Западная Двина

Вечером 23 июня меня вызвал командир дивизии генерал-майор А. И. Баксов. В небольшом домике, где расположился его командный пункт, я увидел командира 196-го гвардейского стрелкового полка гвардии майора Геннадия Фадеевича Шляпина и незнакомого человека в гражданской одежде. Они втроем внимательно рассматривали карту, расстеленную на столе.

— Ковтунов? Здравствуй! — поднял голову Баксов. — Сейчас Бронников еще должен подойти. А пока присаживайся.

И действительно, через минуту скрипнула дверь. Вошел начальник политотдела дивизии.

— Значит, так, товарищи, — негромко заговорил Алексей Иванович, вновь склоняясь над картой. — Вот здесь, — показал он карандашом, — у фашистов понтонная переправа через Западную Двину. Об этом только что сообщили разведчики. Если удастся захватить ее и удержать до подхода главных сил корпуса, великое дело сделаем, сотни, а может быть, тысячи жизней сбережем.

Мы с Геннадием Фадеевичем, чувствуя, куда клонит Баксов, глаз не отрывали от карты. А командир дивизии, словно специально давая нам время подумать над сказанным, несколько раз прошелся из угла в угол комнаты и только после этого вновь подошел к столу.

— Выполнение этой важной задачи поручается вашим полкам, Геннадий Фадеевич и Георгий Никитович. А поведет вас к реке самыми что ни на есть тайными тропами вот этот товарищ. Местный он, с самого начала войны партизанил здесь, местность, сами понимаете, как свои пять пальцев знает. По пути к переправе ни в какие истории не ввязываться. Если уж только самая крайняя необходимость заставит. Ни на минуту не забывайте, что главная цель — переправа. Желаю успеха! [171]

Всю ночь наш сводный отряд шел по лесным дорогам. Не стану вдаваться в подробности, но скажу, что, наверное, это был один из самых трудных переходов за все время войны. Не только потому, что к рассвету надо было преодолеть около 40 километров. Ведь, войдя в прорыв, мы двигались фактически по территории, еще занятой противником. Это требовало особой бдительности, осторожности. Вступать в бой, как предупредил командир дивизии, мы имели право лишь в самом крайнем случае.

Особенно тревожная обстановка сложилась во второй половине ночи, когда из охранения, замыкавшего нашу колонну, неожиданно сообщили, что нас преследуют гитлеровцы. Однако вскоре поступило уточненное донесение. Выяснилось, что не преследуют, а отступают той же дорогой, по которой мы идем к переправе. Что было делать? Решили оставить небольшой заслон, которому приказали любой ценой задержать гитлеровцев, не дать им возможность обнаружить основную колонну, сесть ей на хвост. К счастью, фашисты спустя некоторое время свернули на какую-то из боковых дорог. Так что все обошлось благополучно.

На рассвете отряд вышел к пойме реки и сосредоточился примерно в километре от берега. Густой лес служил хорошим укрытием для личного состава и техники. Мы со Шляпиным, взяв с собой командиров батальонов и дивизионов, тут же отправились на рекогносцировку.

Выбрав участок, где лес ближе всего подступал к реке, осторожно выползли на опушку. Отсюда довольно хорошо просматривалась вся пойма реки. Разведчики не ошиблись. Через Западную Двину, ширина которой достигала 400 метров, здесь действительно был наведен большой понтонный мост. К нему слева из леса вела шоссейная дорога. На противоположном берегу она поднималась вверх на отлогую высоту и терялась среди домиков населенного пункта Церковище. В центре его высилось двухэтажное каменное здание.

От опушки леса до реки было чуть меньше километра. Местность ровная и совершенно открытая. Перед мостом — окопы и блиндажи. На том берегу реки тоже траншеи, тщательно укрытые маскировочными сетями. Тут же угадывались очертания огневой позиции минометов.

— Трудновато будет штурмовать в лоб, — сказал я, покосившись на Шляпина. [172]

Но майор ничего не ответил. Он молча пощипывал окладистую огненно-рыжую бороду и смотрел куда-то вправо. Я тоже направил бинокль в ту же сторону и, кажется, понял, о чем он думает. Там примерно в километре вниз по течению реки лес вплотную подступал к берегу. Быть может, именно там и целесообразно попытаться форсировать реку?

— Скверно, что мы очень мало знаем о противнике, — нарушил молчание Геннадий Фадеевич. — Собственно, не знаем почти ничего. Но попробуем все-таки предположить. То, что мост охраняется, — это, как говорят, и пьяному ясно. А вот какими силами? Судя по траншеям, их может занять примерно рота. Я имею в виду, сам понимаешь, этот берег, — продолжал он рассуждать вслух. — А на том у них, думаю, тоже сил не меньше. Значит, первый итог будет таков: минимальные силы гитлеровцев — две роты. Теперь оценим местность... Какого мнения придерживаешься, Георгий Никитович?

— Для противника хороша, — ответил я, — а для нас паршивая. Все как на ладони. Двинемся к переправе — сразу заметят и огнем накроют. Можно было бы, конечно, попытаться скрытно, но для этого ночь нужна. А ждать столько времени нельзя. Весь смысл нашего рейда теряется разом. Да и обнаружить за день могут.

— Это точно! — согласился Шляпия. — Ждать никак нельзя. Сейчас гитлеровцы, судя по всему, не догадываются, что мы у них под самым носом. А догадаются — худо будет. Значит, давай будем действовать так...

