Глава четвертая.

На Сиваше

Перед решающими событиями

После боев на Днепре 63-й стрелковый корпус 19 января 1944 года был выведен в резерв фронта. Мы оборудовали тыловой рубеж обороны, принимали пополнение, приводили в порядок вооружение, наладили боевую учебу. Теперь в относительно спокойной обстановке, когда поблизости не рвались снаряды и не свистели пули, представилась возможность перевести дух и оглядеться.

Положение на фронтах радовало: то было время новых блистательных побед Красной Армии. В первые месяцы 1944 года усилиями войск Ленинградского и Волховского фронтов, моряков Краснознаменного Балтийского флота полностью была снята блокада Ленинграда. Противник был отброшен до Нарвского залива, Чудово, реки Луга, Шимска. Успешно развивались и операции на Правобережной Украине. Под Корсунь-Шевченковским гитлеровцам устроили «малый Сталинград» войска 1-го и 2-го Украинских фронтов. Мощь ударов по немецко-фашистским оккупантам нарастала с каждым днем.

Находясь в резерве, нам, конечно, хотелось знать, какие боевые задачи предстоит решать корпусу в скором будущем. Каждый разговор по телефону со штабом фронта мы, командование корпуса, использовали не только для докладов начальству всякого рода сводок, но и старались что-нибудь выведать о предстоящей задаче. Штабники фронта, сохраняя тайну, отмалчивались, а С. С. Бирюзов коротко отсек мои вопросы: придет время — узнаешь.

Между тем «солдатский вестник» сообщил, что наш 4-й Украинский фронт тоже будет наступать. Назывались даже сроки, и, надо сказать, «вестник» почти не ошибся. 30 января 1944 года загремели пушки: началась Никопольско-Криворожская [163] наступательная операция. Правый сосед, 3-й Украинский фронт, которым командовал генерал армии Р. Я. Малиновский, пошел вперед в районе Кривого Рога. Во взаимодействии с нашим 4-м Украинским ему надлежало отрезать никопольской группировке противника пути отхода и уничтожить ее. Наш фронт наносил удары с юга на Никополь и на Большую Лепетиху с целью разгромить находящиеся здесь войска и попутно ликвидировать опасный плацдарм противника на левом берегу Днепра. Наступление пошло успешно.

Можно было предполагать, что 63-й корпус, как резерв фронта, скоро введут в прорыв, чтобы развить удар в глубину обороны противника. Мы ждали с нетерпением, но проходил день за днем, а приказа не поступало.

Но вот меня наконец вызвали в штаб фронта за получением задачи. Дело для нас обернулось, однако, не так, как ожидалось. Начальник оперативного отдела штаба фронта генерал А. П. Тарасов сообщил, что корпусу предстоит не наступление, а перегруппировка, и не на запад, а на подступы к Крыму. Глядя на мое расстроенное лицо, Тарасов улыбнулся.

— Это — решение Ставки, — сказал он. — Москва считает, что сейчас, когда разгром никопольской группировки противника предрешен, настало время подумать, как освободить Крым. Сделать это нелегко. Будешь на месте, сам увидишь.

Ставка, конечно, была права. До сих пор гитлеровское командование имело какое-то основание надеяться, что ему удастся воссоединить свою крымскую группировку с главными силами 6-й армии на правом берегу Днепра. Для этого противник и сохранял плацдарм у Большой Лепетихи, удобный для нанесения удара в сторону Перекопа. Теперь же плацдарм доживал последние дни, а общее положение противника в районе Никополя и нижнего течения Днепра грозило крайне осложниться. Обстановка складывалась в нашу пользу, и с планами прорыва в Крым или из Крыма на Днепр гитлеровским генералам приходилось, скрепя сердце, распроститься.

3 февраля наш корпус начал комбинированный марш в новый район сосредоточения на северном берегу Сивашского залива. До железнодорожной станции шли по колено в непролазной грязи, затем ехали по железной дороге. Перегруппировку закончили через 19 дней. [164]

Мы вернулись в состав 51-й армии, в рядах которой полгода назад освобождали Донбасс.

Командовал армией по-прежнему генерал-лейтенант Я. Г. Крейзер, начальником штаба остался генерал-майор Я. С. Дашевский. Членом Военного совета вместо А. Е. Халезова пришел генерал-майор В. И. Уранов, с которым я в тот же день познакомился. Жизнерадостный, улыбчивый, он мне понравился своей разумной обходительностью, глубиной оценки обстановки, умением видеть живых людей за сухими строками донесений и сводок о численном и боевом составе частей и соединений.

Я. Г. Крейзер не скрывал своей радости по поводу того, что в состав армии прибыл еще один корпус. После того как я доложил о своем корпусе, командарм рассказал, что в первых числах ноября 1943 года 10-й стрелковый корпус генерал-майора К. П. Неверова, входивший в 51-ю армию, форсировал Сиваш и захватил небольшой плацдарм на крымской земле. Это был истинный подвиг духа и образец мужества советского солдата. Преодолеть залив с илистым, вязким дном можно было только в отдельных местах, известных лишь некоторым местным жителям, оставшимся кое-где в полуразрушенных хатах окрестных населенных пунктов.

— Мы попытались отыскать нужных нам людей, — рассказывал Крейзер. — Вспомнили, что Михаилу Васильевичу Фрунзе помог в свое время местный добытчик соли крестьянин Оленчук. Пригласили к себе колхозников. И что же вы думаете, Иван Иванович Оленчук отыскался: крепкий старик, которому идет семидесятый год. И на этот раз он согласился указать нашим воинам путь в Крым. Не испугали старика ни холодные ноябрьские волны залива, ни возраст, ни угроза смерти от пули врага. Кроме Оленчука, — продолжал командарм, — мы попросили помощи и других жителей. Вызвался колхозник Зауличный.

В ночь на 1 ноября патриоты вывели наши части с артиллерией на южный берег Сиваша. Шли по грудь в воде и грязи, с боеприпасами на плечах. Маневр оказался внезапным для противника. В итоге этого маневра был захвачен и удержан в трудных боях с непрерывно контратакующим врагом значительный плацдарм.

Успешно действовали войска 51-й армии и на Перекопском перешейке. Совместно с 19-м танковым корпусом [165] генерала И. Д. Васильева они разрушили немецкую оборону в центре Турецкого вала и в результате тяжелой борьбы, когда чаша весов победы колебалась в ту и другую сторону, закрепились в районе Армянска.

В последующем на перекопское направление ввели 2-ю гвардейскую армию под командованием генерала Г. Ф. Захарова, а соединения нашей армии перегруппировали к северу от Сиваша и на захваченный плацдарм.

— Вам, товарищ Кошевой, — заключил беседу командующий, — надлежит, не теряя времени, подготовить соединения корпуса для переправы на плацдарм. Это — первый шаг. Затем будете наступать. Разведайте район переправ на северном берегу Сиваша завтра же. А потом мы совместно проведем рекогносцировку района размещения дивизий корпуса на плацдарме.

Беседа закончилась. Я зашел в оперативный отдел штаба армии, нанес на карту места переправ, по которым осуществлялось сообщение с Крымом, другие необходимые данные обстановки и отправился в свое расположение.

* * *

Рассказ командарма о подвиге старика колхозника И. И. Оленчука и других советских патриотов глубоко взволновал меня. В памяти возникли недавние события на берегу Днепра...

2 ноября 1943 года наш корпус во взаимодействии с другими войсками коротким, стремительным ударом освободил от гитлеровских оккупантов легендарную Каховку. К утру следующего дня два батальона — по батальону от 1372-го и 1376-го полков 417-й стрелковой дивизии Ф. М. Бобракова — форсировали Днепр на подручных средствах, захватили небольшие плацдармы и закрепились.

После этого, однако, началось самое трудное. Чтобы снабжать полторы тысячи человек, отрезанных широкой рекой, нужно было иметь много переправочных средств. Но их-то как раз и не было. Ни фронт, ни армия даже не обещали дать что-либо. К тому же пришел в себя и противник. Он срочно перебросил на наше направление свежую 101-ю горнострелковую дивизию и навалился на два наших батальона превосходящими силами. С аэродромов Берислава начались непрерывные налеты немецкой авиации, подавить которую тоже пока было нечем. В наших [166] руках находились только небольшие артиллерийские средства дивизии и некоторые корпусные части, возможности которых являлись весьма скромными. На западном берегу передовые отряды вели крайне тяжелую борьбу. Контратаки противника следовали одна за другой. Их отбивали, но при этом наши подразделения несли чувствительные потери.

Сообщение с батальонами на плацдармах осуществлялось только ночью. Немногие рыбачьи лодки, найденные в Каховке и наспех отремонтированные, непрерывно сновали по Днепру. Каждый рейс туда и обратно был поистине героическим подвигом: враг вешал над рекой одну осветительную ракету за другой и встречал утлые суденышки губительным огнем. С рассветом движение прекращалось.

Несколько дней боев убедили меня в том, что удержание плацдармов обходится слишком дорого, тем более что высшее командование не имело намерений развивать успех на данном участке фронта. Мы доложили обстановку командарму. Тот не взял на себя решение вопроса, поскольку дело шло о Днепре, и доложил в свою очередь командующему фронтом. Ф. И. Толбухин сам позвонил мне, выслушал объяснения и приказал отвести войска назад. К тому времени на западном берегу реки оставался только батальон 1372-го полка. Другой батальон весь, по сути, полег под ударами врага.

...Форсировать Днепр было нелегко, но много труднее было вывести наш батальон с плацдарма. Не следовало и пытаться выполнить задачу днем: на виду и под огнем противника. Все делалось в кромешной ночной темноте.

К нашему счастью, в штаб полка явились два местных жителя: один — пожилой, второй — молодой.

— Новицкий Василий Карпович, — коротко представился старший. — А это — напарник мой.

— Иван Буланный, — отрекомендовался тот, улыбнувшись.

Рассказ их был недолгим. Как только оккупанты захватили город, Новицкий — электрик с городской электростанции — затопил свою рыбачью лодку. Когда наши возвратились и начали форсировать Днепр, Василий Карпович поднял ее и помогал воинам Красной Армии переправляться на правый берег реки. Смерть не страшила отважного человека, он перевез 65 бойцов и 45-миллиметровую [167] пушку. Теперь патриоты брались доставить весь батальон назад в Каховку.

Новицкий вызвался грести, Буланный — управлять лодкой с помощью нехитрого руля. От других гребцов они отказались, уверяя, что сделают все гораздо лучше сами. Их предложение с благодарностью приняли, не сомневаясь, что этим сильным мужчинам задача будет по плечу.

Как только наступила ранняя ноябрьская ночь, лодка с двумя смельчаками на борту двинулась через Днепр. Погода к тому времени резко ухудшилась. Внезапно подул сильный порывистый ветер. Разразился проливной дождь. Река взволновалась. Зато, когда взлетали ввысь осветительные ракеты противника, капли воды, косо падавшие с низких косматых облаков, поглощали свет, и лодка была почти невидима.

Мы с замполитом закутались в плащ-палатки и вышли на берег. На другой стороне Днепра шла ружейно-пулеметная перестрелка да редко ухали разрывы артиллерийских снарядов. Вероятно, противник полагал, что в такую погоду ни с плацдарма, ни на плацдарм для русских дороги нет, и вел дежурный огонь.

Мы прохаживались туда и сюда вдоль берега, до боли в глазах всматривались в темноту, поминутно курили. В ближайших хатах укрылись те, кто должен был принять воинов с той стороны Днепра, командир полка, медицинские работники. Кухня с горячим супом и кашей стояла наготове за забором.

На берегу мы были, однако, не одни. Чуть поодаль скорее угадывалась, чем виднелась, неподвижная фигура женщины. Мы подошли, окликнули, спросили, кто она есть. В подобных случаях не полагалось гражданским лицам быть в расположении войск. Женщина оказалась матерью нашего молодого перевозчика. В голосе ее слышалась глубокая тревога. Но — ни жалобы, ни укора...

А время шло... По-прежнему из-за реки доносились выстрелы и взрывы, ничто, казалось, не менялось на плацдарме. Но вот первый рейс был закончен. Новицкий и Буланный без потерь перевезли несколько раненых и почти полсотни здоровых бойцов.

Мы подошли к лодке. Нас, закутанных с головы до пят в плащ-палатки, в темноте не узнавали, а мы не вмешивались. Все делалось и без нас организованно, ловко и быстро... [168]

...До наступления рассвета весь батальон, кроме прикрытия, был уже в Каховке. Перевозчики, веселые и довольные успехом, хотя и безмерно уставшие, направились в последний рейс. Надо было торопиться: рассвет близился.

Когда лодка вернулась, на востоке стало светлеть. Как обычно, мать поспешила к ней. Прибывшие с того берега бойцы молча расступились, давая женщине дорогу: на корме лежал залитый кровью сын. В последние минуты переправы осколок вражеского снаряда оборвал его жизнь.

В полном молчании пожилой перевозчик поднял товарища и, тяжело ступая, вынес на берег. Положив тело на подостланную кем-то плащ-накидку, мужчина выпрямился, но дрогнул и закрыл лицо руками. Мать не заплакала, не бросилась на землю. Она сняла намокшую кофту, встала на колени и укрыла ею сына.

Потрясенные, стояли бойцы...

За подвиг на Днепре Василий Карпович Новицкий и Иван Зиновьевич Буланный (посмертно) были награждены орденом Красного Знамени.

* * *

Прибыв на свой КП, я целиком погрузился в текущие дела корпуса. Приказ Я. Г. Крейзера не тянуть с командирской разведкой района переправ обязал нас провести ночь в организационной подготовке этого важного мероприятия. А наутро, после короткого отдыха, мы уже были на Сиваше. Переправа по мосту на рамных опорах не действовала: авиация противника нанесла ей повреждение, которое можно было устранить только к следующему дню.

Залив встретил нас сурово. Мороз был легкий, шел редкий снег, но порывистый, пронзительный ветер пробирал до костей сквозь полушубки. Мы были не одни на пологом сивашском берегу. К переправе вброд готовились группа саперов и команда связистов из 263-й стрелковой дивизии, расположенной в обороне на плацдарме. На земле в строгом порядке лежали телефонный аппарат, несколько катушек кабеля, коробки со взрывателями для мин и другое специальное имущество. Командир объяснил, что дело не терпело и он принял решение не ждать, когда мост восстановят, а идти вброд. [169]

Пока мы беседовали, саперы и связисты распределили груз и крепили его за спину. Все делалось спокойно и сноровисто.

Многие бойцы были босиком. Они сняли обувь и шаровары, связали их тюком и приспособили на голову. Полы шинелей высоко подоткнули за поясные ремни.

— На плацдарме негде обсушиться. Поэтому многие предпочитают переодеться, когда придут на место, в сухую одежду, — пояснил командир. — Выберемся на тот берег, разотремся рукавицами. Выпьем по сто грамм... Если не растереться, то опухнут ноги, начнется ломота в суставах, — добавил он.

Порыв холодного ветра заставил нас содрогнуться. Поежились и бойцы.

Командир тоже разулся, снял шаровары. Товарищи помогли ему укрепить одежду и сапоги на голове.

— Шагом марш! — подал он негромкую команду и первым двинулся к воде. За ним пошли бойцы. Раздался хруст наледи под ногами. Переправа началась...

* * *

В планах главарей фашистского рейха Крым занимал особое место. 16 июля 1941 года, когда пал Смоленск и врагу казалось, что ворота на пути к Москве открыты, Гитлер провел совещание с Герингом, Кейтелем, Розенбергом и Борманом. Тогда решили, что Крым с прилегающими землями должен войти в состав фашистской империи, точно так же, как Прибалтика, приволжские районы и Баку, Кольский полуостров. Это решение гитлеровцы хранили в глубокой тайне, которая была раскрыта и обнародована лишь впоследствии на Нюрнбергском процессе.

