Глава восьмая
Моя дружба с Борей Хохловым началась именно с этой подделки документов, когда он просидел у меня несколько часов, изготовляя штампы. Боря рассказал историю возникновения их молодежной организации. От него я впервые услышал и о семье Долетовых.
Николай Долетов, школьный товарищ Бори, жил с ним в одном доме. Когда немцы ворвались в Крым, отец Бориса вместе с частями Красной Армии ушел в Севастополь, а отец Николая, Георгий Яковлевич Долетов [147] (Борис называл его «дядя Гриша»), ушел в партизаны. Дядя Гриша, старый член партии, партизанил еще в гражданскую войну, потерял ногу и носил протез. Но крымские леса он прекрасно знал и надеялся быть полезным. Семью свою он оставил в городе для связи.
— Дядя Гриша особенно полагался на Николая, — рассказывал Боря. — Николай, действительно, был молодцом. Никто не подозревал, что дядя Гриша, калека, — в партизанах, и Николай устроился у немцев в мастерскую по ремонту радиоприемников. Он еще в начале войны прошел школу радистов. Первое время Николай ухитрялся в мастерской слушать Москву, а потом стал приносить приемники на квартиру как будто для ремонта. Ребята записывали сводки Совинформбюро и передавали «вести с Родины» своим самым надежным друзьям и знакомым.
Потом Долетов и Хохлов связались с другими комсомольцами их школы: Женей Семняковым и Лидой Трофименко. Сначала ребята не собирались оставаться в городе. Они хотели только дождаться дяди Гриши и уйти с ним в лес, а пока распространяли сводки и старались раздобыть побольше разведданных.
У Николая был фотоаппарат. Спрятав его под пиджак, он ходил вместе с Борисом и Женей за город и фотографировал немецкие военные объекты, а однажды, подобравшись к симферопольскому аэродрому, заснял и аэродром.
— А вы знаете, где мы собирались? — Боря рассмеялся. — У немецкого репродуктора. Наш дом на углу Пушкинской и Карла Маркса. По соседству с нами и немецкая комендатура, и городская управа, и румынское гестапо, и отдел немецкой пропаганды. На балконе этой пропаганды появился репродуктор, и это было единственное место в городе, где нашим людям разрешалось собираться: два раза в день передавали сводку главной квартиры фюрера. Ну, мы там и встречались. Дядя Гриша приходил раз в две-три недели и скрывался у своей старухи-матери на Петровской балке. Он приносил нам листовки, а мы рассказывали все, что успели узнать. Я помню, при первой встрече с ним Николай стал проситься в лес: «Город стал какой-то чужой. Ни на что глаза не глядят, ни за что браться не хочется». — «Город [148] наш! — сказал дядя Гриша. — Начали вы неплохо, ну и работайте. Тут тоже дела много». Мы огорчились, но ничего не поделаешь. Так и начали постепенно работать.
Радостно и странно было мне слышать, как этот молоденький юноша, вчерашний школьник, просто и естественно называет «работой» героические без преувеличения подвиги комсомольцев.
Письма и деньги, принесенные дядей Гришей для партизанских семей, разносил его племянник, шустрый шестнадцатилетний паренек Витя Долетов. Из десяти партизанских семей письма и деньги приняли лишь три семьи. Остальные отказались, опасаясь провокация немцев.
Когда Боря рассказал о конце семьи Долетовых, он даже в лице изменился. Видно было, что мальчик тяжело переживал эту потерю.
В середине апреля дядя Гриша, по обыкновению, пришел из леса к своим родным на балку. Нога под протезом была растерта до крови. Рана загноилась. Его лихорадило, временами он впадал в забытье. На Петровской балке ему нельзя было оставаться: о его неоднократных приходах к матери узнали посторонние, это могло стать известным полиции.
Николай и Борис приняли отчаянное решение: спрятать больного у Долетовых и подлечить его.
Вечером они тайком перевезли Георгия Яковлевича.
Рану промыли и забинтовали.
Напротив Долетовых жила татарская семья Семирхановых. Сын Семирхановых, семнадцатилетний Шамиль, учился в одной школе с Николаем и Борисом. Он держался с товарищами по-советски, говорил, что тоже мечтает уйти в лес.
Старик Семирханов состоял в свое время в партии и был исключен из нее за морально-бытовое разложение. Эвакуироваться он не захотел. При немцах открыл ларек на базаре и завел дружбу с татарами-карателями.
Семирханов каким-то путем узнал о том, что Георгий Яковлевич дома. Старик Имам сейчас же пришел к Долетовым по-добрососедски навестить больного.
Старик, видимо, догадывался, что Долетов пришел из леса, и, выражая дяде Грише сочувствие, довольно настойчиво расспрашивал его, как живут партизаны, [149] сколько их, где они находятся, имеют ли пушки, кто у них командиры.
Дядя Гриша был в бреду, что-то неясно отвечал Имаму, но тот крутился около больного, как назойливая муха.
На четвертый день дядя Гриша, несколько оправившись, собрался в обратный путь. Николай провожал его за город.
Опять зашел Имам. Узнав, что Долетев уходит, он вызвался помочь проводить его. Тот не мог отказаться — делать-то было нечего! — и они вышли из дома.
Николай вернулся часа через два, сильно взволнованный. Он рассказал матери и Борису, что отца проводили за город и следили за ним, пока он, спустившись под гору, не скрылся из виду. Но вскоре в том направлении, куда ушел отец, раздался выстрел. Старик Семирханов посоветовал Николаю итти домой, сам же он пойдет и узнает, в чем дело.
Семирханов вернулся к вечеру и сказал, что все благополучно.
— Но все-таки, — при Борисе предупредил Долетову Имам, — вас за мужа могут потянуть. Лучше быть готовыми. Отберите что получше из вещей и перенесите к нам. В случае чего — сохраним.
Долетова собрала в узлы наиболее ценные вещи и отнесла к Семирхановым.
6 мая Борис с Женей Семияковым пошли купаться на ставок, а когда вернулись, Николай вместе с матерью я двухлетней сестренкой Томой были уже арестованы.
Соседи Долетовых рассказали, что во время обыска маленькая Томочка находилась у Семирхановой. Узнав, что Николай и его мать арестованы, Семирханова принесла девочку:
— Заберите свою дочку.
Долетова возмутилась:
— Вы считаете, что она партизанская дочка, и поэтому, мол, пусть пропадает вместе с матерью!
Испугавшись, что Долетова будет, чего доброго, навязывать ей ребенка, Семирханова убежала.
На другой день вечером Боря и Женя видели, как гестаповцы вывезли на машине Долетову с Николаем и [150] Томой по Алуштинскому шоссе к месту, где обычно расстреливали.
В тот же день на Петровской балке были арестованы бабушка Коли и дядя с женой, дочерью и двумя внучками — десяти и двенадцати лет. Они также были расстреляны.
Спустя некоторое время ребята узнали, что дядя Гриша убит татарами-добровольцами возле деревни Тавель, в тринадцати километрах от Симферополя.
В качестве трофея татары принесли в город его протез.
Боря очень часто говорил мне о секретаре школьной комсомольской организации Лиде Трофименко, о ее смелости и выдержке. По всему, было видно, что она ему очень дорога.
