Нам помогал народ
Работа в штабе дивизии меня вполне удовлетворяла, и все же через полгода, когда мне предложили другую, я дал согласие на перевод. Так я стал командиром стрелкового полка.
Городок{5}, в котором располагался штаб и отдельные подразделения полка, утопал в зелени. Узкие улочки, мощенные камнем, дома со стрельчатыми черепичными крышами напоминали мне город, где я служил раньше.
— У нас только трубы пониже да дым пожиже! — улыбнулся заместитель командира полка майор Александр Петрович Артеменко, первым встретивший меня. Он же представил мне и некоторых офицеров, находившихся тогда в штабе (с остальными я знакомился сам в процессе службы), ввел в курс дел.
Несколько дней мы ездили по селам, деревням и хуторам, побывали во всех подразделениях полка. По дороге я пытливо осматривал совершенно незнакомые мне места и оценивал их с военной точки зрения.
Местность была сильно расчленена реками на отдельные возвышенности с крутыми уступами и обрывами. На каждом шагу — болота и торфяники. В дождливую погоду (а бог не обидел эти места осадками, я сам убедился в этом за время поездки) дороги сплошь и рядом становились [172] непроезжими, особенно для автомашин. Тут и там раскиданы пруды (майор Артеменко сообщил, что они богаты рыбой и водоплавающей птицей), леса и перелески с могучими дубами и буками.
Бандиты, хорошо знавшие местность, умело использовали ее в своих целях. Едешь и видишь: на высотках маячат люди. Кто они? Вроде бы пасут скот, другие копошатся вокруг сельхозинвентаря, третьи в земле копаются. Мирные, добрые люди. И вдруг в кустах блеснет яркое пятнышко — это выдал себя бандит с биноклем в руках. Для наблюдения за дорогами бандеровцы использовали и густые деревья, господствовавшие над местностью.
Первое знакомство с полком порадовало. Командиры взводов, рот и батальонов были хорошо подготовлены, в подразделениях поддерживался уставной порядок, бойцы любовно ухаживали за оружием и техникой. Служили здесь и участники войны, и молодые парни, только что надевшие военную форму. Первые гордились орденами и медалями, нашивками за ранения, форсированием Шпрее, штурмом рейхстага, вторые — мозолистыми руками с въевшимся в них металлом, трудом на колхозных полях. Старослужащие держались смело, парни, только что призванные в армию, чувствовали себя словно бы обделенными. Фронтовики показывали пачки фотографий, запечатлевших улицы германских городов, хвастались, что с ними снялся сам командир полка, а то и дивизии.
— Это наш «батя»!..
— В нашей части был такой порядок...
— К нам Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков приезжал. Со всеми — за ручку...
Никогда не забуду парня с Орловщины, молоденького, пухлогубого, с большими голубыми глазами. Мы с майором Артеменко и командиром роты капитаном Яковом Григорьевичем Михайловым сидели в саду и лакомились вишнями. Неподалеку от нас, скрытые деревьями, на травке расположились бойцы и курили, тихо беседуя.
— Я бы тоже мог не одну фотографию привезти и вам показать, — говорил бывший колхозник. — Только нет еще в селах фотографов. Никто не спорит — трудно было форсировать Одер или что там еще, брать Берлин... А пахать на выбившихся из сил коровах, трудиться в поле от темна до темна, без выходных и почти ничего не получать на трудодни — легко? И у нас в колхозе свой порядок был [173] заведен, и нам ручки жали. Секретарь нашего райкома партии — бывший командир партизанского отряда, Герой Советского Союза — с нами, с мальчишками, как с равными, по всем делам советовался.
Зачем на всех перекрестках кричать: «Мы — герои Вислы, Эльбы»? Неправильно это! Надо показывать, на что мы способны сейчас. Война кончилась, а мирные дни не наступили. Народ хочет пахать землю, строить. А тут — каждый день стрельба, пожары, вздернутые на осину люди — самые лучшие, самые уважаемые и почитаемые.
— Фашистов вдребезги расколошматили, а с бандитами расправиться — раз плюнуть, — хвастливо заявил сержант, на груди которого горели ордена, позванивали начищенные мелом медали. — Сожмем каждого вот так, — сержант показал увесистый кулак, — и в один момент только макуха останется!
— Нет, все не так просто, — возразил вчерашний колхозник. — Мы сейчас с вами, можно сказать, идем по проселку, размытому дождями. По такой дороге, товарищ сержант, строевым не пройдешь. Другой шаг нужен — иначе и упасть можно.
Почти всю обратную дорогу мы с Артеменко молчали. Я, перебирая в памяти увиденное и услышанное, прикидывал, что надо сделать в самое ближайшее время. Прежде всего провести партийные и комсомольские собрания. Побеседовать с каждым солдатом, сержантом и офицером, еще раз рассказать им о тех задачах, которые возложены на полк, решительно предостеречь от непродуманных действий, от кавалерийских наскоков — бандитов ими не одолеть. Надо еще раз изучить с людьми Обращение Президиума Верховного Совета и Совета Народных Комиссаров УССР{6}.
Вспомнилась беседа с командиром дивизии перед моим отъездом в полк. Более трех часов разговаривали мы с полковником С. Н. Михайловым, не оставили в стороне, [174] пожалуй, ни одного вопроса, который касался моих новых служебных обязанностей.
— Что пожелать вам на прощание? — сказал полковник, вставая. — Не забывайте, никогда не забывайте, что вы за все в ответе: за агитационно-пропагандистскую работу среди населения, за людей и выполнение очень ответственной и, прямо скажу, тяжелой задачи, порученной полку, за боевую и мобилизационную готовность, за оружие, технику, продовольственное и вещевое снабжение личного состава...
Помолчал немного и вполне серьезно добавил:
— Вы несете ответственность и за то, чтобы ваши подчиненные всегда улыбались!..
Сопровождавшие нас с Артеменко автоматчики держали на коленях решето с вишнями и с аппетитом ели их, выплевывая косточки на дорогу. Занятые этим делом, они не забывали зорко смотреть вперед и по сторонам.
«А солдат — молодец! — погордился я, мысленно представив парня с Орловщины. — Задачу понимает...»
