«Враги сожгли родную хату...»

До октября 1943 года наш полк базировался на аэродромах Российской Федерации. 19 октября мы перелетели в Харьков, на родную мне украинскую землю. Впервые за время войны приземлились на аэродроме, где еще совсем недавно находились немецкие авиачасти. На аэродроме мы увидели одни развалины. Осталось лишь полуразрушенное здание гражданского воздушного флота, которое мы использовали для КП. Личный состав разместился в поселке Основа.

В свободное от полетов время, выкроив часок, решили побывать в Харькове. Разрушенный, сожженный, израненный предстал нашим глазам город. Совсем не похожий на предвоенный — красивый, могучий, индустриальный Харьков. Из газет, радиопередач я знал о варварских разрушениях городов и сел, совершаемых гитлеровцами при отступлении. Да и с воздуха много раз приходилось видеть руины Сталинграда, Холма, Ржева. Но только с воздуха. А вот теперь хожу по улицам черного от гари Харькова, вижу все своими глазами, и страшные картины злодеяний оккупантов вызывают нестерпимую боль в сердце. Вот Сумская улица, поврежденный пулями и осколками памятник Т. Г. Шевченко, площадь Тевелева, улица Свердлова... Всюду разрушения, груды битого кирпича... Заглянул я и на Холодную Гору, к училищу червонных старшин. Оно также лежало в развалинах...

И вспомнились мирные предвоенные годы, полные забот и тревог, пребывание в стенах этого замечательного училища, в котором я овладевал основами военных знаний, так необходимых для важной профессии защитника Родины. Вспомнил, как мы, [177] курсанты училища червонных старшин имени ВУЦИК, едем поездом с Южного вокзала в Люботин. Там, в лесу, на берегу большого пруда, после напряженной учебы мы отдыхали, принимали участие в спортивных соревнованиях. И вот теперь тысячи выпускников училища принимают участие в боях с захватчиками на огромном фронте. Первым Героем Советского Союза из числа воспитанников стал Никита Гомоненко. Вместе с ним мы учились в одной роте, а затем в одной эскадрилье в Оренбургском училище штурманов.

В августе 1941 года экипаж младшего лейтенанта И. Вдовенко, в котором штурманом был Гомоненко, повторил подвиг Гастелло. Он разрушил переправу немцев на Днепре. Много войск и техники врага пошло ко дну. Сообщение между берегами было нарушено. Гитлеровцы, высадившись на левый берег, были уничтожены.

Уже после войны мне довелось побывать в Днепропетровске, посетить на берегу Днепра то место, где была уничтожена переправа. Там сейчас стоит памятник. На нем начертано: «Умирая, они боролись! Героям Советского Союза летчику И. Вдовенко, штурману И. Гомоненко, орденоносцам В. Карпову, М. Пулатову. 28 августа 1941 года они направили свой горящий самолет на вражескую переправу в районе Кайдак и взорвали ее. Слава и вечная память комсомольскому экипажу!»

* * *

...Нам дали два дня на устройство, и возобновилась напряженная боевая работа. Мы выполняли задания в интересах Украинских фронтов, бомбили военные объекты немцев в Знаменке, Кировограде, Херсоне, помогали войскам освобождать Днепропетровскую и Кировоградскую области. [178]

В налете на Железнодорожный узел Апостолово принимал участие и Ефим Парахин. После памятного полета на По-2 в разведку, когда Парахина атаковали два «мессершмитта», командир полка разрешил Ефиму сесть за штурвал бомбардировщика. Парахин выполнил уже несколько боевых вылетов. Но вот ему поручили важное задание — сфотографировать результаты удара нашей дивизии.

