Над Сталинградом

После налета на Будапешт мы возвратились на основную базу — в Кирсанов. Теперь главным для нас стало участие в битве за Сталинград. Для защитников города настало время самых трудных испытаний. Бой разгорались на улицах и площадях города, среди развалин тракторного завода, заводов «Баррикады» и «Красный Октябрь». Мы видели Сталинград, окутанный дымом, уничтожаемый бомбами, снарядами, огнем. Наши воины, гражданское население давали врагу невиданный отпор, стояли насмерть. Героизм защитников Сталинграда воодушевлял и нас — авиаторов.

Враг захватил Кубань, дошел до северных отрогов [103] Кавказских гор, до степей Калмыкии. Тяжелые дни переживал советский народ. Но мы знали, что успехи фашистов временные, что нет на свете силы, которая могла бы победить страну социализма, что придет время, когда мы выбросим захватчиков с родной земли.

Полк все время в боях. Задания следовали одно за другим. Посадка — короткий отдых — взлет. Боевая работа сильно выматывала нас, мы уставали, но, казалось, не замечали этой усталости. Приятно было сознавать, что мы помогаем наземным войскам, ведущим такие трудные бои.

В эти дни в наш полк прибыло новое пополнение. Среди новичков были вчерашние выпускники летных центров и училищ, а также бывалые воины, сражавшиеся с врагом с первых дней войны в составе других частей.

Днепропетровец майор А. Я. Яремчук, летчик и политработник, прибыл со своим экипажем: штурманом Артемом Тороповым, радистом Маликом Чариевым. Старшина Василий Сенько, бывший учитель с Черниговщины, уже имел на своем счету свыше двухсот боевых вылетов. Летал он на маленьком По-2. Комсомолец из Шепетовки Алексей Сидоришин боевого опыта еще не имел, но, проявив большие способности, он быстро вошел в строй. Бывший выпускник, а затем инструктор Ворошиловградского авиаучилища Владимир Борисов сразу же включился в боевую работу. Он обладал большим летным талантом, имел свой почерк, свойственный только летчикам высокого класса. В небе он чувствовал себя уверенно, летал много, с большим желанием. Володя гордился своими земляками-ивановцами, часто рассказывал об их трудовых делах. Штурмана лейтенанта Николая Козьякова я знал по совместной учебе в Оренбургском авиационном [104] училище. А еще раньше вместе с Николаем мы служили в стрелковых частях на Дальнем Востоке. И вот теперь мы воины одной эскадрильи.

В нелетную погоду классы местной школы, где мы жили, превращались в своеобразные лекционные залы. Мы, «старички», рассказывали о своих боевых вылетах, делились опытом, разбирали ошибки, которые иногда приводили или могли привести к тяжелым последствиям. Все мы стремились помочь молодым скорее набраться сил и опыта и вместе с нами успешно бить врага.

В район Сталинграда мы летали, в основном, ночью. Но настало время, когда испортилась погода, появилась сплошная облачность. Ночная работа стала невозможной. Что делать? Сидеть и ждать погоды на аэродроме не было сил. И тогда командир полка поставил нам задачу — вылетать на вражескую территорию днем, летать на малой высоте, маскируясь при необходимости облаками, выискивать цель и уничтожать ее. Взрыватели на бомбах устанавливались с замедлением, чтобы взрывная волна не поражала свой самолет.

В эти трудные для Родины дни воины наземных войск проявляли стойкость, упорство, отвагу. Мы с жадностью читали об этом на страницах «Красной Звезды». Восхищались массовым героизмом воинов-пехотинцев, артиллеристов, танкистов, саперов, связистов и старались всячески помогать им.

И у нас было немало бесстрашных воздушных бойцов, которыми мы гордились, восхищались и на которых равнялись. Одним из таких воинов по-прежнему оставался Дмитрий Барашев. Со своим экипажем он неустанно летал днем и ночью, все время искал новые средства и методы борьбы с врагом, [105] был настоящим новатором, зачинателем всего нового.

В одном из полетов, сбросив бомбы на цель, экипаж Барашева атаковал зенитные батареи врага, прожекторные установки. Мы видели огненные трассы, устремленные к земле. Это стреляли штурман Василий Сенько и стрелок-радист Николай Подчуфаров. Воспользовавшись этим дерзким и неожиданным для гитлеровцев нападением, мы наносили меткие бомбовые удары, благодарили Дмитрия и его товарищей за умелое использование пулеметов для подавления противодействия врага.

