Конец войны
12 января 1945 года началось наше наступление с Сандомирского плацдарма, одна из крупнейших операций завершающего периода войны — Висло-Одерская, в ходе которой была освобождена вся Польша. С лиц не сходит радостная улыбка — все понимают, что через несколько дней мы наконец-то перешагнем германскую границу.
Подъем царил во всех готовившихся к наступлению войсках. Он ярко проявлялся и в нашей части. Чувство гордости и желание в предстоящих боях оправдать высокое звание гвардейцев переполняли наши сердца.
Как права русская пословица, говорящая о том, что гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдется.
На аэродроме Жешув, к большой радости для себя, встречаю генерала Аквилянова. Оказалось, что он служит заместителем командира — главным инженером 4-го гвардейского бомбардировочного корпуса авиации дальнего действия.
Мы с удовольствием поговорили об академии, в которой вместе учились, о друзьях, но больше всего о нашей теперешней службе авиационных инженеров. И хотя самолеты у нас разные, общего в их эксплуатации в боевых условиях очень много. Я рассказала, как «воюю» с «кобрами». Аквилянов внимательно выслушал меня и дал ряд дельных советов. В его корпусе тоже американские самолеты, так что кое-какие тонкости их эксплуатации он мне раскрыл.
Опыт у него огромный. Огромен и объем работ, их важность и ответственность.
Достаточно сказать о переоборудовании самолета Б-25. Этот самолет применялся в ВВС США как ближний фронтовой бомбардировщик. Благодаря доработкам, значительная часть которых была выполнена силами инженерно-технического состава, самолет Б-25 стал высотным ночным дальним бомбардировщиком с взлетным весом до 18 тонн и дальностью до 5000 километров.
Большое количество дефектов американской техники чрезвычайно усложняло работу инженерно-технического состава, затрудняло обслуживание и подготовку самолетов к боевым вылетам. Кроме того, многие детали и узлы самолета были очень ненадежны в условиях низких температур. А ведь зима-то у нас суровая, да и летают дальние [69] бомбардировщики на высоте примерно 3000–5000 метров, где тоже не жарко. Сколько же по сути героических мер надо было принять инженерно-техническому составу авиации дальнего действия, чтобы и при температуре минус 50 градусов отдельные неморозостойкие системы Б-25 действовали безотказно!
Огромен моральный и физический износ инженерно-технического состава АДД. А ведь руководящий инженерный состав корпуса, дивизии, полка участвует не только в подготовке машин, но и в боевых вылетах, когда требуется уточнение и проверка в воздухе каких-либо инженерных решений.
Генерал Аквилянов рассказал, какую огромную работу проделали они для обеспечения боеготовности материальной части в условиях ночи, пурги, сильного ветра, весьма низких температур. Инженеры разработали и довели до летного состава указания, как проверять и обеспечивать работоспособность всех систем самолета при подходе к линии фронта, к цели и к аэродрому посадки. В первом таком, проверочном, полете на головном самолете летел сам генерал Аквилянов и по данным работы материальной части на этом самолете кодом передавал необходимые указания другим экипажам.
4-й корпус наносил мощные удары по стратегическим центрам фашистской Германии. Инженерно-технический состав корпуса проявил большое умение и завидную изобретательность в обеспечении этих полетов.
В марте 1944 года 4-й гвардейский БАК выполнял задания на предельный радиус действия, доставляя необходимые грузы, вооружение и боеприпасы партизанским соединениям ряда стран, в том числе Чехословакии и Югославии. Для этого были произведены не только особо тщательные инженерно-штурманские расчеты, но и инженерные испытания всех элементов боевого полета: набора высоты, горизонтального полета на различных по профилю маршрута высотах, снижение.
Так что инженерно-технический состав играл большую роль в обеспечении всех этих полетов — полетов не только на разгром врага, но и для оказания помощи друзьям.
Аквилянов же руководил всеми этими сложными инженерными работами и успешно внедрял в жизнь все, что могло приблизить нашу победу.
