Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава двенадцатая

Познакомившись с «Хреном», я убедился, что «Муся» правильно оценивает своих людей.

Перед оккупацией Крыма Виктор Кириллович Ефремов работал заместителем начальника станции по технической части и считался одним из лучших работников Сталинской железной дороги.

Накануне прихода немцев в город Ефремов до самого последнего момента отправлял в Севастополь эшелон за эшелоном — людей, технику, ценные грузы. А потом с группой подрывников взорвал пути, пакгаузы, железнодорожный мост и мастерские.

На станции полыхал пожар, но немцы были уже на окраине города, и уйти из Симферополя Ефремову не удалось.

Три месяца Ефремов не выходил из дома, нигде не работал. Но 26 января к нему на квартиру явились гестаповцы, забрали его жену — она была еврейка — и расстреляли ее. А сам он получил приказ: под угрозой расстрела немедленно явиться на работу.

— Я ломал голову... Что поделаешь! — рассказывал «Хрен». — Не хотелось умирать. И в конце концов решил: «Ладно, пойду работать. За все вам отработаю: за станцию, которую своими руками взорвал, за жену, которую вы расстреляли, за все...»

«Хрен» пришел на станцию, назвался сцепщиком вагонов и получил работу. Это было рискованно: а вдруг найдется какой-нибудь подлец и расскажет немцам, что он взорвал станцию и мост? Но знакомые рабочие и виду не подали, что знают «Хрена».

На работе «Хрен» особенно сблизился с высоким, широкоплечим сцепщиком вагонов Левицким и башмачником [210] Лавриненко, худым, юрким, с задорно бегающими, плутоватыми глазами.

Первым делом Ефремов принялся организовывать расхищение немецких грузов. Этому немало способствовала нужда, царившая в то время в рабочих семьях. Растаскивали целые вагоны продуктов, и немцы ничего не могли поделать. Не помогали ни обыски в рабочих домах, ни немецкие овчарки.

Однажды, перед пасхой, немцы намеревались отправить подарки своим войскам под Севастополь. Приготовленные к отправке вагоны с пасхами и крашеными яйцами не давали Ефремову покоя.

В пути на подъеме Анатровской ветки от состава вдруг оторвались три вагона и с большой скоростью по-катились назад, на станцию. Поднялся переполох. «Растерявшийся» Лаврйненко перевел стрелку на другой путь, где в это время шла погрузка войск и техники. Вагоны ударились о платформу с орудиями и разбились. Пасхи и яйца разлетелись в разные стороны. Покалечило несколько немецких солдат.

Началось следствие, но Ефремов, при помощи подставных свидетелей, отделался лишь штрафом в сто пятьдесят марок «за небрежное отношение к работе». Зато рабочие хорошо разговелись.

Однажды он сказал своим верным помощникам — Левицкому и Лаврйненко: «Довольно нам быть узкими специалистами. Пора другие профессии осваивать. Вот хотя бы песок или стеклянный порошок — полезный предмет в наших условиях, если его в буксы вагонов подсыпать».

Он связался и с некоторыми рабочими депо, которые начали портить паровозы: ломали смазочные трубки, клапаны, портили инжекторы, забрасывали металлические предметы в цилиндры.

У воинских эшелонов, выходящих со станции Симферополь, частенько стали загораться буксы вагонов, движение то и дело задерживалось, возникали аварии.

Прислали нового начальника станции, молодого немца, актера по профессии. За танцующую походку и кривляние рабочие прозвали его «Клоуном». Ничего не понимая в работе железнодорожного транспорта, но желая оградить себя от неприятностей, Клоун пустился на [211] хитрость. Узнав, что Ефремов специалист, он вызвал его к себе.

— Назначаю вас начальником станции.

— Вместо вас? — удивился Ефремов.

— Нет, — брезгливо поморщился Клоун, — Об этом вам, русским, нужно забыть. Управлять будем мы, немцы.

— А что же я должен делать?