Позднее я познакомился с Лидой Трофименко. Мне было приятно убедиться в том, что она именно такая, какой описывал ее Боря. Он, правда, не сказал мне, что Лида еще отличалась и настоящей русской красотой.
Впоследствии Лида поведала мне, как она встретилась с Борисом.
Лида Трофименко не успела эвакуироваться из Симферополя с частями Красной Армии.
Когда немцы заняли город, Лида до 13 декабря не выходила из дома. Но 11 декабря 1941 года, по приказу немцев, все евреи должны были явиться на сборные пункты якобы для отправки из города.
Пошел туда и школьный товарищ Лиды, Марк, со своей семьей, проживавшей в одном доме с Трофименко.
На другой день мать Марка прислала семье Трофименко записку с просьбой принести что-нибудь из продуктов: все, что они захватили на дорогу, немцы отобрали.
Лида с соседкой наварили кукурузной каши и понесли к бывшему зданию обкома партии, где помешался сборный пункт.
Евреи находились в здании и на улице, за проволокой. У проволочных заграждений толпилось много русских, преимущественно женщин и детей, пришедших узнать о судьбе близких и знакомых. Немцы разгоняли собравшихся, но толпа не расходилась. Тогда солдаты начали [151] стрелять вверх и избивать людей плетками. Народ стал разбегаться. Побежала и Трофименко со своей соседкой. Вдруг окрик по-русски: «Стой!»
Лида оглянулась. За ними гнался немецкий офицер с пистолетом в руке. Подбежав к девушкам, немец потребовал у них паспорта.
Документы были в порядке.
_ Это что? — Офицер указал пистолетом на ведро.
— Каша! — ответила соседка Лиды.
— А под кашей что?
— А под кашей дно ведра, — спокойно улыбнулась девушка.
— Врешь! — взбесился немец. — Куда несешь?
— Матери на работу. А вы не грубите.
Это замечание взбесило офицера.
— Я с тобой поговорю! — Он подозвал автомашину и увез соседку Трофименко вместе с ведром и кашей.
Потрясенная Лида осталась на улице.
Возвращаясь домой, она встретила Женю Семнякова и сама подошла к нему:
— Ты, оказывается, тоже здесь. Как живешь?
— Как и все, — неопределенно ответил Жекя. — А как ты?
Лида коротко сказала ему о себе и спросила, кто из знакомых ребят остался в городе и что нового.
Кивнув в сторону сборного пункта, Женя сказал:
— Вот новое. Всех их вывозят на машинах за город и расстреливают. Завтра в три часа приходи на улицу Маркса к немецкому радио. У Бориса Хохлова кое-что есть.
— Где он живет? — обрадовалась Лида.
— На старой квартире.
Лида не стала откладывать встречу с Борисом до завтра. В тот же вечер она сама побежала к нему, но столкнулась с Борисом на улице.
— А мы тебя давно разыскиваем. — Борис крепко пожал ей руку.
Они зашли в ворота разрушенной фабрики. Борис снял фуражку, вытащил из-под подкладки листовку.
— Спрячь подальше. Почитай своим дивчатам, но будь осторожна, — предупредил он Лиду.
Дома у Лиды уже волновались. Дожидалась ее и [152] двоюродная сестра, комсомолка Зоя Рухадзе. Лида любила Зою за ее неиссякаемый задор, веселость и доверяла ей свои самые сокровенные тайны. Но с приходом немцев Зоя стала печальна, раздражительна. Она металась, не зная, что предпринять.
Лида тут же позвала Зою в другую комнату и, усадив рядом с собой, сказала тихо:
— Есть новости.
Она достала листовку и с радостным волнением начала читать ее вслух.
Партизаны призывали население активно бороться против оккупантов, не давать себя грабить, всячески уклоняться от мобилизации, срывать все мероприятия немцев.
«Ожившее кулачье и их охвостье, — говорилось в листовке, — по указанию немецких пропагандистов-лжецов, сеют всякие ложные слухи и призывают к дружбе с немцами. Не верьте провокаторам! Красная Армия разгромила немцев под Москвой, Тихвином и нанесла врагу тяжелые поражения на ряде других участков фронта. Бейте фашистов, помогайте Красной Армии и партизанам! Крым скоро снова будет советским!»
На листовке стояла подпись: «Крымские партизаны».
Зоя слушала, как зачарованная. Она не выдержала и заплакала.
— Мы обе тогда плакали от радости, — вспоминала Лида. — У нас сразу исчезло гнетущее чувство одиночества.
Девушки быстро переписали по четыре экземпляра этой листовки и тут же пошли распространять ее по городу. Шесть листовок они роздали знакомым, одну подбросили в подъезд большого дома и одну наклеили на углу улиц Ново-Садовой и Севастопольской среди немецких объявлений и приказов.
Так началась их подпольная работа.
Лида Трофименко ежедневно встречалась с Хохловым и Женей Семняковым около немецкого репродуктора. Она привлекла к подпольной работе своих друзей-комсомольцев: Зою Рухадзе, Зою Жильцову, Шуру Цурюпа, [153] Владлена Батаева. Вокруг Хохлова и Долетова организовалась группа из девяти членов.
Комсомольцы-подпольщики очень тяжело переживали гибель семьи Долетовых. Ребята потеряли одного из лучших своих друзей, Николая, и своего любимого дядю Гришу. Кроме того, оборвалась их связь с партизанами, и они не могли больше слушать Москву.
Скоро Лиде и Борису пришлось пережить большое личное горе. Отец Лиды, квалифицированный слесарь, несмотря на неоднократные приказы немцев, не вышел на работу. 16 мая он был арестован по обвинению в саботаже и расстрелян. Отец же Бориса был схвачен немцами при падении Севастополя. Его пригнали в Симферополь и замучили в лагере военнопленных.
После расстрела отца Лида Трофименко решила переменить квартиру и вместе с матерью и сестрами перебралась на окраину города. Место было удобное, и ребята стали часто собираться у Лиды.
Общая обстановка в Крыму осложнилась. Немцы заняли Керчь, после длительной героической обороны пал Севастополь. С продвижением немецкой армии на Кавказ Крымский полуостров становился глубоким немецким тылом. Оккупанты усилили террор и бросили крупные силы в леса и горы Крыма, стремясь уничтожить партизан.
Условия работы в подполье день ото дня становились тяжелее. Потеряв связи с партизанами и возможность пользоваться радиоприемником Коли Долетова, ребята вынуждены были почти прекратить работу. Лишь изредка им удавалось окольными путями получить сводку Совинформбюро либо подобрать листовки, брошенные с нашего самолета. Они тогда переписывали их и распространяли среди населения. Но, конечно, такая работа не удовлетворяла их, и комсомольцы упорно искали связи с партизанами.
В апреле 1943 года Борис Хохлов встретил своего школьного товарища Семена Кусакина. Они учились вместе до девятого класса, а затем Сеня уехал в Севастополь, где поступил в судостроительный техникум. Отец его, коммунист, участвовал в обороне Крыма и впоследствии погиб в боях за Родину.
Сеня приехал в Симферополь, чтобы вывезти свою [154] больную мать в Севастополь, но не успел и застрял в городе.
