Начало долгих дорог
— Подъем! Боевая тревога! — набатом ворвалась в комнату команда ответственного дежурного по дивизии.
Командиров, жильцов общежития, в котором проживали такие же временные холостяки, как и я, словно ветром сдуло с коек. На ходу застегивая поясные ремни и портупеи, расправляя складки на гимнастерках, спешим в учебный класс, чтобы получить личное оружие. Кто-то походя сорвал с календаря вчерашний листок. На очередном заалело: «22 июня». Я взглянул на часы — четыре утра.
В классе дежурный проверял по списку собравшихся. Что делать дальше — никто не знал. Наша дивизия находилась в стадии формирования. На случай тревоги еще не составили даже расписания действий личного состава штаба. Однако все-таки надо проверить связь с аэродромами. Вызываю Пуховичи. Отвечают немедленно. Тревога там уже объявлена. Собственно, так и должно быть: дежурный по дивизии по получении сигнала тревоги обязан немедленно оповестить штабных командиров и передать этот сигнал в подчиненные авиачасти.
— Наверное, штаб ВВС проверяет нашу бдительность в выходной день, — высказал я предположение.
Хочется спать. Ведь, собственно, и уснуть-то как следует мы не успели. Чтобы согнать наплывающую сонливость, вынул из планшетки блокнот и стал прикидывать, что надо сделать в понедельник.
— Срочно к Птицыну, — оторвал меня от раздумий Корнеев.
От нас до штаба ВВС рукой подать, если идти напрямик, через парк культуры и отдыха. На скамьях то тут, то там вижу уединившиеся парочки. А навстречу спешат военные с чемоданчиками в руках. У большинства на [25] гимнастерках пехотные петлицы. Значит, тревога объявлена не только авиации, но и штабу округа.
Минут через десять я уже был на месте. В коридоре узла связи чуть не столкнулся с телеграфисткой Шурой Сандаловой. Она была чем-то сильно взволнована.
— Что это с вами, Шурочка?
— Война! Война, товарищ капитан! — торопливо, навыкрик ответила она. — Немцы бомбят аэродромы в Белостоке, Пружанах, Гродно. — Шура подняла руку с мотком телеграфной ленты: — Командующий приказал принести лично.
Война? Звонко и туго застучало в висках. Сколько лет готовились к этому страшному и неотвратимому, а началось так неожиданно, внезапно, началось вдруг...
В кабинете полковника И. И. Птицына находились начальник телеграфной станции военинженер 3 ранга А. В. Костиков и начальник узла майор Н. З. Рабинович.
— Знаешь? — отрывисто спросил у меня Птицын.
— Да.
— Тогда садись и слушай. В дивизию больше не вернешься. Нужен тут. Когда мы из Минска двинемся на запад, здесь, на базе второго эшелона ВВС, начнет формироваться штаб авиации тылового округа. Ты будешь начальником связи ВВС этого округа. Через час мы убываем на КП полевого управления. Остаешься здесь за полновластного хозяина. Ясно, Женя?
Полковник понял, что мне ничего не ясно. Сделав небольшую паузу, он пояснил, что штаб ВВС по указанию командующего войсками округа еще 19 июня создал оперативную группу и направил ее под Слоним, где по плану развертывания предусматривалось размещение командного пункта фронта. В группу входят и связисты. Их возглавляет воентехник 1 ранга Е. К. Чувашин. Они имеют радиостанции РАТ, 11АК, РСБ и телеграфную станцию на 4–5 аппаратов СТ-35. Однако связи с группой до сих пор установить не удалось, и это особенно беспокоило И. И. Птицына.
— В твое подчинение, — продолжал Илья Иванович, — переходят Костиков, два средних командира, тридцать вольнонаемных. Все. Идемте на узел...
На узле почти у каждого аппарата сидели работники штаба. Они настойчиво добивались данных о действиях противника, о положении наших соединений, требовали [26] штурмовать неприятельские колонны, продвигавшиеся в глубь советской территории. Здесь же находился полковник П. М. Тараненко, исполнявший обязанности начальника штаба ВВС округа: полковник С. А. Худяков лежал в госпитале. К Тараненко подошел Птицын, доложил о готовности к выезду на полевой КП. При этом он высказал сомнение в целесообразности переноса туда основного пункта управления авиасоединениями: под Слонимом у нас нет проводных средств, в то время как с основного места проводная связь имеется с большинством дивизий и полков, а радиосвязь — со всеми.
