Глава вторая.

На блокадной дуге

Готовим наступление

2 июля 1942 года меня срочно вызвал командующий Волховским фронтом генерал армии К. А. Мерецков и объявил о назначении командиром 24-й гвардейской стрелковой дивизии. Части соединения были сосредоточены в Вальково Волховского района.

— Твоя задача — готовить дивизию к наступлению, — сказал командующий, который был, как я понял из его обращения на «ты», в хорошем настроении. — Но об этом никому, еще раз повторяю, никому не говорить. Все должны знать, что дивизия будет обороняться, а людей надо учить наступать в лесисто-болотистой местности. Ты понял?

Я понял, но вид мой, вероятно, был растерянный, так что Мерецков еще раз спросил, все ли мне ясно.

Член Военного совета А. И. Запорожец, присутствовавший при нашей беседе, в свою очередь пояснил, что политорганам дивизии даны указания направлять партийно-политическую работу на укрепление позиционной обороны, но мобилизовывать личный состав и на подготовку к наступлению.

От командующего я попал к начальнику штаба фронта генералу Г. Д. Стельмаху. Он сообщил, что части соединения сосредоточены в районе Вальково, и посоветовал вылететь туда немедленно на самолете У-2.

Летчик, усадив меня на место за собой, дал в руки ракетницу и предупредил, что при заходе на посадку махнет рукой и я должен буду ракетой осветить посадочную площадку, так как прибывали мы к месту назначения уже затемно. Нашлось место и для ящика с гвардейскими знаками, которые нам велели прихватить с собой: дивизия четыре месяца назад была преобразована в гвардейскую и теперь надо было вручить знаки личному составу. [73]

Взлетели благополучно. Самолет шел над лесами неторопливо и ровно. Я беспечно наблюдал за тем, как наступала ночь. Мрак постепенно окутывал леса и перелески, а в небе все ярче разгорались звезды. Поглощенный этой мирной картиной, я совсем забыл, что наш неторопыга самолет должен был на одном из участков маршрута пересечь извилистую линию фронта. Вспомнил об этом, когда над головой вдруг сверкнули огненные сполохи. Верчусь туда-сюда на тесном сиденье, вижу, что летчик все так же невозмутимо продолжает вести самолет. Я было собрался вернуться вновь к безмятежному созерцанию окрестностей, как снова какие-то синеватые молнии блеснули прямо перед нами. Это фашистский истребитель открыл огонь по нашему самолету. Признаться, стало не по себе. Летчик же бросил У-2 вниз и повел его, почти касаясь фюзеляжем верхушек сосен.

Вскоре мы приземлились в Вальково.

На следующее утро я начал знакомиться с соединением.

Части 24-й гвардейской стрелковой дивизии хорошо укомплектовались в основном за счет курсантов пехотных училищ. Численность личного состава подошла к десяти тысячам человек. Подобрался опытный командный состав. Так, 70-м стрелковым полком командовал боевой командир подполковник Яков Филиппович Титов. Во главе 71-го полка стоял подполковник Иван Николаевич Моторичев, 72-м командовал полковник Гавриил Ефимович Кухарев, а 50-м артиллерийским полком — подполковник Федор Петрович Тонких. Комиссаром дивизии был полковой комиссар И. П. Макаров. Начальником штаба вслед за мной пришел подполковник Г. Б. Котик. Начальником артиллерии стал уже знакомый читателю подполковник С. И. Фефелов. Все это — бывалые люди, мастера своего дела. Под стать им были и другие начальники родов войск и служб.

Ознакомился я и с местностью, которая мало чем отличалась от новгородских и чудовских заболоченных лесов. Только Синявинские высоты поднимались на 10–15 м над окружающей топкой низиной. Они находились в руках противника. Лес отступал от высот на 1,5–2 км, так что враг командовал прилегающей округой. Вся безлесная часть местности была перекрыта сплошной системой [74] заграждении и находилась под многослойным огнем немецких пушек и пулеметов.

Немецко-фашистские войска сидели в этом районе одиннадцать месяцев и, по данным разведки, сделали все, чтобы превратить его в неприступную крепость. На естественных рубежах — высотах, берегах рек и болот, по опушкам лесов — они создали множество опорных пунктов и узлов сопротивления, до предела насыщенных артиллерией и минометами, опоясанных мощными инженерными сооружениями и противотанковыми рвами, минными полями и проволочными заграждениями в несколько рядов. Гарнизоны опорных пунктов размещались в прочных блиндажах и были обеспечены падежной связью.

Началась подготовка дивизии к наступлению. Она проходила в тревожной обстановке, вызванной серьезными неудачами советских войск на юге страны. Враг рвался к Сталинграду и был уже поблизости от города. Гитлеровские войска устремились на Кавказ. День ото дня положение там ухудшалось.

Горестные раздумья вызвало падение Севастополя. Мужество его защитников уже в то время стало легендарным. Мы гордились стойкостью и величием подвига севастопольских богатырей, но знали, что с падением этой крымской твердыни враг высвободил свою 11-ю армию. Теперь эти войска надо было ждать где-то на другом важном участке советско-германского фронта. Можно было предположить, что скорее всего они появятся на юге, где развертывались тогда главные события. Но этого не произошло...

* * *

Из директивы верховного командования вооруженных сил Германии, № 45 от 23 июля 1942 года:

«Группе армий «Север» к началу сентября подготовить захват Ленинграда. Операция получает кодовое наименование «Фойерцаубер» («Волшебный огонь» — Ред.). Для этого передать группе армий пять дивизий 11-й армии наряду с тяжелой артиллерией и артиллерией особой мощности, а также другие необходимые части резерва главного командования»{12}.

Командующему 11-й немецкой армией генерал-фельдмаршалу [75] Э. Манштейну поставили задачу подготовить войска к переброске под Ленинград. Дивизии пополнились и отдохнули. Приказ взять Ленинград и сровнять город с землей был отдан Манштейну лично Гитлером. Гитлеровское командование выражало твердую уверенность, что «не позднее как в сентябре будет взят Ленинград и благодаря этому высвобождены финские силы»{13}.

* * *

28 июля Народный комиссар обороны издал приказ № 227. Повсюду этот документ зачитывали перед строем. «Наша Родина, — говорилось в приказе, — переживает тяжелые дни. Мы должны остановить, а затем отбросить и разгромить врага, чего бы это нам ни стоило... Немцы не так сильны, как это кажется паникерам. Они напрягают последние силы. Выдержать их удар сейчас, в ближайшие несколько месяцев, — это значит обеспечить за нами победу.

Можем ли выдержать удар, а потом отбросить врага на запад? Да, можем, ибо наши фабрики и заводы в тылу работают теперь прекрасно, и наш фронт получает все больше и больше самолетов, танков, артиллерии, минометов...

Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно являться требование — ни шагу назад без приказа высшего командования...»{14}

В землянках, после того как завершилась читка, долго шли разговоры. Толковали не о том, что трудно воевать, — говорили, что победа будет за нами, что дисциплина — мать победы. Я не помню другого документа Верховного Главнокомандования, который, подобно этому приказу, рождал бы столь глубокое чувство сопричастности каждого воина к судьбе своей Родины в беде, формировал бы столь жгучую ненависть к врагу и мужество в борьбе.

Через несколько дней мы получили директиву Главного политического управления РККА от 29 июля 1942 года, как разъяснять приказ личному составу. Упор: ни шагу назад! Строжайше крепить дисциплину! Мы — победим!

С раннего утра до позднего вечера в частях 24-й гвардейской [76] дивизии шла напряженная подготовка наступления. Командный состав сколачивал подразделения и обучал гвардейцев тактике наступательного боя, хотя везде и всюду подчеркивалось, что готовимся мы к прочной обороне. Бойцы слушали разъяснения сути приказа «Ни шагу назад», хорошо учились и несли службу, но знали не хуже нас, к чему идет дело. Политработники пропадали в подразделениях. Их главной задачей сейчас было создать полнокровные ротные партийные и комсомольские организации. Агитаторы проводили беседы о провале попыток гитлеровских войск сломить героический Ленинград, о разгроме немцев под Москвой и Тихвином, о гвардейской присяге.

Дивизии вручили гвардейское Знамя. По этому случаю выдали новое обмундирование. Как нельзя лучше к нему подошли только что полученные с завода ППШ — автоматы Шпагина. На опушке леса полки дивизии расположились развернутым строем. После сигнала «Слушайте все!» оркестр грянул марш, и Знамя с изображением великого Ленина пронесли перед воинами. Я принял Знамя из рук представителя штаба армии на виду у преклонивших колена гвардейцев. Все мы волновались и ничуть этого не скрывали: Знамя не только было символом доблести в прошлых боях — оно звало к новым подвигам. Гвардейцы дали клятву сражаться еще лучше.

Дивизия вошла в состав 8-й армии. Командовал ею генерал-лейтенант Ф. Н. Стариков. К началу боевых действий нам предстояло сменить войска, обороняющиеся на Черной речке, и подготовиться к наступлению в направлении южнее Синявино во взаимодействии с расположенными правее нас 19-й и 3-й гвардейскими дивизиями, которыми соответственно командовали полковник Д. М. Баринов, вскоре ставший генералом, и генерал-майор Н. М. Мартынчук. 19-я была нацелена на Синявинскую высоту и поселок Синявино. 3-я — на Рабочий поселок № 5.

Наша 24-я гвардейская стрелковая дивизия находилась в центре боевого построения 8-й армии.

Ей предстояло нанести удар через Черную речку и обширный лесной массив прямо на запад, между Синявино и Мгой, с задачей соединиться с войсками Ленинградского фронта.

Левым соседом была 265-я стрелковая дивизия под [77] командованием волевого и настойчивого полковника Б. Н. Ушинского. Это соединение, как и мы, должно было форсировать Черную речку и прорвать затем сильно укрепленную оборону противника в районе Тортолово, в последующем — наступать на Мгу с задачей блокировать ее с востока и северо-востока. Левее 265-й готовились наступать 11, 286 и 327-я стрелковые дивизии.

По понятным соображениям, мне тогда далеко не все было сказано о намеченной для Волховского и Ленинградского фронтов операции, имевшей целью встречными ударами разгромить мгинско-синявинскую группировку противника, расположенную южнее Ладожского озера, и снять блокаду Ленинграда с суши. Фронтам помогал Балтийский флот и Ладожская военная флотилия.

За нами к востоку в резерве и втором эшелоне фронта были сосредоточены 4-й гвардейский стрелковый корпус генерала Н. А. Гагена и 2-я ударная армия генерала П. К. Клыкова. Последняя была, правда, очень слабого состава. Эти силы должны были нарастить мощь удара указанных выше трех гвардейских дивизий (3, 19 и 24-й) и других соединений 8-й армии в глубине, довершить поражение противника.

С исходных рубежей до Невы было всего 16 километров. Все мы, командиры и бойцы, радовались, наблюдая, как много сил сосредоточено на Черной речке, и были уверены, что при хорошей подготовке и дружном натиске через три — пять дней наступления встретимся с войсками Ленинградского фронта.