В детстве Сеня был мягким и нежным ребенком, очень любил птиц и животных. Юношей он не утратил этих черт своего характера, но вместе с тем стал настойчивым, способным организатором. Борис показал мне фотографию Кусакина — очень волевое лицо, немного низкий, упрямый лоб, напряженные морщины между бровями, резко очерченные губы.
Очутившись в тылу врага, Кусакин поступил слесарем на авторемонтный завод в Симферополе, организовал вокруг себя молодых рабочих и всячески вредил немцам: портил приборы, материалы, выводил автомашины из строя.
И Борис и Сеня очень обрадовались встрече.
— Я думал, что ты эвакуировался с нашими из Севастополя, — сказал Борис.
— Хотел, но дело сорвалось из-за болезни мамы. А теперь, как видишь, я здесь работаю слесарем на заводе.
В тоне, которым были сказаны эти слова, в быстром, неявном взгляде Кусакина Борис почувствовал боль и обиду. Борис знал, что у Сени была мечта стать инженером-судостроителем. Немцы разрушили все его планы.
— Куда так рано? — спросил Кусакин.
— За город. Ночью наши летали, может быть листовки сбросили, — откровенно ответил Хохлов.
— Найдешь, не забудь меня, — подмигнул Сеня.
— Ладно. Приходи после работы.
В первый же выходной день Хохлов привел Сеню Кусакина к Лиде Трофименко и познакомил его с другими ребятами. Сеня рассказал, как он со своими товарищами по работе вредит немцам. Живой, общительный, он быстро вошел в семью подпольщиков и внес свежую струю в деятельность молодых патриотов. Сразу был поставлен вопрос о необходимости усиления подпольной работы. Прежде всего нужно было оформить комсомольскую подпольную организацию.
Через несколько дней на квартире Лиды скова собрались комсомольцы: Борис Хохлов, Владлен Батаев, Сеня Кусакин, Зоя Рухадзе, Зоя Жильцова, Шура Цурюпа и [155] Лида Трофименко. Жени Семнякова не было — он уехал в деревню за продуктами.
На столе появился чай, заиграл патефон. Все уселись вокруг стола, и Борис Хохлов открыл первое подпольное комсомольское собрание. Предстояло разрешить три основных вопроса: о руководстве организацией, об установлении связи с партизанами и об организации подпольной типографии.
Первое слово Борис дал Лиде, как секретарю комсомольской организации школы, где училось раньше большинство присутствующих.
— Я не могу теперь считать себя секретарем. В подпольной организации имеются комсомольцы и других школ, — сказала Лида. — Да и обстановка теперь другая. Мы должны стать боевым отрядом комсомола в тылу оккупантов. Нужно избрать боевого секретаря, слово которого было бы для всех нас законом.
Борис предложил избрать секретарем Кусакина. Все высказались за Сеню. Он начал было смущенно отказываться, но когда его единодушно избрали, сказал:
— Ну ладно, если я с сегодняшнего дня секретарь, то все должны меня слушаться и отвечать за порученное дело.
Помню, я задал Боре вопрос, почему первым секретарем подпольной организации комсомола выбрали Сеню Кусакина, а не его, хотя он с Долетовым были, собственно, ее первыми организаторами.
Боря был совершенно лишен чувства зависти и карьеризма. Он мне ответил:
— Видите ли, у меня есть большой недостаток: ребята говорят, что иногда бываю слишком мягким. Придумать, что и как лучше сделать, я могу. Сам все выполню, а требовать от других не умею. А Сеня — кремень. Если прикажет, уж будьте спокойны, добьется выполнения.
Установление связи с партизанами было самой трудной задачей, над решением которой молодежь, после гибели дяди Гриши, билась в течение целого года.
Этот вопрос стоял и на первом собрании. Выступила черноглазая, с пышными волосами девушка — Шура Цурюпа.
— Я думаю, что мой брат Володя имеет связь с лесом, [156] — сказала она. — Я пробовала об этом с ним говорить — он не признался. Подослала к нему Зою Жильцову, но тоже ничего не вышло.
— Он сказал мне, — подтвердила худенькая, болезненная Зоя Жильцова, — что Шура всегда что-нибудь выдумает.
— Листовки приносит, — продолжала Шура. — Откуда он их получает? С деревней связан, ездил недавно туда. Там у него какой-то моряк. Ясно, у Володи есть пути к лесу, и нам нужно это использовать.
— Вот что, ребята, — предложил Сеня. — Володю я знаю. Я с ним поговорю, и думаю, все будет в порядке.
Ребята предрешили вопрос о приеме Володи в члены организации и поручили Сене Кусакину вместе с Володей установить связь с партизанами.
Вопрос о создании подпольной типографии поднял тоже Борис Хохлов.
— В типографии у немцев, — сказал он, — работает мой старый приятель. Недавно я говорил с ним насчет того, как бы стянуть у немцев шрифт. Он согласился. А это такой парень: раз обещал — значит сделает.
— Очень хорошо! — сказал Сеня. — Действуй. Доставай шрифт и все необходимое для типографии. Помогать тебе будет Женя Семняков.
Борису дали двухнедельный срок.
Зоя Рухадзе говорила о политической учебе:
— Мы отстали от жизни. Нельзя зависеть от обстановки, мы должны расти как комсомольцы.
— Это правильно, — поддержал ее Сеня. — Фрицев нам нечего стесняться. Давайте продолжать изучать историю партии.
У Бориса сохранились «Краткий курс истории ВКП(б)» и Конституция. Решили заниматься в кружке под руководством Бориса.
Тут же был разрешен вопрос о привлечении в организацию новых членов. Кусакин сказал, что у него есть надежные ребята на авторемонтном заводе.
— Нужно, — добавил он, — и другим членам нашей организации собирать вокруг себя проверенную молодежь, но стараться меньше знакомить их друг с другом и не приводить на наши собрания.
— У меня есть один парень на Красной горке, — сказал [157] Борис Хохлов, — его тоже можно привлечь в наш актив.
— Кто такой? — поинтересовалась Лида.
— Толя Косухин. Я с ним связан. Иногда слушаю у него сводку Совинформбюро.
— Можно привлечь, если ты его хорошо знаешь, — заметил Кусакин.
Ребята разошлись с собрания довольные и с головой ушли в работу.
— Добыча типографии была нашей первой крупной победой, — с гордостью рассказывал мне Боря.
Получилось же это так.
Типография, где работал школьный приятель Хохлова, Ваня Нечипас, тщательно охранялась немцами. Русским рабочим немцы не доверяли. Кроме постоянной наружной вооруженной охраны и агентов гестапо, засланных в цех под видом подсобных рабочих, шеф типографии на ночь ставил охрану в наборном и печатном цехах, где находился нужный для подпольщиков шрифт.
Ваня был подсобным рабочим и не имел возможности сам достать шрифт из цеха. Он обратился к старому рабочему, наборщику Николаю Михайловичу Решетову, которого знал еще до войны. Решетов недавно прочел ему свои стихи. Потом они стали известны всем ребятам:
Скоро немцы побегут —Ваня отыскал Николая Михайловича в типографии и спросил, знает ли он Хохлова.
— Ну как же не знать! — ответил тот. — Он ведь печатник, был у нас секретарем парторганизации, а потом стал заместителем наркома местной промышленности.
Ваня передал Решетову просьбу Бориса, сына Хохлова.