Через полчаса подготовка к форсированию Западной Двины уже шла полным ходом. Принятое нами решение сводилось к следующему. Первый батальон должен был занять исходное положение на опушке леса против понтонного моста, примерно там, откуда мы проводили рекогносцировку. Перед ним ставилась такая задача: атаковать и захватить предмостные укрепления противника, выбить гитлеровцев из траншей на этом берегу реки, а если появится возможность, то ударить и непосредственно по переправе. Действия этого батальона предстояло поддерживать 2-му артиллерийскому дивизиону, которым командовал майор П. А. Ивакин.

Остальные силы сводного отряда сосредоточивались в лесу у берега, примерно в километре правее. В их состав входил и 3-й дивизион капитана И. М. Лебеденко. Они одновременно с атакой у моста должны были начать переправу [173] через Западную Двину, используя для этого подручные средства, и затем с фланга ударить по населенному пункту Церковище, который раскинулся на высоте. Первому дивизиону, которым командовал капитан К. М. Воробьев, выпала доля, оставаясь на месте, поддерживать огнем переправу на тот берег наших подразделений, а если потребуется, то и подразделений 201-го гвардейского стрелкового полка подполковника Г. А. Иноземцева, которые, как нам сообщили, вышли к реке несколько юго-восточнее нас, в районе населенного пункта Дворище.

В неглубокой промоине, спускавшейся к самой воде, мы со Шляпиным устроили временный командный пункт. Временный потому, что и Геннадию Фадеевичу, и мне предстояло переправляться на противоположный берег вместе со всеми и уже оттуда руководить боем.

Все это было впереди. А пока бойцы, не теряя даром ни Одной минуты, готовили переправочные средства. В ход шло все, что могло держаться на воде. Из стволов деревьев сооружались плоты и плотики. Те, что покрупней, предполагалось использовать для орудий и минометов. Те, что помельче, должны были принять на себя пулеметные расчеты, личный состав, радиостанции. К тем плотам, которые предназначались для пушек, дополнительно крепились пустые металлические бочки из-под бензина, канистры.

Может показаться удивительным, но, несмотря на трудный ночной марш, невзирая на то, что впереди ждал бой, работа шла весело. То здесь, то там слышались шутки.

— Хлопцы, — начинал кто-то, — у кого из вас утюг есть?

— Это еще зачем? Он любой плот ко дну утащит.

— А если красноармеец Вилка мырнет, чем ему на том берегу брюки и гимнастерку гладить будем? Он же у нас такой франт, каких в целом свете не сыщешь!

— Так я, ребята, плавать вообще не умею, — отшучивался Вилка. — Уж коли мырну, как говорите, то ни утюга, ни брюк глаженых мне не потребуется.

В самый разгар работ неизвестно откуда, словно из-под земли, появился высокий худой старик. И тут же без промедления начал стыдить бойцов:

— Что же вы делаете? Зачем деревья рубите? А ну, сказывайте, где тут у вас самый главный начальник?

Его привели на наш временный командный пункт.

— Ты откуда тут взялся, отец? — уставился на него гвардии майор Шляпин. — Кто такой? Чего шумишь? Или не рад, что Красная Армия пришла? [174]

— Про Красную Армию такого не говорил, — нахмурился старик. — Считай, три года ждали, как ты еще некого не ждал. А шумлю потому, что не то делаете, что надобно.

— Эта как же понимать? — прищурился Шляпин.

— Ты скажи, — продолжал старик, — где это видано, чтобы из сырых бревен плоты вязать? Много ли они поднимут?

— Так где же тут возьмешь сухие?

— А ты прикажи своим ребятам мою сторожку, мою баньку разобрать. Вот они туточки, совсем близко, в лесу.

— Мы разберем, а ты как, отец, жить будешь?

— Про меня не тужите. Все равно в землянке дни коротаю. Там спокойней. Если до вашего прихода дожил, то теперь и подавно выдюжу. Да и жизня-то моя, считай, прошла. А мальцам, которых ты на сырой осине переправлять собираешься, еще жить да жить. Так что не сомневайся, командир, разбирай мои хоромы.

Ничево не ответил старику Геннадий Фадеевич. Подошел он к вашему нежданному гостю, крепко обнял и трижды поцеловал его.

Когда приготовления к переправе подходили к концу, меня отозвал в сторону майор Н. И. Махалев:

— Хорошо бы, Георгий Никитович, перед боем партийное собрание провести.

— Так. времени-то осталось всего ничего.

— А мы накоротке, по-фронтовому.

— Тогда без долгих рассуждений собирай коммунистов, замполит. Я сейчас тоже приду.

Буквально через несколько минут Николай Иванович открыл собрание. Оно проходило под деревьями на опушке просторной, покрытой яркой травой поляны. Слушал я политработника и внимательно всматривался в лица людей, которым предстояло вскоре окунуться в огненную купель. И не просто окунуться самим, а повести за собой остальных. Не сомневаюсь, что каждый из коммунистов прекрасно понимал это. Но в коротких выступлениях речь шла не об опасности, не о риске, а о том, что и как надо делать во время переправы, что требуется для выполнения поставленной задачи.

Резолюция, которую приняло собрание, была очень короткой и состояла фактически из одного пункта, который гласил: «Коммунистам мужественно, бесстрашно и самоотверженно выполнять приказ. Быть первыми на левом берегу. [175] Вперед к полной победе над врагом! Смерть немецким оккупантам!»

Сразу же после собрания я возвратился к Шляпину. Он внимательно рассматривал в бинокль противоположный берег.

— Что нового? — поинтересовался я.

— Да, в сущности, ничего. Все так же, как и прежде. Часовые прогуливаются у моста взад и вперед. В окопах никакого оживления не наблюдается. Слава богу, пока, кажется, не унюхали нас фашисты. Теперь и не унюхают. Через семь минут начинаем.

