Первые шаги
— Ну вот теперь наконец-то мы и поговорим с тобой обо всем.— Александр перекинул ружье с левого плеча на правое и зашагал рядом со мной. Мы с ним направлялись на вечернюю тягу вальдшнепов.
В те годы пригород Воронежа еще не успел разрастись по высокому берегу реки на юго-запад. Несколько улочек, состоящих больше из фруктовых садов, нежели строений, незаметно переходили в лесок. А дальше шла полоса леса, простиравшаяся на добрый десяток километров, почти до слияния реки Воронеж с Доном.
С Александром Сергеевичем Руденко — моим компаньоном по этому походу — мы были знакомы давно. Наша дружба началась в период совместной работы в конструкторском бюро К. А. Калинина на почве активной приверженности к авиации. Оказалось, что мы оба неравнодушны к самолетам-бесхвосткам, которыми в то время так настойчиво занимались в этом конструкторском бюро. Много времени мы уделяли и своему увлечению: обсуждениям задач из области «проектирования самолетов на дому», которому посвящалось почти все свободное время...
— Так ты спрашиваешь, как мне работается на новом месте? В общем, здорово интересно, хотя и работы по горло. Служба в отделе эксплуатации и ремонта требует очень многого. Это тебе не за столом сидеть, чертежики подписывать да описания строчить.
Выпад был явно в мою сторону, и Александр, рассмеявшись, поспешил его смягчить.
— Тебе хорошо известно, что воинские части получили от нас первые партии новых самолетов-штурмовиков. Осваивают их военные с большим интересом. К нам, представителям завода, ежедневно обращены десятки различных вопросов. Так что мы зачастую выступаем в роли консультантов. Отсюда и повышенная требовательность, прежде всего к самим себе, ведь не будешь давать уклончивые ответы, когда тебя спрашивают о конкретном деле. Значит, самим приходится много учиться. Дальше. Начавшаяся эксплуатация самолетов стала выявлять отдельные слабые места, для устранения которых требуется помощь завода, то есть наших бригад. Приходится часто выезжать на место базирования «илов» и там, в полевых условиях, производить необходимые доработки. И сделать это нужно не хуже, чем на заводе.
Ребята у меня в бригаде универсалы — все могут. А я сам и технический руководитель, и администратор, и контролер... Хорошо, [31] что подшефная воинская часть недалеко от завода: чуть что — и помощь подоспела.
— Сейчас главное, пожалуй, в том,— произнес он после некоторого раздумья,— чтобы всем нам овладеть этим замечательным самолетом. Именно овладеть, и военным, и нам, производственникам. Я имею в виду не постройку самолета, это само собой, а освоение до тонкостей его эксплуатации. Особенно это важно для ОЭР. При массовой эксплуатации самолета можно ожидать всяких происшествий с техникой, например ненормальных посадок и прочее. Нам предстоит научиться быстро восстанавливать самолеты в случае их повреждений. Восстанавливать не на заводе, а в условиях воинской части. А у военных — свои задачи. Ведь ты знаешь, что самолета, подобного этому, еще не было в нашей армии. Да и не только в нашей. Все привыкли, что самолет — это значит высь-высота. А здесь как раз наоборот — чем ниже, тем лучше. Как на таком самолете воевать, как применять в бою его разнообразное вооружение, строить боевые порядки и прочее,— все это еще требуется отыскать, практически освоить. Вот командование и торопит нас, производственников. Времени, видимо, упущено порядочно, сам говорил, что видел этот штурмовик в институте у военных года два назад, а строить-то его мы начали только недавно...
Слова Александра напомнили мне события двухлетней давности. Тогда, находясь в служебной командировке, в Летно-испытательном институте ВВС я действительно видел бронированный штурмовик Ильюшина. Даже среди собрания многих авиационных новинок этот самолет выделялся необычностью конструкторского решения. Бронированный самолет, «летающий танк» — это вызывало повышенный интерес, и мы под любым предлогом старались поближе рассмотреть новую машину.
— А знаешь, Саша, не помню, говорил ли я тебе, но у того штурмовика, который проходил тогда испытания, позади кабины летчика стояла пулеметная установка. Самолет был двухместный. Вторая кабина — для стрелка. А мы сейчас строим одноместные машины. Выходит, что видел я не совсем то, а может быть, и совсем не то?
— Нет, именно то,— перебил меня Александр,— Видел ты как раз то самое — опытный образец самолета-штурмовика Ил-2, который действительно был двухместным. В полку, к которому мы прикреплены, чуть ли не каждый день идут жаркие споры на тему: одно- или двухместным должен быть самолет-штурмовик. Летчики, те в большинстве за два места. Им ясно, что броня — дело хорошее, но защита пулеметным огнем задней полусферы самолета необходима. Ведь не весь же самолет сделан из броневой стали. Но и одноместный вариант имеет своих приверженцев, причем не только таких, которые считают, что раз начальство решило — значит верно. Есть и такие, что и теории пытаются подводить. [32] Только я лично ни минуты не сомневаюсь, что штурмовик должен быть обязательно двухместным.
Откровенно сказать, горячие рассуждения Александра для меня в те дни были новы. Штурмовик Ил-2, в освоении производства которого я принимал непосредственное участие, не представлял для меня предмет критики. Соображения, высказываемые другом, повторяю, были для меня необычайно новы, и я слушал Александра с большим интересом. А тот с увлечением продолжал «выкладывать» аргументы в пользу двухместного штурмовика...