Мы провели не только партийные и комсомольские собрания, но еще и общие с повесткой дня «Славой былой гордись, но и вновь отличись!». В одной из рот с докладом выступил я сам, в других — мои заместители, офицеры штаба. Смысл наших выступлений сводился к одному: сделать полк образцовой воинской частью. И не уставали призывать строго следовать требованиям военной присяги, гордиться своей частью, делать все для того, чтобы шла о ней добрая слава, не стоять на месте, быть всегда и во всем впереди, не терять, а находить друзей, улыбаться — вот в чем смысл, формула воинской жизни!
Трудно переоценить роль тех собраний в сплочении личного состава, в умножении традиций, в решении задачи, поставленной перед полком.
Мне кажется, ничто так не сближает людей, как служба в армии. Сужу об этом на основании собственного опыта. Воины полка — люди разных национальностей, разных уровней подготовки, наклонностей и характеров — жили единой, очень дружной семьей. Каждый хотел и был готов отличиться. И это проявлялось во всем: в выполнении боевой задачи, в овладении техникой, оружием, во внешнем виде... [175]
Чуть ли не каждый день в штаб полка поступали донесения о смекалке и находчивости, мужестве и отваге, проявленных бойцами, о их благородных поступках по отношению к населению.
«Бросился в воду и спас от неминуемой гибели ребенка...»
«Рискуя жизнью, вынес из огня потерявшую сознание женщину...»
«Откатил от бензохранилища объятую пламенем автомашину и тем самым предотвратил взрыв десятков тонн горючего...»
А офицеры! Как велика была у них тяга к совершенству, к знаниям! Командиры взводов, рот и батальонов принимали все зависящие от них меры, чтобы сплотить личный состав, правильно построить свои взаимоотношения с населением, быть бдительными, уметь вести бой в любой обстановке.
В одной из бесед с подчиненными майор А. П. Артеменко сказал:
— Есть на Бородинском поле памятник героям войны 1812 года. На черном мраморе вырублены мудрые слова: «Доблесть родителей — наследие детей». Я горжусь, что сыны солдат, перед которыми капитулировала гитлеровская Германия, похожи на своих отцов!
Борьба с озверелыми националистами была, как правильно выразился командир дивизии, направляя меня в полк, очень тяжелой. Но она во сто крат была бы тяжелее, если б мы вели ее одни, без поддержки народа, партийных и советских органов. Моя цель — не теоретическое исследование этого вопроса. На конкретных примерах я хочу показать и трудности, с которыми мы встречались, и ту огромную помощь местного населения, которую чувствовали на каждом шагу.
Утром я зашел к начальнику райотдела МГБ.
— Легок на помине! — воскликнул он. — Только хотел звонить тебе.
— Что такое стряслось?
— Сейчас расскажу, садись, кури. Не куришь? А я, брат, целыми днями изо рта папироску не выпускаю. Трудно! Покуришь, и будто легче становится. Ну ладно, слушай... [176]
Кузнец, хороший знакомый начальника райотдела, прислал весть, что в селе сосредоточивается крупная банда. Оуновские разведчики заняли все господствующие высоты — ведут наблюдение за дорогами. Народ в селе разный: одни помогают бандитам тайно, другие открыто, большинство — против них. Чтобы сорвать авантюрные замыслы бандеровцев, жители решили предупредить власти. Патриотов, уходивших задворками в лес, увидел кто-то из пособников бандитов и поспешил с докладом к главарю. Тот приказал собрать всех мужчин и женщин на площади перед зданием сельсовета. (Председатель сельсовета лежал в районной больнице; секретарь партийной организации счел благоразумным не показываться на глаза; телефонную связь оуновцы нарушили.)
— Кто-то ушел из села, чтобы предупредить МГБ о моем появлении, — объявил главный бандит. — У меня нет ни времени, ни желания проверять — кто. Предупреждаю: если мои люди заметят на дорогах, ведущих к селу, автомашину с солдатами МГБ или хотя бы одного чекиста, конного или пешего, село спалю дотла, а вас всех вместе с детишками и немощными стариками пущу в распыл. Вот так у меня!..
В этом месте необходимо сделать отступление.
Если мы были более или менее полно осведомлены о замыслах бандитов, то и они кое-что знали о нас. Помимо аппаратов МГБ и МВД, мы получали информацию от секретарей партийных организаций, председателей сельсоветов и активистов. Такие люди были всегда на виду, из-за этого встречи с ними вызывали затруднения — присутствие в том или ином населенном пункте постороннего человека, а тем более в форме, сразу становилось известным всем жителям.
Бандиты внешне не отличались от местного населения. Более того, они знали дороги, переправы, места укрытия, знали людей.
Как бандеровцы следили за нами? Как они передавали весть о нашем появлении от хутора к хутору, от села к селу?
Их наблюдатели скрытно располагались за околицей, на господствующих высотах, в густых кронах деревьев-великанов (в том числе и в лесу). Оуновские связисты ухитрялись прослушивать наши телефонные разговоры.
Мне известны случаи, когда нужные сведения бандиты [177] пытались получить... у наших солдат и сержантов. Для этого они подсылали к ним своих красивых дочек на вечерках, на танцах в клубе, приглашали в хаты, угощали вкусным обедом, стараясь напоить самогоном. Воины-чекисты всякий раз оказывались на высоте.
Для передачи собранных сведений, срочных распоряжений или требований бандеровцы использовали заранее обусловленные сигналы (копны хлеба, стога сена, костры, удары колокола и др.), конных и пеших посыльных, шифрованные разговоры по телефону, принадлежавшему почтовому отделению, сельсовету, фельдшерскому или ветеринарному пункту, голубиную почту и даже радиостанции. Правда, последних у бандеровцев было мало.
Мы всегда узнавали об этих ухищрениях националистов, делали все для того, чтобы свести их усилия на нет.
Но вернемся к прерванному разговору.
— Кузнец тоже не знал, кто именно и куда ушел из села, — продолжал начальник райотдела. — С наступлением темноты он решился послать ко мне своего сынишку, правильно рассудив, что бандиты не будут считать ребятишек, тогда как взрослое население могут проверить через своих пособников. Этот мальчонка — он сейчас спит на диване у дежурного — все мне и передал со слов отца.
