Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава XVIII.

У неведомых берегов

14 ноября. Окончен десятисуточный переход. Мы снова бросили якорь. Находимся вблизи самого глухого уголка Африки. Стоим в открытом океане в трех милях от берега почти против самого устья реки Габун. Миль на 10 к северу на побережье находится небольшой французский городок Либревиль, резиденция губернатора, правителя колонии Французское Конго.

Наш маршрут флагманские штурманы составляют обыкновенно таким образом, чтобы обеспечить приход на стоянку ранним утром. Но на последнем переходе непредвиденные задержки расстроили расчеты штаба, и мы подошли к назначенному рандеву с немецкими угольщиками, опоздав на 12 часов.

Чтобы не становиться на якорь в темноте у неведомых берегов, малообследованных и с ненадежными навигационными картами, адмирал в канун прихода на стоянку посвятил весь день обучению эскадры эволюциям. Броненосцы и крейсера делали разные перестроения и учились ходить строем фронта.

Приблизившись к берегу на рассвете 13 ноября, остановились милях в семи. Так как никто из моряков нашей эскадры в Габуне не бывал, то по виду берега нельзя было ориентироваться, насколько правильно был проложен курс при пересечении Гвинейского залива. На разведку был послан буксир «Роланд». Около часа дня он вернулся и направился с докладом к флагманскому кораблю, после чего вся эскадра снялась, следуя движению «Суворова». Оказалось, что мы вышли к берегу значительно южнее Габуна и, не подозревая этого, уже перерезали [246] экватор, перемахнув в южное полушарие. Вероятно, неучтенное течение отнесло нас к югу от курса по компасу.

Бросили лот для проверки глубины. Он показал всего 10–12 сажен, дно — песок. Видимо, многоводный Габун за тысячелетия нанес в океан песчаные и илистые отложения. Во избежание посадки на мель при подходе к неизвестным берегам выслали вперед промерную партию в составе катеров и шестерок со всех кораблей. Только к 5 часам было окончательно выбрано место стоянки, и корабли отдали якоря в назначенных им местах.

В бинокль можно рассмотреть берег. Он полог и не имеет возвышенностей. Чистая песчаная полоса, выглаженная прибоем, отделяет от океана дивный африканский непроходимый лес. Над зеленой стеной чащи, как фонтаны, поднимаются высокие кроны кокосовых пальм.

С берега из лесов на наш корабль залетают огромные африканские бабочки. Одна из замеченных мною имела дивную синюю окраску. Такой же экземпляр я видел в коллекциях зоологического музея Академии наук. Бабочка была доставлена нашими моряками еще во время парусного флота.

Берег так и манит к себе, волнуя воображение. Но мы, по своей неопытности и незнанию тайн здешней флоры и фауны, легко могли бы стать жертвой несчастного случая. Вчера, например, француз рассказывал на «Суворове», что в здешних лесах на деревьях ютятся маленькие красные прыгающие змейки, укус которых безусловно смертелен. Местное население для защиты от них натирается какой-то вонючей жидкостью, извлекаемой из сока растений, и этим предохраняет себя от опасности.

Чудовищный боа-констриктор, способный своими кольцами раздавить быка, как цыпленка, царствует здесь в зарослях.

Но особенный ужас наводят дикие слоны, которые бродят огромными стадами. Жители лесов устраивают на них охоты целыми племенами, организуют лесные завалы и западни в виде скрытых ям. Слоновой костью торгуют здесь, как у нас дровами. Вообще — это страна сказочных чудес, где «на неведомых дорожках — следы невиданных зверей», а в чаще джунглей — «там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит».

Сегодня впервые над нами разразилась настоящая тропическая гроза. Она налетела на эскадру во время погрузки угля и уже задолго до приближения прислала извещение о своем подходе по беспроволочному телеграфу. Пришлось отключить антенну от приемной станции.