Конечно, мы с Александром Сергеевичем тогда многого не знали. Нам не была известна длительная борьба различных мнений военных специалистов и работников промышленности вокруг штурмовика Ильюшина. Позже Сергей Владимирович сам рассказал об этом. В статье «Самолеты-бойцы», напечатанной в газете «Красная, звезда» от 19 апреля 1968 года, Ильюшин сообщает:
«...Самолет был сразу спроектирован в расчете на летчика и воздушного стрелка. По этому поводу я дважды (в июне и ноябре) писал в ЦК. Последнее письмо передал 7 ноября 1940 года. Через месяц меня вызвали в Кремль проинформировать о новом самолете. Объяснил. Мне в свою очередь сказали: «Военные настаивают на одноместном варианте». Они считают, что броня сама по себе неплохое оборонное средство, зачем, мол, еще стрелок. [33]Пришлось доказывать обратное, но убедить не удалось. Так и начали выпускать штурмовик в одноместном варианте».
Итак, наш герой — штурмовик Ил-2 — предмет забот многих людей и организаций, уже пошел в жизнь, сделал первые шаги на службе людям. Как всякий начинающий ходить, он вначале был робок, немного «спотыкался», но период детских болезней у него был сравнительно недолог, и они не могли существенно затормозить неуклонное движение нашего производства по пути систематического наращивания количества выпускаемых «илов».
Бывший Нарком авиационной промышленности А. И. Шахурин по этому поводу вспоминает:
«К 18-й партконференции, которая проходила в феврале 1941 г., авиационная промышленность работала по суточному графику с ежесуточным отчетом перед ЦК ВКП(б) о выпуске самолетов и моторов по каждому заводу. Наркомат, главки строго следили за тем, чтобы заводы повышали суточный выпуск при нарастании заделов по цехам...»
Такой повседневный контроль в сочетании с деловой мобилизованностью и хорошей подготовленностью производства достигал поставленной цели.
В отчетной справке начальника планового отдела завода Ивана Вавиловича Юдина записано, что в мае 1941 года завод выпустил семьдесят четыре штурмовика Ил-2. И это спустя всего полгода после начала освоения его производства!
Этот успех явился результатом большого внимания к нашему заводу и к нашим делам со стороны руководителей партии и правительства.
В качестве иллюстрации расскажу о следующем событии, имевшем большое значение для нашего завода.
6 июня 1941 года руководство завода вызвали к Сталину для доклада о заводских делах. Поехали Шенкман, Мосалов, Востров и Демин.
— Совещание назначили на восемнадцать часов, но мы приехали пораньше,— рассказывают товарищи.— Быстро получили пропуска, вошли в Кремль и, не торопясь, с любопытством оглядываясь по сторонам — в Кремле каждый из нас был впервые,— проследовали в правительственный корпус. В приемной нас встретил Поскребышев, секретарь Сталина, познакомился с нами, прошел в кабинет и тут же пригласил нас.
Первым вошел Шенкман. Опираясь на свою палку-костыль, он сделал несколько шагов по кабинету. Сталин, идя навстречу и подавая руку директору, сказал:
— Здравствуйте, товарищ Шенкман.— Затем, указывая на костыль, сокрушенно заметил: — Как же это вы так не убереглись?
Затем он также за руку поздоровался с Мосаловым, Востровым [34] и Деминым, называя каждого по фамилии. Мы четверо стояли возле него, а он, улыбаясь, говорил, что, конечно, для знакомства с нашим коллективом ему лучше было бы самому приехать к нам на завод, но это так сложно, требуются всякие решения, разрешения...
За большим столом сидели: Г. М. Маленков, Нарком авиапромышленности А. И. Шахурин, командующий ВВС П. Ф. Жигарев и начальник НИИ ВВС И. Ф. Петров. Пригласив нас сесть, Сталин сказал, что собрал всех здесь для того, чтобы посоветоваться по одному вопросу — какие самолеты строить на восемнадцатом заводе в Воронеже?
Жигарев, оперируя названиями воинских частей и численностью имеющихся и необходимых самолетов, высказался так, что ВВС нужны оба самолета (Ер-2 и Ил-2), которые строит завод, их и надо продолжать выпускать, только увеличив программу. Шахурин уточнил, что Наркомат авиационной промышленности уже вынес решение об увеличении задания заводу № 18 по самолету Ил~2, но требуется подтянуть заводы-смежники...
Неторопливо шагая по кабинету и внимательно выслушивая каждого выступавшего, Сталин заметил:
— Я полагаю, что сейчас нам очень нужны дальние бомбардировщики. Поэтому считаю, что Шенкману необходимо построить большую партию самолетов Ер-2.
Он назвал цифру — количество самолетов Ер-2, которые надлежит выпустить в этом, 1941 году, и поинтересовался, как самолеты обеспечены моторами. Шахурин ответил, что моторы будут, их изготовление поручено такому-то (назвал город) заводу.
Затем Сталин обратился к Шенкману:
— Есть у вас затруднения в производстве самолета Ер-два?
— Особых затруднений нет, товарищ Сталин,—ответил Шенк-ман, очевидно считая, что вопрос о моторах ему еще раз поднимать не следует.— Только вот летные испытания самолета в НИИ ВВС еще не закончены, а по их результатам могут быть различные доводки, переделки.
— Товарищ Петров, когда вы закончите испытания? — последовал тут же вопрос к Петрову.
— В течение ближайших двух месяцев, товарищ Сталин,— по-военному четко отрапортовал Петров.
— Завод устраивает такой срок? — Вопрос Сталина вновь адресовался Шенкману.
— Хотелось бы побыстрее,— попросил Шенкман.
— Удовлетворим вашу просьбу. Товарищ Петров, заводу необходимо помочь, ведь Ер-2 нам нужны побыстрее... А как у вас на заводе идут дела по ильюшинскому штурмовику? — задал вопрос Сталин и стал набивать свою трубку. Закурив, он неслышно подошел к общему столу и встал как раз против Шенкмана и Мосалова.
— По Ил-два у нас претензий нет,— ответил Шенкман. [35]
— Штурмовик у нас хорошо освоен, полюбился коллективу. Его мы будем выпускать, сколько потребуется, товарищ Сталин,— несколько сбивчиво, явно волнуясь, проговорил Мосалов.