Я развернул на столе карту.
— В этом селе мне приходилось бывать не раз, — сообщил начальник райотдела, тоже склонившись над картой. — Оно раскинулось на холме. Все подступы как на ладони.
— Дороги исключаются, — сказал я. — Главарь банды и в самом деле может привести свою угрозу в исполнение. Идти надо через лес — он густой, растянулся на многие километры.
— Лес, конечно, защитит от наблюдения бандитов, — согласился начальник райотдела. — Но в той стороне нет дорог. Болота. Топи. Что называется, ни пройти ни проехать. Особенно вам, людям в этих местах новым.
— Пройти поможет толковый проводник, — настаивал я на своем варианте.
— За проводником дело не станет, — сказал начальник райотдела. — Есть у меня один дед на примете. Оперуполномоченного пошлю — у него в том селе немало хороших связей. [178]
В село решили нагрянуть на рассвете. В штабе произвели необходимые расчеты, определили место сосредоточения и время начала движения. Руководство операцией я взял на себя.
Помнится, сидели мы у костра на поляне в густом лесу. Чудесное это зрелище — костер ночью. Тихо вокруг — ни один листок не шелохнется. Языки пламени выхватывают из темноты лица солдат, косматого деда — нашего проводника, могучие еловые лапы.
— Слово партии — это, образно говоря, цемент, скрепляющий наш народ, — говорил я подчиненным, отобранным для участия в операции. — Каждый из вас, товарищи, должен быть пламенным агитатором, должен научиться доносить слово партии до каждого местного жителя.
Вдали заухал филин. Через некоторое время его голос послышался ближе. Это были условные сигналы наших дозорных, охранявших подступы к поляне. Шел кто-то из своих. И вот в свете костра мы увидели помощника начальника штаба полка капитана Павла Корнеевича Бабича и двух автоматчиков. Уходя на операцию, я приказал, как вернется Бабич, направить его следом за нами. И вот он пришел.
Павел Корнеевич, пожалуй, чаще, чем кто-либо другой, выступал перед населением. Его приятный неторопливый басок люди слышали и на сельском сходе, и в избе-читальне, и в школе. Он умел находить контакты с любой аудиторией. Выступления Бабича — образные, с мягким украинским юмором — вызывали у слушателей то одобрительные возгласы, то смех. Возвращался он всегда радостный, возбужденный, с сознанием одержанной победы. А на этот раз пришел хмурый.
— Не смог я народ расшевелить, — сокрушался капитан. — В одном месте встретили настороженно, в другом — равнодушно, в третьем — никто мне даже в глаза не взглянул, сидели, уставившись в пол...
— В общем, аплодисментов не было? — уточнил я.
— Где там... — махнул рукой Бабич.
— А откуда же они возьмутся, аплодисменты? — немного помолчав, заметил я. — В одном месте бандиты вырезали семью активиста, вся «вина» которого состояла в том, что он агитировал односельчан ремонтировать дороги, искалеченные войной; в другом расстреляли такого же человека, звавшего односельчан в колхоз; в третьем [179] изнасиловали учительницу и выжгли у нее на лбу похабное слово за то, что она осмелилась преподавать в школе русский язык...
Деревенская молва распространяется быстрее телеграфа, о зверствах бандеровцев сразу становится известно на десятки километров вокруг.
— Или вот еще. — Я вытащил из полевой сумки и развернул грубо намалеванный плакат. Все приблизились к костру. Наш проводник достал из-за пазухи и водрузил на нос очки. С листа бумаги смотрел мужчина с финским ножом во лбу. Подпись гласила: «Если сдашься — не уйдешь! Лесные братья». — Этот плакат направлен против тех, кто, подпав под влияние националистической пропаганды, вступил в банду, а теперь одумался и загорелся желанием явиться с повинной, — разъяснил я.
— Посмотрите на другой плакат. Видите, написано: «Всякого, кто поднимет руки перед большевиками, убьем, перережем близкую и дальнюю родню, заберем скот и птицу, сожжем дома. Выбирайте нас или большевиков. Зеленые братья».
— Ультиматум, — подсказал шедший с нами оперативный уполномоченный МГБ.
— Совершенно верно! — кивнул я в его сторону и продолжал: — Украинцы — люди не робкого десятка. Они доказали это и на фронтах и в партизанских отрядах. Да вот хотя бы Павла Корнеевича Бабича взять. Ему храбрости не занимать. Но умирать от бандитского ножа... Кому это надо!
Капитан Бабич вспыхнул до корней волос. Это даже при свете костра стало заметно.
— Под нож лезть резону нот, — сказал в наступившей тишине наш проводник. — Это не геройство. Надо и жизнь сохранить, и дело сделать. Вот я вас через лес веду, — дед посмотрел на небо, пожевал губами и продолжал: — Скоро мы уже пойдем. Доведу как есть до самого нужного места. И бегом назад. Никто не узнает, где я был всю ночь. Даже старуха. Я ни черта ни дьявола не боюсь. А жить хочу. Я стар, а по-хорошему жил совсем мало.
Старик опять зачем-то посмотрел на небо. Поправил палкой костер.
— Ты не обижайся, сынок, что народ не в глаза тебе смотрел, а в землю. Он всей душой за Советскую [180] власть. Но и обстановку надо понимать! Ведь случается так, что в одной семье люди будто и у нас живут, и за границей: отец и сын за немца, а мать и дочь — за Советы...
— Одной ногой тут, другой там, — донеслось из темноты.
— Во-во, — обрадовался поддержке старик. — Придя на собрание, глянут они тебе в глаза? Да ни в жизнь! В землю упрутся: отец с сыном — чтобы зло не выказать, а мать с дочкой — чтоб радость скрыть. Ситуация, скажу я вам!