Они беседовали возле печатной машины, на талере [158] стоял набор для печати. Решетов ковырялся в наборе, чтобы отвлечь от себя внимание немецких надсмотрщиков.
Ваня начертил пальцем на свободном месте талера размер листовки.
Решетов просил сказать Хохлову, что шрифт обязательно будет. И сейчас же после разговора с Ваней начал действовать. Он нашел целую текстовую страничку нужного размера, стал подсчитывать, сколько надо литер на листовку. Сосчитал самую ходовую букву «о». Литер «о» нужно было приблизительно сто пятьдесят штук. Сколько же нужно всего? В алфавите тридцать с лишним букв. Значит, примерно три тысячи литер. Но это же не меньше недели таскать!
Решетов хотел вынести весь шрифт сразу. Взять в наборном цехе готовую текстовую сверстанную страничку, завернуть в бумагу и попробовать пронести как книгу. Но днем это было совершенно невозможно. Помог случай. Шефу потребовался в ночную смену рабочий для набора театральных билетов. Решетов пошел к начальнику производства и попросился в ночную смену: днем надо кое-что сделать по дому.
В первую же ночь он произвел разведку. В одном месте заметил сверстанные страницы, набранные новым, светлым книжным шрифтом. Как раз то, что надо. Он решил, взять не одну, а целых две странички. Но две странички весят приблизительно шесть-семь килограммов. Как ни маскируй, нести этот груз очень опасно, могут обратить внимание.
Но Решетов знал, что заказчиков, идущих в контору, охранники не останавливают. И он решил привлечь к этому делу свою жену.
Они условились, что жена рано утром пойдет с кошолкой на базар, купит овощей и придет в типографию. Она поднимется по лестнице, ведущей в контору, и будет его ждать.
Ночью Николай Михайлович удачно завернул в бумагу первую страничку набора и понес подмышкой, как книгу, к своему рабочему месту в нижний этаж. Страничка тяжелая, пришлось незаметно поддерживать ее рукой. Немецкий ставленник технорук Попов на ходу спросил Решетова: [159]
— Работаешь ночью?
— Да, ночью. — Решетов не спеша прошел мимо него.
Технорук ничего не заметил. Решетов спустился вниз и спрятал шрифт. Подождав, пока Попов уйдет из цеха, он снова поднялся наверх. Только взялся за вторую страничку, в ноги ткнулась собака, которую немцы, живущие при типографии, ночью выпускали проветриться прямо в цех. Но к типографским рабочим «Полинка» привыкла и их не кусала. Потом в коридоре скрипнула дверь, и собака убежала.
Все затихло. Решетов перенес и вторую страничку. Оба набора он завернул в бумагу, перевязал веревкой и спрятал.
Когда начали собираться рабочие утренней смены, Решетова уже ждала в коридоре жена. Он нес свой тяжелый груз на виду у всех, стараясь держаться как можно свободнее и прямее. Выбрав минуту, когда в коридоре никого не было, Решетов положил на дно корзинки сверток, прикрыл его сверху пучками овощей и проводил жену до лестницы, следя, как она пройдет мимо сторожей.
Навстречу, стуча коваными сапогами, поднимались немцы за своей газетой «Дер кампф». Жена осторожно посторонилась, давая им дорогу, благополучно спустилась вниз и вышла на улицу.
Через час после того, как жена ушла из типографии, Николай Михайлович прибежал домой.
— Где шрифт? — спросил он.
— В сарае, засыпала углем.
Была бессонная и нервная ночь, но спать не хотелось. «Надо скорее обрадовать Ваню и его друзей», думал Решетов. Он побежал в типографию.
— Подарок тебе готов, и на две листовки, — шепнул он Ване.
Тот благодарно улыбнулся. Ровно в четыре часа после работы Ваня должен был ждать Николая Михайловича на углу улиц Субхи и Севастопольской, возле базара.
Утомленный, но довольный Николай Михайлович вернулся домой, прилег и вскоре уснул. Когда проснулся, было уже около четырех часов. Он побежал в сарай, достал драгоценный сверток, очистил его от угольной [160] пыли, завернул в старый черный платок и понес к назначенному месту.
— Дядя Коля, — сказал Ваня, — я хочу вас познакомить с одним товарищем — с Борей Хохловым.
— Знакомиться будем потом, когда придут наши, — ответил дядя Коля, — а пока я знаю только тебя.
И они разошлись в разные стороны.
В тот же день Ваня передал шрифт ребятам.
— Дядя Коля, между прочим, и по этому поводу стихи написал, — улыбнулся Боря.
Он быстро шел и сеял на ходуПозднее я узнал, почему Боря так интересовался поэтическим творчеством Решетова: он сам писал стихи.
Возник вопрос, где установить подпольную типографию. Самым подходящим местом был дом Анатолия на окраине города с большим изолированным двором и садом. Шрифт был перенесен, и Толя вместе с Борей и Женей Семняковым энергично принялись за оборудование примитивной подпольной типографии, получая от Николая Михайловича и Вани необходимые принадлежности.
Слушая рассказ ребят о том, как им удалось установить связь с партизанами, я восхищался их мужеством и изобретательностью.
В то время как Боря, Толя и Женя занимались оборудованием подпольной типографии, Сеня Кусакин несколько раз виделся с Володей Цурюпой, и они обдумывали план установления связи с партизанами. Они вполне доверились друг другу.
Володю, как и всю молодежь, должны были угнать в Германию. Он вынужден был поступить пожарником в городскую пожарную команду. Парень он был энергичный, настойчивый, прямой. Несмотря на сдержанность и умение маскироваться, он временами решительно не мог скрыть своего отношения к оккупантам. За непокорность начальству не раз получал он дисциплинарные [161] взыскания и отсиживал по нескольку суток на гауптвахте.
Встретившись с Сеней у себя на квартире (Школьная, 10), он понял, что тот по-настоящему подходит к вопросу установления связи с партизанами. «С этим парнем, — рассказывал потом он Борису Хохлову, — у нас обязательно выйдет дело. Я решил быть с ним откровенным и сказал Сене, что связи с партизанами я сам не имею, но ищу ее».
— В деревне Бештерек есть моя родственница, Женя Островская, — сказал Володя Сене, — оставленная здесь партией для подпольной работы. Она связана с моряком-черноморцем Гришей Гузием. Он парень боевой, смекалистый и хочет уйти в лес. Его можно использовать. Надо суметь к нему подойти. Парень с характером, горячий, может нам не поверить, скажет «мальчишки». Нужно что-то придумать. Я недавно был у Жени и сказал ей, что связан с подпольной организацией, во главе которой стоит Ковалев, а я его связной. Ковалева и всю эту историю с подпольной организацией я сам придумал, чтобы Женя и Гриша мне поверили, и они поверили. Давай этой линии держаться.
Володя боялся, что Сеня может его осудить за такую выдумку, но тот похвалил его:
— Молодец, Володя, здорово придумал! Все это, конечно, останется между нами. Даю тебе честное комсомольское слово.
Володя ободрился и откровенно рассказал Сене свои замысел:
— За Гришей стал поглядывать староста. Ему нужно скорее убраться оттуда. Женя просила переговорить с Ковалевым об отправке его в лес. Она тоже хочет уйти с ним. Я сказал Жене, что в выходной день приеду, к ней с ответом от Ковалева. Предупредил, что если сам не смогу приехать, пришлю другого, и дал ей пароль. Возьми мой велосипед и поезжай к ней сам, познакомишься.
