Партизанская столица

Мадьяры откатились от Весёлого, потеряв здесь несколько сот человек убитыми и замерзшими. Мы потеряли десять товарищей. Похоронив их, отряд опять двинулся на север, в направлении своей тыловой базы, в Хинельские леса. Шли, не торопясь, так как везли на санях раненых, останавливались на днёвки в сёлах, где проводили по обыкновению собрания. По пути слышали доносившиеся со стороны Весёлого разрывы авиабомб. Там продолжался переполох: немецкая авиация, вызванная, вероятно, паническими радиограммами мадьяр о советских десантах, бомбила мадьяр же.

Неподалеку от Весёлого на одном хуторе скрывались от немцев жена и семилетний сынишка Руднева. При виде Семёна Васильевича, молча лежавшего под овчиной на санях, рядом с которыми шагал неразлучный с отцом Радик, нельзя было не подумать, как он, вероятно, беспокоится сейчас за судьбу своей семьи, как он обрадовался бы, увидев её.

Не помню уже, кто первый предложил послать за семьёй Руднева несколько верховых бойцов. Сейчас кажется, что эта мысль возникла сразу у всех. В качестве проводника с группой конных отправился Радик. Они заскочили в село ночью, взяли на седло жену и ребёнка, захватили кое-что из одежды, самое необходимое, и к утру вся семья комиссара была уже в сборе.

Это была большая радость для всех путивлян. Огорчало только наш народ, что Семён Васильевич очень мучится от раны, ослабел сильно. Он не мог ничего есть, молоком одним питался и то с трудом пил его. Бойцы опасались, что наши медработники, девушки, недостаточно опытны, чтобы оказать ему нужную помощь, и на каждой дневке в сёлах расспрашивали население о врачах — нет ли поблизости хорошего хирурга. Кто-то где-то сказал, что есть замечательный хирург, местная знаменитость, в Хуторе Михайловском. Это большая станция, там стоял немецкий гарнизон, полно было полиции. Но так всем хотелось, чтобы [56] Семён Васильевич скорее встал на ноги, чтобы жена не убивалась, глядя на него, что сейчас же нашлись смельчаки, решившие во что бы то ни стало выкрасть этого хирурга у немцев. И выкрали. Приехали в Хутор Михайловский ночью на санях, явились к нему, сказали, что от советской власти даётся ему важное задание, попросили скорее одеваться и потеплее, так как дорога дальняя, и увезли в лес, по пути уничтожив из автоматов немецкий патруль. Осмотрев Руднева, хирург успокоил бойцов, сказав, что опасности нет, что наши девушки-медработники лечат его правильно и он скоро будет здоров. В благодарность за это он в ту же ночь был доставлен обратно в Хутор Михайловский прямо на свою квартиру.

Руднев действительно оправился от тяжелого ранения очень быстро. Спустя несколько недель он уже опять молодцом выглядел. Но голос у него возвращался медленно, первое время Семён Васильевич мог говорить только шопотом.

В Хинельские леса мы вернулись в десятых числах марта. Как изменилась здесь обстановка с декабря, когда мы в первый раз пришли в Хинельские леса из-под Путивля! Была дикая глушь, люди жили в лесу, как барсуки в своих норах, боясь выглядывать на свет, а сейчас — большой шумный партизанский лагерь, вокруг — целый советский район.

Небольшие партизанские группы, «поднятые» нами в декабре, к нашему возвращению выросли в крупные отряды, насчитывавшие по нескольку сот бойцов. Тут действовали Эсманский, Севский, Хомутовский, Ямпольскйй отряды и два отряда имени Ворошилова. Они имели 45-мм артиллерию. Командиры их съезжались на совещания, подготавливали совместные операции, поддерживали связь с орловскими партизанами, базировавшимися в южной зоне Брянских лесов.

Немецкое командование, чтобы не допустить соединения украинских партизан с русскими и. закрыть нам путь в Брянские леса, расставило сильные заслоны по сёлам севернее Хутора Михайловского. После этого началось прочёсывание Хинельских лесов венгерскими войсками.

Наступление противника не застало нас врасплох. Отряды успели заблаговременно занять участки обороны. 20 марта два батальона мадьяр четыре раза бросались в атаку на нашу оборону и каждый раз, понеся потери, быстро откатывались назад. Ночью захваченные нами пленные показали, [57] что противник подтягивает крупные силы, артиллерию, миномёты, что в каждый батальон мадьяр влито по сто немцев, которым приказано итти позади мадьярских цепей и расстреливать бегущих назад. Узнав об этом, я решил линию обороны перенести дальше в лес, а на том месте, где мы оборонялись сегодня, оставить только небольшие заслоны, приказав им при появлении противника бежать в лес. Так всё и было сделано. Утром противник начал наступление тремя цепями. Позади шли немцы. При преследовании притворно бегущих партизан задние цепи влились в переднюю цепь и вместе с нею попали под шквальный огонь с дистанции в 50–60 метров. Оставив в лесу около двухсот трупов, мадьяры и гнавшие их в бой немцы бежали назад с одинаковым проворством.

Днём над Хинельскими лесами появилась немецкая бомбардировочная авиация. Противник опять начал наступление. Ударом во фланг мы отразили ещё одну атаку, после чего решено было прорываться в Брянские леса. Так как все дороги были перехвачены немецкими заставами, мы двинулись снежной целиной. Для прокладывания пути в голову колонны было выделено несколько саней, запряженных самыми сильными конями. За ночь линия вражеских застав была обойдена, утром мы были уже в тылу немцев, приближались к опушке Брянских лесов.

Там на большой лесной поляне есть село Старая Гута. Где бы потом путивляне ни бывали, всюду они вспоминали это село с каким-то особенно тёплым чувством; партизанская столица — так называли Старую Гуту её жители. Народ здесь был исключительно смелый, ничего не боялся, жил, как при советской власти, немцев ни во что не ставил. Старогутовцы прямо сказали нам, как только мы пришли к ним:

— Одна у нас с вами судьба, товарищи партизаны, бояться нам нечего, в случае чего — в лес уйдём, народ мы лесной.