Это была правда жизни. Как-то секретарь райкома партии, к которому я вместе с начальником райотдела МГБ зашел согласовать план проведения одной операции, сказал, мне:
— Честные люди — а их у нас большинство — в лучшем, случае опасаются попасть в немилость к бандитам, в худшем — погибнуть страшной мучительной смертью. Страх за свою жизнь, за жизнь семьи, за хату и скот удерживает многих крестьян от помощи нам. Именно поэтому слаба сейчас кое-где активность. Но этот шок, вызванный леденящей кровь жестокостью бандитов, скоро пройдет.
Да, шок проходил — я видел это своими глазами. Начиналось с мелочей: женщины предлагали свои услуги — постирать белье, поштопать, погладить, сготовить пищу; мужчины — подковать, лошадей, отремонтировать брички, автомобили, заготовить корма...
Мелочи постепенно перерастали в дела крупные. Местные жители сообщали нам о бандитах и их пособниках, затаившихся на хуторах, в деревнях и селах, о схронах, складах оружия, боеприпасов, продовольствия, запрятанных в лесах.
Однажды ночью охрана штаба полка задержала еще довольно крепкого деда, вроде нашего проводника. Он из укрытия вел наблюдение за домом, в котором мы располагались.
— Я ждал, когда на улицу выйдет какой-нибудь командир, — сказал мне задержанный. — У меня вот какое дело...
И ночной гость выложил ценнейшие сведения о банде, за которой мы безуспешно гонялись несколько дней. Я поблагодарил его, попросил рассказать о себе. [181]
— А зачем? — удивился старик. — Не до бесед сейчас. Вот переболеем этой заразой, отчистимся, отмоемся — тогда и потолкуем вволю...
Имя этого патриота осталось для меня неизвестным. Сведения, сообщенные им, оказались абсолютно точными. Они помогли нам без потерь разгромить банду, отличавшуюся особой жестокостью.
— Народ все знает, — продолжал наш проводник. — Что ты от него скроешь? Лихой человек в селе появился — народ видит. Какая-нибудь катавасия затевается — чувствует. У народа все гады на учете, как у хорошего бухгалтера. Только сейчас кое-кто малость оробел. В бою другое дело было. А тут не поймешь, где фронт, где тыл, где фланги... — И, словно сговорившись с секретарем райкома, старик закончил: — Страх, он не вечен — пройдет. Обглядеться людям надо...
Трудно дался нам тот переход через лес. Мы пробирались нередко по колено, а то и по пояс в зловонной болотной жиже. Но к селу вышли даже чуть раньше расчетного времени.
Проверили оружие, боеприпасы, ракетницы. Я еще раз напомнил, как будем действовать в том или ином случае (мы разработали несколько вариантов, в зависимости от того, как будут развиваться события), предупредил, чтобы ни у кого ничего не гремело, не звякало, чтобы никто не курил, не зажигал спичек, не разговаривал громко.
Село притаилось за кромкой леса. Тихо. Даже собаки не лают. Что там происходит сейчас? Чем заняты бандиты?
Оперативный уполномоченный райотдела МГБ отправился на разведку. Я предложил ему взять с собой автоматчиков, но он наотрез отказался.
— В случае чего, меня спасет штатский костюм. Солдаты мне могут помешать.
Вернулся он минут через сорок. Кузнец рассказал ему, что бандиты обосновались в двух помещениях — в школе и в клубе. Работник МГБ проверил — на ступеньках сидят часовые. Их, видимо, еще не подменяли: сон одолевает их. Патрулей на улицах нет. Кузнец по цепочке поднимет своих людей, а это почти все село. Они поспешат нам на помощь в том случае, если будет выпущена красная ракета. [182]
Мы без выстрелов сняли часовых и блокировали оба здания. Захват банды тоже обошелся без выстрелов — оуновцы поняли, что сопротивляться бесполезно.
Между прочим, при обыске у многих были обнаружены наши листовки.
— Мы твердо решили сдаться, — заявляли обманутые люди. — Выжидали подходящий момент. Это ведь не простое дело — уйти из банды...
Я решил не давать красной ракеты. Пусть никто из пособников бандитов не знает, что почти все село было готово нам помочь.
— Правильно, товарищ майор, — одобрил мое решение оперативный уполномоченный МГБ. — Не надо пока дразнить гусей. В ближайшие дни мы разберемся здесь, что к чему...
В полдень в штаб полка пришла миловидная девушка. Простенькое, со вкусом сшитое ситцевое платье облегало ее хорошо сложенную фигуру. В руках она бережно держала завернутые в цветной платок не то яблоки, не то яйца.
— Проводите меня, пожалуйста, к самому главному командиру, — попросила она дежурного. — Мне надо поговорить по очень важному вопросу.
Девушка протянула мне узелок.
— Это яички, — сказала она. — Свеженькие. Ешьте, будьте добренькие. Я взяла их с собой, чтобы как-то объяснить свой уход из села — через два дома от вас живет моя бабушка.
«Совсем еще молоденькая, — подумал я. — А в вопросах конспирации вон как разбирается». Вслух же сказал:
— Вот вы их бабушке и передайте.
— Что вы! — запротестовала девушка. — У нее своих кур вон сколько. Пусть это будет мой подарок вам. — При этих словах девушка покраснела.
Чтобы не обидеть посетительницу, я принял подарок, а когда девушка ушла, вызвал дежурного и приказал ему отнести яйца на кухню, заправить ими солдатский суп.
— Вчера я была на игрищах, — начала девушка свой рассказ. — Домой возвращалась одна. И вдруг слышу: едет подвода. Я спряталась в кустах у плетня — дом наш у [183] въезда в село, второй справа. В повозке было четверо. Возница остановил лошадь недалеко от меня. Один человек — это был сосед, пасечник — слез, и кто-то ему сказал: «Лопаты возьми. Чего нам по селу ими греметь». Сосед взял и спросил: «Максима когда заберете?» — «Пусть побудет у тебя, смазали мы его хорошо», — ответил третий седок. Голос у него хриплый. Он немного картавит. «Само собой, — согласился сосед, — смазали по-хозяйски». Я поняла, что речь шла о пулемете.
То, что сосед находится в банде или хотя, бы помогает ей, было для меня новостью. Он большей частью пропадает на пасеке. А когда приходит домой и сидит с односельчанами на завалинке, то на чем свет стоит ругает Бандеру...
