Тяжелые утраты

Бои все еще гремели на Курской дуге, советские войска продолжали стремительное наступление на Орел и Белгород. В эти дни полки нашей дивизии вместе с другими соединениями авиации дальнего действия получили новое боевое задание.

Утром 28 июля мы готовились к массированному удару по станции Мга под Ленинградом. Налет был несколько необычным. Вылетели с Липецкого аэродрома еще днем. В бензобаках — полный запас горючего, в бомболюках — по 1000 килограммов бомб, а в кабине радиста вместе с Колей Кутахом и стрелком Мишей Яселиным находился еще и техник-лейтенант Павел Чумак. Это его первый боевой вылет. Первое знакомство с целью, с огнем зенитной артиллерии (ЗА). Техники, летящие на задания, обязаны сразу же после посадки на новом аэродроме приступить к подготовке машин к очередному боевому вылету, чтобы ускорить боевые действия с оперативного аэродрома. Штабные работники и часть инженерно-технического персонала перелетят к новому месту на самолетах Ли-2.

В сумерках вышли на цель, отбомбились и взяли курс на аэродром Мигалово, чтобы с него продолжать [160] боевые действия по объектам врага в районе Ленинграда.

Пятого августа радио сообщило радостную весть. После упорных боев освобождены Орел и Белгород. В честь этой исключительно важной победы столица нашей Родины Москва торжественно салютовала воинам-освободителям. Это был первый салют за годы войны. Потом они еще много раз, отмечая наши победы, радовали советских людей.

В один из августовских дней к нам приехал знаменитый хор имени Пятницкого. Стояло тихое летнее утро. По небу плыли легкие облака. Березовая роща на берегу Волги превратилась в концертный зал. Рядом — стога сена, от которых доносился приятный аромат разных трав. Артисты хора, одетые в нарядные цветные костюмы, исполняли русские народные песни, песни о воинах-героях. Мы тепло благодарили работников искусства за высокое мастерство, за предоставленные нам удовольствие и радость. В такие минуты, кажется, забываешь о войне, о предстоящем сегодня боевом вылете...

Прорыв блокады Ленинграда в январе 1943 года обеспечил связь города со страной. Наладилась помощь продовольствием, топливом, электроэнергией. Но Ленинград продолжал стоять на линии огня. Гитлеровцы все еще варварски обстреливали город. В это время полки АДД пришли на помощь ленинградцам.

В ночь на 11 августа мы получили приказ нанести очередной бомбовый удар по укреплениям, технике и живой силе врага в районе железнодорожной станции Мга. Выруливаем на старт. Самолет на исчерченной резиновыми штрихами взлетно-посадочной полосе. В конце ее тонет в сумерках лес. Алин дает полный газ, машина начинает разбег, отрывается от земли и, набирая скорость, [161] поднимается вверх. Летим курсом на северо-запад. Вдоль маршрута тянется линия фронта. А над ней — другой фронт, метеорологический, протянувшийся на сотни километров. Мощные черные облака, вспышки молний. Грозовой вал движется на восток.

Вдали показалось Ладожское озеро. Светлеет северная часть неба. На фоне вечерней зари темными точками вырисовываются наши самолеты. Такое не часто увидишь: на севере светло, словно вот-вот настанет день, а на юге — темная-темная ночь.

Выходим на берег озера и поворачиваем на Мгу. Нам помогает наземный прожектор. Его лучи от берега направлены на Мгу, указывая правильный курс.

Над целью вспыхнули осветительные бомбы. И тут же по небу заметались лучи вражеских прожекторов, открыли огонь зенитки. Нажимаю на кнопку, и тысячекилограммовая бомба вместе с бомбами моих товарищей рушит вражеские укрепления, уничтожает захватчиков. Вот над объектом взметнулся огромный столб огня. Видимо, одна из бомб угодила в склад боеприпасов.

— Как думаешь, Леша, гостинец весом в одну тонну пробьет перекрытие немецкого блиндажа? — спрашивает командир.