Перед наступлением полагалось провести рекогносцировку местности и противника.

— Рекогносцировать только один раз, — предупредил меня генерал Стельмах, — глаза немцам не мозолить. Одеться в солдатскую форму, большой группой не собираться.

Все это было правильно с точки зрения соблюдения тайны замыслов советского командования и внезапности наступления.

20 августа наши командиры прибыли на командный пункт полковника Б. Н. Ушинского — командира 265-й стрелковой дивизии. КП располагался в лесу, в 5 км к востоку от Тортолово — большого населенного пункта и сильного узла обороны противника. Дивизия стояла в обороне 13 месяцев и по-домашнему обжила место. [78]

В обширной землянке комдива под несколькими накатами бревен было тихо. По наклонному ходу сообщения я прошел в помещение, и первое, что там увидел, была добротная никелированная кровать, большой стол с телефонным аппаратом и разложенной картой. На кровати, вытянувшись во всю ее длину, лежал человек без сапог, в форме полковника. Это и был командир дивизии.

Встретил он меня сухо. Неохотно сел на кровати, долго молчал, хотя я сообщил ему, что прибыла группа командиров 24-й гвардейской дивизии.

— Проводите рекогносцировку? — спросил комдив.

— У меня есть приказ. Видимо, и вам сообщили, почему мы здесь, — ответил я. — Прошу дать проводников на передний край.

Полковник ответил, что позвонит в части.

Я вышел к своим командирам, и мы под сенью деревьев стали ждать проводников. Поскольку нас было много — здесь находились не только командиры полков, но и командиры батальонов и дивизионов, — то разбились на группы и окончательно договорились, кто куда пойдет.

Вскоре прибыли проводники — связные командиров полков, которые находились, как и полагалось, на командном пункте дивизии.

Путь к переднему краю оказался не ближним. Мы ехали по лесу, не встречая ни человека. За плечами, как нам казалось, остались многие километры, а переднего края еще не было. Нагнали кухню в конной упряжке. Каша доваривалась на ходу, труба нещадно дымила. Раз можно было так ехать, решили мы, значит, до противника еще далеко. Наконец появились окопы и землянки — командный пункт одного из стрелковых полков. Я знал, что его подразделения нам предстояло в будущем сменить и отсюда начинать наступление. Нас встретил командир полка, представился и повел к переднему краю. Теперь нам уже чаще попадались землянки, окопы, одиночные красноармейцы.

Командира полка я отправил с артиллеристами, а сам со своей группой спустился в землянку сержанта, командира одного из взводов. Как оказалось, мы находились уже поблизости от Черной речки и впереди никаких наших войск не было. Сержант показал свои окопы, пулеметные [79] гнезда, землянки, но о противнике ничего толкового сказать не мог.

Стояла глубокая тишина. Ни с той, ни с другой стороны ни выстрела. По кустарнику и вязкой, заболоченной низине мы вышли к Черной речке. Она вполне оправдывала свое название. Лесные топи и торфяные болота питали ее похожими на деготь водами. Глаз не улавливал течения, и застоявшаяся жижа густо пахла гнилью. Кувшинкам и осоке было раздолье.

Мы перебрались на другую сторону и долго там лазили, пристально всматриваясь в лес, который стоял недвижимо на многие километры по фронту и в глубину. Заметили только редкие признаки немецкой обороны. В лесу царил сумрак, скрывавший немногие тропинки, намеченные на наших картах едва заметным пунктиром. Дорог не было совсем.

Мы молча переглянулись, как только увидели полосу предстоящего наступления. В чаще леса враг мог скрыть любые огневые точки от нашего наземного и воздушного наблюдения. Это было плохо для артиллеристов, которые поражают наверняка то, что хорошо видят. Нам, значит, следовало рассчитывать в первую очередь на матушку-пехоту. Местность была чрезвычайно неудобной и с точки зрения снабжения войск. Можно было предвидеть, что отсутствие дорог вынудит нас проводить уже в ходе наступления большие работы, чтобы хоть как-то подвезти в части материальные средства.

На карте имелось несколько отметок, обозначающих просеки. Но сколько мы ни смотрели, заметить их за Черной речкой так и не смогли. Только справа невдалеке от нас шагали на запад стальные опоры высоковольтной электропередачи с обвисшими, порванными проводами. Вдоль нее, как было видно на карте, шла через лес широкая прямая вырубка.

Малая активность немецких войск укрепила нас в мнении, что блокада Ленинграда будет обязательно снята.

23 августа 1942 года нас, командиров гвардейских дивизий — 3, 19 и 24-й, вызвал командующий фронтом. Мы доложили о готовности к действиям. Москва дважды вызывала тогда К. А. Мерецкова к аппарату ВЧ. Командующий фронтом просил отложить наступление на одни сутки. Верховный Главнокомандующий согласился. [80]

* * *

Из дневника Ф. Гальдера, запись за 23 августа 1942 года:

«...На фронте группы армий «Север» картина остается прежней: как и раньше, отмечаются признаки близкого наступления противника.

...У фюрера: совещание с Кюхлером о положении на фронте группы армий «Север» и о планировании наступления на Ленинград (использование Манштейна)»{15}.

* * *

С нетерпением ожидали бойцы Волховского фронта начала наступления. Понимали — оно не только пробьет брешь в блокаде, но и облегчит положение наших войск на юге, под Сталинградом и на Кавказе, где их товарищам приходилось очень тяжело. О том, что происходит на других фронтах, люди были хорошо осведомлены. Политработники организовали отлично действующую систему информации. Газеты доставлялись в подразделения регулярно и в большом количестве. В нашей дивизии было много ленинградцев. Они-то особенно рвались в бой.

В ночь на 26 августа 1942 года дивизия приступила к смене подразделений, оборонявшихся по Черной речке на рубеже исходного положения для наступления.

* * *

Из дневника Ф. Гальдера, запись за 26 августа 1942 года:

«...Множатся признаки близкого наступления русских южнее Ладожского озера» {16}.

* * *

Выход войск дивизии на исходное положение для наступления произошел без неприятностей. Противник ничего не заметил. Мы нацелились на свое направление. Соединение было построено в необычный боевой порядок — в три эшелона, полк за полком: впереди — гвардейцы 70-го под командованием Титова, за ними — 71-го — Моторичева и, наконец, 72-го — Кухарева. Это обусловливалось характером обстановки. Поскольку перед нами и правым соседом — 19-й гвардейской дивизией — оборонялся [81] всего один полк 223-й пехотной дивизии немцев, то мы считали прорыв гарантированным, и больших сил для первоначального удара, следовательно, не требовалось. Кроме того, предстояло безостановочно прорваться на сравнительно большую глубину, а для этого надо было непрерывно питать силы войск за счет последующих эшелонов. Вместе с тем глубокий боевой порядок был выгоден на случай осложнений на флангах в ходе наступления. Наращивание сил было решено производить путем переката каждого последующего полка через боевые порядки впереди идущего.

Из флангов меня беспокоил в первую очередь левый. Здесь перед 265-й стрелковой дивизией имелся сильный опорный пункт противника в районе Тортолово, который мог затормозить ее наступление, создать угрозу контратак противника с этой стороны. Глубокий боевой порядок был удобен и в этом случае для отражения ударов врага.

Все подготовительные работы были успешно закончены. Уладили вопросы взаимодействия с авиаторами (авиации у нас было очень немного), с артиллеристами. Последние сетовали, что огневые точки противника разведаны недостаточно, но сделать было уже ничего нельзя: мы получили данные об этих точках от полка Таркоева. Сами мы разведку поисковыми группами не вели, дабы исключить у противника мысль о близком наступлении. С командирами соседних дивизий была полная договоренность и существовала хорошая телефонная и радиосвязь.

Свой командно-наблюдательный пункт я расположил рядом с НП Титова поблизости от Черной речки, на заросшей густым кустарником высотке, откуда хорошо просматривался передний край врага. На командном пункте дивизии к югу от Гайтолово оставался начальник штаба Г. Б. Котик. Умный человек, он хорошо понимал мои замыслы, умел обеспечить управление войсками. Мы работали дружно, без трений.

Ночь на 27 августа, когда начиналось наступление, проходила тревожно. Небо было затянуто тучами, шел дождь. Это значило, что авиация работать не сможет. Так оно и получилось. Но более всего беспокоило другое: не разгадал ли наши замыслы противник? Этот и многие другие вопросы, которые в подобных случаях беспокоят командира дивизии, не выходили из головы. [82]

Враг и в эту ночь молчал. Его пулеметы, искусно скрытые от наблюдения в деревоземляных точках, открывали огонь лишь на короткое время. Только осветительные ракеты периодически зависали над Черной речкой, напоминая, что противник не дремлет и зорко следит за нами.

Навстречу ленинградцам

В 6.00 в серой пелене моросящего дождя раздался первый залп артиллерийской подготовки. Особенно хорошо вели огонь воины 50-го артиллерийского полка Ф. П. Тонких. Полковые наблюдатели сидели вместе с командирами батальонов на исходном положении и четко корректировали стрельбу. Артиллеристы видели, как рушились дзоты противника на переднем крае обороны. Ответный огонь был слабым.

Артподготовка продолжалась 2 часа 10 минут. Настало время атаки. Мы наблюдали, как командиры атакующих подразделений встали во весь рост и, подняв вверх пистолеты, подали команду: «Вперед!» Рядом с ними были политруки. С возгласами «За Родину! За родной Ленинград!» гвардейцы дружно пошли в атаку. Они ступили в илистую, пузыристую от дождя речку. Вязкая типа схватывала ноги, замедляла движение. Бойцы падали, поднимались и, стреляя на ходу, упорно шли вперед. Мощное «ура» возвестило, что начало атаки было хорошим.

Противник повсюду оказал сильное сопротивление. Скрытые в лесу пулеметы, минометы и автоматчики врага обрушили на атакующих плотный огонь. Простреливались все промоины и лощины, которые мы могли использовать для подхода к позициям врага. У нас появились первые потери.

Надо отдать должное командиру 70-го полка Я. Ф. Титову и артиллеристам Ф. П. Тонких. Предвидя возможность резкой активизации огневых средств противника в период атаки, Титов заранее договорился с артиллеристами, и теперь специально выделенные орудия уже подавляли дзоты и доты по целеуказанию пехоты.

Сквозь пелену дождя я видел, как наши цепи перешли на бег и приблизились к опушке леса. Вдоль оси наступления с катушками кабеля за плечами уже бежали связисты, прокладывая телефонные линии. Бой за [83] опушку возвестил о себе короткими вспышками перестрелки, хлопками гранат, криком «ура».

Позвонил Титов.

— Разрешите перемещение на тот берег реки, — попросил он. — Расположусь в одном из немецких дзотов, где уже развернута связь с подразделениями и вами.

Хотя пробраться к лесу, на опушке которого еще продолжался бой, было довольно рискованно, я разрешил переход на новый наблюдательный пункт. Оттуда Титов мог увереннее управлять подразделениями.