* * *

В начале октября 1942 года старшего лейтенанта Алина назначили командиром, а меня — штурманом звена. Теперь наши обязанности стали значительно сложнее: и участие в боях, и обучение, и воспитание подчиненных. В наше звено включили экипаж сержанта А. К. Ражева. Этот юноша оказался хорошим летчиком. А посмотришь на него: низенький, худенький, льняные волосы, зачесанные назад, серые глаза, пухлые губы, над которыми едва пробивался пушок, на щеках ямочки, словно у девушки, и не верилось, что его рукам покоряется могучее и грозное оружие — бомбардировщик Ил-4.

Штурман экипажа сержант А. Д. Селин рядом с Ражевым казался его старшим братом: сильный, плечистый. Стрелок-радист Я. Л. Чмелюк — бойкий и шумный парень. Из-под его черных и широких бровей смотрели задорные глаза. Все трое рвались в небо, жили полетами, стремились поскорее получить боевое крещение.

Дважды мы брали с собой штурмана Селина в боевой вылет. Первый раз он только наблюдал [106] за моими действиями, знакомился с обстановкой на маршруте и в районе цели. Это был так называемый показательный полет. Во второй раз я сидел позади Селина и контролировал его действия: мы доверили ему и самолетовождение и бомбардирование вражеского объекта.

И вот пришел день первого боевого вылета экипажа Ражева. Полетел с ними и я. Замечаю, что Аркадий сильно волнуется — впервые ведь приходится стартовать с боевыми бомбами. Их тысяча килограммов. Волнуюсь и я. Как справится с заданием молодежь?

Мы находились в кабинах, когда был дан сигнал к запуску. Вскоре тяжело груженные машины, покачиваясь с крыла на крыло, выруливали со стоянок. У линии старта Ражев притормозил, прожег свечи моторов, дал полный газ, и самолет, ускоряя бег, устремился в ночную тьму. По сигналу Селина командир развернул корабль в сторону исходного пункта маршрута, взял курс в район Сталинграда.

Под нами проплывали поля, перелески. Ражев четко выполняет команды штурмана. Я не мешаю Селину, даю ему полную самостоятельность. Лишь внимательно наблюдаю за ним, чтобы помочь при необходимости. Но штурман работает спокойно, уверенно. Чувствуется хорошая подготовка.

При подходе к цели ложимся на боевой курс. С самолетов, вылетевших раньше, уже посыпались бомбы. Внизу появились первые взрывы. А левее нас сплошные пожары — там Сталинград. И днем и ночью он окутан огнем и дымом. Часто думаешь: что может там еще гореть?..

Забегали лучи прожекторов. На нашей высоте появились взрывы зенитных снарядов. Несколько САБов вспыхнули ниже, впереди нас, и осветили [107] летное поле. На нем видны вражеские самолеты. Ражев уверенно ведет бомбардировщик на цель. Взрывы снарядов все ближе и ближе. Их хлопки, заглушая гул моторов, слышны в кабинах самолетов. Осколки снарядов застучали по фюзеляжу, кабинам. А Ражев словно и не замечает опасности, ведет корабль вперед. Боится ли он? Наверное, боится. Это я знаю по себе, по своему первому боевому вылету. В этот ответственный момент, когда самолет находится на боевом пути, словно вступают в единоборство две силы: страх, чувство опасности и чувство долга, понимание необходимости во что бы то ни стало выполнить приказ командира, приказ Родины. И, как правило, побеждает второе. И если это происходит, можно сказать, что молодой воин получил боевое крещение, что может побеждать страх, что он способен совершить подвиг.

Чувствую, как вздрогнул самолет, освободившись от бомб. Со снижением, увеличивая скорость, уходим на свою территорию. Селин наблюдает за падением бомб. Радостно улыбаясь, докладывает командиру по СПУ, а мне показывает большой палец. Все ясно — бомбы попали в цель. Стрелок-радист Чмелюк тут же радировал на КП полка: «Задание выполнено по основной цели, возвращаемся на свой аэродром».

Уже на земле Ражев доложил мне:

— Товарищ старший лейтенант! Экипаж первое боевое задание выполнил!

Доложил и внимательно смотрит — ожидает, что скажет проверяющий.

— Замечаний у меня нет. Все вы действовали правильно, согласованно. Доложу командиру полка, что экипаж можно выпускать на задание.

