II. Народные массы на улицах. — Первые преграды. — Поимка на Посольской улице первого боксера. — Значение этой поимки. — План Пекина. — Общежитие русских практикантов китайского языка. — Начало враждебных действий и первые русские раненые. — Баррикады.

Массовое движение китайцев по Посольской улице началось числа десятого мая. Густыми толпами, в тучах поднимаемой ими пыли, проходили они по улице взад и вперед, будучи привлекаемы одним лишь безграничным любопытством поглазеть, как это будут разрушаться боксерами европейские здания и истребляться ненавистные европейцы. Да и как было не придти и не поглазеть, когда боксеры давным-давно распустили в народе молву и славу о своей чудодейственной силе и неуязвимости. Помимо любопытства, многих из толпы привлекали, конечно, желание и возможность [218] безнаказанно поживиться имуществом европейцев, но главное было все-таки любопытство, качество, столь свойственное характеру китайца. Громадное большинство народной массы были люди пришлые из пригородов Пекина и ближайших селений. Должно отдать справедливость, что народная масса держала себя тихо, степенно, миролюбиво, с тем тактом вежливости, который так присущ китайцу и всегда подкупает европейца в пользу китайского народа. Попадались лишь единичные типы, которые на встречавшихся с ними европейцев бросали взгляды, полные ненависти, не давали дороги, задевали проходя локтем, чего обычно никогда не случается с китайцем. Так как слухи о нападении боксеров становились все упорнее, волнение и смятение среди населения делалось все заметнее, а красные мундиры дун-фу-сянских солдат, которым европейцы доверять не имели никаких оснований, появлялись на улице среди толпы все чаще и чаще, а вблизи русского посольства на Монгольской площади был поставлен даже дун-фу-сянский пикет, — то ради предосторожности решено было прекратить окончательно движение телег и праздношатающихся народных масс по Посольской улице в пределах расположенных на ней посольств. Чтобы достигнуть этого, были поставлены у самого крайнего по улице [219] голландского посольства легкие загородки и рогатки, сквозь которые дозволено было проходить только рабочим, китайской прислуге, торговцам, да проезжать телегам с грузом. Народная масса покорно подчинилась этому ограничению и толпилась изо дня в день, с утра до вечера, у самых рогаток, все чего-то ожидая. События не заставили себя долго ждать.

Во вторник, 30-го мая, убит был на улице за вторыми воротами японский секретарь, отправившийся на станцию железной дороги встречать ожидаемый японский десант. Народная масса, когда стало известно о происшедшем, заволновалась, прорывала рогатки, но была сдерживаема китайскими полицейскими, наблюдавшими за толпой на улице. Положение наше тем не менее было ненадежно, и решено было начать устройство другой преграды, выведя через улицу от угла русского посольства вторую и более основательную баррикаду, подготовляя себя ко всякой случайности. В основание этой второй баррикады положены были ящики, наполненные землей и камнями. Баррикада достигала высоты полутора аршин и могла сдержать напор не только пешей толпы, но и дун-фу-сянской конницы.

