Посещение команды «Орла» в Кумамото и Фукуока. Встреча с А. С. Новиковым
7 декабря. Я предпринял вместе с мичманом Щербачевым большую поездку на южный остров Киу-Сиу в город Кумамото, где были размещены все команды, взятые в плен в Цусимском бою и спасенные с погибших кораблей. Не попали в Кумамото только выздоровевшие раненые, которые были размещены японцами в городе Фукуока.
Мы приехали со Щербачевым в Кумамото рано утром 18 ноября, после двух суток пути от Киото. В дороге нам пришлось иметь несколько пересадок, а на южный остров Киу-Сиу мы добрались из Моджи через Симоносеки. Все трудности пути мы преодолели, успешно пользуясь то японским, то английским языком.
На юге Японии было еще совсем тепло. Все наши команды помещались в огромных бараках из легких сосновых досок. Каждый барак был рассчитан не менее чем на 500 человек. Лагерь пленных в 10000 человек был удален от города на несколько километров, обнесен высоким забором и охранялся значительным военным нарядом. При лагере помещалась канцелярия, куда нам и пришлось обратиться, чтобы получить разрешение встретиться со своей командой.
Сначала нас не хотели допускать. Японцы добивались выяснить цель нашего приезда. Я откровенно объяснил, что мы совершенно не намерены касаться военных дел, а приехали рассказать нашим матросам о всех событиях, происшедших в России за время с ухода нашей эскадры из Либавы. Это объяснение показалось заведующему лагерем японскому полковнику достаточно понятным, но оно не вполне рассеивало его сомнения. Через переводчика он пожелал узнать, в каком освещении мы намерены делать наши сообщения. Полковник тут же прибавил, что, конечно, русские внутренние дела его не касаются. Он лишь хочет получить гарантию, что в результате наших разговоров не будет нарушен порядок в самом лагере пленных, так как среди них есть люди противоположных взглядов. На этой почве уже один раз произошло крупное столкновение, потребовавшее вмешательства японской вооруженной силы. Полковник не был уверен [486] в том, захотят ли нас слушать команды, так как. ему было хорошо известно, что русские офицеры не пользуются доверием и популярностью среди своих солдат и матросов.
Переводчик тут же сообщил нам, что некоторое время назад лагерь посетила группа армейских офицеров, приезжавшая к своим солдатам. После отъезда офицеров произошла крупная ссора между сухопутными и морскими командами. Так как солдат оказалось больше, то пришлось для виду несколько матросов изолировать и посадить в арестное помещение. Туда попали как раз орловские матросы.
Я объяснил японскому полковнику, что мы имеем в виду самое объективное изложение событий на основании сведений, опубликованных в японских газетах. Это окончательно успокоило полковника, он разрешил нам пройти в лагерь и прикомандировал к нам переводчика в качестве наблюдателя. Мы просили провести нас прямо в барак, занятый орловской командой.
С орловцами помещались вперемешку и спасенные с других кораблей. Нас приняли с большой радостью, но сначала были смущены, что мы явились в штатском платье. Первый час прошел в расспросах о судьбе наших орловцев, а затем началась беседа о манифесте 17 октября и о последних событиях в России. Мы со Щербачевым разделились: он занялся специально собиранием материалов о бое, а я должен был выступить с изложением всех важнейших фактов из политической жизни России, начиная с восстания «Потемкина» и кончая всеобщей забастовкой. Орловцы собрали всех моряков. Что же касается сухопутных, то, за единичными исключениями, они не хотели слушать офицеров в штатском платье и не верили нам.
Незаметно пролетело время до обеда. Нас посадили за стол, и мы пообедали вместе с матросами.
Жизнь этого огромного сборища людей протекала в чрезвычайно неприглядных условиях. Обстановка бараков состояла из коек, столов и скамеек. Книг у матросов почти никаких не было, кроме нескольких, оказавшихся на руках у самих пленных. Они были истрепаны в клочки. Более полугода наши пленные матросы прожили без всяких писем с Родины. Но наряду с этим развилась в самых разнообразных формах самодеятельность. Среди пленных нашлись музыканты, танцоры и артисты.
