За нами — Москва
Противник прорвал нашу оборону. Его мощные группировки неудержимо продвигались вперед, на восток. В сводках Совинформбюро замелькали с детства знакомые мне названия населенных пунктов: Чипляево, Ерши, Милятино, Борятинская, Козельск...
Немецкая авиация ожесточенно бомбила прифронтовые города и поселки, их окрестности. Разрушение предприятий Наркомата связи, телефонных и телеграфных линий приобрело массовый характер. С 3 по 5 октября проводная связь с авиадивизиями действовала лишь по 4–5 часов в сутки. Остальное время уходило на восстановительные работы.
Еще до перехода немцев в наступление мы направили для усиления роты связи 43-й истребительной авиадивизии небольшую команду во главе со старшим сержантом Ф. А. Девочкиным, механиком телеграфа. Бойцы дооборудовали телеграфную станцию дивизии, превратив ее во вспомогательную, на которую замыкались линии частей фронтового подчинения. Перед тем как покинуть Касню, штаб передал в войска шифровку. В ней определялась дальнейшая дислокация авиации фронта. В 43-й дивизии ее приняли и расшифровали. Но она также предназначалась для фронтового полка, располагавшегося возле Темкино, связи с которым не было уже несколько часов. Как ни бился старший сержант, а вызвать темкинского корреспондента не мог — на линии сильная утечка тока. Девочкин не отходил от аппарата. Вдруг рука почувствовала слабые колебания якоря электромагнита. Старший сержант, включив в линию максимальную по вольтажу батарею, взялся за ключ и начал медленно передавать: «Если понимаете меня, передайте мне точки в течение полуминуты, а потом на это же время поднимите ключ. У меня к вам важная телеграмма!» [78]
Продолжая держать руку на якоре, связист воспринял серии точек. Значит, его поняли! На том конце провода сделали все так, как он просил. Девочкин сообщил: «Внимание. Принимайте телеграмму. Не перебивайте. Буду передавать три раза. Следите».
Старший сержант полностью передал шифровку. И это спасло авиаторов, базировавшихся под Темкино. Утром немецкие танки ворвались на аэродром. Но он уже опустел...
Федор Алексеевич Девочкин был отменным специалистом. В нем особенно поражали глубокое чувство ответственности за порученное дело, неутомимость и старательность в работе. Бывало, он и спал прямо на телеграфной станции, кое-как примостившись на ящиках от аппаратов.
После войны Федор Алексеевич стал доцентом Тимирязевской сельскохозяйственной академии, доктором наук.
По распоряжению генерал-лейтенанта авиации Ф. Г. Мичугина, нового командующего ВВС фронта, мы срочно оборудовали тыловой узел и подготовили место для размещения штаба в селе Красновидово, в 15 километрах от Можайска. 5 октября передовая команда 159-го батальона под руководством В. К. Ермаченкова развернула там телеграфную станцию, проложила необходимые соединительные линии, подготовила к работе радиосредства.
Однако, в силу сложившейся на фронте обстановки, командование приказало перебазировать наш штаб не в Красновидово, а в Шаховскую, под Волоколамск. Полковник Птицын передал Ермаченкову распоряжение — свернуть все средства и переехать на новое место. Туда же он направил и 37-ю кабельно-шестовую роту.
— Лети-ка, Женя, в Красновидово, — сказал мне Илья Иванович. — Поможешь Ермаченкову. Узел надо срочно перебросить в Шаховскую.
Помощь Ермаченкову не потребовалась. Он сам быстро демонтировал узел, погрузил в машины имущество и тронулся в путь. Его колонну мы с летчиком обнаружили возле железнодорожной станции Уваровка.
Пилот посадил машину около самой дороги.
— Ну как? — спросил я у Ермаченкова, подойдя к колонне.
— Плохо, товарищ капитан. Ползем как черепахи.
От Уваровки до Шаховской не больше 50 километров.
По хорошей дороге — всего час. А по осенней распутице, [79] да еще с тяжелыми радиостанциями, до предела нагруженными бортовыми машинами, — не знаешь, когда и доберешься.
