Легендарная дорога
В осеннем небе медленно плыли вязкие облака, шел мокрый снег. Было зябко. Подняв воротник шинели, я сидел на каких-то ящиках в кузове полуторки и думал о том, что ждет меня впереди.
Неожиданно машина затормозила.
— Ириновка, товарищ лейтенант! — объявил водитель, везший меня из Бернгардовки.
Я спрыгнул на землю и осмотрелся. Вдали, в березовой роще, темнели дома. «Штаб 8-го погранотряда, видимо, там», — решил я и, забросив за спину вещевой мешок, зашагал по обочине дороги.
На КПП (контрольно-пропускном пункте) долго и тщательно проверяли мои документы, дотошно расспрашивали, кто я и откуда, пока, наконец, не сказали, куда идти и к кому обратиться.
В большой комнате штаба было шумно. Люди входили и выходили. На меня никто не обратил внимания. Я обвел взглядом собравшихся здесь командиров и не встретил ни одного знакомого лица. Разговорился с сидевшим на подоконнике старшим лейтенантом. Тот рассказал, что отряд формируется на базе разрозненных подразделений 8-го и 103-го пограничных отрядов, геройски сражавшихся в Эстонии и на Карельском перешейке. Командовать им назначен майор М. А. Ревун.
Сообщение меня обрадовало. Значит, Михаил Анисимович уже майор. Несомненно, в звании его повысили за боевые заслуги под Выборгом. [76]
— А какую задачу будет решать отряд? — спросил я.
— Точно не знаю, — ответил старший лейтенант. — Говорят, нам и отдельной пограничной комендатуре майора Иовлева во взаимодействии с моряками Ладожской военной флотилии и частями 17-го укрепрайона предстоит оборонять западное побережье Ладожского озера...
Майор Ревун был очень занят, поэтому каждому из нас мог уделить всего несколько минут. Но и этот жесткий бюджет времени он старался наполнить до предела. Командиры уходили от него благодарными за теплый прием, готовыми решить любую боевую задачу, какой бы трудной она ни была.
Настала и моя очередь.
— Подлечились, товарищ Козлов? — поинтересовался начальник отряда, когда я вошел в его кабинет.
— Да, товарищ майор, и подлечился и подучился, — ответил я.
Видимо, он не сразу понял меня — несколько секунд раздумывал над моим ответом, заглянул в лежавшую перед ним бумагу.
— Вы имеете в виду курсы минометчиков? — уточнил майор. — Хорошее дело.
Михаил Анисимович выглядел уставшим. Бледное осунувшееся лицо, глубоко запавшие воспаленные глаза свидетельствовали о том, что работает он много, а спит урывками.
— Вы назначены начальником заставы, — объявил майор. — Получайте предписание и отправляйтесь в деревню Коккорево — там находится штаб первой пограничной комендатуры. Командует ею капитан Лебедев. Знаете Василия Андреевича?
— Не тот, что служил в сто третьем погранотряде?
— Он самый.
— Встречаться не приходилось, но отзывы о нем слышал самые лестные.
— Вот и прекрасно. Задачу получите на месте.
В Коккорево направлялись еще несколько командиров. Из штаба мы вышли вместе. Попутных машин долго не было, и мы собрались в придорожной посадке, где свободный от службы регулировщик пытался разжечь небольшой костер. Сырые дрова горели плохо, шипели, постреливая капельками горячей пены. [77]
— Вы случайно не из первой дивизии НКВД? — обратился к нам регулировщик.
Среди нас оказался его сослуживец. Разговор стал общим.
1-я и 21-я мотострелковые дивизии НКВД, о которых я уже кратко упоминал, действуя совместно с армейскими частями, доставили фашистам немало хлопот. 1-й дивизией командовал полковник С. И. Донсков, разносторонне образованный человек, блестящий тактик. Против его дивизии немцы бросили 39-й моторизованный корпус, части 1-го и 28-го армейских корпусов 16-й армии, почти непрерывно бомбили с воздуха. И в таких невероятно тяжелых условиях воины-чекисты стойко сдерживали противника в районе Мги и Шлиссельбурга. В трудный момент С. И. Донсков под непрерывным огнем переправил дивизию через Неву. Для этого были использованы рыбацкие лодки, плоты, бревна, доски — все, что могло держать людей на воде.
В районе г. Урицка храбро сражалась 21-я дивизия НКВД. Командовал ею полковник М. Д. Папченко. Это был человек завидной силы воли, бесстрашный и инициативный. В самые критические минуты Папченко находился в боевых порядках, мгновенно оценивая обстановку и в соответствии с ней принимая решения.
...Был уже поздний вечер, когда шофер полуторки, приоткрыв дверцу, крикнул нам, сидевшим в кузове:
— Приехали. Живо вылезайте!
Старинная рыбачья деревня Коккорево трехкилометровой лентой протянулась вдоль пологого берега Ладожского озера.
— Стой, кто идет? — послышался приглушенный оклик часового.
— Пополнение, — тоже негромко ответил я.
— Стой!
Дежурный, прикрывая плащ-палаткой электрический фонарик, проверил наши документы и проводил в землянку коменданта, надежно укрытую среди деревьев и кустарников.
Это была обычная фронтовая землянка. Справа от входа стояла печка-»буржуйка», тянулись нары, слева — пирамида для автоматов и скамья, посредине — грубо сколоченный стол. Единственное оконце выходило на Ладогу. [78]
По нуги дежурный рассказал нам, что вражеские летчики чуть ли не ежедневно появляются над Ладогой. Особенно ожесточенно они бомбят маяк на мысе Осиновец и помещение штаба комендатуры — самый большой в Коккорево дом, стоявший на отшибе. К счастью, так ни разу и не попали в них, но наше командование все же решило надежно укрыть людей. Сейчас весь личный состав штаба размещается в землянках. Когда мы вошли, капитан Лебедев говорил по телефону. Он повернулся в нашу сторону, кивком попросил подождать.
Этот коренастый человек с волевым лицом и добрым прищуром глаз сразу располагал к себе. Кто знал тогда, что пройдет совсем немного времени и меня назначат начальником штаба батальона, которым он будет командовать, а позже судьба сведет нас в 104-м полку — В. А. Лебедев станет начальником штаба, я — его заместителем.
Василий Андреевич Лебедев был строг, никому не прощал ни малейшей ошибки. Но подчиненные его любили. К нему можно отнести слова Суворова: «Смел без опрометчивости, деятелен без легкомыслия, тверд без упрямства, осторожен без притворства».
После войны В. А. Лебедев командовал пограничным отрядом на западной и юго-западной границах. В запас ушел в звании полковника и поселился в Минске. Мы и до сих пор поддерживаем дружеские связи.
Но я забежал вперед.
Окончив разговор по телефону, капитан тепло поздоровался с нами, пригласил сесть, расспросил, где каждый из нас служил до войны, какую должность занимал, где воевал.
— Я очень рад вашему приезду, — просто сказал комендант.
Меня капитан тоже увидел впервые, но, как он выразился, был хорошо наслышан и о мирных, и о боевых делах Краснознаменной заставы на острове Пий-Саари.
Согнувшись в дверях, в землянку вошел высокий человек в звании политрука.
— А вот и комиссар! — воскликнул комендант. — Прошу любить и жаловать. — И к политруку: — Знакомься с новым пополнением.
Комиссар комендатуры подошел ко мне и остановился удивленный. [79]
— Андрей!
— Николай!
С Николаем Александровичем Кудряшовым мы познакомились, когда он был политруком соседней с нами 1-й заставы.
Тогда Николай, высокий, подтянутый, пышущий здоровьем, покорил меня своей жизнерадостностью. Он был весел, остроумен, всех заражал своей энергией...
Теперь Николай сильно изменился. Похудел, глаза посуровели.
— Словно родного человека встретил! — обрадовался Николай. — А твой левый сосед, лейтенант Николай Иванович Антипин, тоже здесь. Его застава на мысе Осиновец. Обстановка там тяжелая. Для немцев этот наш порт что бельмо на глазу. Они непрерывно бомбят его, обстреливают из дальнобойной артиллерии. Пограничники держатся стойко. Антипин — геройский человек! Ты, Андрей, обязательно побывай у него, навести старого друга.
Это была еще одна радостная для меня весть.
— Ну а теперь я кратко познакомлю вас с обстановкой на нашем участке фронта и с задачей, которую получила комендатура, — сказал В. А. Лебедев. Он достал из полевой сумки карту и развернул ее на столе. Мы придвинулись ближе.
— Ценой огромных потерь немцы перерезали все железные и шоссейные дороги и почти полностью блокировали Ленинград. Вот фронт противника. — Лебедев показал на карте дугу, фланги которой упирались в Финский залив и Ладожское озеро. — Вся Ладога под контролем врага. На восточном и западном берегах в наших руках остались сравнительно небольшие территории. Моряки Ладожской военной флотилии и речники Северо-западного речного пароходства под бомбежками и артобстрелами круглые сутки перевозят через озеро продовольствие и горючее, боеприпасы и топливо, медикаменты — все, что необходимо фронту и городу. Но судов не хватает, портовые сооружения не рассчитаны и на десятую долю таких массовых и напряженных перевозок. Осиновецкий озерный порт в девятнадцати километрах от занятого врагом Шлиссельбурга создан по решению Военного совета лишь в начале сентября. Если не считать маяка и нескольких домиков, там до недавних пор было голое место. [80]
Ленинграду трудно. Фашисты, не сумев захватить его силой оружия, теперь стремятся замкнуть кольцо блокады, взять город измором, удушить голодом. Поэтому они так рвутся сейчас вот сюда — к Лодейному полю. Снабжение Ленинграда все время висит на волоске. Перевалочные ладожские базы, на которые прибывают грузы с Северной железной дороги, ежедневно подвергаются жесточайшей бомбежке. Как только озеро покроется надежным льдом, по нему будет проложена военно-автомобильная дорога на восточный берег, в Кобону и Лаврове.
Лебедев показал оба населенных пункта на карте.
— Нам приказано в сжатые сроки создать здесь, на побережье, прочную оборону; ни в коем случае не допустить фашистов в район, предназначенный для организации дороги. Кроме того, мы будем заниматься разведкой, вылавливать вражеских шпионов и диверсантов, распространителей ложных слухов. В ближайшее время предстоит сколотить отряды боевого охранения. Выполняя боевую задачу, мы должны учить людей и учиться сами. Первое, что надо сделать, — это освоить минометы и противотанковые ружья, которые к нам уже поступили. — Лебедев посмотрел на меня. — Тут уж вам карты в руки, товарищ лейтенант. Насколько мне известно, кроме вас, в отряде нет ни одного специалиста. Так что наряду с выполнением обязанностей начальника заставы вам придется поработать и в качестве инструктора.
— Есть, товарищ капитан! — ответил я.
В дальнейшем мне пришлось готовить минометные расчеты не только для своей комендатуры и отряда, но и для соседних частей.
Часто эти занятия проходили непосредственно на переднем крае. Чтобы попусту не тратить боеприпасов, мы огонь вели по врагу. Он, конечно, яростно огрызался.
Но вернемся к разговору, который проходил в землянке.
Напомнив еще раз о земляных работах, В. А. Лебедев сказал:
— Оборонительные сооружения надо строить скрытно. Противник ни о чем не. должен догадываться. О ледовой трассе — никому ни слова!
Капитан сложил карту, спрятал в полевую сумку. Когда мы вышли на воздух, стояла ночь. Над недалеким передним краем взлетали ракеты. [81]
Я видел немало озер на Карельском перешейке, не в диковину были для меня и штормы в Финском заливе. Но то, с чем встретился я утром следующего дня на Ладоге, крупнейшем озере Европы, поразило меня. Зловещее черное водное пространство, которому не было видно ни конца ни края, кипело. Огромные волны бешено неслись к берегу и разбивались о камни. Ладога ревела, свистела, выла. Казалось, нет такой силы, которая скует ее, сделает покорной. А за кромкой прибоя белел выпавший за ночь снег, дремали пушистые ели. Тяжелые свинцовые облака то затягивали, то открывали красно-белый маяк на мысе Осиновец.
«Как ты там, Николай Иванович?» — мысленно обратился я к лейтенанту Антипину.
Своими подчиненными я остался доволен. Подавляющее большинство побывало в боях, что меня особенно обрадовало. Проходя перед строем, вглядываясь в лица пограничников, я с замиранием сердца ждал, что вот-вот встречу кого-нибудь с острова Пий-Саари или из резервной заставы 103-го погранотряда, но — тщетно.
Между прочим, находясь в госпитале в Ленинграде, я дотошно расспрашивал вновь поступавших раненых о положении на Карельском перешейке, о боевых действиях пограничников, радовался, когда удавалось услышать знакомую мне фамилию, название населенного пункта или железнодорожной станции, где я бывал по делам службы или воевал. Но вот человека, с которым полтора года охранял границу, с кем воевал, не встретил ни разу.
Когда я приказал подчиненным разойтись, они молча спокойно сломали строй, окружили меня. Посыпались вопросы:
— Что нового на фронте?
— До каких пор мы будем отступать?
— В минометчики будут назначать или добровольцев вызывать?..
Вместе с командирами взводов наметил план неотложных работ. Дело закипело. Бойцы старательно рыли траншеи и щели, маскировали землянки. Особое внимание мы обращали на укрепление участков, наиболее уязвимых из-за их близости к противнику и вероятности высадки воздушных и морских десантов. [82]
8 ноября 1941 года немецкие войска овладели Тихвином. Положение под Ленинградом еще более осложнилось. Теперь грузы для осажденного города стали прибывать не на Волхов и Войбокало, а на затерявшиеся в лесах небольшие станции Подборовье и Заборье, расположенные в 100–120 километрах от Тихвина. В конце ноября фашисты прорвались к станции Войбокало — одной — из самых важных перевалочных баз на Ладожском озере. Гитлеровские войска перерезали железную дорогу и стали пробиваться к Кобоне. Это грозило полной блокадой города.
В эти дни нам стало известно, что Военный совет принял решение о строительстве автомобильной дороги Осиновец — Подборовье. Она была в шесть раз длиннее плеча Войбокало — Осиновец, проходила по сильно пересеченной лесистой и болотистой местности. Но иного выхода не было. Снабжение Ленинграда по воздуху было делом нереальным. Устанавливался жесткий срок окончания строительства — 1 декабря. Воинские части и местное население завершили работы с некоторым запозданием — 6 декабря. А через четыре дня советские войска вышибли фашистов из Тихвина. Новая дорога во многом утратила свое значение. Подготовка к прокладке дороги по льду Ладожского озера (продолжение плеча Осиновец — Подборовье) началась задолго до ледостава. Не только наша комендатура, а и весь 8-й пограничный отряд оказались в центре важных дел.
К Ладожскому озеру стягивались воинские части — дорожники, саперы, связисты, зенитчики. Шли автомашины. В сложившихся условиях существенное значение приобрела комендантская служба. Фашисты были мастерами по засылке своих лазутчиков в наши тылы. А тут сама обстановка играла им на руку. Не все сразу, что называется, притерлось. Иной раз о прибытии той или иной воинской части мы, пограничники, узнавали не накануне, а после появления ее на побережье. Не были установлены пароли. Ничего не знали мы и о передислокациях. Нельзя было мириться с такой неразберихой. Мы срочно принимали необходимые меры.