— Выезд на полевой КП никто не отменял, — ответил Тараненко. — Думаю, что скоро проводной связи не будет и в Минске. Поэтому пуще глаза берегите радио.
Птицын и Рабинович покинули узел. Мы с Костиковым остались на телеграфе — сейчас именно здесь обеспечивалось поддержание связи с соединениями. Оставленный нам личный состав разбили на две смены. При этом одна телеграфистка должна была обслуживать три аппарата, на одного радиста приходилось по восемь корреспондентов — Хотя со штабами авиадивизий, дислоцировавшихся в западных областях БССР, телеграфной связи уже не было, наши люди с большим трудом справлялись с работой. Поэтому то мне, то Костюкову приходилось подменять телеграфисток.
Дежурный — лейтенант Черных — торопливо рассказал, как были получены первые сообщения о начале войны. Вольнонаемный радиотелеграфист Владимир Дударь на рассвете начал обмен учебными радиограммами с одним из корреспондентов, предложив остальным быть на приеме. И тут же услышал: «Нас бомбят!» Это передали из Лиды по переговорной таблице радиста. Почти одновременно Володя принял переданное внакладку на лидскую радиограмму открытое сообщение из Гродно: «Артиллерия бьет по городу».
Дежурный по радиоцентру немедленно доложил все эти сообщения в штаб ВВС. Ему приказали усилить бдительность в эфире, так как проводная связь с корреспондентами в приграничных областях уже не действовала.
Рассказ лейтенанта дополнял майор Е. Д. Тимофеев, начальник отдела ВНОС. Вчера, 21 июня, в 21 час все их части и посты получили приказание штаба округа максимально повысить бдительность при несении службы. [27]
И не напрасно. В 3 часа 55 минут из Бреста на главный пост поступило донесение о вероломном нападении фашистской Германии на нашу Родину. Оно было тут же передано в Москву, где его принял военинженер 2 ранга Б. Д. Жук.
— Ну а потом такие донесения прямо-таки посыпались, — говорил Евгений Дмитриевич. — Наши посты стали сообщать не только о появлении воздушного противника, но и о переходе немецкими наземными войсками советской государственной границы, о направлениях движения вражеских танковых и механизированных колонн.
На узле связи работа становилась все напряженнее. Штаб округа, а фактически, уже фронта, приказал штабу ВВС на полевой КП не выезжать и отозвать оттуда оперативную группу. Выполнить первую часть приказа не составляло труда — еще никто и не трогался с места. Но как справиться со второй частью? С оперативной группой мы до сих пор не имели связи.
Помогла чистая случайность Неожиданно на связь с нами вышел Л. М. Парнас. Накануне ему предоставили краткосрочный отпуск, чтобы привезти семью в Минск из Кобрина. На полпути, в Барановичах, он узнал о начале войны и поспешил на аэродром 60-й истребительной авиадивизии. Оттуда он вызвал к аппарату полковника Птицына, чтобы получить от него дальнейшие распоряжения.
— Постарайтесь через КП фронта связаться с Чувашиным, — распорядился Илья Иванович. — Прикажите ему немедленно вернуться с группой в Минск.
С большим трудом, через Барановичскую контору связи, Парнас сумел передать Чувашину приказание. Оперативная группа смогла добраться в Минск только на вторые сутки — немцы непрерывно бомбили все основные дороги, на них то и дело возникали несусветные пробки. Доехать до штаба на автомашинах Чувашину не удалось — деревянный Минск уже вовсю горел. Воентехник принял правильное решение: в саду Академии наук БССР он укрыл автомобили с радиостанциями и имуществом, организовал их охрану, а сам с небольшой группой связистов пришел в штаб. Это позволило сохранить ценную материальную часть, которая вскоре нам очень пригодилась. [28]
В 12 часов 22 июня мы с затаенным дыханием слушали передаваемое по радио Заявление Советского правительства.