И вот последний аэродром в Польше — Енджеюв, на котором случайно чуть не произошла огромная катастрофа: противник авиационными бомбами заминировал взлетную полосу, стоянки самолетов и аэродромные постройки, подключив взрывную систему к сети телефонной связи. Линия связи была оставлена неповрежденной. Это и вызвало у связистов подозрение. Внимательно обследовали ее и нашли место подсоединения. Если бы не бдительность связистов, то стоило бы лишь подключить аппарат к сети связи — и все взлетело бы на воздух.
Наши войска стремительно наступают — подходят к границе фашистской Германии, а летчики уже своими глазами видели красные черепичные крыши в немецких деревнях.
В январе наши войска вышли на реку Одер, а вскоре захватили на ее западном берегу ряд важных плацдармов. С выходом советских [70] войск на Одер и захватом плацдармов завершилась одна из блестящих операций Великой Отечественной войны. Создались благоприятные предпосылки для овладения Берлином и наступления в глубину Германии. Во всем этом большую помощь наступающим войскам оказали наши герои-летчики.
Наконец и у нас, инженерно-технического состава, праздничное настроение: предстоит переезд через границу Германии. Сколько же страданий пришлось испытать, пока мы увидели небольшой невзрачный столб с прикрепленным к нему указателем «Германия»... Мне казалось, что граница будет обозначена как-то очень значительно и впечатляюще: столько мыслей и ожиданий было связано с этим долгожданным рубежом. А тут — обычный столб, каких много на дорогах войны. Однако смысл и значение этого указателя конечно же не обычные. Сколько миллионов солдат и офицеров мечтало дойти до него! И сколько не дошло. А мы здесь, и нас переполняют радость и гордость близкой победы и за себя, и за миллионы погибших, не дождавшихся этого часа.
Самолеты перелетели в Германию и сели на площадку близ Альт-Розенберга. Группа техсостава перебазировалась туда на полуторке.
Когда мы пересекали границу, в кузове машины началось истинное ликование: техники пели, прыгали, подбрасывали вверх свои шапки и необыкновенно счастливыми голосами кричали «Ура!».
Самолеты рассредоточены в чистом поле, примыкающем к лесу. Никаких аэродромных сооружений нет. Все вокруг голр, пусто. Выпал небольшой снег — холодно и сыро.
— Паршивая зима тут, братцы, — говорит Заздравных.
— Ну известно, дома-то всё лучше, даже сибирские морозы, — смеясь, отвечает ему Хайдар Булатов.
Недалеко от аэродрома расположена деревня Альт-Розенберг, а за ней — летний и зимний дворцы Розенбергов. Дворцы и дома пустые: их обитатели, опасаясь расплаты за зверства гитлеровцев в Польше, на Украине и в Белоруссии, бросив все, куда-то исчезли.
Кончились запчасти. Самолеты один за другим выходят из строя, а восстанавливать их нечем. Решила обратиться за помощью к инженеру соседней части. Ехать предстояло к самому переднему краю фронта.
По узкой дороге на полной скорости колонна за колонной шли к фронту советские танки. Наша машина, прижимаемая ими к самой обочине, каким-то чудом осталась цела. У меня не раз сердце замирало: как бы не раздавили нас эти стальные громадины. Но механики-водители — народ опытный, и все обошлось благополучно. Наконец добрались до аэродрома. С трудом нахожу инженера. Он делится со мной запчастями. Так поступаем все мы, инженеры. Делимся друг с другом порой последним, но всегда выручаем. Великое дело — взаимовыручка.
Выезжаем в обратный путь. Небо к ночи прояснилось, и движение по дорогам стало опасным. Поэтому мы непрерывно наблюдаем за воздухом, а наш водитель выжимает из полуторки все, что может. Вдруг пулеметные трассы, подобно огненным стрелам, пронзили темноту ночи. По машине бил низко пролетевший бомбардировщик. Техники, находящиеся в кузове полуторки, застучали [71] по кабине, предупреждая об опасности.
Взвизгнули тормоза, машина резко остановилась, и все бросились в снежное поле. Пули, противно свистя, брызгали вспоротым снегом. Отбежав метров на пятнадцать, вдруг вспоминаю, что в кабине остались так необходимые нам приборы и запчасти. Поворачиваюсь и со всех ног бегу обратно к машине. Опять над ней с грохотом промелькнул фашистский самолет. Ну что пристал, что его так привлекает? Оказывается, наш шофер забыл выключить фары, и этот слабый свет служит для фашиста хорошим ориентиром. Быстро выключаю свет, и стрельба прекращается. Фашист пробил кузов и верх кабины. К счастью, мотор цел.
