V. Русская колония во время осады. — Бомбардировка китайцами посольств. — Жертвы бомбардировки. — Счастливые случаи. — Неудачная экспедиция за пушкой. — Капитан д'Арси и взрыв стены французского посольства. — Положение раненых китайцев-христиан. — Русские раненые и русские женщины-сестры милосердия. — Китайцы принимают определенный план военных действий.

Жизнь русской колонии в Пекине во время осады разделилась надвое: одни остались в русском посольстве, чтобы защищать его до последней крайности, а другие вместе с женщинами и детьми ушли под защиту английского посольства. В русском посольстве остались: 79 человек матросов и казаков при двух офицерах и члены посольства: секретари гг. Крупенский и Евреинов, второй драгоман миссии Колесов, студент миссии Бельченко и я, врач миссии. Из посторонних миссии лиц [304] остались г. Бородавкин и шт. кап. Врублевский. В английскую миссию ушли: посланник М. Н. Гирс с супругой и семейством, первый драгоман П. С. Попов с семейством, А. П. Корсакова с дочерью, студент миссии Вульф и перешли все служащие русско-китайского банка с семействами: Д. Д. Покотилов с супругой, Д. М. Позднеев с супругой и дочерью, Р. И. Барбье с супругой и дочерью и гг. Александров, Вильфарт, Браунс, Брахман, Васильев, Келер, Ксавье, Мирный и Хитрово. Члены Духовной Православной миссии: архимандрит о. Иннокентий, иеромонах о. Авраамий, диакон о. Скрижалин и два стипендиата Паргачевского гг. Пискунов и Осипов. При о. архимандрите двое православных китайцев. Перешел начальник почтовой конторы в Пекине Н. И. Гомбоев и с ним практикант китайского языка из Ургинской школы г. Полуянов. Архимандрит Иннокентий с китайцами и Н. И. Гомбоев в скором времени вернулись обратно в русскую миссию, остальные же члены русской колонии оставались у англичан до конца осады. Таким образом общее количество русских во время осады в Пекине было: в русской миссии 88 человек и у англичан 26 человек взрослых и 8 человек детей, 34 человека, а всего 122.

Время от девятого июня и по четвертое июля [305] было для осажденных самое тяжелое. Не было дня, чтобы не было убитых и раненых, не было дня, чтобы то или иное явление внутренней жизни не вызывало гнетущего в сознании чувства... Китайцы вели деятельную бомбардировку всех посольств. Гулко неслись выстрелы из орудий, снаряды пролетали с плавным, тихим свистом над головами и или разрывались над каким-либо посольством, или совершали перелет далеко в китайский или императорский город, смотря по тому, откуда был сделан выстрел, с городской ли стены, от башен, или из императорского города. Чрезвычайно томительное и гнетущее чувство переживалось в тот момент, когда пролетал в воздухе над головой орудийный снаряд. Звук полета снаряда в воздухе совсем особенный: это не веселый и возбуждающий нервы звук полета пуль и ружейной трескотни, это звук плавный, спокойный, унылый и в то же время настойчиво как бы говорящий: «никуда не уйдешь, разрушу все и все уничтожу». Напряженно впивался я слухом в движение этого звука и ожидал, где он окончится. Если снаряд делал перелет, то словно гора сваливалась с плеч, из груди вырывался вздох облегчения. «Слава Богу, говорилось невольно, пронесло мимо, не разорвало». Если же раздавался короткий треск как бы [306] от разбиваемого камня, то тотчас же бежал узнавать, где разорвало снаряд и какие оставил он последствия.

Более всего снарядов китайцы выпускали по английскому посольству, по французскому, немецкому и японским укреплениям в саду Фу.