...Было очень странно, что в первый день войны над Минском не появился ни один вражеский бомбардировщик. Вместе с тем все прекрасно понимали: налет неизбежен, он может совершиться в любую минуту. Поскольку предназначавшихся для противовоздушной обороны города авиадивизий, фактически, еще не существовало, Военный совет фронта решил перебазировать на Минский аэроузел 43-ю истребительную авиадивизию генерала Г. Н. Захарова. К исходу дня ее КП начал развертываться в Лощицах.
— Поезжайте к Захарову, — приказал мне Птицын, — надо помочь быстро организовать у него связь.
Поздним вечером я помчался в Лощицы. Там уже приземлялись первые самолеты 43-й. Майор Г. В. Станкевич, начальник связи дивизии, оказался на аэродроме вместе с начальником оперативного отделения подполковником Тюриным.
— Связь, где связь, я спрашиваю? — сердито допытывался Тюрин.
— Но ведь нельзя же за такое короткое время перебросить сюда роту связи! — не менее раздраженно отвечал Станкевич. Тут он заметил меня: — Что можно быстро предпринять, товарищ капитан? Ведь вы тут все знаете.
Действительно, систему связи на этом аэродроме я освоил неплохо. И обслуживал, и совершенствовал ее, будучи в 1939 году командиром роты «столичной» базы. Хорошо знал и местных связистов, их возможности. Они-то нас и выручили. С их помощью мы наладили прямые телефонные связи со штабом ВВС фронта и Мачулищами.
В полночь прибыл наземный эшелон дивизионной роты. Под руководством своего командира лейтенанта Гринева бойцы сразу приступили к работе. К рассвету они проложили все необходимые для управления проводные линии, развернули радиостанцию.
Выслушав мой доклад о выполнении задания в 43-й дивизии, полковник Птицын распорядился: [29]
— Пойди отдохни. Но будь под рукой.
В помещении стояла жуткая духота. Я распахнул окно. Под ним сидели старший сержант А. А. Левин, сержант В. И. Бабкин и один красноармеец из взвода охраны. Левин убежденно говорил о неизбежности разгрома гитлеровской Германии. Вдруг все трое встали по стойке «смирно», кому-то отдавая честь. Я невольно выглянул в окно. Из эмки вышли двое летчиков — майор и лейтенант. Тут же во двор въехала еще одна машина. Из нее выскочили двое милиционеров и двое штатских и, направив на летчиков пистолеты, скомандовали:
— Руки вверх!
— В чем дело, товарищи? — крикнул я.
— Шпионы, — ответил один из штатских.
Посмотрел на задержанных. Под распахнутыми регланами... немецкая офицерская форма. Милиционеры вытаскивают из эмки два больших дорожных чемодана. В них оказывается немецкая радиоаппаратура... Позднее нам стало известно, что летчики были вражескими лазутчиками и имели задание вблизи штаба фронта развернуть приводную радиостанцию.
Вскоре мы узнали и о задержании вражеского диверсанта в Лощицах. Там после отъезда основного состава радиоузла на полевой КП на приемном радиоцентре оставалось всего несколько вольнонаемных связистов и один дежурный командир. Центр охранялся в комплексе со всем аэродромным хозяйством, и проникнуть туда людям в военной форме никакого труда не представляло. И вот к связистам зашел незнакомый старший политрук. Он поинтересовался у радиста В. Дударя, с кем здесь держат связь, как она проходит. Дударь посоветовал с такими вопросами обратиться к дежурному командиру. Как только незнакомец ушел, дежурный сообщил Дударю, что в районе аэродрома высадился воздушный десант противника.
— Будьте начеку, — приказал он, — заприте дверь изнутри и без моего разрешения никого не впускайте.
— Так у вас уже был какой-то старший политрук, — ответил радист. — Ушел...
— Как был? Куда ушел?
— Не знаю.
«Старшего политрука» поймали. Это был один из вражеских десантников. [30]
Теперь доподлинно известно, что немецко-фашистское командование, готовя вероломное нападение на СССР, во многом рассчитывало на действия своих диверсионных групп, забрасывавшихся к нам как до войны, так и в самом ее начале. После первого же выстрела, а местами за один-два часа до начала боевых действий диверсантам удалось во многих местах нарушить линии связи в звене «армия — корпус» и «корпус — дивизия». Не смогла уберечься от этого и авиационная связь. Однако наиболее серьезные потери она понесла от вражеских бомбежек. Самоотверженные попытки связистов ликвидировать разрушения проводных линий в лучшем случае обеспечивали лишь временное, далеко не надежное их восстановление.