Событие 31-го мая заставило еще более придать значения укреплению баррикады. Совершенно неожиданно произошло следующее. В [220] 11 час. утра из одного из многочисленных переулков, выходящих на Посольскую улицу, выехала обычная китайская телега, в которой на облучке, свесив ноги, сидел молодой, лет 15–16, китаец в костюме боксера, т. е. на голове имел красного цвета повязку с начертанием иероглифа «Фо», т. е. Будда, и опоясан был красным кушаком. Внутри телеги сидел пожилой боксер, у которого сбоку за кушаком был заткнут нож, а в глубине телеги сидела вся в красном одеянии малолетняя девочка. Телега мирно ехала по Посольской улице и возница намеревался уже свернуть в переулок, как в эту минуту из ворот дома вышли двое европейцев и, увидав молодого боксера, бросились к телеге, намереваясь его схватить. Не ожидая такого внезапного нападения и совершенно растерявшись, молодой китаец спрыгнул с облучка телеги и побежал вдоль улицы, а телега быстро скрылась в переулок. Европейцы побежали вдогонку за молодым боксером с криками «держи, держи». Боксер пробежал улицу вплоть до русского и американского посольств, у ворот которых стояли часовые. Услыхав крики «держи» и увидав бегущих европейцев за боксером, американцы-солдаты тотчас же перехватили беглеца и задержали его у ворот Русско-китайского банка, приперев штыками [221] в угол ворот. Боксер очутился таким образом между двух ружей и двух солдат. В это время добежали и оба европейца. Один из них, у которого была в руках палка, стал наносить ею боксеру удары, но подошедший в это время американский офицер попросил европейца остановить палочную расправу над боксером, который состоит пленником у солдат, и предложил в то же время взять арестованного для расправы с собой. Китаец-боксер до того был напуган всем происшедшим с ним, что падал на колени и умолял отпустить его, так как дурного он никому ничего не сделал. Но европейцы ухватили его под руки и быстро увлекли за собой обратно по улице. Случай этот на нас, русских и американцев, произвел очень грустное и удручающее впечатление, а среди боксеров и враждебной европейцам массы вызвал решимость начать действовать.

Не прошло и часу времени, после того как боксер был пойман, и массы народа хлынули к русской баррикаде. По счастью, все это были еще любопытные массы, стоявшие у первых рогаток и вытиснутые вперед вновь прибывшими народными массами сзади. Видя движение толпы народа, американцы тотчас же выкатили свою пушку-пулемет и поставили ее в угол второй баррикады, направив на [222] народную массу. Народ не пошел дальше, а внял словам китайских полицейских и подошедшего русского драгомана миссии, который толково объяснил китайцам, что пойман был один из боксеров, людей, замышляющих дурное против европейцев и производящих смуту в народе, что боксер этот уведен для того, чтобы передать его в руки китайских властей. Драгоман просил толпу вернуться обратно на указанное место и предостерег, что если они не послушаются, будут ломиться вперед и производить беспорядок, то из пушки будут стрелять и будет убито много совершенно невинных людей. Доводы эти образумили и успокоили массу, народ подался назад и все обошлось благополучно и без жертв. Прошло после этого не более двух часов времени, как пришли китайцы, служащие в Русско-китайском банке и сказали, что боксеры сильно взволнованы поимкой одного из своих членов, и что они собрались на совещание в количестве более двухсот человек в одном из храмов вблизи Ходамыньских ворот. На совещании голоса разделились на две партии: одни предлагали немедленно идти к месту заключения своего собрата и силою освободить его из рук немцев, а другие убеждали обождать, так как захваченный их собрат находится под покровительством бога войны и немцы бессильны [223] причинить ему какой-нибудь вред. Последнее мнение взяло верх и остаток дня прошел спокойно.