Я отправил самолет в Касню, а сам остался с колонной. На преодоление остатка пути мы потратили ни много ни мало 16 часов. Люди выбивались из сил, падали от усталости.
Но и в Шаховской мы не могли разрешить людям отдохнуть. Разыскав прибывших раньше нас в поселок фронтовых связистов и узнав у них, где нам следует развертываться, без промедления приступили к оборудованию узла и к прокладке линий.
К утру 6 октября все было готово. Я пошел на узел связи фронта. И там меня буквально ошарашили: приказали немедленно свернуть все средства и вернуться в Красновидово... Бойцы, среди которых почти половина — женщины, рыли щели, маскировали автомашины и проложенные линии. «Есть ли предел их выносливости? — мелькнула мысль. — Ведь люди еле стоят на ногах, провели столько времени без сна, питались наспех, всухомятку, а все работают... А впереди их ждут новые трудности, снова работа до изнеможения». Я распорядился работы прекратить, узел демонтировать, приготовиться к перебазированию. Воентехники В. К. Ермаченков и С. Г. Головин с недоумением посмотрели на меня.
— Так приказано, — ответил я на их немой, но вполне ясный вопрос.
Красноармейцы снова принялись за дело. Работали молча, сосредоточенно. Подгонять их не надо, хотя силы у людей, конечно, на пределе.
— Закончите погрузку и дайте бойцам два часа поспать, особенно шоферам, — сказал я Ермаченкову, решившись на своеволие.
Пока красноармейцы отдыхали, мы с воентехниками составляли обратный маршрут. В самый последний момент стало известно, что под Волоколамском немцы разбомбили мост через реку Ламу и московской дорогой воспользоваться нельзя.
Поехали прежними проселками и снова стелили гати через болота, забивали хворостом глубокие колеи и рытвины, крепили мосты и мостики. Мы прибыли вовремя. В Красновидово уже находилась оперативная группа штаба. Она пока бездействовала — основной узел связи [80] находился в пути из Касни. Связь с авиасоединениями штаб осуществлял через промежуточный радиоузел, развернутый в 30 километрах северо-восточнее Гжатска{6}, в селе Грязное.
Проводную связь из Красновидова удалось установить лишь с тремя дивизиями, так как фронтовое управление не имело возможности выделить авиаторам больше ни одного провода. 37-я рота тоже была на марше и ожидалась только на следующий день.
Штабы фронта и ВВС пробыли в Красновидове три дня. В течение этого времени управление авиасоединениями осуществлялось фактически только по радио — большинство из них перебазировались на новые аэродромы. Радисты работали буквально без сна и отдыха. На отдельных направлениях скапливались десятки радиограмм. Они содержали по сто и более групп и все значились под грифами срочности и важности. Какие отправлять в первую очередь, дежурные по радио определить не могли. Сообщения были зашифрованными, и их содержание оставалось для дежурных тайной.
Не лучший, конечно, выход нашли связисты: многие радиограммы вместе с другой корреспонденцией доставляли адресатам самолетами. О какой-либо оперативности тут не могло быть и речи. Но иного выхода мы в то время просто не видели.
Вскоре возникло и еще одно осложнение. Потребовалось выделить часть радиосредств для создания узла снова под Волоколамском. Волей-неволей пошли на укрупнение радиосетей.
Танки противника прорвали и в этом районе оборону наших войск. Узлу приказали немедленно перебраться в Голицыне, где начал сосредоточиваться штаб фронта.
Враг шел напролом, не считаясь ни с какими потерями. Все новые и новые города и села переходили в его руки. 13 октября пала Калуга.
Калуга, город мой родной... Как больно защемило сердце, когда я узнал, что и ею завладели гитлеровские громилы. В Калуге я родился и учился. До сих пор хорошо помню собрание, на котором меня в апреле 1923 года принимали в ряды РКСМ. Председатель зачитал рекомендации, полученные от В. М. Орлова, члена партии с 1905 года, [81] и А. А. Афанасьева, секретаря партийной ячейки калужской швейной фабрики. Потом мне предложили рассказать биографию. А какая она, биография-то, у пятнадцатилетнего мальчишки? Весь мой рассказ уложился в две-три минуты: «Отец до революции работал на Сызранско-Вяземской железной дороге поездным контролером, после революции служил в рабоче-крестьянской инспекции, в январе 1922 года умер от тифа. Мать участвовала в революционном движении, в 1905 году была связной в Московской организации РСДРП, последнее время работает в управлении железной дороги. Имею трех братьев. Александр и Владимир учатся, Георгий ходит в детский сад. Я старший. Учусь в седьмом классе. Три месяца работал на лесосплаве. Летом опять буду работать».