Леса здесь огромные, не то, что на Сумщине, их не окружишь, как Спадщанский лес окружили немцы. К северу от Старой Гуты они тянутся за Брянск, десятки километров можно пройти ими, не видя просвета, а за тем краем — фронт, «Большая земля», Москва. Ближе к «Большой земле», и народ чувствовал себя увереннее.

В Старой Гуте мы получили долгожданную рацию. 9 апреля сбросили, здесь с самолёта на парашютах трёх радистов с походной радиостанцией. [58]

— Москва прилетела в Старую Гуту, — говорили жители и были очень горды: значит знают в Москве, что есть в Брянских лесах такое село — Старая Гута и что там стоят партизаны.

В Старой Гуте сводки Совинформбюро уже не переписывались от руки, а печатались на типографском станке, захваченном при разгроме одного из гарнизонов противника. Панин организовал в этом селе настоящую типографию, ежедневно выпускавшую листовки. Была тут организована также оружейная мастерская, даже портняжная, перешивавшая трофейное обмундирование на красноармейский лад. Действительно — настоящая партизанская столица.

Здесь мы впервые встретились с представителями брянских партизан, договорились с ними о созыве совещания всех командиров и комиссаров отрядов, действовавших в Брянских лесах. Мы хотели обменяться опытом.

Ясно было, что борьба предстоит упорная и долгая, что мы всерьёз должны стать военными людьми, что надо как следует учиться воевать.

Сначала основным для нас было изучение оружия. На вооружение отряда поступало то, что захватывали у противника, а это было оружие самых разнообразных систем, зачастую никому из нас не известных. Каких только винтовок, пулемётов, автоматов, пистолетов немцы ни насобирали по всей Европе, а нам приходилось всё это оружие изучать и, конечно, без всяких наставлений, руководств. Ещё в Спадщанском лесу вопрос об изучении оружия был у нас поставлен так: у тебя пока только винтовка, но ты должен добыть себе в бою автомат или пулемёт и сразу же обратить это трофейное оружие против врага, — значит изволь предварительно изучить его. Каким образом? А вот у твоего товарища трофейный автомат — он научит тебя владеть этим оружием. Появился в отряде новый пулемёт — изучайте его все. Захватили миномёт — каждый готовься быть миномётчиком.

Новое трофейное оружие сперва изучали несколько человек, а потом каждый из них в свою очередь обучал группу бойцов. Вначале у нас было всего четверо или пятеро знавших минное дело, прошедших курсы минёров, организованных для партизан обкомом партии, а вскоре уже любой боец сам мог обучать этому делу новых людей, приходивших в отряд. Точно так же все стали автоматчиками ещё тогда, когда на весь отряд было не больше десятка трофейных автоматов. [59]

Свободного времени для учёбы не было — совмещали её с выполнением боевых заданий, несением караульной службы. Назначаются на пост или в секрет три бойца, автоматчик и два стрелка — один стрелок ведёт наблюдение, а другой, резервный, рядом где-нибудь в кустах сидит с автоматчиком и изучает с его помощью автомат.

Пройдёшь иной раз по землянкам, постам, заставам, и кажется, не партизанский отряд в лесу стоит, а осоавиахимовцы здесь учебным лагерем расположились: всюду, где вокруг пенька, где просто под деревом группами занимается народ сборкой и разборкой оружия, изучением взаимодействия частей пулемётов, автоматов. Молодежь быстрее схватывала, и не только городская, но и сельские хлопцы, привыкшие в колхозах к технике. Смотришь, какой-нибудь связист или разведчик, вроде Коли Шубина, объясняет, показывает, а усачи и бородачи внимают ему.

В Брянских лесах Руднев, оправившийся уже после ранения, установил обычай производить разбор каждой проведенной нами боевой операции. Возле штаба собирались все командиры, приходили и рядовые бойцы — никому это не запрещалось. Я, комиссар или начальник штаба начинали с того, что вызывали какого-нибудь командира. «Ты имел задачу выйти со своей группой к такому-то пункту, — говорили мы, — а вышел куда? Почему не точно выполнил приказ?» Он оправдывался, объяснял, например, опоздание тем, что ночь была очень тёмная и группа потеряла ориентировку. Тут вот и начинается разбор: а почему вы потеряли ориентировку, когда все другие группы вышли точно к назначенным пунктам?

Рудневу и Базиме очень пригодился их опыт осоавиахимовской работы. По сути дела они её продолжали и отчасти даже с теми же людьми, приспособляя прежний учебный опыт к партизанским условиям. Вообще в партизанской борьбе нам очень многое пригодилось из того, что дала нам советская жизнь, наша партия, чему приучила прежняя работа в мирных условиях. Вспоминаю партизан гражданской войны. Тогда говорили: вот это бывший солдат, фронтовик, его командиром, конечно, надо назначить. Я сам так вот стал тогда командиром. А теперь у нас оказалось много штатских, которые могли командовать. Армейские привычки обнаружились даже у тех, которые никогда не служили в армии. Если товарищ был хорошим председателем колхоза, сельсовета или бригадиром, он быстро вырастал в хорошего партизанского командира, как бывшие [60] трактористы-колхозники в Спадщанском лесу за несколько дней становились у нас танкистами. Существовавшее вначале разделение бойцов на «военных» и «невоенных» быстро исчезло. К тому времени, когда мы расположились у Старой Гуты, все путивляне стали военными. Это и на внешнем виде сказалось.

Руднев и Базима — до чего они разные по характеру люди: об одном говорили «орёл», а о другом — «душа-человек». Бывало, посмотришь на Семёна Васильевича — ну, прямо только что из города человек приехал, а посмотришь на Григория Яковлевича и подумать можно: а этот наверное никогда из лесу не выходил, оброс как — ужас! И вдруг вижу, Григорий Яковлевич щёки начал подбривать, появилось у него что-то вроде бородки. У меня самого в Спадщанском лесу лицо так заросло, что люди пугались. Прошло это время. Теперь не побреешься пару дней, и кто-нибудь, намыливая у пенька товарища, уже приглашает:

— Товарищ командир, не хотите побриться?

Потрогаешь щёки:

— Что ж, побрей.

С мылом очень трудно было, но для бритья у каждого имелся обмылочек. Большой ценностью считался, на него можно было трофейные часы променять.