Точно в назначенный срок наши дивизионы открыли огонь. Над вражескими траншеями поднялись черные столбы земли. А в траншеях заметались, забегали вражеские солдаты. Чувствовалось, что они никак не могли понять, кто и откуда стреляет. По направлению к понтонному мосту двинулись бойцы стрелкового батальона.

В нашем краю тоже ожил лес. Красноармейцы, сержанты и офицеры быстро сбрасывали маскировку с подготовленных переправочных средств. Дружно подхватив илоты, тащили их к реке, тут же спускали на воду, грузили имущество, состоявшее, главным образом, из ящиков с боеприпасами. Чуть в стороне артиллеристы закатывали на бревенчатые плоты пушки. Споро, без суеты, словно каждый день приходилось выполнять такую работу, трудились расчеты.

И все же плотики стрелковых рот отчалили раньше. В резиновой надувной лодке я увидел майора Шляпина. Его нельзя было с кем-нибудь перепутать: огненно-рыжая борода, которой он неизменно гордился и даже немного хвастался, служила безошибочным ориентиром.

Наконец и наш небольшой плотик, на котором кроме меня находились капитан И. М. Лебеденко, командир отделения связи с радиостанцией и старший артиллерийский разведчик старший сержант И. Е. Игнатенко, отвалил от берега. Все шире становилась полоса воды, отделявшая нас от него. Однако всем казалось, что мы стоим на месте. Вероятно, такое впечатление создавалось потому, что справа и слева от нас примерно с такой же скоростью преодолевали реку десятки других плотов.

Со стороны понтонного моста все громче звучали выстрелы. Били автоматы, пулеметы, наши орудия. Потом глухо ударили какие-то особые, непохожие на другие взрывы. А у нас пока было тихо. Вероятно, наш расчет на [176] то, что прямая атака на переправу отвлечет внимание гитлеровцев, оказался правильным.

Я приказал радисту связаться с дивизионом гвардии майора Ивакина, узнать, что там и как. Через минуту последовал доклад:

— Стрелковые подразделения подошли вплотную к мосту, но переправиться пока не могут. Гитлеровцы успели взорвать центральные понтоны в середине моста... Бой продолжается...

«А нас пока, чувствуется, не обнаружили!» — с радостью подумал я. И не успела промелькнуть эта мысль, как неподалеку от плота одновременно прозвучало несколько звенящих взрывов, четыре фонтана воды брызнули к небу, в воздухе засвистели осколки. А мы были, увы, еще только где-то на середине реки, может, чуть-чуть дальше.

Следом за минометами заговорила артиллерия противника. Теперь разрывы вставали буквально со всех сторон — справа и слева, сзади и впереди. Вода бурлила и кипела. Прямым попаданием разбило один из плотов, на котором переправлялись бойцы Шляпина. А его крупная фигура по-прежнему виднелась впереди и несколько левей. Стоя в лодке во весь рост, он размахивал руками и что-то кричал, но голос его заглушали разрывы.

Можно было лишь догадываться, что он торопит людей. И действительно, с каждым мгновением вражеский огонь становился все точней и точней. Логика подсказывала, что остается один разумный выход: как можно быстрей преодолеть оставшееся расстояние, быстрей подойти к высокому противоположному берегу. Он прикроет от прямых попаданий. Там можно отыскать промоины и расщелинки, которые спасут от осколков. Гвардейцы отлично понимали все это. Они гребли изо всех сил веслами, обломками досок, саперными лопатами и даже просто руками.

Кто-то неподалеку коротко вскрикнул. По взбаламученной воде начало быстро расплываться еще одно кровавое пятно. На земле, быть может, и остался бы жив человек, а тут помочь ему было просто невозможно. Если раненый падает в воду, то почти наверняка его можно считать убитым.

Старший сержант И. Е. Игнатенко тронул меня за рукав:

— Глядите, товарищ подполковник...

Я сразу понял, о чем он говорит. От высотки, находившейся левее, к предполагаемому месту нашей высадки [177] уже бежали гитлеровские солдаты с двумя пулеметами. Если они успеют занять позицию и открыть огонь, то будет совсем плохо. С высокого берега просматривается вся река, и на ней мы как на ладони. Выбирай цель и бей по ней длинными очередями.

Но фашисты опоздали. Два плотика с пехотинцами Шляпина уже ткнулись в берег, за ними — третий, четвертый. Гвардейцы тут же, не медля ни секунды, кинулись к круче. Вот они уже карабкаются на нее, вот уже устанавливают ручные пулеметы, чтобы свинцовым ливнем встретить приближающегося врага...

В это самое мгновение какая-то сила выбила, выдернула у меня из-под ног плот. А может быть, он остался на прежнем месте, а воздушная волна, туго ударив в грудь, отбросила в сторону меня. Как бы то ни было, но сразу почувствовал, что нахожусь под водой. Молнией в мозгу пронеслась мысль: «Неужели конец?» И тут же другая: «Не дышать, только не дышать!» Потом каким-то образом оказался на поверхности. Чувствуя, что намокшее обмундирование, сапоги тянут на дно, обеими руками инстинктивно ухватился за подвернувшуюся толстую доску, вдохнул полной грудью, но тут же чуть было не потерял сознание от жгучей боли в плече.

— Это я, Самаркин, — послышалось рядом. — Держитесь за меня, товарищ гвардии подполковник. Ничего, берег близко, теперь доберемся.

Эх, Самаркин! Даже в этот критический момент мой адъютант обращался ко мне по уставу. Вот ведь чудак!

Но добираться до берега вплавь не пришлось. Подошла надувная лодка. С огромным трудом перевалился через борт и почувствовал, что снова потемнело в глазах. Видно, все же зацепило меня осколком. Хотел было поблагодарить лейтенанта Самаркина за помощь, но оказалось, что, сдав меня, он снова устремился туда, где в воде барахтались люди. Но вот наконец и последние метры.