Матросы особенно горячо продолжали разбирать обстановку Цусимского боя и доискивались причины нашего ужасающего разгрома. Всех интересовала судьба Небогатова. Часть команды оправдывала его поступок. Но спасенные с потонувших кораблей, как «Ослябя», «Сисой», «Нахимов», «Донской», «Мономах», «Ушаков» и «Светлана», противопоставляли себя сдавшимся небогатовцам, и на этой почве шли споры, препирательства, взаимные обвинения и образовался некоторый раскол среди моряков.
Щербачев по просьбе собравшихся рассказал о всех эволюциях [487] эскадры и важнейших моментах боя, как мы их выяснили на основании наблюдений и собранных нами материалов. Это вызвало чрезвычайный интерес. Каждый имевший свои наблюдения спешил их сообщить Щербачеву, а многие даже принесли письменные заметки. Наконец, орловцы привели наиболее ценных свидетелей боя с других кораблей, что для нас было особенно важно, так как открывало возможность прокорректировать отдельные моменты боя наблюдениями с других кораблей. Здесь нам пришлось увидеть двух единственных спасшихся с погибших броненосцев «Бородино» и «Наварин». До посещения Кумамото мы не знали, что с этих кораблей кто-либо спасся. Никого не оказалось с «Суворова», «Александра», «Камчатки» и буксира «Русь».
С «Бородино» был подобран японским миноносцем марсовый Ющин, который пробыл в воде несколько часов, держась за связку шлюпочных весел. Когда мы увидели его, то невольно дрожь пробежала по телу. Казалось, в его глазах навсегда запечатлелся ужас пережитых им потрясений и он утерял всякую радость и ощущение жизни. Он в полном смысле слова имел вид. выходца с того света.
Ющин тихим, подавленным голосом, с трудом, как будто еще не совсем оправившись от всех потрясений и пережитых испытаний, рассказал нам о последних минутах своего геройского корабля в момент опрокидывания и о своем чудесном спасении. Он находился в носовом каземате 75-миллиметровых орудий. Командовавший казематом кондуктор послал Ющина на корму созвать людей для тушения пожара. Ющин пробежал всю верхнюю палубу до кормового адмиральского помещения и нигде не встретил ни одного человека. Его охватил ужас, так как он вообразил, что остался единственным живым на корабле, который несся вперед, не управляемый никем. Когда он добежал до каземата, то вдруг почувствовал, что корабль валится на борт. Он успел добраться до орудийного порта левого борта. Корабль уже вошел носом в воду, и ее потоки хлынули через порт. Ющин нащупал ногой переговорную трубу, уперся в нее и нырнул наружу через порт. Он всплыл рядом с опрокинувшимся корпусом броненосца. На днище корабля взобралось человек тридцать, успевших выбежать из батареи и перебежать по борту во время опрокидывания. Ющину подали матросскую куртку, чтобы он мог взобраться на днище, но рукав ее оборвался и его отнесло волной. Вскоре в корпусе опрокинутого броненосца произошел взрыв, и он быстро затонул, потянув всех стоявших на днище. Ющин же ухватился за связку весел и удержался на. поверхности воды. Он носился по волнам до полуночи. В темноте его осветил прожектор японского миноносца. Он закричал, и его подобрали.
С «Наварина» спасся сигнальщик Седов. Броненосец шел за «Николаем» и «Орлом», ночью получил удар торпеды и вышел [488] из строя. Его окружили японские миноносцы, броненосец был поражен тремя торпедами с одного борта, после чего внезапно опрокинулся. Седов и еще два матроса были подобраны на японский миноносец и оказались единственными спасенными с этого корабля, на котором погибли 750 человек.
Рассказы Ющина и Седова о судьбе этих двух броненосцев были со всеми подробностями записаны умелой рукой орловского баталера Новикова.
Новикова среди орловской команды не оказалось. Боцман Павликов сообщил нам, что Новиков, гальванер Голубев, трюмный старшина Федоров и еще семь человек посажены японцами в тюрьму как виновники происшедших в лагере «беспорядков».
Тогда я попросил японского переводчика провести меня в тюрьму повидаться с Новиковым и его товарищами. Сначала он колебался, но потом уступил моим настойчивым просьбам.