Почему теперь, в 1944 году, когда военное счастье перестало служить клике Гитлера, враг с невероятным упорством все-таки продолжал цепляться за Крым? Потому что, обладая полуостровом, гитлеровское командование контролировало большую часть Черного моря с помощью подводных лодок, надводных кораблей и авиации. Самолеты противника достигали всех пунктов базирования нашего Черноморского флота. Когда же советские войска освободили Северную Таврию и вышли на нижнее течение Днепра, враг из Крыма стал угрожать тылу наших южных фронтов. [170]

Богатые хлебом поля, железная руда, залегающая на поверхности земли под Керчью, сады и виноградники, многочисленные здравницы Крыма разжигали аппетиты немецко-фашистских захватчиков и заставляли их яростно сражаться за этот благодатный край. На фронте ходили слухи, что в санаториях Южного берега, Саки и Евпатории лечились 200 тысяч солдат и офицеров фашистского вермахта.

Можно было догадываться, что потеря Крыма чревата для фашистов и крупными политическими последствиями, связанными с позицией Румынии и Болгарии.

Все это стало нам известно вспоследствии, а пока мы с командирами дивизий и начальниками родов войск стояли у разрушенной вражеским огнем переправы.

Разведка района переправ показала, что переброска войск корпуса на крымский плацдарм вброд могла иметь место лишь в исключительном случае. Те, кто переходили залив по мелководью, как правило, вскоре заболевали. Насыщенные солью холодная вода и грязь разъедали тело. Люди опухали. Бороться с простудами и воспалением суставов в тех условиях было почти невозможно. Ориентироваться надо было на инженерные переправы.

Одна переправа по земляной дамбе и понтонному мосту вела с северного берега Сиваша на Русский остров, а отсюда по другому понтонному мосту и продолжающей его земляной дамбе выходила на южный берег залива. Общая длина переправы достигала почти трех километров. Неподалеку от этой переправы находился мост на рамных опорах, протяженностью 1865 метров, которым законно гордились инженерные войска армии.

Мы внимательно осмотрели земляную дамбу и нашли, что она не выдержит, если по ней начнут переправляться войска корпуса. Основа дамбы оказалась недостаточно прочной, и надо было сделать, чтобы она не разрушилась под ногами тысяч людей, колесами орудий и автомобилей, под гусеницами танков. Требовалось усиление и для мостов, которые не выдерживали танков и САУ.

Генерал Крейзер поморщился, когда мы доложили ему результаты разведки. Он, конечно, все знал и до этого, но наш доклад напомнил еще раз, что пора приниматься за тщательную подготовку переправ. Командарм приказал представить ему письменный доклад с обстоятельным перечнем [171] необходимых инженерных работ, объема их, нужных материалов, транспорта, рабочей силы и времени.

Теперь как бы заново обнаружились многочисленные трудности. Переправы были одной из главных целей авиации и даже артиллерии противника. «Юнкерсы» с противным воем пикировали на мосты, стремились разрушить их. В воздухе возникали скоротечные и яростные воздушные бои. Наша ПВО была достаточно сильной, но все же гитлеровцам удавалось наносить ущерб переправам. Мы маскировали районы переправ дымовыми завесами, ставили завесы в ложных районах. Это помогало, но мало.

Были и другие трудности. Автотранспорта не хватало, чтобы подвезти грунт для подсыпки дамбы. Приходилось издалека подвозить пиломатериалы. Трудности усугублялись тем, что дорог с твердым покрытием в районе не было. Глинистая почва, насыщенная солью, размокла. Грязь засасывала любой транспорт. В ход пошли пароконные повозки.

Обстоятельства вынудили создать непредусмотренную никакими штатами и долгосрочными прогнозами «службу проталкивания машин». Задача этой доморощенной организации состояла в том, чтобы вызволять из грязевого плена транспортные средства. Приказом по корпусу для этих целей выделялись от частей дежурные тракторы и люди. В особо ненастные дни количество бойцов «службы проталкивания» доходило до тысячи человек. Только так удавалось подвозить землю, бревна и доски к переправам, доставлять продовольствие, горючее, боеприпасы войскам, эвакуировать с плацдарма раненых и заболевших. Бойцы работали, покрытые с головы до пят соленой грязью. Сменившись с дежурства, они подчас не могли ни помыться, ни обсушиться. Не помню, однако, случая, чтобы кто-нибудь хоть словом обмолвился о нелегкой службе, зароптал на горькую долю или пожаловался. Воинский коллектив, сплоченный боями, был нашей надежной опорой. В его рядах любой солдат оказался способен на такой, пусть не боевой, но настоящий человеческий подвиг.

Вскоре командарм, как обещал, побывал со мной на южном берегу Сиваша и на месте ознакомил с обстановкой на плацдарме. Тут картина была совсем безрадостной. Ни деревца, ни кустика... Кругом расстилалась ровная, как стол, бескрайняя степь да отливала белизной гладь [172] неглубоких соленых озер. Не видно было даже бурьяна и привычных для этих мест в осеннее время беспокойных шаров бездомного перекати-поля. Лишь кое-где торчали редкие пучки какой-то красновато-серой полыни. До самого горизонта все просматривалось. Казалось, что войска совершенно открыты для взора и огня противника. К югу от нашего переднего края во вражеском расположении возвышались редкие курганы — древние скифские погребения, оплывшие от времени и плуга пахаря. Гитлеровские генералы и офицеры создали на пологих скатах курганов свои наблюдательные пункты, и наши разведчики не раз замечали, как там поблескивают стекла их биноклей.

На плацдарме не имелось никаких источников пресной воды. Мы представляли себе почти с содроганием, какая нестерпимая жара и жажда бывают здесь в безоблачные дни лета. Но в феврале — марте там повсюду гуляли восточные и северо-восточные ветры, приносившие стужу. Эти ветры затем, не подчиняясь никакому метеорологическому предвидению, вольно чередовались с теплыми потоками воздуха с юга. Наступало тепло, шли дожди со снегом, а то и светило солнце, пока снова не налетал злой порыв холодного ветра с востока или севера.

Жизнь на плацдарме ставила перед командным и политическим составом корпуса и дивизии новые трудные задачи: солдат и на войне должен есть и пить, где-то жить, обогреваться и просушивать одежду. Хотя не имелось никакого топлива, надо было готовить войскам горячую пищу.

Черные глаза командарма смотрели на меня пытливо, как бы спрашивая: ну, комкор, сумеешь организовать, все как полагается? Не подведешь?

...Мы уезжали с плацдарма уже затемно, погруженные каждый в свои мысли. Я думал о том, как лучше подготовиться в таких трудных условиях к недалекой схватке с врагом.

Подготовка к наступлению развернулась теперь полным ходом. В войска прибыло пополнение. Была налажена боевая учеба. Подвозились запасы. День и ночь множество людей и средств транспорта были заняты на работах по усилению дамбы и моста через Сиваш. А природа неистовствовала: в конце февраля разыгрался сильный шторм. Мосты оказались разрушены. Многодневная [173] работа выделенных подразделений, корпусных, армейских и фронтовых инженерно-саперных частей была начисто перечеркнута разбушевавшейся стихией. Пришлось начинать все заново. Особенно досадно, что бревна и балки, с таким трудом подвезенные на переправу, были унесены в море. Пришлось их вылавливать.

Никто, однако, не унывал. Хотя условия нашей подготовки к наступлению были чрезвычайно тяжелыми, командиры и политработники не забывали об удовлетворении основных потребностей людей. Да и сам солдат умел работать головой и руками просто на удивление. Способность находить выход в самом, казалось бы, безнадежном положении была всегда характерна для наших воинов.

Позволю себе рассказать читателю один из эпизодов нашей фронтовой жизни, который я хорошо помню. Нас очень беспокоила задача обогрева людей. Попробуйте сделать это без дров, без горючего, без жилья. Конечно, старались добывать и сохранять тепло любыми мерами. Как-то, проезжая по Громовке, где стояла часть 267-й дивизии, я заметил полуразрушенный сарай. У проема, где раньше была дверь, стоял часовой.

— Что за склад? — спросил я сопровождавшего меня командира полка.

— Не склад, товарищ генерал, а казарма, — ответил тот.

— Хороша казарма, нечего сказать. Пожалуй, и койки поставили? С белоснежными простынями? — посмеялся я.

— Не откажите посмотреть. Коек нет, накрахмаленного белья тоже, а тепло есть.

Уверенный тон командира полка меня заинтриговал: тепло — в помещении без крыши.

Завернули к сараю. Уже от двери отчетливо слышался храп спавших в сарае людей.

— «Парниковый эффект», — пояснил командир полка.

Оказалось, один из солдат, агроном по специальности, случайно узнал, что местные жители свезли в этот сарай сухой конский навоз. Он знал, что, если такой навоз слегка увлажнить, он нагревается. Солдат сообразил, что природа дает шанс организовать массовый обогрев людей. Он доложил начальству. «Спальню» создали быстро: на навоз клали шинели, на них ложились в ряд люди и сверху укрывались шинелями. Не комфорт и не розарий, [174] но в условиях фронта — все-таки возможность отдохнуть и выспаться в тепле.

К сожалению, других сараев больше нигде обнаружено не было. Пришлось довольствоваться тем, что имелось.

2 марта, ранним утром, из штаба армии предупредили: ждите Александрова, он поедет на переправы и будет смотреть войска. Я полюбопытствовал, кто он такой, но ответом было молчание. Порылся в памяти. Никого с этой фамилией среди начальствующего состава фронта и армии не было. Наученный опытом, я окольными путями выяснил, что Александров — псевдоним Маршала Советского Союза А. М. Василевского, который тогда являлся представителем Ставки на нашем 4-м и соседнем — 3-м Украинских фронтах. Мы с начальником штаба корпуса полковником А. Ф. Некрасовым и замполитом полковником В. В. Даниловым прикинули, что бы значил такой визит. Сошлись на том, что, раз едет военачальник столь высокого ранга, значит, скоро быть наступлению.

С утра 3 марта я уже торчал в своем «виллисе» на дальнем перекрестке дорог, ожидая Александрова на пути к переправам. Ясное утро уступало место хмурому дню. Небо затянуло тяжелыми тучами, и наконец хлынул ливень. На моих глазах дорога превратилась в грязевую пучину, преодолеть которую было нелегко. Как раз в это время работники штаба армии по радио поставили меня в известность, что на переправу я не вызываюсь, а А. М. Василевский, Ф. И. Толбухин, Я. Г. Крейзер и некоторые другие начальники проведут ее осмотр без меня.

Ливень исключал возможность появления авиации противника, но артиллерия врага и в эту непогоду время от времени совершала короткие налеты по району переправ. Позже мне стало известно: перед тем как командование прибыло к мосту, произошел один из артиллерийских налетов. Часть моста оказалась разрушенной, и саперы теперь спешно ее восстанавливали. Маршал воочию убедился, как нелегко было содержать в порядке эти сооружения. В итоге рекогносцировки было принято решение об усилении прикрытия переправ с воздуха, увеличении запаса материалов и готовых элементов мостов для быстрого восстановления переправ в случае их разрушения.

Маршал А. М. Василевский работал с Толбухиным, [175] Крейзером, Захаровым и руководящим составом фронта и армии всю ночь и часть последующего дня, а мы, командиры корпусов, по указанию штаарма безотлучно сидели на своих местах и отвечали на множество вопросов, то и дело поступавших с армейского командного пункта.

Теперь уже не оставалось сомнений, что высшее военное руководство и Ставка в лице А. М. Василевского практически готовили операцию по освобождению Крыма.

Как позже мне стало известно, о результатах работы маршал доложил в Москву: «При таком состоянии дорог начинать операцию нельзя. Не сумеем за продвигающимися войсками подать не только пушки и снаряды, но даже продовольствие и кухни. К тому же переправы на Сиваше, разрушенные штормом в последних числах февраля, восстановлением из-за подвоза лесоматериалов задерживаются.

На основе всего виденного лично и на основе докладов непосредственных участников подготовки операции считаю, что Крымскую операцию можно будет начинать лишь в период между 15–20 марта. Только к этому времени сумеем иметь на Сиваше две серьезные переправы и сумеем подвезти как на Перекоп, так и на Сиваш все необходимое.

Прошу Вас утвердить указанные сроки»{34}.

Вскоре мы получили приказ: как только будут восстановлены дамба и мосты через Сиваш, начать переправу войск на плацдарм.

На крымской земле полки 267-й стрелковой дивизии полковника А. И. Толстова должны были сменить правофланговые части 263-й стрелковой дивизии полковника П. М. Волосатых, которая временно передавалась в наше подчинение. Эти две дивизии — 267-я справа и 263-я слева — составляли первый эшелон корпусного боевого порядка. На случай, если противник попытается сбросить наши части в Сиваш упреждающим ударом, было решено до выхода пехоты в Крым перебросить артиллерийские полки всех дивизий, чтобы создать при необходимости мощный огневой заслон.

Хотя уже была создана очень сильная противовоздушная оборона и наши самолеты день и ночь оберегали воздушное [176] пространство, все же было лучше переправлять артиллерию в ненастье, при нелетной погоде.

Природа была к нам милостива. Дни стояли пасмурные. Низкие тучи чуть не касались земли, дожди перемежались с туманами.

Не менее трудным делом было уберечь от противника тайну передислокации артиллерии и спасти наши пушки и гаубицы от вражеского огня, когда они встанут на позиции. Этого можно было достичь, если немедленно по прибытии орудий на плацдарм, до наступления рассвета, закопать их в грунт и хорошо замаскировать. От артиллеристов требовались особая быстрота и четкость работы.

Пришлось создать временный нештатный орган — комендатуру позиционного района артиллерии — во главе с майором В. И. Шендриком, заместителем командира 845-го артполка 267-й стрелковой дивизии. Этот полк по графику прибывал на плацдарм первым. С него-то и начинали мы зарываться в землю. Коменданту позиционного района вменялись в обязанность контроль за своевременным проведением окопных и маскировочных работ, оказание в неотложных случаях необходимой помощи артиллеристам силами пехотных подразделений. Шендрику дали некоторые инженерные средства. Он был на высоте требований и ежедневно докладывал нам о ходе работ.

С окапыванием и маскировкой артиллерии мы справились успешно.

Не теряя времени, приступили к созданию на плацдарме необходимых для будущего наступления запасов материальных средств. Поскольку автомашины по непролазной грязи не проходили, боеприпасы и продовольствие доставлялись на руках. Делалось это поэтапно. Сначала снаряды и патроны несли от станции узкоколейки Ново-Троицкое на берег Сиваша, а затем, тоже на руках, подавали в Крым. Их несли солдаты, которые туда переправлялись. Люди брали снаряды и мины, зажимая их под мышками, а в руки, кроме того, прихватывали ящики с патронами. С этой тяжелой и неудобной пошей шагали они многие километры.

В ночь на 14 марта на плацдарм прибыла часть сил 267-й стрелковой дивизии полковника А. И. Толстова и приступила к смене полков 263-й дивизии. На следующую ночь смена закончилась полностью. Обе дивизии заняли положенное им место в боевом порядке корпуса. 417-я дивизия [177] переправилась позже и составила второй эшелон. 77-я дивизия вышла в резерв армии. Переправился в Крым и я, организовав наблюдательный пункт в километре северо-западнее высоты с отметкой 26,9. Поблизости находился наблюдательный пункт полковника Толстова.