13 февраля перелетели на новое место. Это огромный базовый аэродром фашистской авиации. Все аэродромные здания и соседний городок Бриг целы, фашисты не успели уничтожить даже свои самолеты. Наши техники, смеясь, говорят:
— Фрицы нас ждали, как гостей!
На дальних стоянках около тридцати исправных, но с пустыми баками «юнкерсов», в ангарах «мессершмитты», на складах — запасы нового инструмента.
Ни в городе, ни в его окрестностях наших войск не было. Передовые отряды танковой армии, не останавливаясь, ушли вперед, а пехота еще не подошла сюда.
По-прежнему в занимаемых нами городах и деревнях нет жителей: напуганные геббельсовской пропагандой, немцы боятся расплаты.
Распутица приковала авиацию к бетонированным аэродромам. На третий день после нашего перебазирования на аэродром Бриг сюда прилетело еще несколько полков истребителей, штурмовиков и бомбардировщиков. Тесновато, но ничего не поделаешь.
Наши войска быстро продвигаются на запад; Одер форсирован во всей полосе фронта. Бреслау окружен. Гитлер приказал своим солдатам драться в окружении до последнего.
Противник сосредоточил против нас сильнейшую группировку истребителей. Летчики ведут с ними напряженные бои.
Аэродром Бриг для инженерно-технического обеспечения, пожалуй, самый удобный из всех, на которых приходилось базироваться. Здесь нам представился случай показать американцам свою техническую культуру.
22 марта майор Кожевников вылетел на облет самолета после замены магнето. Над линией фронта, которая проходила в восьми километрах от аэродрома, летчик заметил четырехмоторный бомбардировщик. Однако ни экипаж бомбардировщика, ни наш летчик сразу не распознали принадлежность встретившихся самолетов, и, когда наш истребитель приблизился к бомбардировщику, бортовые стрелки открыли по нему огонь. Наш летчик решил, что перед ним враг. Он сманеврировал и атакой сверху в крутом пикировании дал по бомбардировщику прицельную очередь из пушек и пулеметов. Однако, приблизившись вплотную к бомбардировщику, он заметил на его крыле опознавательный знак американских ВВС, а американцы на борту «Аэрокобры» увидели звездочку и немедленно подали сигнал «Я свой».
Каково же было наше изумление, когда вслед за истребителем на наш аэродром села американская [72] «Летающая крепость»! Как выяснилось, экипаж «Боинга» Б-17 № 446642 потерял ориентировку при возвращении с боевого задания. Они летели от Берлина к месту своего базирования в Италию, и горючего у них оставалось не более чем на три-четыре минуты полета.
На аэродроме произошла интересная и волнующая встреча союзников. Одиннадцать членов экипажа во главе с командиром корабля капитаном Форстом с интересом и удивлением отнеслись к тому, что наши летчики летают на их «кобрах». Они рассказали, что их летчики на «Аэрокобрах» не летают из-за производственных дефектов, нередких на этих самолетах (в частности, из-за обрыва шатуна), и что производят их только для продажи. Вот уж поистине: на тебе, боже, что самим не тоже. Мы никогда не сможем забыть, как погиб из-за этого злосчастного шатуна наш молодой летчик Витя.
«Боинг» требовал ремонта. К утру повреждения были ликвидированы, да так здорово, что, только внимательно присмотревшись, можно было заметить латки. Американцы говорили, что если бы они сами не видели, то никогда не поверили бы, что русские могут так первоклассно работать. В их памяти еще было свежо то время, когда американские инженеры приезжали на наши заводы в качестве инструкторов, и вдруг они стали свидетелями того, как в трудных и необычных полевых условиях, ночью, русские ремонтируют их самолеты, проявляя при этом высокую техническую культуру.
Капитан Форст — очень высокий молодой человек, с ясным и добродушным лицом. Широко шагая по аэродрому, он весело приветствовал всех идущих ему навстречу. Осмотрев самолет, он выразил свой восторг по поводу выполненной за ночь работы и пошутил, что теперь самолет стал еще лучше, чем до ремонта.