Тревожное настроение наше достигло, между тем, высшей степени, так как стало очевидным, что надежда на мирное окончание возникших смут исчезла. События быстро следовали одно за другим, как бы торопя открытие враждебных действий со стороны китайцев, боксеров и солдат против европейцев. Чтобы сколько-нибудь ясно представить себе план местности, на которой мы находились, необходимо дать несколько указаний на расположение в Пекине европейских зданий среди китайских. Пекин, как известно, состоит из трех самостоятельных городов, тесно соприкасающихся один с другим и входящих один как бы в футляр другого. Центральный Пекин это — императорский, или запретный город для всех обывателей, исключая китайских чиновников и сановников, являющихся в него по делам службы. Запретный город обнесен высокой каменной стеной, выкрашенной в красный цвет. Вокруг запретного города расположен манчжурский Пекин, занимающий довольно обширное пространство и также обнесенный высокой и широкой каменной стеной, на протяжении тридцати верст, в виде правильного четырехугольника. Стена [224] городская имеет высоту семь сажен, а ширину пять сажен. К стенам манчжурского города прилегает китайский город, также обнесенный стенами, но не столь высокими, не столь толстыми и не столь прочными. Все эти три города сообщаются один с другим посредством девяти ворот, проделанных в стенах. Ворота на ночь с заходом солнца запираются, а утром с восходом солнца открываются. Все европейские посольства и китайские правительственные учреждения находятся в манчжурском городе, который поэтому и называют еще чиновничьим городом. В китайском городе сосредоточивается вся деловая, торговая и промышленная жизнь; там все магазины и базары. В южной части манчжурского города разместились на протяжении одной улицы и ближайших к ней участках здания посольств, дома европейцев, магазины, гостиницы, общественные учреждения и некоторые христианские храмы. Площадь, занятая европейскими постройками, внедренными среди густого населения китайцев, занимает пространство около 500 квадратных сажень, но и эта площадь находится в смешанном владении китайцев и европейцев, которые в Пекине своего отдельного европейского участка не имеют. Граничит эта часть манчжурского города с остальными частями так: с севера проходит стена императорского города и людная улица, [225] на которую выходили задним фасадом австрийское посольство, китайская академия наук «Хань-линь-юань», смежно с нею английское посольство, а через канал напротив — знаменитые в осаде Пекина сад и дворец князя Сы-Ван-Фу или, попросту, «сад Фу»; с юга европейский четырехугольник ограничивался вышеупомянутой городской стеной, отделяющей манчжурский город от китайского; с востока граничил он людной Хода-мыньской улицей, а с запада — площадкой у Цянь-мыньских ворот, стеной императорского города и другой людной улицей, соединяющейся с Северной улицей. Весь этот четырехугольник находится между двумя людными городскими воротами, Хода-мынь и Цянь-мынь.

Ворота Цянь-мынь служат выходом из манчжурского города и европейской части в китайский город и на станцию железной дороги. Через эти ворота китайский император из своего дворца выезжает в храм Земли и Неба для весеннего жертвоприношения. Ворота Хода-мынь служат сообщением между городами, и через них идет дорога на Тун-чжоу. Расстояние между обеими воротами версты полторы. Над обеими воротами построены громадные, в четыре яруса, с бойницами для пушек башни. С площадок этих башен китайцы и бомбардировали европейские посольства из орудий. Три [226] большие улицы служили сообщению европейцев со всеми остальными частями Пекина. Первая улица, — назову ее Застенной, — идет тотчас же вдоль городской стены, которая образует одну сторону улицы, а другая сторона улицы образована китайскими постройками, скученными и прижатыми одна к другой, среди которых в разных местах выходили задние фасады голландского посольства, Русско-китайского банка, дома Бадмаева, русской почтовой конторы и американского посольства. Следующая улица, самая главная в европейской жизни, Посольская, западным концом упирается на площадку перед Цянь-мыньскими воротами, а восточным упирается в Хода-мыньскую улицу перед воротами того же наименования. На Посольской улице, расположена большая часть посольств и европейских зданий, выходящих на нее лицевыми фасадами. Первое посольство на этой улице, недалеко от ее начала, занимавшее небольшой земельный участок, было голландское; саженях во сто от него был Русско-китайский банк, рядом с ним — европейский магазин Имбека, русско-почтовая контора и дом Бадмаева, американское посольство и несколько китайских лавок и домов. Другая сторона улицы занята была китайскими домами и русским посольством, которое занимало все противоположное [227] пространство от Русско-китайского банка до американского посольства включительно. Русское посольство, выходя лицевым фасадом на Посольскую улицу, боковыми своими стенами выходило в узенький китайский переулок, ведущий на Монгольскую площадь, имевшую для нас столь важное значение. Близ русского и американского посольств Посольская улица пересекалась во всю длину этого четырехугольника каналом, выходившим из-под стены императорского запретного города и уходившим под городской стеной в китайский город, в котором он впадал в маленькую речку. Канал этот, с громким названием Яшмового, грязный, с лужами заплесневелой воды во время жаров, наполняется водой только весною, во время таяния снегов, да летом, во время дождей. Проходит этот канал через весь манчжурский Пекин и служит для собирания вод, стекающих с окрестных возвышенностей. Со всех трех улиц через канал перекинуты прочные каменные мосты. На канал выходят стены китайских построек, а также главным своим фасадом английское посольство и вышеупомянутые «Хань-линь-юань» и «Сы-Ван-Фу».