Когда мы шли на КП, Ражев спросил: [108]

— Товарищ штурман, мне показалось, что во время взлета вы волновались. Наверное, думали, что не справлюсь?

— Откровенно говоря, волновался, но верил, что все будет в порядке.

После этого полета экипаж Ражева начал самостоятельную боевую работу. Летал хорошо и вскоре стал полноправным членом нашей дружной боевой семьи.

Так мы готовили пополнение, которое прибывало на смену погибшим товарищам. Мы выработали определенную методику подготовки. Над этим важным вопросом трудились командиры, политработники, штурманы, инженеры. Обучение молодежи и боевые вылеты протекали одновременно. Эта задача была все время в поле зрения партийной и комсомольской организаций. Они под руководством комиссара помогали командованию организовывать учебу, воспитывать у воинов все лучшие качества, сплачивать их в дружную боевую семью, способную успешно выполнять приказы Родины.

В октябре мы часто совершали налеты на вражеские аэродромы. В конце месяца части АДД совместно с фронтовой авиацией осуществили крупную операцию по уничтожению вражеской авиации на аэродромах Гумрак, Суровикино, Тузов, Аксай, Питомник. Противник понес значительные потери в людях и боевой технике.

Вылетая на боевые задания в район Сталинграда, Морозовской, Тацинской, мы стали замечать интенсивное движение автотранспорта на дорогах, ведущих к фронту. От Камышина, Балашова, Борисоглебска к реке Дон и Сталинграду нескончаемым потоком с включенными фарами шли автомашины, танки, артиллерия. Надо сказать, что мы, штурманы, [109] научились хорошо «читать» землю, стали воздушными разведчиками. Что-что, а передвижение войск от наших глаз, даже ночью, не скроешь. Мы догадывались, что готовится большое наступление. И не ошиблись!

Накануне контрнаступления в полку состоялся митинг. На нем выступили командир полка подполковник Бровко, его заместитель по политической части Тарасенко, парторг полка Юкельзон. С волнением мы слышали слова о том, что на жилые кварталы Сталинграда, его заводы непрерывно летят бомбы и снаряды, фашисты все еще не отказались от своих планов захвата города, они пытаются перерезать жизненно важную артерию страны — Волгу. Воины наземных войск поклялись не пропустить за Волгу ни одного немецкого солдата. И они эту клятву с честью выполняют. «Ни шагу назад!» — их лозунг. Наш святой долг — усилить помощь воинам-сталинградцам с воздуха.

Утром 19 ноября началось контрнаступление советских войск под Сталинградом, в котором приняли участие три фронта — Сталинградский, Юго-Западный и Донской. Операция с самого начала проходила успешно. 23 ноября 330-тысячная армия врага была полностью окружена!

Мы, авиаторы, были участниками этого исторического события. Радовались ему беспредельно. В нашем воображении еще долго оставался причудливый зловещий изгиб фронта, устремленный к Волге, словно меч. С тревогой мы смотрели на этот изгиб и часто спрашивали себя: «Когда и как мы сумеем срезать этот опасный выступ?» И вот — свершилось! Наша мечта осуществляется! В полку — радость, небывалый подъем. Мы — наступаем! [110]

В конце ноября мы нанесли массированный удар по опорному пункту немцев вблизи села Россошка. В эту ночь не вернулся домой экипаж лейтенанта Е. Д. Парахина. Что с ним? Обидно и горько было терять людей и самолеты при действиях по окруженным войскам противника. Шли дни, но никаких вестей о Парахине и его друзьях. Неужели погибли? Нет-нет да и думаешь о незавидной судьбе летчиков. Если подбит самолет — экипажу никто не сможет помочь. Нам остается только провожать взглядом падающую машину...

В январе 1943 года советские войска вели наступление, освобождали родную землю от оккупантов. Мы, авиаторы, продолжали вместе с наземными войсками уничтожать армию Паулюса. Окруженный враг оказывал упорное сопротивление. Предложение о капитуляции немецкое командование отклонило. Оставалось одно — беспощадно истреблять коварного врага!

В один из дней мы выполняли несколько необычное для дальних бомбардировщиков задание: с малой высоты наносили бомбовые удары по гитлеровским войскам юго-западнее Сталинграда. Заходили на вражеские позиции один за другим и в каждом заходе сбрасывали по две-три бомбы. Это были чувствительные удары. Немцы почти не оказывали сопротивления — прятались в свои глубокие норы...