Несколько раз шрапнели разрывались в английском посольстве, на площадке вблизи помещения русской колонии и вблизи международного госпиталя. Осколки снарядов и пули летели по всем направлениям, разрушая здания, но не трогая людей. Было несколько поразительных случаев, когда люди оставались невредимы, а осколки и пули пролетали в двери и окна. Один снаряд разорвался совсем близко около крыльца русского помещения. Один из осколков пролетел в дверь комнаты, которую занимала А. П. Корсакова с дочерью и госпожа Покотилова. Осколок пролетел около уха моей дочери и вонзился в стену. В другой раз осколок шрапнели пробил раму и ставню окна и влетел в помещение, которое занимали со своими детьми г-жи Барбье и Позднеева; в третий раз несколько пуль влетало в комнату которую занимал П. С. Попов с семейством. Пули и осколки попали в потолок комнаты, в шкаф, в котором висело платье, и в стул, на котором лежала детская одежда. Осколками [307] снарядов перед русским помещением были убиты только две жертвы: на площадке перед зданием русской колонии ходил на веревке, привязанный к дереву мул, да рылись в земле куры, взятые из дому и хранимые, как зеница ока, для детей на случай болезни. Во время разрыва снаряда одним осколком убит был мул, а другой осколок попал в средину кур, разлетевшихся тотчас же с ужасным криком во все стороны. Но одна из кур пала жертвой, т. е. от курицы остались только разлетевшиеся во все стороны перья, так была растерзана она вся осколками. Один раз снаряд разорвался не далеко от А. П. Корсаковой, которая хотела сойти с крыльца на площадку, направляясь в госпиталь, в русскую палату на свое дежурство. При свидании она передала мне испытанные ощущения во время взрыва в следующих словах. «Прежде всего у меня блеснула перед глазами струя огня, как будто бегущая по земле мне под ноги; затем раздался оглушительный треск. Не отдавая себе отчета, я закрыла руками голову и плотно зажмурила глаза. Сколько времени прошло в таком положении, не знаю, но когда я решилась открыть глаза и сознание мне сказало, что я жива и не ранена, то я увидала, что в нескольких шагах от госпитального крыльца люди суетятся, таская мешки, наполненные землей, и заграждая воздвигаемой из них баррикадой веранду [308] госпиталя. Оказалось, что один осколок снаряда влетел в коридор госпиталя, по счастью, никого не задев».

Орудийная пальба со стороны китайцев была какая-то странная: то они не переставая сыпали снарядами, выпуская в день более сотни, то пропускали несколько дней совсем без выстрела или посылали три, четыре. Самые снаряды были чрезвычайно разнообразны, то попадались новенькие стальные малого калибра, но таковых было ничтожное количество, то большие чугунные, конусообразные, начиненные чугунными шариками старой картечи, были нередко снаряды, начиненные песком, глиной и даже медными китайскими деньгами — чохами. Надо, впрочем, сказать, что и вся китайская осада вообще, а бомбардировка в частности, производила такое впечатление, что где-то есть некто, руководящий всеми действиями китайцев; этот некто не дает в руки китайцев новых хороших орудий и снарядов, которые, как оказалось впоследствии, были у китайцев в изобилии, а выдает только старые, негодные, да и то в неопределенном, но, во всяком случае, малом количестве. Казалось, что промежутки в несколько дней употреблялись именно на то, чтобы доставать откуда-то эти старые снаряды. Пушки, взятые впоследствии по приходе войск на городской стене, и оказались именно [309] старыми, никуда негодными, чугунными орудиями. Старались некоторые объяснить сравнительную ничтожность орудийной пальбы еще и тем обстоятельством, что большая часть снарядов попадала не в европейские посольства, а в императорский и китайский город, где и производила разрушения среди людей и дворцов. Тем не менее выдавались дни особенно тяжелые; такими днями были 23, 24 и 25 июня. В эти дни бомбы, шрапнели и гранаты были направляемы, видимо, рукою более опытною, нежели обычно. В эти дни и жертв, убитых осколками, было много, и самочувствие наше значительно понижалось. В день 23 июня, начавшийся с утра очень тихо, канонада вдруг разгорелась с двух часов дня. Снаряды усиленно полетели по направлению английского посольства. В этот день с утра пришел в посольство к нам М. Н. Гирс, который, как началась бомбардировка, отправился навестить русских дам и успокоить их. М. Н. Гирса сопровождали в английское посольство я и А. Т. Бельченко. Войдя в русское помещение, мы нашли все комнаты пустыми и были обеспокоены, не видя нигде нашего населения. Пройдя через весь дом, мы нашли всех наших дам с детьми в большой тревоге, укрывшимися в одной маленькой комнате, в самом дальнем углу здания. Разрывавшиеся снаряды приносили [310] осажденным много вреда. Не говоря уже о китайцах, женщинах и мужчинах, которые погибли, убит был во французском посольстве осколком гранаты в грудь командир австрийского военного судна «Zeuta». Командир приехал в Пекин вместе с десантом, чтобы посмотреть китайскую столицу и через два-три дня вернуться обратно к себе на судно. Но возвратиться ему не удалось: убит он был во время обхода укреплений. Сопровождал его начальник французского десанта капитан д'Арси, о котором создалась целая легенда, как о человеке, которого смерть не берет.