Перейдя мост с Посольской улицы, мы встречаем по другую ее (правую) сторону сперва ряд китайских лавок, а затем европейский магазин Кирульфа, Гонконг-шанхайский банк, [228] германское посольство, пекинский клуб, таможенный дом и затем вся сторона улицы занята китайскими постройками. Только близ конца улицы находился второй дом Бадмаева и общежитие студентов Русско-китайского банка, изучавших в Пекине китайский язык. Общежитие это помещалось в своем доме и организовано было лишь год тому назад по мысли директора Русско-китайского банка и члена правления китайской Восточно-манчжурской железной дороги Д. Д. Покотилова. Исходя из совершенно верной мысли, что для такого громадного дела, каковым должна быть Восточно-манчжурская железная дорога, заранее необходимо подготовить для службы людей, как русских, так и китайцев, которые бы знали русский и китайский языки и условия жизни и службы на Востоке, Д. Д. Покотилов привлек для этой цели молодых людей, окончивших в Петербурге Коммерческое училище. Чтобы занятия их были успешны, он создал для них общежитие, нанял учителей-китайцев, и каждому молодому человеку выдавалось жалованье в 1,400 рублей в год. Курс предполагался двухгодичный; по окончании курса молодые люди заняли бы должности по указанию администрации дороги. Молодых людей, изучавших довольно успешно китайский язык, было четверо: гг. Александров, Браунс, Васильев [229] и Келер. Кроме них, в этом общежитии имели помещение преподаватели русского языка в русско-китайской школе, окончившие курс восточных языков в Петербургском университете гг. Мирный и Брахман, а также и состоявший при управлении дороги С. А. Хитрово, убитый впоследствии китайцами. В общежитии же помещался, благодаря любезности г. Покотилова, и профессор русского языка в китайском университете г. Бородавкин. Русско-китайская школа, имевшая также свое прекрасное помещение, организована была для молодых китайцев, которые должны были изучать русский язык. В школе занимались и очень усердно, делая прекрасные успехи, более тридцати человек китайцев в возрасте от 14-ти до 20-ти лет.

Левая сторона Посольской улицы, начиная от моста, имела с угла также несколько китайских зданий, а затем одно за другим помещались: испанское посольство, японское, гостиница «Hotel de Pékin», содержимая швейцарским гражданином Шамо, французское посольство, боковой своей стороной выходившее также в переулок, пересекавший здесь Посольскую улицу и называвшийся переулком сэра Роберта Гарта по месту его жительства. Затем далее следовало итальянское посольство, и улица заканчивалась сплошь китайскими постройками. В [230] переулке сэра Роберта Гарта, кроме его дома и зданий китайской таможни и китайско-европейской почты, находилось также и австрийское посольство, занимавшее большое угловое место на пограничной большой Северной улице. Остальные европейские здания, каково бельгийское посольство, бывшее за австрийским, совершенно среди китайских построек, дома преподавателей в высшей китайской школе, американские миссионерские школы, церкви, больницы были от нашей центральной части очень далеко, не имели для нас никакого значения, да к тому же все они были сожжены боксерами в первые дни пожаров. Для нас имело громадное значение сохранить за собой, во-первых, Посольскую улицу и, во-вторых, сообщение вдоль канала и переулок сэра Роберта Гарта. Для ограждения себя от нападений со стороны китайцев, итальянцы и австрийцы также забаррикадировали входы своих улиц еще ранее нас. Особенно внушительна была баррикада итальянцев, которые воспользовались для ее устройства складами лесных материалов, брошенными на произвол судьбы их хозяевами, бежавшими из своих домов. Хотя итальянская баррикада была основательно сложена из толстых бревен и брусьев и выглядела очень внушительно, но спустя несколько дней баррикада эта перешла во власть китайцев, а итальянское [231] посольство было сожжено и разрушено. Менее всего удачны и прочны были баррикады у австрийцев. Занимая угловое место при пересечении улиц, австрийцы сделали только одно заграждение через улицу у своего посольства, перетянув улицу от угла до угла толстыми проволоками, снятыми с электрических проводов потухшего электрического освещения, так как электрическая станция была уже разрушена. Посреди улицы австрийцы сделали небольшое прикрытие из сложенных каменных плит, а у ворот посольства поставили, по отзывам знатоков, привезенную ими старую и плохую пушку. Прикрытие было крайне недостаточное и могло служить скорее наблюдательным пунктом в мирное время, но никак не прочным оплотом во время нападения неприятеля. Немудрено поэтому, что австрийцы не в состоянии были выдержать первый бурный натиск китайцев, которые, заняв все соседние с посольством крыши домов, улицы и переулки, открыли по австрийцам жестокий огонь, осыпав их градом пуль. Австрийцы оставили посольство и ушли к французам, а китайцы тотчас же заняли посольство и предали его сожжению и разграблению. Одновременно они захватили баррикады у дома сэра Роберта Гарта и по переулку у французского посольства. Баррикады были прочные, земляные и могли бы долго [232] задержать нападение китайцев, если бы австрийцы не произвели такого поспешного отступления. Захватив в свои руки баррикады и дома таможни и Роберта Гарта, китайцы сразу стали угрожать французскому посольству с тыла и вынудили итальянцев, чтобы не быть совершенно отрезанными, также оставить свое посольство на сожжение и удалиться к французам.