— Вы будете русский начальник.

— Что это значит?

— Это значит, — Клоун надменна растягивал слова, — что формировать, отправлять и принимать поезда буду я, а вы будете следить за работой русских рабочих и отвечать за них.

Ефремов согласился и приступил к исполнению обязанностей «русского начальника станции».

Прежде всего ему нужно было окружить себя надежными людьми. При разборе конфликтов с русскими рабочими — этим занимался сам Клоун — большое значение имел переводчик. На должность переводчика Ефремов устроил старого советского педагога железнодорожной школы Надежду Семеновну Усову, патриотку из «Мусиной» группы.

В кладовщики Ефремов взял своего хорошего знакомого, члена партии Андрея Андреевича Брайера, тихого и незаметного старика, которому удалось скрыть от немцев свою партийность.

«Муся» рассказала мне, что на этой же станции Ефремов встретился с девушкой, которая стала потом его женой.

15 июля из Бахчисарайского лагеря военнопленных с группой моряков бежала участвовавшая в обороне Севастополя медсестра зенитного полка комсомолка Люда. Отец Люды двадцать пять лет работал помощником машиниста на Симферопольской железной дороге. Он был уже инвалидом и не вставал с постели.

Не имея документов, Люда некоторое время скрывалась у своих родителей. Но нужно было где-то работать; ей посоветовали устроиться на железную дорогу — предприятие оборонного значения, по крайней мере в Германию не угонят.

Люда пошла к русскому начальнику станции, рассчитывая [212] встретить пожилого человека из «бывших», и была поражена, когда увидела Ефремова.

«Меня прямо зло взяло! — рассказывала она потом. — Такой молодой, как будто симпатичный, воспитан советской властью, а служит немцам».

Ефремов спросил девушку, что ей нужно.

— Какую-нибудь работу.

— Откуда вы?

Люда посмотрела на него вызывающе:

— Из Севастополя.

— Документы есть?

— Никаких.

Ефремов все понял, и Люда начала работать переписчицей. Она получила удостоверение о работе, а затем и временный немецкий паспорт.

Люду тронуло отношение Ефремова, но она попрежнему не могла примириться с его ролью и как-то раз даже сказала ему:

— Как вы можете служить немцам?

— Неужели вы думаете, — помолчав, ответил Ефремов, — что я, у которого немцы расстреляли жену, буду честно на них работать?

Люда поверила ему. Они сначала подружились, а потом стали мужем и женой.

Люда помогала мужу в его опасной работе.

Ефремов целыми днями ходил по станции, якобы наблюдая за русскими рабочими, и упорно не замечал, как те часами просиживали в укромных уголках за разговорами, курением, всячески уклоняясь от работы.

Ефремов установил связь с врачом железнодорожной поликлиники. Вскоре невыходы на работу «по болезни» приняли такой массовый характер, что Клоун приказал геем больным до поликлиники проходить «освидетельствование» у него.

Тогда Ефремов стал ежедневно в два часа дня являться к Клоуну и передавал ему письменное донесение о том, что «все на работе и больных нет».

Большую помощь оказывала Ефремову переводчица Усова. По его указаниям она старалась переводить объяснения рабочих как можно запутанней. После долгих и утомительных разбирательств Клоун, ничего не понимавший в работе транспорта, вынужден был соглашаться с [213] доводами Ефремова, и виновные вместо тюрьмы отделывались штрафом.

Однажды Ефремов сказал Усовой, что можно было бы наделать немцам больше неприятностей, но нечем действовать. А как связаться с партизанами, он не знает.

Усова сообщила об этом Александре Андреевне Волошиновой. «Муся» очень заинтересовалась Ефремовым и назначила ему свидание.

От «Муси» Ефремов вернулся домой довольный и веселый.

— Нашел, что искал! — сказал он жене, выкладывая на стол четыре магнитные мины. — Замечательная женщина! Сразу предложила организовать на станции диверсионную группу. Дала эти четыре штучки и обещала еще, сколько потребуется. Такая постановка вопроса мне нравятся.