Разведывательно-поисковая группа сержанта И. Д. Силенко возвращалась после выполнения боевой задачи. [83]
— Товарищ сержант, — обратился к командиру один из пограничников, — видите вон тех двоих с автоматами?
— А что? Здесь сотни людей ходят. Все леса войсками забиты.
— Но эти мне что-то не нравятся: у них за плечами я только что видел до отказа набитые вещевые мешки, а теперь мешков нет.
Такая немаловажная деталь насторожила и сержанта. Пограничники укрылись в молодом ельнике и стали ждать. Когда неизвестные поравнялись с засадой, их задержали.
Ни в одежде, ни в поведении людей не было ничего подозрительного. В порядке оказались и документы. Вот только откуда взялась такая воинская часть: в списках на КПП она не значилась.
Задержанные шутили, подтрунивали над излишней подозрительностью пограничников, бойко отвечали на вопросы.
— На Ладогу давно прибыли? — спросил Силенко одного из них.
— С неделю, — ответил тот. — Связь оборудуем на командном пункте.
Это была ложь. Номера воинских частей, прибывших неделю назад, пограничники знали на память.
Неизвестных обыскали. У них обнаружили пистолеты ТТ, прибинтованные к бедрам, в противогазных сумках — по пятьсот патронов. Разыскали в кустах вещевые мешки — в них оказались патроны, гранаты, сигнальные фонари, яды и запасы продуктов питания на десять — двенадцать дней.
После выяснилось, что это крупные вражеские диверсанты.
В эти дни у нас в комендатуре побывал комиссар отряда батальонный комиссар Петр Карпович Сувалов. С первой же встречи, которая произошла в землянке капитана Лебедева, он произвел впечатление разносторонне образованного, энергичного и требовательного начальника. В дальнейшем это полностью подтвердилось.
Комиссар дотошно интересовался, как мы в случав необходимости будем отражать парашютный и морской десанты, облазил окопы, щели, траншеи, точки, некоторых командиров заставил решить вводные. [84]
— Этот не из тех, кто только боевыми листками занимается, — с гордостью шепнул мне В. А. Лебедев.
До войны П. К. Сувалов был комиссаром отряда, который охранял участок границы по Финскому заливу в Прибалтике. Когда началась война, пограничники, обороняя землю Советской Эстонии (отрядом командовал майор В. Ф. Нестеров), сражались стойко. Многие из них погибли, но и фашистам не поздоровилось. Отборные гитлеровские войска понесли огромные потери.
...Заглянул комиссар и в мою землянку. Осмотрел — остался доволен.
— Выходит, мы давние знакомые? — улыбнулся П. К. Сувалов, когда я коротко рассказал ему о своей довоенной службе на границе. — Смотрели друг на друга через Финский залив, как соседки через дорогу.
— Широковата дорога-то, товарищ батальонный комиссар, — ответил я. — До вашего правого фланга по прямой километров пятьдесят считалось...
— Вы ведь из Сибири, товарищ лейтенант?
— Из Сибири, — подтвердил я.
— Давно с земляками не встречались?
— Давно.
Комиссар вдруг встал, вышел на улицу, к матине, и вернулся с каким-то узелком в руках.
— Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе, — весело воскликнул он. — Берите. Это вам награда. И за то, что оборону заняли быстро и хорошо, и за то, что шпионам дыхнуть не даете.
Я расчувствовался, принимая подарок: кому не дорого внимание и доброе слово начальника!
Подарки получили и другие красноармейцы и командиры, отличившиеся за последние дни. Это были пришедшие из тыла посылки. В мешочке, который комиссар вручил мне, были кусок сала, шерстяные варежки, носки, «маньчжурка» — знаменитый в Сибири табак, и письмо, написанное на листке из тетради. Простые и трогательные слова... Письмо писала, по всему видать, колхозница или жительница небольшого городка (подписи и адреса не было). Она просила «бить германца смертным боем и поскорее возвращаться домой».
Позже я прочитал известные стихи А. Твардовского:
С любовью, с нежностью примерной«Это же про мою посылку!» — подумал я тогда...
Мои подчиненные были в сборе, когда я вошел в землянку. Передав посылку старшине заставы, я попросил справедливо разделить ее на всех.
— А письма не было, товарищ лейтенант? — спросил старшина.
— Письмо я решил оставить себе на память, — ответил я.
— По-моему, его надо «разделить» в первую очередь! С каким вниманием слушали меня бойцы!
Сколько радости принесли нам тогда посылки из Сибири!..
Приказ о немедленном развертывании работ на Ладоге начальник тыла Ленинградского фронта генерал-лейтенант Ф. Н. Лагунов подписал 13 ноября. Тогда же военный инженер 3 ранга Б. В. Якубовский был назначен начальником строительства. Ледовы,й участок дороги было решено проложить через Шлиссельбургскую губу, по кратчайшему пути, равному 30–32 километрам. Как свидетельствовали старожилы, здесь озеро замерзало раньше и лед бывал толще.
Ладожское озеро коварно. Многолетние наблюдения показали, что замерзает оно в разное время, причем замерзает частично. На многих участках всю зиму зияют открытые промоины. Лед нередко разрушается сильными подвижками, торосится. Зимой 1941/42 года мне приходилось видеть торосы пяти и даже десяти метров высотой.
В 1941 году природа была на нашей стороне. Она словно знала, что ледовая трасса нужна Ленинграду как воздух. Зима наступила на месяц раньше. Десятиградусные морозы установились уже в первых числах ноября. А пятнадцатого — замерзла Ладога. Такой ранний ледостав не отмечался много десятков лет.
Прежде чем строить дорогу, надо было узнать состояние льда на озере, изыскать наиболее приемлемую трассу. 17 ноября на лед Ладоги вышли бойцы и командиры [86] 88-го отдельного мостостроительного батальона. Группу разведчиков (их было тридцать человек, разбитых на три группы, каждая из которых должна была возвратиться на берег с заранее обусловленного участка трассы, чтобы держать командование в курсе дел) возглавляли воентехники 2 ранга Л. Н. Соколов, М. С. Дмитриев (ныне заведующий сектором Комитета народного контроля СССР) и младший лейтенант И. И. Смирнов. Военкомом отряда был старший политрук В. И. Брук.
В связи с крайне тяжелым положением, в котором находился Ленинград, командование ряда частей, дислоцировавшихся на западном побережье Ладоги, стремилось как можно быстрее обеспечить прокладку ледовой дороги и по своей инициативе направляло разведчиков через озеро. Поэтому с разных участков побережья на лед Ладоги выходили моряки военной флотилии, пограничники, партизаны, рыбаки.
Случилось так, что в одни день с группой 88-го отдельного мостостроительного батальона по приказу начальника войск охраны тыла Ленинградского фронта генерал-лейтенанта Г. А. Степанова была выслана и наша разведка. Начальник оперативного отделения 8-го погранотряда майор К. Ф. Шарапов, комендант 1-й погранкомендатуры капитан В. А. Лебедев, красноармейцы Д. М. Песков и И. Н. Агеев первыми из пограничников прошли по льду Ладожского озера от Коккорево до деревни Кобона и вернулись обратно. Их путь проходил южнее островов Зеленцы.
Потом послали меня и трех автоматчиков — Ф. К. Ляшко, С. Н. Михайлова и Д. М. Пескова. Нам было приказано не только разведать трассу севернее Зеленцов, но и определить места расположения будущих КПП. Имели мы и еще одну задачу.
На основании приказа начальника войск охраны тыла Красной Армии 8-му пограничному отряду были оперативно подчинены заставы и КПП, располагавшиеся на восточном побережье Ладоги — в Леднево, Кобоне и Лаврове. Связи с этими подразделениями не было, поэтому никто толком не знал, в каком положении они находились. Нам предстояло это выяснить.
Вышли мы ночью. Темно — хоть глаз коли. Ветер беснуется, чуть ли не валит с ног. Кажется, будто сам Ледовитый океан бросает нам в лицо горсти сухого колючего [87] снега, дышит нестерпимым холодом. Ориентиров — никаких. Вся надежда на компас. Местами лед прогибался под ногами, угрожающе потрескивал. Через каждые двести — триста метров попадались следы бомбежки.
В те дни каждый из нас ждал наступления трескучих морозов, которые помогли бы наращиванию льда. Работники гидрометеослужбы обнадеживали, что они вот-вот наступят, но... Правда, морозы были, но, что называется, «сиротские». И когда мы шли по льду, готовому в любую минуту проломиться под ногами, Песков спросил:
— Ребята, и почему это плохие прогнозы сбываются чаще, чем хорошие?
— Девушки с метеостанций на фронт ушли, — спокойно ответил Михайлов, — а вместо них сварливых старух посадили. А ты считаешь — отчего?
Подумаешь сейчас, ну что смешного сказал человек? А тогда, когда мы шли по ненадежному льду, готовые к любым неожиданностям, Михайлов рассмешил нас. И легче нам стало. Жен вспомнили, невест. Смелее пошли вперед...
Позади остались тридцать километров. К утру мы достигли восточного берега.
На первый взгляд, в Кобоне ничто не напоминало о войне. Избы рыбаков стояли со снежными шапками на крышах. В небо поднимались столбы дыма. Дразняще пахло свежим хлебом и жареной картошкой. Навстречу нам шла статная красивая женщина с коромыслом на плече.
И вдруг все изменилось. В небе загудели фашистские самолеты. Они так неистово бомбили мирную и беззащитную рыбацкую деревушку, словно ее гибель означала для них победный конец войны. К счастью, бомбардировка не причинила никакого вреда.
Бойцы пограничной заставы встретили нас радушно. Накормили, напоили горячим чаем. Расспросам не было конца.
Начальнику заставы я сообщил о том, что он оперативно подчинен командованию 8-го погранотряда, рассказал обстановку, поставил задачу, установил сигналы взаимодействия и способы обмена оперативной информацией, выслушал его просьбы.
От Кобоны наш путь лежал по Ново-Ладожскому каналу на заставу в Лаврово. Разыгралась вьюга. С одной [88] стороны, это радовало: нам удалось незамеченными для противника выйти на рубеж, который застава занимала в боевых порядках 54-й армии, с другой — огорчало. Вьюга — предвестник оттепели, а для льда, способного выдержать автомашины, были нужны морозы.
Бойцы заставы в Лаврове находились в окопах. От ветра лица их потемнели, губы потрескались, с виду все были усталые, но только с виду. Пограничники наперебой рассказывали нам, как они воюют, и глаза их загорались, румянились щеки.
— День и ночь сидим в земле. Бомбежка и артобстрел почти не прекращаются, — доложил начальник заставы. — Но мы к этому привыкли. — Он помолчал и, немного смутившись, добавил: — Это здорово, что вы пришли. Знаете, на душе легче стало, честное слово! Кругом свои, это точно. Но — не пограничники. Я думаю, вы меня понимаете?
Я его понимал.
Артиллерийская канонада не смолкала. Соседнее село горело. Всюду виднелись воронки от бомбежек.
Снаряды стали ложиться ближе.
— Не будем вводить судьбу во искушение, — заметил начальник заставы. — В траншее спокойнее.
Только мы спрыгнули в укрытие, неподалеку разорвался снаряд, подняв в воздух фонтан мерзлой земли и снега. Завизжали осколки. Следом ударило еще два снаряда.
— Во дает, гад! — не стерпел красноармеец Михайлов. — У нас на том берегу, пожалуй, лучше. Там немец бьет в основном из минометов, и, пока мина воет в воздухе, можно и до блиндажа добежать, а здесь снаряд ударит — и одуматься не успеешь.
— Да, — соглашаюсь, — нас леса выручают. Там требуется навесная траектория, вот противник и применяет минометы, а здесь, на открытой местности, бьет из пушек. А мы потчуем немцев и тем и другим.
— Это точно! — улыбнулся Михайлов.
Словом, для сравнения с западным довелось нам побывать под огнем и на восточном берегу.
Установив связь с заставами и КПП, мы благополучно вернулись обратно.
Две группы пограничников прошли из Коккорева в Кобону и обратно. На схему были нанесены две трассы: [89] одна севернее Зеленцов, другая — южнее. Выдержит ли лед автомашины? Ведь отряду надо было поддерживать постоянную связь между западным и восточным берегами, а главное — помогать Ленинграду. Чтобы ответить на этот вопрос и попутно решить специальную боевую задачу, в Кобону на трех грузовых автомашинах отправились сорок пять пограничников-добровольцев во главе с помощником начальника политотдела отряда по комсомольской работе политруком Георгием Петровичем Сечкиным (ныне генерал-майор, заместитель начальника войск пограничного округа).
Выбор на политрука Сечкина пал не случайно. Небольшого роста, энергичный, этот человек в самую трудную минуту оказывался именно там, где было надо, успевал вовремя подставить плечо. Его любили. С ним охотно шли в разведку, на выполнение самой рискованной задачи. Г. П. Сечкин отличился во время тяжелых боев под Мгой и Шлиссельбургом, за что был награжден орденом Красного Знамени.
До берега оставалось километров пятнадцать, когда машина вместе с людьми провалилась под лед и затонула. Политрук Сечкин и бойцы, находившиеся на двух других машинах, мгновенно выпрыгнули на лед и бросились к месту гибели товарищей. Но спасать было некого. Несколько минут пограничники в скорбном молчании стояли у края полыньи, надеясь, что хоть кто-нибудь появится на поверхности, но надежды были напрасны.
Беда не приходит одна. Внезапно налетели семь «юнкерсов».
Политрук приказал рассредоточиться и открыть огонь по самолетам.
Захлопали винтовочные выстрелы.
А фашисты сыпали бомбы, строчили из пушек и пулеметов. Прямое попадание бомбы — и затонула еще одна машина.
Наконец воздушные пираты улетели. В отряда Г. П. Сечкина были раненые. Политрук помог перевязать их и уложить на оставшуюся автомашину. Вскоре пограничники достигли берега.
Трасса заработала. Движение по ней не прекращалось ни днем, ни ночью. И все же вопрос о завозе продовольствия [90] (а его осажденным ленинградцам требовалось около тысячи тонн в сутки!), боеприпасов, горючего, медикаментов, топлива, других грузов, пока еще не был решен.
В декабре на Ладожском озере побывали члены Военного совета Андрей Александрович Жданов и Алексей Александрович Кузнецов. Они встречались с десятками людей, занимавших самые различные посты и решавших самые различные задачи, каждому задавали один и тот же вопрос: что надо предпринять для коренного улучшения снабжения фронта и города?
В те дни мне довелось увидеть Жданова еще раз. Андрей Александрович выглядел очень уставшим, его мучил астматический кашель, который он всячески старался сдерживать, курил лечебные сигареты.
Помнится, один из командиров, которому А. А. Жданов указал на его ошибки, ответил:
— На ошибках учимся, товарищ член Военного совета.
— Нет, так не пойдет! — покачал головой Жданов. — Ладога — не учебный плац. Ладога — поле боя. Каждая ошибка — это удар по снабжению Ленинграда, это — гибель людей, это — вдовы-солдатки, дети-сироты!..
Он закашлялся, достал портсигар и вынул сигарету. Кто-то из стоявших рядом с ним чиркнул зажигалкой.