— С удовольствием! — ответил Сеня. — Что сказать ей?
— Скажи, что Ковалев согласен на отправку их обоих в лес и чтобы они пришли ко мне на квартиру для окончательного решения этого вопроса. [162]
— А если будет расспрашивать, — добавил Сеня, — скажу, что мне поручено передать только этот приказ Ковалева и больше ничего не знаю.
— Правильно, — согласился Володя. — Имей в виду, она тебя будет расспрашивать о Ковалеве. Они хотят его видеть сами, а я маневрирую. Скажи, что ты с Ковалевым сам не связан и не знаешь его. Указание его получил через меня.
— Есть! — Сеня довольно улыбнулся. — Чтобы это дело не тянулось, я сделаю так: в субботу «заболею», на работу не пойду, и все обделаем.
В пятницу Сеня нагнал себе температуру, получил справку от врача о болезни и в субботу утром на велосипеде отправился в Бештерек.
Женя Островская вначале отнеслась к Сене с недоверием. Он сказал ей пароль, она ответила. Он пояснил ей, что Цурюпа упал с лестницы, сильно ушибся и прислал его сказать ей, чтобы в воскресенье обязательно была с Гришей в городе у него на квартире по известному ей делу. На ее расспросы, знает ли он еще кого-нибудь из подпольщиков, кроме Цурюпы, он ответил уклончиво и, попрощавшись, уехал.
В воскресенье, 13 июня, Женя и Гриша пришли в город к Цурюпе на квартиру. Гриша заявил, что ему в деревню уже возвращаться нельзя и нужно поскорее организовать отправку его в лес.
— О нем староста уже коменданту донес, — пояснила Женя.
— Хорошо, — сказал Володя, — вы посидите здесь, а я пойду к Ковалеву.
— Только имейте в виду, — предупредил Гриша, — нам на дорогу нужны два пистолета, гранаты, компас и карта.
— Постараемся достать, — твердо ответил Володя.
Выйдя из дому., он направился к Лиде Трофименко.
— Надо сейчас же вызвать ко мне Сеню и Бориса, — сказал он ей взволнованно.
— Как же их вызвать, — ответила Лида, — когда их нет в городе? Вчера Борис мне сказал, что они рано утром уйдут за дровами.
— Не может быть! — упрямо сказал Володя. — Сеня обязательно должен быть здесь. Ведь Женя пришла с [163] моряком. Надо договориться об уходе в лес и достать оружие.
— Но что же делать? — упавшим голосом говорила Лида. — Они ушли. В городе сейчас может быть только Толя.
— Зови Толю. Может быть, он поможет достать оружие. Знаешь, где он живет?
— Не знаю, но, может быть, найду.
— Беги скорей! Приведи его сюда, ждать буду. Даю времени полчаса.
Лида, наспех одевшись, побежала на Красную горку, до которой от ее квартиры было километра три. По дороге она встретила Зою Жильцову.
— Куда так спешишь? — спросила та.
— По делу, пойдем вместе.
Зоя охотно согласилась, но она была больна, задыхалась и еле поспевала за Лидой. На Красной горке они начали расспрашивать у встречной молодежи, где живет Толя, который учится в первой школе.
Один парень указал им дом Косухина и, уходя, добавил:
— Не знаю, этот ли Толя вам нужен или другой.
Войдя в калитку, девушки увидели в саду Толю, который после принятия его в члены организации неоднократно бывал на квартире у Лиды.
— Тебя сейчас же зовет Володя, — сказала Лида. — Есть важное дело, а времени всего полчаса.
Тот быстро оделся, и они пошли на квартиру к Лиде. Шли быстро. Зоя совсем обессилела и отстала. По дороге неожиданно встретили Бориса и Сеню.
— Вы здесь? — сказала Лида. — Я думала, что вы ушли за дровами.
— Мы уговорили мамаш отложить поиски дров, — смеясь, ответил Сеня. — В чем дело?
— Пришла Женя с моряком и ждет вас у Волоаи.
— Очень хорошо! — встрепенулся Сеня. — Я их ожидал немножко попозже. А Володя где?
— Он у меня на квартире.
— Скажи ему, что мы пошли к нему домой, пусть и он скорее идет.
Когда Лида сообщила Володе, что нашла Бориса и [164] Сеню, тот бросился догонять их. Около своего дома он нагнал и предупредил Сеню:
— Моряк готов итти в лес, даже торопит. Требует дать ему оружие, компас и карту.
— Скажи — будет, — ответил Сеня. — Что-нибудь разыщем.
Они вошли в дом. Володя познакомил Гришу и Женю с Борисом и Толей как с членами подпольной организации.
Гриша изложил ребятам свой план ухода в лес и предложил, чтобы Борис и Толя пошли вместе с ним от подпольной организации.
— Я согласен! — радостно проговорил Боря.
— Я тоже, — поддержал его Толя.
— И хорошо! — сказал Гриша. — Давайте оружие, и завтра к вечеру тронемся в путь.
Сеня переглянулся с Володей. Кто именно из них пойдет в лес, они еще не решили. Нужно было посоветоваться. Володя это понял и сказал Грише:
— Я должен переговорить с Ковалевым, кому он разрешит из нас пойти на связь.
— Пойди узнай! — нетерпеливо заметил Гриша.
— Я смогу увидеть его только завтра, — ответил Володя.
— Надо скорей решать. Я хочу с ним сам повидаться.
— Ты, Гриша, не горячись, — сказала Женя. — Завтра мы никак не сможем уйти в лес. Нужно нам следы свои из деревни замести. Мне говорили, что в городе имеются курсы переводчиков. Я хочу оформиться там и сказать своим, что поступила на курсы и буду жить в городе.
— Делай, только скорей... Мне-то все равно показываться в деревню больше нельзя.
— А для меня это имеет значение, — сказала Женя: — исчезну из деревни — родных начнут преследовать.
Сеня, Борис и Толя пошли домой. Уходя, Сеня предупредил Володю, чтобы он на другой день вечером пришел к Салгиру окончательно договориться, как действовать дальше.
По дороге Толя спросил у Сени, кто такой этот Гриша-моряк.
— А что?
— Странный он какой-то. — Толя нахмурился. — [165] С тобой говорит, а сам смотрит вниз и все чего-то спешит. Не провокатор ли он?
— Ну, что ты выдумал! — оборвал его Сеня. — Парень проверенный, его Володя хорошо знает.
— Чего-то он не нравится мне, не засыпаться бы.
— Чепуха, я ему вполне верю.
На другой день вечером Сеня зашел за Лидой, и они вместе пошли на свидание с Володей. Встретились у Феодосийского моста и пошли по берегу реки. Сеня сказал Володе:
— С Гришей я пойду сам. Бориса отпустить нельзя — он должен закончить с типографией, а Толя итти с Гришей не хочет, не доверяет ему.
— Хорошо, — ответил Володя, — так и скажу Грише, что Ковалев разрешил итти только тебе, Грише и Жене. Остальные должны остаться здесь. А где возьмем оружие?
— Все время ломаю голову! — ответил с горечью Сеня. — Ничего не придумаю.
