Волнуясь, вхожу в кабинет, стараюсь точно выполнить все уставные требования и докладываю: «Товарищ полковник, младший лейтенант Козлов прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы».
Полковник Гиль окинул меня быстрым, проницательным взглядом и протянул руку.
— Здравствуйте, товарищ Козлов. Садитесь, будем знакомиться, рассказывайте о себе.
Знакомство, естественно, носило односторонний характер: командир и комиссар спрашивали, я отвечал.
На вопрос командира полка ответил коротко: родился в 1917 году.
— Значит, ровесник Октября, — заметил комиссар. — Расскажите о семье.
— Жену зовут Мариной, дочь Галочкой, ей уже два года...
— Большая! — улыбнулся командир. — Рановато вы [11] все-таки женились. Но это ничего, бывает даже к лучшему.
Улыбка командира полка как-то сразу сняла скованность, и я даже рассказал о проделках дочери. Рассказал, конечно, коротко, но ведь если имеешь детей, очень трудно о них умолчать. Признаться, даже и сейчас, когда стал дедом, нет-нет да и расскажешь знакомому человеку о внучке. Кое-кто из читателей может пожать плечами: дескать, очередная человеческая слабость. Не знаю. Ведь дети — наша радость, наша гордость, и за их счастье мы не щадили жизни.
Но вернусь к той беседе. Командир с комиссаром терпеливо, внимательно выслушали меня, то и дело задавая вопросы о прежней жизни, стремлениях. Я с гордостью сказал, что с февраля 1940 года являюсь членом Коммунистической партии.
Комиссар поинтересовался, кто мои родители. Я ответил, что отец — потомственный питерский рабочий, уже четверть века трудится на фабрике «Скороход». Сейчас он — контрольный мастер. Мать занимается домашним хозяйством. Семья большая: брат Александр — танкист, служит под Ленинградом, есть три сестренки.
Затем командир полка спросил о моей летной подготовке. Я коротко доложил. Несколько подробнее рассказал об учебе на курсах боевого применения.
В заключение беседы полковник Гиль и комиссар Терехин пожелали больших успехов в службе.
Перед тем как приступить к полетам, нам необходимо было изучить новый самолет, сдать экзамены по авиационной технике и специальным предметам.
Командир эскадрильи капитан Мальцев, ныне генерал-майор авиации, учинил нам строгий экзамен как на земле, так и в воздухе. Этот экзамен прошел для всех нас успешно. Мы стали равноправными членами дружной боевой семьи 122-го истребительного авиационного полка.
Но равноправие — это не только равные права, но и равные обязанности. И мы убедились, что командование именно так и подходит к нам.
Истребитель «И-16» был очень «строгим» в технике пилотирования и особенно на посадке. Поэтому летчики должны были все время тренироваться в управлении самолетом, [12] как бы сливаться с ним воедино, быть готовыми к любым неожиданностям, способными быстро принимать решения.
Однажды младший лейтенант И. Н. Савин после посадки, на пробеге, не выдержал направления, и самолет развернулся влево. Раздался треск. Консоль левой плоскости была повреждена, а шасси поломаны.
Полковник Гиль сейчас же прекратил полеты, выстроил нас и сделал подробнейший разбор случившегося. Савин стоял перед строем. На лице его было написано, что он готов провалиться сквозь землю...
— Самолет «И-16», — ровным голосом говорил командир полка, — требует к себе пристального внимания. Он подчиняется только тем летчикам, которые относятся к самолету и к полетам со всей серьезностью. Не сосредоточился, ослабил внимание, и следует немедленная расплата, нередко влекущая за собой тяжелые последствия. Такую ошибку допустил летчик Савин.
Полковник Гиль отстранил младшего лейтенанта Савина от полетов, и это явилось суровым уроком для всех нас.
Ни одна ошибка летчика в полете не оставалась без внимания. Летчик, проявивший малейшую небрежность в полете или при подготовке к полетам, подлежал обсуждению. Это оказывало сильное воспитательное воздействие.