Над джунглями вспыхивали непрерывные огненные стрелы, поражавшие землю из надвинувшейся черной тучи, резко очерченной на чистом синем небе. Затем налетел стремительный шквал и согнал в кучу все катера и шлюпки, державшиеся на бакштоге за кормой. Следом хлынул ливень с такими оглушительными раскатами грома, что, сидя в каюте, можно было принять их за залпы нашей 12-дюймовой башни. Весь корпус судна [247] содрогался. Туча прокатилась столь же стремительно, как и пришла. И через 5 минут снова сияли звезды, а из-за леса с востока вставала красная, уже ущербленная, луна.

16 ноября. Развлечения эскадры. За двое суток напряженной погрузки «Орел» успел принять 1400 тонн угля, и теперь его полный запас составляет 2200 тонн. Научившись рассовывать уголь по всяким закоулкам, мы умудрились на этот раз принять на 200 тонн больше, чем в Дакаре. Даже на срезах обоих бортов у средних 6-дюймовых башен устроили такие же открытые углехранилища, как на юте позади 12-дюймовой кормовой башни.

Однако перегруженный броненосец стал очень неустойчив и проявляет склонность крениться при всяком перемещении грузов. Даже скопление команды на борту и спуск катера с ростр выводят его мачты из вертикального положения. Метацентрическая высота, по моему подсчету, сократилась до двух футов, что можно считать безопасным для плавания только при уверенности в совершенно спокойной погоде.

Погрузка угля на этот раз происходила в открытом океане, т. е. в нейтральных водах, так что дипломатические препирательства с французскими властями не могли возникнуть. Губернатор даже рекомендовал Рожественскому избрать для стоянки более укрытое от волнений место у мыса Лопес на один градус к югу от Габуна. Там при впадении реки Огове имеется огромный рейд, защищенный от преобладающих южных ветров высоким мысом, далеко выдвинутым в открытый океан. Но адмирал отклонил это предложение, не желая рисковать глубокосидящими кораблями при подходе к неизвестным берегам.

Сегодня, закончив после погрузки утреннюю генеральную приборку корабля, мы надеялись получить разрешение на сношение с берегом. Всем хотелось хоть мельком взглянуть на городок Либревиль, расположенный в этой сказочной стране. Но день пропал даром, так как адмирал был в грозном настроении и прогнал флаг-капитана, когда тот сунулся к нему за разрешением отпустить на берег офицеров с кораблей, закончивших погрузку. Все были очень разочарованы этим неудачным оборотом дела. Настроение было испорчено, и даже отдых после тяжелой продолжительной погрузки превратился в скуку. В кают-компании разговоры с самого утра приняли мирный характер. Более нетерпеливые весьма непочтительно честили адмирала.

К полудню были получены очередные приказы Рожественского, которые пролили свет на причины адмиральского гнева, а наш ревизор, вернувшийся с «Суворова», основываясь на рассказах офицеров флагманского корабля, дополнил новости интересными деталями. Героем событий вчерашнего дня оказался крейсер «Дмитрий Донской». Командир «Донского», капитан 1-го ранга Лебедев, вчера лично явился на госпитальный «Орел» И пригласил в гости на крейсер сестру милосердия Клемм, двоюродную [248] сестру одного из офицеров его корабля. Так как старшего врача на «Орле» не оказалось, то сестра получила разрешение на отъезд от дежурного врача и отправилась на катере вместе с офицерами «Донского». Между тем было уже без десяти минут шесть, а по вчерашнему приказу адмирала всякие сношения между кораблями должны прекращаться ровно в 6 часов вечера, т. е. с заходом солнца, после чего все проходящие шлюпки подвергаются обстрелу с дежурного катера. Следовательно, Клемм до утра не могла вернуться на госпитальный корабль.

На «Донском» умеют нескучно проводить время, и, закончив погрузку ранее других, офицеры решили устроить в кают-компании небольшой «фестиваль», воспользовавшись визитом интересной гостьи. Командир также участвовал в этом «рауте». Далеко за полночь от «Донского» отвалил катер с тремя офицерами, вызвавшимися доставить в сохранности сестру милосердия на белый «Орел». Офицеры были порядком навеселе и, видимо, рассчитывали проскочить незаметно от дежурного катера. Но катер «Донского» был задержан дежурной миноноской «Суворова». Рожественский приказал арестовать его и привести к борту «Суворова». К счастью, сестра милосердия уже была высажена на свой корабль. Когда арестованный катер был у трапа «Суворова», офицеры «Донского» громко возмущались арестом. Адмирал, несмотря на глубокую ночь, был на юте броненосца и все слышал. Приказав офицерам подняться наверх, Рожественский поставил их во фронт и изругал последними словами, а затем заявил, что таких помощников ему не надо и он отошлет их для суда в Россию.