Уже в сумерки я попал в арестное помещение, где в одной полутемной камере сидели все десять орловских «зачинщиков» и с ними одиннадцатый — гальванер с «Ослябя» Болтышев. Радость их при свидании была необычайная. Уже три недели они не видели никого из орловцев. Они сообщили, что их «арест» был добровольный, как уступка солдатам артурцам и мукденцам, грозившим убить их за «пропаганду».
Я просидел в задушевной беседе со своими приятелями два часа, пока меня не вызвал японский переводчик, даже не присутствовавший при нашем разговоре. Орловцы сразу воспрянули духом. Они были уверены, что после нашего посещения Кумамото рассеются темные, нелепые страхи запуганных своими офицерами солдат и среди пленных наступит успокоение, что даст возможность заключенным вернуться в свой орловский барак.
Новиков передал мне несколько тетрадей с собранными им рассказами матросов о судьбе погибших кораблей. Уходя, я оставил орловцам немного японских денег на почтовые расходы и другие надобности.
Вечером того же дня мы выехали со Щербачевым обратно в Киото, довольные результатом своей поездки. Она дала мне наглядное доказательство того, что за семь месяцев похода я завоевал полное доверие команды «Орла». Окунувшись со Щербачевым в самую гущу этого человеческого моря, мы сразу убедились, что несколько тысяч наших матросов обладают бесчисленным запасом наблюдений и сведений и надо только суметь их извлечь, сверить и обработать, чтобы восстановить полную картину боя.
20 декабря. В результате этой поездки я установил переписку со всеми орловскими приятелями и стал снабжать их газетами и книгами. По просьбе орловцев мы со Щербачевым 13 декабря выехали в Кумамото вторично и провели там целых два дня.
Новиков и его товарищи по заключению к этому времени [489] были уже на свободе. Нас встретили, как родных. Команды других кораблей уже отнеслись к нам с полным доверием. Они удивлялись только, почему их не посетили свои офицеры.
На обратном пути мы свернули в сторону и побывали в лагере Фукуока, чтобы повидать своих бывших раненых. В этом лагере помещалось до 8000 человек, включая и солдат. Наших орловцев было около 50 человек. Среди них был наш квартирмейстер Копылов, который простоял на штурвале в боевой рубке, не сходя с места, весь бой свыше 24 часов, лишился двух пальцев, перебитых осколками, имел несколько мелких ранений и контузий при взрыве снарядов, но до конца не оставил своего поста. Корабль прекрасно слушался его привычной руки в самые напряженные моменты торпедных атак японских миноносцев. Так как Копылов простоял в боевой рубке весь бой, то он был свидетелем всех особо важных моментов. Он видел выход из строя «Суворова», попытку «Александра» проскочить сзади японской колонны на север, повторенную затем «Бородино», проход «Суворова» через строй нашей колонны, опрокидывание «Бородино», выход «Николая» в голову колонны, окружение уцелевшего нашего отряда утром 15 мая всем японским флотом и прорыв «Изумруда» из кольца неприятельских судов. Данные, сообщенные Копыловым, помогли нам со Щербачевым окончательно зафиксировать наиболее важные моменты боя и проверить запутанные эволюции эскадры после 4 часов дня.
Рассказы очевидцев гибели кораблей снова пробудили у меня интерес ко всем обстоятельствам пережитой нами цусимской драмы. Только теперь, через полгода, я охватил события роковых двух дней 14 и 15 мая в их взаимной связи и последовательности.
Потери нашей эскадры надо разделить на две группы: 1) в дневном артиллерийском бою 14 мая, когда русская эскадра еще боролась с противником; 2) ночью и днем 15 мая, когда японцы получили возможность пожать плоды одержанной победы и до конца ее использовать.
В первый день боя наши потери были: линейные корабли «Суворов», «Александр», «Бородино» и «Ослябя», а также вспомогательные суда: крейсер «Урал», транспорт «Камчатка» и буксир «Русь».
Ночью с 14 на 15 мая были потоплены броненосец «Наварин» и миноносец «Безупречный», а также получили по одной торпедной пробоине броненосец «Сисой», крейсера «Нахимов» и «Мономах», которые дошли до японских берегов и там затонули.