С другой мерой воспитательного характера мне пришлось ознакомиться на собственном опыте. Заканчивая полет на самолете «И-16», расчет на посадку выполнил безукоризненно, но приземлился очень близко к посадочному «Т», и вот результат: в конце пробега самолет наскочил на флажок и повредил руль глубины. Командир полка вместе с командиром эскадрильи и командиром звена вызвал меня к себе, сделал соответствующее внушение и распорядился, чтобы самолет был завтра же готов к полетам. А инженеру полка приказал помощи мне не оказывать.
Повреждение руля глубины было незначительное, нужно было заклеить отверстия перкалью. Но где достать перкаль? День уже подходил к концу, и на складе я ее взять не мог. Еще неискушенный в этом деле, задачу решил по-своему: пошел на «кладбище» самолетов и вырезал кусок перкали с разобранного самолета. Но [13] оказалось, что перкаль необходимо было сначала очистить от краски, Вот тут уж пришлось помучиться не только мне, но и моей жене, так как краску с перкали счистить было невозможно. Утром пришел я на аэродром усталый, в подавленном настроении. Нашел инженера полка, прошу его помочь мне. Он отвечает:
— Иди к командиру и доложи, что самолет готов.
— Так я же его не готовил.
— Самолет готов, — повторил инженер. — А в следующий раз будешь внимательнее.
Когда я рассказал инженеру, как достал перкаль, как очищал ее от краски, он улыбнулся и уже серьезно сказал:
— Из вас, молодых летчиков и техников, можно сделать прекрасных командиров. Вы только впитывайте в себя все хорошее, набирайтесь опыта, а мы — руководители — всегда вам поможем.
Когда я доложил командиру полка, что самолет отремонтирован, он заметил, что это, конечно, дело рук инженера и что инженер нас балует...
Этот случай научил меня многому. Я твердо усвоил: когда находишься на аэродроме, то кто бы ты ни был — летчик, техник, шофер, связист — делай все продуманно, внимательно, помни всегда, что малейшая ошибка может привести к тяжелым последствиям.
Боевая подготовка началась в конце марта, а к 1 мая мы уже летали на новых самолетах.
Несмотря на то, что после училища и курсов боевого применения мы считали себя в общем-то вполне приличными пилотами, наши командиры постарались наглядно продемонстрировать, что мы еще «сырой материал», и для того, чтобы стать настоящим воздушным бойцом, безупречно владеющим самолетом и самим собой в самолете, нужно еще много и прилежно учиться. И они были правы.
1 мая 1940 года наш полк участвовал в воздушном параде над Минском. Правда, пилотировал самолеты только руководящий состав полка — от командира звена и выше, но и у них не все получилось гладко, так как не все еще овладели новой техникой.
Это заставило нас еще более интенсивно заняться изучением нашего самолета. На этот раз вместе с представителями завода. [14]
После 1 мая началась усиленная подготовка к выходу в лагеря. В конце мая летный и наземный эшелоны перебазировались в лагерь. Там развернулась напряженная работа. Особенно много внимания уделялось огневой подготовке и ведению воздушных боев в составе пар, звеньев, эскадрилий. Кроме летной подготовки, проводились занятия по тактике и изучению боевых действий 1938–1940 годов.
Очень хорошо помню, как вечерами выступали перед нами опытные боевые командиры — участники боев в Испании, на Халхин-Голе, Финляндии, рассказывая о своем боевом опыте. Особенно запомнились выступления капитанов Мочалина, Мальцева, полковника Гиля, командира дивизии полковника Данилова, его заместителя полковника Татаношвили. Мы, затаив дыхание, слушали их, запоминая каждое слово. Очень много полезного дают такие встречи с ветеранами не только для повышения боевой выучки воинов, но и для воспитания любви к своей профессии. Помню, моложавый, подтянутый, с боевыми орденами командир дивизии полковник Данилов говорил: «Вот вы, будущие командиры эскадрилий, полков, соединений, придете на смену нам...» А мы смотрели друг на друга и улыбались. Как-то не верилось, что из нас, еще «зеленых» младших лейтенантов, выйдут командиры частей и соединений.