— Где Лебеденко? — крикнул я, выбираясь на берег.

— Тут я! — послышалось сзади.

Иван Максимович, которого близкий разрыв тоже сбросил в воду, размашистыми саженками плыл метрах в пяти от резиновой лодки. Отфыркиваясь, отряхиваясь, через минуту и он стоял рядом со мной.

— Быстрее орудия на берег! — приказал я командиру дивизиона и побежал разыскивать гвардии майора Шляпина. [178]

— Цел? — Он встретил меня сочувствующим и в то же время радостным взглядом. — Только искупался? Э, да ты, брат, гляжу, ранен... Санитар, перевязать подполковника!

— Потом, успеется, — попытался возразить я.

— Не потом, а немедленно. Мне нужны артиллеристы, которые воевать могут. Понял? И чтоб никаких возражений.

Говорил Шляпин так, что ослушаться его было совершенно невозможно. Да и плечо начинало побаливать не на шутку. Поэтому я больше не противился. Пока санитар перевязывал, радист связался с дивизионом Ивакина.

— Давай, давай быстрей огонек по Церковище, — торопил меня Шляпин. — Там у них, смекаю, резервы сосредоточены. Так вот, постарайся сделать так, чтобы не было им ходу ни к понтонной перенраве, ни к нам сюда.

Я передал соответствующие команды. Дружно и, главное, точно ударили орудия дивизиона Ивакина. А спустя некоторое время к ним присоединились батареи Воробьева. Теперь, когда переправа через Западную Двину была в основном закончена, вся мощь артиллерийского огня могла быть сосредоточена там, где этого требовали интересы стрелковых подразделений, которые уже вели бой за расширение плацдарма, продвигались вдоль берега в направлении к нашему основному объекту, если так можно сказать, — к понтонной переправе, к мосту, который нам было приказано захватить и удерживать до подхода основных сил.

Продвижение стрелковых подразделений, как можно было видеть, шло успешно. Майор Шляпин, находясь уже на новом наблюдательном пункте, то и дело отправлял связных с распоряжениями в батальоны, а порой, когда этого требовала обстановка, прямо в роты. Оттуда они через некоторое время возвращались с донесениями. Читая их, командир полка тут же делал пометки на своей карте.

Я, разумеется, и раньше хорошо знал майора Шляпина. Однако, признаюсь, только здесь, при совместном форсировании Западной Двины, в трудной обстановке смог в полной мере оценить энергию, бесстрашие Геннадия Фадеевича. Он обладал драгоценной способностью увидеть на поле боя и выделить самое главное, умел именно на нем сосредоточить все свое внимание и принять единственно правильное решение. При этом Шляпин держал себя так, как будто речь шла не о первостепенной важности задачах, а о чем-то обычном, не имеющем особого значения: посвистывал [179] или тихонько что-то напевал, поглаживая бороду. И это спокойствие передавалось тем, кто находился рядом с ним, кто получал и выполнял его приказания.

Чем дольше продолжался бой, тем больше мы убеждались, что наш расчет оказался правильным. Переправа в стороне от понтонного моста и фланговый удар вдоль берега поставил гитлеровцев в трудное положение. Они начали постепенно пятиться. К 16 часам плацдарм был уже расширен до двух с половиной километров по фронту и до 800 метров в глубину. Примерно к этому же времени удалось очистить от гитлеровцев населенный пункт Церковище, раскинувшийся на высотке. Таким образом, поставленная задача была, казалось бы, выполнена. Саперы приступили к восстановлению подорванных врагом понтонов.

Используя передышку, мы решили с майором Шляпиным осмотреть освобожденный населенный пункт более детально. Пленные показали, что в нем находилась танковая унтер-офицерская школа. Бойцы стрелковых подразделений захватили в ней восемь исправных танков и шесть самоходных артиллерийских установок. Почему они не принимали участия в бою? Нашелся ответ и на этот вопрос: в баках машин не оказалось ни капли горючего. И будущие унтер-офицеры вынуждены были действовать, как пехотинцы. В этом отношении нам, прямо скажу, просто повезло.

Однако в дальнейшем рассчитывать на везение было бы легкомысленно. Мы прекрасно отдавали себе отчет в том, что противник так легко не примирится с потерей понтонной переправы через Западную Двину и захватом плацдарма нашими войсками на ее левом берегу. Безусловно, он примет все меры для того, чтобы вернуть ее или уж во всяком случае полностью уничтожить, восстановить положение. Поэтому пушечный дивизион, которым командовал гвардии капитан И. М. Лебеденко, тут же выдвинули на окраину населенного пункта и стали готовить к стрельбе прямой наводкой. Неподалеку спешно окапывались бойцы стрелковых подразделений.

Предчувствие не обмануло нас. Не прошло и двух часов, как фашисты, поддержанные танками и самоходными орудиями, которые, видимо, подошли из тыла, начали контратаки. Однако гвардейцы были готовы к этому и держались стойко. Врагу так и не удалось потеснить их.

А саперы тем временем не прекращали работ по восстановлению понтонной переправы. Вскоре повреждение [180] было устранено. И сразу же на наш, теперь уже наш, берег перешел 2-й артиллерийский дивизион полка.

— Теперь нас отсюда никакая сила не вышибет, — довольно потирал руки Геннадий Фадеевич. — А к вечеру, если первоначальные планы не нарушатся, и наши танки подойти должны. Тогда заживем, как боги! Можно будет смело и дальше топать.

— А вдруг не подойдут?

— Тогда, Георгий Никитович, будем думать, что дальше делать. Только назад нам ходу нет ни при каких обстоятельствах.