С началом переправы стрелковых дивизий установилась ясная теплая погода. На наших глазах стали подсыхать дороги. Вскоре по ним могли проходить все виды транспорта. Теперь уже было легче с подвозом. Войска вели разведку противника. Вовсю развернулась работа по организации взаимодействия войск.

Траншей и ходов сообщения, подготовленных ранее 263-й дивизией, нам, конечно, не хватало. Постепенно в плотном, глинистом грунте обозначились дополнительные линии окопов, траншей и ходов сообщения. Появились новые позиции. Сеть инженерных сооружений росла, становилась гуще.

В небе теперь повисли разведывательные самолеты противника. Очевидно, они наблюдали за нашей работой. Но на той стороне пока не отмечалось какого-либо беспокойства: ведь работы такого типа могли вестись и при оборонительных намерениях. Возможно, гитлеровские генералы полагали, что наш фронт просто заблокирует их и не станет штурмовать Крым, тем более со стороны Сиваша.

Это, конечно, не значило, что враг вел себя пассивно. Он не жалел снарядов и бомб. И нам, чтобы спасти личный состав дивизий от потерь, надо было не только углублять траншеи и окопы, но и строить убежища. Вопрос этот был очень важным и чрезвычайно трудным. Мы были мастера строить землянки там, где имелось дерево или камень. Здесь же ни того, ни другого не было.

Думали все. Разрывы вражеских снарядов напоминали, что проблему надо решать безотлагательно. Появились простуженные, которых негде было обогреть. Выручила солдатская смекалка: в плотном глинистом грунте с большим содержанием соли люди рыли глубокие, до 2–2,5 м, щели и, подкапываясь под переднюю стенку, создавали так называемые «лисьи норы». При попадании мин и снарядов поры не обваливались и люди не поражались. Занавеска из плащ-палатки сохраняла некоторое тепло. Такое свойство грунта навело инженеров на мысль зарываться в землю еще глубже (на 5–6 м и более), а затем [178] выбирать сводчатую камеру, достаточную для размещения и работы нескольких человек. Хотя такое убежище не имело дневного света, но было вполне надежным. Заработали кирки и лопаты. Без единого бревна войска построили десятки подземных командных пунктов, многочисленные землянки для отдыха и приема пищи. Дела пошли веселее.

Заметив, видимо, сосредоточение советских войск на плацдарме, немецко-фашистское командование произвело ряд мощных ударов авиацией. В небе Крыма то и дело разгорались воздушные бои. Они редко кончались тем, что стороны расходились без потерь. Обычно же небо бороздили шлейфы черного дыма — следы подбитых самолетов.

Среди авиационных соединений, прикрывавших нас на плацдарме, был 3-й гвардейский истребительный авиакорпус под командованием генерал-майора авиации Е. Я. Савицкого (в последующем маршала авиации). Командиру корпуса приходилось не раз лично сражаться с врагом.

В один из тех мартовских дней в воздушном бою над деревней Каранки самолет Савицкого был подбит и загорелся. Тяжело раненный, обгоревший летчик едва нашел в себе силы выброситься с парашютом. Он упал на нейтральной полосе, ударился о землю и потерял сознание. Очнулся, когда уже вечерело. Долго определял, где наши, где противник, и наконец пополз к переднему краю советских войск. Каждый сантиметр продвижения давался ценою невероятных усилий и страданий. Часто терял сознание.

Прошло несколько часов. Ночь полностью вступила в свои права, а летчик был далек от нашего расположения. Ползти было все труднее, силы иссякли.

Между тем на поиск «языка» вышли группы советских разведчиков. Одна из них обнаружила неподвижного, окровавленного человека без памяти. По комбинезону определили авиатора. Поскольку в тот день в воздушных боях было сбито несколько самолетов противника, разведчики посчитали, что нашли немецкого летчика. Они решили скорее доставить его своему командованию.

Когда Савицкий пришел в себя и сообщил, что он — советский летчик и сбит, когда прикрывал корпус Кошевого, разведчики внимательнее пригляделись, поняли свою ошибку и быстро доставили раненого к своим. [179]

Уже три месяца продолжалось небывалое для условий весенней распутицы наступление советских войск на Правобережной Украине. Под Корсунь-Шевченковским, Ровно и Луцком, Никополем и Кривым Рогом, Проскуровом и Черновицами, Уманью и Березнеговатым, наконец, в районе Одессы враг потерпел сокрушительные поражения. Была освобождена от гитлеровских оккупантов значительная часть Украины и Молдавии. Наступающие войска устали, понесли потери, темпы их продвижения к началу апреля несколько снизились.

В этом естественном последствии длительных наступательных операций гитлеровское стратегическое руководство усмотрело для себя шанс стабилизировать фронт.

Такая оценка наших возможностей не отвечала действительности. Силы советских войск далеко не были исчерпаны, а Ставка Верховного Главнокомандования отнюдь не намеревалась давать врагу какую-либо передышку.

11 марта 1944 года Ставка Советского Верховного Главнокомандования поставила 3-му Украинскому фронту задачу освободить Одессу, а мы, командиры корпусов 51-й армии, в тот же день получили приказание быть на командном пункте Я. Г. Крейзера.

В назначенное время мы прибыли в Строгановку. По количеству автомашин, замаскированных от воздушного наблюдения по закоулкам поселка, можно было понять, что совещание предстоит важное. Действительно, в классной комнате стоявшей особняком школы собралось много офицеров и генералов. Сидели на скамьях плотно, ожидая начальство. Я оказался рядом с генералом С. А. Краснопевцевым, командующим артиллерией 4-го Украинского фронта, глубоким знатоком своего рода оружия, умным военачальником и отличным организатором. Если верно, что чувство приязни может установиться между людьми с первого знакомства, то у меня с Краснопевцевым было именно так. Неподалеку разместились командующий воздушной армией генерал Т. Т. Хрюкин, начальник тыла генерал Н. П. Анисимов и другие фронтовые и армейские начальники.

На классной доске операторы повесили несколько схем, выполненных на картах.

Раздалась команда Я. Г. Крейзера: «Товарищи офицеры!» Вошли Ф. И. Толбухин, Н. Е. Субботин, С. С. Бирюзов и сели за учительский стол. [180]

Открыл совещание командующий фронтом Ф. И. Толбухин. Он коротко сообщил нам задачу 4-го Украинского фронта, которая сводилась к прорыву обороны 17-й армии противника в северной части Крымского полуострова и стремительному наступлению на Севастополь с целью полного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения Крыма.

Фронт взаимодействовал с Отдельной Приморской армией, которой командовал генерал А. И. Еременко. Армия прорывала оборону противника на Керченском полуострове и развивала успех на Симферополь и Севастополь. Наступление в районе Керчи начиналось на несколько дней позже нашего. Действия сухопутных войск поддерживал Черноморский флот. Кроме того, в тылу противника действовали крымские партизаны.

Затем о замысле и плане операции докладывал начальник штаба фронта генерал С. С. Бирюзов. Генерал С. А. Краснопевцев — без единой бумажки, все по памяти и по схеме — четко и удивительно толково объяснил план артиллерийского наступления.

Все это заняло добрых полтора часа. Затем был объявлен перерыв.

Вторая часть была целиком посвящена выступлению командующего фронтом. Ф. И. Толбухин внимательно осмотрел карты, окинул взором зал и, убедившись, что все готовы слушать, приступил к работе.

Он сообщил нам, что под руководством и при помощи представителей Ставки А. М. Василевского и К. Е. Ворошилова (последний находился в Отдельной Приморской армии под Керчью) разработан план разгрома противника в Крыму.

Поскольку С. С. Бирюзов не касался оперативно-стратегических вопросов, Федор Иванович не спеша взял указку и по карте объяснил, как именно будут сочетаться два мощных удара советских войск на Крымском полуострове:

— Главную роль будет играть наступление нашего фронта на Крым с севера. Враг вынужден раздваивать свои силы, но все-таки основная мощь его обороны сосредоточена против Четвертого Украинского фронта. Мы должны нанести ему решающий удар, ворваться в глубину и, таким образом, не только создать благоприятные условия для Отдельной Приморской армии, но и заложить фундамент победы в Крыму. [181]

Командующий фронтом счел нужным подробнее остановиться на своем решении. Напомнив нам о характере обороны противника и местности на Перекопском перешейке и на Сиваше, он отметил, что генерал Енеке, командующий 17-й немецкой армией, сильно укрепил оборону на Перекопе, создал глубокую и развитую систему оборонительных полос и позиций, с траншеями и многочисленными минновзрывными и другими инженерными заграждениями. Здесь находились главные огневые средства и основная часть пехоты противника. Сюда же нацеливалась основная часть его авиации.

— Мы не сомневаемся, что враг ждет наш главный удар именно на Перекопском перешейке, — подчеркнул генерал армии. — Там не сказывается отрицательное влияние Сиваша: войска могут получать пополнение и снабжение по суше, а не по шатким и уязвимым переправам. Думаю, что, по научным понятиям прусской военной школы, было бы признано правильным наносить главный удар только на Перекопе.

Мы же сделаем не так, — продолжал Ф. И. Толбухин, перейдя к карте. — Поскольку враг ждет на Перекопе наш главный удар, готов к его отражению и не дает нам надежды на достижение внезапности, операция в этом районе грозит превратиться в медленное, ползучее прогрызание немецких оборонительных позиций. Такой оборот дела выгоден гитлеровскому командованию и никак не подходит нашему фронту. К тому же и глубина обороны противника на Перекопе достигает тридцати — тридцати пяти километров и складывается из трех мощных оборонительных полос.

Главный удар мы будем наносить на Сиваше, — подчеркнул командующий. — И нанесет его пятьдесят первая армия, а в ней первый гвардейский стрелковый корпус. Враг не ожидает действий основных сил нашего фронта через залив и поэтому, мы надеемся, не будет полностью готов. Здесь не столь плотное насыщение боевых порядков противника огневыми средствами, не такая большая глубина обороны: две оборонительные полосы прорвать легче, чем три.

Затем командующий фронтом изложил ряд других преимуществ принятого решения. С прорывом обороны противника в полосе 51-й армии советские войска приобретали возможность выйти не только в глубину, но и в [182] тыл перекопским и Ишуньским позициям врага, развивать наступление на Симферополь, Севастополь, а при необходимости и на восток — в тыл керченской группировке противника.

Замысел генерала Толбухина был прост и ясен. Однако оставался все же один неясный вопрос: как думал командующий помешать противнику, если тот перебросит силы с перекопского направления на Сиваш и таким образом будет препятствовать развитию операции советских войск на главном направлении?

Но Федор Иванович предусмотрел и это. Он сказал, что оборона противника будет прорываться одновременно и на Перекопе и на Сиваше. При одновременных действиях на широком фронте командование противника не сумеет сразу определить, куда 4-й Украинский фронт направляет основные усилия. Генералу Енеке потребуется какое-то время, чтобы верно сориентироваться в происходящих событиях. Вероятно, он разберется в обстановке только к концу первого дня наступления, когда самые важные задачи прорыва уже будут решены в пользу советских войск, а благоприятный момент для контрдействий окажется упущенным.

В центре полосы наступления 51-й армии намечалось ввести и 19-й танковый корпус для стремительного развития успеха после прорыва обороны противника на Сиваше в направлении Джанкой, Симферополь, Севастополь.

Обстоятельный доклад генерала Толбухина на совещании руководящего состава 51-й армии был одним из звеньев своеобразной системы работы этого выдающегося советского полководца. В последующем подобные совещания созывались не один раз и оставили в моей душе глубокий след. Они явились для меня школой воинского мастерства, примером глубокого проникновения в суть военного искусства.

Нередко бывало, что Ф. И. Толбухин слушал решения всех командиров корпусов, многих командиров дивизий, обсуждал их и вносил поправки.

После того как были заслушаны решения командиров, генерал армии переходил к тыловым вопросам и разбирал их, пожалуй, еще более тщательно, особенно в отношении укомплектования войск и снабжения боеприпасами. Из широкого кармана кителя извлекалась книжица, где мелким почерком были записаны данные по численному составу [183] рот и боеприпасам в каждой дивизии. Генерал листал ее, находил нужную страницу и начинал дотошно выяснять, соответствуют ли его данные фактическому положению дел в соединении. Обычно сведения командующего и командира дивизии не совпадали, поскольку роты несли потери в текущих боях, а часть боеприпасов оседала где-то на армейском складе или в других артиллерийских и пехотных тылах. Ф. И. Толбухин допытывался, как эта разница образовалась. И не было случая, чтобы истина не устанавливалась.

Длинных перерывов на совещаниях Ф. И. Толбухин не делал. Он не курил и подгонял курильщиков, старался экономить время. Сам выходил на воздух, глубоко дышал и вытирал лицо и шею большим белоснежным носовым платком. Он не волновался, не спешил и всегда укладывал самое сложное совещание в намеченное, довольно краткое, время.

Командующий требовал, чтобы задачи командирам полков ставились старшим начальником обязательно на местности, а не по карте: местность была зримой и ощутимой реальностью, хорошо знакомой, а карта нередко отставала от жизни, не соответствовала тому, что было в действительности. Очень часто журил он командира нашей 267-й стрелковой дивизии А. И. Толстова, который иногда недооценивал пользу такой постановки задач.

От командиров полков генерал армии добивался знания всей полноты вопросов обеспечения войск, особенно в материальном отношении. Он спрашивал, сколько имеется в батальоне мин к 82-миллиметровым минометам и снарядов к пушкам, сколько гранат, все ли бойцы умеют бросать их. Командиры знали, что командующий фронтом перед операцией обязательно будет с ними беседовать, и к этому разговору тщательно готовились, сверяя все свои данные. Не помню случая, чтобы кто-нибудь не знал, как обеспечен его полк. Все свои беседы с командирами полков, да и с другими командирами и начальниками разных рангов Ф. И. Толбухин проводил в самой корректной, я бы даже сказал, мягкой форме. Но ждали этой беседы всегда с волнением.

Прорыв

Начало наступления было назначено на конец марта 1944 года. Последние приготовления к операции завершались. [184] Мы накопили солидные материальные средства: боеприпасов — 3,5 боекомплекта, продовольствия — 10 сутодач, и только по горючему было всего две заправки.

Как всегда, перед началом операции масштабы разведывательной деятельности были расширены. Каждую ночь к переднему краю противника уходило несколько групп разведчиков от стрелковых дивизий первого эшелона корпуса. А там, где предполагалось появление вражеских солдат, скрытно располагались наши секреты. Однако гитлеровцы держались бдительно, разведку встречали огнем, и нам долго не удавалось захватить пленного. Связисты организовали радиоперехват переговоров противника. Не пренебрегали и простым подслушиванием того, что делалось в первой траншее противника. 15 марта одна из групп отчетливо слышала голоса немцев. Таким образом стало ясно, что нам противостоят не только румынские, но и немецкие войска. Однако какие именно части были здесь, установить с помощью радиоперехвата и подслушивания не удалось.

Пришлось организовать разведку боем. Обе дивизии, 267-я и 263-я, подготовили усиленные стрелковые роты и в двадцатых числах провели разведку боем с целью выявить прочность обороны, систему огня и состав сил на переднем крае противника. Рота 263-й стрелковой дивизии ворвалась в первую траншею противника. Документы, взятые у убитых солдат, свидетельствовали о том, что перед нами была пехотная дивизия румын.

Получалось, что мы имеем дело со своеобразной группировкой сил противника, которую составляли и румыны и немцы. Как эти войска сочетались, понять пока не удавалось.