Сосед ушел к себе. Повозка тронулась дальше. Я — следом за нею, прячась в тени. Мне не удалось установить, кто ехал: сразу за селом повозка свернула в лес. Чужие люди были. Куда они ездили, сказать не могу. Но почему-то не понравились мне их ночное путешествие и разговор... Утром я обо всем рассказала родителям. Отец подумал и послал братишку к соседу за лопатой. У нашей черенок сломался, и сосед об этом знал. Лопата, которую братишка принес, была вымыта и блестела, как новенькая. Это было уже подозрительно. Отец наказал мне сходить к вам и все рассказать.
Поблагодарив девушку за сообщение, я позвонил начальнику райотдела МГБ. Деле в том, что несколько дней назад при загадочных обстоятельствах исчез оперативный уполномоченный этого райотдела. Нет ли связи между четырьмя бандитами, проезжавшими ночью через село, к котором живет наша добровольная помощница, и исчезновением офицера? У меня в мозгу уже зрел план операции. Я попросил начальника зайти ко мне и все обговорить.
Вскоре в штаб полка приехали первый секретарь райкома партии, председатель исполкома райсовета депутатов трудящихся, секретарь райкома комсомола и начальник райотдела МГБ.
— Прямо напасть какая-то, — пожаловался секретарь райкома партии. — На той неделе оперативный уполномоченный пропал, а вчера трое ребятишек. Пошли в лес за ягодами и не вернулись. [184]
Оказалось, ребятишки были из того самого села, в котором жила моя недавняя гостья.
— Это же отлично, товарищи! — воскликнул я. — Отлично, что ребятишки пропали именно в том селе, — пояснил я, поймав на себе недоуменные взгляды. — У меня созрела мысль тщательно прочесать окрестности села. Теперь мы проведем ее легально, как поиск заблудившихся ребятишек. Это раз. Мы выведем из-под удара девушку и ее семью. Бандиты — они ведь тоже голову имеют! Это два. Найдя детей, мы, представители Советской власти, повысим, так сказать, ее акции среди населения. Это три. Есть еще у меня один довод, но я о нем пока промолчу.
На том и порешили.
Для проведения операции я выделил две роты во главе с помощником начальника штаба батальона старшим лейтенантом Русиным. Секретарь райкома комсомола обещал выехать сам, прихватить с собой человек двадцать активистов, а на месте привлечь комсомольцев и молодежь, сочувствующую нам.
— Я пошлю оперативную группу, — сказал начальник райотдела.
Прочесывая лес, воины-чекисты, комсомольцы райцентра и местные парни вышли на большую вырубку, засеянную пшеницей. Земля дышала зноем. В прозрачном мареве трепетали созревшие хлеба, источая запах меда. Вдали дуб, протянувший во все стороны руки-сучья, словно дозорный, с высоты своего огромного роста оглядывал окрестности. Налетевший невесть откуда ветер пригнул к земле золотую пшеницу, и волны одна за другой покатились по всему полю. На мгновение что-то зачернело.
— Ребята! — крикнул секретарь райкома комсомола. — Там что-то есть. Посмотрим?
Осторожно, стараясь не погубить ни одного колоса, несколько местных жителей и солдат зашагали по полю.
Могила... Свежая могила! С противоположной стороны вырубки сюда тянулась грубо, вкривь и вкось протоптанная тропа. Тот, кто шел по пшеничному полю, совершенно не думал о его сохранности.
— Не затаптывать следы! — приказал старший лейтенант Русин.
Он опытным взглядом определил, что следы ног свежие, годные для идентификации обуви. Тут же офицер подобрал кисет с махоркой. [185]
— Это нашего пасечника кисет, — опознал один из местных парней.
О находке сообщили руководителю оперативной группы. Могилу разрыли. На глубине примерно одного метра обнаружили обезображенный труп оперативного уполномоченного.
В чаще леса, вдали от села, воины полка нашли трех голодных, насмерть перепуганных ребятишек, среди которых был сын пасечника.
О могиле на пшеничном поле в селе никто еще не знал. Поэтому, когда пасечника вызвали в сельсовет, он явился сразу. Вошел робко и первым долгом спросил:
— Грицка не нашли?
— Нашли, — ответил руководитель опергруппы, — всех троих нашли. С ними сейчас наш фельдшер занимается: ослабли ребятки от голода, пережили много. Трое суток ведь скитались.
— Славу богу! — облегченно вздохнул пасечник, истово перекрестился, потом, застеснявшись, спрятал руку в карман.
— Мы и кисет ваш нашли, — сообщил руководитель опергруппы. — Рядом с могилой.
Пасечник побледнел и, не сказав ни слова, опустился на скамью. Подошел автоматчик. Щелкнули наручники...
— Кто соучастник этого злодейского убийства? — спросил пасечника руководитель оперативной группы.
Тот сидел на скамье, высокий, совершенно лысый, с жиденькой рыжей бородкой. Неожиданно он сполз со скамьи и упал на колени:
— Пощадите, все расскажу...
Двое автоматчиков схватили его за плечи и водворили на место.
Остальных бандитов, участников зверского убийства, задержали в соседней деревне. Среди них был главарь — человек-зверь, совершивший много кровавых преступлений.
Вечером я выступал перед жителями села.
— Бандеровские выкормыши всюду трезвонят, что они заботятся о народе, — говорил я. — Глумиться над женщинами, детьми и стариками, сыны и мужья которых служат в Советской Армии, — это забота? Сжигать деревни, дико расправляться с коммунистами, комсомольцами и сельскими активистами — это забота? [186]
Всех вас потрясло убийство оперативного уполномоченного райотдела МГБ. Что плохого сделал этот добрый, отзывчивый человек? Сжег чью-нибудь хату? Нет! Замучил кого-нибудь? Нет! Увел со двора многодетной вдовы последнюю корову? Забрал из сундука приданое невесты? Нет, нет и нет! Так за что же бандиты глумились над ним? Ведь человека узнать нельзя! Не пересчитать нанесенных ему ран, каждая из которых была смертельна. Мертвого кололи ножами, штыками, били каким-то тупым предметом...