Старое верование о судьбе находить здесь еще раз подтверждение. Рассказывали, что еще в самом начале бомбардировки капитан д'Арси и один из добровольцев проходили вместе. Разорвавшимся снарядом у спутника д'Арси снесло полголовы, а сам капитан остался без царапины. Во время взрыва китайцами стены французского посольства 30 июня капитан д'Арси находился в здании, которое было разрушено взрывом, и он был засыпан обломками и камнями вместе с четырьмя матросами. При раскопке нашли двух матросов ушибленными, двух матросов не могли найти, а капитана д'Арси освободили, как ни в чем не бывало.

Взрыв стены французского посольства [311] обошелся китайцам очень дорого. В четыре часа пополудни я услыхал оглушительный треск и грохот в стороне французов. Выбежав на улицу, я увидал огромный столб земли и пыли, скрывавший из глаз часть улицы. Одновременно за французским посольством стали выбрасываться клубы дыма и показался огонь. Весь этот день китайцы со стены усиленно бомбардировали французов, немцев и гостиницу г. Шамо. Увидав столб земли, я и предположил, что один или даже несколько снарядов попали в крышу зданий и разрушили их, произведя в то же время и пожар. Оказалось, что китайцы подвели подкоп под посольство и взорвали мину, а значительный отряд приготовлен был, чтобы ворваться в брешь в самое посольство. Вышло, однако, так, что китайский отряд во время взрыва находился вблизи мины и был взорван и засыпан. Как рассказывали потом китайцы, во время этого взрыва погибло у них более 300 человек солдат. Последний несчастный случай, участником которого был и капитан д'Арси, произошел с французским офицером Лабруссом; случилось это накануне нашего освобождения, 31 июля. Офицер Лабрусс также прибыл в Пекин, чтобы посмотреть китайскую столицу и также случайно застрял в осаде. Все время он нес во французском десанте обязанности [312] строевого офицера и вечером 31-го июля, по окончании обеда, вышел вместе с капитаном д'Арси во двор. Было совершенно тихо. Весело разговаривая о скором освобождении, Лабрусс, стоя около д'Арси, был убит наповал пулей в лоб, пущенной китайцем из-за ближайшей баррикады: Вот эти четыре случая и создали д'Арси славу неуязвимого.

Одновременно со взрывом мины, подведенной под стену французского посольства, китайцы сделали отчаянное нападение и со стороны городской стены, и со стороны международного клуба, стоявшего в обгорелых развалинах, на немецкое посольство. План у китайцев несомненно был таков, чтобы, воспользовавшись замешательством, которое произведет взрыв среди французов и отвлечет внимание немцев, выбить немцев и завладеть их посольством. Нападение китайцев на нескольких часовых, стоявших в развалинах клуба, было настолько стремительное, что китайцы действительно ворвались в клуб и поставили даже свое знамя на площадке, служившей в обычное время для игры в лаун-теннис. Другая же толпа китайцев стремительно понеслась по Застенной улице и добежала до моста, где встречена была огнем американской баррикады. Между тем немцы, видя громадный численный перевес китайцев, прислали просить помощи у [313] русских, и им тотчас же послано было десять человек матросов, которых повел г. Бородавкин. Матросы заняли караулы у немцев, а немцы, обойдя через переулок, зашли в тыл китайцам на Застенную улицу и залпами заставили их бежать обратно. Китайцы занялись уже поджогами зданий и, не ожидая такого нападения, бежали в паническом страхе, бросая свои винтовки и досками прикрывая свои головы. Нападение было отбито с успехом, захвачено было и китайское знамя. Единственно, что удалось китайцам, это поджог зданий вокруг немецкого посольства, но пожар никакого вреда не причинил.

Возвратясь от немцев, г. Бородавкин сообщил некоторые интересные подробности о немецком посольстве. Оказывается, что немцы не возводили у себя никаких баррикад, не строили совершенно прикрытий и были всегда на виду у китайцев. Немудрено, что убитых из немцев было более, нежели у других.