Сталин улыбнулся и заметил:
— Что ж, учтем заявление парторга ЦК, товарищи... Какие у завода есть еще просьбы или претензии? — задал очередной вопрос Сталин, продолжая неслышно ходить по кабинету.
Все молчали, пауза затянулась.
— Наркомат нас немного обижает,— с некоторым трудом проговорил Шенкман.— Директорский фонд установили слишком маленький, не соответствует нашим работам.— Шенкман назвал цифру фонда.
— Товарищ Шахурин, что вы скажете на эту претензию завода?
— У восемнадцатого завода, товарищ Сталин, фонд директора в том же соответствии с фондом зарплаты, как и на других заводах,— ответил Шахурин.— Не больше, но и не меньше.
— А давайте спросим директора завода — какой фонд устраивал бы их? — предложил Сталин.
Шенкман назвал цифру, примерно втрое превышающую сумму, выделенную Наркоматом.
— Давайте, товарищ Шахурин, дадим им эти деньги. У них большие дела делаются,— сказал Сталин и на этом закрыл совещание.
Должен сказать, что это событие, несмотря на то что о нем на заводе не объявлялось, стало известно многим и еще сильнее нас сплотило.
А произошло оно, напомню, всего за шестнадцать дней до начала войны.
Под воскресенье 22 июня мы поехали отдыхать в район Рамони. Такие коллективные вылазки практиковались нашим спортивным обществом и проводились систематически. Люди помногу работали, и руководство завода поощряло организованный отдых в различных видах. Выехали в субботу, часов в восемь вечера.
Часа через два езды по проселочным дорогам и лесным просекам наш автофургон прибыл в назначенное место — на берег старицы реки Воронеж, изрядно поросшей водорослями. Лес местами почти вплотную подходил к воде, местами отступал от нее, образовывая уютные лужайки. На одной из таких лужаек и расположилась наша «экспедиция», недалеко от стоянки заядлого рыбака — нашего конструктора Юры Насонова. Здесь он с отцом проводил свой отпуск. В садке рыболовов оказалась пойманная рыба.
Уха из свежей рыбы! Ночной костер на берегу реки. Звездное небо над головой, тишина. Все это создавало лирический настрой, [36] и когда запевала тихо, как бы в раздумье, подал первый куплет:
Степь да степь кругом,
Путь далек лежит...
его дружно и также негромко поддержало несколько голосов:
В той степи глухой
Умирал ямщик.
Песни следовали одна за другой. Пели с удовольствием, можно сказать, с увлечением и пониманием красоты русских и украинских напевов.
Дорогой читатель, я пригласил вас на рыбалку в компании мужчин, чье детство пришлось на первые годы после Октябрьской революции, чьими школьными песнями были «Варшавянка» и «Мы — кузнецы», «Взвейтесь кострами», «Замучен тяжелой неволей», песни о Волге. Они воспитывали в нас патриотизм, любовь к задушевным, красивым, некрикливым мелодиям, учили искать в песне глубокий смысл, поэтическое описание событий. Словом, хороши наши народные песни и большое удовольствие получает человек, участвуя в их исполнении.
За беседой и песнями у костра время пролетело незаметно. О сне вспомнили, когда забрезжил рассвет. В общем, «экспедиция» наша прошла весьма успешно. На обратном пути курящие, у которых иссякли запасы, попросили заехать в ближайший поселок или на железнодорожную станцию за папиросами.
Вечерело. Жара заметно спала. Возле ларька-буфета стояли несколько человек. Лева Соколов, наш организатор, первый подбежавший к ларьку, звонко заказал: пятнадцать кружек кваса для начала, а потом повторить!
Буфетчик, видно не поверивший словам Левы, высунулся на улицу из-за стойки, но увидел надвигающуюся солидную компанию, спрятался обратно и принялся наливать квас.
Человек, утоляющий жажду, вероятно, малонаблюдателен. И мы, прильнув к своим кружкам с холодным крепким квасом, изредка перебрасываясь шуточками, не обращали внимания на осуждающие взгляды, которыми кололи нас отошедшие от ларька люди. Но вот первая порция кваса выпита, оглядываемся вокруг и начинаем чувствовать что-то необычное в поведении людей, кучками стоявших на платформе в ожидании дачного поезда. Народу собралось порядочно — возвращались после воскресного отдыха,— но стояла необыкновенная тишина и чувствовалась какая-то подавленность.
Недалеко от буфета, облокотясь на перила загородки, обнесенной вокруг газона, горько плакала молодая женщина. Другая, постарше, утешая ее, обратилась к нам со странными словами:
— А вас, соколики, не туда ли уже гонют? [37]
— Куда это туда, мамаша?
— Да на войну-то окаянную, куда же еще,— с досадой и горечью уточнила старшая.— Вот наш-то уже воюет, в пограничниках он, там,— махнула она рукой на запад.
При этих словах молодая как-то необычно и очень громко всхлипнула, а затем разрыдалась в голос, уткнувшись в грудь старшей женщины.
Оторопев, ошалело глядя друг на друга, мы, очевидно, загалдели, повторяя какие-то слова о договоре, пакте,— газетные слова, которые для нас составляли правду жизни. То темное, непонятное, что так неожиданно накрыло нас, находилось в таком вопиющем противоречии с нашей действительностью, что хотелось поскорее его сбросить, избавиться от него. Все предупреждения о военной опасности, которые мы многократно слышали, читали, повторяли сами, враз забылись, так не хотелось верить в случившееся.
— Да вы, ребята, я вижу и впрямь ничего не знаете,— буфетчик вышел из своего ларька и уселся на прилавок, уставленный новой порцией кружек с квасом.— Немец напал сегодня утром, многие города наши бомбил...
— Не может быть, это провокация,— Лева с Анатолием Соболевым надвинулись на буфетчика.