В этом налете принимал участие экипаж Николая Блюденова. Штурман Иван Ивлев не спеша, метко наносил удары по укреплениям противника. Вот он сбросил последние бомбы. Взрываясь, они разрушали укрепления, уничтожая все живое. В это время штурман заметил чуть в стороне замаскированную автомашину. Что делать? Бомб уже нет. Но есть еще патроны. Экипаж без долгих раздумий переводит [111] самолет на бреющий полет и атакует автомашину. Штурман и стрелки открывают дружный огонь, гитлеровская машина загорелась и взорвалась.

Теперь можно лететь к своему аэродрому. Задание выполнено!

И когда казалось, что опасность позади, внезапно самолет обстреляла вражеская огневая точка. На левом крыле заплясали языки пламени, поползли к кабине летчика, вышел из строя мотор. Блюденов еле успел перевалить за линию фронта и посадил горящую машину в поле на фюзеляж. Летчик, радист и стрелок оставили самолет. Осмотрелись. К ним на помощь спешат красноармейцы. Почему же штурман Ивлев не открывает люк? Огонь уже подбирается к его кабине, к бензобакам. Скоро может наступить наихудшее — взрыв. Товарищи бросились к штурманской кабине, чтобы помочь Ивану. Но уже поздно: его сердце перестало биться еще в полете. Вражеская пуля попала в грудь. На комсомольском билете воина зияло кровавое отверстие...

Все, что произошло с экипажем Блюденова, видели мы, находившиеся в небе над целью. Видел это и Григорий Безобразов. Он еще не мог знать, что погиб его друг. Но сжалось сердце, когда горящий самолет Блюденова распластал свои крылья в заснеженной степи. И Григорий, желая отомстить врагу за сбитый самолет друга, повел свой Ил-4 на недобитую огневую точку немцев. Тщательно прицелившись, он нажал на кнопку бомбоприцела, и две последние бомбы пошли вниз.

После этого экипаж Доценко сделал несколько заходов на горящую огневую точку и поливал ее огнем пулеметов, пока не кончились патроны.

Тяжело переживал утрату друга Григорий Безобразов. [112] И еще яростнее бил врага. Не раз говорил нам: «Теперь я воюю за двоих: за себя и за Ивана».

* * *

Просторные классы местной школы — наше жилище. Здесь мы готовимся к полетам, занимаемся, проводим часы досуга. Сегодня к нам заглянул замполит полка.

— Как отдохнули, товарищи? Чем занимаетесь? — осматриваясь, начал разговор Николай Григорьевич. — У вас тепло, чисто, уютно. А как с питанием, не жалуетесь?

— Все в норме, товарищ подполковник. Жалоб у нас не бывает, — ответил за всех Дмитрий Барашев. — Разве что к Паулюсу есть претензии: почему так долго не капитулирует?..

— Да, немцы пока сопротивляются, не хотят сдаваться...

И началась задушевная, непринужденная беседа. Каждому казалось, что Тарасенко обращается лично к нему. Он рассказал о положении дел на фронте, о том, что наступает долгожданный перелом в войне.

— А что касается Паулюса — он капитулирует обязательно. Дни его сочтены. Думаю, в этом ни у кого нет сомнений! — закончил Николай Григорьевич.

По летной специальности замполит — штурман. Он частенько летает на боевые задания. Вот и сегодня собирается в полет, на этот раз с нашим экипажем. Тарасенко пользуется большим авторитетом. Его уважают все, а любители вольностей — побаиваются. Замполит умеет найти путь к сердцам воинов. Приходится удивляться, как подполковнику удается запоминать имена всех авиаторов полка, знать достоинства и недостатки каждого из них. [113]

Николай Григорьевич был и остается в моей памяти образцом настоящего политработника.

Взлетели мы засветло. Следуем маршрутом, изученным до мельчайших подробностей. Кажется, с закрытыми глазами можно пролететь этим маршрутом без отклонений. Балашов, Елань, Дубовка, Ахтуба... Над этими пунктами проходила наша воздушная дорога в район Сталинграда. Сколько раз мы пролетали по ней!

От Ахтубы берем курс на несколько необычную цель: в глубоком овраге, юго-западнее Сталинграда, прятались гитлеровцы. Там же их техника: танки, артиллерия, автомашины, склады боеприпасов, горючего.