Все происшедшее нашло красочное отражение в следующих двух приказах адмирала, которые заношу дословно ввиду их характерности для нашего командующего и выразительности его стиля:

«Габун, 16 ноября 1904 г., № 158.

Вчера 15 ноября сигналом подтверждено было запрещение посылать шлюпки на берег и между судами от наступления темноты до рассвета без особого моего разрешения.

В 10 часов вечера задержан был паровой катер с крейсера 1-го ранга «Дмитрий Донской», посланный без разрешения, и тогда же сигналом было приказано арестовать вахтенного начальника крейсера в каюте с приставлением часового на трое суток за неисполнение приказания.

В 1 ½ часа ночи задержана была вторая шлюпка с того же крейсера и на ней три гуляющие офицера: лейтенант Веселаго и мичмана Варзар и Селитренников.

Командиру крейсера 1-го ранга «Дмитрий Донской» капитану 1-го ранга Лебедеву тотчас был объявлен сигналом выговор. Офицеры, оказавшие столь явное неповиновение приказанию, направленному [249] к охранению целости эскадры до прибытия на театр военных действий, подлежат преданию суду.

Чтобы не пропустить срочного рейса парохода, отправляющегося в Европу, и не вводить казну в расход по содержанию за границей лишний месяц этого вредного для службы элемента, предписываю командиру крейсера 1-го ранга «Дмитрий Донской» удовлетворить лейтенанта В. и мичманов В. и С. половинным содержанием как отсылаемых для предания суду, купить билеты 2-го класса до Бордо на пароходе, отправляющемся из Либревиля утром 17 ноября, и выдать по 120 рублей на покупку билетов от Бордо до Петербурга, снабдив предписанием отправиться в наличие экипажей.

Подписал: генерал-адъютант Рожественский.

Верно: флаг-капитан капитан 1-го ранга Клапье-де-Колонг».

Узнав, что нарушение дисциплины офицерами «Донского» произошло из-за сестры милосердия, адмирал приказал и ее подвергнуть дисциплинарному взысканию, лишив на три месяца права съезжать на берег.

«Приказ № 159.

По второй эскадре объявлены правила охраны судов от покушений, которые можно ожидать под покровом ночи, в тумане, из-под воды.

И в Порт-Артуре перед войной объявлялись правила: как светить, как сторожить, как воздерживаться от ночного шатания и распознавать своих и чужих. Но прожектора светили вяло, сторожевые суда отбывали свой номер, а шатание продолжалось в полном изобилии, так что неприятельские миноносцы могли быть узнаны лишь тогда, когда они выстрелили свои мины.

И порт-артурская эскадра проспала свои лучшие три корабля. Тихоокеанский флот сразу оказался обреченным на пассивную самозащиту. И армия, возлагавшая большие надежды на его содействие, охваченная неприятелем из всех освобожденных подступов побережья, стала заливать грехи флота ручьями своей крови.

Вторая эскадра некоторыми представителями стоит на том самом пути, на котором так жестоко поплатилась первая.

Вчера крейсер 1-го ранга «Дмитрий Донской» явил пример глубочайшего военного разврата; завтра может обнаружиться его последователь. Не пора ли оглянуться на тяжелый пример недавнего прошлого?

Поручаю крейсер 1-го ранга «Дмитрий Донской» неотложному надзору младшего флагмана контр-адмирала Энквиста и прошу его превосходительство принять меры к скорейшему искоренению начал гнилости в его нравственном организме.

Подписал: генерал-адъютант Рожественский.

Верно: флаг-капитан капитан 1-го ранга Клапье-де-Колонг».

Сегодня в 2 часа катер с офицерами «Донского» отошел в город. На крейсере проводили отъезжающих троекратным ура, [250] а команда, по традициям старых парусных кораблей, была послана по реям. Когда катер проходил мимо «Орла», наши офицеры выбежали на кормовой балкон, приветствовали товарищей, махая фуражками, и посылали им пожелания благополучного возвращения на Родину.