Стояла темная осенняя ночь. Один за другим выруливают и взлетают тяжелые бомбардировщики. Последним поднялся в небо Ефим Парахин. В его экипаже — штурман Андрей Павлишин, штурман-инструктор Федор Василенко и стрелок-радист Агубекин Габачиев. Лейтенант Павлишин, заменивший погибшего под Сталинградом Якова Соломонова, еще молодой штурман. Но у него есть хорошие знания, смелость, большое желание участвовать в боевой работе. Главное теперь — больше летать, накапливать опыт. Сегодня штурман звена Василенко проверит Андрея в деле, чтобы дать ему «добро» для самостоятельных боевых вылетов.

Ровно гудят моторы. Железные, шоссейные дороги, населенные пункты еле угадываются там, далеко внизу. Днепр прошли на высоте 4000 метров. Вскоре показалось Апостолово. Там уже началась работа наших экипажей. Небо и землю осветили специальные бомбы. Навстречу фугаскам и зажигалкам летели разноцветные трассы зенитных снарядов. По небу рыскали лучи прожекторов. Парахин со своими друзьями приближались к цели, наблюдали картину удара. Со стороны она казалась красивой. Со стороны, но не с борта самолета-фотографа, которому предстояло через несколько секунд войти в зону огня, взять боевой курс. Положение экипажа-фотографа осложнялось тем, что [179] он должен какое-то время идти одним курсом, не меняя ни направления, ни высоты, ни скорости. Только при соблюдении этих условий можно выполнить приказ — сфотографировать результаты удара. Малейшая неточность в расчетах и действиях экипажа — и снимок не получится, труд многих людей, рискованный полет пойдут впустую. А для врага самолет-фотограф — лучшая мишень. Да, не позавидуешь экипажу-фотографу: весь зенитный огонь — его, и летящие сверху бомбы — тоже его...

В первом заходе штурман Павлишин метко сбросил бомбу наружной подвески — пятисотку. Ему повезло. На земле появился взрыв большой силы, видимо, бомба Андрея прямым попаданием взорвала боеприпасы. На втором заходе штурман сбросил стокилограммовые бомбы. Немцы усилили огонь из орудий всех калибров. Рядом с самолетом рвались снаряды, чувствовался запах сгоревшей взрывчатки. И вдруг — удар. Правый мотор затих, бензин стал вытекать из баков. Что делать? На одном моторе выполнить еще один заход почти невозможно. Лететь на свой аэродром? А как же с фотографированием? И экипаж Парахина продолжает выполнять задание. Проявляя мастерство и выдержку, он делает третий заход на одном работающем моторе. Штурман, не обращая внимания на клокочущий вокруг самолета огонь, делает необходимые расчеты, готовит фотоаппаратуру, выполняет прицеливание и фотографирует результаты удара. Задание выполнено! Но впереди не менее сложная задача. Надо на одном моторе, в условиях темной ночи, долететь до аэродрома.

Осенняя ночь тянется долго. Хватит ли горючего? Выдержит ли работающий с перегрузкой мотор? Садиться вне аэродрома, в поле, в такую ночь — [180] дело не простое и опасное. И с этой необычайно трудной задачей экипаж Парахина справился.

Все самолеты были уже дома, когда Парахин «дотянул» до Основы и мастерски посадил израненную машину. Чтобы сесть на поврежденном самолете, в темноте, с одним работающим мотором, нужны были и выдержка, и самообладание, и расчет, и мужество — все то, из чего складывается подвиг, тот самый подвиг, который мои товарищи совершали почти каждую ночь, почти в каждом полете...

Днем начальник разведки полка майор Д. К. Перемот, не скрывая радости, показал нам результаты работы экипажа Парахина. На проявленной фотопленке — четкое изображение железнодорожного узла Апостолово. Пожары, разрушенные пути, разбитые вагоны, паровозы — вот итоги ночного удара нашего полка.

Дмитрия Константиновича Перемота штабная работа захватывала, увлекала. Во всем он был аккуратен, энергичен. Разработанные им документы отличались четкостью изложения. Заведенный им фотоальбом был хорошей иллюстрацией боевых успехов полка. Майор не забывал и своей любимой профессии: он частенько летал на боевые задания в качестве штурмана экипажа.