* * *

В апреле я побывал на партизанском совещании в селе Красная Слобода, в штабе партизанского соединения Сабурова. Это село, расположенное в глубине Брянских лесов, представляло собой в то время такую же партизанскую столицу, какой была наша Старая Гута. В большом доме, занятом штабом Сабурова, собралось несколько десятков командиров и комиссаров партизанских отрядов, съехавшихся с разных сторон Брянских лесов. Мы поделились друг с другом опытом борьбы. Меня подробно расспрашивали о нашем зимнем походе по северным районам Сумщины. Видно было, что маневренные действия Путивльского объединённого отряда всех очень заинтересовали.

Совещание в Красной Слободе ещё больше сплотило нас, украинцев, с орловскими партизанами. Был создан объединённый штаб партизан Брянских лесов. После этого против немцев и мадьяр, блокировавших Брянские леса, начались активные операции всех партизанских отрядов, действовавших от Новгород-Северского до Суземки. Образовался [61] почти сплошной партизанский фронт протяжением приблизительно в 150 километров.

Наши отряды громили вражеские гарнизоны в сёлах Середина-Будского района, не допуская создания противником заградительной зоны между Брянскими и Хинельскими лесами. Середина-Будский район был для нас воротами из Брянских лесов на родную Украину. За эти ворота мы вели ожесточённую борьбу с конца марта до начала мая и не позволили врагу закрыть их. Основными опорными пунктами противника были здесь сёла Жихов, Пигаревка, Чернатское и Середина Буда, расположенные приблизительно на одной линии, с запада на восток, километров в восьми друг от друга. Местность вокруг них открытая, леса в этом районе лежат только островками, так что ни к одному из этих сёл нельзя было подойти лесом. Для скрытности подхода, внезапности удара мы использовали тёмные ночи. Боевые группы выходили из леса с наступлением темноты и наносили удар по противнику в середине ночи.

В селе Жихов стоял гарнизоном 3-й батальон 51-го венгерского полка. Операция против него была проведена совместно с Хомутовским отрядом. Это было наше первое наступление. Тут мы действовали уже с артиллерией. В 3 часа ночи с расстояния в несколько сот метров от села был открыт огонь из 45-мм пушек и миномётов. Разведчик Саша Стариков пробрался с ротным миномётом в самое село. Выпустит мину, отбежит в сторону, даст очередь из автомата, перетащит миномёт на другое место и опять выпустит мину. Разбуженные стрельбой мадьяры выскакивали из хат, не обувшись, не одевшись, и, как ошалелые, кидались из стороны в сторону. Все пути отступления были перехвачены партизанами. Бегущих из села мадьяр встретил ружейно-пулеметный огонь с дистанции в 100–150 метров. Противник потерял здесь только убитыми 197 человек, из них 14 офицеров. А сколько мы выловили потом мадьяр, бегавших по лесу в одном белье!

Вслед за уничтожением жиховского гарнизона противника последовали такие же ночные удары по опорным пунктам немцев в сёлах Чернатское и Пигаревка.

В результате этих боёв немецкое командование вынуждено было признать, что мадьярские солдаты «потеряли чувство полноценности», как выражался автор одного перехваченного нами документа — инструкции № 555 по 108-й венгерской пехотной дивизии. Для поднятия упавшего духа солдат инструкция предлагала следующий метод: «В первую [62] очередь нужно перед солдатами ставить такую задачу, которая наверняка будет иметь успех, например: перед нашей линией обороны находятся группы домов или часть леса, где наверняка нет противника. Мы ставим солдатам задачу осмотреть этот лес или эти дома».

Эта инструкция составлена 20 сентября 1942 года, но предлагавшийся в ней метод фактически применялся гораздо раньше.

Мы простояли в Старой Гуте около двух месяцев. Противник не раз бомбил нас с воздуха, но наступать на партизанскую столицу не решался. Однажды он, правда, попытался напасть на наши заставы, которые стояли в сёлах и хуторах на опушке леса и защищали подступы к Старой Гуте. Противник подкрался к партизанским заставам в селе Большая Березка и в хуторе Васильев под прикрытием насильно согнанного из колхозов народа. Гитлеровские бандиты под угрозой расстрела гнали впереди себя женщин и детей. Притаившись за хатами, партизаны пропустили крестьян, дали им знак молча итти дальше и огнём с короткой дистанции срезали мадьярские цепи. Это надолго отбило у мадьяр охоту приближаться к партизанской столице. Только после нашего выхода из Брянских лесов в новый поход на Сумщину противник осмелился подойти к опустевшей Старой Гуте.

Возвращение в Путивль

Из Брянских лесов мы вышли в поход, чтобы парализовать движение на железнодорожной магистрали Конотоп — Ворожба — Курск и на параллельных ей шоссейных дорогах на Рыльск. Эти коммуникации приобретали важное значение в связи с начавшейся подготовкой немцев к наступлению на Воронежском направлении, Теперь наши удары нацеливались командованием Красной Армии, с которым мы установили в Брянских лесах прочную связь.

Опять мы шли в Путивльский район. Для выполнения плана намеченных диверсий решено было обосноваться в Спадщанском лесу и окружающих его сёлах. В приказе точно были указаны пункты нашей будущей дислокации.

К этому времени Путивльский отряд уже превратился в соединение, насчитывавшее около 750 бойцов. Глуховская, шалыгинская, конотопская и кролевецкая группы выделились из его состава как самостоятельные отряды, с оперативным [63] подчинением объединенному штабу, которым оставался штаб Путивльского отряда.

После ожесточённых боёв в апреле система обороны противника в Середина-Будском районе была нарушена, и выход из Брянских лесов не представлял для нас трудности. На нашем пути был только один мадьярский гарнизон в селе Каменка. Это село находится в нескольких километрах от Хутора Михайловского, где у немцев были крупные силы. Вступать в бой здесь не представляло смысла. Надо было проскользнуть мимо Каменки незаметно. При подходе к ней я послал нескольких разведчиков, приказав им подойти к селу со стороны, противоположной нашему движению, и обстрелять противника. Это было ночью 16 мая.