История, разыгравшаяся на «Донском», и приказы адмирала взволновали эскадру и вызвали широкие отголоски на всех кораблях. Выяснилось, что приказ адмирала о запрещении сношений между кораблями до «Донского» своевременно не дошел и 15 ноября не был принят на крейсере к исполнению. Сама отдача приказа об охране, конечно, не вызывалась фактическим положением, так как именно здесь, у глухих западных берегов Африки, эскадра была наиболее гарантирована от всяких покушений врага.

С точки зрения военного воспитания и тренировки в проведении охранных мероприятий было выбрано мало подходящее время: условия плавания были особенно тяжелыми, а движение эскадры, выше всякой меры перегруженной углем, уже само по себе являлось вопиющим нарушением всех элементарных правил корабельной организации безопасности.

Если адмиралу было угодно подменить серьезную боевую подготовку «игрой в солдатики», то и это следовало сделать обдуманно и логично. Адмирал отдал приказ, не указав момента его вступления в действие, и не потрудился проверить, дошел ли он до всех кораблей. Лебедев, уезжая за сестрой на «Орел», еще не знал о приказе, а вахтенный начальник не успел доложить ему о первом происшествии с арестом катера и о сигнале адмирала об аресте вахтенного начальника крейсера. Адмирал не обсудил приказ с начальником штаба. Он привык рубить сплеча и не считает нужным совещаться даже с ближайшими помощниками. Так, например, вчера последовал его приказ: стрелять по всякой шлюпке после второго окрика. Но через четверть часа последовало дополнение по семафору: не стрелять в капитанов немецких пароходов — наших угольщиков.

Когда это распоряжение дошло до нашего часового под кормовым флагом, которому надлежало применять на деле приказ адмирала, то он вполне резонно задал вопрос вахтенному начальнику: «А как ночью узнать немецких капитанов, ваше благородие?» На этот естественный вопрос вахтенный начальник мог только развести руками.

Очевидно, в штабе догадались, к каким бедам может привести приказ адмирала, и попытались смягчить его по семафору. Ведь мы пока не на театре военных действий. А германские угольщики не только не обязаны подчиняться всем распоряжениям адмирала, но, наоборот, он сам находится в полной зависимости от их доброй воли и согласия обслуживать русскую эскадру. Достаточно повторить в новом издании «гулльский инцидент», воспроизведя его в самом глухом углу африканского побережья [251] в виде эксперимента с немецкими капитанами, — и мы останемся без угля, находясь за 8000 миль от России. Поэтому, по негласному распоряжению штаба всем командирам кораблей, приказ адмирала об обстреле шлюпок попросту был аннулирован.

До нас дошли сведения также о ряде других инцидентов на судах эскадры во время последнего перехода от Дакара. На буксире «Роланд» с вольнонаемной командой кочегары отказались поддерживать полное давление пара, когда «Роланду» было приказано буксировать «Малайю», ссылаясь на переутомление от чрезмерной жары. Адмирал был взбешен, грозил предать их военному суду, но буксир зафрахтован и служит по договору.

На пловучей мастерской «Камчатка», где помимо судовой команды имеется до 100 человек портовых рабочих, служащих по вольному найму, произошло столкновение рабочих с мастером и с заведующим мастерской инженером-технологом Л. Один рабочий повздорил с мастером и в ответ на его приказание сказал, что не обязан его слушать, так как принадлежит к другому цеху. Когда пришел начальник мастерской инженер Л., то мастеровой и ему повторил то же самое. Тогда Л. не удержался и ударил рабочего по лицу. Мастеровой бросился с кулаками на Л., но был схвачен.

И вот теперь возникло судебное дело «о нарушении мастеровым воинской дисциплины». Что касается поведения Л., то в приказе адмирала никакой оценки его поступка не сделано. А ведь в контрактах, которыми определяется положение рабочих в плавании, вовсе не сказано, что они приравниваются к «нижним чинам». В них имеется только ссылка на 1223-ю статью Морского устава, которая гласит, что «пассажиры и посторонние лица не имеют права вмешиваться в действия судового начальства».