Стояла напряженная тишина. Женщины концами платков утирали слезы. Мужчины смотрели в землю.
— Оголтелые националисты убивали не офицера МГБ, — продолжал я. — В неистовой злобе они кололи ножами и штыками Советскую власть, представителем которой он являлся, жизнь без помещиков и кулаков, старост и жандармов, которую он строил засучив рукава, колхозы, которые помогал создавать.
По просьбе местных властей я, командир полка МГБ, выделял две роты, чтобы прочесать лес и найти детей, в том числе и сына пасечника, осиротившего семью оперуполномоченного. А ведь бандеровцы изо всех сил натравливают население на нас, чекистов...
— Скорее покончить бы с этими бандюгами, — донеслось из толпы.
Двое суток без сна и отдыха давали себя знать. Возвращаясь домой, я мечтал лишь об одном: выспаться.
На городок, в котором дислоцировался полк, мягко опускался июльский вечер. Темнели свечи тополей.
— В штаб заедем, товарищ майор? — спросил водитель.
— Домой! — приказал я. — И вам всем отдыхать (водитель и оба автоматчика, сопровождавшие меня, наряду с другими участвовали в поисках заблудившихся мальчишек и ликвидации банды).
Дом, который я занимал, стоял на окраине городка. Как и вся улица, он утопал в зелени. Подойдя к дому, я увидел, что все стекла выбиты.
— Что случилось? — бросился я к жене. — Дети живы? [187]
— Все хорошо, — успокоила меня Мария Ануфриевна.
...Посреди реки, протекавшей в нескольких метрах от дома, был небольшой островок, заросший густым кустарником, над которым высилось несколько деревьев. Под защитой одного из них приютилась небольшая избушка. Не могу простить себе того, что я никогда не задумывался даже над тем, кому принадлежало это жалкое сооружение и обитаемо ли оно, хотя хорошо знал, что бандиты скрывались в самых неожиданных местах и, конечно же, могли осесть на острове. Так оно и было: группа бандеровцев облюбовала пустовавшую избушку и поселилась в ней.
Об опасном соседстве стало известно майору А. П. Артеменко. Ему сообщили об этом местные жители, случайно увидевшие на островке нездешних людей. Рано утром (в день моего возвращения в городок) мой заместитель послал на островок хорошо вооруженную разведывательно-поисковую группу. Бандитов не удалось захватить врасплох. Началась перестрелка, продолжавшаяся несколько часов.
Вот тогда-то пули и изрешетили стены дома, в котором я жил, выбили стекла. Схватив Володю и Нину, Мария Ануфриевна легла на пол, прикрыв собою детей.
— Только что звонил Виктор Данилович (В. Д. Пащук — командир автороты полка. — А. К.), — сообщила мне жена, — сказал, что разыскал стекольщика и сейчас пришлет.
Было не до сна. На машине, которая привезла стекольщика, я поспешил в штаб полка...
В деревне всего-навсего одна фамилия — разросшийся до огромных размеров род. Почти никто уже не помнил, кем люди доводились друг другу, но в обиду никого не давали. Прав, не прав — все равно защищают. Самая настоящая круговая порука.
Что только не предпринимали мы, чтобы разведать силы бандитов, осевших здесь, — тщетно. Даже «нищие», направляемые нами, успеха не имели. «Бог подаст!» — говорили им местные жители и либо бесцеремонно выпроваживали из хат, либо закрывали двери перед самым носом. [188]
Помогла нам молодая женщина, собиравшая в лесу грибы. Встретив наш наряд, она сообщила важные сведения и тотчас ушла «подальше от греха», как она выразилась.
Предвидя крах фашистского рейха, буржуазные националисты по указке своих хозяев в самых недоступных местах задолго до прихода частей Советской Армии оборудовали укрытые от людских глаз жилища — схроны, в которых были казармы, склады оружия, боеприпасов и питания. Нередко схроны представляли собой сложные инженерные сооружения в два-три этажа. Именно такое убежище и находилось под одним из домов в деревне. Банда, отсиживавшаяся в схроне, была многочисленной и хорошо вооруженной. Действовала она дерзко, стремительно. Налетит, ужалит, как скорпион, и скроется. Сколько мы ни гонялись за ней — безуспешно.
Командование отрядом, сформированным из двух рот и других подразделений, я поручил начальнику штаба полка Сергею Федоровичу Корзенкову. Ставя задачу, я обратил главное внимание на организацию взаимодействия и связи в бою, политическую работу с личным составом.
Чтобы избежать ненужных потерь, отряд скрытно сосредоточился на подступах к деревне ночью, а на рассвете начал прочесывание. То тут, то там вспыхивала перестрелка. Были схвачены многие бандиты. Уже не одну повозку нагрузили их оружием и боеприпасами — здесь были пулеметы, автоматы, гранаты, взрывчатка. Но пятистенный дом, высившийся в центре села, не подавал признаков жизни. А именно о нем сказала нам молодая женщина.
— Хотят отдать малое, чтобы спасти большее, — сказал Корзенков. — Не выйдет!
Командир роты старший лейтенант Петр Степанович Зырянов, командир взвода лейтенант Владимир Митрофанович Реутский и рядовой Владимир Ефимович Гориков, выполняя приказ начальника штаба, первыми ворвались в дом. Никого. Тщательно осмотрели полы, стены, фундамент и вскоре обнаружили хитро замаскированный люк. Распахнув его, Зырянов крикнул:
— Вы окружены. Сдавайтесь!
В ответ — ни звука.
— Товарищ старший лейтенант, давайте подарим бандитам [189] дымовую шашку, а? — предложил Зырянову рядовой Гориков. — Есть у меня одна в вещевом мешке.
— Подарим, мы не жадные. Угощай!
Подарок не понравился бандеровцам. Из подземелья послышалась брань, загремели выстрелы, одна за другой вылетели три гранаты.
Если враг не сдается, его уничтожают. Стали метать гранаты в люк и воины полка. Взрывы слышались глухие. Видимо, гранаты рвались на большой глубине и не причиняли бандитам вреда. Автоматная очередь хлестнула из-под стены хозяйственной постройки — там тоже был люк-отдушина. И тогда Корзенков решил взорвать убежище бандитов.