Штаб ВВС фронта располагал только стационарным узлом гражданской связи, который в основном обслуживался вольнонаемными женщинами. В сложившейся обстановке нам требовалась специальная часть, способная наводить соединительные линии в полевых условиях, обеспечивать штаб и отделы тыла внутренней телефонной связью, развернуть и обслуживать приемный и передающий радиоцентры. Такая часть предусматривалась мобилизационным планом. Однако события развивались настолько стремительно, что реализовать его нам так и не удалось.
Утром 23 июня на нашем узле умолкло немало телефонных и телеграфных аппаратов. Связисты из сил выбивались, вызывая то тот, то другой штаб. Техники буквально охрипли, проводя проверку линий. И если удавалось получить исправный провод, его использовали с предельной нагрузкой, передавая и принимая особо срочные и важные сообщения. Это лучше всех делали асы нашего телеграфа Женя Першина, Женя Хаютина, Аня Кравченко, Вера Слончакова, Галя Аленник, Виктор Бабкин, Шура Сандалова, Тася Королева и Галя Запольская. Они умели за самое короткое время принять и передать максимально возможный объем информации.
— Воздушная тревога!
Всех, кто не обслуживал связи, быстро направили в подвальное помещение. Среди них оказался и я. Первая, пережитая мною, да и всеми связистами узла, вражеская бомбежка была на редкость ожесточенной и упорной. Продолжалась она минут 20–25. Пол в подземелье [31] ходил ходуном. Казалось, вот-вот рухнет здание и всех нас заживо погребут его железобетонные обломки.
После отбоя все бегом вернулись на свои места. Линии связи, которые работали до бомбежки, продолжали действовать. Поврежденным оказался только соединительный кабель от штаба к приемному центру в Лощицах. Использовать радиобюро уже нельзя. Теперь с радиоцентром можно было связаться лишь по городскому телефону.
В первом воздушном налете на Минск участвовали десятки вражеских бомбардировщиков под прикрытием истребителей. Основной их массе прорваться к заданным целям не удалось. Их вовремя встретили истребители 43-й авиадивизии. Над городом завязались ожесточенные бои. Первый фашистский самолет лично сбил генерал-майор авиации Г. Н. Захаров.
В течение дня противник неоднократно пытался нанести по Минску массированные бомбовые удары. Однако прорывались только небольшие группы самолетов и сбрасывали бомбы преимущественно на жилые кварталы. Летчики 43-й неизменно встречали врага на подступах к городу. Воздушные бои кипели с раннего утра до позднего вечера. За день истребители Г. Н. Захарова совершили по 7–8 боевых вылетов и сбили более 30 фашистских стервятников. Но дивизия и сама понесла тяжелые потери.
Из-за недостатка времени мы не смогли организовать связь взаимодействия истребителей с зенитной артиллерией. Авиаторы дрались самоотверженно, не щадя своих жизней. Каждый новый бой был ожесточеннее предыдущего. Это требовало особенно четкого управления. Генерал Г. Н. Захаров приехал к нам в штаб и потребовал установить для него командную радиостанцию на вышке, сооруженной на крыше здания главного поста ВНОС.
— Отсюда будет лучше видно, — объяснил комдив, когда я с красноармейцами принес на вышку переносную радиостанцию.
Долго генерал пытался связаться по радио со своими соколами, находящимися в воздухе, но так и не сумел. Односторонняя радиосвязь в ВВС еще не была отработана. Да она и не могла быть достаточно эффективной. В свое время на самолетах И-16 имелись приемно-передающие станции. Но они были громоздки, утяжеляли машины, к тому же из-за некачественной экранизации двигателей [32] и металлизации фюзеляжей создавались большие помехи и шумы в наушниках, вплоть до болевых ощущений. Поэтому с И-16 рации сняли, а на самолетах И-153 («чайка») начали устанавливать только приемники. Однако ими оснащались лишь машины командиров эскадрилий и в редких случаях командиров звеньев.