Лесосплав — начало моей трудовой биографии. У нас в Калуге тогда имелась целая бригада мальчишек — разборщиков плотов. Мы создали ее по совету бывшего балтийского матроса дяди Миши. Старшему из нас было 17 лет, а младшему — 12. Весь бригадный заработок делили поровну, по-братски.
Дядя Миша частенько наведывался к нам, по-отечески советовал, как лучше работать, чтобы облегчить труд. Он много и интересно рассказывал о морской службе, о своей военной профессии радиотелеграфиста и как-то сказал мне:
— А у тебя, Женька, руки ладные для телеграфа-то.
Рассказы бывалого матроса заронили в мою душу интерес к связи. В апреле 1925 года в комсомольскую ячейку поступила из райкома заявка — выделить одного комсомольца на годичные курсы надсмотрщиков связи. Я сразу попросился на учебу. Меня и послали. С тех пор вся моя жизнь стала неотделимой от строительства, обслуживания и организации гражданской и военной связи. Путевку в эту жизнь дала родная Калуга, один из красивейших русских городов на полноводной Оке.
...И вот теперь в Калуге фашисты.
Проводных линий фронт нам так и не смог выделить на этом месте. Радиосвязь явно не справлялась со все возрастающей нагрузкой. 20 октября остались мы без связных самолетов: командование вынуждено было временно использовать их для воздушной разведки в сложных метеорологических [82] условиях. Летчики не только добывали сведения о противнике, но и выясняли нахождение своих войск. Так наша эскадрилья в состав войск связи и не возвратилась. В дальнейшем нам подчинили 203-ю, а потом и 33-ю эскадрильи.
Непрерывно усложнявшаяся обстановка требовала как можно быстрее создать свой узел проводной связи, получить необходимые провода к штабам дивизий. Промедление здесь было поистине смерти подобно.
Мы располагались теперь всего в нескольких десятках километров от Москвы, этого центрального в стране узла магистральных и ведомственных коммуникаций связи. Густая сеть проводных линий шла отсюда во всех направлениях. Линии принадлежали не только НКС, но и НКПС, Аэрофлоту, Мосэнерго, речному флоту и другим организациям. Эту широко разветвленную сеть штаб фронта и не преминул использовать в своих интересах.
Определить требующиеся для нас провода и особенно средние точки телефонных цепей оказалось делом несложным. Труднее было найти самих хозяев этих линий. От поисков по принципу «сверху вниз», то есть от центра к периферии, отказались сразу. На это мы потеряли бы уйму времени. Пошли по обратному пути — приказали начальникам связи авиасоединений самим установить, кому принадлежат идущие к ним провода. Определив таким образом владельца, договаривались о передаче нам проводов и переключении их на узел по городской кабельной сети.
Однако так гладко происходило не везде. К использованию подмосковного проводного хозяйства помимо фронтового и нашего штабов не замедлили прибегнуть войска противовоздушной обороны и резерва Верховного Главнокомандования, соединения и даже полки, находящиеся во фронтовом подчинении. И получалось так, что какая-нибудь часть «вырубала» для себя небольшой участок важной магистрали и ни за что не хотела с ним расстаться. Другие вклинивались в уже задействованные провода и нисколько не считались с интересами их хозяев.
В упорядочении пользования проводной связью и обеспечении возможности маневра магистральными проводами большую роль сыграл специальный приказ Народного комиссара обороны. В соответствии с ним все линии Подмосковья, независимо от их ведомственной принадлежности, [83] перешли в распоряжение специального уполномоченного. Первым на эту должность был назначен военный инженер 3 ранга Иосиф Соломонович Равич. Без его разрешения ни один штаб не имел права подключаться к каким-либо проводам, они теперь распределялись только по заявкам армий.