25 октября 1943 года Красная Армия освободила Днепропетровск, возвратила его в семью советских городов. Приказом Верховного Главнокомандующего за отличные боевые действия при освобождении этого города — центра металлургии, «города чугуна и стали», как его называли до войны, нашей дивизии присвоено почетное наименование Днепропетровская. Радостно встретили эту весть воздушные бойцы гвардейского соединения. [181]

В один из вечеров у нас состоялся концерт художественной самодеятельности. Как всегда, в центре внимания были наши полковые артисты — Николай Кутах, Михаил Яселин, Владимир Черноок, Виктор Семенов, Иван Дормостук. В программе — танцы, художественное чтение и, конечно же, песни. Боевая подруга Владимира Борисова — Антонина, работавшая в батальоне аэродромного обслуживания, — неизменная участница всех концертов художественной самодеятельности. Она хорошо, задушевно исполняла лирические песни, песни о войне. Авиаторы полка слушали их с огромным удовольствием.

Хор второй эскадрильи исполнил песню о Днепре:

Запевает Коля Кутах. Он родился и вырос в Каневе, на берегу Славутича. И песня эта словно рассказывала о нем:

Заканчивали песню все воины, находившиеся в помещении. Это была клятва бить врага еще сильнее, еще беспощаднее.

На второй день, после концерта, состоялся очередной боевой вылет.

— Сегодня ночью, перед рассветом, нам приказано уничтожить вражеские эшелоны с живой силой и техникой, а также боеприпасами на станции Знаменка. Надеюсь, вы хорошо подготовились, летаете в районе Кировограда не первый раз, — обратился к нам командир полка Николай Михайлович [182] Кичин. — Вам уже известно, что немцы сильно защищают станцию и город. Разведка обнаружила появление новых зенитных батарей, в воздухе патрулируют истребители. Линия фронта проходит по Днепру. Готовность к вылету — в 24.00. Есть вопросы?

— Какая ожидается погода? — спросил Герой Советского Союза Степан Харченко.

— Синоптики обещают безоблачную погоду. Сейчас над большим районом — антициклон. Все же для уточнения метеообстановки мы выслали разведчика погоды. О его донесениях вы будете информированы. Если нет больше вопросов, желаю успехов! По коням! — скомандовал подполковник.

Эта команда, неизвестно кем и когда позаимствованная у кавалеристов, прижилась и у нас. Дружной веселой гурьбой, захватив свои летные сумки, спешим к машине, чтобы ехать к самолетам. Совсем не похоже, что люди идут в бой: раздается смех, слышны шутки. Толя Дрюк запевает свою любимую «Фотография моя...»

В расчетное время мы поднялись в воздух, взяли курс на цель. Темнота окутала самолеты. Впереди на расстоянии метров двести — самолет Борисова. Его мы видим по огневым выхлопам из патрубков моторов. С Владимиром летят штурман Василий Сенько и стрелок-радист Иван Дормостук. Мы — друзья на земле, живем в одной комнате, друзья и в воздухе. На боевое задание всегда стараемся лететь рядом.

Особо хочется сказать о штурмане Василии Сенько. Прибыл он в наш полк во время Сталинградской битвы. Летая до этого на маленьких По-2, он успешно выполнил около двухсот боевых вылетов. [183] Это его бомбы разрушили важный мост через водный рубеж в районе южнее Ленинграда. По-2 был еще в воздухе, когда в полк пришла благодарность наземного командования. Сенько совершал посадки на партизанских аэродромах, доставляя туда оружие. Сбрасывал боеприпасы частям, находившимся в окружении. И в нашем полку Василий очень скоро стал одним из лучших штурманов. В полете он уверенно ориентировался в самой сложной обстановке, метко поражал цели. Исключительно трудолюбивый, аккуратный, смекалистый, способный выполнить любое, самое сложное боевое задание — таким был Василий Сенько, бывший учитель с Черниговщины.