Он опробовал «Боинг» в воздухе и после дозаправки улетел на базу, сказав, что часть своего сердца он оставляет с русскими авиаторами, которых увидел впервые и которых никогда не забудет.
Группа фашистских асов, брошенная против 7-го корпуса, все редеет: наши летчики ежедневно сбивают больше десятка «мессершмиттов». Советская авиация завоевала полное господство в воздухе.
И вот наши летчики над Берлином. Из репродуктора на командном пункте слышен торжествующий голос комэска Алексея Егорова:
— Под нами Берлин!
— Ура! Ура! — подхватывают летчики его группы.
— Ура-а-а! — вторят летчикам собравшиеся у репродуктора.
Я выбежала из КП на стоянку и во весь голос объявила:
— Товарищи! Наши летчики сейчас над Берлином! Самолеты, которые подготовили мы с вами, сейчас над столицей фашистской Германии!
— Ура-а-а! — не удержались все, кто находился на стоянке.
— Можно сказать, дошли наконец, — сказал Васильев.
— Еще две, от силы три перебазировки — и конец! — поддержал Кузин.
— Гитлер говорил, что последний батальон он сам поведет в атаку. Значит, скоро Гитлеру капут, — сказал Бабаян.
— Смелости не хватит в атаку пойти, — говорит Истомин. [73]
— Летят! Летят!
Все бросились встречать товарищей. Летчики, возбужденные боем, вылезают из кабин. Техники помогают им снять парашюты. Все окружают Егорова.
— Рассказывайте скорее! Ну что там? — прошу Егорова.
— Как это логово выглядит, товарищ капитан? — спрашивает Заздравных.
— Большой город, но какой-то серый, невеселый... Как будто расплаты ждет...
— Да-а... Расплаты ему есть за что ожидать, — говорит задумчиво Петухов. — Да ведь мы же не мстить им сюда пришли. А уж тем более жителям.
Перед моими глазами, как живые, встали погибшие летчики и техники. Конечно, мстить немецкому народу за их гибель мы не будем, ну а фашисты от расплаты не уйдут.
— Не знаю, какую казнь надо придумать Гитлеру за все его дела, — сказал Коля Заздравных.
Он пришел в полк после госпиталя. А до ранения был командиром отделения разведчиков в пехотном полку; ночами, выходя на задание, он видел те деревни и города, где хозяйничали фашисты. Много километров от Клина до Ржева он исползал в тылу гитлеровцев, брал «языков» и проводил их живыми через передний край.
Однажды, это было под Ржевом, он возвращался из разведки и, прикрывая товарищей, которые тащили «языка», уже на нейтральной полосе попал под пулеметный огонь и был тяжело ранен. Но друзей выручил. А вот теперь служит у нас. Хороший техник, надежный товарищ.
— Интересно, сдадут ли фашисты город или будут обороняться? — спрашивает Васильев.
— Вот этого я не знаю, — с улыбкой отвечает Егоров.
— А какие там дома? — интересуется Саша Виноградов.
— Обыкновенные, только мрачные очень.
— А рейхстаг видели?
— Кто его знает, может, и видел, как его распознаешь среди домов? Если бы знал, где он стоит, получше бы разглядел, — поясняет Егоров. — Кончится война, тогда посмотрим!
А я опять вспоминаю погибших. «Разве не хотели бы посмотреть Берлин те, кто сложил голову по пути к нему?» — думаю я с грустью.
Внешне суровый, но чуткий, Егоров оставил техников и подошел ко мне.
— Что вы загрустили, Тамара Богдановна? — спросил он.
Мы медленно пошли в направлении КП.
— Думаю о тех, кому не доведется увидеть столицу врага. Сколько наших ребят погибло!.. Не могу я себе, Алексей, представить, что их нет, совсем нет.
— А вы думаете, мы все дойдем?
— Очень хочу, чтобы все! Зачем такой жестокий вопрос?
— До Берлина еще одна наступательная операция, а она будет такой, что и представить трудно. Конечно, обидно будет не дожить до победы, теперь уже такой близкой. Ничего бы я, кажется, не пожалел, лишь бы увидеть победу.