Надо отдать должное И. С. Равичу и его подчиненным. Порядок на линиях был наведен, и заявки авиаторов удовлетворялись всегда оперативно.
Выделенные провода нас вполне устраивали. Но вот с использованием полученных средних точек телефонных цепей возникли непредвиденные трудности: трансформаторов, при помощи которых они выводились, нигде не смогли найти. Выручил заместитель командира батальона по технической части военинженер 3 ранга Г. И. Гитель. Он был уверен, что в столице обязательно должен быть завод, на котором можно быстро изготовить такие не очень сложные изделия. Так оно и оказалось. На Московском электромеханическом заводе в короткое время сделали для нас несколько сот трансформаторов.
— А ведь чего доброго, — сказал Илья Иванович Птицын, когда поступила первая партия трансформаторов, — эти самые средние точки могли поставить нам и последнюю точку, после которой уже все, амба...
Думаю, для несведущего читателя следует объяснить, что же это за средние точки. В двухпроводную телефонную цепь включается специальный трансформатор «Пикаро», из середины линейной обмотки которого выводится провод. Его и называют средней точкой. К нему подключают телеграфный аппарат. Он может одновременно работать вместе с телефонным. Они нисколько не мешают друг другу. Таким образом, использование средних точек увеличивает емкость проводной связи. Во время войны телеграфная связь, построенная по этому принципу, у нас составляла примерно 60–70 процентов всех направлений связи.
Не могу не вспомнить один курьез, случившийся при установке трансформаторов. Это произошло еще в Касне. К нам прибыла новая дивизия, и требовалось срочно организовать с нею телеграфную связь. Для этого нужно было от узла до КИП Вязьмы «запикарить» служебную цепь. В это время в Вязьме находился старший сержант И. М. Сасов. Я направил к нему посыльного с приказанием [84] достать в городе два трансформатора «Пикаро» и срочно доставить их в штаб. И Сасов проявил удивительную расторопность: привез двух женщин-пекарей с вяземской хлебопекарни. Виновником оказался посыльный — перепутал пикары с пекарями. Хлебопеки так и остались у нас, за что посыльного не раз благодарил начальник хозяйственного отдела.
Но это — к слову. Широко развитое проводное хозяйство Подмосковья позволило осуществлять связь со многими авиасоединениями и отдельными частями по двум направлениям. В условиях постоянных вражеских бомбежек это серьезно повышало надежность работы телеграфных и телефонных средств.
Помимо получения дальних связей, в самой Москве потребовалось иметь большое количество прямых связей с рядом взаимодействующих штабов — с 6-м истребительным авиакорпусом Московской зоны ПВО, с штабом зенитной артиллерии и дальней авиации, с ВВС Московского округа, с центральным аэродромом, ГВФ и другими организациями.
Одно время приемо-передающий радиоузел ВВС фронта располагался в Измайловском парке столицы (в районе 6-й Парковой улицы и сейчас сохранились следы капониров).
Для связи штаба с радиоузлом было организовано несколько телефонных цепей, проходящих по различным направлениям. Все они были получены за счет абонентов городской сети.
Изучение расположения проводного хозяйства вокруг Москвы убедило командование в целесообразности развертывания основного узла ВВС фронта в Подмосковье. 22 октября он вошел в строй.
В Москве мы оборудовали вспомогательный узел, который одновременно обеспечивал связь штабу тыла со всеми штабами районов авиационного базирования.
Вскоре штаб фронта перебазировался в поселок Перхушково. Отсюда до Москвы оставалось всего 30 километров.
Густой хвойный лес хорошо укрывал расположение штаба. Естественная маскировка усиливалась и рядом специально принятых мер. В Перхушкове находились [85] лишь самые необходимые люди. Въезд всех видов транспорта на его территорию категорически запрещался. Проводные линии проходили по траншеям-ровикам. Связь со штабом ВВС фронта поддерживалась по телефону и телеграфу, а также по ВЧ. При этом использовалось несколько трасс, что значительно повышало устойчивость связи.