Некоторое время Сенько летал с Дмитрием Барашевым, а затем — с Владимиром Борисовым. Вместе со своими друзьями по экипажу Сенько выполнял различные задания: разведку погоды, освещение объектов бомбардирования, фотографирование результатов удара. Особенно удачно он отыскивал цели. Он — единственный в ВВС страны штурман, ставший дважды Героем Советского Союза.

Стрелок-радист Ваня Дормостук, высокий энергичный юноша, замечательный специалист своего дела, смелый и храбрый в бою, был верным и неразлучным другом Коли Кутаха, другом нашего экипажа. Его уважали все авиаторы полка.

Но вернусь к нашему вылету на цель. Впереди все заметнее становились мелькающие огоньки. Это линия фронта. Нет, никому, наверное, не пролететь над этой линией спокойно. Всегда учащенно бьется сердце, а внутренний голос говорит: «Вот она!»

Под самолетом — советская земля, но там, внизу, враг — лютый и ненавистный. Внимательно [184] смотрю вниз: нужно точно выйти на цель, метко поразить ее. Вот промелькнули характерный изгиб речушки — притоки Днепра, затем шоссейной дороги, идущей к Знаменке. Скоро цель. Готовлю прицел и бомбовооружение к работе.

— Где самолет Борисова? — спрашиваю командира.

— Все в норме, — отвечает спокойным голосом Василий Алин. — Вижу его, не отстаю. Скоро цель?

— Через семь минут будем работать.

— Приготовить оружие к бою, возможно нападение истребителей, — приказывает командир стрелку-радисту.

— Есть. К бою готов. Встречу «мессера» как положено, — отвечает Николай Кутах.

Впереди вспыхивают яркие полосы прожекторов. Снизу разноцветным веером поднимаются трассы снарядов и пуль. Они вспыхивают и гаснут рядом с нашим самолетом.

Как удивительно меняется состояние человека по мере приближения к цели! Сознание опасности быстро увеличивается, волнение возрастает. Но как только самолет окажется в зоне огня, на боевом курсе, — появляются новые заботы, повышается ответственность за выполнение главной задачи полета — нанесение бомбового удара. Ты успокаиваешься, кажется, забываешь об опасности. Давно [185] стал замечать, что ожидание опасности сильнее действует на человека, чем сама опасность...

Где-то совсем рядом железнодорожный узел. Смотрю только вниз. Вот она, цель! На путях несколько эшелонов. Впереди одного из них дымит паровоз. Собирается уйти? Прицеливаюсь. Алин точно выполняет мои команды. В это мгновение вижу всплеск пламени. Это метко сбросил бомбы штурман Сенько. Нажал кнопку и я. Освобожденный от бомб самолет чуть вздрагивает и резко отворачивает в сторону.

Летчик начал маневрировать, чтобы уйти от зенитного огня. Секунды, пока летят бомбы, кажутся вечностью. И вот, наконец, вижу прямое попадание в эшелон. На станции много взрывов, море огня. А бомбы все летят и летят на эшелоны врага. Их сбрасывают штурманы других самолетов полка. Огонь охватывает новые районы узла. Задание выполнено успешно. Трудно понять, почему немцы допустили такое скопление эшелонов. И вот расплата. Побольше бы таких ошибок допускал враг!

К нам подкрался мощный луч прожектора, он коснулся плоскости, ударил по фюзеляжу, больно резанул по глазам.

— Вася, закрывайся колпаком, я буду указывать, куда лететь, — говорю командиру.

— Добро! — отвечает Алин и умелым нырком ускользает от прожектора.

— Нам все же легче удалось оторваться от луча, — говорит радист, — а смотрите, сколько огня направили зенитчики на Борисова.

Десятки прожекторов шарили по небу. Вот они скрестились, и в этом скрещении мы увидели самолет Борисова. Сноп огненных трасс окутал машину [186] друга, обрушился смертоносным дождем. «Держись, Володя, вырывайся из огня!»