До наступления темноты мы отбили еще две контратаки. После захода солнца фашисты чуть приутихли. Лишь изредка звучали одиночные выстрелы. Потом с противоположной стороны реки послышался гул моторов. К понтонному мосту подошли наши танки и самоходно-артиллерийские установки. Танкисты вышли из головных машин и неторопливо, будто разминая затекшие ноги, зашагали к переправе. Там, поговорив о чем-то с сапером-сержантом, постояли минутку, и вскоре боевые машины двинулись дальше. Судя по всему, танкисты хотели лично убедиться в надежности понтонного моста.

— Сейчас начнут переправу, — проговорил Шляпин. — Хорошо!

Однако первым на дощатый настил въехала бронемашина, которую мы поначалу даже и не заметили.

— Уж не начальство ли пожаловало? — повернулся я к Геннадию Фадеевичу.

— Похоже, — ответил он, разглаживая по привычке бороду. — Что ж, если и начальство, нам волноваться нечего. Мы свое дело сделали.

Броневик с ходу взял подъем и, окутавшись клубами пыли, остановился неподалеку от нас. Из машины вышли двое: командир 67-й гвардейской дивизии генерал-майор А. И. Баксов и командующий 6-й гвардейской армией генерал-лейтенант И. М. Чистяков. Это было для нас полной неожиданностью. Командира дивизии еще можно было ждать, но чтобы командующий армией...

Мы с майором Шляпиным переглянулись. Кому докладывать? Он вроде бы общевойсковой командир. А у меня воинское звание на ступень выше. Но командарм махнул рукой.

— Незачем впустую слова тратить. И так все вижу. Давайте я лучше вас обниму. От себя, от всего Военного [181] совета огромное вам спасибо! Великое дело сделали вы! Оба достойны самой высокой награды. И, товарищ Баксов, не медлите с представлениями. Не только на этих молодцов, но и на всех, кто отличился.

Затем командующий расспросил нас о том, как шел бой, как переправлялись, как отбивали контратаки. Узнав о захваченных танках и самоходках, заулыбался. Зато, когда Шляпин доложил о потерях, помрачнел:

— Всегда было больно людей терять, а сейчас — особенно. Ведь, что ни говорите, а судя по всему, дело к финалу движется. Хоть и далеко еще шагать, но, думаю, теперь короче километры станут. — Потом вновь повернулся к майору Шляпину: — А ты все еще носишь свою рыжую бороду? Терпеть не могу таких украшений.

— Зарок дал, товарищ командующий. До конца войны.

— Зарок! Не посмотрел бы я в другое время на твой зарок. А сегодня — твой день, герой! Как думаешь завтра наступать? — перевел разговор на другую тему генерал Чистяков.

Майор Шляпин доложил. Выслушав его соображения, командующий улыбнулся:

— Ладно, бородач, одобряю. Вроде бы не очень густо тут противника. Уверен, что справишься. Самое главное — не давать гитлеровцам закрепиться. Значит, на рассвете двигай вперед. А точное время и направление командир дивизии тебе сообщит дополнительно. Что касается переправы, то еще раз могу повторить: большое спасибо!

Генералы уехали. В темном небе зажигались звезды. С реки, которая несла свои воды совсем недалеко от нас, потянуло прохладой. А через понтонный мост, отбитый у гитлеровцев, на левый берег, растекаясь влево и вправо, шли и шли новые подразделения. В ночной тишине отчетливо слышался гул автомобильных и танковых двигателей, металлический лязг гусениц, голоса людей.

Утром вновь загремели орудия. Части 67-й гвардейской стрелковой дивизии уверенно продвигались дальше и дальше к населенному пункту Свеча, постепенно поворачивая на северо-запад. На отдельных рубежах, особенно на берегах речушек, враг пытался организовать сопротивление, но удавалось это плохо. Чувствовалось, что гитлеровцы растеряны. В этом не было ничего удивительного. Высокий темп наступления, внезапное форсирование Западной Двины путали все карты. [182]

Кстати, реку с ходу преодолели и наши соседи — 51-я и 71-я гвардейские стрелковые дивизии. Им также удалось захватить плацдармы на левой стороне реки, на которые ночью переправились основные силы. Так что за фланги мы могли не беспокоиться.

Вечером 25 июня мы получили радостное известие: южнее нас войска 43-й армии 1-го Прибалтийского фронта соединились с войсками 39-й армии 3-го Белорусского фронта, обходившими Витебск с другой стороны. Таким образом, кольцо окружения вокруг этой весьма крупной немецко-фашистской группировки (пять дивизий 3-й танковой армии) замкнулось. Она была рассечена на две части. Противник, конечно же, делал отчаянные попытки прорваться, но они не приносили успеха.

Как только нам стало известно, что Витебск блокирован, в полку сразу же стали поговаривать о том, что теперь-то уж нас непременно повернут к городу.

— Будем фрицам второй Сталинград учинять! — говорили артиллеристы. — Это по нашей части. Как-никак, а опыт у нас в таких делах есть, не забыли еще.

Однако вопреки ожиданиям нас не повернули на восток, мы продолжали наступать на запад, точнее, даже на северо-запад. Иными словами, если на первом этапе мы обходили Витебск, то теперь, если прикинуть по карте, получалось, что речь идет об охвате Полоцка.

Кое-кто в полку недоумевал: дескать, как же можно идти дальше, не покончив с гитлеровскими соединениями, остававшимися в нашем тылу? Ведь это рискованно. И наверное, для таких сомнений были определенные основания, если смотреть, как говорится, с нашей колокольни. Ведь в ту пору мы и предполагать не могли, что для уничтожения окруженных группировок выделены немалые силы, что освобождение Витебска — это лишь фрагмент, пусть даже немаловажный, в грандиозной Белорусской операции, которая задумана и осуществляется Верховным Главнокомандованием.