С левого берега Волги в сторону цели устремлены два луча прожекторов. Они пересекаются как раз над оврагом. Эти прожекторы помогают нам точно выполнять боковую наводку, произвести меткий удар. С высоты 2000 метров хорошо видна заснеженная степь, дороги на ней, овраги. Прицеливаюсь и сбрасываю фугасные бомбы. Через несколько секунд появился взрыв невиданной силы. Он, словно молния, осветил небо и землю. Сразу же возникло много пожаров. А взрывы все продолжались.

— Молодцы! — похвалил нас подполковник Тарасенко, — теперь немцы остались без горючего и боеприпасов, а самолетами много не подбросишь. Это большая, неоценимая помощь наземным войскам.

Радостными мы возвращались на свой аэродром. Лишь только остановились моторы, к самолету подбежал техник П. Л. Чумак, с ним моторист В. Д. Шаховец. Подошли техник звена В. Г. Голосняк, техник по приборам А. В. Анкудинов, инженер эскадрильи К. И. Янин. Все они крепко жмут нам [114] руки, поздравляют с успешным выполнением задания (они уже знают о взрыве складов. А мы благодарим своих помощников за хорошую подготовку самолета. И в зимнюю стужу, и в слякоть, в непогоду трудились они. От хорошей подготовки самолета зависели успех и безопасность полета. А что такое хорошая подготовка? Это своевременное выполнение регламентных работ на боевой машине, грамотное обслуживание ее на земле, тщательный контроль за работой агрегатов и быстрое устранение повреждений, полученных в бою.

Особым старанием выделялся техник нашего самолета Павел Чумак. С утра до ночи он хлопотал возле самолета как заботливая мать возле ребенка. Он провожал нас в бой, встречал на земле, изо всех сил старался, чтобы безотказно работали моторы, оборудование, чтобы машина всегда была заправлена бензином, маслом, воздухом, кислородом.

За отличное выполнение боевого задания командир полка объявил нашему экипажу благодарность.

В один из февральских дней в полк возвратились летчик Ефим Парахин и его стрелок-радист Агубекин Габачиев. Товарищей трудно было узнать. Измученные, бледные, истощенные, они еле стояли на ногах. И теперь, спустя много лет, я помню глаза Ефима, полные тоски. Казалось, он стал старше на десятки лет. Куда девалось былое веселье, молодецкий задор? О том, что случилось с ними в незабываемую ноябрьскую ночь 1942 года, рассказал сам Парахин:

«Мы уже находились на боевом курсе. Зенитный огонь усиливался. Ослепительные лучи прожекторов осветили самолет и не отпускали его из своих объятий. Наконец штурман доложил: «Сбросил!» И в это время наш самолет подбросило вверх с чудовищной силой, в машине что-то треснуло, на правой [115] плоскости появилось пламя и быстро поползло к кабине. Ил клюнул носом и неудержимо полетел вниз. Я изо всех сил потянул на себя штурвал, но случилось самое худшее: полностью отказало управление. Приказываю экипажу поскорее покинуть самолет.

Я видел, как штурман Соломонов открыл нижний люк и нырнул в ночную бездну. Габачиев доложил, что он оставляет самолет. Струей воздуха в мою кабину потянуло огонь и дым, стало обжигать лицо, руки, дым забивал дыхание. Машина стремительно неслась к земле. Огромная, казалось, непреодолимая центробежная сила прижала меня к стенке сиденья, много сил потратил я, чтобы привстать, открыть колпак и выброситься из горящего самолета.

Когда парашют открылся, я почувствовал левой ногой сильный холод. В это время в небе вспыхнули светящиеся бомбы, их сбросили наши самолеты. Стало светло, как днем. Объятый пламенем бомбардировщик камнем упал на землю, взорвался... Я осмотрелся. Оказалось, на левой ноге нет унта. Ноги вроде бы целы. Видимо, унт слетел в момент открытия парашюта. Над головой слышались гул наших самолетов, заходящих на цель, разрывы зенитных снарядов. Мимо меня со свистом проносились бомбы, сброшенные вами, товарищи.