Нападение на все посольства китайцы открыли одновременно, — в 8 часов утра 9-го июня. На американское посольство, на Русско-китайский банк и русское посольство нападение было сделано с городской стены, с крыш соседних домов, с деревьев. Пули посыпались на нас градом, и сообщение через улицу стало чрезвычайно опасно, а баррикада наша через улицу оказалась слишком низка и нисколько нас не защищала от полета пуль. Скоро появились раненые на улице и в своих дворах. С вышины стены и крыш китайцы прекрасно видели всю местность и каждого, кто только показывался. Первый русский, который был ранен, пробираясь по переулочку во дворе Русско-китайского банка, был г. Браунс, молодой человек, который, не зная, что банк уже был оставлен, шел в свое помещение. Ранен был г. Браунс со стены, пуля счастливо прошла вблизи головки плеча, не раздробив кости. При таком положении дела прежде всего [233] необходимо было обезопасить сообщение по улице и через улицу, для чего решено было первую нашу баррикаду упрочить каменными плитами, возвысить до роста человека и провести новую баррикаду от ворот русского посольства к воротам американского для безопасного перехода через улицу. Днем нечего было и думать производить какую-либо работу на улице, надо было ожидать ночи, когда китайцы не могли видеть рабочих. Своими средствами мы не могли производить работ, люди выбивались из сил, не спали по целым ночам, а работа была нелегкая. Здесь-то и пришли к нам на помощь миссионеры и китайцы-христиане, которые были поселены в английском посольстве. Всех рабочих христиан-китайцев укрылось в английском посольстве человек двести. Разделившись на артели, они чередовались при производстве денных и ночных работ, как у себя в английском посольстве, так и в других посольствах, где представлялась необходимость. Должно отдать справедливость миссионерам и китайцам-христианам: они оказали всем европейцам неоценимые услуги, способствуя нашему спасению. Не преувеличивая скажу, что, не будь рабочих, не остались бы и мы в живых. Китайцы-христиане, предводимые миссионерами, каждую ночь, как только темнело, являлись с лопатами и прочим [234] рабочим инструментом, строили новые баррикады, исправляли повреждения, сделанные китайцами за день, и работали вплоть до рассвета. В английской, русской, американской миссиях и на городской стене, в пределах защиты нас от китайцев, работали миссионеры-американцы и китайцы-протестанты, а в французской миссии, в саду Фу, работали китайцы-католики с своими миссионерами. Работы производились так: одни китайцы выворачивали камни и каменные плиты из мостовых, другие сносили этот материал на место работ, а третьи под наблюдением миссионеров производили самую работу. Китайцы-христиане работали усердно и за одну ночь успевали воздвигать такую твердыню, которая повергала наших врагов в изумление.