То, что мы получили в 122-м истребительном авиационном полку, стало основой долголетней самостоятельной работы для каждого из нас, кому посчастливилось вернуться с победой из самой жестокой войны нашего времени. А врага уничтожали мы так, как нас учили. Сергей Макаров бесстрашно дрался под Москвой и погиб в неравном, жестоком бою. Миша Камельков, Сергей Долгушин и немало других моих однокашников впоследствии стали Героями Советского Союза.
Так как наш полк был только что сформирован, весь летный состав, кроме командиров звеньев и выше, составляли летчики первого года службы.
В июле 1940 года к нам приехал начальник Генерального штаба Красной Армии генерал армии, впоследствии Маршал Советского Союза, Мерецков. Вместе с ним прибыли командующий Западным особым военным округом генерал-полковник Павлов, командующий ВВС округа генерал-майор авиации Герой Советского Союза Копец. [15] Готовясь к этой встрече, лагерь привели в образцовый порядок. Конечно, мы вовсе не стремились прикрыть недочеты и недоделки внешним лоском. Для любой, а тем более летной части поддержание строгого порядка — закон. Но прибытие таких больших начальников было для нас событием первостепенной важности. Ведь, мягко говоря, даже не совсем аккуратная хозяйка дома и та, когда ждет уважаемых гостей, старается сделать свою квартиру как можно более чистой, уютной, красивой. Разумеется, и нам не хотелось ударить в грязь лицом.
К этому времени наш полк уже нес боевое дежурство на аэродроме. В день прилета генерала Мерецкова дежурило звено лейтенанта Черного, куда входили младший лейтенант Камельков и я. По приказу комдива наше звено встретило пассажирский самолет, на котором летел начальник Генерального штаба, и эскортировало его до аэродрома.
С нескрываемым любопытством смотрели мы на золотые нарукавные шевроны, лампасы и боевые ордена. Мы и гордились встречей с такими военачальниками и вместе с тем испытывали волнение и даже какую-то робость.
Вот группа прибывших в сопровождении наших командиров направилась к дежурному звену. Это была незабываемая минута.
— Смирно! Равнение налево! — подал команду лейтенант Черный и строевым шагом направился к Мерецкову.
— Товарищ генерал! Дежурное звено 122-го истребительного авиационного полка несет боевое дежурство, воздушная обстановка спокойная. Командир дежурного звена лейтенант Черный.
Генерал Мерецков держался исключительно просто. После доклада он поздоровался с каждым из нас за руку, сразу же установилась атмосфера непринужденности. От робости и волнения не осталось и следа.
— Давайте-ка показывайте мне, на чем вы летаете. Я к вам учиться прилетел, а не проверять, — просто сказал генерал армии.
«Шутит», — подумали мы.
Но Мерецков снял генеральский мундир, аккуратно положил его на траву, засучил рукава рубашки и подошел к истребителям. С одного из них по его указанию были сняты капоты. [16]
— Объясните мне, пожалуйста, что к чему, — обратился Мерецков к полковнику Гилю.
Командир полка начал рассказывать. Генерал армии внимательно выслушал характеристику самолета, его вооружения.
— Расскажите, пожалуйста, о возможностях самолета, — снова обратился он к Гилю.
Командир полка подробно доложил.
— Спасибо. О моторе расскажите вы, — предложил генерал стоящему рядом с командиром полка старшему лейтенанту Терехину.
Так Мерецков привлек к объяснениям несколько человек. При этом он не только дотошно выспрашивал о назначении и работе различных узлов и частей, но и стремился «пощупать» их.
— Русский человек глазам не верит, — шутил начальник Генштаба, — ему все потрогать надо...
Так генерал Мерецков и с самолетом ознакомился и нас проверил. А потом перешел к проверке боевой подготовки и выучки полка. [17]
Прощаясь с нами, сказал:
— Полк хорошо овладевает техникой. Но вам еще много нужно трудиться над повышением боевой выучки.
Дежурному звену за бдительность и своевременный перехват пассажирского самолета генерал армии объявил благодарность. [18]
Перед грозой
В декабре 1940 года младших лейтенантов Воинова, Онищенко, Кузнецова, Бережного и меня, окончивших курсы командиров звеньев, назначили в 162-й истребительный авиационный полк. Он, как и вся дивизия, был сформирован тоже недавно из выпускников летно-технических училищ.