Обстрелянные нашими разведчиками мадьяры прибегли к своему обычному способу «освещения» местности при ночных налётах партизан — подожгли дома на окраинах. Из Хутора Михайловского сейчас же выслан был на помощь мадьярам отряд немцев. Так как немцы подошли с той стороны, откуда незадолго до этого стреляли наши разведчики, мадьяры приняли их за партизан и открыли огонь. Немцы, решив, что село уже занято партизанами, начали наступать на него. Завязался очередной ночной бой между немцами и мадьярами. Пока они разобрались, что колотят друг друга, партизанское соединение со всем своим обозом спокойно прошло мимо Каменки на юг.

Мы шли к Путивлю прямой дорогой через Хинельские и Слоутские леса, через сёла, в которых уже бывали зимой несколько раз. В пути нас обстреливали издалека полицейские отряды, но они быстро рассеивались выбрасывавшимися вперёд партизанскими группами. Движение отрядов не приостанавливалось. Только на днёвке в Хинельских лесах пришлось вступить в бой с пытавшимся атаковать нас батальоном противника. Потеряв 50 человек убитыми, этот батальон разбежался по лесу.

Весь марш, включая дневки, продолжался десять дней. 24 мая, взорвав по пути железнодорожный мост на перегоне Ямполь — Маков и гужевой мост на дороге Глухов — Маков, партизанское соединение вышло в Путивльский район и остановилось в лесу Марица, рядом с урочищем Вишнёвые горы. Там есть высотка, курган, где незадолго до войны Базима со своими учениками производил раскопки в поисках старинного оружия и утвари. Этот самый курган, господствующий над низиной Клевени, стал моим командным пунктом. [64]

Во всех сёлах по ту сторону реки — Старой Шарповке, Яцыне, Черепове, Стрельниках — стояли заслонами прикрывавшие Путивль мадьярские и полицейские гарнизоны. В Спадщанском лесу работали две роты немцев — заготавливали лесоматериал. С командного пункта видно было всё наше родное, такое знакомое: сёла, лес, ветряки, дороги, по которым сновали немецкие машины, на горизонте колокольни старинных путивльских церквей.

Странное было чувство на душе, когда вокруг меня на командном пункте собрались кучкой путивляне, вместе со мной ушедшие из города в лес осенью прошлого года. Бинокли держим в руках, но никто не смотрит в бинокль, никому он не нужен. Внизу под нами, в сёлах за болотистой низиной Клевени, — противник, с ним ночью предстоит бой, но народ смотрит не сюда, а дальше через голову противника, туда, где над поймой Сейма темнеет Путивль. То, что хочется увидеть, в бинокль всё равно не увидишь. Не о домиках и садиках своих думал наш народ, а о всей своей жизни. Весь город был нашим домом. Какой бы уголок ни вспомнил — вспомнишь свои заботы, свои дела. Одни колокольни торчат на горизонте, а ты видишь всё, как будто по улице идёшь: вот райпартком, возле него запыленная машина, кто-то из области приехал, не вызовут ли сегодня на бюро; вот большое здание райисполкома, у подъезда несколько бричек, на втором этаже все окна настежь, кто-то на подоконнике сидит спиной к улице — должно быть совещание в кабинете у председателя; а вот горсовет, у дверей толпа женщин — меня, конечно, дожидаются. Вспоминаешь и думаешь: когда это было, сколько времени прошло с тех пор? И все, знаю, то же самое думают, одни у нас, у всех путивлян, были тогда мысли: мы, хозяева города, стоим на лесном кургане и смотрим на свой город, как будто сон видим.

Я, Руднев, Базима, Панин, Корнев — на командном пункте, а рядом в лесу сотни людей, и у всех одни мысли. Сотни глаз из-за деревьев смотрят поверх лежащих у Клевени сёл, как будто нет им никакого дела до противника. Кто-то влез на ветвистый старый дуб и смотрит туда же. Что он видит на горизонте? Едва заметную зубчатую полоску, а у него, наверное, вся жизнь перед глазами.

Мадьярские гарнизоны, прикрывавшие Путивль со стороны Брянских лесов, были расставлены по фронту в двадцать [65] километров. Мы предприняли наступление сразу по всему этому фронту четырьмя группами.

Это было ночью, шёл дождь, ничего не было видно. В Стрельниках мадьяры слышат вдруг, что в Вязенке стрельба поднялась, выскакивают из хат, бегут на восточную окраину, устанавливают пулемёты в направлении Вязенки, а партизаны уже у них в селе, перешли через мост, бесшумно сняв часовых. И с другой стороны, из Яцыно, уже доносится стрельба. Мадьярский гарнизон в Яцыно, внезапно атакованный из-за Клевени, отходит, отстреливаясь, к Старой Шарповке, а там тоже бой. К утру все сёла были очищены от противника, только в Старой Щарповке мадьяры ещё сопротивлялись, пока одна наша группа, проникшая ночью, обойдя село, в Спадщанский лес, не ударила оттуда в тыл им.

370 трупов солдат и офицеров оставили мадьяры в сёлах на Клевени при бегстве оттуда. В этих сёлах стояла какая-то велосипедная часть. Мы нашли здесь множество велосипедов, разбросанных по всем улицам и дворам.

Наша задача состояла в том, чтобы очистить от противника пункты намеченной дислокации отряда; занятие Путивля не предполагалось, думали — когда-то увидим родной город, а оказалось, что все дороги к нему свободны, как будто бурей смело все заставы противника. Когда в Путивль начали сбегаться с Клевени остатки разгромленных здесь ночью гарнизонов, полицаи и старосты со всей северной части района, солдаты, работавшие в Спадщанском лесу на заготовке лесоматериалов, в городе среди немцев поднялась невероятная паника. Немцы должно быть вообразили, что на них идёт целая армия партизан, что все Брянские леса двинулись к Путивлю. К вечеру в городе не осталось уже ни одного оккупанта: все их учреждения опустели, всё начальство, солдаты, полиция — кто на машинах, кто на лошадях, кто пешком — бежали за Сейм. Некоторые в панике переправлялись через Сейм вплавь и прибежали в Бурынь голышом. Мы нашли потом на берегу много обмундирования. Среди него мундир немецкого майора с десятком орденов.