Через 20 минут Яков Филиппович уже с нового НП доложил, что обнаружено много ложных огневых сооружений на переднем крае противника, разрушенных нашей артиллерией. Зато некоторые истинные огневые точки оказались живы и теперь мешали полку двигаться вперед. Однако гвардейцы, хорошо обученные наступлению в лесу, продолжали успешно выполнять боевую задачу.

Через час наступления от Титова был получен еще один доклад: взят пленный. Он подтвердил, что перед нами обороняется 425-й пехотный полк. Гитлеровцы справляли полковой праздник, и почти все офицеры были на банкете. Теперь стали понятны некоторая вялость и недостаточная организованность в действиях противника, которые меня поначалу удивили. Наше решение в такой обстановке могло состоять только в том, чтобы продолжать наступление как можно решительней. Так я и приказал Титову.

Известия от соседей были разными. Правее нас противник оказал 19-й гвардейской стрелковой дивизии упорное сопротивление на Черной речке. Ему в основном удалось удержать позиции. Тем не менее на стыке с нами, где оборонялись подразделения полка, отмечающего праздник, враг был опрокинут, и части соединения полковника Д. М. Баринова продвинулись вперед. Комдив был настроен оптимистически. Он ожидал, что противник скоро дрогнет и откатится к Синявино.

Наступающая слева 265-я дивизия полковника Б. Н. Ушинского действовала успешно. Она нанесла противнику в районе Тортолово большие потери, и комдив не сомневался, что этот населенный пункт скоро будет у нас в руках.

Примерно через два часа после начала атаки небо прояснилось. Над полем боя появилась наша авиация. [84]

Она действовала в основном в районах Синявино и Тортолово, где наступали соседние дивизии. Помогала она и нам, атакуя противника на опушках лесных полян и на единственном перекрестке просек в огромном зеленом массиве. Перекресток лежал на рубеже задачи дня нашей дивизии и отстоял от исходного положения на 2,5–3 км.

Помощь летчиков позволила ускорить темп наступления.

В 16 часов я вновь связался с соседями: справа заметных успехов пока не было. Слева было освобождено Тортолово, и 265-я дивизия двинулась к 1-му Эстонскому поселку. Здесь ее остановили огонь и контратаки противника. Далее на юг враг тоже упорно сопротивлялся.

...К наступлению темноты задача дня была нами выполнена. С комиссаром и начальником штаба мы сделали подробный разбор боя. В целом результаты его были неплохими. Оправдал надежды 70-й гвардейский стрелковый полк: его воины действовали неустрашимо и слаженно. Даже в лесу командиры сохранили взаимодействие подразделений, сумели организовать разгром многочисленных огневых точек противника, перекрывших нам основные пути на запад.

Подполковник Титов управлял боем энергично и грамотно. Потери, которые понес полк, можно было отнести отчасти за счет слабой разведки и глубины обороны противника и лобовых атак некоторых подразделений. Комиссар сделал заметку для себя: нацелить политработу на этот оказавшийся больным вопрос.

Если перед фронтом дивизии положение не внушало никаких особых опасений, то на флангах обстановка складывалась недостаточно благоприятно. И правый и левый сосед пока отставали, а наш 70-й полк выдался глубоким клином на запад. Это таило опасные последствия: если у противника найдутся резервы, следовало ожидать, что он бросит их против полка, и уж, конечно, не в лоб, а во фланги.

Перебрав десяток раз данные обстановки и многие варианты действий, мы сообща пришли к мнению, что назрела необходимость выдвинуть ближе к линии фронта полки Моторичева и Кухарева. Потребовалось несколько минут, чтобы отдать соответствующие распоряжения. К рассвету оба полка вышли в назначенные им районы [85] в готовности к развертыванию и наступлению на флангах.

Уже царила глубокая ночь, когда мы разделались с» всякого рода донесениями и влезли в текущую работу по снабжению 70-го полка, организации разведки и охранения. Позвонил командарм генерал Ф. Н. Стариков. Я ожидал порицаний, которые иногда бывают даже в тех случаях, когда задача выполнена, и взял трубку с некоторым опасением. Но командарм похвалил дивизию и соседей, доверительно сообщил обстановку на фронте армии.

— Мы здесь посоветовались и полагаем, — сказал он, — что за первый день наступления противник понес большие потери. Его система обороны надломлена.

Затем генерал поставил дивизии очень нелегкую задачу на следующие сутки — 28 августа. Нам предстояло выйти к озеру Синявинское, то есть продвинуться еще на 4–5 км по болотам и смешанному лесу, где не было ни одной дороги.

Я внимательно слушал, отмечая по карте указанный командармом рубеж. Оценка, данная Ф. Н. Стариковым состоянию противника — «его система обороны надломлена», — меня взволновала и обрадовала: значит, подумалось, быть нам в Ленинграде...

* * *

Из дневника Ф. Гальдера, запись за 27 августа 1942 года:

«Ожидавшееся наступление южнее Ладоги началось. Пока только местное вклинение. В основном удары отражены. На остальных участках фронта группы армий картина почти без изменений»{17}.

Из воспоминаний Э. Манштейна «Утерянные победы»:

«27 августа штаб 11-й армии прибыл на Ленинградский фронт, чтобы здесь, в полосе 18-й армии, выяснить возможности для нанесения удара и составить план наступления на Ленинград. Было условлено, что затем штаб 11-й армии займет часть фронта 18-й армии, обращенную на север...

Штабу 11-й армии, кроме мощной артиллерии, предназначенной для поддержки наступления, отчасти доставленной сюда из района Севастополя, были подчинены [86] 12 дивизий, в том числе испанская «Голубая дивизия», одна танковая и одна горнострелковая дивизия, а также бригада СС»{18}.

* * *

28 августа наше наступление успешно развивалось, хотя продвигаться стало много труднее. Бойцы буквально продирались сквозь лес и болота, действуя подчас по пояс в воде. Противник перешел к тактике обороны силами мелких групп, до роты численностью, седлая тропы, удерживая опушки леса и поляны. Появились снайперы, очень умело маскирующиеся на деревьях. Они охотились за нашей разведкой и охранением, выводили из строя офицеров, расчеты пулеметов и орудий сопровождения пехоты. На проходимых направлениях враг ставил минные заграждения, «сюрпризы», всякого рода ловушки. Наши бойцы, особенно саперы, научились быстро находить препятствия, а командиры стали обходить их, не теряя времени на обезвреживание. Мы торопились вперед: звал Ленинград.

Правее нас 19-я гвардейская дивизия мощным рывком преодолела сопротивление противника и ринулась на Синявино. Пошла вперед и наступавшая левее нас 265-я дивизия: она вышибла врага из 1-го Эстонского поселка и медленно продвигалась на запад. Положение на наших флангах улучшалось.

Позвонил командарм. Он был доволен успехами двух гвардейских дивизий и сообщил, что южнее Тортолово еще сидит крупная группировка противника, укрепившаяся в нескольких населенных пунктах. В связи с глубоким вклинением 19-й и 24-й гвардейских дивизий складывалась обстановка, которая могла в конечном счете создать благоприятные условия для окружения в этом районе значительных сил врага, если они не бросят свои укрепления в ближайшие сутки и не отойдут.

— В случае упорного сопротивления противника на южном фланге армии мы сумеем здесь окружить его. Тогда путь к Неве будет вам существенно облегчен, — сказал Ф. Н. Стариков.

Командарм пожелал нашей дивизии дальнейших боевых успехов, подтвердил, что задачи нам остаются прежние, и положил трубку. [87]

К исходу дня нам требовалось с боем пройти еще 2–2,5 км на запад по сплошному лесу и болотам.

Наступало время перехода на новый наблюдательный пункт. Его подготовили в полосе наступления 70-го полка. Но терзали сомнения: не слишком ли тороплюсь? Разговор с командармом сомнения развеял, и я, получив разрешение, выехал верхом на лошади к месту нового НП. Перемещение прошло без приключений, но заняло почти час, в течение которого противник успел провести по растянутому левому флангу полка сильную контратаку. Благодаря предусмотрительности командира, контратаку успешно отбили, причем взяли у врага два орудия. Но эта контратака, как мы и думали, была первой ласточкой, сулившей нам, к сожалению, отнюдь не безмятежную погоду.

Подполковник Титов встретил меня, как мы и договорились, на пути, доложил о контратаке. По его мнению, это не последняя попытка врага помешать нашему продвижению. Я разделял его мнение и приказал уделить левому флангу самое пристальное внимание: именно там вдоль леса проходили дороги, по которым немецкое командование могло подвести войска и даже танки.

Примерно через час после встречи от Титова поступил новый доклад: опять контратака пехоты, но уже с танками. Бой был жестокий. Противника отбили. Уничтожили три танка. Это уже свидетельствовало о том, что враг подтянул свежие силы и переходит к активным действиям. Его контратаки не могли остановить нас, но отвлекали полк Титова от выполнения прямой задачи — наступления на Невскую Дубровку.

Чтобы ускорить темп продвижения и обеспечить себя с юга, мы в 16 часов ввели в бой 71-й гвардейский стрелковый полк подполковника Моторичева. Вводили его из-за левого фланга полка Титова, который теперь получил возможность развивать наступление. Развертывание прошло хорошо. Противника, мелкими группами удерживавшего лесные тропы и перешейки меж болотами, разгромили и отбросили. Но и полк Моторичева был несколько раз дерзко контратакован небольшими силами.

С места нового расположения я отчетливо слышал, что шум боя соседней слева 265-й стрелковой дивизии раздается чуть сзади нас. Связался с Б. П. Ушинским. Борис Николаевич сообщил, что ему удалось продвинуться за [88] 1-й Эстонский поселок всего на 400–500 м. Затем дивизия попала под сильный артиллерийско-минометный огонь противника и была вынуждена остановиться.

Настала ночь. Пришло время подвести итоги. Мы, как и в первый день, выполнили боевую задачу. Позади осталось почти 8 км трудного пути сквозь оборону противника в лесу. Сосед справа выходил к Синявино, и мы надеялись, что с этого направления нам не грозят никакие беды. Слева положение не улучшилось, между дивизиями зиял большой, ничем не обеспеченный разрыв. Враг стремился остановить наступление 265-й дивизии на тортоловском направлении. Положение вынуждало нас обеспечивать левый стык с соседом своими силами.

Ночь прошла беспокойно, хотя командарм по-прежнему смотрел на обстановку, как на вполне благоприятную для развития наступления.

* * *

Из дневника Ф. Гальдера, запись за 28 августа 1942 года:

«Весьма неприятный прорыв противника южнее Ладожского озера...

Повторный телефонный разговор с ОКВ и группой армий «Север» относительно обстановки у Ладоги»{19}.

* * *

Наступило 29 августа. День был ясный. С рассветом полки Титова и Моторичева пошли вперед и с боем перехватили железную дорогу Мга — Шлиссельбург. С запада стали явственно слышны залпы орудий Ленинградского фронта. До Московской Дубровки оставалось всего 5–6 км. На юге воины 71-го полка подошли к восточному берегу озера Синявинское. Однако наши попытки развить успех были отбиты.