Начало наступления, намеченное на конец марта, было, однако, вновь отложено. В ночь на 28 марта все шло, как обычно: несли службу охранения, вели ружейно-пулеметную перестрелку. Над траншеями противника временами взлетали и медленно опускались осветительные ракеты. Вышли вперед разведывательные группы. Одна из них, в составе 8 человек, направилась на безымянный остров в 4 км к востоку от Тюй-Тюбе. После полуночи с затянутого тучами неба стал накрапывать мелкий дождик, а в 3 часа вдруг резко подул сильный северо-восточный ветер. Температура упала до 5 градусов мороза. Еще через час налетел свирепый буран. В дьявольском танце [185] завертелись вихри. Сила ветра крепчала с каждой минутой. С переднего края доложили, что наблюдение стало невозможно. Всем, кто попал под дождь, а затем в мороз, грозило обморожение. Если бы такое случилось там, где имелись укрытия от холода, все сошло бы благополучно. Но мы располагались в степи, где последствия бурана особенно тяжелы. Не было ни дров, ни других средств обогрева.

Пока мы советовались о том, что делать, буран усиливался. Он все злее выл и крутил сухой, колючий снег. Скорость ветра достигла 15 метров в секунду. Уже через час район расположения войск нельзя было узнать. Сквозь ревущую белесую мглу лишь кое-где проступали смутные очертания траншей и окопов. Они буквально на глазах сравнивались с плоской равниной степи.

Обычно спокойный, Сиваш в ту ночь ревел и неистовствовал. Он играючи порвал понтонные мосты, разметал и унес тяжелые лодки и бревна. На дорогах остановилось движение.

Командный состав и политработники сделали все возможное, чтобы уменьшить неприятные последствия стихийного бедствия. На посты ставили самых бдительных и выносливых людей, особенно из разведчиков. Меняли их каждые 20 минут.

Под обогрев людей заняли все, что было можно. Даже узлы связи и командные пункты. Солдаты садились, тесно прижимаясь друг к другу спинами, или группировались в обнимку, согреваясь собственным теплом. Чтобы не задохнуться, расчищали путь воздуху сквозь толщу смерзающегося снега. Кто не попал в землянки, делал то же самое в траншеях.

Буря не прекратилась и 28 марта.

Она продолжалась и весь следующий день. В журнале боевых действий осталась вот такая запись: «Крымский плацдарм покрылся снегом толщиной 25–30 сантиметров, а местами до 50 сантиметров. Буран парализовал боевую жизнь на фронте».

30 марта погода круто переменилась. Ветер стих. Проглянуло солнце. Только Гнилое море продолжало волноваться. На фронте — редкие артиллерийские выстрелы. Стрелкового огня не было совсем. Но наши разведчики уже зорко наблюдали за противником. [186]

Обе стороны одновременно начали очищать траншеи от снега. По пару от дыхания людей, пробивавшемуся из-под сугробов, определяли места землянок. Затем саперными лопатами вызволяли из холодного плена людей и, если требовалось, оказывали им помощь.

Фронтовое и армейское командование помогали нам, чем могли. Вперед выдвинули медицинские посты, был усилен подвоз всего необходимого транспортом старших начальников. Переправы восстановили полностью, и действовали они безотказно. Особое внимание к войскам на плацдарме проявили работники политорганов. Генерал-майор Александр Николаевич Щербаков — видный работник политуправления фронта — пробрался на второй день бурана в окопы первой линии и лично убедился в том, как трудно было бороться со стихийным бедствием на переднем крае обороны. Его доклад помог фронтовому командованию уяснить действительную обстановку.

Откапывался из-под снега и противник. В ближайшей траншее на белом снегу отчетливо обозначились лохматые бараньи шапки румынских солдат. В следующей траншее шапок не видно: там были немцы. За ними — опять румыны. Так мы получили новые данные относительно группировки сил противника. По-видимому, гитлеровское командование не доверяло воинам Антонеску и подстраховалось, поместив за спиной у них свои подразделения.

В течение ближайших двух дней последствия бурана были полностью ликвидированы. Восстановился напряженный ритм жизни, который обычно предшествует наступательной операции.

Наконец последовал приказ: наступаем 8 апреля 1944 года.

В своем решении на прорыв обороны противника я исходил из реально сложившейся обстановки и приказа вышестоящего командования. Поскольку фронт и армия наносили главный удар в полосе действующего справа от нас 1-го гвардейского стрелкового корпуса, было целесообразно и наши главные усилия сосредоточить на правом фланге соединения. Поэтому основная группировка пехоты, артиллерии и танков была именно там.

На направлении главного удара действовали две стрелковые дивизии — 267-я в первом эшелоне и 417-я во втором. Они должны были уничтожить противника в районе [188] Каранки, Асс-Найман, Саман. В дальнейшем намечалось овладеть Ново-Александровкой, совхозом Кирк-Ишунь, не допуская контратак противника с юга. 263-я дивизия должна была наступать в восточном направлении (на Чучак, Пасурман 2-й, Таганаш) с целью отрезать группировку противника на Чонгарском полуострове. Это соединение в последующем возвращалось в корпус Неверова. К нам же поступала 77-я стрелковая дивизия, из резерва 51-й армии.

Учитывая большую глубину и многополосность обороны противника, боевые порядки войск на направлении главного удара строились в два эшелона: в 267-и стрелковой дивизии второй эшелон составлял 848-й стрелковый полк, а в полках первой линии во второй эшелон выделялось по стрелковому батальону. Левофланговая 263-я стрелковая дивизия, хотя и действовала на второстепенном направлении, боевые порядки строила в три эшелона. Это вызывалось характером обороны противника, особенностями местности и необходимостью поворота на восток.

В полосе 267-й дивизии находились почти все артиллерийские части, в том числе 845-й морской Краснознаменный артиллерийский полк, хорошо обученный, на механической тяге, с энергичными командирами во главе. Соединению мы придали 22-й отдельный танковый полк, имевший всего 15 танков, почти половину их составляли быстроходные, но легко уязвимые Т-70, работавшие на бензине. В полосу дивизии нацелили и поддерживающую авиацию.

Хотелось бы отметить одну интересную особенность. 2-му стрелковому батальону 848-го стрелкового полка 267-й стрелковой дивизии поставили задачу вброд форсировать Айгульское озеро и одновременно с атакой главных сил соединения ворваться в тыл обороны противника в районе высоты юго-западнее Каранки, где была сосредоточена основная масса немецкой и румынской артиллерии. Было необходимо дезорганизовать и уничтожить ее, не допустив отхода врага из Каранки на юг. Этот маневр предпринимался по личному указанию генерала Ф. И. Толбухина.

Должен признаться, что я и генерал К. П. Неверов по-хорошему завидовали И. И. Миссану. В полосе 1-го гвардейского корпуса имелось более 150 орудий на километр [189] фронта прорыва. У нас же не было и 100 стволов. Еще хуже обстояло дело с танками. Но на то, как говорят, и направление главного удара.

В ночь перед наступлением мы провели вновь разведку боем, для чего выделили усиленные взводы от каждого батальона полков первого эшелона 267-й стрелковой дивизии. Полковник Толстов, которого я назначил тогда ответственным за подготовку разведки, еще утром доложил мне, что все готово. План предусматривал, что в случае успеха в наступление переходят основные силы батальонов.

В 19 часов 7 апреля, когда на землю уже спускались сумерки, наша артиллерия ударила по заранее пристрелянным целям. По разминированным проходам взводы вышли к проволочным заграждениям противника, преодолели их в короткие сроки, а в 20 часов ворвались в первую траншею. Вслед за ними перешли в наступление, как было намечено, основные силы батальонов.

На левом фланге 844-го полка успешно наступала 7-я рота. Здесь, примыкая к восточному берегу Айгульского озера, находилась, как уже сказано, значительная часть огневых позиций вражеской артиллерии. Противник открыл шквальный огонь. Рубежи его были точно пристреляны. Но и под жестоким обстрелом 7-я рота продолжала нажимать. Она привлекла на себя всю массу артиллерийского огня. Этим воспользовался 2-й батальон соседнего слева 846-го стрелкового полка, который дерзким броском вперед ворвался в траншею румынских войск. При этом в плен были захвачены 6 солдат и унтер-офицер 2-го батальона 33-го пехотного полка 10-й пехотной дивизии румын. Теперь противнику пришлось переносить огонь сюда. Тогда не оплошали воины 844-го полка: они усилили натиск и овладели на своем направлении первой траншеей обороны, где и закрепились.

Разведка показала, что противник прочно занимает прежние позиции обороны, покидать их не собирается и бой нам предстоит нелегкий. Я решил захваченную траншею противника оставить за собой и с этого рубежа начать завтра прорыв немецко-фашистской обороны. Правда, такое решение влекло за собой большие изменения в плане артиллерийской подготовки и требовало дополнительных мероприятий по организации наступления. Артиллеристам, в частности, предстояло переместить за ночь [190] почти все передовые наблюдательные пункты. Но мы получили ряд преимуществ. Нам уже не надо было, например, преодолевать заграждения, особенно сильные на подступах к переднему краю противника. Командарм мое решение одобрил. Я вернулся на свой командно-наблюдательный пункт, принял доклады начальников родов войск и командиров дивизий о готовности к операции.

В войсках в это время проходили партийные и комсомольские собрания. Политические работники уже имели тексты обращения военных советов фронта и 51-и армии. «Настал час, когда Родина приказывает начать решительные наступательные действия по ликвидации крымской группировки противника... Будем же достойны великой похвалы нашей Родины...» — говорилось в обращении Военного совета фронта.

Политработники 267-й стрелковой дивизии сумели ночью зачитать обращение даже в траншее, только что отбитой у врага. Бойцы клялись, что выполнят задачи, которые ставит перед ними командование, Коммунистическая партия и Советская Родина.

Перед рассветом на мой наблюдательный пункт прибыл командующий артиллерией фронта генерал С. А. Краснопевцев.

Приезд командующего артиллерией в корпус, действующий на второстепенном направлении, заставил меня задуматься, но я так и не сумел установить, что бы это значило. Лишь последствия развернувшегося наступления показали еще раз большую прозорливость этого незаурядного военачальника.

Стрелка часов подходила к цифре «8» — времени начала артиллерийской подготовки. Над позициями с ревом пронеслись в сторону Каранки на штурмовку объектов противника наши самолеты. Проводив их взглядом, мы ждали залпа «катюш», который по традиции открывал работу артиллерии.

Генерал С. А. Красноневцев, а за ним все мы посмотрели на часы. Стрелка стояла точно на цифре «8». Вот и долгожданный залп... За ним — другие. Загудела, застонала земля от разрывов снарядов. Глухим грохотом вторили в районе Каранки раскаты бомбовых ударов.

Гул множества орудий и разрывов бомб донесся до нас и с направления главного удара фронта. Он рокотал весенней грозой над крымской землей. В небе волна за [191] волной шли вперед наши самолеты. Над позициями врага закипели воздушные схватки.

Для меня, признаюсь, время длительной артиллерийской и авиационной подготовки всегда было испытанием нервов. За этот срок многое передумается. Пестрым калейдоскопом проходят в памяти дела, предшествующие первым залпам. Противник наш был опытным, искушенным в военных делах. Случалось, что перед самым артиллерийским ударом он оставлял в первой траншее только прикрытие, а основные силы перемещал в глубину обороны. Тогда огромная поражающая мощь бога войны пропадала впустую. Живая сила и огневые средства врага оставались целехонькими и вынуждали наши части в момент атаки обливаться кровью. Наступательный порыв слабел...

Между тем артиллерия продолжала свою работу. Снаряды и мины с воем и свистом пролетали над нашим наблюдательным пунктом и взрывались на позициях противника. Полковник И. Ф. Сапрыкин, не отрываясь от бинокля, наблюдал за точностью стрельбы. Как он, так и генерал С. А. Краснопевцев, по-видимому, были довольны действиями артиллеристов.

Командиры соединений доложили о готовности к атаке.

Последние полчаса артиллерийской подготовки промелькнули быстро. Часы показывали 10.30. Начальник оперативного отдела подполковник А. И. Емельянов вопросительно посмотрел на меня: наступило время «Ч», пора давать условный сигнал атаки.

— Ракеты! — приказал я.

Подполковник Емельянов громко повторил команду и передал сигнал войскам.

Над НП дивизий и полков вслед за этим тоже взвились красные ракеты. Огонь артиллерии сместился на третью траншею противника.

В бинокль было видно, как на брустверах нашей траншеи появились офицеры. За ними поднялись группы бойцов. Через несколько секунд, обгоняя офицеров, наши красноармейцы устремились к позициям противника. А там все дымилось и, казалось, земля еще колебалась от разрывов снарядов. Сквозь неумолчный рев артиллерии и грохот разрывов все же донеслось до нас удалое «ура». Атака началась... [192]

С наблюдательного пункта хорошо просматривались действия правофлангового 844-го стрелкового полка 267-й дивизии. Как помнит читатель, здесь корпус и дивизия наносили главный удар. Полк шел с танками, и мы надеялись, что он ворвется в траншею врага и сломит его сопротивление.

Мы видели, как румынские солдаты, укрывшиеся во время артподготовки в убежищах, быстро разбежались по траншее, заняли позиции и дружно встретили огнем нашу атаку.

Открыли заградительный огонь орудия и минометы врага. Цепи наших стрелков не останавливались, однако продвижение их вперед замедлилось.

Я приказал Сапрыкину помочь полку артиллерийским огнем. Но он уже понял сам и подавал нужную команду артиллеристам. Через несколько секунд траншея противника была накрыта беглым огнем. Румынские солдаты заметались, но большинство все же продолжало стрелять.

Обстановка требовала наращивать огонь артиллерии и минометов, массировать бомбовые удары авиации по основным опорным пунктам противника, поддерживать движение пехоты, не дать угаснуть ее боевому порыву.

У меня и у всего командного состава теперь не было ни минуты свободной. Телефоны стали буквально горячими. Мой ближайший помощник начальник штаба корпуса полковник Некрасов и все начальники служб действовали с предельной нагрузкой. На командующего артиллерией корпуса полковника Сапрыкина легла львиная доля работы по руководству артиллерийской поддержкой атаки.

Однако у нашего корпуса, действовавшего на второстепенном направлении, артиллерии было маловато. Огонь получался недостаточно плотным. Поэтому огневые средства противника, укрытые в глубоких траншеях, далеко не везде были уничтожены или подавлены. Теперь они начали действовать.

Нашей артиллерии очень ощутимо помогала авиация, но и ее недоставало по той же причине. Да и бомбы наших самолетов не везде точно легли по целям.

Чтобы обеспечить атаку, приходилось массировать удары артиллерии по опорным пунктам обороны противника на переднем крае, по огневым позициям неприятельской артиллерии. [193]

Еще сложнее было положение на левом фланге 267-й стрелковой дивизии, где наступал 846-й полк. Его 2-й батальон овладел первой траншеей обороны противника в ходе силовой разведки. Теперь он наступал на одном уровне с правофланговым 844-м стрелковым полком. Иначе было с 3-м батальоном. По общему сигналу он поднялся в наступление, но артиллерия противника поставила мощный огневой заслон и вынудила его залечь. Вскоре подразделение вновь двинулось в атаку. Огонь противника еще более усилился. Батальон был вынужден опять залечь. Враг перешел в контратаку. Пехотная рота противника приблизилась вплотную к нашей цепи, но была встречена огнем артиллерии и стрелкового оружия, понесла тяжелые потери и повернула вспять.