В те исключительно тяжелые и напряженные дни обороны Москвы Западным фронтом командовал генерал армии Г. К. Жуков. Он распорядился, чтобы в Перхушкове постоянно находилась оперативная группа ВВС. В нее вошли представители оперативного, разведывательного, шифровального отделов и связи. Группу первое время возглавлял командующий генерал Ф. Г. Мичугин. Но он вскоре заболел, и его сменил Сергей Александрович Худяков.
Нас разместили в двух небольших комнатах. В одной — несколько рабочих столиков, уставленных прямыми телефонами, телеграфный аппарат СТ-35. В другой — около десятка кроватей. Но поспать почти что не удавалось. Требовалось обрабатывать огромный поток информации, непрестанно поступающей от подчиненных и взаимодействующих соединений, организовывать их боевые действия в интересах наземных войск, согласовывать самые различные вопросы взаимодействия с ПВО Московской зоны, следить за обстановкой на фронте.
Фронт-то, собственно, находился рядом. И ночью и днем отчетливо слышалась артиллерийская, минометная, даже пулеметная стрельба. Некоторые командиры пытались определять калибры немецких орудий, ведущих огонь по переднему краю. Случалось, что отдельные группы вражеских разведчиков проникали почти к самому КП фронта. Однажды полку охраны и сводному отряду штабных командиров пришлось вступить в бой с прорвавшимся немецким подразделением. В этом бою отличился майор А. Д. Латышев, наш оператор, недавно награжденный орденом Ленина за выполнение диверсионных заданий в тылу противника.
И все-таки штаб оставался в Перхушкове, осуществляя управление войсками.
Оперативная группа ВВС все указания авиасоединениям давала через свой штаб в Подмосковье. Для этого была организована дополнительная прямая телефонная связь, [86] использовалась личная радиостанция командующего. По ней мы могли в любое время соединиться поочередно с каждой из авиадивизий или циркулярно со всеми.
Сергею Александровичу Худякову, фактически исполнявшему обязанности командующего, нередко приходилось выезжать в штаб, вылетать в полки и дивизии, на месте разбираться в сложившейся обстановке, отдавать распоряжения прямо по ходу боевых действий. Возвращался он всегда усталым, был молчалив и угрюм. Но на этот раз, 6 ноября, мы прямо-таки не узнали своего начальника. Широко распахнув дверь в рабочую комнату, он громко спросил:
— Слыхали?
Все оторвались от дел, с недоумением посмотрели на генерала. А он, необыкновенно возбужденный, уже плавно крутил ручку настройки приемника:
— Слушайте! В Москве сейчас начнется торжественное заседание!
Торжественное заседание в честь годовщины Октября? В Москве? Но враг находится у самых стен столицы.
Оно состоялось, как и во все предшествующие годы. С докладом выступил И. В. Сталин. Он проанализировал ход войны с немецкими захватчиками за четыре минувших месяца, констатировал, что расчет Гитлера на «молниеносную войну» потерпел крах, раскрыл причины временных неудач нашей армии, обнажил истинное лицо и человеконенавистнические цели фашизма, говорил о неминуемом разгроме немецких империалистов и их армии, четко сформулировал задачи советского народа и его Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне.
А событие, происшедшее 7 ноября, взволновало нас еще больше. В Москве на Красной площади состоялся традиционный парад войск Красной Армии!
Я не психолог и не отличаюсь особой наблюдательностью, но до сих пор помню лица тех, кто слушал Москву в те грозные и памятные дни, читал и перечитывал газеты с материалами о заседании и параде. По-прежнему сосредоточенные и суровые, они светились вдохновением, несгибаемой верой в победу.
...Напряженность боевой обстановки под Москвой нарастала с каждым днем. От воздушной разведки поступали [87] сведения: враг подтягивает новые силы, по дорогам в сторону фронта движутся танковые и моторизованные войска, пехота, артиллерия, много транспортных машин. Начинался второй этап «Тайфуна» — так немцы именовали свой план наступления на Москву.