— Вот положение, чорт возьми! Наш моряк может заартачиться и сорвать все дело.
Ребята задумались.
— Знаешь что? — сказал Сеня. — Пойдем домой. За ночь что-нибудь придумаем.
На другой день рано утром Сеня побежал на вокзал и там на свалке разного хлама нашел две гранаты, а несколько запальников. Дома их пообчистил, привел в порядок и передал Володе — для моряка.
Гриша, осмотрев гранаты, нашел их неисправными, но махнул рукой:
— Ладно, как-нибудь дойдем. Скажи, чтобы собирался Сеня. Нечего тут дальше околачиваться.
Женя быстро оформилась на курсах переводчиков, получила соответствующую справку и отправилась в деревню, чтобы поставить в известность своих родителей и старосту о том, что перебирается в город на учебу. Через два дня она вернулась в Симферополь, готовая к походу.
19 июня Гриша, Женя и Сеня отправились в лес на связь с партизанами.
Сеня не хотел волновать мать и вместе с Борисом придумал, как скрыть от нее уход в лес. Он написал [166] письмо матери, в котором сообщил, что он женился и уехал на Украину. Пусть она так сообщит на завод.
День 8 июля стал праздником для комсомольской подпольной организации. В этот день вышла первая долгожданная листовка, написанная, набранная и напечатанная Борей, Толей и Женей.
Это было обращение к населению города Симферополя с призывом не выполнять приказа немецкого командования о мобилизации населения, а укрываться и уходить в лес.
«Помните, что вы русские люди, — говорилось в листовке, — а русские люди никогда не предавали своей Родины». Заканчивалась листовка лозунгом: «Смерть немецким оккупантам!»
Эта маленькая листовка нелегко досталась ребятам. Техника вновь созданной типографии была крайне примитивна. На алюминиевую дощечку ставился текст, набор связывался шпагатом, затем кто-нибудь из ребят придерживал набор, другой пальцем намазывал его типографской краской, а третий, наложив бумагу, проводил по ней валиком от фотоаппарата. Печатать так, особенно без навыка, было очень трудно. Поэтому приготовили всего лишь около ста двадцати экземпляров, которые ребята быстро распространили по городу.
В тот же день рано утром к Лиде в окно кто-то постучал.
Лида подняла занавеску и увидела Сеню с большой торбой за спиной. Он вернулся из леса в совершенно разбитых ботинках, усталый и больной, с высокой температурой. Его сейчас же уложили в постель. Торбу, набитую советской литературой, Лида спрятала на чердаке.
— Сходи-ка, Лида, к Борису и Толе и скажи, чтобы пришли ко мне. Больше никому не говори, что я вернулся, — сказал Кусакин.
По дороге на работу Лида зашла к Борису, который еще спал.
— Как тебе не стыдно, — сказала она, — ты еще спишь! Хочешь, скажу новость?
— Что случилось?
— Вернулся Сеня и просил, чтобы ты зашел. [167]
Борис обрадованно вскочил. Долгое отсутствие Сени уже начало его беспокоить.
Когда вечером Лида вернулась домой, там уже сидели Борис, Толя и Женя. Затем пришли Жильцова и Рухадзе.
Ребята достали с чердака литературу: газеты «Красный Крым», «Комсомольская правда», брошюру «Каким должен быть комсомолец на оккупированной территории», листовку «Ко всем комсомольцам временно оккупированной территории» и сборник о зверствах немцев в Керчи.
Литературу распределили между собой для распространения. Поделившись с товарищами своими впечатлениями о жизни партизан, Сеня добавил:
— У меня есть одно задание подпольного центра помимо нашей организации, которое я должен выполнить в первую очередь.
— А что же, о нашей работе, — спросил Женя, — разве тебе ничего не говорили? Ты же пошел от нашей организации.
— Как не говорили! Дали все указания. Об этом я вам расскажу подробно, но не сейчас, а перед уходом обратно в лес.
— Разве ты опять идешь?
— Должен доложить подпольному центру о выполнении задания. Да и вообще мне в городе оставаться нельзя, поскольку все соседи знают, что я уехал на Украину.
— Между прочим, — сказала Лида, — мама твоя не вериг, что ты от нее сбежал, и все допытывается, где ты.
— Надо обязательно с ней повидаться и успокоить, — заволновался Сеня. — Где бы только с ней встретиться? Я не хочу, чтобы она знала, что я живу здесь.
— Можно у меня, — предложил Толя.
— Хорошо. Как только поправлюсь, непременно устроим свидание...
Ребята видели, что ему очень нездоровится, и ушли, захватив литературу.
Сеня предупредил: пока он в городе, литературу распространять не нужно.
Через два дня Сене стало лучше, и он вышел из дому на выполнение задания подпольного центра.
С матерью он ежедневно встречался у Толи. [168]
— Мама, я скоро опять уйду в лес. Ты обо мне не беспокойся, там люди свои, — успокаивал он ее.
А она, плача от радости, что сын нашелся и попрежнему нежно и заботливо к ней относится, просила его об одном: «Только будь осторожен».
13 июля утром Сеня сказал Лиде:
— Иду на выполнение последнего задания. В десять часов у меня должно быть свидание с одним человеком, пришедшим со мной из леса. Условимся, когда уходить. В два часа собери сюда ребят, поговорим о работе нашей организации.
К условленному часу ребята собрались у Лиды и с нетерпением ожидали Сеню. Сначала ребята шутили, что Сеня, мол, сбежал в ботинках отца Лиды, которые дала ему ее мать. Потом замолчали. Они ждали до комендантского часа. Потом разошлись, подавленные тяжелым предчувствием.
Не явился Сеня и на свидание с матерью. Проплакав всю ночь, она сразу осунулась и постарела. С утра начала бродить по городу в надежде где-нибудь увидеть сына. Лишь в конце дня до нее дошел слух, что кто-то видел его во дворе гестапо. Она отправилась туда. Там с ней обошлись грубо и ничего не сказали.
Прошло несколько дней.
Скитаясь в бесплодных поисках, она познакомилась с другими несчастными матерями. Те посоветовали обратиться к главной переводчице гестапо, которая за взятку может все сделать.
Переводчица сказала, что Сеня арестован как партизан, и добавила, что можно устроить его освобождение, но для этого требуется не меньше двадцати тысяч рублей.
С помощью ребят мать собрала деньги.
— Идите домой и ждите сына, — обнадежила ее переводчица.
А на другой день вместо сына явились гестаповцы и арестовали Кусакину. В тюрьме ее продержали сорок девять суток, много раз допрашивали, избивали, но, ничего не добившись, отпустили.
Выходя из тюрьмы, она встретилась с переводчицей и спросила:
— Где же мой сын? [169]
— Не ищите его, — с ехидством ответила та. — Вашего сына отправили в далекий лагерь.
Мать поняла, что этот «далекий лагерь» — могила.
С арестом Сени комсомольская организация лишилась своего отважного и способного руководителя. Сеня знал всех ребят и местонахождение типографии. Но ребята были уверены, что Сеня не проявит малодушия. И они не ошиблись! Сеня погиб, не выдав никого из товарищей.
Гибель Сени не приостановила работу подпольной организации. Типография сохранилась, скоро комсомольцы собрали радиоприемник и начали регулярно принимать сводки Совинформбюро.