Этим воспользовались подразделения батальона. Командиры, политработники и коммунисты возглавили атаку. Они увлекли за собой воинов и с криком «ура» бросились преследовать врага, пока не оказались перед проволочными заграждениями и минным полем гитлеровцев. Здесь батальон был еще раз прижат огнем к земле и остановлен. Он понес большие потери в людях, кроме того, были разбиты все станковые пулеметы. Огонь его серьезно ослабел. Противник организовал несколько контратак. Однако умелые действия наших стрелков и артиллеристов сорвали все его попытки опрокинуть и отбросить батальон.

Командир 267-й дивизии полковник А. И. Толстов, доложив мне о серьезных осложнениях на левом фланге, попросил помощи. Прежде чем дать ответ, я помедлил: вся артиллерия корпуса уже находилась в действии.

Помощь пришла несколько неожиданно. Генерал С. А. Краснопевцев, который внимательно наблюдал за развитием наступления, повернулся ко мне и спросил:

— Не надо ли тебе подправить положение у Толстова силами фронтовой артиллерийской дивизии прорыва? У нас предусмотрены плановые огни именно там, где сейчас остановлен третий батальон восемьсот сорок шестого полка. Много не дам, но кое-что может поработать в твою пользу.

Не помню такого случая, чтобы командир любого ранга отказался в бою от помощи силами и средствами старшего начальника. Я с благодарностью ее принял и немедленно сообщил об этом Толстову. [194]

Краснопевцев, не теряя времени, вызвал по телефону командира одной из бригад артиллерийской дивизии и поставил ему задачу. Через считанные минуты по позициям врага, неподалеку от которых залегли наши воины, замолотили десятки снарядов крупного калибра.

Удар артиллерийской бригады оказался очень точным и сорвал очередную контратаку, но враг не был разгромлен. Когда 3-й батальон сделал еще одну попытку преодолеть проволочные заграждения, его опять встретил огневой заслон. Положение на левом фланге 267-й стрелковой дивизии оставалось неблагоприятным.

Правый фланг дивизии тем временем продолжал медленно продвигаться вперед. К 13 часам 844-й стрелковый полк и 2-й батальон 846-го полка ворвались во вторую траншею противника и выбили оттуда румынских солдат.

И здесь произошло нечто непонятное. Румынские солдаты вдруг заметались. Одни из них падали замертво, другие открывали огонь по своим позициям. Как выяснилось, немцы вели заградительный огонь по отходящим румынам.

Выходило, что немецкие солдаты стреляют в союзников. Надо было не жалеть усилий, как можно быстрее добраться до гитлеровцев, еще не вступивших в бой. Сделать это было непросто: из глубины обороны противника по наступающим цепям 267-й стрелковой дивизии продолжали лететь сотни снарядов и мин.

Я вызвал к телефону Толстова. Он доложил, что 3-й батальон 846-го полка по-прежнему не продвигается. Не радовала и 263-я дивизия. Соединение неоднократно атаковало оборону противника, но всякий раз, встреченное мощным огнем артиллерии и пулеметов, вынуждено было останавливаться. Командир дивизии Волосатых помощи пока не просил.

За неотложными делами мы, однако, не забывали о том, что фронт наносит главный удар в полосе соседа справа — 1-го гвардейского стрелкового корпуса генерала И. И. Миссана. Мы прислушивались к грому артиллерийской канонады, глухим рокотом доносившейся с запада, и видели, что в небе идут напряженные воздушные бои. А как там складываются дела?

Командующий артиллерией фронта временами поднимал трубку фронтового телефона и говорил с операторами. [195]

— Что-то у Миссана нехорошо получается. Прорыв пока не удается, — ответил он на мой вопрос. — А ты дави... Дави сильней.

А как давить? Теперь всю свою артиллерию мы нацелили на правый фланг. Здесь еще есть неиспользованный шанс сломить сопротивление врага. Он заключался в маневре 2-го батальона 848-го полка, который, как помнит читатель, должен был нанести удар в тыл противника через Айгульское озеро.

Звоню А. И. Толстову. спрашиваю, где этот батальон.

— Действует по плану, — докладывает комдив и просит разрешения на форсирование озера.

Разрешение даю, а сам смотрю в направлении, где должно обозначиться наступление батальона. Ничего не заметно.

— Где находитесь? — спрашиваем по радио батальон.

— На восточном берегу Айгульского озера.

— Доложите обстановку.

— Одной ротой веду бой на берегу. Остальные на подходе: дно озера илистое, вода по грудь. Заняли немецкую траншею. Но, продвинувшись вперед, оказались на равнине. Лежим как на блюде, укрыться негде. Грунт как каменный, лопата не берет. Сейчас остановлен двумя ротами противника. Они контратакуют при поддержке нескольких батарей артиллерии. Прошу поддержать огнем артиллерии и авиации.

Принимаю решение нанести удар по артиллерии и пехоте противника, задерживающим батальон, силами авиации и артиллерией. Кроме того, усилить нажим наших войск с фронта.

Емельянов передает указания Толстову: усилить удары 844-го стрелкового полка. Сапрыкин организует действия артиллерийских частей корпуса. Краснопевцев ставит задачи бригаде артиллерийской дивизии прорыва. Я звоню по телефону генералу Т. Т. Хрюкину. Он дает команду летчикам.

Емельянов связывается с комбатом.

— Помощь вам организована. Сейчас авиация и артиллерия начнут работу. Обозначьте свое расположение.

В который уже раз я обратился к карте, которая лежала передо мной на небольшом полевом столике. Она позволяла легко восстановить весь ход событий: наши удары, контратаки противника, перипетии огневого противоборства... [196] Красные линии и стрелы, обозначавшие наши войска, свидетельствовали, что на правом фланге дивизии Толстова мы поставили врага в сложное положение. Отступление румын в 3-ю траншею, попытка немецких солдат помешать отходу своих союзников, форсирование Айгульского озера целым батальоном 267-й дивизии... При этом главные силы 848-го полка еще не вступали в дело. Сейчас они были готовы к наступлению как раз там, где удалось потеснить врага более всего.

На левом фланге 267-й дивизии красная линия нашего фронта находилась в прежнем положении. Враг делал все, чтобы сохранить за собой первую траншею. Удерживая ее, он, очевидно, рассчитывал помешать развитию нашего успеха на главном направлении наступления корпуса, угрожая фланговым огнем и ударом. Если бы ото удалось сделать, враг мог рассчитывать сорвать в будущем нашу операцию, поскольку на направлении основного удара 4-го Украинского фронта успеха не обозначилось. Используя прочное положение на стыке наших дивизий первого эшелона, враг обеспечивал себе возможность влиять на обстановку и в полосе соединения П. М. Волосатых.

На направлении 844-го полка положение продолжало улучшаться. Батальоны вступили в бой за третью траншею. Они атаковали немецко-румынские войска и завязали рукопашные схватки. За отдельные участки траншеи борьба шла с крайним ожесточением. Артиллерия противника из за опасности поражения своих солдат не могла вести огонь по третьей траншее. Это было нам на руку: используя слабость артиллерийской поддержки врага, мы здесь получили шанс подавить его. На решимость наших бойцов мы полагались твердо.

Когда Емельянов доложил обстановку, Краснопевцсв довольно крякнул и посмотрел на меня. Заметив, что я тоже успел оценить ситуацию, он спросил:

— Что думаешь делать, комкор? Не здесь ли ключ к успеху?

Генерал намекал на то, что все оставшиеся свободные силы первого эшелона войск следует без промедления бросить сюда, чтобы завершить прорыв. Потеря этого самого важного для него рубежа, несомненно, потрясла бы противника и заметно сказалась бы на общей устойчивости его обороны в районе Каранки. Значит, надо было [197] вводить в бой 848-й стрелковый полк — второй эшелон 267-й стрелковой дивизии. Его место — в стыке уже действующих полков — диктовалось обстановкой.

— Буду развивать удар, — ответил я генералу Краснопевцеву и вызвал к телефону комдива Толстова. Тот понял все с полуслова, отметил на своей карте полосу наступления полка.

— Есть! Ввожу второй эшелон.

Было 13 часов 30 минут.

Но меня обуревала тревога за батальон, который форсировал Айгульское озеро. Новых данных о нем пока не поступало. Связаться с ним не удавалось.

Шли томительные минуты... Наконец звонит Толстов. Ему удалось получить сведения о батальоне. Комбат сам передал сообщение по радио: радист был убит. Батальон медленно продвигается в заданном направлении — в тыл противнику, к его артиллерийским позициям. Бой тяжелый.

Все окружающие меня командиры без слов поняли, что надо срочно помогать батальону. Краснопевцев опять взялся за телефон бригады артиллерийской дивизии прорыва. Я стал вызывать авиацию.

В последующем мне стали известны подробности того поистине героического боя на восточном берегу Айгульского озера. По замыслу командира дивизии, форсирование озера предусматривалось в два этапа. Сначала надо было захватить плацдарм, для чего выделялись всего два отделения, усиленные станковыми пулеметами. Командовали отделениями опытные старшие сержанты Варламов и Федоров. Отделения должны были скрытно перейти озеро вброд, внезапно атаковать расположенное на берегу боевое охранение, захватить и удержать плацдарм. Затем начинался второй этап форсирования: переправа главных сил батальона и наступление в тыл противника.

Задача разгромить боевое охранение на восточном берегу озера была поставлена отделению Варламова. Разведка доложила, что в охранении находится пехотный взвод с пулеметами. Это значило, что отделению предстояло сражаться с врагом, превосходившим его по численности, по крайней мере, в три раза. По всем канонам классической тактики, превосходство в три раза должен был иметь не противник, а наступающие. Следовательно, наши [198] бойцы находились в особо неблагоприятных условиях. Однако они не дрогнули.

Переправа через озеро прошла благополучно. Враг не заметил ее, и отделение неожиданно ворвалось в траншею боевого охранения. Командир был впереди. Он вступил в рукопашную схватку и уничтожил двух вражеских солдат. Остальные воины дружным ударом поддержали командира.

Красноармеец Венков оказался против входа в какую-то землянку. Он бросился туда и оказался лицом к лицу с офицером, который с пистолетом в руке спешил выбраться наружу. Венков мгновенно сбил офицера с ног. Тот выстрелил, но промахнулся. Советский воин завершил схватку ударом приклада.

Короткий бой отделения под командованием сержанта Варламова закончился полным разгромом вражеского боевого охранения, причем в плен было захвачено 27 солдат.

Героически действовали и бойцы под командованием старшего сержанта Николая Дмитриевича Федорова. Его отделению выпала задача преодолеть озеро и, захватив район правее группы Варламова, обеспечить с этой стороны переправу и наступление главных сил батальона.

Н. Д. Федоров и его гвардейцы умело форсировали озеро. Враг не обнаружил их, когда они шли на восточный берег. Не видел он и того, как редкая цепь советских бойцов широким полукольцом раскинулась на занятом плацдарме. Не знал враг, что в район Ашкадана пошел сигнал: «Первую часть задачи выполнили, плацдарм захвачен». И лишь тогда, когда главные силы батальона тоже оставили за плечами озеро, фашисты заметили опасность. Немедленно была организована контратака. Горсточка советских воинов под командованием Н. Д. Федорова мужественно вступила в бой и не позволила врагу помешать развертыванию главных сил батальона. Под убийственным огнем стойких защитников плацдарма пехота противника была вынуждена залечь.

Отделение Н. Д. Федорова сражалось умело и стойко. Враг организовывал одну контратаку за другой. Все их отразили. Мужественный сержант был ранен, но на предложение отправиться в медсанбат ответил: «Пока батальон не выполнит поставленные задачи, я не уйду и буду бить фашистских гадов!» [199]

При огневой поддержке артиллерии и авиации корпуса батальону удалось собрать свои силы на плацдарме в кулак. Но и противник на их позиции обрушил шквал огня, стремясь расчистить путь своим контратакующим силам. Однако на пути контратакующих немецких подразделений неизменно возникал непреодолимый рубеж. Старший сержант Н. Д. Федоров заменил у пулемета погибшего наводчика и меткими пулями косил гитлеровских солдат. Вскоре он был ранен вторично, но остался у пулемета. Но вот рядом с героем разорвался вражеский снаряд. Отважный воин был сражен его осколком.

Перед позицией отделения Н. Д. Федорова враг оставил 130 трупов своих солдат и офицеров.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 марта 1945 года Николаю Дмитриевичу Федорову присвоено звание Героя Советского Союза.

Того недолгого времени, в течение которого отделения Федорова и Варламова отражали контратаки противника, хватило, чтобы изменить обстановку на плацдарме в нашу пользу. Батальон совершил рывок вперед. Враг все внимание и силы сосредоточил теперь на том, чтобы прикрыть свой тыл.

* * *

Как только А. И. Толстов по телефону доложил, что второй эшелон дивизии вступил в бой, С. А. Краснопевцев оторвался наконец от стереотрубы.

— Может быть, пообедаем? — предложил он мне. — Надо ведь...

Шел третий час дня. Я наблюдал за развертыванием батальонов 848-го полка. Вопрос Краснопевцева напомнил, что со вчерашнего вечера во рту маковой росинки не было. Теперь, когда было сделано все, чтобы успех твердо обозначился, почувствовалось, как велико наше нервное напряжение. Есть не хотелось. По короткому «надо ведь» Краснопевцева я понял, что и он пообедает без аппетита.

Ординарец принес в алюминиевых мисках суп и кашу, толстые ломти хлеба. Не забыл фронтовые сто граммов... Мы с С. А. Краснопевцевым стали есть каждый на своем месте. Разговор не клеился. К водке не притронулись. Обед не порадовал: властно тянуло к себе поле боя. [200]

...В полосе 267-й дивизии развернулись решающие события. Ввод в сражение второго эшелона соединения, удар батальона через Айгульское озеро, своевременная поддержка их действий артиллерийским огнем всех приданных нам средств и ударами авиации поколебали устойчивость противника. Он не сумел удержать третью траншею и вынужден был отходить в район Каранки. Но это отнюдь не означало, что враг бежал. Отход происходил организованно. Враг продолжал оставаться сильным и опасным. С ним надо было сражаться с утроенным вниманием. Беспокоило, что в полосе 1-го гвардейского корпуса до сих пор не было признаков успеха. Это значило, что немецко-фашистское командование могло в критический для него момент бросить свои резервы с того направления против нас.

2-му батальону 848-го полка удалось выйти на подступы к высоте, в районе которой находились огневые позиции артиллерии противника. В то же время 844-й полк, наступающий на правом фланге 267-й дивизии, медленно продвигался на юг. Он действовал с танками, и мы с волнением наблюдали, как цепь его подразделений приближалась к высоте в 1,5 км к северо-западу от Каранки.

Захват высоты позволял бы обойти этот разрушенный дотла населенный пункт с запада. В селении, как помнит читатель, находился мощный опорный пункт обороны противника и некоторые органы его управления войсками. Через Каранки проходили также пути, которыми в случае отхода могли воспользоваться гитлеровские войска, пока упорно удерживающие на прежнем месте левый фланг дивизии А. И. Толстова и сдерживающие дивизию П. М. Волосатых.

Около 15 часов танки, наступающие совместно с пехотой 844-го полка, достигли северо-западных скатов высоты. Но дальше не пошли. В бинокль мы видели, как они остановились, стали маневрировать вдоль фронта, некоторые из них пятились назад. Перед боевыми машинами то и дело вздымались вверх фонтаны земли от взрывов вражеских снарядов. Остановилась и пехота.

Звоню А. И. Толстову:

— В чем дело?