— Мы построили ледовую трассу под носом у противника, — продолжал А. А. Жданов. — В мировой истории еще не было такой дороги! Борьба за коммуникации приняла сейчас особую остроту. Для германских войск дорога через Ладожское озеро — это же кость в горле! Она срывает все планы Гитлера. Именно поэтому немцы бомбят ее и обстреливают из всяких там «больших» и «толстых» «берт». Не исключено, что они попытаются захватить ее с суши, высадить парашютный десант, а с целью совершения диверсий заслать в автобаты, ремонтные мастерские, на склады своих людей. Все должны оберегать трассу. А вы, пограничники, — Андрей Александрович Жданов кивнул в нашу сторону, — особенно. Все должны заботиться о том, чтобы она день ото дня работала лучше!..
Да, гитлеровское командование хорошо понимало важность ледовой трассы, ее значение для Ленинграда и войск фронта. Фашисты сразу же обрушили на дорогу [91] значительные силы авиации, а через некоторое время стали обстреливать ее из Шлиссельбурга.
«Юнкерсы», «хейнкели», «мессершмитты», «Дорнье» днем и ночью бомбили, обстреливали трассу из пушек и пулеметов, гонялись не только за колоннами, но и за отдельными машинами. Не могу не рассказать об одном эпизоде, свидетелем которого я был.
...Небо разрывали длинные очереди авиационных пушек и пулеметов, надсадно ревели моторы. Решив, что неподалеку завязался воздушный бой, я выбежал из землянки. Но увидел совсем другое.
Немыслимыми зигзагами по льду мчалась грузовая машина. А сверху ее расстреливали два вражеских самолета.
Открыли огонь наши зенитчики, но, к сожалению, был он слаб и не причинял фашистам никакого вреда.
— Жми, браток, жми! — кричали собравшиеся на берегу, словно тот, кто сидел за рулем, мог услышать их.
Гитлеровцы неистовствовали, но водитель, ловко маневрируя, все же оставил их с носом. Машина вылетела со льда озера на берег, под защиту заснеженных елей.
Мы окружили вылезшего из кабины человека. Это был Максим Емельянович Твердохлеб, водитель передового на трассе 390-го автобатальона 17-й автотранспортной бригады. Несмотря на трескучий мороз, с его лица градом катился пот. Он долго не мог выговорить и одного слова. Все смотрел и смотрел в уже начинавшее темнеть небо, словно ожидал новой атаки.
— Что везешь, друг? — спросил я у водителя.
— Мандарины, товарищ лейтенант, — ответил Твердохлеб, утирая рукавицей лицо. — Ребятишкам. Новый год ведь завтра. Из Грузии пришли мандарины-то. — Он опять посмотрел на небо и докончил: — Мог бы и но довезти...
Машина дотянула до берега чудом. Пули изрешетили ветровое стекло, дверцы, борта, передние колеса, радиатор, разбили руль. Мы насчитали около пятидесяти пробоин и только потом узнали, что водитель был ранен. А нам он даже и виду не подал.
Максим Емельянович Твердохлеб здравствует и поныне. Земной поклон этому удивительно храброму и скромному человеку! [92]
Бомбардировочными налетами и штурмовыми ударами фашисты не раз пытались парализовать движение на ледовой трассе. Но истребительная авиация Ленинградского фронта и Краснознаменной Балтики надежно охраняла небо Ладоги. Достаточно сказать, что за период действия Дороги жизни было сбито свыше пятисот самолетов противника.
Не раз и не два воздушные бои происходили на моих глазах. Мне приходилось брать в плен вражеских летчиков, выбрасывавшихся на парашютах из горящих самолетов. Пока с них не сбили спесь, гитлеровцы вели себя нагло. Помнится, одного из асов, увешанного орденами и медалями, пограничники привели в землянку, чтобы перевязать рваную рану на лбу.
— Что вы уцепились за эти болота, леса, за Ладожское озеро? — визгливо кричал фашист. — Москва давно пала. Ваше правительство бежало на Камчатку. Мы уже победили...
Свою тираду он закончил категорически:
— Сдавайтесь в плен!
В землянке раздался такой хохот, что немец даже вздрогнул. Пограничник-украинец, охранявший пленного, покрутил у виска пальцем и совершенно серьезно сказал:
— Хлопцы, а хриц так перелякався, що того — з глузду зъихав!
— Что? — не понял фашист. — Что он сказал?
— Он сказал, что ты, фриц, перепугался, как паршивый щенок, и с ума сошел! — перевел санинструктор, делавший перевязку. — Кто же в плену в плен берет?
Снова раздался хохот — теперь еще громче.
Когда фашистских летчиков стали сбивать над Ладогой все чаще и чаще, они уже не кричали о победе и, завидев приближавшихся к ним пограничников, покорно поднимали руки.
Господство авиации противника над Ладогой было недолгим.
За пять месяцев зимы и весны по ледовой дороге было доставлено в Ленинград более 360 тысяч тонн грузов, вывезено из блокированного города свыше полумиллиона человек нетрудоспособного населения и около 3700 железнодорожных вагонов промышленного оборудования и культурных ценностей.
Зачем я привожу эти цифры? [93]
Чтобы читатель вдумался в показатели работы Дороги жизни — единственной тридцатикилометровой ниточки, связывавшей Ленинград со всей страной, представил себе героизм ладожских шоферов, ремонтников, регулировщиков, медицинских работников, солдат...
Среди других частей и соединений, охранявших небо Ладоги, мужественно дрались с врагом летчики 154-го истребительного авиационного полка. В те годы мне не раз приходилось встречаться с начальником штаба этого полка Николаем Федоровичем Минеевым (ныне полковник авиации в отставке, живет в Ленинграде). Он приезжал к нам, пограничникам, всякий раз, когда мы захватывали в плен сбитых фашистских летчиков.
— А ну-ка, покажите мне, пожалуйста, «сверхчеловеков», — шумно просил Н. Ф. Минеев. — Кое о чем потолковать надо...
Ныне стал широко известен военный дневник начальника генерального штаба сухопутных войск Германии генерал-полковника Ф. Гальдера. День за днем этот фашистский летописец фиксировал ход войны, скупыми штрихами характеризовал положение, складывавшееся на фронтах, стенографировал ход совещаний у Гитлера. Гальдеру было о чем писать — бои гремели не только на огромных пространствах от Белого до Черного морей, но и в Африке. И все же, начиная с 26 ноября 1941 года, Гальдер почти ежедневно делает в дневнике записи о ледовой трассе. До конца года их можно насчитать по крайней мере около двадцати пяти. Это за тридцать четыре дня войны! Видимо, для германских войск дорога через Ладогу и в самом деле, как выразился однажды А. А. Жданов, была костью в горле.
Считаю необходимым привести некоторые записи Ф. Гальдера:
«...Противник организовал движение колонн войск и транспорта по льду Ладожского озера к устью Волхова».
«Русское радио сообщает, что Ленинград теперь избавлен от полной блокады. Действительно, по Ладожскому озеру проложен путь по льду, по которому осуществляется сообщение с Ленинградом».
«Перед фронтом 1-го армейского корпуса появилась новая дивизия противника, которую он, по-видимому, перебросил с кронштадтского участка фронта по ледовой трассе через Ладожское озеро». [94]
«Продолжается движение транспорта по льду Ладожского озера».
«Наша авиация начала налеты на транспорт, идущий по льду Ладожского озера».
«В районе Ладожского озера отмечено действие новых частей противника, переброшенных, по-видимому, по озеру. У Ленинграда противник предпринимает сильные атаки».
«Продолжается переброска войск противника по Ладожскому озеру на восток, транспорты с грузами идут на запад».
«Наши войска оставили Тихвин. Передвижение транспорта противника по льду Ладожского озера не прекращается. Обычные атаки противника через Неву. Ленинград постепенно приближается к своему падению»,.
«Переброска войск противника через Ладожское озеро привела к усилению группировки противника на ладожском участке фронта. В ряде пунктов под Ленинградом противник вновь усилил свои атаки...»
«Большое беспокойство вызывают атаки противника в районе Ладожского озера. Настроение нервозное».
Куда уж хуже! То «Ленинград постепенно приближается к своему падению», то «наши войска оставили Тихвин».
9 января 1942 года Гальдер пишет, что «в районе Ладожского озера близится крупное наступление противника».
Маневрируя живой силой и техникой, Ставка Верховного Главнокомандования не раз использовала Дорогу жизни для переброски войск по льду Ладожского озера. Но далеко не все знают, что 22 и 23 апреля 1942 года через Ладогу на восточный берег переправили около одиннадцати тысяч бойцов с вооружением — пополнение для 54-й армии. На машинах их удалось провезти только половину пути, остальную половину они шли пешком по колено в ледяной воде. 10 января 1943 года началась переброска войск на западный берег. На лед Ладоги одновременно вышли более десяти тысяч пехотинцев. Кавалерийские части, артиллерия и танки двигались отдельными колоннами.
Воины-пограничники сделали все от них зависящее, чтобы переправа шла без помех. [95]
Как всякое новое дело, перевозки по льду Ладоги наладились не сразу. Первое, время недостатков было много. Они не прошли мимо внимания А. А, Жданова. И вскоре после посещения трассы он от имени Военного совета фронта, партийных и советских организаций города и области, ох имени всего Ленинграда обратился со страстным письмом к личному составу, который обслуживал Дорогу жизни. В те тяжелые для Ленинграда дни письмо имело громадное значение. Оно круто изменило порядки на трассе, запало в душу каждого.
В письме говорилось:
«Дорогие товарищи! Фронтовая автомобильная дорога продолжает работать очень плохо. Ежедневно она перевозит не более одной третьей части грузов, необходимых для того, чтобы мало-мальски удовлетворить и без того урезанные до крайних пределов потребности Ленинграда и войск фронта в продовольствии и автогорючем. Это значит, что снабжение Ленинграда и фронта все время висит на волоске и население и войска терпят невероятные лишения. Это тем более нетерпимо, что грузы для Ленинграда и фронта имеются. Стало быть, быстро исправить положение и облегчить нужду Ленинграда и фронта зависит от вас, работников фронтовой дороги, и только от вас.
Героические защитники Ленинграда, с честью и славой отстоявшие наш город от фашистских бандитов, вправе требовать от вас честной и самоотверженной работы.
От лица Ленинграда и фронта прошу вас учесть, что вы поставлены на большое и ответственное дело и выполняете задачу первостепенной государственной и военной важности.
Все, от кого зависит нормальная работа дороги: водители машин, регулировщики, работающие на расчистке дороги от снега, ремонтники, связисты, командиры, политработники, работники Управления дороги — каждый на своем посту должен выполнять свою задачу, как боец на передовых позициях.
Возьмитесь за дело, как подобает советским патриотам, честно, с душой, не щадя своих сил, не откладывая ни часа, чтобы быстро наладить доставку грузов для Ленинграда и фронта в количестве, установленном планом. [96]
Ваших трудов Родина и Ленинград не забудут никогда!»{4}.
Начальником дороги Военный совет назначил генерал-майора интендантской службы А. М. Шилова, опытного руководителя и способного администратора, комиссаром — бригадного комиссара И. В. Шикина, заместителя начальника Политуправления фронта (ныне член Центральной ревизионной комиссии КПСС, первый заместитель председателя Комитета народного контроля СССР).
Назначение комиссаром военно-автомобильной дороги в самое напряженное время ее работы Иосиф Васильевич Шикин воспринял как высокое доверие партии. Ему и раньше, что называется, по штату было положено вникать в дела на трассе. Теперь же он занялся ими вплотную. Вместе с оперативной группой бригадный комиссар перебрался из Ленинграда в деревню Ваганово, в землянку, и стал почти ежедневно бывать на трассе. Мы, пограничники, первыми встречали и последними провожали И. В. Шикина. Его не могли удержать на берегу ни метельные ночи и морозы, ни бомбежки и артобстрел.
Память сохранила немало эпизодов, связанных с деятельностью И. В. Шикина на Дороге жизни. Считаю своим долгом рассказать о некоторых из них.
...Через Ладожское озеро пролегало несколько маршрутов (ниток), оборудованных для двустороннего движения (в первую блокадную зиму было построено 1770 километров ледяных дорог). Делалось это для того, чтобы увеличить пропускную способность дороги, рассредоточить транспорт и тем самым уменьшить опасность воздушных налетов, давать возможность «отдохнуть» льду. Каждый из маршрутов поддерживался в состоянии, годном для движения транспорта (снегоочистке подвергались 1650 километров — почти вся трасса). На каждом было по два контрольно-пропускных пункта. Без ведома пограничников никто не мог появиться на льду. Отряды боевого охранения днем и ночью контролировали местность, уходя на лыжах на 10–15 километров от побережья. [97]
Выше было сказано, что А. А. Жданов требовал от нас, пограничников, от всех, кто трудился на Дороге жизни, высокой бдительности, предупреждал, что фашисты будут пытаться не только парализовать движение на трассе с помощью бомбежек и артобстрела, но и захватить ее с суши или выбросить десант. Так оно и получилось.
В январе 1942 года из района Шлиссельбурга вышел крупный отряд фашистских лыжников, одетых в маскхалаты, и с целью разведки направился к ледовой трассе. Было это глубокой ночью. Метель облегчала действия противника. Но пограничники обнаружили врага. В воздух взмыли сигнальные ракеты. Личный состав комендатуры и армейских частей, с которыми мы взаимодействовали, подняли по тревоге. Бой был скоротечным, но напряженным. Гитлеровские лыжники, понеся потери, отступили.
Еще гремели выстрелы, когда И. В. Шикин появился на побережье. Узнав подробности, он попросил коменданта 1-й комендатуры В. А. Лебедева передать благодарность пограничникам за бдительность и решительные действия.
Докладывая потом А. А. Жданову о случившемся, комиссар внес конкретные предложения об усилении охраны трассы. Они были приняты Военным советом. Кроме нашего боевого охранения на льду озера теперь занимали оборону и другие специально выделенные для этого подразделения, были установлены зенитные пулеметы.
И. В. Шикин заботился о том, чтобы бойцы, располагавшиеся на льду озера, имели соломенные маты, химические грелки, чтобы их чаще подменяли, создали им условия для обогревания.
...Трое суток, не затихая ни на минуту, бушевала пурга. Ветер неистовствовал, словно намеревался сдвинуть озеро с места. Разыгравшаяся стихия по-своему перекраивала трассу. Она наметала сугробы там, где была автомобильная дорога, и вылизывала снег на непригодных для движения участках, зыбким белым войлоком покрывала воронки от бомб и снарядов, промоины и трещины. Сотни машин с грузами, десятки автобусов с женщинами, детьми и стариками, вывезенными из Ленинграда, застряли на озере. [98]
Весь личный состав Дороги жизни — двадцать тысяч человек — был поднят по тревоге. Всем, несмотря на занимаемую должность, выдали лопаты. Таков был приказ начальника и военкома дороги.
Трое суток И. В. Шикин почти не смыкал глаз, лично руководил работами там, где было труднее всего. Были случаи, когда он, заменяя вконец обессилевших водителей, сам садился за руль грузового автомобиля или автобуса. Присутствие на трассе бригадного комиссара удесятеряло силы всех, кто боролся с пургой. Люди победили!