Были у нас, что скрывать, разговоры и другого плана. Некоторые недоумевали, почему дивизия, а следовательно, и наш 138-й гвардейский Краснознаменный артиллерийский полк до сих пор не принимали непосредственного участия в освобождении какого-нибудь крупного населенного пункта. Действительно, давайте вспомним, после Сталинграда мы в основном что-то обходили, кого-то отрезали. Вели, например, ожесточенные бои западнее Белгорода, [183] которые, несомненно, способствовали его быстрейшему освобождению, а в город вошли другие. Успешно продвигались в сторону Полтавы и вдруг были переброшены совсем в иное место. Не знаю, почему так получалось, но факт оставался фактом: наш трудный путь, образно говоря, пролегал в стороне от крупных, известных всем городов.

А в Красной Армии между тем все большее число частей и соединений получали почетные наименования, свидетельствовавшие о том, что их личный состав проявил мужество и героизм при освобождении такого-то города. И, положа руку на сердце, чисто по-человечески очень хотелось, чтобы и наш полк включал в свое название какой-нибудь подобный титул кроме уже существовавших «гвардейский» и «Краснознаменный». Мы же в соответствии с приказом вновь поворачивали явно в сторону.

26 июня советские войска штурмом овладели сильным узлом обороны гитлеровцев городом Витебск. А буквально через день мы с радостью узнали о том, что среди соединений и частей, удостоенных высокого почетного наименования Витебских, наряду с 51, 71, 90-й гвардейскими стрелковыми дивизиями есть и наша 67-я гвардейская стрелковая дивизия, есть и наш 138-й гвардейский Краснознаменный артиллерийский полк. Значит, и мы, активно участвуя в боях с гитлеровцами, внесли свой вклад в освобождение Витебска, способствовали окружению в этом районе вражеской группировки.

Во время прорыва обороны и в боях на Западной Двине наш полк уничтожил до 600 солдат и офицеров противника, 46 автомашин с военными грузами и живой силой, 14 артиллерийских и минометных батарей, 31 пулемет, 51 повозку с боеприпасами, разрушил 28 дзотов и 24 наблюдательных пункта. Кроме того, полком было подбито и сожжено 8 танков, 4 «фердинанда», отбито 13 яростных контратак. Этим можно было по праву гордиться.

В Витебске, судя по рассказам очевидцев, еще горели здания. А перед войсками нашей армии уже стояла другая задача: правофланговыми соединениями обойти Полоцк с юго-запада, а основными силами наступать на запад. Мы уверенно продвигались в заданном направлении. Однако это вовсе не означало, что гитлеровцы в панике бежали. Напротив, на каждом, хотя бы относительно удобном для обороны, рубеже они старались оказать сопротивление, [184] ожесточенно контратаковали при первой, малейшей к тому возможности.

И все же чувствовалось, что в стане врага царит атмосфера какой-то растерянности. Видимо, внезапность наших ударов, их мощь оказали на фашистов немалое психологическое воздействие. Полуразгромленные подразделения и даже части разбредались по лесам, которыми изобилуют эти районы Белоруссии. Некоторые солдаты и даже офицеры, оказавшись отрезанными от своих, помышляли лишь об одном: выбрать наиболее благоприятный момент для того, чтобы сдаться в плен. Но случалось и по-другому: собравшись в крупные группы, имевшие иногда танки и артиллерию, гитлеровцы предпринимали отчаянные попытки пробиться на запад. Причем эти группы неожиданно могли появиться на флангах наших войск, в сравнительно глубоком тылу. В такой обстановке от каждого из нас требовались величайшая осмотрительность, бдительность, находчивость, а порой и решительность.

Помню, в последних числах июня произошел такой случай. Мы только что отбили у фашистов небольшой населенный пункт, название которого, к сожалению, не сохранилось в памяти. Немного передохнули, собирались уже двигаться дальше. Но в этот момент поступило донесение от разведчиков. Километрах в трех-четырех гитлеровцы накапливают силы для очередной контратаки. Отражать ее было наиболее целесообразно именно здесь, о занимаемых сейчас позиций.

Начали спешно готовиться к обороне. И в этот момент к штабной машине, стоявшей на восточной окраине села, подлетел мотоцикл. Из коляски выскочил пропыленный сержант-артснабженец.

— Товарищ подполковник, — взволнованно начал докладывать он, — наша колонна с боеприпасами у реки застряла. Пробка там образовалась. Я просил-просил начальника переправы пропустить нас без очереди, а он. и слушать не желает. Все, говорит, нынче торопятся...

Мы переглянулись с К. Л. Иевлевым-Старком. Снарядов в полку оставалось менее одного боекомплекта. А тут еще фашисты вот-вот полезут. Надо было что-то срочно предпринимать. Но что?

Кирилл Леонидович решительно шагнул к мотоциклу:

— Давайте я быстренько туда подскочу. Надеюсь, что мне начальник переправы пойдет навстречу. [185]

— А кто будет данные готовить? — остановил я его. — Через час-другой бой начнется, а начальника штаба нет. Так дело не пойдет.

— Я поеду, — вмешался в разговор гвардии майор Михалев, оказавшийся рядом. — Я его быстренько уговорю, этого начальника.

— Договорились! — обрадовался я. — Только, Николай Иванович, не задерживайся. Как только переправа будет позади, сразу сюда по-быстрому.

— Само собой разумеется, — послышалось из облака пыли, в котором скрылся мотоцикл.