— Минное поле, — отвечает комдив. — Обхода нет. Мины стоят в несколько рядов, хорошо замаскированы. Без помощи саперов танкам не пройти. Я приказал боевые [201] машины временно отвести к берегу Айгульского озера. Оттуда они могут помогать пехоте и саперам огнем с места по огневым точкам противника на высоте. Когда саперы проделают и обозначат проходы в минном поле, танки опять займут свое место в боевом порядке.

Разговаривая с комдивом, я продолжал наблюдать за полем боя. Распоряжение Толстова уже выполнялось: танки повернули назад и быстро выходили в назначенный район. Пехота залегла. Саперы перебежками подходили к минному полю под разрывами снарядов противника.

— Жди контратаку, комкор, — сказал Краснопевцев, тоже наблюдавший эту картину.

Действительно, обстановка для контрдействий врага на правом фланге 267-й дивизии складывалась благоприятно. Наша пехота, лишившаяся непосредственной поддержки танков, лежала на голой земле, не окопавшись, и могла стать сравнительно легкой добычей противника, прозевай мы этот опасный момент. Смотрю на Сапрыкина: он уже вызывает к телефону командиров артиллерийских частей, чтобы подготовить заградительные огни. Офицер связи от авиации вопросительно поглядывает на меня: он готов поднять в воздух штурмовики. Спустя 3–5 минут мы заметили, как в траншеях противника на скатах высоты стала накапливаться пехота. Было видно, как серо-зеленый человеческий ручеек, поблескивая касками и автоматами, торопливо потек ближе к флангу наших войск, продвинувшихся вперед. Значит, там и будет контратака.

Скопление пехоты противника было замечено и в дивизии. Комдив доложил, что готов к отражению контратаки. И когда гитлеровцы двинулись вперед, наша артиллерия сосредоточила по ним мощный огонь и вынудила залечь на своем же минном поле. Заметив это, мы срочно вызвали самолеты-штурмовики, которые прошлись по контратакующим подразделениям противника пушечным и пулеметным огнем. Наши истребители прикрывали их. Все прошло как по писаному. Гитлеровцы откатились в свои траншеи с большими потерями.

Между тем саперы на главном направлении наступления продолжали разминировать минное поле. Вскоре проходы были сделаны и обозначены, через них двинулись танки, поднялась пехота. Лишь левофланговый батальон дивизии А. И. Толстова и полки П. М. Волосатых [202] пока находились на прежнем рубеже. Но вот почти одновременно командиры соединений доложили, что враг начал отходить по всему фронту и наши войска на левом фланге тоже двинулись вперед.

Итак, первая позиция обороны противника оказалась полностью в наших руках. Начальник штаба корпуса полковник Некрасов позвонил мне, чтобы доложить соображения на дальнейшее по разведке, охранению, ПВО. Беспокойный человек, наш начальник штаба дотошно выяснил положение войск соседа справа — 1-го гвардейского стрелкового корпуса. Продвижения там не было, и теперь между нашими частями и гвардейцами появился слабо обеспеченный разрыв. Начальник штаба доложил, как, на его взгляд, лучше прикрыть стык. Все соображения были конкретными и нужными, и я без колебаний утвердил их.

В свою очередь я сообщил Некрасову, что наступление будет продолжаться с прежней задачей: разгромить основной узел сопротивления противника в районе Каранки.

До конца дня обе дивизии первого эшелона корпуса медленно наступали, отвоевывая у врага пядь за пядью крымскую землю. Мы буквально оглохли от рева артиллерии, от разрывов снарядов и бомб.

Части 267-й дивизии охватили опорный пункт противника в Каранки широким полукольцом, приблизившись к нему примерно на полтора километра. 2-й батальон 848-го полка, форсировавший Айгульское озеро, соединился с основными силами. На правом фланге дивизии наши подразделения нависли над путями отхода противника из Каранки, блокируя в этом районе много артиллерии. Забегая несколько вперед, скажу, что на следующий день наши войска здесь захватят материальную часть 19 батарей противника.

Обстановка складывалась так, что в любое время мог возникнуть благоприятный момент для ввода в дело второго эшелона корпуса — 417-й стрелковой дивизии. Комдив генерал Ф. М. Бобраков, всегда хорошо чувствовавший пульс сражения, звонил мне несколько раз, докладывая, что дивизия готова к бою. Я понимал, что доклады предпринимаются с целью зондажа, не сетовал на это, но неизменно отвечал, что время еще не пришло.

Глядя на поле боя, дымившееся от разрывов снарядов и мин, мы видели, как близко подошли наши войска к [203] Каранки. До наступления ночи оставалось еще два часа. Думалось, что если сейчас двинуть вперед 417-ю дивизию, то она успеет засветло выйти на исходный рубеж для наступления, а с первыми лучами солнца следующего дня двинется в атаку. Это должно решить судьбу боя, и мы прорвем неприятельскую оборону на всю глубину.

Однако доводы были не только за ввод второго эшелона корпуса. Были и против. Прежде всего, мы не имели формального разрешения командарма и могли это разрешение не получить, поскольку по плану операции второй эшелон предполагалось ввести на второй день наступления. Кроме того, неблагоприятный исход боя соседа справа мог потребовать использования 417-й дивизии не на юг, как намеревались сделать мы, а для удара на запад, в помощь корпусу И. И. Миссана.

С. А. Краснопевцев, заметив мои сомнения, сел рядом и уверенно сказал:

— Вводи. Вводи дивизию Бобракова, не сомневаясь.

Он взялся за телефон командующего фронтом, доложил ему обстановку. Как бы между прочим генерал сказал, что первая позиция противника прорвана успешно, а оборона противника в Каранки должна сама собой рухнуть, если немецкие командиры не хотят попасть здесь в мешок.

Выслушав что-то в ответ, сказал, что Кошевому надо бы вводить второй эшелон, но Крейзер медлит с разрешением. На этом разговор закончился.

Перед заходом солнца Краснопевцев, сверив данные своей карты с моей, заторопился на командный пункт фронта.

— Ну а ты — дави... дави всемерно... И ночью дави, не давай противнику покоя. Я поехал на КП: вызывает Толбухин. Наверное, и тебя туда вызовут.

Как только наступила ночь, с командного пункта армии позвонили, чтобы я в 23 часа был у генерала Крейзера. Армейский НП находился в районе Хаджи-Булата, всего в 1,5 км от моего наблюдательного пункта.

Времени оставалось достаточно. Начальник штаба представил мне на подпись боевые распоряжения о выделении в дивизиях по батальону от каждого полка для ночного наступления, о поддержке артиллерии, мерах боевого обеспечения. Предложения были толковыми, я подписал их и лично поставил задачу командиру [204] 417-й дивизии генерал-майору Ф. М. Бобракову на выдвижение на рубеж ввода в бой. Дивизия вводилась на правом фланге с задачей ударом вдоль берега Айгульского озера прорваться на юг и, во взаимодействии с 267-й дивизией, захлестнуть противника в районе Каранки. Мы надеялись, что в последующем части Ф. М. Бобракова, не снижая темпа наступления, успешно прорвут оборону противника на рубеже высоты 30,3, а дивизия А. И. Толстова добьет врага под Каранки.

...Путь на КП армии был недолгим. На «виллисе» я быстро проскочил до Хаджи-Булата, где в землянке располагался генерал Крейзер.

Вид у Якова Григорьевича был мрачный. Неудача на направлении главного удара, которую никто не мог предвидеть, выбила его из колеи. В землянке уже находился И. И. Миссан. Он тоже был расстроен.

Подъехал генерал К. П. Неверов, поздоровался и тоже сел в ожидании указаний. Вскоре раздался резкий звонок: у аппарата был генерал Ф. И. Толбухин. После короткого разговора с командармом к телефону пригласили И. И. Миссана.

Не знаю, что говорил командующий, но Иван Ильич отвечал односложно:

— Есть... Слушаюсь... Примем меры...

Диалог был недолгим. Красный от волнения, И. И. Миссан отошел и угрюмо сел.

Затем вызвали меня. Я брал трубку с некоторым беспокойством.

— Кошевой слушает вас. Здравия желаю, товарищ командующий.

— Слушайте, дорогой, — с характерным для него оканьем сказал Толбухин, — рядом со мной стоит генерал Краснопевцев. Он сказал мне, что в полосе шестьдесят третьего корпуса достигнут заметный успех. Вы, очевидно, с ним согласны?

— Некоторое продвижение вперед есть, товарищ командующий.

— Вот и отлично! Завтра с рассветом мы переключаем на ваше направление всю артиллерийскую дивизию прорыва и основные силы авиации воздушной армии. Главный удар фронта отныне наносится в полосе шестьдесят третьего стрелкового корпуса.

На мгновение командующий остановился. Видимо, он [205] хотел, чтобы я глубже проник в существо его мысли о перенесении главного удара фронта. Такое в практике военного искусства случается не часто. Затем Ф. И. Толбухин продолжил разговор:

— Вы правильно поступили, что выдвинули четыреста семнадцатую дивизию вперед. Краснопевцев доложил, что дивизия полностью готова к наступлению. Со вводом ее не медлите и сделайте это с рассветом. Развивайте успех для овладения высотой 30,3. Когда вы захватите высоту, у противника не будет более выгодных рубежей для обороны степного Крыма. Из-за угрозы выхода наших войск в тыл перекопским позициям ему придется их бросить и откатываться в горы. Мы же тогда двинем на врага девятнадцатый танковый корпус, тоже в вашей полосе наступления.

Толбухин замолчал. Слышно было, как он дышал, а затем спросил, все ли мне ясно. С моей стороны вопросов не было.

Затем к аппарату ВЧ подходили то Крейзер, то Миссан, то Неверов. Меня не приглашали. Они узнали решение командующего фронтом.

Это облегчило мое положение перед командармом: теперь мне оставалось только доложить Крейзеру, что второй эшелон корпуса рекомендовано вводить и дивизия выдвигается.

Было 2 часа 9 апреля 1944 года, когда командарм, после детального рассмотрения вопросов предстоящего наступления, отпустил меня.

На НП корпуса меня с нетерпением ожидали Некрасов, Емельянов, Сапрыкин, Данилов и другие командиры. Я рассказал им обо всем и поставил задачи. Подвели предварительно некоторые итоги. Наши войска за день бол сумели оттеснить противника с его первой позиции в район Каранки. Дивизия П. М. Волосатых к исходу дня овладела Тюй-Тюбе, но далее не продвинулась. В целом мы не сумели выполнить боевую задачу первого дня наступления: Каранки оставались в руках противника. Правда, положение сложилось так, что гитлеровскому командованию было выгоднее оставить район этого населенного пункта, чтобы вывести из-под нависшей угрозы окружения располагавшиеся там на позициях пехоту и артиллерию. Конечно, враг мог отвести пехоту не только по суше, но и через один из многочисленных нешироких и [206] мелких здесь заливов Гнилого моря в район Чучака или Пасурмана, но все это было связано с большими для него трудностями.

По общему мнению, действия противника в будущем могли развиваться по двум вариантам. Во-первых, он мог оборонять Каранки до последнего предела. Тогда 417-я дивизия Ф. М. Бобракова будет иметь достаточно времени, чтобы нанести удар на юг и закрыть врагу пути отхода в этом направлении. В таком случае наступление 267-й дивизии А. И. Толстова непосредственно на Каранки не надо было форсировать с раннего утра, чтобы не вытолкнуть противника. Проводить его следовало, когда 417-я дивизия уже сделает свое дело; наступать энергично, крепко связать противника, не дать ему оторваться и выскользнуть на просторы Крыма.

Второй вариант, по нашим предположениям, мог свестись к заблаговременному отходу врага из Каранки. Это вынуждало нас действовать с предельной стремительностью на всех направлениях, чтобы сорвать замыслы гитлеровских командиров по планомерному выводу войск из-под нависшего над ними удара.

Наша разведка, как всегда, активно действовала и в ночь на 9 апреля. Она докладывала, что признаков отхода врага из Карапки не отмечается. Немецкие и румынские солдаты находились на позициях и бдительно следили за нашими действиями. Огрызалась и артиллерия. Выделенные для ночных действий батальоны несколько раз атаковали позиции врага на подступах к Каранки, но их продвижение было незначительным.

Все это позволяло думать, что враг будет скорее всего действовать по первому варианту. Я приказал Ф. М. Бобракову наступать согласно ранее разработанному плану боя и наносить главный удар на Асс-Найман, отделение совхоза Кирк-Ишунь, высота 30,3.

Закончив работу, я вышел из землянки. Южная весенняя ночь царствовала над Крымом. Сквозь запахи гари пробивались еле уловимые ароматы молодой травы. Постояв немного, вдохнув полной грудью воздух, я вернулся в блиндаж. До рассвета оставалось три часа. Их надо было использовать для отдыха: день предстоял опять трудный.

...Адъютант разбудил меня, когда утренний туман над [207] Сивашом еще не рассеялся. Позиции наших войск и противника утопали в серой мгле.

Первым доложил Бобраков: дивизия находится на исходном положении для наступления, готова к атаке.

Я приказал комдиву действовать строго по плану.

У Толстова положение оставалось пока без перемен. Время наступления для него наметили ориентировочно на 12 часов. К этому моменту, как мне казалось, 417-я дивизия успеет закрыть врагу пути отхода и возникнут благоприятные условия для удара 267-й непосредственно по району Каранки.

Войска полковника Волосатых, овладев Тюй-Тюбе, также были на прежнем рубеже. Комдиву было приказано выполнять ранее поставленные задачи.

Вскоре на НП появился представитель артиллерийской дивизии прорыва. Сапрыкин стал с ним уточнять вопросы взаимодействия. Мы опять почувствовали ум и опытную руку С. А. Краснопевцева. Он в течение ночи проделал со своими артиллеристами большую работу, на карте огней были учтены наши интересы почти с исчерпывающей полнотой. Наш командующий артиллерией, увидев расчеты артиллеристов, заметно повеселел, тем более что артиллерийские наблюдатели успели занять места в боевых порядках 417-й и 267-й стрелковых дивизий.

Не сплоховала и авиация. Майор Капустин (офицер от авиации) доложил, что будет наводить самолеты на цели. Позвонил Т. Т. Хрюкин: «Авиаторы готовы выполнять задачи по вашему указанию». Я сердечно поблагодарил генерала и договорился с ним о порядке использования авиации. Поднявшееся солнце застало нас готовыми к наступлению.

Свежая 417-я дивизия при поддержке большого количества артиллерии и многочисленных самолетов 9 апреля нанесла мощный удар юго-западнее Каранки. Враг был опрокинут. Дивизия стала развивать наступление на юг.

Используя ее успех, атаковали врага подразделения 844-го, а затем и остальные полки 267-й дивизии. Около 16 часов пути отхода артиллерии и пехоты врага из-под Каранки на юг были перехвачены.

Успешное начало наступление корпуса с утра 9 апреля отнюдь не означало, что проходило оно без помех и трудностей. Опытный Енеке и его штаб сумели определить, что дальнейшее развитие успеха 63-го стрелкового [208] корпуса таит угрозу выхода соединений 51-й армии в тыл немецко-фашистской обороны на Перекопе. Поэтому враг собрал все свои резервы и бросил их в сражение против нас.

Бой кипел жаркий. Атаки пехоты, мощные удары артиллерии и самолетов не прекращались ни на минуту. К западу от нас войска 2-й гвардейской армии, 10-го и 1-го гвардейского стрелковых корпусов тоже не ослабляли усилий по прорыву обороны противника. Наши соседи не дали врагу возможности высвободить на Перекопе и Сиваше сколько-нибудь существенные резервы, чтобы повлиять на ход операции.