— Доживем, обязательно доживем, Леша!
Радостны для меня дни, когда к нам на аэродром прилетает инженер-майор Даниловцев. Это один из тех людей, за встречу с которым остаешься благодарным судьбе.
Сергея Даниловцева я знаю еще по совместной учебе в академии. [74]
Высокий, стройный, быстрый в движениях, всегда бодрый, энергичный. Лицо его часто освещается приветливой улыбкой, а умные и лукавые глаза полны задора и веселья. Все оживает рядом с ним. Он просто излучает оптимизм и доброжелательность.
Он служит в отделе эксплуатации инженерной службы 2 ВА на такой же должности, на какой была и я в 5-й воздушной армии. Но он еще и летчик!
Мне доставляет огромную радость наблюдать за тем, как, прилетев на аэродром, он отлично садится, уверенно заруливает на стоянку и своими огромными шагами быстро приближается к моим «кобрам». Я жду его с нетерпением. Он для меня — неиссякаемый источник важнейшей и интереснейшей инженерной информации. Я поражаюсь широте его знаний, его энергии, трудолюбию и настойчивости. Кажется, нет такого дела, с которым бы он не справился. Невозможно забыть, что сумел он сделать зимой 1943/44 года.
Он служил тогда инженером по полевому ремонту в 321-й бомбардировочной авиационной дивизии, вооруженной самолетами-штурмовиками типа А-20 «Бостон».
Командование ВВС приняло смелое и необходимое тогда решение — переоборудовать эти самолеты во фронтовые бомбардировщики.
На каждом самолете (а в дивизии их было около сотни) нужно было соорудить кабину штурмана-бомбардира со всеми необходимыми приборами и оборудованием. Бомбовую нагрузку нужно было увеличить более чем вдвое. А чтобы защитить заднюю полусферу самолета от огня истребителей противника — смонтировать турельную пулеметную установку. Наконец, все пулеметы малого калибра заменялись на крупнокалиберные. По существу, это было не просто переоборудование, а полное перевооружение самолетов.
Боевая дивизия временно превратилась в полевой авиазавод. Прямо на самолетных стоянках, в мороз и стужу летчики, штурманы, воздушные стрелки и особенно инженеры и техники, а также младшие специалисты — механики и мастера — трудились самоотверженно, с высоким сознанием долга и огромным воодушевлением. Это был настоящий трудовой подвиг всего личного состава — от командира дивизии до рядового.
Все эти работы проводились под руководством и при самом непосредственном участии инженер-майора Даниловцева.
В начале апреля полк перелетел на аэродром Лихтенвальдау. Собственно, на этом поле аэродрома никогда не было. Ровная площадка, окаймленная с двух сторон сосновым лесом, а рядом — деревня. Это первый населенный пункт Германии, в котором нам попались жители: немцы начинают понимать, что советские воины не варвары, как им внушала геббельсовская пропаганда. Даже брат фельдмаршала Паулюса не убежал из Лихтенвальдау, в котором он жил и где мы его видели.
Наши летчики ведут разведывательные полеты, прикрывают места сосредоточения войск фронта и коммуникации. Вот уже четвертый аэродром, где мы не строим капониры — земляные обваловки для укрытия самолетов, а ограничиваемся лишь маскировкой и рассредоточением [75] самолетов по сторонам взлетного поля.
Вражеская авиация выдохлась. Фашисты начали прибегать к диверсионным методам уничтожения наших самолетов на аэродромах, но безуспешно. Мы научились быть бдительными и каким-то чутьем угадывать опасность.
...Ясное, спокойное утро. Терпко пахнут распускающимся свежим листом березы, сквозь прошлогоднюю пожелтевшую траву пробились подснежники и медуница. Я иду по лесной тропинке в тридцати шагах от стоянки самолетов. Тишина. И вдруг слева чуть хрустнул сухой сучок, хрустнул не на дереве, а на земле — кто-то идет. Встала за толстым стволом сосны, достала пистолет. Совсем рядом слышу осторожные шаги — кто-то идет из глубины леса к аэродрому. Сердце мое громко стучит, но не от страха, а от волнения. Несколько секунд — и рядом промелькнула огромная фигура хорошо экипированного диверсанта.