До переправы гвардии майор Михалев добрался благополучно. Разыскав начальника переправы, он коротко обрисовал сложившуюся в полку обстановку. Согласие на внеочередной пропуск наших пяти машин было тут же получено.

Когда грузовики со снарядами оказались на западном берегу, Михалев развернул карту.

— А что, если для сокращения времен» нам махнуть вот так, напрямик? — обратился он к мотоциклисту. — Не приходилось ездить этой дорогой?

— Пока нет, — ответил тот, — но думаю, что пройдем. Машина мощная.

— Тогда вперед! — скомандовал Николай Иванович. Узкая, заросшая травой дорога шла через густой лес.

Проехали уже километров восемь, когда между деревьями замаячили человеческие фигуры. Кто такие, откуда взялись в глуши?

— В первый момент ничего не понял, — рассказывал позже Николай Иванович. — Потом присмотрелся — немцы. И уже совсем рядом. Разворачиваться, удирать? Бессмысленно. Одной автоматной очередью срежут. Сам не знаю почему, но приказал водителю затормозить.

Потом майор Михалев вышел из коляски и подошел к вражеским солдатам. Сразу заметил, что те выглядят далеко не наилучшим образом. Кто в нательных рубашках, кто в изорванном обмундировании. Словом, чувствовалось, что уже не первый день бродят по чаще.

— Начал я их уговаривать сдаваться в плен, — продолжал Николай Иванович. — Дескать, идите к реке, там есть сборный пункт.

— Так ты, Николай Иванович, насколько мне известно, по-немецки ни бум-бум, — с трудом сдерживая смех, [186] вступил в разговор Кирилл Леонидович Иевлев-Старк. — Как же это ты их уговаривал?

— А черт его знает, до сих пор сам не пойму. Кажется, повторял до бесконечности со всеми мыслимыми и немыслимыми интонациями одну и ту же фразу: «Гитлер капут!» И еще рукой указывал в сторону реки, в наш тыл. Мол, смело топайте туда, там вас примут.

Один из солдат, как рассказывал Николай Иванович, тут же швырнул на землю автомат, решив, видимо, таким образом еще раз подчеркнуть, что воевать больше не хочет. Он был немало обескуражен, когда Михалев поднял оружие и вновь вручил немцу. Наконец он понял, что ему предлагают идти сдаваться с автоматом. Он что-то быстро залопотал, обращаясь к остальным. После этого немцы толпой отправились к переправе.

Все мы дружно захохотали, слушая Николая Ивановича. И он от души смеялся вместе с нами. Но потом вдруг стал серьезным.

— А знаете, друзья, ведь там-то мне было не до смеху. Нас двое, а их человек тридцать. Тут при всем желании ничего не придумаешь. Думал, отвоевался, все...

Разговор этот состоялся уже после того, как мы отбили контратаку пехоты и танков противника. Отбили успешно. И немалое значение при этом имело то, что снаряды на батареи прибыли как раз в самое время. Еще час, и полк оказался бы в трудном положении.

Однако это, как говорят, частный эпизод. И я привел его лишь для того, чтобы показать, что некоторые гитлеровские солдаты стали уже не те. Тридцать, если не больше, против двоих. А стремление, причем, что очень важно, единодушное — как можно быстрее закончить осточертевшую войну, сохранить собственную жизнь. Видно, начинали всерьез задумываться немцы о будущем, о своей судьбе.

Наступление в обход Полоцка развивалось успешно. Однако гитлеровцы всеми силами стремились удержать этот район за собой. И в этом нет ничего удивительного. Ведь Полоцк являлся важным узлом железных и шоссейных дорог. Противник заблаговременно превратил его в мощный узел обороны и сосредоточил на подступах к городу сильную группировку войск — 6 пехотных дивизий.

Гитлеровцы стремились удержать Полоцк, а мы делали все необходимое, для того чтобы как можно быстрее овладеть им. Не только потому, что он, как упоминалось, [187] был важным узлом железных и шоссейных дорог. Тут имелись и другие, весьма серьезные соображения.

Дело в том, что с выходом 6-й гвардейской армии на левый берег Западной Двины ее соединения стали испытывать определенные трудности, связанные со снабжением боеприпасами, продовольствием, горючим. Причина этого заключалась в том, что армейские склады и базы не успевали за продвигающимися войсками, отставали от них. Порой этот отрыв достигал 120–150 километров.

Я уже рассказывал, как однажды майор Н. И. Михалев вынужден был выезжать на переправу для того, чтобы ускорить доставку в полк, готовившийся отразить очередную контратаку гитлеровцев, боеприпасов. А случаев таких было немало. И если даже в пути не встречалось заторов, то для того, чтобы сделать километров 130 туда и столько же обратно, получить имущество на складе, уходило практически не менее суток. А чаще всего даже больше. С освобождением Полоцка пути подвоза сокращались почти вдвое. Кроме того, открывалась возможность использовать для снабжения войск железную дорогу Невель — Полоцк.

И еще одна, пожалуй, самая важная причина. Взятие Полоцка открывало нашим войскам дорогу на Даугавпилс.

Освобождение Полоцка возлагалось в основном на соединения 4-й ударной армии и на наш 23-й гвардейский стрелковый корпус, усиленный двумя минометными бригадами, тремя дивизионами артиллерии большой мощности и полком противотанковой артиллерии. Кроме того, действия корпуса должна была поддержать армейская артиллерийская группа. Не считая полковой и батальонной артиллерии, это составляло около 320 орудий и минометов. Практически на каждый стрелковый батальон приходилось по артиллерийскому или минометному дивизиону. В танковых частях насчитывалось до 50 танков и самоходных артиллерийских установок. Не припомню, чтобы когда-то раньше наш корпус имел в своем распоряжении столько сил и средств.