...1 мая 1942 года каждый ленинградец получил поллуковицы. И никто тогда не знал предыстории этой выдачи. А она заслуживает того, чтобы о ней рассказать.
По льду одна за другой катили волны. Слой воды превышал сорок сантиметров. Самые отважные ладожские шоферы уже не рисковали отправляться в рейс, который мог стать последним. В 12 часов 21 апреля 1942 года ледяную трассу, пять месяцев верно служившую Ленинграду, закрыли. А на другой день И. В. Шикину позвонил А. А. Жданов. На восточном берегу Ладоги находились шестьдесят пять тонн репчатого лука, остро необходимого ленинградцам, пережившим тяжелую блокадную зиму. Член Военного совета просил переправить этот бесценный груз в город.
Весть о просьбе А. А. Жданова распространилась с быстротой молнии. Закипела работа. Каждый, кто трудился на Дороге жизни, заботился об общем деле, как о своем собственном, искал наиболее лучшее решение непомерно трудной задачи.
У берега уже была открытая вода. Решили до кромки льда перекинуть деревянный настил. Одним из первых на залитый водой лед перешел И. В. Шикин. Кто-то из командиров попытался отговорить его, но бригадный комиссар так посмотрел на него, что тот сразу осекся.
Вначале мешки с луком везли на машинах, с которых водители сняли дверцы, чтобы в самую последнюю минуту можно было выпрыгнуть из кабины, далее — на санях, а под конец — несли на плечах по пояс в ледяной воде. Увлекая других, впереди шли политработники, коммунисты.
Люди должны навсегда запомнить этот беспримерный [99] подвиг героев Ладоги. Он был совершен 23 и 24 апреля 1942 года.
С трассы И. В. Шикин вернулся, когда последний мешок лука был доставлен на западный берег и отправлен в Ленинград.
Письмо А. А. Жданова, о котором уже шла речь, никого не оставило в покое. Во всех частях и подразделениях прошли митинги, партийные и комсомольские собрания. Воины Дороги жизни клялись сделать все от них зависящее. В те дни на трассе родился коллективный ответ на письмо. В нем ладожцы писали:
«Даем вам торжественное обещание. Нас не остановят ни погода, ни жестокие морозы, ни бомбежка и обстрелы вражеской авиации и артиллерии, никакие жертвы, чтобы выполнить наш долг перед Родиной. Мы по-большевистски возьмемся за дело, оседлаем ледяную трассу и снабдим фронт и город всем необходимым».
Не остались в стороне и пограничники. Комсомольцы заставы, которой я командовал, на своем собрании обсудили вопрос «Чем мы можем помочь Ленинграду?». Тогда я еще раз убедился, какие замечательные люди были у меня в подчинении, как близко к сердцу принимали они все, что было связано с Дорогой жизни. На собрании выступили все комсомольцы и каждый внес свое предложение.
Через несколько дней после собрания подходят ко мне сержант Назаров, ефрейтор Гиренок, рядовой Рулин и говорят:
— Товарищ лейтенант, примите новостройку.
— Какую еще новостройку? — спрашиваю.
— Пойдемте — покажем.
На льду озера я увидел снежную избушку. На стене крупными буквами (в ход был пущен отработанный автол) выведено: «ГУТАП». (Так в те годы сокращенно называли магазины по продаже запчастей, находившиеся в ведении Главного управления тракторной и автомобильной промышленности.) Вхожу. На снежных же прилавках — запасные части к автомашинам, тракторам, грейдерам, немудрящий инструмент...
— Откуда это? — удивился я. [100]
— Ребята теперь тащат сюда все, что можно снять с разбитых при бомбежке или артобстреле машин, — отвечает сержант Назаров. — Ремонтники и шоферы хвалят наш «ГУТАП».
Утром по трассе проезжал заместитель командира 17-й автотранспортной бригады по технической части военный инженер 2 ранга Владимир Константинович Кедров. Специально машину остановил, осмотрел наш «ГУТАП» изнутри, кругом обошел, похвалил:
— Молодцы! Здорово придумали.
Вскоре на трассе выросла еще одна снежная избушка с шутливой надписью автолом «Воды». Здесь к услугам водителей были прорубь и ведро.
Не помню сейчас фамилии пограничника — одного из самодеятельных художников комендатуры. На листе фанеры, прибитой к двум шестам, он написал призыв и установил его на трассе:
«Водитель, помни! Каждые два рейса обеспечивают десять тысяч жителей. Борись за два рейса в день!»
Щит сбивал ладожский ветер — сиверик или сиверко, приносивший с собой метель и пургу. Пограничник снова и снова укреплял его. Вскоре подобные призывы появились по всей трассе.
— Ездить стало веселее, — говорили шоферы. — Щиты смелости прибавляют. Едешь и разговариваешь с ними, как с живыми.
Среди пограничников были и шоферы, и трактористы, и дорожники. Сменившись с постов, прибыв из разведки или боевого охранения, они помогали ремонтировать машины, расчищать дорогу, отмечали шестами с привязанными к ним еловыми лапами трещины, полыньи, воронки, образовавшиеся после бомбежки и артобстрела.
Как-то ночью разведывательно-поисковая группа обратила внимание на колонну машин, остановившуюся километрах в десяти от западного берега Ладоги. Мела поземка, и колеса чуть ли не до половины были занесены снегом. Значит, уже давно стоят. В чем дело? Подошел старший группы к колонне. Моторы работали, а водители... спали. Шумихин лыжной палкой постучал по кабине первой машины. Водитель очнулся, открыл дверцу. На усталом лице смущение.
— Вторые сутки из-за баранки не вылезаю. — Он глянул вперед, протер глаза, еще раз глянул и виновато добавил: [101] — Я ведь почему остановился — машины впереди были. Когда же они ушли?
— Ты, друг, поспи еще, а я машину до берега доведу, — предложил Шумихип, снимая лыжи и забрасывая их в кузов. — Еще двоих можем подменить. Не бойся, шоферы мы! — перехватив недоверчивый взгляд водителя, добавил старший группы.
Вскоре колонна была на берегу.
Всему составу разведывательно-поисковой группы капитан В. А. Лебедев объявил благодарность.
Грузы перевозились в никудышной таре: ящики и бочки, бывало, еле держатся, мешки — заплатка на заплатке. Любой груз не взвешивался: некогда было, да и не на чем. Пограничники выступили инициаторами ремонта тары и правильной организации погрузочно-разгрузочных работ в порту. Делали все для того, чтобы не было Потерь.
Трудности возникали на каждом шагу, словно нарочно их нам подсовывали. Но каждый думал не о том, чтобы избежать трудностей, а о том, как их побыстрее преодолеть. Бывало, все валились с ног от усталости, но если надо было что-то делать — делали.
«Что возможно, то, считай, уже сделано, а что невозможно, то будет сделано!»
Не знаю, кому принадлежат эти слова, ставшие на Ладоге крылатыми. Я слышал их на собраниях и совещаниях, их приводили в нашей многотиражной газете «Фронтовой дорожник». Этот девиз стал законом жизни каждого, кто трудился на трассе.
Один из моих подчиненных как-то сказал:
— Мы вытащили на экзамене трудный билет... Хочешь не хочешь, а отвечать надо.
Мы были разными по возрасту и служебному положению, по характеру. Но всех нас спаяла фронтовая дружба. Ежедневно, на волосок от смерти, голодные и холодные, мы видели перед собой, я бы сказал, великий пример для подражания — ленинградцев. Они учили нас мужеству, передавали нам свою ненависть к врагу.
Никогда не забуду женщину, вывезенную из города. Изможденная. Худая. Выпали почти все зубы. Еле на ногах держится. Ребенок у нее лет семи — кожа да кости. Объявили посадку в автобусы. И тут налетели фашистские бомбардировщики. Все смешалось: хватающий за [102] душу вой самолетов, разрывы бомб, крики людей... А женщина в самое пекло рвется. «Я, — говорит, — врач, мое место там». И пошла, а сама шатается, сумку санитарную еле тащит...
В тот раз погибли семь наших офицеров и три бойца, одиннадцать пограничников получили ранения...
А разве забудешь Василия Ивановича Сердюка, тоже ленинградца, водителя 390-го автомобильного батальона!
В годы Отечественной войны на башнях танков, стволах пушек и фюзеляжах самолетов красовались звездочки — так отмечались ратные подвиги советских воинов, велся боевой текущий счет уничтоженной вражеской технике.
На дверце автомобиля, за рулем которого сидел В. И. Сердюк, было одиннадцать красных звездочек! Нет, он не уничтожил ни одного фашистского танка, не раздавил колесами ни одной пушки, не сбил ни одного самолета. За каждой звездочкой — сто тонн груза, перевезенного в блокадный Ленинград. Сто тонн — это по крайней мере тридцать три рейса по льду, который может проломиться в любую минуту, нередко под бомбежкой и артиллерийским обстрелом, в пургу и в мороз. Это — подвиг!
Январь 1942 года на Ладоге был исключительно суровым. То, бывало, ветер 9–12 баллов, то пурга, то тридцатиградусный мороз.
В один из таких дней с озера вернулась разведывательно-поисковая группа в составе пограничников Бойцова, Ключарева, Виноградова и Суликманова. На шапках, воротниках и даже на бровях у пограничников висели сосульки, лица красные от ветра и мороза, валенки обледенели.
— Что видели? — спрашиваю их.
— Подвиг видели, товарищ старший лейтенант. ...Автоколонна, шедшая на восточный берег, попала под артиллерийский обстрел. Один из крупнокалиберных снарядов разорвался чуть ли не под радиатором первой машины. Водитель затормозить не успел... А в кузове, тесно прижавшись друг к другу, сидели шестнадцать худых, безучастных ко всему мальчишек — учащихся ремесленного училища.
Водители и пограничники с риском для жизни вытащили всех ребят из ледяной воды. В. И. Сердюк посадил [103] их на свою машину, закутал, как мог, и помчался на обогревательный пункт.
Обогревательный пункт... Тем, кто трудился на Дороге жизни, подставляя себя ладожскому сиверко, кому приходилось мерзнуть в кузове грузовой машины, мчавшейся по льду озера в тридцатиградусный мороз или в пургу, знает, чем был для них обогревательный пункт! Никогда не забудут они дежуривших там медицинских работников, оказавших им помощь, а то и спасших жизнь.
Острова Зеленцы — это выступающая из воды каменная гряда. На островах был целый палаточный городок. Там перевязывали раненых, оказывали помощь обмороженным, обогревали эвакуированных из Ленинграда стариков, женщин и детей. В мороз и в пургу в городке находили приют шоферы, связисты, регулировщики, пограничники, зенитчики...
А у банки Астречье, на седьмом километре дороги, открытая всем ветрам, стояла одна-единственная палатка, хозяйкой которой была военфельдшер Оля Писаренко, хрупкая, небольшого роста девушка-комсомолка.
Круглые сутки в палатке топилась печурка, на которой кипел чайник. Только хозяйку не всегда можно было застать. Частенько она оказывала помощь прямо на трассе. Разыскивала раненых и обмороженных, когда над озером бушевала пурга, спасала людей, очутившихся после бомбежки в ледяной воде. Тридцать восемь тысяч человек прошли через палатку Оли Писаренко в первую блокадную зиму, и каждый унес с собой частицу тепла и бодрости этой героической девушки.
Не было, пожалуй, дня, чтобы враг не бомбил или не обстреливал седьмой километр. (Недаром шоферы прозвали этот отрезок пути «Пронеси, господи!».) Фашистов выводил из себя темный квадрат на белом снегу — наперекор всему, палатка стояла незыблемо! А вокруг лед превратился почти в сплошное крошево, и если б не морозы, к «ледовому лазарету», как на трассе называли палатку Оли Писаренко, невозможно было бы подойти.
Гитлеровцы все же расправились с темным квадратом на белом снегу. Это было солнечным морозным утром. Видимость — лучше некуда. Три бомбы легли в [104] цель. Немцы, конечно, ликовали. Не знали они только одного: накануне вечером Оля Писаренко вместе со своими помощниками перебазировалась на другое место.
В феврале наш 8-й пограничный отряд был преобразован в 104-й отдельный пограничный полк НКВД. Вместо комендатур и застав у нас, как и в стрелковых частях Красной Армии, стали батальоны и роты. Кадровым пограничникам новые термины казались вначале необычными, но вскоре к ним привыкли.
Те дни памятны для меня массовым развитием снайперского движения, зародившегося на нашем фронте в конце 1941 года. Одним из первых боевой счет истребленных захватчиков открыл ленинградский паренек Феодосии Смолячков. За три месяца он уничтожил сто двадцать пять гитлеровцев! Смолячкову было всего восемнадцать лет, когда он погиб. Президиум Верховного Совета СССР посмертно присвоил ему звание Героя Советского Союза.
Военный совет обратился ко всем воинам Ленинградского фронта с призывом уничтожать фашистских захватчиков так, как их уничтожал Феодосии Смолячков. Этот призыв нашел горячий отклик. Ряды снайперов стремительно росли. Уже не одиночки, а снайперские отделения и взводы выдвигались за передний край обороны. Гитлеровцам житья не стало. Помнится, они даже разбрасывали листовки, в которых обвиняли нас в том, что мы «неправильно» воюем. Пленные показывали, что снайперы вселяли в каждого немца животный страх.
В разгар снайперского движения командиром нашего полка стал полковник Тихон Савельевич Шуйский. Полковник сразу полюбился всем. У него была заметная внешность: высокий, широкоплечий, на мужественном лице красивый орлиный нос, неизменная трубка в зубах. Т. С. Шумский — высокообразованный командир. Он окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе, что в те годы было не таким уж частым явлением. Служил он все время во внутренних войсках, но и пограничное дело, как я не раз убеждался, знал отлично. По-хозяйски крепко стоял на земле этот человек. Не любил недомолвок. Правду говорил в глаза. Если чего-нибудь не знал, не стеснялся спросить у любого из подчиненных. Загрустил [105] — душу вылечит, поддержит добрым словом, отличился — отметит, допустил халатность, небрежность — так отчитает, век не забудешь.
Когда Тихон Савельевич покидал полк (через год его назначили с повышением, если мне не изменяет память, начальником штаба корпуса), бойцы и командиры тяжело переживали расставание с ним.
Вместе с начальником политотдела батальонным комиссаром П. К. Суваловым и начальником штаба майором Андреем Максимовичем Соловьевым, прибывшим к нам из Кремлевского полка, полковник Шумский лично формировал снайперские команды, особенно придирчиво отбирал офицеров, которые их возглавляли. И, надо сказать, сделал он на этом поприще очень много.
— Изумительно в людях разбирается! — с гордостью говорил, бывало, В. А. Лебедев. — Он словно опытный начальник ОТК: сказал, что продукция высшего сорта, — все, так оно и есть. От начальника ОТК полковника отличает то, что он не только умеет отбирать для нужного дела хороших людей, но и воспитывать таких!
Да, Тихон Савельевич умел воспитывать людей. П. К. Сувалов и А. М. Соловьев изо всех сил помогали ему: начальник политотдела — страстным большевистским словом, начальник штаба — личным показом, передачей своего богатого опыта.