— Трепотня это, вредные разговорчики,— голос Левы повышался с каждым словом,— откуда вы это знаете?!
— Что, трепотня?! — запальчиво вскрикнул буфетчик, но вдруг неожиданно спокойно закончил:
— Эх, дорогой товарищ, если бы трепотня, а то ведь сущая правда. Бомбили города наши... По радио объявили...
Говорил он негромко, но слова его, казалось, оглушали нас, болью отдавались в сердцах: «Бомбили города наши...»
Все вдруг заторопились к машине. Скорее на завод, в коллектив, там, наверное, все прояснится...
В воскресенье 22 июня на совещание у директора завода многие из его участников не вызывались и не приглашались — пришли сами.
Директор сидел за своим столом и что-то горячо обсуждал с парторгом Мосаловым и начальником производства Белянским. Дверь в кабинет была открыта, и люди чередой заходили и садились на свободные стулья, становились вдоль стен, заполняли приемную, где дежурный по заводу непрерывно звонил по телефону — разыскивал по квартирам начальников цехов.
Вскоре после того, как по радио прозвучало обращение правительства, объявившее о вероломном нападении Германии на нашу страну, на завод со всех концов поселка потянулись люди. Была середина чудесного воскресного дня...
— Товарищи! — Директор поднялся со своего места и оглядел собравшихся.— Товарищи, война, об угрозе которой партия нас учила постоянно помнить, стала жестоким фактом. Для нас с вами, для нашего завода этот факт имеет особое значение. [38]
Директор говорил короткими, резкими фразами. Его «одесский» акцент стал особенно заметен. Обычно несколько иронически настроенный, на этот раз он был серьезен и заметно взволнован.
— Каждый из нас должен понять, что война потребует много самолетов. От нас потребует. И мы должны дать эти самолеты, это оружие. Мы — арсенал армии. Каждый должен понять и объяснить своим подчиненным, что война идет не только там, где сейчас стреляют, но и у нас, здесь. Все мы уже на войне и должны действовать как на войне. Вот мы здесь подготовили небольшой приказ, суть которого в следующем. Переходим на работу в две удлиненные смены по 10 — 11 часов. Все отпуска отменяются. Кто находится в отпусках — вызывайте. Планы цехам по выпуску машин будут пересмотрены — самолетов нужно гораздо больше того, что мы даем сейчас.— Директор сделал небольшую паузу, а затем, справившись с волнением, продолжил:
— И еще одно — вряд ли фашист оставит нас без внимания и даст спокойно выпускать боевые самолеты. Нужно в кратчайший срок подготовить завод к обороне. Прежде всего светомаскировка и в цехах, и в жилых домах. Это нужно каждому обеспечить и проверить лично, чтобы никаких нарушений!
— Николай Иванович, ты хочешь сказать? — директор обернулся к Мосалову. Тот кивнул головой, поднялся:
— Я хочу остановить ваше внимание, товарищи, на том месте в обращении правительства, где говорится о необходимости всем нам быть сплоченными, как никогда.— Голос Мосалова звучал неровно, парторг часто покашливал и расстегнул ворот рубахи, словно душивший его.— Это единство и сплоченность всего заводского коллектива должны обеспечить, реализовать мы с вами — руководители, партийные и беспартийные большевики. Конечно, мы получим указания, что и как делать заводу. Но главное нам ясно и сегодня. Главное в том, чтобы быстрее разбить врага. Для нас это значит выпускать больше самолетов, не допускать перебоев в работе завода, охранять его, быть предельно зоркими...
В понедельник 23 июня в цехах и отделах завода прошли короткие митинги-собрания. На них зачитывался приказ о введении военного режима работы, разъяснялась главная задача: выпускать как можно больше самолетов.
Началась новая жизнь. Кроме значительного увеличения производственной нагрузки, война с первых же часов внесла в нашу жизнь ощущение непрерывной тревоги. Эта тревога не покидала каждого из нас нигде, чем бы он ни занимался. Война неумолимо катилась на восток. Я и мои товарищи, имея постоянное общение с представителями Военно-Воздушных Сил, считали себя в какой-то степени осведомленными в значительных возможностях наших ВВС. И тем болезненнее были наши переживания неудач начального периода войны. Обсуждая между собой создавшуюся обстановку, мы не находили объяснения недостаточной эффективности [39] действий нашей авиации. В своих рассуждениях мы постоянно приходили к выводу, что задержать наступление фашистов можно. Для этого необходимо организовать ответные массовые налеты нашей авиации на Берлин и другие города Германии. Что это технически возможно, мы не сомневались.
Помнится, первое время я с надеждой встречал каждый следующий день, ожидая сообщений о фашистских промышленных объектах, буквально засыпанных нашими авиабомбами. Только много позже мне станет ясно, что такие рассуждения и вся наша домашняя «стратегия» была плодом неведения подлинного соотношения сил сражающихся сторон. В те дни ни я, ни мои товарищи по работе не могли знать, что в воздухе над нашей территорией ежедневно летают около пяти тысяч немецких самолетов. Они бомбардируют города, аэродромы, коммуникации, способствуя продвижению своих наземных войск. А многочисленные истребительная авиация и зенитные батареи противника крайне осложняют действия наших бомбардировщиков. Тогда мы не знали, что внезапно заполонившие огромную территорию нашей страны пять с половиной миллионов немецких солдат и офицеров прибыли на четырех тысячах танков и огромном числе автомобилей и мотоциклов. Они привезли с собой чуть ли не пятьдесят тысяч орудий и минометов. И все это стреляло, крушило, рвалось в глубь страны.
Что могли сделать мы, живя в глубоком тылу, в Воронеже, где требования светомаскировки и то поначалу казались пустой формальностью. Чем помочь своему народу в страшной беде?
Ответ был один — строить больше «илов».
Завод работал напряженно, непрерывно наращивая темпы выпуска самолетов.