Начали думать, куда девать Магнитки. Ефремов прятал мины в диван, в шифоньер, в сундук, в кладовку, но тут же вынимал обратно — все места казались ненадежными.

— Самое надежное — здесь,; засмеялся он и положил мины под свою подушку.

Спал он неспокойно. Встал рано утром, положил мины в портфель и понес на квартиру к теще. Там снял с окна подоконник, выдолбил под ним отверстие, уложил мины и поставил подоконник на старое место.

Придя на работу, Ефремов начертил план станции, и Люда отнесла его Александре Андреевне.

В тот же вечер Ефремов позвал к себе домой Левицкого и Лавриненко.

— Есть хорошие новости! — Он усадил их за стол. — До сих пор мы только покусывали немцев, а теперь можем рвать их на части. — И показал им мину. — Вот эта штучка очень хорошо прилипает к вашим вагонам. Нужно только выбрать эшелон с боеприпасами. Через три часа получится красивое зрелище.

— Неужели от такой маленькой штучки может взорваться весь эшелон? — спросил Левицкий, разглядывая мину.

— Сама мина дает сравнительно небольшой взрыв, но от нее взрываются снаряды, вспыхивает горючее.

— Куда лучше ее закладывать? [214]

— А вот давайте подумаем. Если положить в хвост, немцы могут отцепить горящие вагоны и угнать остальной состав. Такая же история может получиться, если заложить мину в головной вагон. По-моему, надежнее всего закладывать на каждый состав по две мины: одну — в голову, другую — в середину состава. Начнутся взрывы в середине, загорится и хвост, а отцепить они не успеют. Прилеплять мины к вагону тоже не совсем надежно. Какой осмотрщик попадется, а то могут и заметить. Лучше залезть в вагон и положить мины прямо в боеприпасы.

Они условились о сигналах во время операций. Тогда же, по совету «Муси», Ефремов установил клички: сам он — «Хрен», Лавриненко — «Кошка», Левицкий — «Мотя».

«Хрен» дал товарищам карбидный фонарик, две мины и показал, как с ними обращаться.

1 ноября вечером на станции готовили к отправке большой состав с боеприпасами. «Кошка» и «Мотя» работали уже вместе в ночной смене, следили за погрузкой снарядов и авиабомб. «Хрен» вышел из своего кабинета, обошел эшелон и, проходя мимо «Кошки», шепнул:

— Дело хлебное. Валяйте!

— Штучки под ватником, — кивнул тот.

«Хрен» ушел. «Кошка» и «Мотя», крутясь около эшелона, выжидали удобный момент. Часовой немец прошел мимо них к паровозу, «Кошка» нырнул под эшелон, быстро взобрался с другой стороны в люк вагона, зарядил мину и заложил ее между ящиками со снарядами. Он ждал сигнала, чтобы вылезти, но получилась задержка. Дежуривший «Мотя», услышав шаги часового, стал ближе к поезду и навел фонарь в глаза немцу, показывая, что тут железнодорожники. Осматривая будто бы путь, «Мотя» два раза стукнул по рельсу. Это означало: «Опасно, не шуми».

Немец подошел к «Моте» и вместе с ним стал осматривать путь.

— Гут, гут! — произнес «Мотя», показывая на рельсы.

— Я воль, яволь, гут! — закивал немец и прошел дальше. [215]

Когда шаги затихли, «Мотя» стукнул три раза: «Спокойно, можно вылезать».

Они перешли к головному вагону. Таким же способом «Кошка» заложил в снаряды и вторую мину.

«Хрен» очень нервничал. Он ходил в своем кабинете из угла в угол. Вошел «Кошка» и доложил, что все сделано.

Стали с нетерпением ждать отправления поезда. Прошел час, другой, а поезд все стоит. «Хрен» волновался: «Чорт возьми! Если мины взорвутся на станции, немцы сразу бросятся искать диверсантов».