Как-то я присутствовал на занятиях молодых снайперов, только-только зачисленных в команду. Младший лейтенант Павел Михайлович Третьяков отрабатывал с ними переползание по-пластунски. Занятие проходило на учебном поле. Это был внушительных размеров сухой луг, кое-где поросший кустарником, изрытый окопами, траншеями и ходами сообщения. С трех сторон луг окружали леса. Здесь мы занимались тактической и инженерной подготовкой, учились владеть штыком и прикладом, захватывать вражеских лазутчиков и парашютистов... В общем, это был огромный класс под открытым небом, класс, в котором мы учились побеждать врага. Во время перерыва подошел майор Соловьев. Пограничники любили начальника штаба, сразу же окружили его, посыпались вопросы.
— Поэт Степан Щипачев про вас стихотворение написал. Слышали? — спросил А. М. Соловьев.
Стихотворение было новым, и его еще никто не читал. [106] . Соловьев достал из полевой сумки фронтовую газету «На страже Родины», развернул ее и стал читать:
Он знает все —— Что означает слово «снайпер»? — задал начальник штаба вопрос. И сам же на него ответил: — Очень меткий и искусный стрелок. Отборочные стрельбы показали, что в меткости на вас можно положиться. Но этого мало. У немцев, а особенно у финнов, метких стрелков тоже хватает. В первые дни войны, как вы знаете, «кукушки» немало попортили нам крови на Карельском перешейке. Вражеские снайперы не дураки. Запомните это, друзья мои! Они не только по-настоящему умеют стрелять, но и маскироваться, терпеливо, ничем не выдавая себя, наблюдать. И потому ваша подготовка должна стоять на трех китах: вам надо научиться стрелять так, чтобы уничтожать противника с первой пули; так маскироваться, сливаться с местностью, чтобы фашисты и с помощью стереотрубы не смогли вас разыскать; с ходу отыскивать на местности самых хитроумных вражеских солдат и офицеров, выжидающих удобного момента, чтобы послать пулю наверняка. Ваша задача — уничтожать фашистских захватчиков. Каждый из них опаснее зверя! Каждый из них несет разрушения нашим городам и селам, смерть советским людям. Но прежде всего не давайте житья вражеским снайперам, которые охотятся за нашими людьми. Враг силен. Враг хитер. Но помните, что сказал старый казачий полковник Тарас Бульба? Нет на свете такой силы, которая бы пересилила русскую силу. И нет такого хитреца, — добавлю я, — который перехитрил бы советского пограничника! Но все это: сила и ловкость, смекалка и находчивость — сразу не дается. Надо, друзья мои, учиться, тренироваться до седьмого пота, только тогда дело выйдет наверняка. И еще надо помнить о том, что времени для учебы у нас в обрез.
Майор привел несколько известных ему примеров искусства наших лучших стрелков, уже побывавших на [107] огневых позициях за передним краем, рассказал, как ведут себя фашистские снайперы.
— А ну-ка, попробуем выбрать огневые позиции на этой местности! — предложил вдруг майор. — Кто первый?
Ответом вначале было молчание. Наконец один из бойцов сказал:
— Эта местность, товарищ майор, не вполне удачная...
— Какая жалость! — всплеснул руками начальник штаба. Он отозвал в сторону младшего лейтенанта Третьякова, сказал ему что-то, взял у одного из снайперов винтовку, зарядил ее и приказал всем повернуться кругом. Срезал ножом несколько веток, воткнул их под погоны, ремень и фуражку, за сапоги, выдвинулся вперед, в невысокий кустарник.
Видя, что майор Соловьев занял огневую позицию, Третьяков приказал своим подчиненным обнаружить снайпера. Бойцы все глаза проглядели, но начальника штаба не увидели. Раздался выстрел. Заранее выставленная мишень упала — попадание с первой пули! И даже после этого никто не смог обнаружить огневую позицию, занятую Соловьевым...
— Вот вам и не вполне удачная местность! — насупившись, сказал майор, выслушав доклад о том, что никто не смог его разглядеть. — А у противника есть стрелки поопытнее меня. Как же вы их будете отыскивать на местности, которая может быть еще более «неудачной», чем эта?
— Расскажите им, товарищ младший лейтенант, еще раз о выборе огневой позиции и способах маскировки. Покажите, как это делается. А потом разбейте команду на две группы: одна пусть занимает огневые позиции, а другая отыскивает замаскировавшихся снайперов. Да с часами в руках тренируйтесь. А то ведь можно целый день искать. Группы меняйте!
Этот урок, преподанный начальником штаба полка, заставил пересмотреть программу подготовки снайперов, мы стали стараться учить их в обстановке, максимально приближенной к боевой.
И таким вот наставником А. М. Соловьев был во всем. Все, кто знал этого умного и храброго человека, были [108] опечалены, когда стало известно, что майор Андрей Максимович Соловьев погиб смертью храбрых.
Необходимо сказать, что П. М. Третьяков, вняв советам начальника штаба, отлично подготовил свою команду. Находясь в боевых порядках 98-го стрелкового полка 10-й стрелковой дивизии 23-й армии, 39 снайперов-пограничников за несколько дней уничтожили 311 солдат и офицеров противника. Наши потери — двое раненых.
В связи с развертыванием снайперского движения не могу не сказать хотя бы несколько добрых слов в адрес заместителя командира полка по снабжению Федора Карповича Хорькова. На его плечах в те годы лежал нелегкий груз. С питанием было плохо, и все же он как-то ухитрялся кормить нас довольно сносно — добавлял в котел самые различные пищевые заменители — «подножный корм», как говорили острословы. По-особому он заботился о снайперах. Для них Федор Карпович и в условиях блокады доставал все необходимое.
Я хочу, чтобы читатели поняли меня правильно. Ф. К. Хорьков не ловчил, не пользовался какими-то привилегиями у высокого начальства. Просто он был запаслив, расчетлив, скуповат, билась в нем хозяйственная жилка, которая не позволяла пропадать ни одной крошке. Находить же эти крошки, «подножный корм», он умел.
— Федор Карпович Хорьков из печеного яйца цыпленка высидит! — по-хорошему шутили у нас в полку.
Под стать Хорькову были и его подчиненные — начальники служб, складов, повара. Умели они беречь и по-хозяйски расходовать каждый грамм продуктов, горючего и смазочных материалов, обмундирование и снаряжение, оружие и боеприпасы — все, что нужно в бою.
Начальником связи полка в те годы был капитан Г. Г. Горовенко. Как и все офицеры штаба, он многое делал для формирования и обучения снайперских команд. Но больше всего ему везло на вражеских разведчиков, диверсантов и парашютистов. Капитан Горовенко несколько раз участвовал в прочесывании лесных массивов, в поисках шпионов на эвакопунктах, в порту, в других местах. И всегда успех сопутствовал ему.
Первая снайперская команда из тридцати трех человек была подготовлена старшим лейтенантом Разумником Дмитриевичем Винокуровым, лейтенантом Михаилом Николаевичем [109] Власовым и политруком Геннадием Николаевичем Тулакиным. Она действовала в боевых порядках 1-й дивизии НКВД и за десять дней уничтожила сто тридцать восемь гитлеровцев. Команда потерь не имела. И в этом была большая заслуга старшего лейтенанта Винокурова.
Заботливая душа и прекрасный специалист, Винокуров был всеобщим любимцем. Его отличали смелость, отвага и какая-то особая смекалка. Он находил выход из любого положения, каким бы сложным оно ни было, и настойчиво учил этому подчиненных.
Будучи командирам роты, затем начальником штаба батальона, я непосредственно занимался организацией учебы и боевой деятельности снайперов. А когда был переведен в штаб полка, то принимал участие в организации взаимодействия наших снайперских команд с командами армейских частей, на участках которых они действовали. В штабе полка ежемесячно разрабатывались графики выхода снайперских команд на передовые позиции. В них определялись места, сроки, состав и старшие команд, а также командиры, проверяющие работу снайперов.
В. А. Лебедеву и мне не раз приходилось сопровождать снайперские команды, вместе с ними находиться в боевых порядках войск.
...Ночью пехотинцы 204-го стрелкового полка вместо со снайперами-пограничниками вели разведку боем. После огневого налета артиллерии бойцы устремились вперед. В это время со стороны вражеских траншей заговорил пулемет. Плохо пришлось бы наступавшим, особенно на правом фланге, если бы их не выручил снайпер ефрейтор Роман Васильевич Васильев. По вспышкам он определил местонахождение огневой точки. Один за другим сделал несколько прицельных выстрелов. Пулемет замолчал. Всего ефрейтор Васильев уничтожил в том бою восемь гитлеровцев и был награжден орденом Красной Звезды.
...Снайперская команда пограничника младшего лейтенанта Л. Е. Нескубы находилась на позициях 63-й гвардейской стрелковой дивизии. Бойцы не только уничтожали огневые точки врага, но и забрасывали их гранатами, а врываясь в окопы, умело действовали прикладом. Особенно отличились тогда старшины Дмитрий Васильевич Витушкин и Андрей Ефимович Деревянко, ефрейтор Михаил [110] Калинович Юрчин. Всех снайперов наградили орденами и медалями.
Противник понял, что с советскими снайперами шутки плохи. Фашисты перестали передвигаться не только в полный рост, но и пригнувшись. Гитлеровцы, считавшие себя хозяевами захваченной земли, на передовой и в ближнем тылу ползали, как пресмыкающиеся. Многие наши снайперы оказались «без работы».
Надо было что-то придумывать. И мы придумали: стали использовать снайперов во время нашего артиллерийского огневого налета. Находясь в боевых порядках 102-й отдельной стрелковой бригады, я своими глазами видел, какие результаты это дало.
Солдаты противника занимались своим делом: тянули связь, подносили боеприпасы, термосы с пищей... Естественно, маскировались, опасаясь метких выстрелов наших снайперов. Огневой налет многих застал вдали от траншей и землянок. Словно ошпаренные, солдаты заметались в поисках хоть какого-нибудь укрытия. Вот была снайперам работа! Двадцать одного фашиста уничтожили пограничники.
Вскоре после этого к нам в полк прибыл командир бригады Герой Советского Союза полковник Н. С. Угрюмов и в торжественной обстановке вручил правительственные награды большой группе снайперов.
А через несколько дней Указом Президиума Верховного Совета СССР орденами и медалями были награждены многие солдаты, сержанты и офицеры, отличившиеся на Дороге жизни. Орденом Красной Звезды был награжден и я.
Всех награжденных пограничников — было нас человек пятнадцать — вызвали в Ленинград. Помнится, выехали мы ночью. До штаба, который размещался на улице Каляева, 19, добрались без происшествий, пристроились на столах, на полу и заснули как убитые.
Ордена и медали нам вручал генерал-лейтенант Г. А. Степанов.
Только началось торжество, гитлеровцы стали бомбить и обстреливать город. Несколько снарядов и одна бомба угодили в помещение штаба.
Тяжело было сознавать свое бессилие в такой обстановке. Враг глумился над голодным, замерзшим городом, сеял смерть, а мы не могли ему отомстить в полной мере! [111]
Будто подслушав мои мысли, генерал, поздравляя нас, сказал:
— Уничтожать врага на снайперских позициях, уничтожать всюду, где бы он ни появился; делать все для того, чтобы фронт и город получали как можно больше грузов; чтобы ни один шпион и диверсант, ни один подлый шептун не проник в Ленинград — вот что должно быть вашим ответом на высокие награды Родины, на бесчинства фашистских стервятников.
В обратный путь мы снова должны были выехать ночью, поэтому у каждого было несколько часов свободного времени. Одни решили навестить родных и знакомых, другие — просто посмотреть город.
Ленинград заметно изменился с тех пор, как я в начале октября 1941 года водил по его улицам маршевые роты. В глаза бросались разрушенные бомбами и снарядами дома, засыпанные снегом троллейбусы и трамвайные вагоны. Улицы стали тесными от высившихся по бокам сугробов. Тихо брели женщины, старики и дети, закутанные шалями, а то и одеялами. Некоторые тянули за собой стиральные корыта или листы железа, на которых лежали мертвые.
Вечером в небе заплясали лучи прожекторов, послышались разрывы зенитных снарядов. Очередной налет фашистских самолетов вызвал новые разрушения и пожары.
Недалеко от Литейного моста фашистская бомба расколола пополам пятиэтажный дом. Вначале было трудно разобраться в жутком хаосе душераздирающих криков, огня, дыма и пыли. По лестнице, заваленной кирпичами и какими-то искореженными металлическими конструкциями, я пробрался на третий этаж, рванул дверь одной из квартир. Языки пламени лизали стены. На полу лежала женщина с залитым кровью лицом. Рядом с нею, протягивая ко мне руки, плакала девочка лет пяти. Я распахнул шинель, схватил ребенка и поспешил на улицу. Здесь ко мне подбежала женщина из отряда МПВО с одеялом в руках. Я передал ей ребенка и снова бросился к горящему зданию.
Я помогал выбираться из огня женщинам и старикам, выносил какие-то вещи, первыми попадавшиеся под руку. А перед глазами стояла худенькая девочка с лицом старушки, протягивающая ко мне свои косточки-руки. [112]
Как я уже писал, движение машин по льду Ладоги было прекращено 21 апреля 1942 года. Через месяц, 22 мая, на озере открылась летняя навигация. Личный состав Ладожской военной флотилии и Северо-западного речного пароходства был так же отважен и смел, как и автомобилисты.
Прямая обязанность военных моряков — конвойная и навигационная служба, защита караванов и отдельных судов, их охрана на рейде. Но они добровольно брали на себя и перевозку боеприпасов, продовольствия, медикаментов.
— Загружать все, что плавает! — такое решение вынесли на собраниях коммунисты и комсомольцы флотилии.
Весной 1942 года 104-му пограничному полку поручили еще и противодесантную оборону западного побережья озера. В первой половине лета совместно с войсками 23-й армии и моряками Ладожской флотилии мы создали надежный оборонительный рубеж: построили дзоты, блиндажи, стрелковые и минометные окопы, щели и убежища. Серьезное внимание обращалось на взаимодействие между сухопутным и флотильским командованием.
Частым и желанным гостем пограничников был комиссар Ладожской военной флотилии полковник Николай Дмитриевич Фенин. Знали мы и командующего капитана 1 ранга Виктора Сергеевича Черокова (ныне вице-адмирал в запасе), и начальника штаба Сергея Валентиновича Кудрявцева (ныне контр-адмирал в отставке). Но самые тесные связи были, конечно, с командирами кораблей. Об одном из них — командире тральщика ТЩ-100 старшем лейтенанте Петре Константиновиче Каргине (ныне капитан 1 ранга, доцент, кандидат военно-морских наук) — необходимо рассказать подробнее.
Небольшого роста, круглолицый, с чуть прищуренными глазами, озорно выглядывавшими из-под козырька надвинутой на лоб и сбитой на правое ухо фуражки, П. К. Каргин и минуты не мог прожить спокойно. С ним было легко и весело.
Команда любила своего командира, потому что видела — он много знает и умеет, с ним не страшны любые невзгоды. Все, кто служил на ТЩ-100, были отлично подготовлены. [113] Старший лейтенант Каргин старался добиться автоматизма во всем, что не требовало размышления, а всю освободившуюся умственную энергию подчиненных направлял на проблемы, заслуживающие этого. В минуту, когда на карту были поставлены жизни десятков людей, такой метод себя оправдал.