Между тем Рожественский намерен применять к мастеровым законы военного времени наравне с нижними чинами. Вообще адмирал усвоил себе широкий взгляд на назначение законов: они должны давать право представителям власти «держать в ежовых рукавицах» своих подчиненных. А если формально закон этому назначению не отвечает, то долг начальства — дать закону надлежащее толкование и действовать сообразно с обстоятельствами, не по букве, а по духу закона. Дух же закона всегда заключается в том, что «начальство должно обеспечить повиновение подчиненных».

Правда, на эскадре есть страж писаного закона — наш флагманский обер-аудитор Добровольский, живущий на «Орле». Он пытался объяснить Рожественскому, что законы военного времени не могут применяться на эскадре, так как эскадра не находится на театре военных действий и не была объявлена высочайшим указом на военном положении как особая административно-территориальная единица. Но адмирала такие доводы нисколько не смутили. Считая, что это является следствием недосмотра и упущения, [252] он решил исправить ошибку и присвоил себе прерогативы верховной власти, собственным приказом объявив 2-ю эскадру флота Тихого океана на военном положении с момента выхода из Либавы, т. е. распространил его действие на полтора месяца назад, вопреки утверждениям законоведов о том, что закон обратной силы не имеет.

По словам обер-аудитора, действия адмирала с преданием суду трех офицеров «Донского» являются вопиющим нарушением всех требований морского судопроизводства и с юридической стороны не выдерживают никакой критики. Приказы адмирал составил лично, под непосредственным впечатлением. Объяснения командира «Донского» он также не пожелал выслушать. Офицеры возвращены в Россию для предания суду, но никакого дознания и следствия по предъявленным обвинениям произведено не было. Когда они явятся в Главный Морской штаб с предписанием адмирала, там просто не будут знать, на основании каких данных их надлежит судить. Материалом могут служить только личные показания обвиняемых и телеграмма Рожественского с донесением об их преступлении, в которой оно квалифицировано как «неповиновение». Между тем это слово является определенным юридическим термином. Под ним подразумевается «сознательное неисполнение приказания, лично полученного от начальника». Офицеры же действовали с разрешения командира и старшего офицера крейсера, являющихся их прямыми начальниками. Поэтому их проступок в крайнем случае мог бы быть подведен лишь под статью «о неисполнении общих распоряжений начальника».

Последние приказы адмирала восприняты офицерским составом эскадры как прямое оскорбление и вызвали резкую критику. Упоминание об артурской эскадре вызвало ядовитое замечание, что именно «господам адмиралам» не мешает хорошенько запомнить этот урок, так как только нераспорядительность высшего командования поставила артурскую эскадру под неожиданный удар противника. Командиры же пытались самостоятельно принять меры для защиты кораблей — установить боны, поставить сети, но адмирал Алексеев отменил эти распоряжения.

Далее — кто, как не руководители флота, не сумели перед войной провести правильное распределение морских сил и упрятали боевую эскадру в артурскую мышеловку? Кто догадался оставить линейный флот в самый напряженный момент без охраны на внешнем рейде и не предпринял серьезной крейсерской разведки в открытом море? Офицерский состав артурской эскадры представлял собой прекрасный боевой материал, но главное командование не сумело правильно использовать эти его качества. Поэтому Рожественскому не пристало бросать обвинения в лицо всему офицерскому составу 2-й эскадры. Он, как бывший начальник Главного Морского штаба в момент начала войны, сам несет большую ответственность за то безвыходное положение, в котором очутилась артурская эскадра с первых дней войны, Что же [253] касается боевых заслуг, то Рожественский пока прославился только боем с рыбаками.

Случайный эпизод с офицерами «Донского» ярко показал, какая непроходимая пропасть разделяет командующего от его командиров кораблей и всей массы кадрового офицерства. Ореол величия, таинственности и недоступности, окружавший адмирала, начал понемногу рассеиваться. Личность командующего раскрылась перед всей эскадрой в настоящем свете, обнажая лицо типичного сатрапа Российской империи, не знающего никаких ограничений своего самомнения и дикой воли.

Дальше