Начальник инженерной службы полка старший лейтенант Виктор Константинович Иванов и рядовой Михаил Григорьевич Гавриш умело справились с поставленной перед ними задачей. Трехэтажный схрон и засевшая в нем крупная банда перестали существовать.
Прохожий по-хозяйски, со смаком уплетал яичницу с ветчиной. Корочкой хлеба вытер оставшееся на сковороде сало и отправил корочку в рот. Подставив заскорузлую ладонь, смахнул в нее крошки со стола — и тоже в рот. Выпив глиняную, с добрый горшок кружку ядреного кваса с содой, он громко рыгнул и встал из-за стола. Был гость кряжист, широк в кости и большеголов. До самых глаз зарос густым черным волосом. Он заученным движением расправил бороду, помолился на висевшие в святом углу иконы, поклонился в пояс хозяйке и густым басом пророкотал:
— Спасибо, хозяюшка, за хлеб, за соль.
— На здоровье, — певуче ответила красивая украинка. — Не взыщите, добрый человек, — чем богата, тем ц рада.
— Курят у вас? — осведомился прохожий.
— Курите, курите, — разрешила женщина. — Без табачного дыма и в хате как-то тоскливо. Муж мой курил.
— А где же муж-то?
— В Червонной Армии. Второй месяц служит соколик мой!
— Скучаешь небось? Налюбиться-то, поди, так и не успела? [190]
— Какое там... Только свадьбу сыграли, а тут вскорости и повестка. Ничего, впереди времени много. — Хозяйка влюбленными глазами досмотрела, на фотографию мужа, висевшую на стене. — Он у меня танкист! — с гордостью добавила она.
— Понесла? — бесцеремонно расспрашивал старик, глаза его, черные, жгучие, бегали по ладной фигуре молодой женщины.
— Понесла...
— Как живете-то? Бандиты не тревожат?
— Какое там — не тревожат! И что это за люди? — начала жаловаться хозяйка. — От немцев терпели. Ну ладно, те — чужие. Войдут, бывало, лопочут что-то, а что — и в толк не возьмешь. Поймешь, когда со двора что-нибудь поволокут. Эти же — свои, на одном языке говорят. А что вытворяют, батюшки-светы! Хуже фашистов.
— Гляди ты, — буркнул старик.
— От околицы до центральной площади скачут с гоготом, свистом. Каждый держит в руке винтовку и лупит куда попало. С криком разлетаются по сторонам куры и гуси. Многие под копытами гибнут. Прямо, как в гражданскую. Дедушка рассказывал, что тогда так же вели себя какие-то Махно, Ангел, Ус, Маруська... Вот и эти такие же. Пристанут как с ножом к горлу: давай хлеба, сала, горилки, обужи-одежи, давай коней. А где взять? Они же, ироды, почитай, каждую неделю наведываются. Особено бесчинствует банда «Левши».
— Это кто же такой?
— Самого не видела ни разу. Говорят, кулацкий сынок. Советы у папаши отняли мельницу, крупорушку, маслобойню... Вот сынок и зверствует. Он, слух был, трех жен в гроб вогнал.
— Гляди ты, — снова буркнул гость. Затянулся цигаркой и спросил: — Куда же народ-то смотрит? Или кишка тонка?
— Почему — тонка? — обиделась хозяйка. — Вначале, по правде сказать, боязно было. Даже мужики не знали, что делать. Дашь бандиту хлеб, сало, коня — сам ноги протянешь и семья тоже. Не дашь — тебя повесят, жену и детей малых не пожалеют. Куда ни кинь — все клин. Теперь — другое. На днях у нас отряд самообороны образовался. Вся деревня записалась. Даже женщины. Я — пулеметчица! — погордилась женщина. [191]
— Что, и пулеметы у вас есть? — удивился гость.
— И не один! А еще — винтовки, автоматы, гранаты... Все ложа в сельсовете сложили. В стрелковом кружке каждый день идут занятия. Завтра будут экзамены, а после них оружие выдадут на руки. Пусть теперь «Левша» сунется. По тревоге вся деревня вмиг соберется.
— Как же вы решили тревогу объявлять? — поинтересовался старик. — Церкви у вас нет, в набат не ударишь.
— «Левша» сам объявит, — улыбнулась женщина. — Я же говорила, с каким шумом он в деревню врывается. Раньше мы от него по погребам прятались, разбегались кто куда. А теперь к сельсовету будем собираться. Между прочим, бандиты всегда нас к сельсовету сгоняли, когда объявляли о поставках провианта...
Долго беседовали скупой на слова прохожий и словоохотливая хозяйка. Наконец старик засобирался.
— Куда же вы? — женщина всплеснула руками. — Стемнеет скоро, да и на дождь запохаживает.
— Темнота и дождь не только враги. Они и союзниками могут быть, — загадочно ответил старик, попрощался и ушел...
Осторожный стук в окно раздался поздно ночью. Молодая женщина в одной рубашке, прикрывая рукой высокую грудь, подошла к окну. Дождь, ливший словно из ведра, переставал. Всмотревшись, хозяйка узнала прохожего, которого она не хотела отпускать перед вечером. Накинув на плечи старую шубейку, вышла в сени, открыла дверь. В нос ударил крутой самогонный дух.
— Разбудил я тебя, молодица? — Старик схватил женщину на руки, толкнул дверь в хату. Упала с плеч шубейка. Ночной гость отбросил ее ногой и шагнул к кровати.
— Спасите! — закричала женщина.
— Молчи, пу-ле-мет-чи-ца! — Старик зажал ей рот корявой, пахнущей ружейным маслом и дегтем ладонью. — Сама же жаловалась, что недолюбила, сама говорила, что «Левша» трех баб на тот свет спровадил. Ты четвертой будешь!..{7} [192]
После лично проведенной разведки, когда молодая солдатка по простоте душевной рассказала «Левше» много лишнего, тот решил изменить тактику. Бандиты появились в деревне ночью незамеченными, под проливным дождем. Заколов штыком сторожа сельсовета, бесшумно погрузили на брички оружие. Так же бесшумно захватили сельских активистов...