Трудными, весьма напряженными были эти бои. Но, как бы то ни было, к исходу 2 июля соединения корпуса подошли к городу одновременно с юга, юго-востока и юго-запада. С востока наступали дивизии 22-го гвардейского стрелкового корпуса. Наша дивизия к этому же времени, [188] овладев Троецкой, прорвалась к Западной Двине, перерезав пути отхода противника по левому берегу реки.

В этот период, что безмерно радовало, четко и бесперебойно работала связь. Мы в полку в любой момент могли связаться не только с каждым дивизионом, со штабом дивизии, но и с соседями. Оттуда мы постоянно получали наиподробнейшую информацию об обстановке, о действиях наших соединений и частей, о том, что в данный момент предпринимают гитлеровцы.

Именно по этим каналам мы узнали, что полки 51-й гвардейской стрелковой дивизии, поддержанные мощным огнем артиллерии, без какой-нибудь передышки с ходу в ночь на 3 июля атаковали южную окраину Полоцка. Нам сообщали, что в городе идут ожесточенные уличные бои за каждый дом, за каждый квартал. Они продолжались всю ночь. И только к рассвету дивизия вышла к Западной Двине, которая делила город на две части — южную и северную.

Гитлеровцы, к сожалению, успели взорвать железнодорожный мост и мост, находившийся в центральной части города. Но, как доложили разведчики командиру дивизии, ближе к западной окраине пока что оставался невредимым еще один, деревянный, мост, который противник, как можно было легко догадаться, сохранял для связи между подразделениями оборонявшегося гарнизона.

Каждому понятно, что нам этот мост был нужен ничуть не меньше, чем гитлеровцам. Надо было попытаться захватить его в целости и сохранности. Выполнение этой труднейшей и ответственной задачи возложили на взвод автоматчиков 158-го гвардейского стрелкового полка. Этим подразделением командовал младший лейтенант А. И. Григорьев.

Упорно пробивались гвардейцы к заветному мосту. Каждый из них понимал, что захват его — очень важная задача. Пробивались через проходные дворы, преодолевали завалы на улицах. И вот под ногами наконец темные от времени доски пастила. Но и огонь такой, что невозможно головы поднять. И положение с каждой минутой усложняется. Оставаться на середине моста, куда удалось добежать, — значит погибнуть, отойти назад — значит не выполнить поставленной задачи. Не выполнить, когда мост-то вот он, тут, под тобой! Да и отходить под шквальным [189] огнем — тоже не сахар, тяжелых потерь не избежать.

Тогда гвардии младший лейтенант Григорьев, а за ним и все остальные решительно бросаются вперед. Но не для того, чтобы, как говорится, с честью погибнуть. Для того, чтобы сделать все возможное во имя выполнения задания.

Все ближе северный берег. Кто-то упал, кто-то продолжает бежать. В их числе и рядовой Михаил Кожевников, который уже ранен в руку. Но вот и он споткнулся о какой-то ящик. Взглянул, поднимаясь, а в нем — толовые шашки. И к берегу, на котором еще находился враг, тянутся чуть приметные электрические провода. Тут же сообразив, в чем дело, гвардеец ударом ножа перерезает их. Затем, собрав все силы, сбрасывает ящик в воду. Мало ли, пуля или осколок попадут в запал, может и взорваться заряд. А его хватит для того, чтобы мост в щепки разнести. Теперь — быстрее догнать товарищей, которые уже ворвались в прибрежные окопы и схватились с гитлеровцами врукопашную.

Несколько раз пытались фашисты вернуть утраченные позиции, но им это так и не удалось. Остатки взвода не только отразили все контратаки, но и сумели занять развалины нескольких зданий.

На некоторое время наступило относительное затишье. Затем фашисты обрушили на взвод артиллерийский и минометный огонь, двинули на смельчаков танки. Однако было уже поздно. С противоположного берега по бронированным машинам ударили пушки. Мост остался в наших руках.

Конечно же, как бы безупречно ни работала связь, все эти подробности в ходе боя нам передать не могли. Знали мы лишь о самом факте: захвачен мост. Но буквально на другой день стали известны и подробности. О них сначала рассказал офицер, заехавший к нам из 158-го гвардейского стрелкового полка, а затем о подвиге взвода младшего лейтенанта Григорьева написала наша армейская газета «Боевой натиск». И до сих пор в памяти сохранились эти детали, эти подробности.

Несколько забегая вперед, скажу, что вскоре младшему лейтенанту Александру Ивановичу Григорьеву было присвоено высокое звание Героя Советского Союза, а все, кто вместе с ним участвовал в штурме и захвате [190] моста, были награждены орденами. Все до одного. К сожалению, многие посмертно...

Переправа главных сил 51-й гвардейской стрелковой дивизии на северный берег Западной Двины завершилась к полуночи. Ее полки с боями продвигались к центру города. В это же время 47-я стрелковая дивизия, входившая в состав 22-го гвардейского стрелкового корпуса, ворвалась в Полоцк с востока. К утру 4 июля город был полностью очищен от немецко-фашистских захватчиков. Выполнили свою задачу и мы: врагу не удалось отвести остатки разбитых подразделений по левому берегу Западной Двины.

Радости нашей не было предела. Тем более что в тот же день нам стало известно, что 3 июля от немцев освобожден Минск. В плотном кольце восточнее Минска оказались свыше 100 тысяч гитлеровцев.

Первый этап Белорусской операции был успешно завершен. С 5 июля начался ее второй этап.

Думаю, что не ошибусь, если скажу, что Белорусская операция сыграла огромную роль в деле окончательного разгрома фашизма. И до сих пор горжусь тем, что наша дивизия, наш полк принимали в ней самое активное участие. [191]