В этот день резко изменилась не только наземная, но и особенно воздушная обстановка. С утра по нашим войскам стала действовать очень активно авиация противника. Она налетала группами по 5–15 самолетов с интервалами от 20 до 60 минут. Одновременно были предприняты три сильные контратаки на нашем левом фланге, где наступал 71-й полк.

Еще труднее приходилось нашему левому соседу. [89]

Здесь противник ввел в бой новую, 207-ю пехотную дивизию, переброшенную с другого участка фронта.

С места нашего расположения все, что творилось в воздухе, хорошо наблюдалось. Авиация врага, появившаяся внезапно, висела над районами 1-го Эстонского поселка и Тортолово черной, ревущей массой. Бомбардировщики сменяли друг друга волна за волной в какой-то дьявольской карусели. Над полем боя стоял грохот разрывов тяжелых бомб и горький дым пожарищ. В штабе армии, куда мы обращались дважды, ничего объяснить не могли. Приходилось оценивать все происходящее по собственным наблюдениям. На наш взгляд, враг ввел новые крупные силы, чтобы окончательно сорвать наступление на Ленинград.

Обстановка диктовала срочно ввести в бой 72-й полк на левом фланге дивизии. Авиация, пехота и танки противника могли использовать там разрыв между нашей и соседней слева 265-й стрелковой дивизией, вклиниться и расчленить части.

Командир полка, хладнокровный и решительный полковник Кухарев, моментально понял суть дела, как только я объяснил ему обстановку и поставил задачу развернуться на левом фланге дивизии фронтом на юг. Полк занял оборону в районе отметки 40,8, растянувшись до 1-го Эстонского поселка, где оборонялись подразделения 265-й дивизии.

Подразделения не успели еще как следует окопаться, как пехота врага при поддержке танков и авиации начала контратаку с южного направления. Шесть контратак отбили гвардейцы за вторую половину дня 29 августа, и все с большими потерями для противника. Непоколебимая стойкость бойцов полка помогла нам организовать отпор врагу на других участках фронта дивизии. К концу дня лес, где сражались бойцы Кухарева, походил на пепелище: догорали посеченные снарядами и бомбами деревья, местность заволокло едким густым дымом, земля зияла воронками с черной болотной жижей. А люди все-таки стояли и боролись.

Поражал меня сам командир полка. В самых тяжелых условиях, когда иссякали последние силы и, казалось, не оставалось никакой надежды на то, что устоим, он не только не жаловался, не впадал в уныние, а спокойно, без тени бравады, говорил: «А все-таки будет по-нашему...» [90] Бойцы уважали его за оптимизм, за понимание солдатской психологии, за умение находить выход из самого трудного положения. Без нужды он не рисковал жизнью, был именно там, где требовала обстановка. Кухарев сохранял присутствие духа, неутомимость, принимал правильные решения и докладывал неизменно коротко и содержательно.

Еще в первой половине дня, когда воздушная армада противника сыпала сотни тяжелых бомб на боевые порядки нашей дивизии, а на земле одна за другой следовали немецкие контратаки, позвонил член Военного совета Волховского фронта армейский комиссар 1-го ранга А. И. Запорожец. Он выслушал доклад об обстановке и предложил усилить темпы наступления и скорее выйти к Неве.

Но, видимо, член Военного совета не вполне точно представлял себе положение на нашем левом фланге, где сосед отставал от нас на три с лишним километра и не имел возможности подтянуться вперед из-за сильнейших контрударов противника. Отвечать члену Военного совета мне пришлось без обиняков.

— На Неве мы будем в том случае, если вы, товарищ член Военного совета фронта, поможете нашему соседу слева преодолеть сопротивление гитлеровцев и выйти на один рубеж с нами. Мы надеемся на эту помощь.

* * *

Как всегда, по окончании дня мы с Макаровым и Котиком склонились над картой в окопе наблюдательного пункта. Нас одолевала одна мысль: что могла означать резко возросшая активность противника на земле и в воздухе?

Связались со штабом армии, спросили. Никто из офицеров на вопрос не ответил, они сами терялись в догадках. Генерал Стельмах, который позвонил нам почти в полночь, тоже ничего не разъяснил. Он сказал только, что наступление надо продолжать с еще большей энергией, но на помощь армии и фронта пока не надеяться. Время для помощи еще не пришло. Начальник штаба фронта говорил спокойно, да и мы знали, что за нами — сильные резервы: 4-й гвардейский стрелковый корпус и 2-я ударная армия. Когда потребуется, они выйдут вперед и довершат победой начатое нами наступление. [91]

После этого разговора мы как-то успокоились и вернулись еще раз к оценке обстановки в полосе дивизии. 70-й и 71-й полки прочно перехватили железную дорогу и стояли у озера Синявинское. 72-й полк отбил все контратаки врага на левом фланге. Противнику, вероятно, неповадно будет соваться еще раз туда, где его побили. Что же касается авиации, то мы надеялись, что столь массовый ее вылет был временным маневром гитлеровского командования, который скорее всего больше не повторится. Командиры полков получили распоряжение на следующий день продолжать выполнение задачи по выходу на Неву, тем более что у соседей справа дела шли хорошо: как мы узнали, 19-я гвардейская дивизия находилась всего в 1,5–2 км к востоку и югу от Синявино.

* * *

Из дневника Ф. Гальдера, запись за 29 августа 1942 года:

«Группа армий «Север»: Контрудар по вклинившемуся противнику начался вполне успешно. Результатов пока еще нет. «Тигры» еще не приняли участия в боях, так как застряли перед мостами с малой грузоподъемностью»{20}.

* * *

Четвертый и последующие дни нашего наступления не принесли, однако, желаемого результата. 70-й и 71-й гвардейские полки продолжали рваться на запад, но враг упорно сопротивлялся и контратаковал на этот раз более крупными, чем ранее, силами пехоты с танками. Продвижение наше исчислялось десятками метров и стоило жертв. 72-й полк оставался на фланге, тем более что 265-я стрелковая дивизия была вынуждена перейти к обороне. Кухарев то и дело докладывал об очередной контратаке немецких войск. Удары врага были по-прежнему яростными и настойчивыми. Они поддерживались танками на земле и сотнями самолетов с воздуха. Авиация, как мы за этот день убедились, не собиралась прекращать свои действия против нас. Но личный состав наших полков успел закопаться на всех высотках столь глубоко, как это позволял уровень грунтовых вод.

За день боя 72-й полк отбивал по 7–8 контратак противника. Одна из них, предпринятая врагом под вечер [92] 30 августа, была особенно мощной. На стык 71-го и 72-го полков повел наступление пехотный полк с 15 танками. В районе отметки 40,8 завязался жестокий бой. Наши воины выкатили на прямую наводку полковую и батальонную артиллерию. Бойцы со связками гранат встречали врага на лесных тропинках и не позволили ему расчленить подразделения полков.

Гитлеровское командование, видимо, нащупало стык нашей и 265-й дивизий. Оно бросило сюда крупные силы, но тоже потерпело неудачу. Отражая контратаки, наши гвардейцы подбили 9 немецких танков.

В эти дни на стыке с 265-й стрелковой дивизией все время кипел бой: то враг атаковал и пытался расчленить наш фронт, то 72-й полк переходил в контратаку и теснил противника на юг. Район отметки 40,8 переходил из рук в руки, но в конце концов прочно оказался у нас. Это было особо отрадно, поскольку два других полка натолкнулись на прочную оборону противника и были остановлены.

Обстановка между тем становилась день ото дня тревожней и напряженней. Были замечены крупные силы немецкой пехоты с танками, подходившие в район Тортолово с юга.

Позже я узнал, что положение на фронте гвардейских дивизий под Синявино послужило предметом особого решения Военного совета 8-й армии. Военный совет определил, что обстановка, хотя и оказалась сложной, все-таки позволяет овладеть Синявино и развить успех на Московскую Дубровку. Решить первую задачу — освободить Синявино — должны были действующие здесь 3-я и 19-я гвардейские стрелковые дивизии. В то же время нашему соединению предстояло сдать полосу севернее озера Синявинское свежей 259-й стрелковой дивизии из корпуса Гагена, которая должна была опрокинуть противника и наступать к Неве.

Военный совет армии рассмотрел положение на стыке 24-й гвардейской и 265-й стрелковой дивизий. Факт успешного отражения контратак противника был расценен как признак, свидетельствующий, что гитлеровское командование не в состоянии добиться здесь серьезного результата. В итоге такой оценки мы получили 2 сентября 1942 года приказ перегруппировать силы дивизии и нанести удар в южном направлении из района высоты с отметкой [93] 40,8 на тылы тортоловской группировки немцев. Я принял решение в первом эшелоне иметь 71-й и 72-й стрелковые полки, а 70-й полк вывести во второй эшелон и поставить за 72-м полком. Таким образом, главный удар дивизия наносила левым флангом. Слева от нас, тоже на юг, должна была наступать 32-я отдельная стрелковая бригада 4-го гвардейского стрелкового корпуса.

Развитие удара армии одновременно в западном направлении, а также и на юг было бы, видимо, перспективно при иной, более благоприятной обстановке. Уже впоследствии стало ясно, что наступление в южном направлении, где противник сосредоточил свежие силы и господствовал в воздухе, не сулит удачи. Но приказ есть приказ. Перегруппировку мы закончили на следующий день. 4 сентября 259-я стрелковая дивизия, теперь наш правый сосед, нанесла удар на запад. Атаковала Синявино 19-я гвардейская дивизия. Командование фронтом ввело в дело другие силы 4-го гвардейского корпуса, а вслед за ним и 2-ю ударную армию.

* * *

Из воспоминаний Э. Манштейна:

«...4 сентября вечером мне позвонил Гитлер. Он заявил, что необходимо мое немедленное вмешательство в обстановку на Волховском фронте, чтобы избежать катастрофы (подч. мною. — П. К.). Я должен был немедленно взять на себя командование этим участком фронта и энергичными мерами восстановить положение. Действительно, в этот день противник в районе южнее Ладожского озера совершил широкий и глубокий прорыв занятого незначительными силами фронта 18-й армии...

И вот вместо запланированного наступления на Ленинград развернулось «сражение южнее Ладожского озера»{21}.

* * *

Наступление двух наших полков и армейского резерва — 32-й отдельной стрелковой бригады, поддержанной танками, не привело к продвижению на юг. Да его и трудно было ожидать, поскольку враг в районе 1-го Эстонского поселка закопался в землю и подтянул много артиллерии, в том числе тяжелой. Господство фашистской авиации в воздухе было, можно сказать, абсолютным. [94] Сотни самолетов-бомбардировщиков постоянно находились над нашим расположением и бомбили, бомбили без конца.

День 5 сентября выдался для нас на редкость трудным. С утра мы атаковали противника, но были остановлены. Я находился на наблюдательном пункте у Кухарева. Работали под пулеметным огнем, готовили повторную атаку.