— Конечно, пробьет! Шутка ли: тысяча килограммов. Главное, чтобы попала куда надо.

— А куда ей деваться? Товарищи хорошо осветили цель. Да и наземные прожекторы наведения здорово помогают, — замечает Василий.

Глубоко зарылись в землю гитлеровцы под самым Ленинградом. Мощные железобетонные укрепления не смогли разрушить ни артиллерийские снаряды, ни бомбы малых калибров. И вот теперь [162] мы применяем тонные бомбы, впервые в этой войне.

Мощные облака преградили нам путь к аэродрому. Все чаще сверкает молния, усиливается дождь. Самолет бросает то вниз, то вверх. Пробуем снизиться под облака, но они все ниже прижимают нас к земле, мы попадаем в ливень. Вода, словно из ведра, течет по стеклам кабины, ничего не видно. Полет действительно слепой. Решаем обходить грозу. Отклоняясь все время влево, мы достигли района Рыбинска и уже оттуда возвращались домой, израсходовав почти все горючее.

Трудной оказалась эта ночь. Она запомнилась многим из нас на долгие годы. Из вылета не вернулись домой два наших экипажа. Что с ними? Где они?..

Почти год летали вместе летчик Илья Мусатов, штурман Артем Торопов, стрелок-радист Малик Чариев. Они стали настоящими мастерами бомбовых ударов. Мусатов — отличный летчик, отважный волевой командир. Торопов хорошо владел всеми средствами ориентировки, всегда точно поражал цель. Артем — из тех людей, которые при первой же встрече внушают доверие, становятся близкими. Чариев — классный радист, уже сбил несколько истребителей врага, неоднократно был ранен, признавался негодным к летному делу, но продолжал летать.

На подходе к Ладожскому озеру Чариев заметил истребитель Ме-110, который тут же открыл огонь. Трасса пуль прошла через кабину радиста, ранила Малика в плечо. При повторной атаке были ранены летчик и штурман, поврежден самолет. Превозмогая боль, Чариев первой же очередью послал к земле истребитель. Когда Торопов сбросил бомбу, самолет обстреляли зенитки. Яркая вспышка ослепила [163] экипаж. Самолет осветили прожекторы. Вскоре повторилась атака. Один из снарядов попал в крыло, осколки другого повредили фюзеляж. Машина загорелась. Скольжением до высоты 1000 метров летчику удалось сбить пламя. Но многие приборы, компас штурмана были разбиты, не стало связи. Мусатов, раненный в руку и плечо, из последних сил вел корабль. Торопов движениями рук показывал направление на запасной аэродром, давал сигналы бедствия красными ракетами. Наконец, появился аэродром Пороги, на нем еле виднелось «Т», обозначенное кострами. Штурман израсходовал все ракеты, а посадочный прожектор все не включали (он оказался неисправным), Мусатов приземлился в полной темноте. В конце пробега самолет встал на нос. Захлестали из поврежденных баков горючее и масло. К счастью, машина не загорелась. Работники БАО помогли экипажу выбраться из самолета. Первую помощь раненым оказали в лазарете.

Днем прилетел замполит полка майор А. Я. Яремчук и отвез экипаж в Калинин. В госпитале авиаторам сделали операции, стали лечить, но больные оказались «неблагодарными» — через неделю мы улетали в Липецк, и, чтобы не отстать от товарищей, экипаж сбежал из госпиталя...

Большой выдержкой, мужеством, мастерством и скромностью отличался лейтенант Душкин. В полете, в любой ситуации, он всегда оставался спокойным. Вместе со штурманом Михаилом Сухаревым и радистом Петром Колесниченко он успешно выполнял боевые задания. В этом полете, кроме основных членов экипажа, в самолете находился и техник А. В. Розживин. Он испытывал специальное оборудование. Уже трижды приходилось Душкину оставлять подбитый зенитным огнем или разрушенный [164] стихией самолет, пробиваться через фронт на свою землю. Возвращаясь в полк, Иван отказывался от отдыха, снова рвался в бой. Ни в какую судьбу он не верил. «Судьба — это пустое слово, — любил говорить он. — Человек свою судьбу делает сам». И вот четвертый случай.