Так обстояли дела и в 43-й истребительной. Пришлось генералу Г. Н. Захарову, как и прежде, командовать своими летчиками, находясь в самой гуще воздушных боев. На третий день он сбил второй вражеский самолет. К началу Великой Отечественной войны Георгий Нефедович уже имел 85 боевых вылетов. Доброволец-интернационалист, он, сражаясь в Испании, сбил 9 фашистских самолетов лично и 4 в групповых боях. В свои 35 лет генерал был по-юношески строен. Из-под густых, золотисто-белесых, подобных спелым колосьям бровей с лукавинкой смотрели лучистые глаза. На круглом, с чуточку вздернутым носом лице — постоянный румянец от солнца и ветра бесчисленных аэродромов. Говорил он быстро, несколько хрипловато, короткими фразами. И тогда, покидая вышку на крыше, он бросал отрывисто:
— К черту! Надо в воздух! Я не зритель! Командир. Спасибо, капитан! Не твоя вина...
За первые военные дни Георгий Нефедович заметно осунулся, посерел лицом. И немудрено: слишком тяжелая ноша легла на его широкие плечи — вместо двух авиасоединений Минск и Барановичи обороняла одна его дивизия.
Обстановка на фронте усложнялась с каждым часом. Немецкие полчища остервенело рвались на восток. Где, на каких рубежах находились наши наземные войска, судить по сообщениям из авиасоединений было невозможно. Следовавшие одно за другим разноречивые указания штаба фронта наталкивали на мысль, что он находится на грани потери ориентировки и управления.
Базирование на общегосударственную сеть постоянных воздушных линий поставило штаб фронта в очень трудное положение в первый же день войны. На территории Белоруссии после освобождения ее западных областей еще не полностью были выполнены работы по сопряжению нашей сети с линиями бывшей панской Польши. Поэтому [33] проводная связь на запад от Минска осуществлялась по радиальному принципу — линии от Минска как бы веером расходились в западном направлении, располагаясь исключительно вдоль шоссейных и железных дорог, проходя через узлы, совершенно не защищенные от воздействия противника. Достаточно было врагу вывести из строя какой-то один из промежуточных узлов — и надолго нарушалась связь почти со всеми корреспондентами этого направления. Предприятия НКС и начальник связи фронта генерал А. Т. Григорьев имели слишком мало сил, чтобы развернуть сколько-нибудь эффективные восстановительные работы. К тому же некоторые подразделения фронтового полка связи вместе с Григорьевым в первые дни войны находились в постоянном передвижении — они возвращались в Минск с полевого КП под непрестанными вражескими бомбежками.
Все это привело к тому, что уже 22 июня штаб фронта потерял проводную связь с общевойсковыми армиями, а штаб ВВС — с авиадивизиями, располагавшимися в западных областях республики. Казалось бы, что в таких условиях обеспечение управления должна была взять на себя радиосвязь. Но она еще не была подготовлена к выполнению такой трудной миссии.
В несколько лучшем положении находился штаб ВВС. У нас хотя и с перебоями, но все же действовали проводные линии с авиадивизиями, расположенными южнее и восточнее Минска. И что самое главное — мы по учебным сетям имели радиосвязь со всеми своими соединениями и штабами ВВС общевойсковых армий.
Узнав об этом, начальник штаба фронта генерал-лейтенант В. Е. Климовских 23 июня решил связаться через нас с командованием 10-й общевойсковой армии, которая вела тяжелые бои с противником в районе Белостока. Вместе с И. И. Птицыным он поехал на радиоцентр. Однако ни командующего, ни его заместителя на месте не оказалось.
В тот же день, 23 июня, от командира 9-й авиадивизии генерала С. А. Черных поступила открытая радиограмма на имя командующего ВВС фронта генерала И. И. Копеца. Такой мы еще не получали: «Все самолеты разбиты. Прошу указаний». Приняла сообщение Наташа Чувашина. Поначалу мы даже усомнились в его подлинности. Радистка немедленно запросила пароль передающей [34] станции и получила верный отзыв. Несмотря на это, дежурный строго спросил у нее:
— Уверена?