Прошло еще несколько томительных минут. Наконец эшелон тронулся на север, к Перекопу. «Хрен» облегченно вздохнул и не спеша пошел домой. Ночь была тихая, теплая.

— Сегодня не будем спать — что-то должно произойти, — сказал он Люде.

Они вышли на балкон. Очень медленно ползло время... И вдруг раздался оглушительный взрыв. За ним другой, третий. Стекла в окнах зазвенели. На горизонте вспыхнуло зарево: Взрывы не смолкали в течение трех часов.

Утром в кабинет к «Хрену» пришел «Кошка».

— Наша грохнула на станции Кара-Кият! — сияя от радости, шепнул он и бросился целовать «Хрена».

— Все в порядке, и пьяных нет, — ответил «Хрен» своей любимой поговоркой. — А где «Мотя»?

— Ночью его отправили с вспомогательным поездом на место взрыва. Дежурный немец метался, как очумелый. «Партизан, партизан! — кричит. — Аллес капут!»

К Ефремову заглянул один из служащих:

— Слышали ночью канонаду?

— Нет, я спал, — спокойно ответил тот.

— Что вы! Как можно было спать! Говорят, красный десант выброшен в Сарабузе. — И он выбежал из кабинета, «по секрету» сообщая о десанте всем встречным.

К вечеру вернулся «Мотя» и рассказал, что работал на расчистке путей. Взрывами уничтожен весь эшелон, разрушена станция Кара-Кият, путь испорчен и движение остановлено. С главной линией придется повозиться не меньше недели. Немцы очень взволнованы, а русские рабочие посмеиваются. [216]

На следующий же день «Кошка» удачно заложил, две мины в состав с бензином. Но погода была холодная, мины своевременно не взорвались, состав ушел на Перекоп, и результат действия этих мин установить не удалось.

12 ноября «Кошка» и «Мотя» минировали вагон с кислородными баллонами и горючим. Взрыв произошел в Джанкое на месте выгрузки. Вагон сгорел.

14 ноября подложили мину в вагон с патронами. На перегоне Богемка — Воинка вагон взорвался. Два соседних вагона с продовольствием сгорели.

16 ноября «Кошка» минировал состав с горючим. Сгорели восемь вагонов с бензином.

В ту же ночь «Кошка» и «Мотя» заложили вторую мину в вагон с крупнокалиберными снарядами. Но на станции Сейтлер на этот же эшелон сбросил бомбы наш самолет, и диверсантам не удалось установить, от их мины или от авиабомбы сгорел состав.

17 ноября на перегоне Каранкут — Джанкой взлетел на воздух состав с боеприпасами. Было уничтожено 27 вагонов, убито 10 и ранено 18 немцев и румын. Движение прервалось на двенадцать часов.

В местах, где происходили аварии, немцы тотчас арестовывали много русских. Но составы взрывались на глазах самих немцев, зачастую днем, и невиновность людей, случайно оказавшихся на месте аварии, была совершенно очевидной.

Тогда немцы пустились на хитрость. Они начали формировать эшелоны с боеприпасами скрытно от русских. Формировали «комбинированные» составы: два-три вагона с незначительным грузом и два-три с боеприпасами, несколько вагонов пустых, четыре-пять со снарядами.

«Хрен» и его помощники быстро разобрались, в чем дело, но теперь для взрыва эшелона требовалось больше мин.

При встречах со мной «Муся» волновалась и жаловалась:

— Группа «Хрена» опять бездействует, нет мин. Понимаете, нет мин!

Я как мог «нажимал» на подпольный центр, но мин из леса присылали все-таки недостаточно. Мне приходилось делить мины между тремя диверсионными группами: [217] «Саввы» — в Сарабузе, Васи Бабия — в Симферополе и группой «Хрена» — на железной дороге.

Самым важным был участок «Хрена». Поэтому я выделял ему мины в первую очередь.

Дальше