...22 октября 1942 года. Холодный и пасмурный день. Тяжелые тучи заволокли небо. Озеро окутал туман. На рассвете, мало чем отличавшемся от ночи, тридцать два немецких и финских корабля по-воровски подошли к острову Сухо. Врага заметил сигнальщик находившегося в дозоре тральщика ТЩ-100. Прозвучала боевая тревога. Уведомив по радио командование, тральщик открыл огонь.
Враг имел большое преимущество в количестве и калибре орудий. Кроме того, его действия поддерживали вначале четыре «мессершмитта», затем появились штурмовики и бомбардировщики. И все же команда тральщика первой добилась успеха: удачное попадание — и фашистский катер взорвался. Вскоре один за другим были уничтожены еще два вражеских судна. Тральщиком управлял молодой, но опытный командир, умело сочетавший маневр с огнем. Вода вокруг маленького суденышка кипела. По нему вели огонь несколько вражеских кораблей, его бомбили, обстреливали из пушек и пулеметов самолеты, а оно было неуязвимо.
Фашистские солдаты все же сумели высадиться на остров, который оборонял небольшой гарнизон во главе с командиром батареи старшим лейтенантом Иваном Константиновичем Гусевым.
Защитники Сухо открыли огонь. Силы были неравными. Но моряки-ладожцы не отступили. И. К. Гусев был пять раз ранен, но продолжал руководить обороной острова.
Вскоре к месту боя прибыл «морской охотник» старшего лейтенанта Ковалевского, другие наши корабли, в воздухе появились самолеты Краснознаменного Балтийского флота и ВВС Ленинградского и Волховского фронтов.
Узнав о нападении на остров Сухо, командир 104-го пограничного полка привел в боевую готовность и значительно усилил подразделения, непосредственно выделенные для борьбы с десантами на западном побережье [114] Ладоги. По тревоге был поднят один из батальонов. Погрузка на суда заняла несколько минут, и пограничники поспешили на помощь гарнизону Сухо. Правда, она не потребовалась.
Десант с острова был сброшен, вражеские суда обращены в бегство. Шестнадцать кораблей с десантом были уничтожены, один захвачен в плен. В воздушом бою было сбито пятнадцать фашистских самолетов. Враг потерял убитыми и ранеными сотни матросов, солдат и офицеров.
Разгоряченный боем, старший лейтенант Каргин не забыл и о товарищах, сражавшихся с врагом на острове. Он принял на борт раненых и взял курс на Новую Ладогу — в базу.
Герой-артиллерист, бледный от потери крови, лежал на палубе на носилках. Он улыбнулся, когда над ним наклонился Каргин.
— Орел ты! — тихо сказал Гусев. — И ребята твои — орлы!
Он ослабевшей рукой пошарил по палубе, где лежали его вещи, и по очереди передал Петру Константиновичу бинокль и пистолет.
— Мои трофеи, добытые сегодня в бою. Возьми на память...
Вскоре после этого боя Политическое управление Краснознаменного Балтийского флота выпустило специальную листовку: «Слава командиру тральщика Петру Каргину!» Политработники нашего полка ознакомили с ней всех пограничников, призвали их служить Родине так, как этот отважный моряк.
За бой у острова Сухо старший лейтенант Петр Константинович Каргин был вскоре награжден орденом Красного Знамени.
В заключение нелишне сказать несколько слов о корабле П. Каргина, который вот уже седьмой десяток лет исправно несет службу.
ТЩ-100, построенный еще до Октябрьской революции, побывал на своем веку и минным заградителем, и тральщиком, и учебным, и вспомогательным судном. Настало время идти ему на слом. Механик Тимофей Григорьевич Гудзь, проплававший на ТЩ-100 двадцать семь лет, не мог примириться с этим. И он уговорил правление рыболовецкого колхоза купить этот корабль. Ветеран остался в строю. [115]
Рижская студия телевидения выпустила фильм «О большой судьбе маленького корабля». Это — увлекательный рассказ о ТЩ-100.
Коль речь зашла о моряках, не могу не вспомнить о людях родственной им профессии — о водолазах Экспедиции подводных работ особого назначения (ЭПРОН), которыми руководил контр-адмирал Ф. И. Крылов.
До войны об ЭПРОНе писали книги, снимали фильмы. Эпроновцы отыскивали в морских пучинах корабли, затонувшие десятки лет назад, первыми узнавали удивительные тайны, вырванные у времени. Их труд был овеян романтикой, легендами.
На Ладоге было иначе. Здесь водолазы поднимали со дна озера танки и автомобили, пушки и бульдозеры, тракторы и скреперы, мешки с мукой и крупами, ящики с патронами.
Мы, пограничники, ежедневно встречались с эпроновцами. На наших глазах проходила вся их тяжелая и изнурительная работа.
Весной 1942 года строители и, монтажники, среди которых были эпроновцы (ими, помнится, руководил главный инженер 27-го отряда подводно-технических работ В. К. Карпов), одержали крупную победу — в тяжелейших условиях, в рекордно короткие сроки проложили по дну Ладожского озера знаменитый трубопровод, по которому в начале июня Ленинград стал получать в необходимых количествах бензин, керосин, лигроин, дизельное топливо. Это был подлинный героизм большого коллектива, насчитывавшего около тысячи человек.
Кажется, трудно скрыть от глаз людских такое огромное строительство, развернувшееся неподалеку от Коккоревского спуска. Но оно было скрыто! Кроме пограничников, никто на Ладоге о нем не знал.
Отдельные виды работ выполнялись на виду у противника. Фашисты открывали артиллерийский огонь по строительным площадкам, бомбили их. Но они не знали, что именно происходит там. Вражеским агентам не удалось проникнуть ни на один участок строительства!
В конце сентября была одержана еще одна победа, тоже явившаяся загадкой для фашистов, — Ленинград получил электроэнергию от Волховской ГЭС. Теперь героями были труженики Ленэнерго, проложившие по дну Ладожского [116] озера, насколько мне известно, пять кабельных линий. И об этом строительстве, не считая пограничников, знали единицы, и на площадки электриков мы не допустили ни одного фашистского соглядатая!
Летом 1942 года противник активизировал и агентурную работу, поэтому часть своих сил полк выделил на борьбу со шпионами и диверсантами.
Фашисты, как я уже писал, набили руку в засылке своих людей в наши тылы. Их лазутчики, подготовленные в специальных школах, выдавали себя то за военнослужащих Красной Армии (в таких случаях у них были подлинные документы, либо снятые с убитых и тяжелораненых бойцов, либо отобранные у попавших в плен), то за советских граждан, пробиравшихся на Большую землю из Ленинграда или из прибалтийских республик. У последних документы сплошь и рядом отсутствовали, а легенды так искусно сочинены, что было трудно отличить правду от лжи.
Шпионов и диверсантов, распространителей ложных слухов, пытавшихся сеять панику в нашем тылу, враг обычно сбрасывал с самолетов ночью или на рассвете. Прочесывание огромных лесных массивов, изобилующих болотами, было делом трудоемким. Иной раз мы затрачивали уйму времени, привлекали большие силы, а успеха не добивались.
Фашисты не жалели сил на пропаганду. Над расположением наших войск нередко появлялись «самолеты Геббельса», сбрасывавшие огромное количество листовок. Бывало, так гады постараются — все побережье белеет, словно ромашки на лугу. Геббельсовские пропагандисты подтасовывали факты, делали отраву из самых невинных эпизодов. Для большей «убедительности» они приводили подлинные фамилии красноармейцев и командиров. Фамилии эти они выуживали из наших газет, радиопередач и других источников.
Листовкам, как правило, не верили. Бойцы использовали их совершенно не для того, для чего предназначал враг. Но были и такие, что читали, задумывались над фашистскими выдумками. Поэтому пограничники, участвовавшие в прочесывании местности, получали также задание собирать и уничтожать вражеские листовки. [117]
В апреле 1942 года я распрощался со своей ротой, занимавшей оборону на западном побережье Ладоги, в районе поселка имени Морозова, и принял 3-ю резервную роту полка, сформированную из личного состава маневренной группы погранотряда. Вот с ней-то мне и пришлось полазить по лесам и болотам в поисках вражеских лазутчиков.
Однажды меня вызвал полковник Т. С. Шуйский и поставил перед ротой задачу, над решением которой я вместе с командирами взводов лейтенантами Фроловым, Чесноковым и Иванчиковым долго ломал голову.
Госпиталь, размещавшийся в лесу в районе мыса Осиновец, время от времени менял свое месторасположение, и все же немецкие летчики, словно борзые по следу, находили его и ожесточенно бомбили. Несомненно, кто-то ставил их в известность о передислокации.
— Не иначе, еще один «рыбак» появился, — высказал предположение командир полка. — Нам надо не только усилить бдительность на КПП, всюду, где несут службу пограничные наряды, но и подключить к разгадке тайны работников госпиталя и армейские части, с которыми мы взаимодействуем. Побывайте у них. А вначале продумайте, о чем именно следует их попросить, как лучше организовать обмен информацией...
«Рыбак»... История с ним многому научила нас, пограничников.
...В конце 1941 года на побережье каждый день видели согбенного, худого старика. Ни на кого не глядя, кашляя и охая, тащился он с сетями и пешней на плече. Никто не обращал внимания на этого человека: ходит, ну и пусть себе ходит. Не один он тут рыбак, все жители прибрежных деревень — рыбаки.
Ночью работники госпиталя схватили ракетчика, подававшего сигналы врагу. Он так отчаянно сопротивлялся, так злобно поносил Советскую власть и Красную Армию, что медики чуть было не придушили его. Ракетчиком оказался тот самый старый рыбак, вернее, маскировавшийся под него бывший белогвардейский офицер. Именно этот тщедушный на вид дед незадолго перед тем, как его схватили, помог фашистским летчикам разбомбить нашу автоколонну, перевозившую тяжелораненых бойцов и командиров...
И вот снова похожая ситуация. [118]
Я встретился с начальником госпиталя, командирами армейских частей, располагавшихся в районе мыса Осиновец, населенных пунктов Коккорево, Ваганово, Ириновка, проинформировал их об оперативной обстановке, познакомил с разработанными нами мероприятиями, договорился о взаимодействии.
Личный состав 3-й роты не раз прочесывал леса в радиусе расположения госпиталя, проводил необходимую работу на эвакопунктах, которые ежедневно обрабатывали сотни раненых и больных воинов, женщин, детей и стариков, эвакуированных из Ленинграда. Здесь легко было скрываться какому-нибудь «рыбаку».
Однажды госпиталь перебазировался еще раз, причем в ненастную погоду, когда в воздухе не было ни одного фашистского самолета. На новом месте палатки умело замаскировали. И все же ночью этот район подвергся бомбежке. Наш наряд засек, что с земли кто-то выпустил две красные ракеты как раз в тот момент, когда в воздухе завыли немецкие самолеты.
На другой день пограничик Воробьев задержал на КПП неизвестного без документов.
Помню, он сидел в землянке, положив на колени большие волосатые руки. Рыжий, веснушчатый. Зубы редкие, желтые и длинные, как у лошади. Глаза, похожие на испеченный на солнце крыжовник, все время блуждали.
— Эва, беда какая — документов нет! — говорил задержанный. — А у кого они теперь есть, кроме вас, военных? Кому они нужны? Идет война. Люди гибнут и с документами, и без документов... Какая разница?
Мужчина, как мне показалось, угодливо посмотрел на меня и попросил:
— Папиросочкой не побалуете, товарищ старший лейтенант?
Я ответил отказом. Задержанный мне не нравился. Вот бывает так: с первого взгляда испытываешь неприязнь, даже отвращение к совершенно незнакомому тебе человеку. Это трудно объяснить, еще труднее, наверное, понять. Срабатывает какое-то «шестое» чувство.
Неизвестный назвался Макаровым, рассказал, кто он такой и откуда.
Выходило так, что еще в 1941 году, до оккупации района немцами, по заданию райкома партии, Макаров будто [119] бы ушел в партизанский отряд. После одной из диверсий (пришлось долго лежать на мерзлой земле, ожидая немецкий эшелон, который партизаны подорвали) заболел крупозным воспалением легких. Лечился у верных людей в глухой деревеньке. Однажды туда неожиданно нагрянули фашисты, обыскали все дома, схватили партизана и бросили его в лагерь. Набравшись сил после болезни, Макаров бежал, перебрался через линию фронта и вот теперь направлялся в Ленинград, в областной штаб партизанского движения... Сколько слышал я таких исповедей!
«Рыжий», как я мысленно прозвал задержанного, называл и без запинки повторял названия населенных пунктов, в которых он родился, жил, работал, партизанил, лечился, находился в лагере, фамилии партийных и советских работников. Окончив рассказ, он снова угодливо посмотрел на меня.
— Вот и вся моя история. Вы уж, товарищ старший лейтенант, отпустите меня. Я засветло успею добраться до партизанского штаба. Завтра позвоните туда, и вам подтвердят каждое мое слово. Не такой Макаров человек, чтобы врать!..
«А я не такой, чтобы верить каждому встречному-поперечному!» — мысленно возразил я «Рыжему».
Все, что рассказал Макаров (да и не Макаров он был вовсе), оказалось ложью. Вскоре его разоблачили как фашистского шпиона. Он признался, что наводил немецкие самолеты на госпиталь, пирсы и склады...
Вспоминается еще один эпизод тех дней.
Пограничный дозор — старший сержант А. П. Сулейкин с четырьмя товарищами — продвигался по лесу. День клонился к вечеру, наблюдать становилось труднее. Но от зорких глаз наряда ничто не ускользало.
— Товарищ старший сержант, смотрите! — шепотом произнес один из бойцов и указал в сторону просеки, на которой мелькали какие-то тени.
Бывалый пограничник, Сулейкин сразу определил, что двое неизвестных — не наши бойцы. Наши бы шли свободнее и не по краю просеки, издали сливаясь с деревьями, а посередине — им же некого и нечего бояться. Старший наряда выслал двух бойцов в засаду, а сам стал скрытно приближаться к подозрительным прохожим. Когда он подошел к ним почти вплотную, из засады раздался окрик младшего сержанта Д. Н. Струкова. Фашистские [120] разведчики, а это были они, что называется, и глазом моргнуть не успели, как их скрутили.
Как уже известно читателю, личный состав заставы на острове Пий-Саари два раза подряд завоевывал переходящее Знамя округа. Бойцы и командиры резервной заставы, которой я командовал летом 1941 года на Карельском перешейке, геройски сражались с фашистскими захватчиками. В этих успехах была доля труда политрука II. Н. Орешкова и младшего политрука А. Д. Семушина. Талантливые были политработники, умели правильно нацелить и воодушевить людей. За что бы они, бывало, ни брались, дело это на поверку всегда оказывалось самым важным для того времени, все у них выходило так, как было задумано («по чертежу», как любил выражаться Орешков), и всегда их с энтузиазмом поддерживали подчиненные.
С таким же вот, как Орешков и Семушин, деятельным и добрым человеком, хорошим товарищем свела меня судьба и в резервной роте на Ладоге. Помню, я только увидел политрука Андрейченко, еще и слова от него не услышал, а уже решил, что мне снова повезло. Веяло от этого человека недюжинной силой, чувствовалось, что он знает себе цену, и в то же время был он открытый, широко распахнутый, словно бы предлагал: смотрите, каков я — весь на виду.