Здесь меня и застал звонок командарма Старикова. Я доложил ему обстановку, сделав особый акцент на стыке с 265-й дивизией, которой приходилось, пожалуй, тяжелее, чем нам. Стык меня особенно беспокоил. Генерал пожурил меня за то, что без надобности, как он полагал, я выдвинулся на НП полка, и решительно предупредил, чтоб о соседях и флангах я не думал. «Это, — сказал Стариков, — дело командарма». Разговор меня обнадежил. Уверенный тон генерала был хорошим признаком.

Уже перед вечером я вернулся на свой НП. Только умылся, как позвонил К. А. Мерецков, он поздоровался и без предисловий заявил:

— Гляди за левым флангом! И днем и ночью гляди. Тут замышляется что-то большее, чем можно предполагать. Не только в воздухе, но и на земле появились новые крупные силы противника. Что они собой представляют — мы пока не знаем.

— Надо ли мне наступать? — в свою очередь спросил я.

— Пока надо. Это путает противника и служит лучшим видом нашей защиты, — закончил разговор Кирилл Афанасьевич. — К обороне перейдешь шестого сентября.

Стояли насмерть

Вскоре 24-я гвардейская стрелковая дивизия получила приказ командарма о переходе к обороне и держала ее до конца сентября. Оборона была необходима для прикрытия с юга основных сил наших войск, которые в этот момент пытались развить успех между Синявино и Мгой с целью соединиться с Ленинградским фронтом.

Боевой порядок мы построили в один эшелон. На наиболее вероятном направлении наступления противника, на левом фланге дивизии, были поставлены 72-й и 70-й гвардейские стрелковые полки. Оборонялись они на узком [95] участке местности. За ними расположился дивизионный резерв — учебный батальон. Весь остальной фронт, до железной дороги включительно, оборонял 71-й полк. Левее нас, занимая 1-й Эстонский поселок, два дня назад отвоеванный у врага, и Тортолово, оборонялась 265-я стрелковая дивизия.

К сожалению, 4-й гвардейский стрелковый корпус и 2-я ударная армия понесли значительные потери от авиации врага. Удар их оказался слабым и запоздалым, продвижение — небольшим. Перелома в обстановке в нашу пользу они не создали. Наступление заглохло. Синявино противник удержал.

С нашего наблюдательного пункта мы слышали отголоски напряженного сражения главных сил армии. Нам тоже было нелегко. Враг рвался вперед. Замысел был ясен: гитлеровские генералы намеревались подрезать у основания глубокий выступ фронта, который был нами создан в районе Синявино. Однако все попытки противника добиться своей цели успешно отражались воинами нашей и 265-й дивизий. Бойцы проявляли массовый героизм и стояли на позициях насмерть.

В ходе совместных боевых действий у нас с полковником Ушинским установились самые деловые отношения. Мы тесно взаимодействовали. Единая задача и общие невзгоды были лучшим учителем правилам товарищеского поведения, взаимной выручки и помощи.

10 сентября утром противник перешел в общее наступление. Пехоту и танки поддерживала многочисленная артиллерия и авиация. Враг ринулся одновременно на позиции 265-й и нашей дивизий. Действовал он по классическим канонам военного искусства, пустив вперед танки, двигая за ними густые цепи автоматчиков, нацелив с воздуха самолеты. Мы ожидали именно такой атаки и хорошо встретили танки врага, выдвинув из укрытий противотанковые орудия и ружья истребителей танков. На дорогах и тропах были заранее подготовлены завалы из толстых деревьев, установлены мины. Наткнувшись на организованный отпор 70-го и 72-го полков, пехота противника остановилась, прорвать наши позиции не сумела, хотя пыталась это сделать неоднократно. Убитые солдаты врага принадлежали трем разным пехотным дивизиям: 170, 132 и 24-й. Дивизии были, как видно, свежими. Учитывая, что наши войска уже понесли потери, [96] противник имел, по крайней мере, тройное превосходство в пехоте, еще большее в артиллерии и абсолютное в авиации. Положение 24-й гвардейской дивизии становилось тяжелым. Еще сложнее было у левого соседа. Враг атаковал 1-й Эстонский поселок. Прорвись он в этом месте на север или северо-восток, наши связи с тылом за Черной речкой были бы перерезаны и сражаться пришлось бы в условиях окружения.

Но стык дивизии был хорошо укреплен, и удары противника мы отбили. Враг не продвинулся ни на шаг. Не достиг успеха он и в следующий день.

* * *

Из дневника Ф. Гальдера, запись за 10 сентября 1942 года:

«Группа армий «Север»: войска Манштейна, наносящие контрудар, встретили сильное сопротивление...»{22}

Запись за 11 сентября 1942 года:

«Наступление Манштейна остановилось» {23}.

* * *

Командование фронта и армии получило наконец полную ясность в отношении того, кто действовал против нас столь крупными силами.

Первым позвонил мне тогда генерал Г. Д. Стельмах.

— Ты слышал про Манштейна? — спросил он. Не дожидаясь ответа, продолжал: — Это тот самый, который воевал под Севастополем. Сейчас он со своими головорезами прибыл сюда. Думаю, что угроза разгрома группировки противника в районе Мга, Синявино, Шлиссельбург напугала гитлеровское командование и вынудила его ввести одиннадцатую армию для противодействия нам. Враг не может допустить прорыва блокады Ленинграда. В ближайшее время, Петр Кириллович, надо ждать усиления ударов противника. Будьте к этому готовы.

Начальник штаба Волховского фронта не ошибался в своих прогнозах.

Затем позвонил генерал К. А. Мерецков. Командующий фронтом подтвердил все, что сообщил мне Стельмах, и еще раз предупредил об особом внимании к левому флангу. [98]

— Вероятно, там действуют главные силы врага. Твоя задача — удержаться, — сказал Кирилл Афанасьевич.

Дни и ночи оборонительного сражения против войск Манштейна слились для нас в один бесконечный, грохочущий взрывами снарядов и бомб, треском пулеметов и автоматов бой. Сутки за сутками проходили в отражении бесчисленных атак пехоты и танков противника, в борьбе против его авиации. Стоявшие рядом подразделения днем почти не видели друг друга из-за густой пелены дыма, застилавшей землю. Огонь лесных пожаров медленно пожирал стволы деревьев, подползал по траве к окопам. Я переместился еще ближе к частям, и мой наблюдательный пункт оказался теперь в самом центре сражения. Ни на минуту не затихала артиллерийская канонада, самолеты противника буквально висели над нами, снаряды и мины поднимали болотную гниль. Дым ел глаза, не давая дышать. Участок нашей обороны превратился в изрытое воронками горячее месиво грязи с обгорелыми пнями и обугленными стволами недавно еще зеленых деревьев.

Наши воины стояли насмерть. Об их стойкость одна за другой разбивались вражеские атаки. Люди приспособились к невероятно тяжелым условиям боя. Бронебойщик Владимир Орлов из 71-го полка успешно поражал гитлеровские танки. Рядом с ним при этом стояло нехитрое приспособление в виде рогатки, которое он использовал для стрельбы по зенитным целям. И он достиг все-таки своего, сбил вражеский самолет.

В горячих схватках с врагом, доходивших до рукопашной, пали многие сотни гвардейцев. Погиб снайпер старший сержант Анатолий Болтский, который уничтожил несколько десятков фашистских солдат и офицеров. Был убит командир 1-го батальона 70-го полка старший лейтенант Иван Горюнов — любимец бойцов. Выбыл из строя прекрасный офицер и командир полка подполковник Я. Ф. Титов. Командование принял майор Петр Петрович Ткаченко, человек с академическим военным образованием, очень рассудительный, не терявшийся в любой обстановке. До ранения Титова он был начальником штаба полка.

71-й полк подполковника И. Н. Моторичева оборонялся на правом фланге. Растянутый на много километров в линию батальонов, он отражал атаки целой горно-егерской [99] дивизии. Не раз и не два бросался враг на позиции гвардейцев, но всегда был бит и убирался восвояси.

Пожелтевшие листы архивных дел воскрешают в памяти имена многих рядовых воинов. Это они лицом к лицу сходились с гитлеровскими егерями в рукопашных схватках. Красноармеец П. Г. Губченко огнем, штыком и гранатой уничтожил 15 фашистов. Другой боец — В. А. Яковлев — сумел подобраться к вражескому орудию, перебил более десятка солдат противника, а орудие подорвал. Хладнокровно и расчетливо действовал снайпер А. М. Мартынов. Умело маскируясь, он истребил 36 немецких солдат и офицеров. Все герои были представлены к награждению орденами.

Величайшее мужество и отвагу проявили гвардейцы 72-го полка. Положение этой части на стыке с 265-й стрелковой дивизией, причем на местности, где проходили основные дороги, предопределило особую ярость борьбы. Здесь на позиции полка накатывались густые цепи гитлеровцев. А полк стоял и не отдал врагу ни пяди земли.

* * *

Из дневника Ф. Гальдера, запись за 21 сентября 1942 года:

«Манштейн выступил. Незначительные первоначальные успехи»{24}.

* * *

Последующая затем неделя протекала в ожесточенном сражении под Синявино. Гитлеровское командование бросило в наступление крупные силы. Главный удар, как и прежде, наносился в стык 24-й гвардейской и 265-й стрелковой дивизий. К тому времени разведчики взяли десятки пленных и добыли много документов убитых солдат противника. Так мы узнали, что в составе ударной группировки 30-го армейского корпуса врага, нацеленной в основном против 72-го и 70-го полков, действуют 24, 142, 170-я пехотные, 3-я горноегерская и 12-я танковая дивизии.

Полки теперь занимали оборону, построившись в два эшелона. За полком П. П. Ткаченко, как и ранее, стоял учебный батальон — дивизионный резерв. Увеличилась [100] глубина обороны. С невероятным трудом на левый фланг дивизии удалось подтянуть через болота и лес гаубичный дивизион и дивизион «катюш». Они усилили огневую мощь обороны на стыке с 265-й стрелковой дивизией.

Погода благоприятствовала врагу: дни вновь установились солнечные. Многие десятки фашистских бомбардировщиков закрыли небо, повиснув над нашим левым флангом. Открыла ураганный огонь вражеская артиллерия. На главном направлении, проходившем вдоль дороги, появились танки. По всему чувствовалось — начинаются решающие события.

И на этот раз гвардейцы встретили врага с величайшим мужеством и отвагой. Особенно трудно пришлось воинам 72-го полка, на который пришелся главный удар противника. Он почти беспрерывно отражал атаки фашистских танков и пехоты. Начальник артиллерии дивизии подполковник С. И. Фефелов, который всегда находился рядом со мной, весь превратился во внимание.

— Сейчас мы их накроем огоньком... Пусть подойдут поближе, — говорил он, ни к кому не обращаясь, но так, чтобы его слышали. Это значило, что к открытию огня готов 50-й гвардейский артиллерийский полк подполковника Ф. П. Тонких и другие части поддержки. Однако гитлеровское командование, обнаружив район артиллерийских позиций, бросило туда свою авиацию, и теперь там бесновались десятки пикирующих бомбардировщиков.

— Товарищ подполковник, — доложил телефонист Фефелову, — проводная связь прервана.

— Действует закон подлости, — проворчал начарт. — Быстро переходи на радио.