На другой день немецкая авиация уже бомбила Путивль, хотя там была только наша разведка, заскочившая в город на трофейных велосипедах. Узнав о том, что произошло в Путивле, мы решили занять город, чтобы вывезти из него оставленные немцами склады. [66]

Боевые группы вступили в Путивль ночью 27 мая. Штаб расположился в помещении райпарткома. На окраинах города были выставлены заставы, на улицах начали курсировать партизанские патрули, пешие и конные. С утра приступили к вывозке складов, на которых оказалось много награбленного немцами по сёлам масла, яиц, табака, соли, зерна. Часть этих продуктов мы роздали голодающему населению города.

В мыслях всё время родной город был перед глазами, а когда я прошёлся по нему, каким-то чужим показался. До войны, если перед кем-нибудь из нас, путивлян, поднимался вопрос о переводе на работу в другое место, прежде всего начинались разговоры о том, что красивее Путивля нет города. Мы думали, что нас привязывает к родному городу его природа, красивое месторасположение. Этим мы особенно хвалились перед приезжавшими к нам на лето дачниками. Но вот город по виду такой же, те же прямые широкие улицы, все в зелени, те же дома, сады, так же пышно цветёт сирень в Городке, как всегда в это время, и вид отсюда на Сейм, на его пойму такой же, как обычно весной, а всё-таки как будто что-то не то.

На сквере нет памятника Ленину, один пьедестал остался. И город кажется таким же пустым, как этот пьедестал, хотя народ по улицам ходит, из окон, из калиток выглядывают люди.

Зашёл по пути в музей. Оказалось, что музей и при немцах открыт, но в залах его остались одни только чучела птиц, скелеты разные и куски минералов. Наиболее ценные исторические экспонаты, все экспонаты, относящиеся к советскому периоду истории, всё самое дорогое, связанное с нашей жизнью, с нашей работой в городе, смотрителю музея удалось скрыть от немцев, спрятать в подвале, на чердаке, в церкви за иконостасом. По существу то же самое во всём городе произошло: дома, улицы, природа — всё это на своих местах осталось, а жизнь спрятана куда-то, всё дорогое, советское, где-то бережётся людьми. Оттого и пусто показалось нам здесь.

Приходит в штаб пожилой интеллигентный человек, шепчет на ухо так, что трудно понять его. Прошу говорить громко — не может, оглядывается, боится чего-то. Партизаны освободили его из тюрьмы вместе со всеми заключёнными: он просидел у немцев в тюрьме несколько недель. Каждый день он видел в окно, как выносили из сарая лопаты, клали их на телеги, покрывали сеном и увозили со [67] двора, а потом на дворе начинали приготовлять верёвки, которыми связывали заключённых, когда вывозили из тюрьмы на расстрел. Вывозили небольшими партиями, сколько на одну машину погрузить могли. Отвезут за город ко рву и возвращаются за новой партией, и так иной раз целый день. Целый день, пока не вернётся во двор телега с лопатами, человек ждёт своей очереди, вся тюрьма ждёт. К концу дня у людей в глазах уже темно, всё расплывается и руки, как тряпки, висят. Но если сегодня очередь не дошла, то завтра ведь опять то же самое начнётся, опять с утра смотри в окно — не начинают ли выносить из сарая лопаты. Так несколько недель. И всё-таки этот человек выдержал, сберёг в себе советское зернышко.

Хотели мы собрать всех горожан, поговорить с ними, приободрить людей, как это делали в каждом селе, но не успели. Только закончили вывозку немецких складов в Спадщанский лес, отправили туда три воза с оружием и боеприпасами, как в Путивль ворвалась колонна немецких танков.

Вести бой в городе мы не намеревались. Когда танки подошли к базару, партизаны отдельными группами начали садами выходить из Путивля в разных направлениях. К вечеру все собрались в Спадщанском лесу. Вместе с нами из города ушло в лес много новых бойцов.

* * *

Лагери объединённых отрядов растянулись на большом пространстве по обоим берегам Клевени в стыке Путивльского, Конотопского, Кролевецкого, Глуховского и Шалыгинского районов. Путивльский отряд расположился в Спадщанском лесу, Конотопский — в лесу Займа, Глуховский — в лесу Довжик, Шалыгинский — в лесу Марица, Кролевецкий занимал село Литвиновичи. Каждый отряд был обращён лицом к своему району, к сёлам, из которых вышли его бойцы, где у многих из них были десятки родственников и знакомых — партизанских помощников. Благодаря этому наше влияние распространилось далеко за пределы партизанского лагеря. Уже в июне почти вся часть Сумской области, лежащая к северу от Сейма, была под контролем партизанского соединения. Немецкие гарнизоны оставались только в районных центрах, где они фактически были блокированы, занимали круговую оборону. Партизанские группы свободно передвигались по всем районам, наши агитаторы проникали в сёла, отстоявшие на десятки километров от расположения [68] отрядов. Все большаки, проходившие через северную Сумщину в сторону фронта, из Конотопа на Путивль, из Путивля на Рыльск, из Кролевца и Шостки на Глухов, Крупец, были закрыты для немецкого автотранспорта. Партизанские группы подрывников выходили из Спадщанского леса поймой Сейма на железную дорогу Конотоп — Ворожба. В июне здесь были пущены под откос один за другим три воинских эшелона. Движение на этой железнодорожной магистрали прекратилось на восемь дней.

Немцы, вернувшись в Путивль, первое время все свои усилия направляли против Спадщанского леса, в северо-западном углу которого, у речки Звань, одного из рукавов Клевени, под прикрытием Путивльского отряда располагался наш объединённый штаб. Несколько шалашей, покрытых зелёными ветками, среди молодого дуба, вяза и орешника, походная радиостанция, связывающая этот уголок леса с «Большой землей», крошечный столик, за которым в ясные дни Базима работал на лужайке под ветвистым деревом, — вот и весь наш штаб, управлявший боевой деятельностью пяти отрядов и по существу являвшийся советским центром значительной части Сумской области.