И он вырвался из цепких объятий прожекторов. Но снаряд, взорвавшийся вблизи, пробил бензобак. Осколки другого снаряда повредили мотор, и, чтобы избежать пожара, Борисов выключил его и продолжал лететь на одном моторе.

После ярких вспышек глаза не сразу привыкают к темноте. Но она всегда радостна, так как означает, что опасность осталась позади. Мы с Кутахом внимательно наблюдаем за воздухом. Впереди, постепенно снижаясь, летит самолет Борисова. Мы прикрываем его. Хватит ли у Борисова горючего, выдержит ли мотор?

— Справа впереди истребитель противника, открываю огонь, — доложил наш стрелок-радист.

Мы увидели две трассы: истребитель вел огонь по машине Борисова, Кутах стрелял по истребителю. Фашистский хищник неуклюже свалился на крыло и, оставляя дымный след, стремительно пошел вниз. Мы перенесли взгляд вперед. Самолет Борисова, снижаясь, горел...

Светало. Впереди заблестел Днепр. Там, за Славутичем, наши войска. А под нами — враг. Он насторожился, видит, как низко летят советские самолеты, один из них горит. Успеет ли Борисов «перетянуть» линию фронта? Хватит ли у него запаса высоты?

От самолета отделилась черная точка, за ней — другая, третья. Распустились белые купола парашютов. Не дотянул... Но Днепр близко, вот он, совсем рядом! Ветер, к счастью, относит наших друзей за линию фронта. Вот они уже над серединой Днепра. Мы делаем круг за кругом, следим за товарищами. Кутах около пулеметов, я тоже — у своего ШКАСа: возможно, появятся вражеские [187] истребители. С правого берега пулеметчики ведут огонь в направлении наших парашютистов. Но два авиатора уже приземлились возле своего берега, а третий немного не дотянул и попал в воду. Он освобождается от парашюта, к нему спешат наши пехотинцы.

А пылающий самолет Борисова взорвался на правом берегу, в районе вражеских позиций. «Умирая», бомбардировщик нанес свой последний удар по гитлеровцам...

Убедившись, что наши боевые друзья в безопасности, мы сделали прощальный круг, помахали им крыльями и взяли курс на свой аэродром. Летели навстречу солнцу, выходящему из-за горизонта, и думали о своих друзьях. Как они там? В сложной ситуации побывали друзья, трудные, тревожные минуты пережили они.

* * *

Все чаще появлялось у меня неодолимое желание обратиться к командиру с просьбой о предоставлении краткосрочного отпуска. Не для отдыха, конечно. Во время войны о таких вещах речь не шла. Но уж очень хотелось поехать в Запорожскую область, узнать о судьбе отца, сестер, родственников.

Пользуясь временным затишьем на фронтах, когда напряжение боевой работы несколько спало, после долгих колебаний я все же обратился к командиру полка с просьбой об отпуске. Николай Михайлович Кичин с пониманием выслушал меня и сказал, что он не возражает, но этот вопрос надо согласовать с командиром дивизии. «Батя» разрешил мне поехать в родные края.

Железная дорога Харьков — Мелитополь еще не была восстановлена, и довелось ехать через Донбасс, [188] делая при этом значительный «крюк». Через двое суток я миновал центр шахтерского края и приближался к Большому Токмаку — городу моего детства. С нетерпением ожидаю остановки. Выхожу из вагона воинского поезда и не узнаю станции. Она полностью разрушена. Не видно ни одного уцелевшего здания...

Иду к центру города. Там до войны жила старшая сестра Екатерина. Вот и улица Советская, но и она неузнаваема. Дом сестры разрушен, как и все другие. Кучей громоздятся повалившиеся стены, битая черепица. Стою во дворе и не знаю, что делать. Словно из-под земли появляется сестра, спешит навстречу. В глазах слезы радости и непоправимого горя. Обнимаемся. Долго молчим. Прибежали племянники Павлик и Надюшка, прижимаются к реглану. Сразу узнали меня, хотя не виделись мы много лет. Дети заметно подросли.