— Теперь полностью, — ответила Наташа. — С радистом девятки работаю второй год. Его почерк...
— Смотри. В случае чего тут и голову положить можно.
— Понимаю.
Сообщения, подобные радиограмме из 9-й дивизии, поступали и из других соединений. Авиация Западного фронта уже в самом начале войны понесла очень тяжелые потери. Только за первую половину 22 июня противник вывел из строя 528 наших самолетов, находившихся на аэродромах, и 210 гитлеровцы сбили в воздухе{3}. Генерал Иван Иванович Копец, конечно, понимал всю полноту своей ответственности за это и, не выдержав такого удара, покончил жизнь самоубийством.
Командование ВВС фронта принял генерал-майор авиации А. И. Таюрский, бывший до этого заместителем командующего. Он сразу же потребовал во что бы то ни стало соединить его с Молодечно. Нам это удалось сделать через гражданские узлы. Генерал подошел к телефону:
— Именем командующего приказываю немедленно всеми силами проштурмовать эрэсами вражеские танки, следующие по дороге от Столбцов на Минск. — Закончив разговор, Таюрский повернулся ко мне: — Ну, дружище, услужил... Очень кстати оказалась эта твоя связь.
На третий день войны одна за другой стали выходить из строя телеграфные линии к авиадивизиям, расположенным не только западнее, но и восточнее Минска. Порой тут сказывалась еще бытовавшая кое-где недооценка связи в современной войне. Специалистов часто отрывали от исполнения прямых служебных обязанностей. Так, начальник связи 12-й авиадивизии майор Ф. М. Смольников по приказанию начальника штаба двое суток с группой подчиненных прочесывал леса под Витебском, куда противник выбросил воздушный десант. Очень подолгу не было связи со штабами соединений, которые из-за отхода наземных войск перемещались на восток. К 16 часам 24 июня наша телеграфная станция держала устойчивую связь только с Москвой. [35]
А бомбежки Минска не прекращались. В городе бушевали сплошные пожары. Сквозь густую дымовую завесу совсем не пробивались лучи солнца. Оставаться в городе крупным штабам было нецелесообразно, и поступило приказание переместить штаб ВВС в район деревни Боровая, что в 12 километрах от Минска. Там раньше располагался пограничный укрепленный район. Под руководством Л. М. Парнаса личный состав быстро демонтировал основное оборудование узла. На нем оставили лишь два телеграфных аппарата, аккумуляторную станцию и линейно-батарейный коммутатор. Оставался здесь и воентехник 2 ранга В. В. Андреев с двумя бодистами — для обеспечения телеграфных переговоров с Москвой. II. И. Птицын надеялся, что из Боровой удастся установить связь с минским узлом НКС, который располагался в бункере и, несмотря на бомбежки и пожары, продолжал функционировать. Выход на него позволил бы нам переключить московскую телеграфную линию на Боровую.
В Боровой штабу ВВС отвели два бункера. В ночь на 26 июня оборудовали телеграфную станцию на десять направлений, но трудились люди, как оказалось, впустую. Генерал Григорьев не смог выделить нам ни одного провода. Не оправдало наших надежд и развертывание двух мощных радиостанций, приемного радиоузла: связь удалось установить только с авиадивизиями в Орше, Смоленске и Витебске, штабы остальных находились в движении.
Штаб ВВС фронта фактически остался без связи. Бессилие перед сложившимися обстоятельствами удручало нас. Все нервничали, злились, пререкания друг с другом возникали даже по пустякам.
— Что же делать-то, Илья Иванович?
— Эх, Женя, нужно было все раньше делать. Если бы у Григорьева были линейные и эксплуатационные части, закрепленные за определенными гражданскими узлами... Да и нам надо бы иметь хоть один свой батальон. Тогда бы не оказались мы в таком положении с проводной связью. А радио — что? Его все начальники признавали и признают, а пользоваться им по-настоящему не научились...
— Может, товарищ полковник, попросить командующего фронтом переместить нас поближе к какому-нибудь местному узлу? [36]
— Не выйдет. Наш штаб, к сожалению, накрепко пристегнут к фронтовому. Куда он, туда и мы. Плохо дело, плохо... Но унывать нельзя. — И, неожиданно озорно сверкнув глазами, он добавил вроде бы совсем некстати: — Ну и щетина же у нас выросла. Давай-ка, побреемся!