Днем 15 мая были добиты в одиночку наши рассеявшиеся корабли: броненосцы «Сисой» и «Ушаков», броненосные крейсера «Нахимов», «Мономах» и «Донской», бронепалубный крейсер «Светлана», миноносцы «Бодрый» и «Громкий». Взяты в плен четыре броненосца под командованием Небогатова: «Николай», «Орел», «Сенявин,» и «Апраксин». Также взят в плен миноносец [490] «Бедовый» с адмиралом Рожественским, задержан японцами после боя госпитальный корабль «Орел», затоплены личным составом во избежание захвата противником транспорт «Иртыш», миноносцы «Буйный» и «Блестящий».
Прорвались и достигли Владивостока легкий крейсер «Алмаз», миноносцы «Бравый» и «Грозный». Прорвался к русским берегам и затопился в бухте Св. Владимира легкий крейсер «Изумруд».
Ушли в нейтральные порты и разоружились: крейсера «Олег», «Аврора», «Жемчуг» — на Филиппинских островах; транспорт «Корея», буксир «Свирь» и миноносец «Бодрый» пришли в Шанхай.
Вернулся в Россию транспорт «Анадырь».
Отпущен японцами захваченный госпитальный корабль «Кострома».
Итого в бою потоплен 21 корабль из 38, взяты в плен 5 кораблей, разоружились 6 кораблей, прорвались 4 корабля, из них один был затоплен личным составом, задержан японцами 1 госпитальный корабль, отпущен японцами 1 корабль, вернулся в Балтийское море 1 корабль.
Потери личного состава эскадры: убито и утонуло офицеров 208, кондукторов 75, нижних чинов 4761, а всего 5044 человека; взято в плен офицеров 225, кондукторов 87, нижних чинов 5670. Осталось на разоруженных кораблях 2110 человек, прорвалось во Владивосток 870 человек, отпущено в Россию 540 человек. Всего личный состав эскадры насчитывал 16 170 человек. С помощью нашей команды мне удалось закончить полное описание всех повреждений броненосца «Орел» с установлением размера пробоин в наружном борту и попаданий в броневые плиты бортовой защиты, в броню и боевую рубку, а также приблизительно определить и моменты всех попаданий.
За время пребывания в плену я составил подробное описание всех обнаруженных технических недостатков корабля во время похода и в бою. Если бы команда «Орла» не помогла мне в этой работе, то я не смог бы собрать и обработать и половины этих материалов Таким образом, в Россию я вернусь не с пустыми руками. Кроме того, у меня есть незаконченная работа, в которой я пытаюсь нарисовать ту систему порядков нашего Морского министерства, в результате которых наш флот пришел к Цусиме.
5 февраля. Встреча с командой «Орла» на транспорте «Владимир». 24 января я, наконец, перестал быть военнопленным: я занесен в список эвакуируемых во Владивосток на транспорте Добровольного флота «Владимир». Настал момент возвращения на Родину после полуторагодовых скитаний по свету.
22 января последние пленные моряки были отправлены из Киото в Нагасаки для посадки на русские транспорты. Попав [491] на транспорт «Владимир», я к своей радости встретился на нем с прибывшей туда всей командой броненосца «Орел». Офицеры «Орла» уехали в Россию гораздо раньше меня. Судьба как будто намеренно свела меня с орловской командой, чтобы я мог проститься со своими товарищами раньше, чем они рассеются по российским «градам и весям».
Новиков сразу разыскал меня и просил от имени команды спуститься к ней в носовой трюм; там на нескольких палубах вокруг прорези грузовых люков собрались орловцы. Здесь был устроен импровизированный митинг. Вся команда хотела слышать, как складывается политическое положение в России и что ждет матросов по возвращении на Родину. Многие мечтали попасть по окончании службы на судостроительные заводы и просили меня оказать им в будущем содействие. А тех, кто стремился вернуться в деревню, больше всего интересовал вопрос о земле. В беседе незаметно пролетели два часа, пока не настало время ужинать.
Вечером Новиков со своими близкими друзьями пришел ко мне в каюту, и здесь в более тесном кругу мы условились, как встретиться по возвращении в Россию и ка,к дальше действовать.
На всякий случай, не зная еще, как сложатся для меня обстоятельства, я дал адрес отца, чтобы мои друзья могли разыскать меня. [492]