...Самолет на боевом курсе. Сотни зенитных снарядов кромсали небо, рвались вокруг. Штурман Сухарев сбросил бомбу, тысячекилограммовую. И вдруг рядом, ослепительно сверкнув, с глухим треском разорвался снаряд, затем второй, третий. Одним из них повредило мотор, он стал давать перебои. Со снижением полетел Душкин от цели. Уже пройдена значительная часть пути, но впереди появилась новая опасность — гроза.

В боевых вылетах нас подстерегало много разных опасностей. Могли сбить зенитки или истребители. Случались и столкновения в воздухе, отказы моторов... И вот — гроза. Яркая молния ослепила глаза. Потом самолет вошел в облака, его окутала непроглядная мгла.

Перестал работать правый двигатель бомбардировщика. Душкину пришлось снижаться, чтобы «проскочить» под облаками. Но стихия распорядилась по-своему. На высоте 600 метров огромные воздушные вихревые потоки свалили самолет на плоскость. Словно щепку в бушующем потоке воды, его бросало из стороны в сторону, прижимало все ниже и ниже, и наконец вертикальный поток большой силы швыряет бомбардировщик на землю. Катастрофа!.. Погибли И. Е. Душкин, М. Н. Сухарев, А. В. Розживин. И только каким-то чудом среди обломков остался живым стрелок-радист Ф. П. Колесниченко. Случилось это в районе аэродрома Пороги. Там и похоронили храбрых воинов. Иван Душкин и его друзья по экипажу прошли [165] через трудные испытания воины. Они сделали все, что могли, сражаясь с врагом...

Да, не все возвращались на свой аэродром. Война продолжалась. Она вырывала из наших рядов все новых и новых боевых товарищей. Погибали молодые жизнерадостные парни, так мало еще познавшие радости жизни. Потери в бою неизбежны. Мы понимали это всегда. Эти потери друзей еще больше усиливали нашу ненависть к врагу, звали к мести. Мощнее становились наши удары.

14 августа мы вернулись на аэродром Липецк. В это время войска Степного и Юго-Западного фронтов вели упорные бои на подступах к Харькову. Враг создал вокруг города мощные укрепления. Два ряда дотов, насыщенных большим количеством огневых средств, преграждали путь наступающим. Бои разгорелись на фронте протяженностью в 200 километров. Действия наземных войск с воздуха поддерживали авиация фронтов и самолеты АДД. Наш полк способствовал наступлению Степного фронта. Целями для бомбовых ударов были скопление войск и техники немцев в населенных пунктах Люботин, Богодухов, Ахтырка, Валки, Рогань, Дергачи и места сосредоточения гитлеровских резервов в Полтаве, Конотопе, Ворожбе, Ромнах, Краснограде, Ромодане, Гомеле.

Летали мы каждую ночь. Преодолевая усталость, наносили сокрушительные удары по врагу. Мы радовались, что наши войска наступают, освобождают родную землю.

Нас вдохновляло обращение ЦК КП(б)У, Президиума Верховного Совета и Совета Министров Украины, зачитанное секретарем партбюро полка А. М. Юкельзоном: «Выходи на решающий бой, народ Украины! В борьбе мы не одни. Плечом к плечу с нами идут русские, белорусы, грузины, армяне [166] — сыны всех народов Советского Союза... Вперед, в наступление на врага!»

Среди летчиков царило приподнятое настроение. Слышны шутки, смех.

— Ну, Иван, начинаем гнать немцев с Украины по-настоящему. Скоро, очень скоро и твоя Полтавщина будет свободной, — говорит Владимир Борисов Ивану Доценко, высокому, стройному летчику, никогда не унывающему весельчаку родом из Диканьки.

— Полтавщина и моя родина, — вмешался в разговор Федор Василенко. — Так что радоваться будем вместе с Иваном Доценко.