У Андрейченко был удивительный дар быстро сходиться с людьми, понимать их настроение и по-своему, в интересах дела, это настроение изменять. Бывало, рассказывает будто простые вещи, а люди, только-только ввалившиеся в землянку после изнурительного поиска вражеских агентов, улыбаются, а потом весело хохочут. Политрук знал не только множество историй, одна смешнее другой. Он душу человеческую знал. Знал, когда можно и обязательно нужно пошутить с подчиненными, чтобы снять усталость, налет уныния, а когда и твердость проявить.
Андрейченко везде успевал. Он и в разведку ходил, и в поисках участвовал, и занятия по политической, служебной, тактической и строевой подготовке проводил, и боевые листки выпускал. Вокруг него все ходуном ходило. Люди его с полуслова понимали. Политинформации, беседы политрука были всегда короткими, но очень емкими и действенными. [121]
104-й отдельный пограничный полк находился на важном участке обороны, поэтому командование войск охраны тыла Ленинградского фронта уделяло ему болите внимания, чем другим частям. У нас постоянно бывали начальник войск генерал-лейтенант Г. А. Степанов, начальник политотдела С. И. Гусаров, офицеры Н. М. Толмачев, Г. К. Поспелов, А. М. Ефремов, В. Д. Воробьев и В. А. Кельбин. (С В. А. Кельбиным, как помнит читатель, я расстался после окончания минометных курсов в Бернгардовке. Вначале он продолжал службу в 103-м погранотряде, но вскоре этого хорошо подготовленного командира перевели в управление пограничных войск Ленинградского округа.) Они помогали нам организовать оборону, сделать ее неприступной для врага, учили, как лучше проводить прочесывание лесных массивов, отражать высадку вражеских морских и парашютных десантов.
Наши старшие товарищи были людьми разными и по возрасту, и по сроку службы, и по военной подготовке. К примеру, начальник отдела боевой подготовки полковник Алексей Михайлович Ефремов участвовал в гражданской войне. Начинал рядовым. Служил в пехоте и кавалерии, был сапером и артиллеристом. Он многое знал и с завидным упорством старался передать эти знания другим. Если представлялась хотя бы малейшая возможность, полковник обязательно организовывал занятия по тактической, огневой, физической или строевой подготовке, непременно посещал сборы офицеров, пулеметчиков или снайперов.
Полковник очень не любил командиров, которые считали, что они все знают, и как личную обиду воспринимали добрые советы, а также тех, кто не доверял подчиненным, все брал на себя. Как-то А. М. Ефремов с несвойственной ему резкостью отчитал одного лейтенанта:
— Ишь, мастер на все руки! Уважайте тех, у кого можно что-то перенять, чему-то поучиться. Я старше вас, а всю жизнь учусь, в том числе и у подчиненных. Разве это зазорно?
В другой раз полковнику попал под горячую руку «незаменимый».
— Ну что вы мечетесь? — строго спросил капитана А. М, Ефремов. — Я — то, я — се! Ничего же не получится, если пекарь и хлеб будет выращивать, и соль добывать, и артезианские скважины бурить, чтобы воду достать. [122] Пусть печет хлеб — это он умеет, а муку, соль и воду ему другие добудут. Не хватайтесь за все, товарищ капитан. Другим доверьте!..
От командиров, проводивших занятия, полковник требовал тщательной подготовки, чтобы учеба приносила максимум пользы.
Однажды я оказался в штабе полка по весьма срочному делу. Захожу в одну из землянок, смотрю, сидит группа командиров и среди них Алексей Михайлович Ефремов.
— А-а, товарищ Козлов! Вы ведь с Ладоги?
— Да, — отвечаю, — с Ладоги.
— Понятно, — улыбнулся он и продолжал: — Кто свежую рыбу ест, тот хорошо думает. А ну-ка, подходите ближе. Видите, на классной доске обстановка нанесена? — Полковник встал, взял в руки мел. — Это — положение противника, а вот это — наших войск. Ваше решение?
Мне показалось, что обстановка несложная. Прикинул так и этак. Ответил.
— Да, — задумчиво произнес полковник Ефремов, — пожалуй, и так можно действовать. Но, сдается мне, вы последних изменений в нашей тактике не знаете. Новый Боевой устав рекомендует действовать по-другому. Правда, вы ответили, что называется, с ходу. Это вас как-то оправдывает...
Я понял, что торопливость и незнание нового в тактике наступления привели меня к нелучшему решению, и покраснел. Урок, преподанный полковником Ефремовым, запомнился на всю жизнь.
В 1958 году, когда я уже учился в Академии Генерального штаба и вместе с другими проходил стажировку в войсках, мне посчастливилось встретиться с генералом армии П. И. Батовым, командовавшим тогда Прибалтийским военным округом. Помнится, мы стояли в строю и слушали прославленного полководца.
— Вы решили посвятить себя военной службе, — говорил П. И. Батов. — Не забывайте: настоящими военачальниками не рождаются — ими становятся. Творите, выдумывайте, пробуйте! И будьте смелее, инициативнее. Думайте, товарищи, над каждой мелочью думайте. Думать всегда полезно!.. Знаменитый ученый профессор Филатов говорил: «Можно делить людей по-разному. На добрых [123] и злых, умных и глупых, талантливых и бездарных... Я делю их еще на две категории: на тех, кто умеет брать на себя ответственность, и на тех, кто любит, чтобы за него отвечали другие». Правильно сказал профессор! Бытует такое выражение: каждое решение командира правильное, только одному цена рубль, а другому — копейка. Делайте все для того, чтобы ваши решения были «рублевыми»...
Слушая генерала армии П. И. Батова, я вспоминал Ладогу, полковника А. М. Ефремова и злополучную классную доску, на которой мелом была нанесена обстановка. Да, мое решение было правильным, но «копеечным», потому что я не учел всего, а в бою это недопустимо...
Занятия, на которых почти всегда присутствовали старшие командиры и начальники, бывало, приходилось прерывать самым неожиданным образом.
В лесном массиве взвод лейтенанта Фролова отрабатывал захват парашютиста, когда поступило сообщение; появился подозрительный человек, необходимо задержать его и проверить.
Полковник Ефремов собрал взвод и обратился к командиру:
— Обстановка стала реальной. Как будете действовать?
Лейтенант Фролов был молодой, да и красноармейцы — тоже, их только-только призвали на действительную военную службу. Опыта, конечно, никакого. Не долго думая, командир крикнул: «Вперед!» — и бойцы гурьбой ринулись за ним в глубь леса.
— Стой! — скомандовал полковник. — Так не пойдет. Он быстро расставил красноармейцев, разъяснил, кто из них заходит с левого фланга, кто — с правого, выделил группу захвата.
— Теперь можно выполнять задачу, — разрешил он. — Приказываю двигаться как можно осторожнее, все видеть, а самим превратиться в невидимок.
Через два часа неизвестный был разыскан. Им занялись соответствующие товарищи.
— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — шутил на разборе А. М. Ефремов. — Можно было провести еще три-четыре занятия и не знать, на что мы способны. А действовали умело! — похвалил он всех в заключение. [124]
Не ради славы воевал советский солдат. Но как гордился он, когда в Указе Президиума Верховного Совета СССР или в приказе командующего фронтом среди награжденных находил свою фамилию! Когда видел на газетной странице описание своих боевых дел, а то и снимок!
И тут мне хочется сказать доброе слово в адрес военных журналистов, особенно Всеволода Анисимовича Кочетова, бывшего в те годы начальником отдела фронтовой жизни газеты Ленинградского фронта «На страже Родины». Человек высокой культуры, наблюдательный, храбрый, он обладал неиссякаемым запасом оптимизма и бодрости. Оружием журналиста Кочетова являлось не только перо, но и автомат, гранаты. Все это он носил с собой и всем мастерски владел. Говорю так потому, что встречался с В. А. Кочетовым и на Ладоге, и в блокадном Ленинграде, и на снайперских позициях.
Всеволод Кочетов не любил писать с чужих слов — старался все увидеть своими глазами. С пограничниками ходил в разведку, с пехотинцами участвовал в ночных поисках, с саперами ставил мины, делал проходы в проволочных заграждениях. В общем, лез в самую гущу боя.
Газете нужен был материал о людях, находившихся в боевом охранении. В. Кочетов, в валенках, полушубке и шапке-ушанке, с автоматом в руках, с гранатами и бутылками с горючей смесью в вещевом мешке, сотни метров полз по-пластунски, прежде чем добрался до боевого охранения. Фашисты, вот они — рукой подать. Всю ночь палили из пулеметов, сыпали мины, в небе то и дело повисали «люстры», освещавшие все вокруг мертвенно-бледным светом. Не было возможности не только встать, чтобы размять затекшие руки и ноги, а даже голову поднять, пошевелиться.
Вернувшись на рассвете в землянку, В. А. Кочетов налил себе в кружку кипятка, сел на скамью, привалился к стене, обхватил кружку плохо повиновавшимися руками и устало закрыл глаза. Потом отхлебнул несколько глотков и сказал:
— Не раз слышал я, что рыбаки называют ладожский сиверко злодеем, а встретился с ним впервые. Ну и злодей! До того прохватил, что, кажется, даже кости трещат. [125]
Он опять отпил из кружки и продолжал:
— Вы сами не знаете, какие вы герои, товарищи! Ветер-злодей, немецко-фашистские злодеи — все против вас. А вы стоите, как скала!
Таков был добрый друг пограничников Всеволод Анисимович Кочетов, приезду которого мы всегда радовались.
Рассказывая в книге «Город в шинели» о своей журналистской работе, о работе своих коллег, В. А. Кочетов написал такие слова: «...не пройдя через огонь, мы не сможем прямо, честно и открыто смотреть в глаза тем, о ком пишем; мы не будем иметь никакого права писать о них; и, чтобы иметь на это право, мы идем туда, вперед, где стреляют».
Хорошо написал! Правильно написал!
Фронтовую газету пограничники всякий раз ждали с нетерпением, словно письма от родных и любимых. Они не только читали ее в землянках, обсуждали прочитанное. Материалы, в которых шла речь о их боевых делах, аккуратно вырезали и посылали домой. Таким образом, газета не только воодушевляла воинов на борьбу с фашистами, в тяжелейших условиях блокады вселяла веру в победу нашего правого дела, но и звала на подвиг тружеников тыла. Спасибо ей за это! Если написанное мною прочитают работники газеты «На страже Родины», пусть знают они, что их с благодарностью помнят защитники Ленинграда!
Не могу не сказать еще об одном человеке.
Зимой 1941/42 года поэт Владимир Лифшиц написал в Ленинграде «Балладу о черством куске». Сейчас я уже не помню, где впервые было напечатано стихотворение, по-моему, самое лучшее из того, что написано поэтом. Пограничники читали и перечитывали его, переписывали и посылали родным и близким, любимым.
В балладе шла речь о лейтенанте, который по темным ленинградским улицам сопровождал на фронт автомашину, груженную продовольствием. По пути он после долгой разлуки с семьей на минуту заехал домой. В холодной, давно не топленной квартире его встретили сынишка — «старичок семилетний в потрепанной шубке» — и распухшая от голода жена, лежавшая в постели. Лейтенант, худой, похожий на голодную птицу, отдал свой паек — черствый кусок хлеба — сыну, а тот, воспользовавшись темнотой, [126] вложил отцовский подарок в руку матери. Особенно впечатляли, пожалуй, вот эти строчки:
...Грузовик отмахал ужеЯ тоже переписал стихотворение В. Лифшица и послал жене в Сибирь. К тому времени Мария Ануфриевна приютила в своем доме польскую семью, бежавшую от гитлеровцев в Советский Союз, — Констанцию Францевну Булгак и ее восьмилетнего сына Геню. Как мне потом писала жена, Констанция Францевна, молодая женщина, сносно знавшая русский язык, «Балладу о черством куске» перечитывала несколько раз, пересказывала ее сынишке и каждый раз не могла сдержать слез.
— На ленинградцев надо молиться, как на Матку Боску! — с гордостью говорила она.
9 мая 1942 года «Правда» писала:
«Когда-нибудь поэты сложат песни о ленинградской Дороге жизни. Они вспомнят о том, как шли по льду эшелоны машин с грузами из Москвы, Свердловска, Горького, Сталинграда, как везли по ней подарки из Средней Азии, как тянулись по ней красные обозы партизан из оккупированных районов Ленинградской области. Страна с глубокой благодарностью узнает о подвиге каждого из тружеников и воинов, проложивших и оберегавших дорогу, об огромном внимании, которое уделяли ледовой магистрали ленинградские партийные организации».
Петр Леонидович Богданов, которого знают и любят не только участники Дороги жизни, а и все ленинградцы, [127] был на Ладоге политруком роты связи. Вместе с бойцами вынес он на своих плечах все тяготы трудной профессии военного связиста, мерз и голодал, прошел по фронтовым дорогам до Австрии. Этот коренастый, влюбленный в жизнь человек первым прославил героев Дороги жизни. Написанная им во фронтовой землянке «Песня о Ладоге» до сих пор живет. Ее поют на торжественных собраниях, вечерах встречи ветеранов войны с молодежью, песня включена в репертуар всех коллективов художественной самодеятельности Ленинграда и области.
Сквозь шторм и бури, через все преграды,Девятьсот долгих дней и ночей город Ленина был осажден гитлеровскими захватчиками. Жестокой блокадой они рассчитывали удушить ленинградцев. Но голодный, без воды и света город-герой мужественно выстоял.
И вот наступил январь 1943 года. Пришло время прорыва блокады. Для координации военных действий прибыли представители Ставки верховного Главнокомандования: на Ленинградский фронт — Маршал К. Е. Ворошилов, на Волховский — генерал армии Г. К. Жуков (18 января, в день завершения прорыва блокады, ему было присвоено звание Маршала Советского Союза).
В те дни мне довелось встретиться с Ворошиловым. Климента Ефремовича узнавали всюду, где бы он ни появлялся. Каким зарядом энергии обладал этот человек! Подвижный, неугомонный, он все хотел увидеть своими глазами.
С командой снайперов я находился в районе Невской Дубровки, когда туда прибыли К. Е. Ворошилов, командующий Ленинградским фронтом Л. А. Говоров и сопровождавшие их лица. Разговорившись с нами, пограничниками, маршал весело заметил:
— Ну, «зеленые фуражки», скоро снова станете охранять границу. Вы ведь мастера этого дела!
Генерал-полковник Л. А. Говоров стоял чуть-чуть в [128] стороне от Климента Ефремовича и исподлобья смотрел на нас, словно был не доволен этой непредусмотренной задержкой. Леонида Александровича я видел впервые в жизни. На фронте о нем говорили много хорошего. Все знали, что с виду он суров, суховат, говорит мало — больше слушает. Очень скуп на похвалу. Но исключительно добр, отзывчив, внимателен. Таким он оказался и на этот раз. Хотя командующий и находился немного в стороне, а все же услышал слова представителя Ставки.
— Они на все руки мастера, товарищ Маршал Советского Союза, — сказал Говоров. — Снайперы-пограничники так бьют немцев и финнов, что от тех только перья летят. В наступлении, в атаке — везде впереди!
— А как вы заботитесь о них? — спросил маршал. Командующий вопросительно посмотрел на меня.