Чтобы сломить врага, мы полностью переключили артиллерийскую дивизию фронта и авиацию в основном на поддержку 417-й и 267-й стрелковых дивизий.

Управлять стало сложнее. Теперь с требованием всемерно ускорить наступление звонил командарм Я. Г. Крейзер, человек не очень спокойный. На мой наблюдательный пункт он не приехал, хотя я его усиленно приглашал. Поэтому генерал часто вызывал меня к телефону, журил за невысокий, по его мнению, теми наступления и завершал разговор напутствием: «Давай, давай!»

В первой половине дня главное внимание, силы и средства мы отдали 417-й дивизии. Опрокинув врага с позиции, примыкающей к Айгульскому озеру, она вскоре вышла к следующему оборонительному рубежу, который оказался не менее сильным. Обойти его не удавалось. И нам пришлось прорывать его по всем правилам, организовав артиллерийское и авиационное наступление. Однако и этот рубеж не был последним...

417-я стрелковая дивизия, наступавшая на главном направлении корпуса, действовала смело и решительно. Атаки ее пехоты, как правило, были стремительны; бойцы врывались на позиции противника, завязывали рукопашные схватки, которые обычно заканчивались для нас успешно. Мы помогали соединению всем, чем могли. К исходу дня Ф. М. Бобраков доложил: «Вижу Асс-Найман. Намерен атаковать. Противник стреляет редко. Видимо, не собирается удерживать то, что было когда-то населенным пунктом».

Задачу дня дивизия с честью выполнила. Она прорвала оборону противника, закрыв ему пути отхода из Каранки [209] на юг, овладела выгодным рубежом для последующих действий.

Труднее было в полосе 267-й стрелковой дивизии. Атаковав противника в полдень, она двигалась вперед медленно. Враг отчаянно сопротивлялся. Только в 18 часов А. И. Толстов доложил мне по телефону, что войска ворвались в Каранки. Тяжелый рукопашный бой там продолжался.

Набрала высокий темп и левофланговая 263-я дивизия, наступавшая до этого момента с весьма скромной скоростью.

Мы помогли А. И. Толстову, передав ему некоторые подразделения, которые могли быть полезны при штурме Каранки. А бой там был действительно очень упорным и тяжелым. Как и всегда, наши воины показали пример доблести и отваги. Особо отличилась 2-я рота 2-го батальона 844-го полка во главе со старшим лейтенантом А. М. Псёлом. Командир роты был бесстрашным и волевым человеком. Когда наступил ответственный момент решающей схватки с противником, старший лейтенант лично возглавил атаку. С возгласом «За Родину, ура-а-а-а, за мной вперед!» он увлек за собой роту, ворвался в траншею врага и завязал рукопашный бой. Враг был выбит из траншеи, потеряв при этом более 10 солдат и офицеров. 16 человек попало к нам в плен.

Противник не смирился с потерей траншеи и бросил в контратаку против 2-й роты сильное подразделение. Но мужественные воины роты отразили атаку врага с потерями для него.

Положение роты стало вскоре критическим: иссякли боеприпасы, а враг организовал новую контратаку. Выручило то, что мы научили наших бойцов владеть трофейным оружием. Были пущены в дело немецкие автоматы, затем пошли в ход гранаты. Отражали врагов и молодецким штыковым ударом.

Высокое мужество и личную храбрость показал командир 2-го взвода младший лейтенант И. А. Кавунов. Он своими руками уничтожил 6 солдат противника, которые бросились на него со штыками наперевес. Один из гитлеровцев успел нанести храброму воину глубокую рваную рану. Но, будучи раненным, Кавунов убил фашиста из пистолета и продолжал командовать взводом, пока [210] контратака не была отражена, а наше подразделение не закрепилось.

Тяжелый бой вел в районе Каранки и 848-й полк, которым командовал полковник П. П. Липачев. Особо серьезное положение сложилось в 1-й роте. Там выбыл из строя командир 3-го взвода. В эту трудную для подразделения минуту бойцы услышали голос комсорга роты рядового Д. И. Голубничего: он взял на себя командование взводом. Комсорга хорошо знали не только как веселого парня, но и как отважного инициативного воина. По команде и личному примеру Д. И. Голубничего взвод пошел в атаку и блестяще выполнил задачу.

Я вспомнил этот эпизод не только потому, что солдат своевременно проявил крайне нужную в тот момент инициативу, но и потому, что тогда противника атаковали идущие рядом с Голубничим комсорг 1-го батальона В. В. Варлашов, комсорг 848-го стрелкового полка лейтенант Кислица, павший смертью храбрых, и пропагандист политотдела 267-й дивизии майор А. 11. Носов, заместитель начальника политотдела дивизии подполковник А. Н. Пустовалов. Они сражались, не жалея ни крови, ни жизни, как коммунисты, организуя и добывая победу на крымской земле.

В том же бою отличился командир отделения старший сержант Найденов. Он хорошо командовал, возглавил атаку и первым ворвался на неприятельскую позицию. В рукопашном бою старшему сержанту пришлось схватиться с четырьмя гитлеровцами. Он мастерски дрался и один за другим положил врагов замертво.

Были подвиги не такие заметные, но не менее героические. Подписывая после боя наградные листы, которые принес мне замполит полковник В. В. Данилов, я обратил внимание на представление к награде связиста рядового Вахрушева. Он не участвовал непосредственно в рукопашной стычке, а тянул и тянул катушку с кабелем и нес на спине телефонный аппарат туда, где был командир подразделения. Тысячи раз ложился он на землю, отстреливался от врага и опять шел вперед. А потом, когда рота отражала контратаки противника, а от артиллерийского огня то и дело рвалась тонкая нить провода, он выходил на линию, искал и исправлял порыв щипцами и зубами, находясь все время под градом пуль и осколков снарядов. [211] Почти 50 повреждений проводной связи исправил солдат в том памятном для нас бою.

...Удар непосредственно по Каранки с севера и запада нам удалось дополнить еще и маневром с востока. Для этого одному из подразделений 3-го батальона 846-го полка была поставлена задача прорываться к населенному пункту не прямо, а забирая восточнее, по мелководью залива Сиваша. Увлеченный боем с фронта, враг поздно заметил опасность с правого фланга и тяжело за это поплатился. Советские воины внезапно ворвались в район восточной группировки артиллерии противника, дезорганизовали ее действия и боевые порядки, вынудили противника искать спасение в отходе.

Под натиском 846-го полка противник побросал много орудий и боеприпасов и начал отходить в южном направлении, где его уже ожидали подразделения дивизии Ф. М. Бобракова, захватившие населенный пункт Асс-Найман.

В наши руки попал тогда штаб артиллерийского полка противника, многочисленные документы и много пленных. Часть каранкинской группировки пыталась спастись через Сиваш, перебравшись в район Тюй-Тюбе. Но там уже были подразделения 263-й дивизии. Убегая из-под Каранки, враг попадал под удары нашего оружия сначала на воде Гнилого моря, а затем на его плоских и неприютных берегах.

9 апреля 1944 года, как и предыдущий день, я закончил на своем наблюдательном пункте. Однако настроение было куда более радостным, чем вчера. Важнейший узел сопротивления противника — Каранки — был полностью ликвидирован. Мы достигли рубежа Асс-Наймана, и впереди уже маячила высота 30,3, где проходила последняя позиция вражеской обороны. Разведчики докладывали, что разгромлены 33-й пехотный полк 10-й пехотной дивизии румын и 70-й пехотный полк 111-й пехотной дивизии немцев. Мы взяли в плен 550 человек, из них 11 офицеров. На поле боя враг оставил множество трупов. Было захвачено много вооружения, особенно артиллерии.

С наступлением темноты, когда на НП я созвал командиров 417-й и 267-й дивизий, офицеров штаба и начальников родов войск, чтобы подвести итоги дня и поставить задачи на следующие сутки, позвонил генерал Крейзер. Он поблагодарил войска корпуса за успешные действия [212] и приказал выполнять задачу далее, как было указано. Вслед за тем раздался звонок генерала Краснопевцева. «Молодцы! — сказал он. — Держите так же и далее». Опять спросил, не надо ли чем помочь. Генерал считал корпус своим подшефным и сердечно радовался нашим успехам.

Слабый свет керосиновой лампы в небольшом блиндаже наблюдательного пункта мягко освещал лица моих боевых друзей. Все смертельно устали за эти два дня, но глаза блестели в радостном возбуждении: корпус успешно выполнял боевую задачу, еще одно усилие — и мы выйдем на оперативный простор...

Как бы прочитав наши мысли, позвонил С. С. Бирюзов.

— Товарищ Кошевой! — сказал он. — К вам прибудет командование девятнадцатого танкового корпуса, чтобы согласовать вопросы ввода корпуса в сражение после полного прорыва. Подчеркиваю, после прорыва вражеской обороны.

— Понимаю, товарищ генерал, — ответил я.

Бирюзов сообщил, что танки пойдут на Джанкой, Симферополь, Севастополь, а наша задача не отстать от них и прорывать, если потребуется, промежуточные рубежи обороны, не втягивая в это дело танки.

Более никаких указаний дано не было, и наше совещание на НП продолжалось.

Главный вопрос — как прорывать рубеж обороны противника с высотой 30,3. По мнению начальников родов войск, там надо было действовать осмотрительно и наступать после достаточно мощной артиллерийской и авиационной подготовки.

Главную роль играла 417-я дивизия. Ей предстояло осуществить прорыв и развивать успех прямо на юг, обеспечив ввод в сражение 19-го танкового корпуса.

Генерал Бобраков встал и заявил, что будет брать высоту 30,3 ночью.

— Почему так, Федор Михайлович? — обеспокоился я. — Темнота не позволит вам организовать прицельный огонь артиллерии и точное бомбометание авиации. Стоит ли рисковать? Не лучше ли дождаться рассвета и атаковать после хорошей артиллерийской и авиационной подготовки?

— Все это так, — согласился комдив. — Но я лично [213] видел, что оборона врага не состоит из сплошных траншей. Она организована по очаговому принципу, с широкими промежутками между опорными пунктами. Разведчики доложили мне, что в этих промежутках не везде установлены мины. Вот и пойдем через промежутки. А что же касается темноты, то ведь и врагу светлее не будет. Но противник не ждет нас и не думает, что мы отважимся атаковать ночью. А мы нагрянем внезапно. Ручаюсь за успех ночной атаки. Огневые точки мы уже приметили, еще засветло пристреляли. Так что и ночью огонек будем вести точно по целям.

Предложение комдива внимательно обсудили. Я приказал провести еще раз разведку подступов к высоте 30,3, и, если выяснится, что враг усилил оборону, наступление проводить в обычном порядке, утром. Если же никаких особых мер враг не предпринимал, то атаковать ночью, перед рассветом.

Отдохнуть не пришлось. Артиллеристы, летчики, саперы не покидали моего наблюдательного пункта. Командиру 263-й дивизии было приказано развивать наступление, как было намечено ранее. Теперь соединение, успешно прорвав позиции противника к юго-востоку от Тюй-Тюбе, гнало врага на Пасурман и готовилось к повороту на чонгарское направление, на Таганаш.

267-я дивизия составляла второй эшелон корпуса.

...Шел пятый час 10 апреля 1944 года. Бобраков уже доложил, что, по данным ночной разведки, в районе высоты 30,3 противник никаких особых мер не предпринял. Дивизия готова к наступлению. Чувствовалось, что комдиву не терпелось наступать.

Я дал приказ атаковать.

В 5 часов подразделения 1372-го стрелкового полка, которым командовал опытный и смелый подполковник Н. В. Баранов, бросились на штурм высоты. Враг яростно отстреливался. Над темной степью повисли осветительные ракеты. Их свет, однако, больше помогал нам, нежели противнику. По огневым точкам врага на высоте ударили прямой наводкой пушки и пулеметы, а стрелки двинулись вверх по склону почти бегом, поливая врага ливнем пуль из автоматов. Оборона противника вскоре была смята, и подразделения 417-й дивизии перешли в преследование.

Мы наблюдали с НП, как поднимались и гасли, медленно [214] опускаясь, осветительные ракеты. Отчетливо слышали треск пулеметов и уханье артиллерийских орудий. Наконец все смолкло. Окрестности окутала темнота.

— Высота наша, — заметил, ни к кому не обращаясь, Некрасов. — Вероятно, Бобраков не замедлит доложить.

Вскоре комдив по радио связался с нами. Он — на высоте 30,3, просит разрешения следовать далее с командиром 1372-го полка на Томашевку и там развернуть командный пункт дивизии.

Просьба была рискованная, поскольку в Томашевке еще находился противник, но неугомонный Федор Михайлович убедительно доказывал мне, что к рассвету он будет уже там.

Разрешение мы дали, и дивизия успешно овладела Томашевкой, но к югу от нее была встречена организованным огнем. А на высоту потянули связь и направился Емельянов, чтобы оборудовать корпусной наблюдательный пункт. К несчастью, А. И. Емельянов с рассветом попал под бомбежку вражеских самолетов, был тяжело ранен и эвакуирован в тыл. Мы потеряли грамотного, вдумчивого оператора, с которым совместно прошли длинный и трудный боевой путь.

Я доложил командарму о рубеже, занятом войсками, просил разрешить сменить мой наблюдательный пункт в район высоты 30,3, как только там будет развернута связь. Командарм не возражал и приказал срочно организовать взаимодействие с 19-м танковым корпусом.

Перед самым рассветом я и Сапрыкин прибыли на высоту. Утро 10 апреля оказалось свежим и ясным. Не успели как следует осмотреться, как наблюдатель подал сигнал «Воздух!» и над высотой на бреющем поле го прошло несколько немецких самолетов. Загрохотали разрывы бомб. Вероятно, немецкие летчики хорошо знали это место и теперь примерялись, как бы разрушить сооружения наблюдательного пункта. Налет прошел для нас благополучно.

Начались, как обычно, доклады, отдача распоряжений.

В середине дня на высоту прибыл заместитель командира 19-го танкового корпуса полковник И. А. Поцелуев. Недавно он был ранен и носил еще повязки. Мы долго изучали с ним местность, определили пути подхода [215] танков к рубежу развертывания и договорились, когда и как следует поддержать их артиллерийским огнем и ударами авиации. Детали взаимодействия танкистам еще предстояло оговорить с Ф. М. Бобраковым и командирами полков непосредственно на местности.

Все шло хорошо. Мы вернулись в землянку, чтобы поесть, так как ни я, ни Поцелуев, переводивший всю ночь танки на крымский плацдарм, давно не ели. Обед проходил быстро. Мы исправно работали ложками, продолжая беседовать о совместных действиях, как вдруг...

Мы с Поцелуевым почувствовали, как загудела и заколебалась вокруг земля. Это самолеты врага прорвались к высоте и нанесли еще один удар. Мы переглянулись, нисколько не заботясь о безопасности, поскольку над головой находилось, как нам казалось, надежное перекрытие. Однако дело обстояло иначе. Вместе с тяжелыми бомбами самолеты противника бросали множество мелких бомб осколочного действия, которые у солдат получили прозвище «лягушки». Вот теперь-то и пожаловала к нам в блиндаж такая тварь, свалившись через крышу прямо между мной и Поцелуевым. Мы сообразили, что именно происходит, лишь тогда, когда потолок затрещал и чугунная чушка оказалась у наших ног. Мы оцепенели... Прошла секунда, две, три... Взрыва не было. И я и собеседник, однако, не поднимались и молча взирали на бомбу. Наконец мы полностью пришли в себя и выскочили в траншею...