— Принимайте в компанию и меня, я тоже полтавчанин, — слышим бас начальника связи нашей 2-й эскадрильи Василия Гречки.

— А вернее будет сказать, что радоваться будем мы все. Ведь Полтавщина — частица родной и дорогой всем нам советской земли, — заметил мой командир Василий Алин.

Да, Василий Иванович прав. Все мы — сыны великого Советского Союза — любим свою Родину, безмерно рады освобождению любого города и села. И в то же время для каждого из нас особенно дорог тот край, где он родился и рос, учился и трудился. Поэтому можно понять украинца Федора Василенко, с таким нетерпением ожидающего освобождения Полтавщины. Нам понятны и горячая, преданная любовь русского Юрия Петелина к своей Сибири, и желание туркмена Малика Чариева хоть денек побывать в родном ауле, что на берегу реки Мургаб, и рассказы татарина Гали Мазитова о красоте широких просторов родного края, и привычка того же Владимира Борисова неустанно рассказывать о славных делах земляков-текстильщиков из города Иваново. [167]

Владимир Иванович Борисов — командир звена, один из лучших летчиков в полку. Спокойный, неторопливый, общительный. Щеки у Володи всегда румяные. А глаза — голубые и добрые-добрые. Недаром о нем говорят: «Вовка — добрый человек». Все уважали его и за доброту, и за храбрость, и за мастерство. А девушки, работавшие в БАО и столовой, не могли отвести восторженных взглядов от самого красивого парня полка. Но Владимир словно и не замечал этих взглядов. Он очень любил свою жену — красавицу Тоню.

В один из августовских дней нам дали возможность отдохнуть. Мы обрадовались этому решению командира. Что говорить, устали, хотелось хоть немного отоспаться. Легли рано, но долго не могли уснуть — отвыкли отдыхать в ночное время. Все же усталость взяла свое. И вдруг — сигнал тревоги. Быстро оделся — и скорей к автобусу. Подъезжаем к аэродрому. Какая-то тревожная мысль не покидает меня. В чем дело? Чего не предусмотрел? Ах, вот что — забыл штурманскую сумку. А в ней же полетная карта с маршрутом, бортовой журнал, разные таблицы, штурманское снаряжение. Как быть? Доложить начальству — не допустят к полету. Решил молчать.

Тем временем выяснилось, что на аэродром приехали пока что не все. Нет и моего Василия Алина. Командир эскадрильи Юрий Петелин на скорую руку стал формировать экипажи. Слышу его голос:

— Капитан Кот полетит с Борисовым и стрелком-радистом Дормостуком.

Спешим к самолету. Он уже готов: проверены двигатели, подвешены бомбы. Вылетаем. Даю Борисову курс на цель в район Харькова. Полет продолжается. [168] Приближаемся к Касторкой. Решаюсь сказать командиру о том, что забыл штурманскую сумку.

— Не беда, — слышу в ответ спокойный голос Владимира, — не первый раз летим этим маршрутом. Справишься и без нее.

Да, летали мы в район Харькова этим маршрутом много раз. Я помнил курсы и расстояния между контрольными ориентирами и время полета. Боевой вылет наш экипаж выполнил успешно, отсутствие у меня штурманской сумки никто и не заметил.

18 августа нам предстояло выполнить два боевых вылета. Запомнились короткие слова приказа: «Уничтожить живую силу и технику противника вблизи Люботина».

Автобус спешит к аэродрому. Толя Дрюк запевает: «По морям...» Все дружно поддерживают его.

Быстро и организованно поднимаемся в ночное небо. Пролетаем Дон. Серебряной змейкой вьется он меж крутых берегов. Высота растет. Позади остались Воронеж, Старый Оскол. Скоро цель. Слева виднеется Харьков. Он весь в огне.

Вдали появился голубой луч прожектора-наводчика. Он ползет по небосклону, затем устремляется на юго-запад, указывая нам направление на цель. Беспорядочно забегали по небу вражеские прожекторы.