Между тем танки подходили к нашим позициям. Они двигались медленно, опасаясь оторваться от пехотного прикрытия, на ходу стреляя по кустарнику, где, справа и слева от дороги, располагались красноармейцы. Выстрелы не были прицельными и потому не причиняли особого вреда.

Настал момент открытия огня для наших артиллеристов. Фефелов подал команду. Но снарядов с огневых позиций полетело вдвое меньше, чем ожидалось, и сосредоточенного огня по танкам явно не получилось. Мы же на него надеялись.

Я вопросительно посмотрел на начальника артиллерии. [101]

— В чем дело? — кричал Фефелов в микрофон радиостанции. — Давай на полную мощь!

Рация, работавшая со множеством шумов, хрипло отозвалась голосом Тонких:

— Отражаем непрерывные атаки авиации противника. Несем потери. Несколько орудий прямыми попаданиями бомб выведено из строя. Принимаем меры к наращиванию огня.

Теперь мы подали команду обоим дивизионам: «катюшам» и гаубицам. Они не были обнаружены врагом и не имели еще потерь. Дивизионы одновременно открыли огонь. Пехота противника залегла, пыталась подняться, но вновь была прижата к земле. Танки же продолжали настойчиво идти вперед и кое-где уже достигли наших окопов. Одно из фашистских танковых подразделений в 8–10 машин было особенно активным. Оно ворвалось на позиции гвардейцев.

Теперь вся надежда была на бронебойщиков, на немногие батальонные орудия противотанковой артиллерии (это были так называемые сорокапятки — орудия калибра 45 миллиметров) да на гранаты истребителей танков.

Бой приняли бронебойщики под командованием спокойного и решительного младшего лейтенанта Чуракова. Длинноствольные противотанковые ружья оказались в их руках грозным и действенным оружием. Умело маскируясь, бронебойщики один за другим вывели из строя два танка противника. Но остальные все же продолжали атаку. Теперь вступила в дело батарея противотанковых пушек старшего лейтенанта К. М. Байгарина. В бою был тяжело ранен командир одного из огневых взводов младший лейтенант Н. В. Шишкин. Тогда огонь повел лично комбат К. М. Байгарин. Еще три немецких танка замерли в 100–150 метрах. Мужество и мастерство заставили врага отступить. Не продвинулась и гитлеровская пехота.

Мы получили возможность перевести дух. Однако развитие событий не радовало. Разведчики захватили пленных, и те показали, что противник ввел в бой против нас полностью 24-ю пехотную и 12-ю танковую дивизии из 11-й армии Манштейна. Надо было ожидать нового удара на нашем левом фланге главных сил 30-го армейского корпуса. Обстановка во второй половине дня 21 сентября продолжала ухудшаться. [102]

* * *

Из дневника Ф. Гальдера, запись за 22 сентября 1942 года:

«11-я армия. Отразив вражеские контратаки с запада против левого фланга нашей наступающей группировки, 30-й армейский корпус силами 132-й дивизии снова перешел в наступление. В ходе боев за отдельные укрепленные точки на переднем крае противника наши войска, преодолевая болотистую и лесистую, почти непроходимую, местность, сумели во второй половине дня продвинуться еще дальше на север и овладеть важными высотами севернее Тортолово...» {25}

* * *

После массированных ударов артиллерии и авиации бросались в атаку танки и пехота противника. Однако атакующие цепи неизменно натыкались на организованный и стойкий отпор с нашей стороны. Солдаты дивизии наловчились делать глубокие узкие щели, которые разрушались только в случае прямого попадания снаряда или бомбы, и отсиживались в них до окончания артиллерийской и авиационной подготовки. Нужно сказать, что нигде и ни разу противник не достиг прорыва нашего фронта обороны, а лишь теснил полки и батальоны на новые позиции, заранее подготовленные в глубине.

23 сентября 1942 года артиллерийский обстрел и авиационная бомбардировка наших позиций продолжались целых семь часов: с шести часов утра до часа дня. Потом начались атаки, особенно настойчивые и мощные. Противник врезался глубоким клипом в стык нашей и 265-й дивизий, стараясь проникнуть за Черную речку. Мы предвидели и это: там его встретили фланговые подразделения 70-го полка и учебный батальон дивизии на заранее подготовленных и выгодно расположенных позициях. Сосед помог огнем. В результате ожесточенного боя противника отбросили на исходное положение.

Примерно через два часа после того, как наш фронт был восстановлен, враг, подтянув свежие части, повторил удар. Опять ему удалось вклиниться в глубину нашей обороны, но гвардейцы отбили и этот натиск, так что к исходу дня части дивизии оставались в основном на прежних рубежах. [103]

Мне этот день остался памятен. Тогда в окоп наблюдательного пункта дивизии угодил немецкий снаряд. Я был в тот момент на НП 70-го полка, отражавшего вторую атаку противника, комиссар тоже отсутствовал. Снаряд не причинил особого вреда, но он свидетельствовал, что место расположения НП, вероятно, уже не является тайной для гитлеровских артиллеристов. Мы его тут же сменили.

Вскоре из информации командующего армией нам стало известно, что врагу удалось проникнуть за Черную речку и приблизиться к Гайтолово с севера. Это значило, что движение по единственной дороге вдоль высоковольтной линии, по которой шло снабжение нашей дивизии, теперь стало невозможно. Кроме главного вопроса — как удержать врага на левом фланге — встал еще один, не менее сложный: как снабжать соединение.

* * *

Из дневника Ф. Гальдера, запись за 23 сентября 1942 года:

«Наступающие войска Манштейна медленно продвигаются вперед»{26}.

* * *

Последствия перехвата путей подвоза дивизии можно было себе отчетливо представить. Надо было искать любые возможности для доставки войскам боеприпасов я продовольствия. В то же время я должен был решить для себя и другую проблему нравственного порядка: сказать или не сказать бойцам, что противник прорвался в тыл и перехватил нашу единственную дорогу? Не подорвет ли это боевого духа людей? Но ведь они и сами начнут скоро догадываться о неладном. Тогда молчание командира лишь поколеблет их веру в него. Нет, молчать было нельзя! Думалось, что командиры и политработники сумеют объяснить воинам сложившееся положение, что гвардейцы поймут и не подведут.

— Как поступим, комиссар? — обратился я к И. П. Макарову со своими думами.

Оказалось, что комиссар размышлял о том же. Мы пришли к общему выводу: проложить через болота в тыл [104] деревянные настилы и гати и перевозить по ним боеприпасы и продовольствие на вьючных лошадях, привлечь к этому пеших подносчиков. Решили шире использовать и трофейное оружие, которым наши бойцы умели пользоваться. Политработники и коммунисты должны были провести с личным составом соответствующую работу.

К утру командиры и политработники соединения уже знали обо всем.

А чуть позже на позициях воины отбивали противника, не направляя мимо цели ни одной пули. Теперь с еще большей отчетливостью мы видели, что есть такое гвардейская дивизия. Люди стали по-особому подтянутыми и сосредоточенными. Даже раненые встали в окопы, не желая оставлять товарищей.

Количество бойцов в подразделениях под ударами врага все уменьшалось, а число коммунистов росло. В той тяжелейшей обстановке сотни воинов дивизии считали для себя великой честью идти в бой коммунистами. Дивизионная партийная комиссия во главе с политруком С. И. Шишмаковым работала прямо на поле боя.

В один из дней она прибыла на командный пункт 72-го полка. Участок обороны этой части насквозь простреливался пулеметным огнем противника. Здесь непрерывно рвались снаряды и мины, с воем пикировали и сбрасывали бомбы фашистские самолеты. Все было вспахано и перепахано свинцом и сталью.

Работа по приему в партию шла в неглубокой землянке с двойным накатом и приспособленными для стрельбы окнами-амбразурами без стекол. Вступающие в партию рядовые, сержанты, старшины, командиры скупо рассказывали свою биографию, давали слово не жалеть себя в борьбе за дело Коммунистической партии. Политрук Шишмаков оформлял партийные документы. Ему оставалось оформить несколько анкет, как вдруг два десятка фашистских бомбардировщиков налетели на командный пункт полка. Одна из бомб попала в землянку, где работала парткомиссия. Четверо бойцов, ожидавших вызова, были контужены, а политрук Шишмаков погиб...

Наши попытки доставить боеприпасы и продовольствие днем на лошадях прямо через лес и болота были сорваны противником. Группы подносчиков в два-три человека теперь пробивались с боем только ночью и нередко погибали на пути смертью храбрых. Не удавалось регулярно [105] снабжать войска с помощью самолетов У-2. Они могли действовать лишь по ночам, и грузы падали больше в зыбкие трясины, откуда извлечь их было невозможно.

С продовольствием было плохо, но все же лучше, чем с боеприпасами. Хлеб и даже медикаменты нашим разведчикам удавалось «реквизировать» у гитлеровцев, перехватывая их транспорты. Расход же боеприпасов неуклонно возрастал, поскольку атаки врага стали еще более яростными и многочисленными. В конце концов большинство бойцов перешли на трофейное оружие, благо его было много и боеприпасами пополняться было просто. Пулеметчики обзавелись немецкими МГ.

Наша связь с командованием армии и фронта, с частями и соседями, даже с собственным КП, находившимся по-прежнему южнее Гайтолово, куда рвались уже немцы, осуществлялась только по радио.

А там, под Гайтолово, было очень жарко. Авиация и тяжелая артиллерия противника нанесли 4-му гвардейскому стрелковому корпусу и 2-й ударной армии большие потери еще в районах их сосредоточения. Командование фронта сумело все же ввести эти значительно обескровленные войска в сражение, в основном на фланге главной группировки 11-й армии противника. Но наши войска не добились успеха. Отразив их атаки, враг вырвался на восточный берег Черной речки, а затем продвинулся к Гайтолово с севера. Он пытался сделать то же самое на стыке нашей и 265-й стрелковой дивизий. Мы сдержали его главные силы, и создать сплошной фронт к востоку от речки, изолировав нас в районе южнее Синявино, противнику не удалось. Однако несколько вражеских подразделений, до батальона каждое, все-таки уже появились за Черной речкой к югу от Гайтолово. Свободного сообщения с районом нашего прежнего расположения мы теперь не имели. Лишь участки по лесам и болотам оставались еще не занятыми врагом.

На исходе дня 26 сентября поступила радиограмма прямо от командующего фронтом. Приказывалось стойкой обороной, особенно на левом фланге, не дать врагу распространиться на север. В заключение говорилось, что Родина нас не забудет.

Зачем потребовалось напоминать о задаче, если мы и без того выполняли ее уже двадцать дней? Почему такая концовка и через голову командарма? [106]

Очевидно, командующий фронтом распорядился так для того, чтобы мы любой ценой обеспечили выход всей массы наших войск, втянувшихся в синявинский выступ. Это значило вместе с тем, что нам следовало уже сейчас не только принять меры по укреплению обороны, но и — на случай выхода дивизии — обеспечить его планомерность и организованность.