У нас смешались день с ночью. Командующий ВВС непрестанно концентрировал силы авиации, чтобы наносить по врагу более ощутимые удары на самых главных, самых опасных участках фронта, особенно по его танковым клиньям, районам сосредоточения резервов, складам с боеприпасами, горючим, продовольствием. Боевых самолетов в полках с каждым днем становилось все меньше и меньше. В этих условиях только разумный и быстрый маневр ими мог оказать действенную помощь наземным соединениям.
Где-то во второй половине ноября С. А. Худяков вернулся от командующего фронтом часа в три ночи. Я тогда был дежурным по оперативной группе.
— Пойду прилягу, — сказал Худяков. — Если будут звонить из Кремля, немедленно разбудите.
Не прошло и часу, как раздался звонок по ВЧ. Поднял трубку:
— Оперативный дежурный ВВС майор Кояндер слушает.
— Подождите, сейчас будете говорить, — ответил густой мужской голос.
На проводе был И. В. Сталин. Обычно, связисты это знали, он брал трубку лишь тогда, когда обеспечивавший ему связь помощник убеждался, что у аппарата находится вызываемый абонент. На этот раз Верховный стал говорить сразу. Он спросил, где находится Худяков. Я, признаться, растерялся и, вместо того чтобы немедленно позвать к аппарату Сергея Александровича, ответил, что он только что прилег отдохнуть.
— Вы можете сказать, где действует ваша ночная авиация и сколько она произвела самолето-вылетов? — спросил И. В. Сталин.
Все данные у меня находились под рукой: в эту ночь авиасоединения Западного фронта совместно с дальней авиацией и ВВС соседних фронтов бомбили 20 аэродромов противника. Я доложил:
— Ночная авиация фронта действует по аэродромам Смоленск, Сеща, Боровская. Запланировано семьдесят [88] пять самолето-вылетов. Произведено пятьдесят. Все самолеты, выполнявшие боевые задания, вернулись на свои аэродромы. Остальные находятся в воздухе. Погода благоприятная.
— Ну хорошо, действуйте. Передайте привет товарищу Худякову, — сказал И. В. Сталин, и аппарат смолк.
Я долго не мог прийти в себя: ведь Худяков приказал немедленно разбудить его, если будет звонок из Кремля. Но все произошло так быстро, что я просто не смог этого сделать, а когда И. В. Сталин назвал себя, звать Худякова было уже поздно. Сергей Александрович, когда я доложил ему о случившемся, приказал больше не назначать меня оперативным дежурным...
Интересный это был человек, замечательна и волнующа его жизнь, которая так трагически оборвалась в 1950 году.
Родился Сергей Александрович в Нагорном Карабахе. Отец его крестьянствовал и умер, когда Сергею едва исполнилось 5 лет. До 14 лет мальчик рос и воспитывался у деда, потом, после 4 класса начальной школы, уехал на заработки в Баку, работал подручным слесаря. В 1918 году юноша вступил в красногвардейский отряд, затем служил в регулярной Красной Армии, участвовал в гражданской войне, а окончив Тбилисскую кавалерийскую школу, стал красным командиром, по ленинскому призыву вступил в партию. Худяков командовал кавалерийским взводом, был отличным наездником, отличался лихостью и мастерским сабельным ударом.
Как и многие кавалеристы, в 30-х годах Сергей Александрович сменил коня на самолет, потом успешно окончил командный факультет военно-воздушной академии и через год уже был начальником оперативного отдела штаба ВВС Западного Особого военного округа. Затем он там же возглавлял авиационный тыл, а в 1939 году был назначен начальником штаба авиации округа.
Сергей Александрович по национальности был армянином и до службы в красногвардейском отряде носил отцовскую фамилию Ханферян, а звали его Арменаком Артемьевичем. Худяковым стал в красногвардейском отряде, взяв фамилию погибшего командира, которого считал роднее отца. По-русски он говорил чисто, без всякого акцента. Акцент появлялся только тогда, когда очень волновался. [89]
Генерал Худяков всегда отличался безупречной командирской выправкой, очень следил за своим внешним видом. И все делал сам. Даже став маршалом авиации, он не позволял ординарцам, как раньше и жене, ни подворотнички подшивать, ни брюки утюжить.