Сигналы о зверствах банды «Левши» поступали отовсюду: и в штаб полка, и в районные отделы МГБ, и в советские и партийные органы. «Левша» переодевал своих головорезов то в форму кавалеристов Советской Армии, то работников милиции. А однажды напялил на часть своей своры форму воинов внутренних войск и послал их в село, в котором остановилось на дневку одно наше подразделение («Левша» об этом не знал). Бойцы стали искать среди прибывших земляков, закурили. Наш офицер не проверил документы у «командира», допустив тем самым преступную халатность, которая могла стоить жизни нашим солдатам. Бандитов было меньше, и они не осмелились вступить в схватку, а вскоре построились и покинули село.
До войны «Левша» вел себя тихо. Когда пришли фашисты, стал полицаем. А после разгрома захватчиков возглавил шайку головорезов. Неслыханным зверством отличался этот бандит. Попавшим в его руки сельским активистам живым вспарывал животы, набивал зерном ; и глумился:
— Это вам за мельницу! Чтоб к утру мне крупчатки печенками и селезенками намололи...
Почти в каждом населенном пункте были отряды самообороны, во главе которых стояли бывалые фронтовики-коммунисты. Почти все западные украинцы поднялись против кучки оголтелых националистов. Но почти в каждом населенном пункте были, к сожалению, и пособники бандитов. Единицы. Но как они затрудняли борьбу с бандеровцами! Не велика ведь ложка дегтя, а может испортить бочку меда какой угодно величины. Но с «Левшой» надо было кончать несмотря ни на что!
«А что, если сыграть на противоречиях? — пришла мне в голову мысль. — Поссорить «атамана» с «боевиками»?
Мы узнали, что «Левша», хотя и делится награбленным добром со своими единомышленниками, тем не менее [193] большую часть забирает себе и отправляет на хутор, укрытый в горах. Узнали мы и другое — он сожительствует с женами «боевиков».
Немного раньше нам стало известно о «почтовом ящике» бандитов, устроенном в дупле росшего в чащобе огромного бука. На него наткнулись ребятишки, собиравшие в лесу ягоды. Мальчишки оказались смышлеными и о своей находке рассказали учителю, а тот — мне.
И вот мы решили подробно изложить все похождения «Левши». Письмо писали коллективно, как когда-то запорожцы турецкому султану. Забористый получился документ! Послание «боевикам» кончалось так:
«Неужели вы растеряли даже мужскую гордость? Хватайте этого бугая, гитлеровского приспешника, пока он не опозорил всех ваших жен и дочерей, живого или мертвого доставьте в любую воинскую часть, райотдел МГБ или в сельсовет.
Все, кто сдастся добровольно, будут тотчас отпущены домой».
Письмо-листовку размножили в десятках экземпляров и вложили в почтовый ящик. Успех превзошел наши ожидания. Бандиты стали выходить из лесов, нагруженные оружием, боеприпасами и сдаваться властям. К сожалению, схватить «Левшу» никому из них не удалось — телохранители берегли его пуще глаза своего.
Но вскоре и этому матерому бандиту пришел конец.
От жителей одной деревни стало известно, что «Левша», оторвавшись от наших бойцов, преследовавших его по пятам, расположился с остатками банды в густом лесу. Вместе с руководителями райкома партии, райисполкома и райотдела МГБ мы тщательно разработали операцию, в которой было разрешено участвовать и отрядам самообороны многих населенных пунктов. Они на этом очень настаивали. Возглавить операцию я поручил командиру 2-го батальона майору Федору Ивановичу Кубасову, бесстрашному, тактически грамотному офицеру.
Труден и опасен был поиск бандитов в лесу. Смерть таилась за каждым кустом, за каждым деревом. Командир отделения сержант Годолгарай Таразов издали заметил плащ-палатку, натянутую между деревьями. (Как вскоре стало известно, под этим своеобразным балдахином на перине лежали «Левша» и две дородные поповны в одеждах Адама и Евы. За кустами, отгораживавшими [194] гарем от посторонних глаз, маячил часовой с автоматом.) Сержант тотчас доложил о замеченном командиру взвода лейтенанту Гавриилу Ивановичу Нагину.
Стоянку националистов окружили. На предложение сдаться бандиты открыли огонь (это были самые близкие сподвижники «Левши», и им нечего было терять). Воины-чекисты ответили. Особенно метко разил оуновцев помощник командира взвода старший сержант Михаил Филиппович Хотнюк и ефрейтор Владимир Викторович Шилинг.
«Левше» удалось вырваться из окружения и скрыться в густо поросшем кустами овраге. На его преследование пошли командир роты старший лейтенант Петр Степанович Зырянов, сержант Николай Гаврилович Томченко, ефрейторы Иван Филиппович Решетнев и Роман Иосифович Вех. Около километра продолжалась погоня.
— Стой! — не раз приказывали чекисты главарю банды. — Бросай оружие!
«Левша» отстреливался и так ругался, что, казалось, солнцу было стыдно. Длинной автоматной очередью его уничтожил ефрейтор Бех.
Бандитов, пытавшихся выскочить из леса и укрыться в селах, смешавшись с мирным населением, схватили бойцы отрядов самообороны.
Хлебом и солью, цветами встречали жители воинов-чекистов, избавивших их от бандитов.
На моем столе зазвенел телефон. Я снял трубку и услышал голос майора Кубасова:
— Ваше приказание выполнено. Банда «Левши» больше не существует.
— Спасибо, Федор Иванович.
Я всегда надеялся, что задача, как бы она ни была трудна, будет выполнена. Всегда рассчитывал на стойкость, мужество и отвагу подчиненных. Золотой народ!
О тех днях я бы сказал так: нет, не только молодостью брали люди, как кое-кто пытается представить. Тут — глубже! Их отцы и старшие братья строили Турксиб и Магнитку, Комсомольск-на-Амуре и Сталинградский тракторный, боролись с кулаками, создавали колхозы... Эстафету мужества, любви к Родине они передали в надежные руки.
Горжусь, что мне посчастливилось выполнять боевые задачи с такими чудесными людьми! [195]