— А где же старшая, Галина? Где твой муж Николай? — с нетерпением спрашиваю.

Немного успокоившись, сестра начала рассказывать:

— Нет у нас больше с тобой дорогого отца. Расстреляли немцы. Выдал его кулак Андрей Пересада, вернувшийся из ссылки. Нет и Галины, вывезли ее немцы на каторгу в Германию еще в 1941 году. А Николай сейчас в Красной Армии. Воюет на передовой. Участвовал в боях на реке Молочной. Туда многие токмачане ушли по призыву, а больше — добровольно. Вот и Павлушка просится на фронт, но я не пускаю — нет еще и семнадцати. Грозится убежать...

Подтвердились мои наихудшие опасения. Погиб отец от рук оккупантов и их прислужников. Я едва понимал, о чем продолжала рассказывать сестра. [189]

— А дом наш немцы разрушили уже после освобождения Большого Токмака. Налетело много самолетов, и начали они, словно варвары, бомбить беззащитный город. После налета мы насчитали свыше десяти воронок от бомб только в нашем маленьком дворе. Хорошо, что в это время нас не было дома — спрятались в подвале школы. Теперь живем в землянке. И не мы одни... А ты, братик, уже капитан! — сказала сестра, с гордостью рассматривая боевые награды у меня на груди. — Мы очень волновались и переживали за тебя. А когда после освобождения на аэродроме сели наши истребители, мы бегали смотреть на них, надеялись что-нибудь узнать о тебе. Недавно они перелетели на другой аэродром. Зато вот ты перед нами — целый и невредимый.

На следующий день председатель горсовета предоставил мне свой единственный транспорт — двуколку, запряженную парой гнедых коней. Уже начался декабрь, но стояла еще теплая для этой поры погода. Ежедневно шли дожди, и земля превратилась в настоящее месиво, которое делает дороги Юга Украины непроезжими. Я отправился в Юхимовку. Мы ехали степью, почти совсем не вспаханной, не засеянной, укрытой перекати-поле. Разговорились с кучером. Он местный немец Иоганн Эзепреен.

— Но чаще зовут меня Егором, — говорил возница. — Я тут родился, вырос, учился и работал. У нас с женой трое детей. Они учились в нашей советской школе. Вся моя семья добросовестно трудилась на Большетокмакском заводе «Красный прогресс».

— Как же отнеслись к вам оккупационные власти? Они же знали, что вы немец?

— Конечно, знали. Требовали активного сотрудничества [190] с ними. Когда же я отказался, исключили из списков фольксдойч, лишили всех привилегий, перестали выдавать продовольственный паек. На этом и ограничилось. Но могло быть и хуже.

Из-за бугра показалась Юхимовка, построенная на моих глазах в годы незабываемого детства. Здесь я рос, ходил в школу, занимался спортом, работал вместе со взрослыми, выращивал на щедром черноземе пшеницу, кукурузу, подсолнечник. Здесь встретился с первой любовью и познал первую тяжелую утрату — умерла моя добрая, сильная, хорошая мама, родившая и воспитавшая десять детей. Как бы радовалась она сегодня, встретив своего самого младшего сына — авиатора, капитана!..

Село лежит в руинах. Отцовского дома нет. Рядом с развалинами — стволы обгоревшей акации, порубленные кусты сирени. Многие хаты без крыш. Вместо них тоскливо смотрят в небо закопченные дымари...

Оглядел я пустующий двор, прошел мимо варварски срубленных фашистами деревьев сада, к речушке. На ее берегу когда-то был стадион, построенный комсомольцами в дни субботников. На этом стадионе мы играли в футбол, занимались легкой атлетикой, сдавали нормы на значок ГТО. В зимние дни катались на коньках по тонкому льду реки, спускались на санках с ее крутого, высокого берега, примыкающего к нашему саду...

Ничего этого теперь нет: стадион превратился в пустырь, сад безжалостно вырубили немцы, пересохла река Курушан.