6 августа они отпечатали вторую листовку с приказом товарища Сталина о взятии Красной Армией Орла и Белгорода, а 8 сентября была выпущена третья листовка под названием «Вести с Родины» — о ходе военных действий за десять дней. Листовка вышла с аншлагом «Донбасс наш» и принесла населению радостную весть о том, что Красная Армия полностью очистила Донецкий бассейн от оккупантов.
С этого времени молодые подпольщики регулярно два-три раза в месяц выпускали «Вести с Родины» в количестве трехсот — четырехсот экземпляров и распространяли их по городу среди населения.
В тяжелом положении очутился Володя Цурюпа. Среди ребят распространился слух, что Кусакина предал партизан Гриша, с которым он пришел из леса и на свидание с которым ушел из квартиры Лиды и больше не вернулся.
Ребята были уверены, что этот предатель — Гриша Гузий, моряк, с которым свел их Володя, и стали обвинять его, что он связал их с провокатором.
Володя был убежден в честности Жени Островской и Гриши Гузия и всячески доказывал это товарищам, но те не верили ему, особенно Толя Косухин, который сразу отнесся к Грише Гузию с недоверием и не пошел с ним в лес.
Обстановка для Володи сложилась настолько тяжелой, что он решил выйти из организации и уйти в лес к партизанам.
И вдруг 3 сентября на квартиру Марии Лазоркиной [170] (улица Айвазовского, 2) пришли из леса Гриша Гузий и Женя Островская и принесли с собой много литературы и магнитные мины для диверсий. Они вызвали к себе Володю.
— Сеня арестован, — сказал он им.
— Знаю, — ответил Гриша. — В лесу об этом известно. А подробности его ареста выяснены?
— Нет. Известно только, что он из леса пришел с каким-то Гришей, пошел на свидание с ним и попал в гестапо. Каким это образом случилось, неизвестно. Считают, что этот Гриша его и предал. Ребята думают, что тот Гриша — это ты, и меня обвиняют, что связал их с провокатором.
— Понятно, в чем дело, — заметила Женя. — Сеня был послан в город вместе с Гришей Кольцовым. Очевидно, ребята его путают с тобой, Гриша.
Лицо Володи просветлело. Теперь мучительная загадка разрешена, и связь с лесом снова восстановлена.
— По заданию подпольного центра, — сказал Гриша, — мы пришли на связь с Ковалевым. Где он?
Володя смутился. Неожиданный вопрос Гриши застал его врасплох.
— Что-нибудь случилось? — спросила Женя, заметив его растерянность.
— Да, случилось несчастье, — быстро сообразив, ответил Володя. — Товарищ Ковалев пять дней назад погиб.
— Как так?! — вскрикнул Гриша.
— Его гестаповцы хотели арестовать на улице. Он начал отстреливаться и был убит.
У Гриши и Жени не возникло никаких сомнений в правдивости сообщения Володи о гибели неизвестного им Ковалева.
— Печально, — сказала Женя, — с руководителями вам не везет.
— Кто же теперь руководит вами? — спросил Гриша.
— Определенного руководителя нет. Но главными у нас можно считать Хохлова, Семнякова и Косухина.
— Позови сюда Хохлова и Косухина, — сказал Гриша.
Володя побежал к Лиде.
— Видишь, я прав, что ты скажешь? [171]
— Что такое?
— Вот вы подозревали Гришу Гузия в предательстве, а он пришел с заданием из леса и принес много литературы и мины.
— Правда? — воскликнула Лида обрадованно.
— Сейчас был у него. С Женей пришел. Скажи об этом Боре и Толе, он хочет с ними повидаться.
Володя сказал ей, куда должны явиться ребята, и пошел на работу.
Когда Толя и Боря услышали от Лиды, что Гриша пришел из леса и вызывает их к себе, они решили сначала проверить его.
Они знали одну девушку-комсомолку, которая видела того Гришу, с которым пришел из леса Сеня Кусакин.
Позвали ее, чтобы она убедилась, тот ли самый Гриша. На квартиру Лазоркиных они не пошли и назначили место встречи с Гузием на улице города. На явку пришла и эта девушка. Увидев Гришу Гузия, она сказала Толе:
— Не тот. С Сеней приходил косой и совершенно не такой.
Сомнения у ребят рассеялись, и они вместе с Гришей пошли на квартиру Лазоркиных.
От имени подпольного центра Гриша Гузий назначил Бориса секретарем комсомольской подпольной организации, а Толю — его помощником по диверсионной работе.
Теперь, по заданию подпольного центра, ребята должны были помимо агитационно-пропагандистской работы организовать диверсии. В поисках подходящих ребят Борис натолкнулся на комсомольца Васю Бабия.
Вася Бабий был комсоргом десятого класса средней школы № 1. Он, как и его друзья по школе Вова Енджияк, Анатолий Басс и многие другие, не успел эвакуироваться из города. Они было решили уйти в партизаны. Вася Бабий набрал много патронов, гранат и припрятал их в сарае. Вова Енджияк сберег у себя в саду несколько винтовок. Им помогали Петя Бражников, Митя Скляров, Вася Алтухов.
В январе 1942 года они сделали первую попытку найти партизан. Петя Бражников, Митя Скляров и Вася Алтухов дошли до горы Чатырдаг и углубились в лес. Стоял сильный мороз, выпал глубокий снег. Несколько дней [172] ребята блуждали по лесу и вернулись в город ни с чем — партизан они не нашли.
Весной 1943 года ребята предприняли вторую попытку связаться с партизанами. Теперь пошел уже сам Вася Бабий. Зашли в Зуйские леса, понапрасну блуждали три дня и опять вернулись в город.
Чтобы спастись от угона в Германию, Вася Бабий устроился грузчиком на угольный склад при железнодорожном депо. Анатолий Басс стал работать чернорабочим в авторемонтной мастерской. Митя Скляров поступил рабочим на мельницу № 2. На мельнице он то и дело портил дизель: то наденет старые кольца на поршень, то поломает какую-нибудь деталь. В результате мельница больше стояла в ремонте, чем работала.
В авторемонтной мастерской ребята разбили шлифовальный камень и привели в негодность ценный американский станок для шлифовки коленчатых валов. Из разобранных мотоциклов они похищали детали, без которых нельзя было собрать машины. Вася Бабий, работая на железной дороге, однажды неправильно перевел стрелку, и паровоз сошел с рельсов.
Чтобы не работать на немцев, ребята часто «болели»: рубили зубилом, жгли или травили кислотой руки и потом гуляли неделями.
— Мы уже позднее узнали, что у них из оружия кое-что припасено, — рассказывал Боря. — Сначала Вася отнесся к нам с большим недоверием. «Пока, — говорит, — вы меня не познакомите с человеком из леса, я с вами объединяться не буду и фамилий ребят не назову».
Переговоры длились довольно долго. Вася был неумолим и требовал «человека из леса», живого доказательства, что он имеет дело с «серьезной подпольной организацией».
— Хорошо! — догадался Борис. — Если ты так настаиваешь, выделяй своего представителя, и мы его отправим в лес вместе с уполномоченным подпольного центра, который на-днях будет здесь. А пока мы можем дать тебе магнитные мины.