Авиационную технику мы получили с завода по железной дороге. Самолеты нужно было разгрузить, собрать, отрегулировать и облетать. Весь личный состав с воодушевлением принялся за работу. Задача была ясна — как можно быстрее ввести в строй каждого летчика, каждого техника. Ведь только подумать: и летчики и техники — одна молодежь! Командиры звеньев молодые, не то что в 122-м истребительном полку.
Командиры и политические работники, партийные и комсомольские организации направили свои усилия на решение основной задачи — боевой выучки личного состава полка.
Командир полка майор Резник, заместитель командира полка по политической части старший батальонный комиссар Шабанов вкладывали в дело все свои знания, опыт, всю свою душу. Того же они требовали и от всего руководящего состава полка. Нужно было организовывать заново буквально все, начиная с учебного процесса и кончая бытом летчиков, техников и их семей.
Зима 1940/41 года была тяжелой и холодной. Впервые в истории авиации летали зимой без перехода на лыжи. Огромную нагрузку несли работники тыла, ведь [19] у них совершенно не было опыта в подготовке аэродромов к работе в зимних условиях. Летчики-инструкторы, командиры звеньев Воинов, Онищенко, Бережной, Кузнецов, командиры эскадрилий и их заместители Трилевич, Овчаров, Пятин и другие на самолетах «Ути-4» делали ежедневно до 60–70 полетов с молодыми летчиками. У нас обмерзали лица, руки, но молодость, настойчивость побеждали.
В течение января — марта летный состав не только полностью освоил новые самолеты «И-16», но также технику пилотирования по кругу и в зоне и приступил к отработке тактики воздушного боя и воздушным стрельбам.
С апреля начались совместные тренировки с бомбардировочной авиацией. Мы овладевали навыками перехвата бомбардировщиков, организации встречи и сопровождения их, отрабатывали вопросы взаимодействия. Все это часто проводилось в масштабе дивизии, и мы не раз слышали одобрительные высказывания командиров соединений об отличившихся летчиках и частях. Часто назывались имена Овчарова, Трилевича, Пятина, Гулаева (ныне генерал-майора авиации, дважды Героя Советского Союза), сержанта Верхозина, Бабия, Григорьева (ныне полковник, Герой Советского Союза). Эти товарищи в годы Великой Отечественной войны одержали немало побед над фашистскими летчиками.
Мы были живыми свидетелями того, как с учетом военного опыта модернизировалась и совершенствовалась авиационная техника.
Бои в Финляндии показали как положительные, так и теневые стороны подготовки летчиков и состояния боевой техники. Тогда еще очень ограниченным был опыт военных действий авиации в зимних условиях. Обычно зимой самолеты ставили на лыжи, а это резко снижало их скорость и боевые возможности. Поэтому зимой 1940/41 года отказались от замены колес лыжами. Особых трудностей для летчиков это изменение не создало. Разница, по существу, заключалась лишь в том, что разбег для взлета был несколько увеличен из-за значительного торможения колес о снег, так как плотность укатки была невелика. По той же причине на посадке пробег был меньше. Летчики быстро освоились с новыми для них условиями. На самолетах-истребителях, которые [20] начали поступать с заводов в конце 1940 года, уже устанавливалось радиооборудование. Это позволило командирам и штабам в 1941 году постепенно накапливать опыт управления самолетами в воздухе по радио с земли.
Но это было лишь начало. Ряд частей истребительной и бомбардировочной авиации, главным образом те, которые были расположены на аэродромах в непосредственной близости к государственной границе, в конце 1940 года и начале 1941 года получили новые боевые самолеты типа «МиГ-3» и «МиГ-1», «ЛаГ-3» и другие. Небывалые в ту зиму холода тормозили освоение новых самолетов. Однако командный состав принимал все меры к тому, чтобы переучить летный состав в самые сжатые сроки.
Наш 162-й истребительный авиационный полк, как и вся дивизия, находился в лагерях. На отдельных полевых аэродромах полным ходом шла боевая подготовка частей.