От неожиданного удара о землю потемнело в глазах, упал я в какую-то яму. С трудом поднялся, сбросил парашют и побежал от места приземления: там оставаться было нельзя. На пути попалась свежая воронка, нырнул в нее. Земля еще горячая от недавнего взрыва. Немного передохнул, обогрел ногу, обмотал ее шарфом. Стал звать Соломонова, Габачиева — никто не откликнулся. Из-за сильного гула они не смогли услышать меня. Куда же идти? [116]

Небо закрыто сплошной облачностью, по звездам ориентироваться невозможно. Надо мной проплывали знакомые силуэты бомбардировщиков, они уходили в сторону своего аэродрома. Словно желая догнать их, я двинулся в том же направлении.

Много ли я прошел за эту ночь — не знаю. Только свет ракет, пожары, артиллерийская канонада, по которым угадывалось кольцо окружения, показывали, что я все еще в тылу врага. Восемь дней и ночей пробирался я к линии фронта. Обморозил руки, ноги, лицо. Изголодался. Пищей служил кусок мерзлого лошадиного мяса, отрезанный от убитой в поле лошади...

Казалось, что цель уже близка, что вот-вот перейду линию фронта. Через мою голову уже летели снаряды с обеих сторон. И тут силы покинули меня. Я потерял сознание, и меня подобрали немцы...

...Лагерь за колючей проволокой. Гитлеровские изверги не давали ни есть, ни пить, ни спать. Били палками, травили собаками. Даже горсть снега за проволокой нельзя было достать. Кто пытался сделать это, того настигала пуля часового...

В лагере среди других военнопленных оказалось 16 авиаторов. Они в условиях невероятных лишений, голода, раненые, обгорелые, обмороженные, вели себя достойно, как и другие воины, оставались верными сынами своего народа. Здесь я встретился и с моим радистом. Габачиев спас меня от верной гибели, хотя и сам был в тяжелом состоянии. Штурмана Яшу Соломонова немцы сразу же расстреляли...

10 января части Красной Армии освободили лагерь смерти, нас отправили в Саратовский госпиталь. И как только немного зарубцевались раны и ожоги, вот с этими повязками на руках и ногах мы и поспешили сюда, в родную часть. [117]

Испытав на себе ужасы фашистских застенков, я убедился, что гитлеровская армия — это, в полном смысле, — сброд насильников, мародеров и убийц. Их, ненавистных оккупантов, принесших на нашу землю горе, слезы и смерть, надо поскорее уничтожить!»

Все мы, затаив дыхание, слушали рассказ Ефима, а затем Агубекина. О многом спрашивали их. Мы радовались возвращению друзей. Восхищались их несгибаемой волей и выдержкой. Вспоминали добрым словом штурмана Якова Соломонова, храброго воина, весельчака, замечательного человека.

— Ну а летать хотите? — спросил Парахина командир полка.

— Какой же летчик не мечтает об этом, — волнуясь, ответил Ефим. И радость затеплилась в его глазах, ставших влажными.

Но чтобы сесть за штурвал самолета, потребовалось немало времени — надо было залечить раны, восстановить здоровье. Нам хотелось, чтобы этот невысокий, немногословный летчик, который больше любил слушать, чем говорить, — скорее выздоровел и вошел в строй. Мы верили, что Ефим еще будет воевать с полной отдачей сил и энергии, воевать так же смело и умело, как это он делал до сих пор.

Под мощными ударами наших войск силы армии Паулюса с каждым днем таяли. В январе начался решительный штурм окруженной группировки. А 2 февраля 1943 года Красная Армия одержала замечательную победу, завершила разгром 330-тысячной армии врага.

Большой вклад в эту победу внесла авиация. Как стало позже известно, немецкие ВВС потеряли под Сталинградом около трех тысяч самолетов. В это число входят не только сбитые, но и уничтоженные [118] на земле, захваченные на аэродромах. Наша авиация способствовала успешному проведению этой крупной стратегической операции. Приятно сознавать, что в этой победе и твой труд, труд твоего полка.

Величайшая из всех битв, которые знает человечество, — Сталинградская, — закончилась победой наших славных Вооруженных Сил. В этой битве были продемонстрированы лучшие качества советского человека, советского воина. Трудно, ох как трудно было всем нам. Были у нас и потери. Мы не знали, да и не могли знать, кто из нас доживет до окончательной победы, но мы твердо верили, что наступит время, когда мы остановим врага, разобьем его и погоним на запад. И это время настало!

28 февраля мы распрощались с гостеприимным Кирсановым, его замечательными людьми и опять перелетели на аэродром Липецк.

К этому времени фронт переместился далеко на запад. Мы двигались вслед за фронтом, чтобы помогать ему.