И все-таки, несмотря на отдельные несчастные случаи, должно признать, что судьба нас хранила. Июня 25-го китайский снаряд попал в русском посольстве в крышу кухни, в которой готовили пищу наши матросы. В кухне в это время был матрос-повар, или «кук», как именуют на Востоке, подражая англичанам, который варил кашу и усердно [314] размешивал ее в котле. Раздался страшный треск, снаряд разрушил крышу, разорвавшись в ней, и вся масса земли, черепицы, осколков шрапнели посыпалась на плиту, заполнив весь котел до краев и осыпав остолбеневшего повара. Придя в себя, он принес нам показать целые пригоршни мусора, сам же остался без царапины, без ушиба; только десант в этот день каши не ел. В русском посольстве здания пострадали менее всех остальных посольств. Ни одно разрушено не было; только была разбита половина крыши колокольни, да пробита ее стена. Пострадала немного крыша помещения посланника, скоро, однако, поправленная новыми черепицами. Кроме того, ядром, пущенным со стены и пролетевшим по крыше американского посольства, на которой был сбит флагшток, разрушена часть крыши, был пробит конек и в крыше нашей сторожки при воротах и выбит кусок конька на крыше дома, стоявшего по направлению полета снаряда. Осколки гранат и пули попадали лишь в некоторые здания в русском посольстве, да и то в малом количестве.

Пушечная пальба приносила вообще много вреда, но особенно была зловредна одна пушка, поставленная на китайской баррикаде против сада Фу. Снарядами из этой пушки была уже пробита громадная брешь в стене сада, снаряды [315] постоянно мешали японцам работать и разрушали нередко все труды, разбивая сооружаемую баррикаду. Дабы обеспечить себе безопасность, японцы решили совершить экспедицию, чтобы напасть на китайцев и отнять у них пушку. В экспедиции участвовали японцы, итальянцы и австрийцы. Предводимый проводником-китайцем из христиан вышел маленький отряд, но предприятие окончилось очень грустно. Китаец-проводник запутался в узеньких переулочках и — вместо того, чтобы провести отряд в тыл китайцам, навел солдат прямо на китайскую баррикаду. Китайцы подпустили отряд близко, а затем открыли по нему огонь. В результате получилось восемь человек убитых и двадцать раненых. Событие это повергло всех нас в глубокое уныние: жаль было напрасных жертв. Высказывалось даже обвинение против китайца в умышленности его ошибки... Но пушка продолжала наносить вред, и все-таки отправлена была вторая экспедиция, чтобы захватить пушку, но также безуспешно: китайцы убрали пушку на другое место.

Среди христиан-китайцев было также много убитых и раненых во время работ на баррикадах и за время бомбардировки. Положение раненых китайцев было первые дни довольно грустное: в английском госпитале не было [316] места для устройства помещения для китайцев раненых, не было даже перевязочного материала. Нередко можно было видеть умиравших от ран китайцев, лежавших прямо на земле. Одна такая тяжелая картина глубоко запечатлелась в моей памяти. Возвращаясь из сада Фу, я увидал умиравшего китайца. Кровь струилась из раны на голове и покрывала всю половину лица. Лежал он на земле, положенный на бок, а перед потухающим уже взором, закрываемым завесой смерти, поставлен был в землю самодельный небольшой деревянный крест. Умирающего окружали лишь близкие родные, молча прощаясь с ним и не отрывая от него своих грустных глаз. Раненых китайцев было настолько много, что миссионеры-католики, на попечении которых китайцы находились, обратились с просьбой к русскому посланнику о разрешении поместить раненых, хотя бы только в количестве шести человек, в русском посольстве. Разрешение им было дано, и для шести раненых отведено было во втором дворе русского посольства три комнаты, в которых в обычное время помещались слуги-китайцы. Так как у миссионеров, приведших раненых, не было ни лекарств, ни перевязочных средств, то я, с разрешения посланника, снабдил ухаживавшую за ранеными сестру милосердия, француженку, всем необходимым. В течение [317] нескольких дней, пока не был организован уход за ранеными от миссионеров доктором-французом г. Талейраком, я заботился о раненых. Из этого времени остается также свеж в моей памяти и следующий случай. В первый же день водворения у нас раненых китайцев доставлен был из сада Фу тяжело раненый на работе осколком гранаты в грудь, с разбитой грудной клеткой, молодой китаец-рабочий. Раненый дышал прерывисто; воздух, вдыхаемый и через рану, клокотал в легких, пеня скопившуюся в ране кровь. Доставивший раненого миссионер-католик, узнав от меня, что рана безусловно смертельна, тотчас же приступил к напутствию. Умирающий юноша воспаленными, встревоженными взглядами все искал кого-то и, не находя, через сухие, запекшиеся губы, прошептал: «мама, фу-цин». Убитые горем старики, отец и мать, пришли к умирающему. Радостная улыбка скользнула у него по лицу, а глаза с выражением предсмертного покоя остановились на лицах дорогих людей, уста нежно прошептали какие-то слова и — погасла жизнь, отлетел дух в ту страну, где нет лжи, где не совершаются убийства человеческой души и тела, но где живет истинная правда...