— Обуты, одеты, — ответил я, — боеприпасов хватает.
— А с питанием как?
— Мы — ленинградцы, товарищ Маршал Советского Союза! — осмелел я.
— Молодец! — похвалил Ворошилов. — Как фамилия?
— Старший лейтенант Козлов.
— Хорошо ответили, товарищ Козлов! — Помолчал немного и, улыбаясь, спросил: — Не курите?
— Нет, не курю, — ответил я, не понимая, зачем этот вопрос был задан.
— Еще раз молодец! Сто лет проживете. — Маршал хотел было идти, но снова обернулся ко мне: — Я тоже не курю. И преотлично себя чувствую...
Уже много времени спустя я узнал, что К. Е. Ворошилов никогда в жизни не курил и принимал всяческие усилия, чтобы отучить от этой дурной привычки как можно больше людей.
С Говоровым судьба свела меня еще раз. В пятидесятых годах, когда я командовал полком, мы, воины, встречались с Маршалом Советского Союза Л. А. Говоровым как с кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. В комнате за сценой, когда мы обсуждали порядок проведения предвыборного собрания, Леонид Александрович обратил внимание на мои награды.
— Вижу, Ленинград обороняли, — сказал он. — Где были?
В нескольких словах я рассказал все, что уже известно читателю. [129]
— Представляете, а ведь я помню ту встречу на Неве! — скупо улыбнулся маршал. — Климент Ефремович тогда с пограничниками беседовал. Вот о чем шел разговор, простите, запамятовал.
Я напомнил. И глаза маршала сразу потеплели.
— Пограничниками я всегда гордился. Хорошо вас воспитывали. Казалось, что вы какие-то особые люди.
Когда мы вышли на сцену и сели за стол президиума, на трибуну поднялся помощник начальника политотдела по комсомольской работе лейтенант Николай Захарович Ларгин. Его выступление — деловое, звонкое, эмоциональное то и дело вызывало в зале аплодисменты.
— Кто такой? — наклонившись ко мне, тихо спросил Л. А. Говоров.
Я ответил.
— Уверен — из него получится хороший политработник, — сказал маршал. — Помогайте ему расти, выдвигайте. Берегите такого человека!
Не ошибся Л. А. Говоров. Н. З. Ларгин действительно оказался талантливым политработником. Ныне он — начальник политотдела дивизии имени Ф. Э. Дзержинского.
Пришлось мне проводить Леонида Александровича Говорова и в последний путь...
Но вернемся на берег Невы. Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов наблюдал за переправой танков через Неву. Дело это было трудоемкое, сложное и опасное. С танков снимали башни, сгружали боезапас, сливали лишнее горючее. Из экипажа оставался лишь механик-водитель. Делалось это для того, чтобы облегчить танк, уменьшить давление на лед. Башню, боеприпасы и горючее перевозили на специальных санях, которые буксировал танк.
Вместе с Л. А. Говоровым и другими военачальниками К. Е. Ворошилов пошел следом за головным танком, механик-водитель которого добровольно вызвался проверить, выдержит ли невский лед тяжелую машину. Шел быстро, не оглядываясь. Позади было уже метров сто пятьдесят, когда угрожающе затрещал лед. Еще секунда — и машину поглотила черная невская вода.
На мгновение все оцепенели: казалось, механик-водитель погиб. Вдруг среди ледяного крошева показалась голова танкиста. Его мгновенно подхватывают. Кто-то сует флягу с водкой. Танкист пьет крупными глотками и все твердит, что здесь неглубоко, танк можно вытащить. [130]
— Наградить орла орденом Красной Звезды! — приказывает Ворошилов...
От переправы танков в этом районе пришлось отказаться.
Враг обстреливает район, но Ворошилов, наблюдая за полем боя, словно и не замечает близких разрывов снарядов. Убит стоявший неподалеку полковник. Даже и после этого маршал не счел нужным уйти.
Не берусь утверждать, прав или не прав был Ворошилов, подвергая свою жизнь смертельной опасности. Наверняка знаю одно:- вся жизнь этого человека — народного героя и любимца — являлась образцом стойкости и мужества. Одно лишь присутствие Климента Ефремовича Ворошилова на поле боя удесятеряло силы бойцов и командиров.
На Ладоге о Клименте Ефремовиче ходили легенды, порой казавшиеся невероятными. Рассказывали, что еще в 1941 году, будучи командующим Ленинградским фронтом, Ворошилов, чтобы предотвратить беспорядочный отход отдельных наших пехотных подразделений на направлении главного удара немцев, бросился с группой офицеров наперерез отступавшим и тем самым восстановил положение, предотвратил прорыв фронта.
Теперь, наблюдая за поведением представителя Ставки, я еще раз убедился в удивительной смелости первого советского маршала, поверил, что легенды о нем — быль.
Подготовка к наступательным боям шла полным ходом. Это было время, когда никто не думал о сне и отдыхе, когда стерлась разница между днем и ночью.
Не остался в стороне и наш 104-й пограничный полк, которым в это время командовал полковник Иван Николаевич Богданов. Небольшого роста, удивительно спокойный и малоразговорчивый, это был вдумчивый, отлично подготовленный командир. Он был переведен с полка, решавшего второстепенную задачу, на полк, поставленный на главном направлении. Полковник Богданов с честью оправдал оказанное ему доверие.
Мы получили задачу — оборонять западный берег Невы, быть готовыми уничтожить фашистов в случае их выхода из Шлиссельбурга; снайперским командам вести боевые действия в первой эшелоне наступающих войск [131] 67-й армии; усилить службу по охране тыла войск. Часть сил выделялась в резерв начальника войск.
Выполнение этой задачи потребовало от каждого пограничника высокой организованности. Особенно тяжелое бремя легло на командование и офицеров полка — И. Н. Богданова, П. К. Сувалова, В. А. Лебедева, В. И. Чирковского, П. Е. Ищенко, М. Н. Колчина, М. С. Селиванова, командиров батальонов — И. М. Андреенка, З. В. Набродова и Г. Я. Брагинского. Герои Ладоги, они много сделали для того, чтобы свободно вздохнул Ленинград. И очень хочется, чтобы их имена вошли в список тех, кто прорывал блокаду.
К 12 января 1943 года все приготовления были закончены. 67-я армия генерала М. П. Духанова (Ленинградский фронт) нанесла мощный удар с запада на восток. Навстречу ей пробивалась 2-я ударная армия генерала В. З. Романовского (Волховский фронт). 18 января в районах рабочих поселков № 1 и № 5 войска обоих фронтов соединились. Блокада Ленинграда была прорвана!
В составе 102-й отдельной стрелковой бригады в наступлении приняли участие снайперы нашего полка. На 8-ю ГЭС первым ворвался снайпер-пограничник И. А. Беляков. В том бою отличились снайпер-пограничник А. Т. Киселкин и лейтенант Н. И. Белоклейский, возглавлявший снайперскую команду.
Вместе с частями 67-й армии в освобожденный Шлиссельбург вступили и подразделения пограничников. Нашему взору предстали леденящие душу картины. Покидая город, фашисты повесили многих патриотов, сожгли или подорвали почти все дома, мосты, заминировали дороги. Но в глаза бросалось и другое: подбитые фашистские танки и орудия, развороченные нашей артиллерией командные и наблюдательные пункты. И всюду — трупы оккупантов...
Наш полк становится на охрану тыла войск Синявинского направления. Основными силами обороняет западное побережье Ладоги.
Пограничники внесли достойный вклад в охрану и оборону Дороги жизни. Они успешно решали разнообразные по своему характеру боевые задачи. Вылавливали вражеских лазутчиков и парашютистов, захватывали сбитых летчиков. Отражали налеты вражеской авиации на ледовую [132] трассу и перевалочные пункты. И, надо добавить, обеспечили необходимый режим на ледовой дороге. Принимали участие в разведке противника боем. Бесстрашные снайперы-пограничники уничтожили 4592 фашиста.
Это апрельское утро 1944 года было обычным, будничным. С какими-то бумагами я зашел в землянку начальника штаба полка.
— Сейчас обрадовать или до вечера помучить? — спросил Василий Андреевич Лебедев, пожимая мне руку и улыбаясь.
Я недоуменно посмотрел на майора.
— Собирайся, брат, в путь-дорогу, — Лебедев дружески шлепнул меня по спине. — Получен приказ откомандировать тебя на учебу в академию Фрунзе.
Для меня это было полной неожиданностью. Мы все тогда жили войной, с нетерпением ждали победы, делали все, что было в наших силах, чтобы приблизить ее. И вдруг — в тыл!
— А ты вроде бы и не рад? — пытливо посмотрел на меня Лебедев. — Страна заботится о будущем своей армии. К боевому опыту таких, как ты, она хочет добавить еще и знания. Я тебе по-хорошему завидую! — искренне вырвалось у Василия Андреевича.
Вскоре о моем отъезде стало известно многим. Ко мне наведались боевые друзья — Антипин, Винокуров, Власов... Все они поздравляли меня, говорили теплые напутственные слова.
Сборы были недолгими. Получил необходимые документы, уложил вещевой мешок — и на попутную машину.
Прощай, Ладога! Свидимся ли мы снова?
Встреча произошла двадцать семь лет спустя. 19 ноября 1971 года торжественно отмечалось 30-летие Дороги жизни. Утром в Ленинградском телевизионном театре собрались бывшие солдаты и командиры — водители и связисты, регулировщики и дорожники, зенитчики и летчики, врачи и моряки...
Тридцать лет — срок немалый. Многих уже не было в живых. А тех, что съехались со всех концов на встречу, трудно было узнать. Одни стали седыми, другие вообще забыли, когда последний раз пользовались расческой.
Герои ледовой трассы пришли одетыми по-разному? в [133] выбеленном солнцем и дождями фронтовом обмундировании — чистом, аккуратно заштопанном и старательно отглаженном; в парадно-выходной форме старого образца; большинство — в гражданском платье. Но все до блеска начистили и надели правительственные награды. У всех, так же как ордена и медали, сияли глаза. Друзья поры военной обнимались и целовались. Смеялись и плакали. Вспоминали тех, кто уже не придет.
Никто не подавал команд, но когда в зал вошел генерал-полковник И. В. Шикин, все встали и замерли по стойке «смирно», отдавая дань уважения своему бывшему комиссару. А потом раздались громкие аплодисменты. В ту тяжкую пору Иосиф Васильевич Шикин был вместе с нами. Как и мы, жил в землянке. Не раз попадал под бомбежку и артиллерийский обстрел. Не покидал трассу ни в пургу и трескучий мороз, ни в те дни, когда по льду гуляли волны.
Теплая встреча растрогала И. В. Шикина. «Спасибо, спасибо», — тихо ронял он, проходя по живому коридору.
Тридцать лет... Изменились люди. Но комиссар сразу же узнал героического фельдшера 7-го километра трассы Ольгу Николаевну Писаренко, которую в свое время представлял к ордену Красного Знамени и рекомендовал в партию. Узнал он одного из лучших водителей трассы Василия Ивановича Сердюка!.. Узнал многих других. Обнимает комиссар героев, смотрит — насмотреться не может: по-прежнему молодцы!
Ладожцы — народ крепкой, кремневой породы. Но и они не смогли сдержать слез, когда в зал телетеатра вошли ленинградские пионеры и преподнесли участникам Дороги жизни символический подарок — корзиночку с мандаринами. Это были дети тех, кому в голодную блокадную зиму сорок первого водитель Максим Емельянович Твердохлеб, рискуя жизнью, доставил мандарины — подарок трудящихся Грузии.
Полтора часа жители Ленинграда и области, сидевшие у голубых экранов, слушали из уст участников Дороги жизни рассказы о героических днях. Перед телекамерой выступили разведчики трассы Михаил Сергеевич Дмитриев и Иван Иванович Смирнов, комиссар участка дороги Петр Сергеевич Глухов, командир зенитной батареи Кирилл Иванович Лазаренко, авиаторы Николай Федорович Минеев и Николай Павлович Можаев, начальник санитарной [134] службы Дороги жизни Дмитрий Николаевич Кузнецов, медицинские сестры Лидия Георгиевна Егорова, Александра Николаевна Лопатина, комиссар Ладожской военной флотилии Николай Дмитриевич Фенин, герой обороны острова Сухо Петр Константинович Каргин...
Мне, представителю пограничников, тоже дали возможность рассказать «об огнях-пожарищах, о друзьях-товарищах».
А вечером в Академическом театре оперы и балета имени С. М. Кирова состоялось торжественное собрание представителей партийных, советских и общественных организаций, воинов Ленинградского гарнизона и активных участников обороны Ленинграда.
Собрание открыл председатель Ленинградского облисполкома А. Н. Шибалов.
О героических буднях ледовой трассы, мужестве и стойкости ее работников, о славном подвиге ленинградцев говорил И. В. Шикин.
Своими воспоминаниями поделились бывшие ладожцы — водитель В. И. Сердюк, фельдшер П. М. Сальникова, командир эскадрильи Герой Советского Союза В. Н. Харитонов, начальник штаба военной флотилии С. В. Кудрявцев и другие.
Участники Дороги жизни выступали на фабриках и заводах, в учреждениях и организациях. Мне посчастливилось побывать в гостях у пионеров 174, 257, 303 и 311-й школ Ленинграда.
Побывал я и на Ладоге, в тех местах, где воевал. Снова увидел, как озеро катит свои тяжелые, отливающие сталью волны.
На выставке «Дорога жизни» — филиале Центрального военно-морского музея на меня глянула со стены фотография 1942 года. Под ней подпись: «Командный состав 3-й роты 104-го пограничного полка, оборонявшей побережье Шлиссельбургской губы. В центре — командир роты старший лейтенант А. П. Козлов».
Три командира стоят возле молоденьких, в руку толщиной, березок... Теперь любую из этих белоствольных красавиц и не обхватишь. Через тридцать лет я снова сфотографировался на старом месте.
Время изменило не только людей. Уже не нашел я ни окопов, ни траншей. Там, где земля была рябой от воронок, вырос лес. А вот землянку свою отыскал. Правда, и [135] она изменилась. Местные рыбаки приспособили ее для своих нужд. Сохранилось здание штаба батальона, которым командовал В. А. Лебедев, дом, в котором я часто бывал, когда командовал 3-й резервной ротой пограничного полка. Встреча с ними была, как с добрыми знакомыми. Когда увидел их, защемило сердце.
Изменилась дорога Ленинград — Осиновец. Она стала своеобразным памятником бессмертной славы. На каждом километре — столбы-обелиски, на шоссе много монументов. Особенно впечатляет «Разорванное кольцо» на знаменитом Вагановском спуске. Я долго стоял перед надписью, выбитой на мраморе:
Потомок, знай! В суровые года,В населенных пунктах по обе стороны шоссе были вывешены флаги, транспаранты, царило оживление. Ленинградцы отмечали 30-летие Дороги жизни как большой праздник.
В те волнующие для меня минуты я особенно ярко вспомнил известные слова Генерального секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза Леонида Ильича Брежнева. Вручая в 1965 году городу-герою Ленинграду Золотую Звезду, он сказал:
«Каждый килограмм хлеба и сахара, каждая банка консервов доставлялись с неимоверными трудностями по единственной трассе — ледовой дороге».
Это была высокая оценка величайшего подвига участников Дороги жизни! [136]