Над лесом вспыхнули десятки осветительных бомб, сброшенных товарищами. Вижу слева по курсу Люботин, а впереди, в лесу, немецкие танковые части.

Наши бомбы вызывают новые пожары. Записываю в бортовой журнал время и результаты своей работы. Коля Кутах радирует на КП: «Задание [169] выполнено». Спешим на аэродром, чтобы повторить полет.

С большим огорчением узнаем, что из боевого вылета не вернулся экипаж лейтенанта Петра Колесникова из 20-го гвардейского полка. О его судьбе мы узнали из рассказа стрелка-радиста этого экипажа сержанта Колесниченко, чудом оставшегося в живых:

— На боевом курсе наш самолет осветили сразу четыре прожектора. И началось!.. Снаряды разбили мою кабину, повредили один мотор, он перестал работать и загорелся. Командир все же вырвался из цепких объятий прожекторов и повел машину подальше от линии фронта, потушил пожар. Летели со снижением. Штурман капитан П. М. Власов помогал вести самолет. Мне приказали доложить на КП о случившемся и попросить оказать нам помощь в выходе на ближайший аэродром. Но сделать это я не смог: снарядом повредило радиостанцию. На высоте 500–600 метров остановился и второй двигатель. Настала неприятная тишина. Самолет быстро терял высоту. Ничего не оставалось, как садиться прямо перед собой. Но ничего не видно. Ночь темная. Вот-вот колеса коснутся земли. И вдруг — сильнейший удар. В глазах потемнело, я потерял сознание. Когда пришел в себя, понял, что лежу на земле, чем-то придавленный, не могу пошевелиться. Лишь когда рассвело, на помощь пришли местные жители. Оказалось, что наш самолет задел одиноко стоявшее в поле дерево и разлетелся на части. Меня отбросило в сторону на несколько метров. Капитан Власов и лейтенант Колесников погибли под обломками самолета... [170]

19 августа мы опять в воздухе. Взлетели вслед за Дмитрием Барашевым, взяли курс в район Харькова: сегодня наносим удар по войскам противника вблизи городка Валки.

Несколько минут полета, и мы уже на высоте 3000 метров. Приближаемся к линии фронта. Полоса пожаров придвинулась к окраинам Харькова. Враг, понимая, что скоро придется оставить город, в бессильной злобе зверствует — взрывает и сжигает заводы, фабрики, жилые дома. Харьков в огне и дыму пожарищ.

Наш удар оказался дружным и мощным. Мы взорвали склад с боеприпасами. Дым пожаров поднялся на большую высоту. Спешим к своему аэродрому, чтобы принять на борт новый бомбовый груз и снова ударить по опорному пункту врага. Внизу промелькнула железнодорожная линия Курск — Воронеж. И вдруг впереди нас в воздухе сверкнула яркая вспышка, похожая на взрыв самолета. Клубы огня, разлетаясь в разные стороны, опускались на землю. Что это?

На аэродроме к нам подошел инженер эскадрильи Константин Янин, спрашивает:

— А где же Барашев? Вы вылетали вместе. КП поддерживал устойчивую связь со всеми самолетами. В 23 часа 50 минут была принята радиограмма с позывными Барашева: «Задание выполнил. Готовьте бомбы для повторного вылета». Но после этого связи с ним не стало. Мы бомбы приготовили, а его все нет.

Мелькнула догадка, а не была ли та вспышка в небе взрывом самолета? Как не хотелось верить, что экипажа Барашева уже нет среди живых. С Василием Алиным мы доложили командиру полка о виденном нами взрыве, указали место на карте, [171] где это случилось. Этот взрыв видели и другие экипажи.

К большому сожалению, наши опасения подтвердились. В истории боевого пути полка появилась тогда запись: «В 00 часов 10 минут 20 августа 1943 года погиб экипаж Героя Советского Союза гвардии старшего лейтенанта Дмитрия Ивановича Барашева. Вместе с ним погибли его боевые друзья — штурман гвардии старший лейтенант В. И. Травин и стрелок-радист гвардии старшина Н. С. Подчуфаров».