Тяжело было видеть также некоторых раненых и из европейцев. Одним из первых [318] таких несчастливцев был американский военный врач Лепид, раненый во дворе американского посольства. Я находился на своем обычном посту, когда быстро вошел к нам американский посланник г. Конгер и попросил меня к раненому. Под пулями перебежали мы с г. Конгером улицу. Доктор Лепид лежал бледный, с закрытыми глазами. Пуля, рикошетом от стены, ударила ему в верхнюю треть бедра и засела в глубине, раздробив кость. Страдания и боли раненого были при движении нестерпимы. Наложив временную повязку, я вместе с американцами помог перенести раненого через улицу, при чем пришлось всем нам, ради предосторожности от летевших вдоль улицы пуль, идти пригнувшись. Д-р Лепид все время осады пролежал в госпитале и едва ли остался жив. Из русских раненых поистине был великим страдальцем матрос Ляднов, о котором я уже говорил раньше. Это был совсем еще молодой, по первому году службы, но один из тех русских людей из народа, в которых живет твердый дух. Ранен он был осколками пули через легкое сзади, при чем осколки пули прошли по ребрам, раздробили три из них и застряли, поранив также и плевру. Для отыскания осколков пули и вынутия отломков ребер пришлось сделать разрез через весь пулевой ход, занявший половину грудной [319] клетки. Страдания Ляднова во время перевязки были жестоки, зияющая рана была ужасна своим видом. Более месяца пролежал он в госпитале между жизнью и смертью, окруженный общим вниманием и заботами русских женщин, взявших на себя обязанности сестер милосердия по ухаживанию за ранеными и честно выполнивших этот тяжелый подвиг. Тяжело раненых в русской палате лежало за все время осады шестеро, но в этой же палате помещали и немцев, и некоторых американцев, так как были из русских женщин, которые говорили по-немецки, а миссионерки, ухаживавшие за ранеными, кроме как по-английски, не знали никакого другого языка. Русские женщины, г-жи Барбье, Клопова, Корсакова, Позднеева, Титова и иеромонах о. Авраамий выказали себя достойными радетелями наших раненых. Особенно самоотверженно ухаживал за раненым Лядновым о. Авраамий, проводивший около постели страдальца дни и ночи и бывший для всех раненых не только братом милосердия, но и другом. Ухаживали за русскими и иностранцами ранеными, выказывали заботу о них и оказывали поддержку своим влиянием русским женщинам, когда одно время миссионерки-американки хотели вытеснить из госпиталя наших тружениц, супруга и дочь посланника М. Н. и Т. М. Гирс. В свою [320] очередь и раненые высоко также ценили заботы о них русских женщин, ободрявших и успокаивавших тревожное душевное их состояние звуками родной им речи. Даже на неподвижных лицах японцев появлялась радостная улыбка, когда заходила к ним в соседнюю палату г-жа Корсакова и приветствовала их несколькими фразами японской речи. Русские женщины исполнили самоотверженно свой долг. Да послужит сознание исполненной обязанности нравственным для них удовлетворением...

Остальные русские раненые — Горячих в горло, Лобахов в ногу, Кисляков тоже, Небайкин в руку и Верхоглядов в голову — оставались в госпитале недолго и все выздоровели. С Верхоглядовым вышло довольно интересное явление. Ранен он был на стене в голову осколками пули, застрявшими в кожных покровах головы и в надкостнице. Когда он из госпиталя выписался и пришел в посольство, то, делая ему перевязки, я заметил, что один глаз у него красный, слезоточит, веко постоянно подергивает. На мой вопрос о давности заболевания Верхоглядов отвечал, что это началось со времени ранения. Снаружи веко глазное было совершенно нормально, когда же я его вывернул, то на внутренней его стороне, в глубине, плотно [321] внедрившись, лежал кусочек свинца от пули. Как мог попасть под веко через глазную щель кусок свинца и не повредить глазное яблоко? Случай этот еще раз указывает на то, что всегда могут быть счастливые или несчастные случайности. Я вынул осколок пули, и глаз оправился совершенно.