Июнь 1941-го ознаменовался невиданным для нас итогом: сто пятьдесят девять самолетов-штурмовиков Ил-2 были построены заводом, облетаны и сданы воинским частям!
Ощущение своей необходимости и монолитной связи со всей страной, с армией постепенно вытесняло у каждого из нас чувство тревоги, временной растерянности, рожденное внезапностью нападения огромной, отмобилизованной фашистской армии.
На двенадцатый день войны, в четверг третьего июля, по радио выступил Сталин. В своей речи он довел до сведения всего советского народа основные положения директивы Центрального Комитета ВКП(б) и Совнаркома, выпущенной 29 июня 1941 года.
Сталин открыто подчеркнул особую опасность, нависшую над страной, над каждым ее жителем. Помнится, что на меня наиболее сильное впечатление в его выступлении произвел призыв к созданию народного ополчения, к всемерной помощи Красной Армии.
После выступления Сталина стало ясно, что ожидать скорого окончания войны не приходится, что всем нам предстоят тяжелые [40] испытания.
На заводе усилилась работа по организации объектовых команд самообороны. Гордостью коллектива была команда зенитчиков, которая оборудовала на крышах заводских корпусов и на самой территории предприятия несколько десятков стрелковых установок, вооруженных авиационными пулеметами и пушками.
Основной объем работ по обеспечению средствами ПВО выпал на долю службы главного механика. Под руководством Л. Н. Ефремова в короткий срок смастерили различные стационарные и передвижные стрелковые установки, оборудовали бронеавтомобиль.
С фронтов шли сообщения, что немцы забрасывают в наши тылы диверсантов, которые наносят большой урон. Поэтому на заводе придавали большое значение общественной команде по охране объекта. Члены этой команды вечерами и по ночам дежурили в «секретах», а затем шли на работу. Никаких отгулов за дежурства не полагалось.
Кроме объектовых команд, каждый из нас входил в ту или иную дружину местной противовоздушной обороны, организованной в жилом поселке. Члены этих дружин следили за соблюдением светомаскировки в квартирах и подъездах, несли вахту на крышах своих домов после объявления воздушной тревоги, имея при себе железные щипцы для сбрасывания на землю «зажигалок», которые немцы широко применяли при налетах на города. Но все эти занятия, проводившиеся во внеурочное время, после рабочей удлиненной смены, занятия, отнимавшие уйму времени, не удовлетворяли многих людей. Им хотелось действий, активных действий против фашистских оккупантов.
С первых же дней войны многие работники завода стали осаждать военный стол завода и военкомат с просьбами направить их на фронт. Ситуация при этом сложилась не простая. Заводу нельзя было распускать свои кадры, которые решали важную государственную задачу — строили боевые самолеты. Но нельзя было и гасить естественный патриотический порыв людей.
Анатолий Николаевич Соболев, в то время бывший секретарем партийной организации СКО, впоследствии мне рассказывал:
— На специальном партсобрании мы обсудили вопрос о вступлении в народное ополчение. До сих пор отчетливо помнится тот подъем и единодушие, с которым коммунисты приняли решение стать в ряды защитников Родины. Воздержавшихся не было. Оформив решение собрания и получив от каждого добровольца личное заявление, я направился в партийный комитет завода. Парторг ЦК Н. И. Мосалов, мой однокашник по авиационному институту, очень внимательно меня выслушал, после чего задал один вопрос:
— Так, секретарь, значит все уйдем на фронт, а завод закроем?
Дело, с которым я пришел в партком, которое мы накануне так горячо обсуждали на собрании, носило столько патриотизма, [41] личной самоотверженности каждого, что вопрос Мосалова показался мне даже обидным... Я тут же стал возражать ему, ссылаясь на призыв Сталина...
Пока я говорил, Николай Иванович развязал тесемки толстой папки и показал мне на солидную стопку лежавших в ней бумаг.
— Гляди, все это заявления коммунистов и решения собраний вроде вашего. На фронт рвутся...
Обычно спокойный Мосалов нервно ходил по кабинету и резко крикнул «занят» кому-то из заглянувших в приоткрытую дверь.
— Как мы все не можем понять простой вещи, что мы уже давно на фронте,— обрушился он на меня.— Никак не усвоим, что противника с его мощнейшей техникой, механизированной армией можно разбить только еще более мощным оружием, как раз тем, которое делаем мы. Что этого оружия пока еще очень мало и нужны невероятные усилия для резкого, невиданно быстрого увеличения поставок штурмовиков фронту. В это дело требуется сейчас вложить все наши знания и уменье. А вот те, кто это должен сделать, в частности, ты со своими товарищами, говорят нам: «Ну вы тут сами разбирайтесь, а мы уходим на фронт...» Картина великолепная, как ты скажешь?
Парторг все более распалялся, а я сидел придавленный к стулу его неотразимыми аргументами и мысленно ругал себя за собственную недальновидность.
— Я тебе скажу по-товарищески и как большевику.— Мосалов присел на стул против меня.— Надо полагать, что нас ожидают трудности не меньшие, чем у фронтовиков. И говорить об уходе со своих постов, с нашего завода,— подчеркнул он,— не равнозначно ли это уходу от трудной жизни?!
Как ни подготовили меня предыдущие соображения парторга к самоосуждению, но подобное обвинение не вязалось с моим состоянием и взорвало меня. Помнится, я вскочил со стула и готов был наговорить Мосалову всяких дерзостей. Но он вовремя меня остановил, сказав, чтоб я не кипятился, а пошел и подумал, как нам действенно и эффективно помочь фронту.
— Был сегодня на ЛИСе,— как бы невзначай заметил Николай Иванович,— там все еще жалуются на выбросы масла в полете. Вот где твой фронт, Анатолий Николаевич, пока ты еще не полностью выиграл это сражение.— Мосалов уже улыбался.— Вот так, дорогой, иди и воюй, крепче работай сам, да и товарищам посоветуй делать то же самое...