Мы тогда даже не предполагали, что война так близка. Но настороженность среди командного состава полка все же чувствовалась.
16 июня, после полетов, меня вызвал к себе командир полка майор Резник. Он спросил:
— Как самочувствие, настроение, как семья?
Я поблагодарил командира за внимание. Он сказал:
— Принято решение послать вас как молодого заместителя командира эскадрильи на летно-тактические курсы командиров эскадрилий. Прибыть на учебу вы должны 22 июня. Оформляйтесь и счастливого пути. После окончания ждем вас обратно.
На следующий день, получив у начальника штаба документы, я решил воспользоваться несколькими часами неожиданного отдыха. Вместе с женой Мариной и Галочкой отправились на реку, протекавшую рядом с нашим лагерем. Вода была теплая, и мы с удовольствием купались и ловили рыбу.
Нам предстояла длительная разлука. Курсы были годичные, и мы с Мариной горячо обсуждали множество вопросов, возникших в связи с моим отъездом. Главный из них — где быть семье? Ехать в Ленинград к моим родным или оставаться на месте? Несмотря на все неясности, настроение было хорошее. Ведь я был только младшим лейтенантом, а мне, совсем молодому офицеру, [21] уже оказали большое доверие, назначив заместителем командира эскадрильи, и вот теперь посылают на курсы, где проходили подготовку командиры эскадрилий ВВС. Курсы эти уже завоевали славу и считались кузницей подготовки авиационных кадров. Начальником этих курсов был в то время заслуженный боевой командир, полковник, ныне Главнокомандующий ВВС, Главный маршал авиации Вершинин.
На речку пришли друзья: Воинов, Онищенко, Верхозин, Бережной, Овчаров, Кузнецов. «Отметили» мой отъезд, пожелали успехов в учебе.
— Давай, Козел, учись! — шутили они.
Вечером отправлялась грузовая машина в Могилев. Перед отъездом я еще раз зашел к командиру и комиссару полка доложить об отъезде и попрощаться. Они пожелали мне успехов, просили не беспокоиться о семье. У них, как и у меня, не возникло и мысли о том, что моей поездке на курсы может что-либо помешать. Велико же было мое удивление, когда ранним утром следующего дня в нашу маленькую квартирку прибыл посыльный и вручил мне телеграмму из штаба полка. Развернув сложенный вчетверо лист бумаги, я удивился еще больше: «На учебу не выезжать до особого распоряжения, начало занятий откладывается. Резник».
Эта неожиданная перемена приказа сильно встревожила меня. Отчего? Почему? Вопросов возникало много, но ответить на них я, естественно, не мог.
В этот же день я получил приказание — в лагерь не выезжать, остаться в Могилеве инструктором и возглавить группу летчиков нашего полка на курсах командиров звеньев.
Не теряя времени, я отправился к начальнику дивизионных курсов командиров звеньев майору Московцу и доложил, что прибыл в его распоряжение.
С Пимом Корнеевичем Московцом я не раз встречался и знал, что этот внешне замкнутый, даже как будто суровый человек был в действительности исключительно сердечным, чутким и добрым. Но доброта и отзывчивость не мешали ему проявлять настоящую командирскую требовательность. Приезжая в полки, Московец настойчиво добивался от каждого командира эскадрильи и звена, от всех руководителей самого высокого уровня воспитательной и летно-методическон работы. Как доходчиво [22] он проводил занятия по вопросам боевого применения, тактики воздушного боя и воздушной стрельбы, по аэродинамике! Это был вдумчивый и требовательный командир, видел новое и поддерживал его, доверял людям.
Много полезного почерпнул каждый из нас у майора Московца. Поэтому я очень обрадовался перспективе работать под непосредственным руководством этого опытного воспитателя, отличного летчика.
Но работать с ним мне не пришлось. Не успел я, как говорится, оглядеться, как пришел приказ: в связи с предстоящими учениями занятия на курсах в ближайшие дни прекратить. Когда майор Московец объявил нам, что курсы заканчиваются, послышался чей-то неуверенный голос: хорошо бы в отпуск.
Очевидно, такая мысль мелькнула у многих, ибо на майора Московца устремились десятки вопрошающих взглядов. Но он сразу развеял эти надежды: отпуска отменены.