— Хальт! Хенде хох! — громко приказала я.
Фашист поднял руки. Тут же позвала со стоянки техников, и через минуту диверсант был обезоружен. На допросе он заявил, что должен был уничтожить самолеты на стоянке.
Несколько дней вокруг этого аэродрома было не совсем спокойно. Недалеко находился город Бреслау, где была окружена крупная группировка гитлеровцев. И хотя фюрер призывал бороться до последнего человека, кое-кто из гитлеровцев все же ускользнул из этой крепости. И вот такие одиночки или мелкие группы тоже бродили по окрестным лесам.
Начальник штаба полка майор Большаков построил техсостав и разъяснил задачу: прочесать лес вокруг аэродрома в радиусе примерно трех километров.
— Кто воевал в пехоте? — спросил он.
Из строя вышли Грачик Ростомян, Александр Бабаян и еще несколько человек. Получилось почти отделение.
Возглавить его майор приказал Бабаяну. Он воевал в пехотных войсках под Моздоком в трудное время наших неудач. И недаром говорили, что тогда за день можно было научиться тому, чего теперь и за неделю не освоишь.
Рассредоточившись, пошли они в сторону леса. Через некоторое время в лесу послышались автоматные очереди. Бабаян дал команду двигаться короткими перебежками, на ходу пояснив, что надо перебегать от одного дерева к другому, используя их стволы как прикрытие от вражеских пуль.
Лес прочесали, и все благополучно вернулись на аэродром. Фашистов отогнали, больше они уже не совались на стоянку самолетов. Однако на ночь мы все же выставляли усиленную охрану, помня, что береженого бог бережет.
15 апреля перелетаем на аэродром Фрайвальдау, а на следующий день началась последняя крупная битва в этой войне — Берлинская операция.
На рассвете короткий митинг. Выступающие чаще всего ограничивались тремя — пятью словами:
— Времени терять не будем, — говорит Егоров. — Вперед, на Берлин!.. — И последнее: — По самолетам!
Первая эскадрилья уходит в воздух, [76] на бортах самолетов лозунг: «Даешь Берлин!».
К полудню аэродром затягивает дымом — это горят окрестные леса. Их поджигает противник, чтобы ухудшить видимость и тем самым ограничить действия советской авиации.
Наземные войска прорвали оборону противника на реке Нейсе и развивают наступление на столицу фашистского рейха. Летчики ведут тяжелые воздушные бои и штурмовыми ударами обеспечивают продвижение пехоте и танковым войскам.
Занят Котбус — крупный город на автомобильной магистрали, ведущей в Берлин. Острие нашего танкового клина рассекает армии противника и нацелено туда же — на Берлин.
И вот перебазирование, наверное последнее, на аэродром Даберн. Формирую передовую команду, она должна с рассветом прибыть к месту назначения. Готовим самолеты, ремонтируем поврежденные, к утру все машины должны быть исправны.
Светает. Самолеты все в строю, осматриваю последний, и вдруг — резкий металлический удар и брызги раскрошенного металла. Выстрела не было слышно из-за шума работающего мотора, пуля задела рукав моей куртки и разбила маслопомпу. Первая мысль: есть ли у нас запасная помпа?
Стрелял какой-то фашистский снайпер. Много гитлеровцев разбежалось из разбитых полков и дивизий и бродит по лесам.
...Все готово к перелету. Летчики получают задание: нанести штурмовой удар по скоплению войск и техники противника восточнее Берлина и затем — посадка на новом аэродроме.
Едем на новый аэродром. Кругом следы боев: груды разбитой военной техники, руины, пожары... И последние злодеяния фашистских извергов: в лагере военнопленных тысячи расстрелянных мучеников. Машины наши остановились, все смотрели на эту гигантскую человеческую бойню в скорбном молчании.
В начале мая мы впервые увидели реактивные самолеты Ме-263. Они тенью промелькнули над нашим аэродромом и на большой скорости ушли дальше.
— Непонятно, — покачивая головой, говорит Егоров. — Неужели этой демонстрацией они думают остановить нас, напугать?