Вскоре всем нам объявили, что мы бронируемся, закрепляемся за заводом, где и должны работать на своих местах.
Но заявления работников завода о добровольном вступлении в ополчение все же поступали.
Около шестисот пятидесяти наших товарищей вступили добровольцами в 4-й Воронежский коммунистический рабочий полк в составе сотой стрелковой дивизии Красной Армии. За доблесть и геройство, проявленные в боях под Минском, этой дивизии, первой [42] среди стрелковых дивизий, было присвоено звание гвардейской. Во главе наших добровольцев были первый заместитель секретаря парткома завода Александр Владимирович Чудинов, редактор заводской газеты Николай Степанович Скребов и заместитель начальника цеха № 1 Степан Тихонович Коротких.
Многие заводчане погибли в сражениях с гитлеровцами. Среди них — Герои Советского Союза А. И. Кольцов, С. Т. Новиков, Н. С. Шендриков, И. И. Квасов, И. А. Савельев, И. Д. Меркулов, В. Т. Сидоров, Н. Е. Касимов.
Память о них — навсегда в наших сердцах.
Несмотря на чувствительную потерю в кадрах, коллектив завода продолжал наращивать выпуск Ил-2. Это мы чувствовали по увеличивающемуся ритму работы. Одновременно с этим возникали и новые проблемы. Когда по ходу производства уже можно было твердо сказать, что период освоения строительства Ил-2 пройден, возникла еще одна новая задача: предстояло освоить серийный выпуск деревянной хвостовой части фюзеляжа.
Дефицит на листы и профили из алюминиевых сплавов стремительно нарастал, так как южные металлургические заводы эвакуировались на Восток и не успели там развернуть свои производства. Поэтому быстрейшее освоение изготовления деревянных хвостов «ила» могло стать определяющим для всей программы завода. Следует отметить, что задача освоения деревянных хвостов для нас была сложна тем, что завод до этого никогда строительством деревянных самолетов не занимался. Не было ни соответствующего оборудования, ни специалистов. По решению городских властей заводу передали местную мебельную фабрику. На ее базе был создан специальный цех деревянных хвостовых частей фюзеляжа.
Успешному освоению заводом изготовления деревянного хвоста способствовало то обстоятельство, что конструкция его была заранее проработана в ОКБ параллельно с металлическим вариантом, [43] и теперь чертежи были выпущены в кратчайший срок. Вскоре деревянные хвосты стали поступать на сборку параллельно с металлическими.
Закончился июль 41-го. Сухая цифра в справке планового отдела зафиксировала небывалый месячный итог: штурмовиков выпущено почти вдвое больше, чем в июне!
Цифра свидетельствовала о великолепной работе коллектива нашего завода. Но она же напоминала о том, что где-то на своих местах также хорошо работают другие заводы — участники строительства ильюшинских самолетов. Не задерживают рост выпуска «илов» мотористы. Несмотря на резко усложненные войной условия, своевременно приходят к нам эшелоны с бронекорпусами. Вся продукция смежников нескончаемым потоком вливается в заводские цехи, чтобы, пройдя в них производственный цикл, воплотиться в грозные штурмовики, которые так необходимы фронту!
Тяжело было Красной Армии и нашему народу в те дни. Нужно было отражать натиск фашистских полчищ на фронте, протяженностью от Черного до Белого моря, вывозить ценности, промышленное оборудование, людей, налаживать в огромных масштабах строительство в необжитых районах, крепить армию, обеспечивая ее необходимым оружием, лучшим, чем у врага.
А главное, не пасть духом, не потерять веру в нашу победу. И мы не теряли эту веру, не пали духом!
Ежедневно утро в нашем доме так же, как и в других, начиналось с прослушивания по радио сводки Совинформбюро. Каждого интересовал главный вопрос — как дела там, на фронте? Где, на каком участке нашим удалось задержать лавину противника, какие у него потери? Нередко сообщались города, оставленные нашими войсками. Далее шли корреспонденции о зверствах немцев на захваченных ими территориях. Величественно и грозно неслась мелодия «Священной войны».
Эту песню Александрова и Лебедева-Кумача мы все хорошо знали. Краснознаменный ансамбль исполнил ее впервые в конце июня на Белорусском вокзале перед отъезжавшими на фронт бойцами:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна,
Идет война народная,
Священная война...
На заводе в ряде мест висели карты Советского Союза, на которых флажками и цветными шнурками отмечалась линия фронта на каждый день. Разумеется, эти карты пользовались всеобщим вниманием... [44]
Ежедневно, а иногда и по нескольку раз в смену, на заводе звучали сирены воздушной тревоги. Подчиняясь введенному распорядку, мы все оставляли рабочие места и занимали посты по расписанию. Не занятые в командах рабочие цехов и сотрудники отделов уходили в укрытия и пережидали там до отбоя тревоги...
23 августа 1941 года для завода стало знаменательным днем. Постановлением правительства завод был награжден орденом Ленина за большие успехи в деле вооружения Красной Армии боевыми самолетами. Орденами и медалями был отмечен труд ста работников завода.
На общезаводском митинге, собравшемся по этому случаю, после оглашения Указа о награждении Мосалов зачитал депешу командующего ВВС Балтийского флота, в которой говорилось:
«Ваша продукция, которую мы используем сегодня, дала прекрасные результаты. Уже не одна сотня фашистских танков и солдат сметены с лица земли. На этих машинах уже родились герои Отечественной войны.Ваши прекрасные «илы» заслужили честь и славу. Давайте больше машин крепких, быстроходных.
Победа за нами!
Честь и слава работникам завода имени Ворошилова и коллективам, создавшим машину Отечественной войны».
С глубоким волнением слушали мы, участники митинга, эту депешу. Простыми, искренними словами, пришедшими оттуда, с передовой, давалась оценка нашему напряженному труду. С митинга все разошлись по рабочим местам.