Стремясь разгромить партизанский штаб, немцы предпринимали одну операцию за другой с участием танков и артиллерии. 28 мая в лес ворвалось 8 танков, 4 броневика и пехота, прибывшая на 30 автомашинах. Двум немецким танкам и сопровождавшей их пехоте удалось дойти до того места, где стоял домик лесника, сгоревший ещё осенью. Потеряв около тридцати человек, немцы не решились итти дальше. На следующий день они опять проникли в глубь леса, но после того как два танка подорвались на минах и партизанами было убито около полусотни солдат, повернули назад.

4 июня новое наступление немцы начали артподготовкой из двух батарей 122-мм пушек, тщетно пытаясь нащупать расположение штаба. На этот раз десяток танков и сопровождавшие их автоматчики вошли в лес с севера, со стороны Старой Шарповки. Танки, наткнувшись на болото, вскоре принуждены были повернуть назад, но автоматчики продолжали углубляться в лес в направлении штаба. Танки, остановившись перед Старой Шарповкой, поддерживали их орудийным огнём. Противник стремился отрезать штаб и боевые группы путивлян от остальных отрядов, расположенных за Клевенью, однако в решительный [69] момент, очевидно, испугался, как бы эти отряды не ударили ему в тыл, и отступил к Путивлю.

После этого в Спадщанском лесу стало тихо. На берегу реки Звань у партизанского штаба появились даже рыболовы с удочками. Первым, кажется, открыл здесь рыбалку сын комиссара Радик, за ним вооружилась удочками вся компания наших боевых подростков.

К этому времени в отряде было уже много подростков, таких, как Радик Руднев, Коля Шубин.

Дружная это была компания. Мы, старые путивляне, относились к ним как к своим внукам. И они нас дедами называли. Все — земляки, из соседних сёл; один другого тянул. И в отряде все они держались вместе, своей кучкой. Они у нас служили разведчиками и связными. Замечательные хлопцы. Придумают что-нибудь такое, что потом ахнешь. Бывало, вернётся такой из разведки — сразу вижу, что фокус какой-нибудь выкинул, глаза у него так и горят.

Были у нас два Лёни, очень похожие друг на друга шестнадцатилетние комсомольцы Чечёткин и Забелин. В одном ночном бою наши трофейные пулемёты остались без патронов. Вдруг возле пулемётчиков, как из-под земли, появляется один из этих Лёней — Чечёткин, ведёт на поводу вьючную лошадь.

— Вот вам патроны!

Откуда? Оказывается, прямо от немцев. Воспользовался тёмной ночью, пробрался каким-то способом через цепи немцев в занятое ими село, увидел стоявшую у изгороди вьючную лошадь с двумя ящиками патронов, взял её за повод и преспокойно отправился с ней обратно через цепи противника к своим.

За старшего в этой компании был Радик Руднев. Вылитый папаша, только без усов и в гражданской кепочке, очень серьёзный и развитой мальчик, он пользовался большим авторитетом не только у своих юных товарищей, но и у взрослых бойцов. Любимым его занятием на отдыхе была игра в шахматы. Увлечение шахматами сблизило его с разведчиком Ваней Архиповым. Этот высокий сутулый боец, первый в отряде одевшийся в трофейное обмундирование, был таким же страстным шахматистом, как и Радик. Он вечно таскал за поясом шахматную доску. Встретится в лесу на дорожке с Радиком и сейчас же:

— Сыграем?

— Давай. [70]

Поставят доску под кустик, Радик ляжет, подопрёт голову рукой, долго размышляет, а Архипов ходит рядом, заложив руки за спину. Остановится, быстро передвинет фигуру и опять зашагает. Часами так играли, молча.

У села Новая Слобода

Затишье в Спадщанском лесу, наступившее после 4 июня, продолжалось недолго. Немецкое командование, готовясь к большому летнему наступлению 1942 года, в обход Москвы на Волгу, перебрасывало на восток все свои свободные резервы. Мы стояли на пути их, держа под ударом железнодорожную магистраль Конотоп — Курск. Это заставило противника выделить против партизан северной Сумщины несколько венгерских полков, предназначавшихся для фронта.

18 июня мадьярские части начали надвигаться на Объединённые отряды со стороны Путивля и со стороны Кролевца. 20 июня завязались ожесточённые бои. Противник силой до трёх полков с танками предпринимал одну атаку за другой одновременно против всех отрядов, стремясь их окружить и прижать к болотистым берегам Клевени. На следующий день запылали подожжённые мадьярами сёла на правом берегу реки, где защищались наши братские отряды. Путивльский отряд был зажат в северо-западном углу Спадщанского леса вместе с объединённым штабом. Оставался один выход отсюда — через речку, болотами на горящие Литвиновичи.

Решено было оторваться от противника.

В ночь на 22 июня после двухдневного тяжёлого боя путивляне переправили на другой берег по узенькому мостику, сложенному из нескольких бревен, жердей и досок, весь свой обоз и болотом, местами на руках, протащили его до Литвиновичей, откуда вместе с защитниками этого горящего села двинулись на Воргол, который тоже горел.

К утру все Объединённые отряды, оторвавшись от противника, были уже в лесу Марица. Можно было итти дальше на север, в Брянские леса, путь туда был свободен, но нам нельзя было ещё удаляться от железной дороги Конотоп — Курск, по которой опять один за другим шли в сторону фронта немецкие воинские эшелоны. Объединённые отряды направились из леса Марица на восток, к границе [71] Курской области, параллельно железнодорожной магистрали, с тем чтобы продолжать на ней подрывную работу.

23 июня, перейдя у села Берюх снова на левый берег Клевени, партизанское соединение вышло к железной дороге Хутор Михайловский — Ворожба. Братские отряды расположились здесь в лесах по обе стороны этой дороги, а Путивльский с объединённым штабом, выдвинувшись километров на десять к югу, в сторону магистрали Ворожба — Курск, занял бывший Софронтьевский монастырь у села Новая Слобода.

Таким образом партизанское соединение расположилось в углу двух железных дорог, вблизи узловой станции Ворожба, до неё от монастыря около 20 километров.

1 июля наши подрывники уже ознаменовали начало своей деятельности в районе Ворожбы одновременным взрывом двух мостов на Сейме: железнодорожного — у станции Теткино и гужевого — у села Корыж. В этот же день были уничтожены паром у села Марково и паром на дороге Конотоп — Путивль.