Мы разошлись, горячо обсуждая полученное распоряжение, высказывая десятки предположений.
...21 июня 1941 года. Суббота. Замечательный солнечный день. Наш авиационный городок весь в зелени и цветах. Мы сами — летчики и техники, наши жены и дети — много потрудились для того, чтобы украсить его.
Этот вечер я провел со своей маленькой семьей в парке. И никто из нас не предполагал, что остались считанные часы до роковой минуты, предопределившей на годы не только нашу личную жизнь, но и жизнь всей нашей Родины...
В 17 часов я заступил на дежурство на аэродроме. Оно проходило, как всегда, спокойно, но звонки из штаба дивизии были частыми. Часа через два было получено распоряжение подготовить все для приема самолетов ночью. Я поинтересовался:
— Кто будет?
— Это не ваша забота. Подготовьте и доложите, — ответили мне.
Закончив подготовку к приему, я доложил о готовности. На мой запрос, когда ориентировочно будет посадка, [23] дежурный штаба дивизии ответил: данные получите дополнительно.
К 23 часам связь со штабом дивизии прекратилась. Телефонист сообщил, что повреждена линия. Около 24 часов меня сменил заместитель командира соседнего полка капитан Корягин.
— Как дежурство, Николай?
Я высказал удивление, что ни один самолет так и не прилетел.
Корягин в раздумье произнес:
— Да, что-то делается, а что — непонятно.
Когда я уходил на дежурство, Марина спросила, что приготовить на завтра. Я ответил:
— Купи бутылочку шампанского и что-нибудь вкусное, ведь завтра выходной.
Придя домой, я увидел, что дочурка спокойно спит, а Марина, так и не сомкнув глаз, ждет меня. Мы поужинали и легли спать. Но тревожные мысли не давали покоя. И лишь когда за окном начал сереть новый день, я ненадолго задремал.
Резкие завывания сирены подняли нас на ноги. Было около пяти часов.
— Неужели улетите в лагерь? — с огорчением спросила жена.
— Не знаю, Машенька. Если да, то пришлешь с кем-нибудь вещи.
Простившись с женой и спящей дочуркой, взяв летное обмундирование, я побежал на аэродром. Еще раз посмотрел на окна своей маленькой квартирки, где остались два дорогих для меня человека.
Майор Московец был уже на аэродроме и отдавал распоряжения. Всему личному составу дивизионных курсов командиров звеньев было приказано немедленно прибыть в свои части. Получив этот приказ, старшие от авиаполков, в том числе и я, собрали летчиков, инженеров и техников и распорядились: летчикам немедленно подготовиться к перелету, инженерно-техническому составу выехать автотранспортом на полевой аэродром полка. Через 20 минут мы были готовы к вылету.
Воентехника второго ранга Ванина попросил передать жене записку, что мы улетаем в лагерь. Посоветовал ей остаться в городке.
После взлета наша восьмерка на малой высоте взяла [24] курс на полевой аэродром. Через 30 минут благополучно произвели посадку. Доложил командиру полка о прибытии летчиков со сборов. Наш полк уже полным ходом готовился к вылету.
Только здесь мы узнали, что тревога не учебная, а боевая...
Командир полка построил весь личный состав и объявил, что фашисты вероломно, без объявления войны, напали на нашу Родину.
Гнев и решимость наполнили наши сердца. Каждый из нас думал только об одном: скорее в бой, скорее громить, уничтожать фашистских разбойников!
Первый боевой приказ был краток: 162-му истребительному авиационному полку перебазироваться на передовой аэродром для выполнения боевых задач.
Закипела напряженная работа. Все знали, что идет подготовка к боям, и трудились уже по-боевому.
Наконец прозвучала команда:
— По самолетам!
В воздух взвилась ракета. Это была команда на взлет полка. Звено за звеном, эскадрилья за эскадрильей полк взял курс на запад. Мы летели над родной советской землей, над нашими городами и селами, и лишь одна мысль владела нами — враг дорого заплатит за свое вероломство, за то, что он посмел нарушить мирную жизнь нашей любимой Родины. [25]