— А вы обратили внимание, как этот командующий, моряк, назвал наш штурмовик: «машина Отечественной войны» — шутка ли?! — С этими словами Анатолий Соболев появился в кабинете начальника СКО, куда мы зашли, возвращаясь с этого, памятного нам митинга.
— Обратить-то обратили, здорово сказано. Но он написал нам и другое — давайте больше боевых машин,— ответил Соболеву Назаренко.— Вот я и пригласил всех вас поговорить на эту тему, посоветоваться. От нас ждут непрерывного увеличения выпуска «илов», они нужны на всех фронтах. При существующей мощности цехов и производительности труда в них дальнейший рост выпуска машин может происходить только за счет снижения трудоемкости, уменьшения трудозатрат на каждую машину. Это ясно всем, но нужны конкретные предложения. Технологи и копровцы над этим работают постоянно и кое-чего добились. У нас бригада Мачурина при переходе на деревянный хвост сократила трудоемкость фюзеляжа на несколько десятков часов, а что по другим бригадам? Пока тихо...
— Николай Петрович прав,— поддержал начальника Соболев.— Я думаю, что следует всем бригадам доходчиво рассказать об этой задаче — и результаты будут. [45]
— Вот я и прошу всех вас заняться этим немедленно,— продолжал Назаренко.— Должен вам сказать, что уже в этом месяце мы не дотянем до июльского выпуска штурмовиков — перебои в снабжении материалами, да и из-за тревог потери рабочего времени стали ощутимы...
Этот памятный разговор принес свои плоды, правда, не так скоро, как того хотелось.
День 20 сентября 1941 года поначалу ничем не отличался от предыдущих дней. Было довольно тепло. Осенью в Воронеже, как правило, долго держится хорошая погода. В обеденный перерыв я, как и многие наши сотрудники, поспешил домой обедать. Наша квартира находилась в самом близком от завода доме. Из окна кухни хорошо просматривался главный корпус заводоуправления и асфальтовая дорожка, обсаженная тополями.
Помнится, что в тот день я пришел домой раньше своей супруги Гали и стал накрывать на стол, время от времени поглядывая на дорожку — не идет ли жена. Она тогда заведывала лабораторией по контролю приборов самолетного оборудования. Работы у нее всегда было очень много, и она нередко задерживалась. Так и не дождавшись жены, я принялся за обед. Но неожиданно захлопали выстрелы, затрещали пулеметные очереди с нескольких стрелковых точек охраны завода. Я прильнул к окну и тотчас увидел, как из облаков, почти над главным корпусом заводоуправления вынырнул немецкий бомбардировщик и низко, на высоте не более двухсот метров, полетел вдоль основных производственных корпусов в сторону аэродрома. Видел я его несколько мгновений, но узнал характерные контуры бомбардировщика «Хейнкеля-111». «Сейчас будет бомбить»,— мелькнула мысль, и я прижался к оконному простенку, ожидая, что после взрыва бомб из нашего окна полетят стекла...
Стрельба продолжалась, но с явным удалением. Как видно, стреляли с дальних точек на аэродроме. Завывали сирены, но никаких взрывов не было. Скоро и стрельба прекратилась.
«Вероятно, это был разведчик, сейчас еще прилетят»,— подумалось мне и я поспешил на завод занять место по боевому расписанию нашей объектовой команды. На сборный пункт я прибежал в момент поступления распоряжения: оцепить производственный корпус. Коротко было сказано, что в здание попали бомбы, но пока не разорвались...
Ясно, решили мы — бомбы с взрывателями замедленного действия. Когда они сработают? Мы знали несколько таких устройств, у которых замедление могло исчисляться и минутами, и часами...
Вскоре поступила команда снять оцепление, очистить заводской двор от людей. Работавшие в корпусе, куда попали бомбы, были выведены из помещения. Осталась небольшая группа дружинников и начальство. [46]
— В этой сложной и опасной операции,— рассказывал мне Белянский,— великолепную выдержку и подлинный героизм проявил главный механик завода Л. Н. Ефремов, а также заместитель главного энергетика А. Д. Тимченко, товарищи Эктов, Землянский и другие. Они не только четко руководили действиями людей по обезвреживанию бомб, но сами лично выносили их из цехов и осторожно укладывали на мягкие подстилки в кузова грузовых автомобилей. Бомбы увозили с территории завода в степь для уничтожения.
Их оказалось два десятка весом по пятьдесят килограммов. И ни одна из них, как ни странно, не взорвалась. В чем же дело?
У немцев была принята система дистанционного взведения взрывателей авиабомб перед их сбрасыванием. Пока бомба висит в бомбоотсеке самолета, ее взрыватель установлен в положение «пассив» и он не подорвет бомбу даже при ее столкновении с препятствием. Перед сбрасыванием бомб на цель штурман или летчик, с помощью специального устройства должен перевести взрыватели бомб из положения «пассив» в положение «актив», при котором уже они взорвутся, едва коснувшись цели.
В описываемом случае экипаж Хе-111, очевидно, растерялся, вынырнув из облаков над заводом, и второпях сбросил свои бомбы с взрывателями в положении «пассив», и они не сработали, бомбы не взорвались.
Но эта бомбардировка завода все же принесла и первые человеческие жертвы. В сварочном цехе, куда упала одна из бомб, ее стабилизатором были убиты два слесаря — Б. Рожков и С. Мысков.
Так война стала и для нас непосредственной действительностью. За мужество и героизм, проявленные при обезвреживании неразорвавшихся бомб, Леонид Николаевич Ефремов был вскоре награжден орденом Красной Звезды.