Соблазн получить магнитную мину был настолько велик, что Бабий не устоял. Он взял мину к вместе со своими товарищами, Вовой Енджияком и Анатолием Бассом, решил, не откладывая, ее испробовать. [173]
Вова Енджияк работал слесарем в Симферопольском депо. Он знал, что за вокзалом на нефтебазе хранится горючее. Ребята решили это горючее взорвать.
— Сколько разговору было! — с восторгом вспоминал Борис. — Как же, первая диверсия. А вы послушайте, что это была за диверсия!
8 сентября вечером Бабий, Енджияк и Басе пошли на нефтебазу без оружия, так как ни одного пистолета у них еще не было.
Когда подошли к нефтебазе, Бабий поставил Басса на страже и передал ему документы свои и Вовы. Вместе с Енджияком они перелезли через забор, поползли к бочкам с горючим. Показалась луна. Каждую минуту ребят мог заметить часовой из будки. Они заложили мину и благополучно вернулись домой. Взрыв произошел под утро. Но в бочках оказался керосин. Пожара не случилось. Только взрывом раскидало и порвало несколько бочек. Конечно, ребятам было очень обидно. Но все-таки они прошли опасное испытание и получили первое боевое крещение.
С организацией диверсионной работы перед молодыми диверсантами встал ряд новых вопросов. На операции нужно было ходить ночью, то есть в те часы, когда хождение по городу запрещалось. Военные склады, в особенности с боеприпасами и горючим, немцами тщательно охранялись, и подобраться к ним «наобум» было очень рискованно. Под видом немецких патрулей можно и ночью ходить по городу. Но для этого нужны немецкая форма, ночные пароли, оружие.
Ничего этого у ребят еще не было. Припрятанные Васей Бабием гранаты и патроны он не мог использовать, так как дом заняла немецкая часть и пробраться в сарай было уже невозможно.
Винтовки же, которые Вова Енджияк спрятал у себя в саду, от сырости проржавели и пришли в негодность.
Однажды Енджияк заметил на вокзале кучу поломанного оружия и решил выбрать оттуда все, что может быть использовано для диверсионной работы. Вместе с Анатолием Бассом, Митей Скляровым и Петей Бражниковым он энергично взялся за дело и все, что возможно, перетащил к себе домой. Таскали и вечерами и днем. Мелкие [174] части от оружия и патроны прятали по карманам, а стволы, ложи — под пальто и проносили мимо немцев.
У Енджияк во дворе в сарае ребята делали из винтовок обрезы, прилаживали к стволам маленькое удобное ложе, чистили, смазывали оружие и прятали его, или, говоря языком партизан, базировали в хранившемся на огороде железном ящике, который они специально для этого и сделали.
Но с обрезами не всегда было удобно ходить на операции. Требовались еще пистолеты, которых у них совсем не было. По указанию Бабия, Василий Алтухов поступил в полицию. Пользуясь своим положением, он купил несколько пистолетов у румынских солдат, якобы для полиции, на деньги, которые были собраны молодыми подпольщиками. Он же узнавал в полиции ночные пароля, которые помогала диверсантам пробираться ночью на боевые операции.
Смелости, упорства и изобретательности у молодых диверсантов было много. Требовалось правильное руководство их действиями и снабжение взрывчатыми материалами.
Это и было сделано областным подпольным центром через своих отважных связных — Гришу Гузия и Женю Островскую.
22 сентября, когда Гриша и Женя снова пришли в город, Гриша побывал в доме Толи, ознакомился с подпольной типографией и ее хранением.
Он застал Толю, Бориса и Женю Семнякова как раз за печатанием очередной листовки «Вести с Родины». Работа велась в комнате Толи, рядом с которой жил немецкий офицер, поставленный к ним на квартиру немецким комендантом.
Это было очень рискованно и ставило типографию и ребят под угрозу провала. Гриша дал указания найти для типографии более надежное место.
Уходя в лес, он взял с собой Володю Цурюпу. После тяжелых переживаний в связи с обвинением в легкомыслии Цурюпа решил уйти к партизанам совсем. Толя пошел с Гузяем как представитель молодежной организации, чтобы получить от подпольного центра нужные указания и батареи для радиоприемника.
Пока Толя ходил в лес, Борис и Женя выпустили пятую [175] листовку «Вести с Родины», где говорилось, что «На Кубани наши войска, успешно развивая наступление, заняли много населенных пунктов, в том числе Анапу и Темрюк». Там же сообщалось о занятии нашими войсками Смоленска, Полтавы, Чернигова и многих других городов и населенных пунктов. На многих участках фронта наши части подошли к Днепру, и фронт приближался к Крыму.
Толя пробыл в лесу семь дней и 4 октября благополучно вернулся в город.
Хорошо помня печальную историю с Сеней Кусакиным, Боря Хохлов решил немедленно созвать совещание актива, на котором Толя должен доложить о результатах своего похода в лес.
На этом совещании присутствовали, кроме Бори, Толи и Жени, руководители групп: Вася Бабий, Лида Трофименко, Зоя Жильцова.
Всех интересовал вопрос, как их представителя приняли партизаны и какие инструкции он получил для подпольной организации. Толя рассказал, что его в лесу приняли хорошо и похвалили за листовки «Вести с Родины». Он получил от подпольного центра типографский станок, батареи для радиоприемника, взрывчатку для диверсий и ему лично Луговой подарил пистолет.
Одну магнитную мину Толя принес с собой на собрание и показал ребятам вместе с пистолетом, как вещественное доказательство непосредственной связи со штабом партизан.
Он получил указание оформить комсомольскую организацию. Для этого нужно избрать комитет и утвердить руководителей групп. Ребята получили из леса брошюру о героях-комсомольцах Краснодона. Толя предложил построить работу своей организации по типу краснодонцев. И поскольку именно он, Толя, теперь лично связан с подпольным центром, то командиром организации надлежит утвердить его, а Бориса Хохлова — комиссаром и секретарем комсомольской организации. Со всеми этими предложениями Толи ребята согласились.
В комитет вошли все присутствовавшие на данном совещании. Борису Хохлову поручено было написать и отпечатать в типографии текст клятвы и оформить всех членов подпольной организации. [176]
Среди подпольщиков были и не члены комсомола. Решено было эту внесоюзную молодежь принять в комсомол по рекомендации руководителя данной группы.
На этом собрание актива и закончилось.
Трофименко с Зоей Жильцовой пошли распространять по городу листовки, полученные ими от Бориса, а Вася Бабий, получив от Толи магнитную мину, решил тут же ее испробовать на вражеском объекте.
— На Битакской улице имеется склад с бензином, — сказал он. — Можно взорвать его.
Ребята согласились.
И прямо с собрания Вася Бабий, Толя и Женя Семняков пошли на выполнение боевой операции.
По дороге встретили «Павлика» и тоже захватили его с собой.
Было темно. До запрещения хождения по городу оставалось еще около часа. Ребята подошли к складу на Битакской улице, огороженному забором. На улице никого не было, «Павлик» и Женя остались около склада и должны были подавать сигнал, если будет опасность, а Вася с Толей Косухиным перелезли через забор, поползли к штабелю с горючим, заложили мину и благополучно вернулись обратно.
На другой день утром на складе произошел взрыв и начался пожар. Сгорело тридцать бочек с бензином и три машины.