Причина гибели — столкновение с другим самолетом, летевшим с бомбами с тылового аэродрома. Какой нелепый случай! Конечно, трудно заметить в ночной темноте встречный самолет, несущийся с огромной скоростью... Не повезло Барашеву в этом полете, ставшем для него последним. Случилась эта беда так неожиданно. С каждого полета он возвращался победителем. Всегда в его машине меньше пробоин и никаких неполадок...

Мы переживали тяжелую утрату своих друзей-однополчан и воинов из родственной части. Командир 3-й бомбардировочной авиадивизии полковник Бровко направил в братский авиаполк телеграмму, в которой выразил наше соболезнование в связи с трагическим случаем. Аналогичную телеграмму мы получили от боевых соратников.

Иван Карпович Бровко побывал на месте катастрофы. Сегодня в своих воспоминаниях об этом он пишет так: «Самолет Ли-2, летевший с бомбами, от удара в воздухе взорвался, и его обломки разлетелись в радиусе двух километров. Наш Ил-4 оказался очень прочным. После удара он вошел в штопор и почти целым приземлился в поле. Дмитрий Барашев сидел на своем месте и держал в руках штурвал, словно живой. Штурман Травин и [172] радист Подчуфаров также были на своих местах... Тяжело было для нас пережить потерю эту».

22 августа представители полка и трудящиеся Липецка проводили в последний путь храбрых воинов, славных соколов — Барашева, Травина, Подчуфарова. Мы похоронили их с почестями на главной площади города. Над могилой развевалось гвардейское знамя.

Выступивший на похоронах гвардии лейтенант Алексей Сидоришин — друг погибшего героя и один из храбрейших воинов полка — сказал:

— Я обязуюсь теперь летать за Дмитрия и за себя, беспощадно громить ненавистного врага.

Сегодня в Липецке, на площади, где похоронены авиаторы, возвышается обелиск Славы. Навсегда остались в нашей памяти образы Дмитрия Барашева, одного из лучших летчиков авиации дальнего действия, и его товарищей по экипажу.

Уже в мирные дни научный работник Малик Чариев, бывший стрелок-радист из экипажа Мусатова, прислал из Ашхабада письмо. В нем — теплые слова о Барашеве: «Дмитрий был исключительно одаренный, искусный летчик, удивительно мужественный человек. Он обладал богатырской силой, могучим здоровьем, редкой военной хитростью и смекалкой. До сих пор помню его приветливые карие глаза, добрый с улыбкой взгляд...»

Вскоре и Алексею Сидоришину не повезло. Выполняя очередное боевое задание, он вместе с экипажем вынужден был оставить горящий самолет, получить при этом сильные ожоги, травмы и ранения, отправиться на лечение в госпиталь.

Почти на год довелось отважному летчику отложить выполнение клятвы, данной на похоронах друга, — воевать за двоих. Но, вернувшись в полк из госпиталя уже в 1944 году, в сущности, инвалидом, [173] Алексей снова включился в боевую работу. Летал до конца войны, стал Героем Советского Союза.

А произошло с ним вот что. 26 августа, через неделю после гибели экипажа Барашева, мы бомбили вражескую группировку в районе местечка Валки. Вдруг в районе Белгорода на самолете Сидоришина стал давать перебои левый мотор: очевидно, сказалась ежедневная напряженная работа — даже техника «уставала». Через несколько минут мотор отказал полностью. Экипаж все же решил продолжать полет: линия фронта была уже близко.

Под самолетом — передний край. Штурман Николай Козьяков метко сбросил бомбы на запасную цель — артиллерийские позиции гитлеровцев. Внизу появился большой силы взрыв.