Орудуя бритвой, я с горечью думал: почему же в мирное время военные округа не имели специальных строительно-восстановительных и эксплуатационных частей связи? Потребность в них была очевидной. Опыт советско-финской кампании, освободительного похода в западные области Белоруссии и Украины показал, что боевая готовность связи должна значительно опережать готовность штабов и войск, которые она обслуживает. Выходит, мы только изрекали пустые декларации о том, что «без связи нет управления, без управления нет победы».
— Пойдем-ка в народ, — сказал Илья Иванович, кончив бриться. — Побеседуем. Ум — хорошо, полтора — плохо, а вот сотня умов — это, знаешь ли, силища. Да и подбодрить товарищей надо...
Полковник открыто сказал всем:
— На фронтах плохо, отступаем везде. Но все это, конечно, временно. Не готовы мы были сразу отразить внезапный и очень мощный удар фашистских войск. Требуется время, чтобы навести порядок, подтянуть резервы. Ведь война идет от Белого до Черного моря. Победа никогда не бывает легкой. Для достижения ее многое надо сделать. И не только бесстрашно отбивать вражеские атаки, но и проявлять смекалку, сообразительность. Особенно нам, связистам. Как человек не может жить без нервной системы, так и армия — без связи. Это — нервная система войны, без нее невозможна победа. А ее-то у нас, товарищи, сейчас и нет...
Слушая Илью Ивановича, я вдруг заметил пару проводов, протянутых на столбах-времянках невдалеке от бункера, и подозвал электромеханика Н. Ф. Валенду. Вместе мы пошли к столбу. Валенда влез на него, подключился к проводам и бросил мне концы. Я присоединил их к аппарату и закричал в трубку:
— Отзовись, кто меня слышит!
— Слушает междугородная Борисова.
О боже! Ведь от Борисовской городской конторы идет линия на расположенный неподалеку полевой аэродром. Там находится полк, ведущий воздушную разведку. [37]
— Девушка! Алло! Милая девушка, дай мне аэродром!
— Минуточку, — прямо как в мирное время, отвечает так удачно откликнувшаяся незнакомка. — Вы слышите меня? Говорите.
— «Бобр» слушает, — сразу же раздался в трубке четкий голос. «Бобр» — это позывной того самого полка.
— Позовите к аппарату начальника связи, — попросил я, еле сдерживая волнение.
— Слушаюсь, — ответил «Бобр», и спустя минуту я уже разговаривал с начальником связи разведполка старшим лейтенантом А. А. Горчаковым.
— Я от Птицына. Примите все меры, чтобы соединиться напрямую с нами. Борисовская междугородная знает нашу линию.
Горчаков оказался расторопным человеком. Он очень быстро выполнил распоряжение. И хотя эта случайная, единственная проводная связь Боровой с внешним миром действовала всего два-три часа, благодаря ей штаб сумел поставить полку задачу на ведение непрерывной авиационной разведки вокруг Минска и получить свежую разведывательную информацию. На основании ее данных в дивизии, находившиеся еще в Орше, Смоленске и Витебске, были переданы по радио боевые приказы — кому и где нанести удары по движущимся вражеским колоннам.
По неожиданно обнаруженной линии (ее, оказалось, провели к учебному центру связисты танковой бригады, и она не значилась ни на каких схемах) мне удалось добиться разговора и с В. В. Андреевым.
— Москва настойчиво требовала к аппарату командующего или начальника штаба, — сообщил он. — Я передал, что все уехали на новое место и связи с ними еще нет. Тогда из Москвы приказали через каждые пять минут докладывать обстановку в Минске. А что я знаю? Передавал — город бомбят, он горит.
— Можешь соединить нас с Москвой?
— Нет, товарищ капитан. Нет больше связи с Центром. И на восстановление — никаких надежд...
Полковник И. И. Птицын слышал весь наш разговор, Он взял у меня трубку:
— Демонтируйте решительно все. Все упакуйте, Будьте готовы к отъезду. [38]