С тяжелым сердцем вернулся я к разрушенному дому и долго стоял возле него. И когда, несколько позже, я прочел стихотворение Михаила Исаковского [191] «Враги сожгли родную хату...», мне показалось, что речь в нем идет именно о доме моего отца:

Эти слова, взывавшие к священной мести, запомнились мне на всю жизнь...

Встретили меня сестры Евдокия, Агафия и жена брата Феодосия — Александра. Они рассказали о большом горе, которое принесли в Юхимовку фашисты.

...Закончив уборку урожая 1941 года, наш отец наконец-то собрался в дорогу. Надо было спешить, враг приближался к Мелитополю. Уже была слышна артиллерийская канонада. В ночное время западный небосклон краснел от пожаров. Вместе с колхозным активом отец выезжал на восток. Говорил дочкам: «Доберемся в Донецкую область, а потом поеду к сыну в Бузулук». На подводах ехали женщины и дети. Увозили колхозное имущество, угоняли скот. С отцом поехала и моя сестра Шура, жена секретаря Полтавского горкома комсомола Михаила Шульги. С нею два маленьких сына, им всего по два-три года. За несколько дней добрались до станции Волноваха, в Донбассе. Казалось, что опасность осталась позади, но неожиданно для всех впереди появились гитлеровские войска, рвавшиеся к побережью Азовского моря. Оккупанты повернули колхозный обоз и под конвоем направили в Юхимовку.

Больше месяца нашего отца никто не трогал. Но после Октябрьских праздников, тайком отмеченных колхозниками, в селе появился бывший кулак Андрей Пересада. Немцы сразу же назначили его старостой. [192] Чтобы выслужиться перед захватчиками, ои выдал им нашего отца и других активистов. Гестаповцы увезли всех в Мелитополь и там расстреляли...

Большое горе обрушилось на советских людей. Не обошло оно и моих родных. У сестры Евдокии из трех детей осталась только старшенькая, Люба. Сын Григорий погиб в тяжелых боях под Керчью. Дочку Катю, подростка, отправили на каторгу в Германию. Жена Феодосия — Александра потеряла связь с мужем, ушедшим на фронт в начале войны. Что с ним, где он — неизвестно. На руках у невестки остались три сына-малыша.

Горе в каждой советской семье — горе у всего народа. Но наш народ — герой. Превозмогая боль утрат, он умножал свои силы в тылу и на фронте. Мужчины Большого Токмака и Юхимовки пошли на фронт. Вместе с ними ушел и муж сестры Агафий Тимофей Усс. Ушел, чтобы дойти до Берлина и оставить свой автограф на стенах рейхстага. Ушел добровольно на фронт и племянник Павлик Кущенко. А те, кто остался дома, — старики, женщины, дети, — брались за тяжелый, но радостный труд, восстанавливали завод в Большом Токмаке, колхоз в Юхимовке, всеми силами помогали фронту.

Через несколько дней я возвращался в Харьков. Неожиданно похолодало. Ехал в кабине автомашины, стоявшей на платформе воинского эшелона. В полк вернулся своевременно. Еще долго я находился под впечатлением увиденного и услышанного в родном краю, пережившем страшные дни оккупации, радовавшемуся своему освобождению. Обо всем этом рассказал своим друзьям, ответил на их многочисленные вопросы. [193]

Заканчивался 1943 год. В полку подводились итоги боевой работы. Этот год стал годом замечательных побед нашего оружия. Более тысячи километров прошли с боями наши войска, освободив две трети родной земли. В этих успехах и труд авиаторов. Но были у нас и потери. Яков Соломонов, Павел Власов, Трофим Тихий, Иван Душкин, Дмитрий Барашев, Василий Травин, Сергей Пашинкин, Куба Гершер — они храбро сражались с врагом и остались на поле боя. Мы помним их имена сегодня и будем помнить всегда. Будем рассказывать о них детям и внукам, ведь они отдали свои жизни во имя того, чтобы счастливо жили другие — мы и те, кто будет после нас...