Только что оторвавшись от противника, мы снова навлекали его на себя, но в создавшейся обстановке это было неизбежно. Без тяжёлых оборонительных боёв нельзя было держать под ударом немецкие коммуникации в районе, наводнённом войсками оккупантов. Поэтому мы и выбрали для месторасположения своих баз бывший Софронтьевский монастырь и прилегающий к нему лес, представлявшиеся нам удобными оборонительными позициями.

Новослободский, или Монастырский, как его называли раньше, лес тянется полосой в шесть-семь километров между сёлами Новая Слобода и Линово по высокому берегу обширного торфяного болота в долине Сейма. Когда въезжаешь в лес из Новой Слободы, дорога, вьющаяся среди зелёных зарослей, круто поднимается на изрезанную оврагами гору, к бывшему монастырю, стоящему в самой высокой части леса. Здесь торфяники сгибают его с юга на восток, так что монастырь высится на горе, полуокружённой болотом. В ясные дни местность отсюда просматривается на десятки километров, на горизонте за Сеймом видна Ворожба.

У ограды монастыря растут по лугу вековые дубы в два обхвата толщиной. Дальше по дороге на Линово местность понижается, лес становится моложе и гуще, среди дуба появляются клён и вяз, а у Линова — сплошные заросли орешника и ольхи. До войны бывшие монастырские дома и огромный фруктовый сад за каменной оградой принадлежали [72] нашей детворе. Это был шумный детский городок. Он так и назывался — Городок. Когда мы пришли сюда, в Городке было пусто. Двор зарос травой. Нас встретил один лесник — Георгий Иванович Замула, ни за что не желавший расстаться со своим родным лесом. Наши разведчики уже раньше навещали его здесь по разным делам. У него всегда можно было получить полезные нам сведения и перебыть в безопасности день, другой. Он был тут полным хозяином. Немцы не решались заглядывать в монастырь, так как ходил слух, пущенный, вероятно, самим же лесником, что туда подземным ходом часто проникают партизаны, которые будто бы живут в тайных лесных пещерах. Здесь действительно есть какой-то полуразвалившийся подземный ход. Кажется, он соединял в своё время монастырь со скитом, выстроенным монахами в самой чаще леса. Есть тут и пещеры, тоже, вероятно, вырытые монахами. Нас это, конечно, мало интересовало, хотя, может быть, кто-нибудь из партизанских разведчиков и укрывался когда-нибудь от непогоды в этих старинных тайных убежищах. Больше интересовались ими ребятишки соседних сёл, которых привлекал сюда фруктовый сад. От этих ребятишек, лазивших по пещерам с деревянными кинжалами, воображая себя партизанами, Замула, не выходя из леса, узнавал всё, что происходило в районе.

Как только мы пришли к монастырю, Замула вступил В отряд, чтобы защищать свой родной лес. Он знал, что противник идёт следом за нами и что мы намерены принять здесь бой. Пришлось зачислить в отряд и кое-кого из здешних «пещерных партизан», оказавшихся сыновьями наших бойцов.

Вижу — шныряет по шалашам какой-то незнакомый мальчуган лет четырнадцати, кого-то ищет. Спрашиваю:

— Чего тебе?

— Батьку шукаю.

— А ты кто такой?

— Иван Иванович Черняк.

— Что же ты, Иван Иванович, тоже в партизаны собрался?

— Чего мне собираться? Мы с Замулой давно уже здесь в лесу базируемся.

После появления этого Ивана Ивановича всех подростков в отряде стали величать по имени и отчеству, и они сами себя так величали.

Взорвав мосты на Сейме в районе Ворожбы, наши [73] группы подрывников с боевым прикрытием ушли на главную железнодорожную магистраль, а основные силы Путивльского отряда, оставаясь на месте, отвлекали войска противника на себя. Уже 3 июля все сёла вокруг Новослободского леса были заняты немцами и мадьярами. Противник стянул сюда три полка.

Кольцо вражеского окружения оказалось таким плотным, что связные, посланные нами ночью через болото в братские отряды, вернулись назад, нигде не сумев проскочить. Немцы, заняв гарнизонами разбросанные по торфяникам посёлки рабочих, стерегли все проходы через болото. Послали ещё несколько пар связных, и только одной из них удалось топким участком болота по горло в воде и грязи пройти в темноте незаметно мимо немцев. Это было уже в ночь на 6 июля, после двухдневного боя с противником, наступавшим на Монастырский лес с трёх сторон.

Рассчитывать на то, что одному нашему отряду удастся своими силами прорвать кольцо окружения, нельзя было. Мы надеялись на помощь братских отрядов. Но противник это учёл и выставил в их сторону сильный заслон. Видны были танкетки, курсировавшие далеко на возвышенности севернее Новой Слободы и за болотом. Эти танкетки, не принимавшие участия в наступлении, тревожили нас больше всего.

6 июля с утра противник под прикрытием артиллерийского огня ворвался в лес и начал быстро продвигаться вдоль центральной дороги со стороны Линово к монастырю. Одновременно он прочёсывал опушки. Группа Карпенко, занимавшая оборону по опушке против Линово, сразу же оказалась в тылу противника. Отрезана была и отдалённая от штаба группа Деда Мороза. Окружив эти группы, засевшие в чаще мелколесья и кустарника, мадьяры по центральной дороге приблизились к шалашам штаба, стоявшим на склоне монастырской горы. Их отделяла от штабных шалашей только небольшая лесная ложбинка.

Штаб прикрывали одна боевая группа и комендантская команда — несколько десятков бойцов во главе с Базимой. Они окопались возле самых шалашей. Там был молодой дубовый лес, он весь просматривался, а деревья насквозь простреливались. За ними стояли обозы, теснившиеся всё ближе и ближе к монастырской ограде, за вековые дубы. Под этими же дубами лежали раненые. Противник пытался зажать нас на этой горе, нависшей над болотом, и уничтожить артиллерийским огнём. Из Новой Слободы и со стороны [74] рабочих посёлков немецкая артиллерия непрерывно била по монастырю. Разбитая снарядами колокольня осыпалась от сотрясения. Весь двор был завален кирпичом.