Наступила ночь 27 сентября, когда я покончил с мероприятиями по укреплению обороны войск. На позиции, хотя и в ограниченном количестве, доставили ящики патронов и снарядов, подали продовольствие.

Командиры полков, как обычно, находились в подразделениях и доложили, что все идет как нужно.

Чтобы не дать повод для лишнего беспокойства, я решил поставить задачу на возможный выход полков не на общем совещании командиров частей, как это делалось обычно, а каждому в отдельности.

Суть сообщавшегося им решения состояла в том, чтобы совершить отход ночью, когда противник не может нас наблюдать и поражать, проделать это в полнейшей тишине и очень быстро. Первым намечалось снять с позиций 71-й полк. Ему ставилась задача выйти к Черной речке, разгромить противника, если он там окажется, и организовать оборону так, чтобы обеспечить безопасный коридор для ночного выхода остальных частей. Затем по этому коридору должны были отойти на восточный берег реки 70-й и 72-й полки. Пробиваться далее они должны были сами. Последним отводился 71-й полк. Общий отвод предусматривалось прикрыть подразделениями учебного батальона, розданного уже полкам поротно.

Все командиры поняли меня правильно и четко повторили задачу и сигналы по радио: «Береза» — приготовиться к выходу; «Дуб» — выходить. На командирских картах пролегли пунктиром вероятные пути отхода.

День 27 сентября, как и все предшествующие, начался с жестоких ударов немецкой авиации и артиллерии, а затем атаки пехоты и танков. Враг не застал нас врасплох. По-прежнему 72-й и 70-й полки стояли непоколебимо, дрались с подлинным героизмом.

На исходе дня, когда враг потерпел еще одну неудачу прорваться на нашем левом фланге, в дивизию поступил приказ опять же от генерала армии К. А. Мерецкова об отходе соединения на позиции, которые мы занимали на [107] восточном берегу Черной речки перед наступлением. На весь маневр отхода отпускалось двое суток: 28 и 29 сентября. Выходили из синявинского выступа и все другие войска.

Наступивший затем день был еще более тяжелым. Войска готовились к отходу и в то же время отражали яростные атаки. До самого вечера положение оставалось крайне напряженным. Взятый в ходе боя «язык» — офицер 437-го пехотного полка — показал, что в районе Тортолово, то есть против нашего левого фланга, сосредоточено несколько пехотных дивизий и танки. Но все-таки натиск противника нам удалось отбить, хотя снарядов почти не осталось. Стрелки же воевали и своим и трофейным оружием.

Первым об отходе к Черной речке должен был доложить подполковник Моторичев. Но доклада от него так и не поступило. Позже я узнал от очевидцев, почему это произошло.

Сначала все протекало по плану. Подполковник И. Н. Моторичев вместе с комиссаром 71-го полка П. И. Амелиным и командирами батальонов на рассвете прибыли в батальон капитана П. С. Проценко, чтобы наметить на местности вариант отхода. По обыкновению, И. Н. Моторичев был в щегольской накидке и брезентовой фуражке. Так же, подражая своему командиру, был одет и комиссар П. И. Амелин.

Приступили к работе... Подполковник Моторичев с картой в руке определял путь отхода батальона. Затем двинулись дальше и углубились в лес. Тогда-то из густых зарослей кустарника и раздались автоматные очереди. Это командиров атаковало из засады подразделение фашистских автоматчиков. Опытные гвардейцы мгновенно заняли оборону и открыли ответный огонь. Но Моторичев и Амелин на какое-то время остались стоять. Первым упал замертво командир полка с простреленной головой, за ним — комиссар. Противник не принял боя и через лес отошел. Тела убитых были отнесены в глубь леса и там на одной из полян преданы земле. Рекогносцировка продолжалась без командира и комиссара полка.

Спустя час после этих событий на мой наблюдательный пункт прибыл начальник штаба 71-го полка капитан Терентий Иванович Степанов. Он доложил о гибели Моторичева и Амелина. Я назначил его командовать полком, [108] так как давно слышал о нем только хорошее. Это был ладный крепыш, ленинградец, чемпион СССР по классической борьбе. Мы знали капитана, кроме того, как человека рассудительного и храброго. Его штаб был хорошо сколочен и четко работал.

Как я тогда удостоверился, капитан Степанов правильно понимал задачу полка и был готов к тому, чтобы хорошо ее выполнить. Он даже успел сдать участок полка подразделению учебного батальона.

Во второй половине дня 28 сентября 71-й полк, теперь под командованием Т. И. Степанова, начал движение в восточном направлении. Он шел, чтобы расчистить и обеспечить дорогу главным силам дивизии.

Авангард полка приблизился уже к Черной речке, а Степанов не узнавал местность, где он проходил месяц назад, — так изменилась она под огнем противника. Как он мне рассказал сам, рощи, которые на кодированных картах служили нам ориентирами, были сметены бомбардировками и пожарами. Многие участки сплошного леса теперь светились горелыми лысинами или чернели обугленными обезглавленными стволами. Речка, перелопаченная снарядами и бомбами, превратилась в пучину грязи, тускло мерцавшую под лунным светом. На реке полк занял оборону, и Степанов доложил мне.

По коридору, образованному подразделениями 71-го полка, не мешкая, двинулись на восток главные силы дивизии и других частей. До рассвета они вышли в назначенный район: к востоку и юго-востоку от Гайтолово. Противник, видимо, стал догадываться о том, что в глубине нашей обороны происходит что-то необычное, и не раз производил мощные артиллерийские налеты. Но результаты его ночной стрельбы были малоэффективны.

71-й полк между тем продолжал держать оборону и содействовал отходу задержавшихся к западу от Черной речки подразделений. У меня состоялся разговор по радио с командиром 4-го стрелкового корпуса. Я сообщил ему о коридоре, и части этого соединения двинулись тоже через расположение полка.

Пока не отошли подразделения с переднего края, я оставался на своем наблюдательном пункте. Здесь продолжала действовать связь с отходящими частями и арьергардами, с подразделениями учебного батальона, обозначающими огнем ранее занимаемый рубеж обороны. Сюда [109] стекались данные разведки, организованной по обоим берегам реки, особенно на стыке с левым соседом — 265-й дивизией. Разведчики работали отлично и обнаружили значительные участки местности к востоку от речки, не занятые противником. Эти участки находились в основном на заболоченных, поросших мелколесьем низинах и заброшенных торфоразработках. Их можно было использовать как путь отхода для мелких групп в 50–100 человек. С. И. Фефелов, человек наблюдательный, обратил внимание и на то, что ручьи и низины не были пристреляны артиллерией противника, тогда как по всем открытым участкам местности, по дорогам и высотам то и дело ложились пристрелочные снаряды. Очевидно, враг ожидал, что в случае отхода мы ринемся всеми силами по наиболее удобным для движения путям, и готовился поразить нас огнем.

К сожалению, на исходе ночи на 29 сентября наши возможности поддержать 71-й полк огнем артиллерии были исчерпаны. Проникшие на восточный берег Черной речки войска противника вынудили 50-й артиллерийский полк и части усиления оставить ранее занимаемые огневые позиции и переместиться в другие районы.

Глубокой ночью доложил П. П. Ткаченко: начали выход главные силы 70-го полка. Они отходили последними. С этим полком пошли и мы — командиры и весь личный состав, оставшийся на НП. Противник, судя по осветительным ракетам, находился справа и слева от оси движения наших войск. Вероятно, он был убежден, что мы не рискнем вернуться снова в район Гайтолово.

Километра через полтора-два я заметил, что исчез мой ординарец — красноармеец Коллонтай, который вышел с НП вместе со всеми.

— Где Коллонтай? — спросил я одного из связистов.

— А он вернулся на НП.

— Зачем? — обеспокоился я.

На этот вопрос никто ответить не сумел.

Исчезновение ординарца меня взволновало. Однако минут через двадцать Коллонтай появился с увесистой поклажей в руках.

— Где был? — строго спросил я.

— За музыкой ходил, товарищ полковник, — невозмутимо ответил он. — Не отдавать же ее противнику.

Речь шла о патефоне, который мы оставили на НП. [110]

— Жизнь дороже патефона, — пытался внушить я бойцу бесспорную истину.

— Да товарищ полковник, — отвечал тот, — немец-то придет туда не скоро. Он ночью не ходит и наступать начнет после завтрака. Так что опасности никакой и не было. Пластинки-то у нас новые и иголок целая пачка. Где их найдешь по нынешним временам?

Довод, что немцы начнут наступать с утра, был убедительным. Все действительно так и было. С наступлением дня бывший наблюдательный пункт подвергся жесточайшему артиллерийскому обстрелу. Как позже доложил мне командир учебного батальона, отходившего через этот район, от землянки и траншеи ничего не осталось.

Миновав Черную речку и боевые порядки 71-го полка, мы благополучно прибыли в деревню Новая, назначенную для сосредоточения дивизии.

* * *

71-й полк закончил тем временем выполнение своей задачи. К рассвету из леса на западном берегу Черной выходили только мелкие группы, которые принадлежали в основном другим частям и соединениям. Все они вливались в 71-й полк.

Утро выдалось хмурым. Небо затянуло тучами, пошел обложной дождь. Фашистские самолеты не отважились вылететь. Но теперь выяснилось, что враг обнаружил и окружил полк. Артиллерия и минометы противника не давали никакой возможности двинуться на восток, открывая огонь даже по группам не больше отделения.

Напряжение обстановки нарастало с каждой минутой. Оказалось, что оборона полка простреливалась почти насквозь пулеметным огнем противника. К тому же начались атаки гитлеровской пехоты. Бой не прекращался ни на минуту и требовал от гвардейцев большой затраты сил. Сражаясь без отдыха, часто по пояс в болотной воде, люди безмерно устали, к тому же не хватало боеприпасов.

Как вспоминали капитан Т. И. Степанов и политрук А. С. Дрыгин, исполнявший обязанности комиссара, часам к десяти на оборону 71-го полка пошло в атаку до батальона пехоты противника. Врага встретили автоматчики, которыми командовал совсем молодой, но опытный [111] и отважный командир младший лейтенант С. Ф. Громов. Они так умело и эффективно повели огонь, что гитлеровские солдаты не смогли подойти на близкое расстояние, чтобы в полную меру использовать силу ручного оружия и свое превосходство в численности.

Энергичные и храбрые командиры штаба, помощники начальника штаба старший лейтенант Ф. П. Непочатых и старший лейтенант Ф. Н. Морозов, объединили под своим командованием группы красноармейцев из других частей и отразили противника на своих участках обороны.

В полдень гвардейцы заметили большую группу красноармейцев и командиров. Они шли к нашим позициям вдоль берега реки. Полк прекратил огонь, давая им возможность подойти.

— Товарищ капитан, это немцы! — неожиданно крикнул боец Дмитрий Иванов, находившийся поблизости от командира полка. — Вижу, как из-под шинелей торчат немецкие штаны!

То были переодетые в нашу форму гитлеровцы. Подали команду: «Огонь!» Враг, хотя и нес заметные потери, все же упорно лез вперед.