И еще одну замечательную черту имел С. А. Худяков. Он был одинаков в отношениях как с начальниками, так и с подчиненными, никогда не повышал голоса, был тактичен и вежлив. В то же время обладал железной волей, никогда не оглядывался по сторонам, принимая решения. А принимать их приходилось порой буквально с ходу, особенно в Перхушкове. Ведь наши войска едва сдерживали натиск превосходящих и свежих сил противника.
После того как Худяков отстранил меня от дежурств в оперативной группе, я по приказанию полковника Птицына слетал в населенные пункты, в районе которых на случай отхода были оборудованы тыловые узлы связи штабов фронта и ВВС. От одной мысли, что мы готовим пункты управления восточнее Москвы, становилось очень тяжко на душе. К тому же на местах я убедился, что дела со связью там будут обстоять скверно. Необходимо строить крупные рокадные линии для перехвата проводных магистралей, веером расходящихся из Москвы. А они не строились — не хватало ни сил, ни средств. После моего возвращения Птицын доложил эту неотрадную обстановку Худякову. Начальник штаба сказал:
— Нужно учиться управлять войсками по радио. Будем все же надеяться, что дальше отходить не станем.
Наученные событиями в Касне, мы помимо тыловых узлов для штаба фронта и ВВС подготовили и запасной. Наш основной узел вместе со штабом еще 13 ноября перебазировался поближе к столице, а 19 ноября — в Москву. Мы меняли дислокацию штаба для того, чтобы оградить его от вражеских бомбежек.
Нагрузка на радио возрастала неуклонно, а возможности его почти пропорционально снижались. Дело в том, что в полках, дивизиях и в штабе ВВС эксплуатировались радиостанции, на которых применялись генераторные лампы определенного типа. Их-то мы и не получали. Предприятия, изготовлявшие средства связи, в том числе и электровакуумные приборы, были эвакуированы на восток [90] и еще не наладили массового производства. Станции одна за другой умолкали. Удалось для всех частей раздобыть лишь пять нужных радиолама. За ними специально посылался самолет Р-5.
— Прямо курам на смех, Николай Демьянович, — сказал по этому поводу Птицын генералу Псурцеву.
— Ничем помочь не могу, — развел руками генерал. — Ламп в ближайшие полгода не будет, экономьте...
В части был отдан приказ — бережно расходовать ресурсы радиостанций. Штаб ВВС резко сократил использование радиосредств. На тех направлениях, где проводная связь была устойчивой, рации работали только на прием. Заскучали наши радисты. Среди них распространился такой анекдот. Командир приказал срочно передать по радио сообщение. А радист в ответ: «Не могу, потеряна эмиссия». Командир вспылил и распорядился: наложить на виновных взыскание и удержать с них стоимость потерянной эмиссии в трехкратном размере...
Анекдот анекдотом, а вот охотники «разыскать потерянную эмиссию» нашлись. Этим занялись майор Н. З. Рабинович и военный инженер 3 ранга И. А. Бахрах. На складах были достаточные запасы других радиоламп, применявшихся в рациях бомбардировщиков. Рационализаторы сделали оригинальную плату, на которой параллельно включалось от двух до четырех ламп. Конструкция Рабиновича — Бахраха заменила дефицитные генераторные лампы, и радиостанции снова ожили.
Затруднения с радиосвязью заставили больше заботиться о проводных средствах. Н. Д. Псурцев установил строгие нормативы по ликвидации неисправностей на линиях. Если повреждение не устранялось за два часа, об этом докладывали ему лично. Такая жесткость нормативов имела вполне реальную основу. Контрольные посты на линиях располагались на расстоянии до 10 километров. На устранение повреждения должны выходить линейные надсмотрщики с обоих соседних пунктов. Путь каждого, таким образом, составлял 5 километров. Боец может преодолеть его бегом за 30–35 минут. К тому же на узловых контрольных пунктах были аварийные команды с автотранспортом. Они использовались для ликвидации наиболее крупных разрушений. Установленные нормативы выполнялись строжайшим образом. [91]