Кроме тяжело раненых, которые отправлялись в международный госпиталь, были и легко раненые, которых я оставлял под своим наблюдением в посольстве. Таковых за все время осады было 15 человек. Из них один, Герасимов, о котором я говорил ранее, выделился особенностями своего состояния. Ранен он был на стене. Все лицо его было покрыто маленькими ссадинами от осколков камней, которые разлетелись, выбитые пулей; оба глаза его были зашиблены и запухли, так что не открывались. Положив ему повязку на оба глаза, я оставил его на койке в помещении и сам переселился к нему в соседнюю комнату. Время было ужасное; каждую минуту мы были готовы к отчаянной битве, и так пришло от 19 по 26 июня, Герасимов, ничего не видя, что делается вокруг, страшно волновался, опасаясь, что во время отступления ночью, его могут забыть и, как только начиналась ночная стрельба, вскакивал с кровати. Чтобы успокоить его, я все ночи просиживал с ним, обещая, что он мной [322] оставлен не будет. Но и самому мне было жутко ожидание каждый раз, когда сыпались на нас пули. А что если ворвутся китайцы? Мы оба попадем к ним на расправу. Для самочувствия гораздо было спокойнее, когда я и А. Т. Бельченко, с которым мы вместе не мало потрудились за время осады и по наблюдению за пожарами, и за тушением их, и по работе в поте лица, выворачивая каменные плиты из мостовых для постройки баррикад, не мало времени проводили и под пулями, обходя посольство и прислушиваясь к полету снарядов, и урывками, в спокойное время, вооруженные, бок о бок помещались на голых деревянных нарах. Во всех этих случаях была личная свобода, была возможность в случае опасности быть со всеми вместе в бою и вместе погибнуть, а на людях, говорят не даром, и смерть красна. Просиживая же ночи у кровати Герасимова, я понимал его чувство и сам сознавал, что мы с ним одиноки... Вскоре, однако, переселился ко мне в соседство Н. И. Гомбоев, ушедший было раньше со всеми в английское посольство. Как только начиналась стрельба, он зажигал свечку и ожидал вместе со мной окончания перестрелки. Н. И. Гомбоев прекрасный знаток Китая; в Пекине он прожил более 30 лет и известен, как собиратель коллекций буддистского [323] культа. За последние два года он собрал коллекцию будд, более 600 предметов. Это была бы единственная по своей полноте и тщательной выдержанности коллекция, стоившая составителю много труда и много денег. Вся коллекция погибла во время пожара русско-почтовой конторы, а то, что от нее осталось, было впоследствии раскопано и растаскано любителями из русских же без его разрешения и ведома. С глубоким огорчением говорил мне Н. И., возмущаясь таким своеволием и произволом: «Я бы хотел все, что осталось, пожертвовать в Сибирский музей, в котором будды мои имели бы большое значение и принесли бы пользу, но вовсе не желал, чтобы их растаскали те, кто имеет в руках силу». Увы, кроме сочувствия, я ничем не мог помочь Н. И. в его горе...

С 26-го июня китайцы резко изменили свой план военных действий. Они прекратили бесцельную и беспорядочную ружейную стрельбу и стали производить нападения по-прежнему же из-за прикрытий, но в определенные сроки. Нападения они начинали вдруг, по команде. Время начала стрельбы определялось темнотой вечера: если не было луны, то начинали в 8 часов и прекращали в десять; в лунные вечера начинали позже, с десяти до 12-ти. Нападения делали обыкновенно два раза в ночи; [324] второй раз всегда на рассвете, от двух до четырех часов утра. В четыре часа утра все замолкало, и наступала тишина до вечера. В течение же дня бывали лишь одни и те же неизменные выстрелы, всегда по одному и тому же направлению; это стреляли засевшие где-либо в развалинах зданий особые «любители», как мы называли этих китайцев, вооруженные старинными пистолями. Им, казалось, нужен был только громкий звук выстрела, а что заряд постоянно стукался в стену дома в американской миссии или в стену нашей колокольни, это для них было все равно.

Одновременно с упорядочением своей ружейной стрельбы китайцы ввели в круг действий и освещение местности ракетами. Вместе с этим мы стали замечать, что начало стрельбы и окончание ее совпадает с появлением ракеты, которые были приняты китайцами, как сигналы. Эта определенная стрельба вреда нам никакого не делала, так как шальных пуль было сравнительно очень мало, а от них-то больше всего и погибло наших защитников. Эти определенные по направлению пули и пролетали определенно мимо над головами.