С огромным трудом Алексей развернулся на 180 градусов. Немцы со всех видов оружия открыли огонь по самолету, летящему на небольшой высоте (из-за перебоев мотора экипажу так и не удалось подняться на заданную высоту). От осколков снарядов, а может, от перегрева мотора машина загорелась. Алексей пытался погасить пожар, но огонь все сильнее охватывал двигатель, распространялся по крылу, приближался к кабинам. И Сидоришин дал команду: «Прыгать!» Полагая, что самолет оставили штурман и стрелок-радист, начал готовиться к прыжку и командир, он уже перенес ногу на плоскость, но в это время в наушниках в сильном шорохе послышался звук, похожий на голос человека. Летчику показалось, что на борту еще кто-то остался.

Тем временем бомбардировщик быстро приближался к земле. Он падал с правым креном, вращаясь вокруг своей оси. Сидоришин наклонился в кабину, повернул штурвал влево и на себя с таким [174] расчетом, чтобы создать условия для выпрыгивания товарищей. Все время спрашивал: «Кто остался в самолете? Почему не прыгаете?»

Убедившись, что на борту уже никого нет, Алексей попытался сам выбраться из кабины, но не смог. Тело оставалось прижатым к кабине, а ноги оказались за бортом. Высота быстро уменьшалась, огонь обжигал руки, лицо, дым забивал дыхание. Казалось, конец. Но комсомолец не растерялся. Он использовал последний шанс, чтобы спастись: с силой потянул за кольцо парашюта. Распустился купол и вытянул летчика из кабины. Но вышло так, что тело Алексея проползло вдоль фюзеляжа, ударилось в хвостовое оперение. От нестерпимой боли потемнело в глазах, летчик потерял сознание. Приземлился он почти рядом с горящим самолетом.

Алексея нашли боевые друзья штурман Николай Козьяков и радист Дмитрий Гавриков. С помощью колхозниц и красноармейцев перенесли командира в одну из хат, нашли врача, оказали летчику первую помощь.

Утром Николай Козьяков о случившемся с экипажем доложил в штаб АДД. Вскоре на прифронтовой аэродром прилетел заместитель командира нашего полка майор В. П. Митянин и самолетом Ил-4 отвез Сидоришина на лечение в Московский авиационный госпиталь.

23 августа был освобожден Харьков. Приятно было сознавать, что в этой большой победе советских войск есть и частица труда авиаторов.

В нашей боевой семье еще один большой праздник. Полк за особые заслуги в боях с немецко-фашистскими захватчиками награжден орденом Красного Знамени. Эта коллективная награда — признание ратного подвига всего личного состава 10-го гвардейского полка. [175]

В этот же день группа наших воинов была удостоена звания Героя Советского Союза. Кавалерами Золотой Звезды стали летчики Ф. К. Паращенко, И. И. Доценко, И. Т. Гросул, штурманы В. Т. Сенатор, Г. И. Безобразов, Л. П. Глущенко, Этим же указом звание Героя Советского Союза было присвоено И. Е. Душкину (посмертно). Многие воины были награждены орденами и медалями. Василий Алин и я получили по третьему ордену. На этот раз — Красного Знамени. Николай Кутах награжден медалью «За отвагу».

Через месяц пришла еще одна радостная весть: освобождена значительная часть Запорожской области и мой родной Большой Токмак! С каким удовольствием я читал оперативную сводку за 20 сентября 1943 года: «В течение 20 сентября на Запорожском и Мелитопольском направлениях наши войска, продолжая успешно развивать наступление, продвинулись вперед от 10 до 20 километров и заняли свыше 70 населенных пунктов, в том числе город Большой Токмак, районные центры Запорожской области Ново-Васильевка, Приазовское и крупные населенные пункты Камышеваха, Щербаковка, Юльевка, Сладкая Балка, Роскошный, Ботьево, Гамовка, Ново-Ивановка (13 километров юго-восточнее Мелитополя)...»{4}.

В октябре наш полк вместе с другими частями АДД каждую ночь наносил бомбовые удары по гитлеровским войскам в районе Букринского плацдарма. Мы также совершали массированные налеты на железнодорожные узлы и аэродромы врага. [176]