Когда противник накапливался для очередной атаки в лощине метрах в сорока от нашей траншеи, ловкий Д. Иванов незаметно подобрался к ней и забросал гитлеровцев гранатами. Раздались крики и стоны раненых фашистов. Гвардейцы поднялись в контратаку. Враг не выдержал и побежал.

Во второй половине дня дождь перестал. Небо прояснилось. К ночи враг прекратил атаки. Он, видимо, понял, что перед ним обороняется всего несколько сотен советских бойцов без артиллерии, и считал их обреченными. А гвардейцы готовились к прорыву в район южнее Гайтолово на соединение с главными силами.

Решили выходить по кратчайшему направлению — прямо на восток, на Гайтолово. Наметили маршрут движения. Замысел действий состоял в том, чтобы силами взвода разведки, сохранившего хорошо обученный личный состав, действуя ночью, найти слабое место в боевом порядке противника, уничтожить его слабый заслон и выйти к своим. Если же противник окажет более сильное сопротивление, то развить успех разведчиков с помощью 1-го батальона и подразделений из других частей. В крайнем случае, если враг не будет сломлен 1-м батальоном, [112] предполагалось ввести главные силы 71-го полка. Они составляли ядро и надежду всех идущих на прорыв. Проценко доложил, что только во 2-м батальоне насчитывается 117 боеспособных воинов. Образовался своеобразный боевой порядок: впереди — разведвзвод, за ним — 1-й батальон, затем — остальные гвардейские подразделения.

Как только наступила ночь, начали движение. Враг не стрелял... Шли, соблюдая установленный боевой порядок, ускоренным шагом, молча. Приблизились к темневшим впереди двум курганам. Неожиданно слева за ними показалась группа противника с повозками, которая держала путь навстречу полку. Гитлеровцы шли без охранения, чувствуя себя в полной безопасности. Перестрелка с ними привлекла бы к себе внимание крупных сил врага.

Решил задачу взвод разведки. Он подошел к группе противника вплотную. Фашисты, приняв, видимо, разведчиков за своих, невозмутимо продолжали путь. Тогда разведчики атаковали и обезвредили врага. Ни одного выстрела не раздалось на месте короткой схватки.

Движение полка продолжалось... Впереди, за обширной луговиной, уже виднелись печные трубы сожженного Гайтолово. Оттуда доносились шум и голоса немецких солдат.

Наступал решающий момент прорыва. Степанов решил обходить злосчастную луговину и населенный пункт. Но тут случилось нечто непредвиденное. Неожиданно вся территория впереди разом ярко осветилась. Это вспыхнула немецкая повозка с осветительными ракетами, и Степанов заметил, что противник не только впереди, в районе Гайтолово, но и справа и слева от полка. Единственный шанс на спасение состоял в прямом ударе в самую гущу ничего не подозревающего противника, чтобы вызвать у него панику и неразбериху. Думалось к тому же, что гитлеровское командование не будет в состоянии использовать всю мощь артиллерийского огня, опасаясь поразить свои же войска. Всем этим требовалось воспользоваться, чтобы, не медля, прорываться к своим. Центром удара Степанов избрал Гайтолово.

Нельзя было терять ни секунды.

— Вперед! — скомандовал командир полка и сам возглавил атаку главных сил. [113]

При свете луны командиры хорошо ориентировались на местности, поскольку многие из них бывали здесь до начала операции. Атакующие вложили в удар всю силу своей ярости. У противника, не ожидавшего нападения, началась паника.

Когда гитлеровские командиры пришли в себя и разгадали смысл событий, гвардейцы уже прорвались через населенный пункт и приблизились к переднему краю находившихся восточнее наших войск. Артиллерия противника открыла запоздалый огонь, но основные силы 71-го полка к тому моменту уже вышли из окружения.

* * *

Залпы артиллерии и пулеметный огонь противника отсекли, однако, от главных сил 71-го полка более двухсот советских воинов, выходивших последними, во главе с А. С. Дрыгиным. Солдаты залегли на бывшей торфоразработке, поросшей кустарником, изрезанной глубокими канавами, пересекавшими торфяник. На сухих местах обнаружили несколько землянок, когда-то сооруженных нашими войсками и теперь пустовавших. До переднего края обороны оставалось не более 400–500 м, но пройти их было непросто: артиллерия противника то и дело совершала по торфянику мощные огневые налеты, а впереди, на пути к своим, стояли неприятельские войска.

А. С. Дрыгин навел дисциплину и порядок среди подчиненных. Люди приободрились и снова были готовы идти в бой. Между тем комиссар с другими командирами определил по осветительным ракетам линию расположения противника и не занятые фашистами промежутки. Пробрался в стороны, проверил, где идут канавы, по которым можно скрытно пройти это короткое расстояние до наших войск.

Группа политрука А. С. Дрыгина вышла из окружения на рассвете 30 сентября. Враг не заметил, как две сотни советских солдат ползком преодолели путь по заброшенному торфянику до наших позиций.

Почти целые сутки мы ничего не знали о судьбе 71-го полка. В новом районе расположения к юго-востоку от Гайтолово приводили себя в порядок 70-й и 72-й полки.

Настроение было хуже некуда. Потери в боях мы понесли большие. Отход же в целом проходил весьма организованно. А тут нет целого полка... [114]

Велика была радость, когда из дивизии, расположённой на переднем крае Волховского фронта, в районе Гайтолово, мне сообщили о выходе Т. И. Степанова и подразделений 71-го полка. Утром пришло известие о группе А. С. Дрыгина. Теперь мы снова собрались вместе.

После отдыха командование произвело по полкам смотр дивизии. Я шел вдоль фронта полков и всматривался в лица воинов. На них лежала печать усталости. Многих недосчитались. Но полки стояли гордо, с развернутыми боевыми знаменами. Они выполнили солдатский долг с честью, по-гвардейски. И люди были готовы, если прикажет Родина, снова вступить в смертельную схватку с врагом. Мы не одержали победы, но и не были разбиты.

* * *

Прошло полмесяца... В боях наступило затишье. Обе стороны перешли к обороне. Наша дивизия находилась в резерве Волховского фронта и по-прежнему располагалась к юго-востоку от Гайтолово.

Нечего говорить, что нас волновала мысль, как оценила Ставка операцию под Синявино. Случая переговорить по этому поводу с К. А. Мерецковым или Г. Д. Стельмахом, однако, не представлялось. Член Военного совета фронта Александр Иванович Запорожец был отозван вышестоящим командованием в Москву. На наш фронт он больше не вернулся.

В середине октября меня вызвали в штаб фронта. В небольшом домике затерянной в лесу малой деревушки мы вновь встретились с К. А. Мерецковым. Он очень похудел. Синева под глазами выдавала утомление. Как я понял по первым же словам, генерала армии тоже волновала оценка Ставкой проведенной операции.

Кирилл Афанасьевич поздравил меня с присвоением звания генерал-майора, сообщил, что дивизию переводят в резерв Верховного Главнокомандования и нам скоро предстоит отбыть в новый район. Состоялся короткий разговор, который на всю жизнь запал мне в душу. Он проходил в теплой, дружеской обстановке и, конечно, касался синявинских событий.

— Война — это не только победы. Приходится узнать и горечь поражений. А некоторые из так называемых неудачных операций приобретают иной раз значение подлинного успеха, — сказал тогда Мерецков. Чувствовалось, [115] что ему хочется высказать мысли, которые можно не всякому доверить. — Воины фронта сделали великое дело, хотя и не достигли цели наступления: они помогли сорвать вражеский план нового штурма Ленинграда. Я в этом убежден и доложил в Ставку. Вы это в душе понимаете?

— Полностью разделяю ваше мнение, — ответил я.

— Сначала нас бранили. Но теперь разобрались во всем том, что произошло под Синявино и Мгой, и отношение к фронту изменилось к лучшему...

Мы помолчали. Каждый думал о недавнем.

* * *

Из доклада Военного совета Волховского фронта Верховному Главнокомандующему от 1 октября 1942 года:

«...Десятки пленных из состава вновь прибывших дивизий, и особенно 170, 24, 28 и 132 пехотных дивизий, прибывших из Крыма, показали, что эти войска предназначались для штурма Ленинграда и даже проходили специальную тренировку (170 пехотная дивизия тренировалась совместно с 185 штурмотанковым дивизионом)...

В настоящее время можно считать установленным, что противник подготавливал операцию против Ленинграда и наступление войск Волховского фронта вынудило его повернуть свои войска на мгинское направление. Более месяца на мгинском направлении протекали кровопролитные, ожесточенные бои. Противник, наряду с оборонительными действиями, предпринимал частные контрудары и переходил в общее контрнаступление. Наши войска проявляли упорство в боях. Противник нес большие потери от всех видов огня, и особенно от массированного огня артиллерии и РС. Показанием пленных установлено, что хорошо пополненные после крымских операций 24, 170, 28 и 132 пехотные дивизии настолько были истощены в этих боях, что в ротах оставалось по 18–20 человек (24, 170 и 5 пехотные дивизии) и 50–60 человек (132 пехотная дивизия). 223 и 227 пехотные дивизии были разбиты первыми ударами наших войск.

Общие потери противника за всю операцию составляют: убитыми и ранеными 51 700 человек, уничтожено 260 самолетов, 144 орудия, 300 минометов, 400 пулеметов и 197 танков. Кроме того, нашими войсками захвачены следующие трофеи: 72 орудия всех калибров, 105 минометов, [116] 330 пулеметов, 7 танков, 2 самолета, полтора миллиона патрон. Из этих потерь видно, что готовившаяся для штурма Ленинграда группировка противника сильно истощена в боях с войсками Волховского фронта и в ближайшее время не способна без дополнительного усиления на проведение крупной наступательной операции»{27}.

* * *

Командующий прервал раздумья:

— А под Сталинградом крайне тяжело. Враг теснит наших в уличных боях. Что было бы, если бы Манштейн и его разбойники находились сейчас там?

* * *

Из воспоминаний Э. Манштейна о событиях южнее Ладожского озера:

«...Как всегда, противник не помышлял о сдаче... Напротив, он предпринимал все новые и новые попытки вырваться из котла. Так как весь район котла был покрыт густым лесом (между прочим, мы никогда не организовали бы прорыва на такой местности), всякая попытка с немецкой стороны покончить с противником атаками пехоты повела бы к огромным человеческим жертвам. В связи с этим штаб армии подтянул с Ленинградского фронта мощную артиллерию, которая начала вести по котлу непрерывный огонь, дополнявшийся все новыми воздушными атаками. Благодаря этому огню лесной район в несколько дней был превращен в поле, изрытое воронками, на котором виднелись лишь остатки стволов когда-то гордых деревьев-великанов...

...Если задача по восстановлению положения на восточном участке фронта 18-й армии и была выполнена, то все же дивизии нашей армии понесли значительные потери. Вместе с тем была израсходована значительная часть боеприпасов, предназначавшихся для наступления на Ленинград. Поэтому о скором проведении наступления не могло быть и речи...» {28}

* * *

Через два месяца я вновь повстречался с войсками Манштейна. На этот раз военное счастье было на нашей стороне. [117]