Бомба так и не взорвалась. Ее благополучно обезвредили. С удивлением осмотрели потолок. Вместо ожидаемого бетона или, на худой конец, толстых сосновых бревен мы увидели связки из тонких стеблей камыша, ловко замаскированных глиной. Вот тебе и хваленая аккуратность и надежность немецких фортификаторов!

Вспомнили мы тогда, что не раз и не два на позиции советских солдат ложились немецкие снаряды и бомбы, которые не разрывались и, не причинив вреда, покоились в земле. Не работа ли это антифашистов или наших людей, насильно угнанных в неволю в гитлеровскую Германию? Кто знал...

Но вернемся к событиям того дня. Захват ключевой высоты, запирающей выходы из межозерных дефиле на просторы Крыма, потряс оборону противника. Враг дрогнул и перед 2-й гвардейской, и в остальной полосе наступления [216] 51-й армии, поскольку почувствовал реальную возможность выхода советских войск на тылы его перекопских и Ишуньских позиций. Армия генерала Г. Ф. Захарова совершила еще один натиск и прорвала первую оборонительную полосу противника. Успешно двинулись вперед войска 10-го и 1-го гвардейского стрелковых корпусов нашей армии.

Противник, однако, и теперь не впал в растерянность. Позже стало известно, что 10 апреля, когда мы уже владели высотой 30,3, командующий 17-й немецкой армией генерал Енеке собрал совещание командиров и начальников штабов корпусов и дивизий. Положение на фронте было признано отнюдь не безнадежным, а задача задержать советские войска на рубеже Евпатория, Саки, Сарабуз, Карасубазар, Феодосия считалась вполне выполнимой. Получив приказ удерживать Крым, гитлеровские командиры разъехались по местам. Как показали последующие события, враг лелеял несбыточную мечту.

Незадолго до рассвета 11 апреля на наш НП прибыли генералы В. Н. Разуваев и А. П. Тарасов. Первый, как заместитель командующего 51-й армией, должен был возглавить армейский подвижный отряд и вместе с танковым корпусом преследовать противника. Отряд состоял из стрелковой дивизии, посаженной на автомашины, и одной истребительно-противотанковой бригады. К этому времени отряд в походных колоннах выдвигался к передовым цепям 417-й дивизии. А. П. Тарасову предстояло проследить за переходом войск в преследование.

Только-только гости успели появиться на НП, как в предрассветной мгле грохнула артиллерия. Это орудия 417-й дивизии начали громить разведанные накануне и засветло пристрелянные цели противника. Вскоре дивизия атаковала позиции врага и относительно легко прорвала его оборону к югу от Томашевки. С первыми лучами солнца 19-й танковый корпус генерала И. Д. Васильева пошел вперед. Как на параде, танкисты широким веером развернули свои грозные машины по полям Крыма, двинулись на Джанкой. В воздухе появились большие группы краснозвездных самолетов.

Не встречая организованного сопротивления, танкисты вскоре свернулись в походные колонны. Пошел и подвижный отряд армии. Началось преследование врага.

Мы распрощались с Разуваевым и Поцелуевым. Они [217] торопились к своим подвижным соединениям, основной задачей которых было овладеть Симферополем.

Главной же задачей нашего корпуса теперь было во взаимодействии с подвижной группой и авиацией фронта дезорганизовать отход врага, не дать ему планомерно откатиться к Севастополю и там удержать плацдарм. Следовало на плечах противника врываться в Джанкой, Симферополь и, наконец, в Севастополь. Действовать надо было стремительно и напористо, не отставать от танков.

11 апреля танковый корпус выбил противника из железнодорожного узла Джанкой. Не снижая темпа, он двинулся на Симферополь, хотя в городе остались многочисленные очаги сопротивления гитлеровцев. К вечеру в Джанкой вступили подразделения 267-й дивизии. 417-я и возвращенная в состав нашего корпуса из резерва армии 77-я стрелковые дивизии наступали западнее. Подразделения выбили гитлеровцев из домов и быстро очистили город.

...Наступил короткий крымский вечер. Радио Москвы донесло до нас голос диктора, читавшего приказ Верховного Главнокомандующего о прорыве обороны противника на Перекопе и Сиваше, об овладении Джанкоем. А затем мы услышали салют.

На открытом фланге

12 апреля застало нас на наблюдательном пункте корпуса в небольшом селении Арарат чуть юго-западнее Джанкоя. Из штаба армии поступило известие, что наступление Отдельной Приморской армии началось в ночь на 11 апреля и развивается успешно. Оборона противника прорвана, освобождена Керчь. Гитлеровцы бегут на запад. Меня к тому же предупредили, что Александров — представитель Ставки Маршал Советского Союза А. М. Василевский — находится в войсках армии на правом фланге и, возможно, побывает в 63-м корпусе. Мы сверили еще раз местоположение нашего НП с картой штаба армии, чтобы не «промазать» на случай приезда маршала.

Вслед за этим начались звонки командарма Я. Г. Крейзера. Он сказал, что наступление приморцев требует особых мер по безопасности на левом фланге нашей армии, который практически открыт. Поскольку [218] здесь, на этом фланге, наступал наш корпус, то на него и возлагались нелегкие задачи по обеспечению фронтовой наступательной операции от ударов противника, отступавшего от Керчи через степи Крыма на Симферополь. Сколько отходило там немецко-фашистских войск, никто толком не знал. «Высылайте боковой отряд не менее полка. Усильте его артиллерией. Посадите на автомашины. Головой отвечаете за левый фланг», — закончил разговор Я. Г. Крейзер.

«Высылайте... Усильте... Посадите...» А где взять этот полк, и артиллерию, и автомашины? На войне сил всегда не хватает. Однако верно и другое: именно на войне эти силы все-таки находят, и высылают, и фланги обеспечивают.

Нашли и мы, но, прежде всего, изучили карту Крыма с точки зрения организации обороны фланга. Карта показала, что лучшая дорога по степной части полуострова, ведущая из-под Керчи прямо на Симферополь, проходит через районный центр Зуя, который находится в 20 км северо-восточнее Симферополя. Здесь отряду предстояло любой ценой отбить подходившего с востока противника и вынудить его либо прекратить сопротивление, либо свернуть через горы на приморскую дорогу, узкую и неудобную.

Действиям отряда в этом районе способствовала сама местность. Зуя лежала в предгорьях Крымских гор, на небольшой реке с крутыми, обрывистыми западными берегами. Враг не мог миновать единственный в этой округе мост, вне которого по горам ни танки, ни артиллерия, ни автомашины пройти не могли. Следовательно, отряду этот мост надо было держать зубами. В случае нашего здесь успеха угроза сильного удара гитлеровских войск во фланг корпуса отпадала и положение 51-й армии существенно облегчалось.

Много раздумий вызвал состав отряда. Он должен был обладать большой подвижностью, чтобы успеть за оставшееся время занять Зую и создать там сильную оборону раньше, чем подойдет противник; иметь достаточную огневую мощь, поскольку бой предстоял с крупной вражеской группировкой. В нормальных условиях преследования в состав отряда обычно выделялись танковые и стрелковые части с усилением их артиллерией, саперами и другими специалистами. У нас танков не было. [219]

Командование корпуса остановилось на смешанном составе отряда. Ядром его стал 845-й Краснознаменный артиллерийский полк. Эта часть была на автотяге. Полк бистро перемещался, хорошо маневрировал огнем и колесами. Для повышения устойчивости против пехоты противника мы усилили его ротой автоматчиков.

Личный состав части был необычным. Поскольку полк ранее входил в состав береговой обороны, он был укомплектован моряками-артиллеристами, в основном уроженцами Москвы, отличными знатоками дела, людьми чрезвычайной храбрости и высокой моральной стойкости. Но главное было в другом: 70% полка составляли коммунисты. По морскому обычаю бойцы и командиры не расставались с тельняшками. К этому времени командиром полка стал майор В. И. Шендрик, ранее воевавший под Тихвином, на Ленинградском и Волховском фронтах. Заместителем его по политической части был майор Н. И. Николаев, коммунист с большим стажем, спокойный и рассудительный человек, знаток артиллерии, пользующийся большим уважением у красноармейцев и офицеров.

В отряд, кроме того, включили самоходно-артиллерийский полк и артиллерийский полк на конной тяге, сильно, правда, ослабленные в предыдущих боях. Самоходная артиллерия заменяла отряду танки, а ствольная артиллерия наращивала огневую мощь.

Командование отрядом я поручил подполковнику Михаилу Ивановичу Сухорукову — заместителю командира 267-й стрелковой дивизии по строевой части, хорошо показавшему себя в боях. Я сердечно напутствовал Сухорукова и артиллеристов Шендрика, Николаева и других офицеров, срочно вызванных на мой НП в Арарат.

50 километров отряд прошел безостановочно, не ввязываясь в бои и обходя опорные пункты противника, чтобы выиграть время и до темноты успеть захватить Зую. У поселка Юхары-Бошары он настиг крупную колонну неприятеля, отходящую, как показали потом пленные, на Севастополь. Сильно пересеченная местность не позволяла незаметно обойти врага, бой стал неизбежным, и надо было действовать решительно и смело. Отряд быстро развернул по обе стороны дороги часть артиллерийских батарей и открыл огонь прямой наводкой. Противник пытался ответить пулеметно-артиллерийским огнем, но не успел развернуться и был смят. В итоге короткого жаркого [220] боя почти 500 вражеских солдат и офицеров сдались в плен. Отряд взял до сотни лошадей, большой обоз, двадцать орудий, Только несколько танков противника, отстреливаясь, сумело ускользнуть.

М. И. Сухоруков, В. И. Шендрик и Н. И. Николаев, посоветовавшись, направили 3-й дивизион 845-го артполка под командованием С. Г. Бакакина к поселку Новая Бурульча (5 км северо-восточнее Зуи), на дорогу от Керчи и Феодосии на Симферополь. Командиру дивизиона приказали по прибытии в Новую Бурульчу, не обнаруживая себя, скрытно развернуться и быть готовым открыть огонь, когда противник завяжет бой у моста в Зуе с главными силами отряда. Замысел был прост: враг, все внимание которого будет приковано к мосту в Зуе, попадет под внезапный огневой удар с фланга и наверняка решит, что стреляют не слабые силы дивизиона двухбатарейного состава, а преследующие его от Керчи войска Отдельной Приморской армии. Решив так, противник не станет рисковать, прекратит атаки на Зую и попытается уйти через горы на приморскую дорогу. Нужно сказать, что все почти так и случилось.

В Зуе главные силы отряда были встречены огнем небольшого гарнизона. Через 10–15 минут боя враг был уничтожен, и артиллерийский полк стал развертываться. Надо было поторапливаться: немецко-фашистские войска могли появиться с минуты на минуту, к тому же приближалась ночь. Командир отряда засветло выслал разведку в сторону противника и провел короткую рекогносцировку местности, поставил задачи подразделениям. Едва подразделения заняли позиции и приготовились к бою, как настала ночь. Позиции отряда подковообразно охватывали район, прилегающий к мосту через реку Зую. У самого моста вдоль дороги на Симферополь — Севастополь, пересекающей весь поселок, были поставлены на прямую наводку три пушечные батареи одна за другой. На флангах передовой батареи развернули два взвода автоматчиков, чтобы не допустить просачивания пехоты противника через реку. Поскольку район моста был самым важным, то сектор стрельбы для каждого орудия там назначил сам командир полка. Немного позже на помощь отряду в Зую подошли самоходный полк и артполк усиления.

В полночь разведка предупредила: с востока подходит противник, войск много, все на машинах. [221]

Враг не заставил себя долго ждать. На мост выкатилась легковая автомашина, за ней, с небольшим интервалом, — еще несколько, потом появились штабные автобусы. Сзади темной массой шли грузовики. Было ясно, что противник не подозревает о подготовленной ему встрече и намерен без помех проскочить на Симферополь.

Когда головная автомашина достигла конца моста, пушечные батареи и самоходные орудия ударили по ней и по следом идущим машинам почти в упор. Снаряды смели их с моста, но за ними появлялись все новые и новые. Они в свою очередь попадали под огонь отряда. Скоро вся проезжая часть моста была завалена грудой изувеченной техники.

Пока батареи, стоящие на прямой наводке, продолжали громить противника на мосту, гаубичные подразделения и самоходки открыли огонь с закрытых позиций по колонне на той стороне реки Зуи на глубину в 1,5–2 км.

После первых десяти минут боя ошеломленный противник все еще не отдавал себе достаточно точного отчета в том, что случилось у моста. Он продолжал слепо лезть на восточный берег реки. Затем гитлеровские командиры поняли свою оплошность, и обстановка стала меняться. Над мостом появились осветительные ракеты. Правда, они осветили нашим артиллеристам цели, и огонь отряда стал еще более эффективным. Но враг постепенно пришел в себя: он вывел вперед пехоту и организовал атаки через мост.

Теперь в дело вступила рота автоматчиков, которая была придана 845-му артиллерийскому полку. То и дело в ночи закипали рукопашные схватки, трещали короткие очереди автоматов, рвались ручные гранаты. Наши артиллеристы теперь били по мосту картечью.

Всю ночь продолжался яростный, ни на минуту не затихавший бой. Ценою больших потерь враг овладел мостом, переправил большую группу пехоты. Бой шел на нашей стороне реки.

Наступило утро... Вокруг моста дымилась и горела земля. За грохотом выстрелов и криками сражавшихся не было слышно, что к северо-востоку от Зуи раздались залпы дивизиона С. Г. Бакакина. После трудного марша артиллеристы достигли Новой Бурульчи и к 7 часам 30 минутам были готовы к бою. Перед позициями дивизиона [222] на дороге к Зуе тянулась длинная вереница неподвижных немецких автомашин. С. Г. Бакакин понял, что Зуя успешно удерживается основными силами отряда, и, как ему было указано, подал команду открыть огонь.

Появление советской артиллерии на фланге противника сыграло, вероятно, важную роль в ходе боя. Не достигнув успеха у Зуи, враг, видимо, потерял надежду прорваться здесь к Симферополю и решил прекратить борьбу. Он взорвал мост, бросил технику и тяжелое оружие — стал поспешно отходить через горы и леса к морю. Вслед ему летели снаряды нашего отряда.

Из Зуи на другую сторону реки тотчас нее был выслан отряд преследования, всего 30 артиллеристов и пехотинцев. В замешательстве, чувствуя безвыходность положения, немецкие солдаты стали сдаваться в плен группами по 50–100 человек. Они были из состава 98-й и 73-й пехотных дивизий.

...Около 15 часов на горизонте появились части Отдельной Приморской армии. Задача прикрытия, выпавшая на долю отряда М. И. Сухорукова, была выполнена.

Итак, наш отряд кроме Зуи освободил 15 крупных населенных пунктов, не допустил прорыва крупной группировки врага на Симферополь — Севастополь, уничтожил более 300 фашистов. Было пленено почти 800 человек, взято около 150 автомашин, много орудий, минометов, несколько бронетранспортеров и танков.

Но и потери 845-го Краснознаменного артиллерийского полка и приданной ему роты автоматчиков были немалыми. В братской могиле у дороги в поселке Зуя вблизи моста мы похоронили более 50 отважных воинов. Ныне на этом месте установлен обелиск в честь павших в том бою за нашу Советскую Родину.

В ночь на 13 апреля вслед за подвижным отрядом армии части 63-го стрелкового корпуса вступили в Симферополь. Не останавливаясь, они продолжали преследовать противника, отходившего на Бахчисарай. Около 11 часов следующего дня и этот город был освобожден. Впереди нас ждал легендарный Севастополь... [223]