Однако реактивные самолеты не собирались лишь показаться, а летели на соседний аэродром, где базировались бомбардировщики и истребители. Они появились над аэродромом неожиданно, когда наши летчики разрабатывали способ нанесения совместного удара по окруженной группировке врага.
«Мессершмитты» атаковали бомбардировщики Пе-2 и Б-20, которые стояли с подвешенными бомбами, уже готовые к предстоящему вылету. От огня пушек и пулеметов противника первым вспыхнул Б-20, а за ним Пе-2. Надвигалась страшная катастрофа: взрывом бомб горящих бомбардировщиков могло уничтожить стоявшие рядом истребители. Как предотвратить беду?
Техники и механики, не задумываясь, бросились к истребителям и [77] начали откатывать их на безопасное расстояние. Взрыв мог последовать ежесекундно. Инженер полка Парамонов, прикрывая рукой лицо от жара пламени, вскочил в кабину ближайшего истребителя и, запустив мотор, отрулил его в сторону. Выскочив из этого самолета, он стремительно побежал к другому. И так он отруливал самолеты один за другим в безопасное место.
Вдруг грохнул взрыв двух пятисоткилограммовых бомб. В воздух полетели горящие обломки бомбардировщика и осколки бомб, но истребители были уже в безопасности, и лишь один, который Парамонов отруливал последним, получил незначительные повреждения.
Это был последний штурмовой удар фашистской авиации.
8 мая, в три часа дня, когда эскадрилья выруливала на старт, поступил приказ:
— Прекратить боевые действия!
— Ура-а! — раздается на аэродроме.
— Слава нашему оружию! — кричит Егоров и дает длинную очередь. Ему вторят все остальные.
Обычно, когда летчики получали команду: «Вылет отставить», они заруливали на стоянки недовольными. А сегодня впервые за всю войну на их лицах откровенная радость.
Техники удивленно смотрят на старт. Самолеты быстро развернулись и порулили обратно к стоянкам.
— Что случилось, командир? — спрашивает Закиров.
— Война закончилась! Победа!!!
Закиров перевернулся кувырком через голову, достал пистолет и сразу выпустил в воздух обойму. Бросается к вылезшему из кабины Егорову, целует, обнимает.
Все на аэродроме ликуют, каждый по-своему выражает ни с чем не сравнимую радость.
Победа! Как ждали мы этого дня, этого счастливейшего часа! В самые тягостные дни войны, на самых трудных дорогах, у могил дорогих друзей еще слабый, еще далекий свет нашей грядущей победы помогал нам жить и бороться. Мы видели этот свет даже тогда, когда, казалось, кругом был враг. Мы ни на минуту не теряли веру в то, что победим. И мы победили!
Ликует наша дорогая столица Москва в ярких огнях победного салюта. Ликует и каждый из нас.
Окончание Берлинской операции означало крах фашизма. Эта битва была венцом героического ратного труда советского народа.
Высоким боевым мастерством отличались действия в этой операции летчиков-истребителей. Сохраняя господство в воздухе, они в каждой схватке с врагом демонстрировали высокую боевую выучку, умение вести боевые действия в сложных метеорологических условиях. Советские истребители вели борьбу с вражескими самолетами не только в воздухе, но и на земле, надежно блокируя аэродромы противника.
За героизм и мужество, проявленные в воздушных боях на берлинском направлении, майору Анатолию Леонидовичу Кожевникову и капитану Алексею Александровичу Егорову было присвоено звание Героя Советского Союза, а подполковнику Александру Васильевичу Оборину это звание было присвоено посмертно.
Мы все были очень горды тем, что вслед за присвоением гвардейского звания полкам оно было присвоено [78] и нашей дивизии, а затем и корпусу. Теперь наша дивизия именовалась 22-я гвардейская Кировоградская ордена Ленина, Краснознаменная, ордена Кутузова истребительная авиационная дивизия. А 7-й истребительный авиационный корпус стал 6-м гвардейским.
Искренний отклик в моей душе находят слова Булата Окуджавы: «...Хотя я и не совершил ничего героического, все-таки живет во мне уверенность, что без меня победа досталась бы труднее. Труднее на одного рядового...» Они созвучны и моим мыслям.