Нащупав наш завод, «Хейнкель-111» пожаловал к нам и на следующий день, 21 сентября. На этот раз он подошел с восточного направления, оказавшись над аэродромом, куда и упала его первая бомба. Не считая разбросанной земли от взрыва, эта бомба вреда не принесла. Зато серия других пришлась на жилые дома заводского поселка. Была разрушена одна секция пятиэтажного дома и два барака. Поврежден водопровод и сеть электропроводки. Убито было двое и шесть человек ранено. Стервятник, как и первый раз, благополучно скрылся.
После работы многие пошли осматривать следы бомбежки. Разрушенная секция пятиэтажного дома выглядела странно, словно учебный макет дома в разрезе. Задняя стена дома чудом уцелела и разноцветная окраска комнат по разрушенным этажам напоминала о бывшем уюте, тепле и других довоенных радостях. Нелепо выглядели уцелевшие диваны, шкафы и другая мебель. Ветер раскачивал картины и разбитые люстры. На искореженных водопроводных трубах висели батареи отопления... [47]
— А помните, друзья, ведь совсем недавно мы веселились на моем дне рождения вон в той комнате с соломенными обоями, на четвертом этаже,— напомнил нам Борис Витальевич Павловский.— Всего три месяца назад моя семья переехала из этого дрма...
В дальнейшем тревоги и налеты стали у нас происходить, как по расписанию. Около тринадцати часов прилетал «он». Конечно, никто из нас не мог сказать, был ли это один и тот же самолет, или каждый раз новый. Но прилетал всегда Хе-111 и всегда в одиночку. Очевидно, где-то южнее Воронежа перелетал он линию фронта и на завод заходил с востока или юго-востока.
23 сентября армейские зенитки, охранявшие железнодорожный узел, самолет к заводу не подпустили и он сбросил бомбы на соседний поселок.
24-го и 25-го тревоги объявлялись, но налетов не было. Может быть, потому, что стояла солнечная погода.
26 сентября день снова был пасмурный, и «хейнкель» налетел тем же курсом, что и первый раз. Только вывалился он из облаков километра за два раньше, и серия сброшенных им бомб пришлась на овощную базу и склад горючего, расположенные за территорией завода. Находившийся неподалеку от нашего дома склад горючего сильно горел всю ночь. Этот налет принес новые жертвы: двое убитых и около десяти человек раненых. Наши доморощенные зенитки в тот раз стреляли особенно много, так как самолет пролетел вдоль всей территории завода и скрылся невредимый к великой досаде стрелков. Правда, к вечеру по заводу пошел слух, что истребители ПВО сбили немецкий самолет где-то за Доном, но был ли это «наш»?
Налеты вражеских самолетов и та свобода, с которой они проникали к заводу, заставили руководство изыскивать дополнительные средства защиты объекта.
К. К. Рыков рассказывал мне, что как-то, придя на летную станцию, директор и Мосалов попросили собрать летный состав и директор обратился к летчикам со следующими словами:
— Нехорошо получается, товарищи, фриц нахально летает, свободно бомбит завод, а мы его отпускаем с миром.
— Да еще шумовые эффекты устраиваем,— в тон директору подал реплику кто-то из летчиков, имея в виду стрельбу наших общественных зенитчиков.
— Вот-вот, именно шумовые эффекты,— поддержал невеселую шутку Мосалов,— а то и фейерверк ему преподносим.— Он вспомнил случай, когда дежурный по старту, имея в руках ракетный пистолет, выпустил из него красную ракету по пролетавшему над ним немецкому самолету.
— И это в то время, когда на нашем аэродроме стоят десятки боевых самолетов, а около них — отличные летчики, способные расправиться с этим нахалом,— продолжал директор. — Наркомат приказал мне поставить на боевое дежурство несколько машин [48] Ил-2, вооружить их боекомплектами и держать в состоянии по-сюянной готовности к вылету.
Директор переждал несколько минут, пока улеглось одобрительное возбуждение собравшихся.
— Вот только летчиков для этих дежурных самолетов нам не дают. Специальных летчиков для несения боевого дежурства,— уточнил он.— Говорят, пусть дежурят по очереди ваши заводские летчики, ясно? Прошу обсудить тут это дело между собой, подумать, как его лучше организовать, и меры надо принимать немедленно.
В результате два звена самолетов Ил-2 были поставлены на круглосуточное дежурство на заводском аэродроме.
— У меня в летной книжке,— продолжает вспоминать Рыков,— зафиксировано, что я по боевой тревоге сделал 18 боевых вылетов. Также вылетали по тревоге и другие летчики, чья очередь выпадала дежурить. Когда в городе объявлялась воздушная тревога, мы вылетали каждый в свой сектор и дежурили там в воздухе до отбоя тревоги. К сожалению, ни одному из нас не довелось встретиться с налетчиками.
Безусловно, эти бомбардировки завода отразились на работе коллектива. Кроме потерь времени на перерывах в работе по тревогам была, естественно, и скованность от напряжения ожидания, от неизвестности. Это незамедлило отразиться на итоговой цифре выпуска штурмовиков.
Правда, в августе — сентябре завод заканчивал доводку и облет большой партии самолетов Ер-2, ранее изготовленных нами. В связи с этим на завод прибыла группа специалистов из Летно-испытательного института ВВС для участия в окончании испытаний и сдачи этих машин. В частности, была поставлена задача о срочной разработке и выпуске инструкции по эксплуатации этого самолета и инструкции летчику.
В конце сентября, когда рукописи этих инструкций были готовы, я получил указание выехать в Москву для срочного издания этих пособий в Военном издательстве.
Сурово, совершенно необычно выглядела военная Москва сентября 41-го. Маскировочные сети и окраска на Малом и Большом театрах, мешки с песком в витринах магазинов, безлюдье...
Поселился я в гостинице Метрополь, а работал в редакции Воениздата, размещавшейся в одном из домов на Красной площади.
Тревоги и ожесточенная стрельба зениток сопровождали чуть ли не каждую ночь. Иногда мы, немногочисленные жильцы гостиницы, дежурили на ее крыше, ждали «зажигалок»...