Под монастырской кручей на дороге, проходящей краем болота, завязалась рукопашная схватка. Группа партизан, занимавшая здесь оборону, пошла в контратаку, чтобы отбросить отряд мадьяр, пытавшийся обойти низом центр нашего сопротивления, ударить во фланг и прорваться к ограде монастыря. В этой рукопашной схватке геройски погиб хозяин Новослободского леса лесник Замула.

Положение уже было такое, что обоз пришлось втягивать за ограду, хотя артиллерия противника крошила там всё. Тяжело раненые переползали с места на место, ища какого-нибудь уголка, защищённого если не от снарядов, то от разлетавшихся повсюду осколков кирпича.

Раненые готовились к рукопашной — все, кто ещё в состоянии был держать в руках оружие, встали у проломов ограды. Казалось, что не остаётся ничего больше, как драться здесь до последнего человека. Нельзя было уже рассчитывать, что братские отряды успеют притти на выручку.

Целый день по всей изрезанной оврагами площади леса происходили самостоятельные, изолированные одна от другой схватки. Бойцы, расстрелявшие все патроны, вырывали оружие из рук немцев и мадьяр и продолжали драться.

С наступлением темноты к монастырю стали прорываться партизаны с отдалённых участков леса. Последним вырвался из окружения Дед Мороз со своей группой.

Весь отряд собрался на монастырской горе, люди изнемогали от усталости. Три дня они ничего не ели, не пили, не отдыхали. Они могли бы ещё продержаться, но патронов уже почти не оставалось. Это всегда было самое страшное для нас.

Что будем делать завтра, если за ночь братские отряды не помогут нам прорвать кольцо окружения? Я знал, что этот вопрос у всех на уме, но вслух его никто не задавал. В трудных случаях люди рассуждали про себя так: раз мне тяжело, значит, всем тяжело, о чём же тут разговаривать? А в те дни, когда мы дрались, окружённые в Новослободском лесу, на фронте немцы рвались к Дону и Волге. И если мы в такое время отвлекали с фронта несколько полков противника, одного сознания этого было для наших партизан вполне достаточно, чтобы не беспокоиться о своей судьбе. Когда дерёшься в таких условиях, в каких приходилось [75] драться нам, и знаешь, что на фронте происходят решающие события, особенно ясно чувствуешь, что твоя судьба — капелька в судьбе советского народа.

Вечером, когда все собрались на монастырской горе, мы услышали вдруг ружейно-пулеметную стрельбу за болотом, в тылу противника, и прежде чем мы поняли, что это пришли к нам на помощь братские отряды, оттуда же, где вспыхнула стрельба, донеслось пение. Стрельба была ясно слышна, а пение едва-едва, как будто стреляли близко, а пели где-то очень далеко. Что-то в этом пении мне сразу напомнило годы гражданской войны, Царицын, Каховку, Перекоп. Только потом уже я уловил родной мотив «Интернационала» и невольно стал подпевать: «Это есть наш последний и решительный бой». Бывает так, случается с тобой что-то, и кажется тебе, что много лет назад происходило то же самое. Вот такое чувство испытывал я тогда. Как будто бы 1919 год, и я — красноармеец, только что вступивший в партию большевиков.

То, что произошло, похоже было на сказку. В темноте с пением «Интернационала» бросившись в атаку, наш братский отряд конотопцев обратил в бегство танкетки, выставленные противником в качестве заслона по ту сторону болота. Конотопцы заняли рабочий посёлок, расположенный против монастыря. В кольце окружения Новослободского леса была пробита брешь, в нее мы и проскользнули под покровом ночи. Рассвет нас застал уже далеко от монастыря, на дороге, проходящей другой стороной болота. Из низины нам было хорошо видно, как на освещённой утренней зарёй возвышенности у Новой Слободы какая-то колонна противника развёртывалась в цепь для наступления на лес. Наша колонна, растянувшаяся по совершенно открытой дороге, тоже была как на ладони перед противником. Но взоры мадьяр были прикованы к лесу, ни один не взглянул в сторону болота. Мы прошли незамеченными.

Отсутствие боеприпасов не давало нам возможности продолжать борьбу в этом районе, наводнённом регулярными частями противника. Решено было двигаться обратно в Старую Гуту. Наши подрывники тем временем сделали своё дело на железной дороге. Пока мы отвлекали на себя противника, они пустили под откос в районе Ворожбы ещё два воинских эшелона, один из них с танками.

Мы поджидали возвращения подрывников в Казённом лесу за селом Бруски. Это километров 15 от Новой Слободы, на границе Курской области. Здесь мы узнали о [76] страшном злодействе, которое совершили немцы и мадьяры в Новой Слободе и окружающих её деревнях. Обнаружив, что партизаны исчезли, ни в монастыре, ни в лесу никого нет, они вернулись в Новую Слободу и стали уничтожать в отместку мирных жителей. Гитлеровцы, как бешеные, бегали по дворам, хатам, стреляли из автоматов направо и налево, швыряя гранаты в окна, подвалы, сараи, закалывая детей кинжалами. В течение может быть получаса было убито 700 стариков, женщин, детей. Потом на всех убитых, в том числе и на грудных младенцев, был составлен поименной список, как на расстрелянных партизан. Этот список немцы и мадьяры увезли с собой в доказательство того, что отряд Ковпака уничтожен. Так эти подлые трусы боролись с партизанами.

Разведчики сообщили, что в Новой Слободе осталось много тяжело раненых, сумевших уползти из заваленных трупами хат и прятавшихся на огородах, в ямах и оврагах. Чтобы оказать им помощь, были немедленно посланы под прикрытием группы автоматчиков наши медработники. Девушки эти знали, что не было на свете более подлых злодеев, чем гитлеровцы, но то, что они увидели в Новой Слободе, буквально перевернуло их души. Мы старались беречь девушек, не брали на очень опасные операции, но после того, как они побывали в Новой Слободе, их нельзя было удержать. Была у нас замечательная медсестра Галина Борисенко, пришедшая в Путивльский отряд ещё осенью 1941 года, когда народ только собирался в Спадщанском лесу. Эта высокая, энергичная, мужественная девушка плакала навзрыд, если её не брали в бой. Вот что такое была Новая Слобода, вот как мирные советские люди становились народными мстителями.