С окончанием второй баррикады сообщение через улицу стало безопасно, но китайцы, сжигая все соседние с нами дома, все теснее и теснее охватывали нас, и очень скоро при нападениях, которые они делали часто одновременно на все посольства, пули летели к нам со всех сторон. По счастью, большинство пуль или перелетали через нас, или падали, будучи на излете, и не наносили опасных ранений, исключая тех случаев, когда пуля пущена была отвесно и с силой ударялась в землю. Часты были случаи, что излетные пули [235] имели силу только пробить матросскую рубаху, сапог и, слегка оцарапав кожу, оставались спокойно лежать за рубахой. Но были случаи, что излетные, навесно пущенные пули убивали наповал или, как это произошло с врачом американского десанта, производили глубокие ранения.

Чтобы обезопасить себя с тыла от пуль, летевших из французского, немецкого посольств и из сада Фу, пришлось против первой русской баррикады возвести вторую, так что получился широкий забаррикадированный коридор, в котором и помещался гарнизон, защищавший со стороны улицы русское посольство. Гарнизон состоял из 18-ти человек матросов! Эти две баррикады, представлявшие весьма сильное укрепление, получили название «Форт Сисой-Наваринский», по имени кораблей «Наварин» и «Сисой Великий», с которых были матросы. «Форт Сисой-Наваринский» имел и некоторые особенности, сообразно особенностям нашего положения. В углу, который образовался посольскою стеной, пристроен был навес, так что получилось открытое помещение; на земле были устроены нары, разложены циновки, а на стенке баррикады стояли большие часы с боем. На карнизе стены стоял музыкальный ящик, развлекавший матросов то звуками монотонных [236] китайских арий, то мелодиями из опер. В стене баррикады, обращенной к китайцам, были оставлены дыры для наблюдения за улицей; около отверстий всегда стояли часовые. Другой край баррикады примыкал к китайским постройкам, нарочно разрушенным нами, дабы обезопасить себя от внезапных нападений со стороны закоулков, которыми так обильны китайские улицы. В развалинах китайских домов тоже сделаны были заграждения, и поставлены наблюдательные посты у дыр, пробитых в стенах, на помостах под крышами. Повсюду стояли часовые. Часовые отбывали смену каждые четыре часа днем и два часа ночью.

Китайцы, со своей стороны, проделывали все, что видели у европейцев, с поразительною точностью. Они строили точно такие же баррикады, ставили часовых и чрезвычайно интересовались узнавать обо всем, что делалось у нас. С этой целью они пробовали подкрадываться к нашим караулам, пробовали пробивать снаружи стены, при чем не обходилось иной раз и без курьезов, составлявших для нас злобу дня. Был, например, такой случай у американцев: стоит часовой-американец на посту у стены в Русско-китайском банке, смежном с американским посольством, и слышит, что снаружи кто-то [237] проламывает стену. Американец спокойно наблюдает и скоро видит, что сквозь стену просовывается лом, сверлящий дыру. Американец наставляет свою винтовку по направлению лома и вдвигает ее в образовавшуюся дыру, продвигая вперед по мере удаления лома. Как только лом был вынут, американец спустил курок, и у стены оказался убитым наповал китаец.

Когда наше положение в отношении китайцев окончательно определилось, то мы забаррикадировались со всех сторон. По всем дворам, улицам и переходам во всех посольствах высились сложенные каменные стены баррикад. Русские баррикады были аванпостами от нападения с западной стороны, а французские и немецкие — с восточной стороны. Баррикады у французов были более замысловаты и изящны, выказывая в них особых знатоков таких сооружений. Французам вообще приходилось много труднее; положение их против китайцев, обезумевших от легко доставшейся победы над австрийцами и итальянцами, было тяжелое: им приходилось выдерживать бешеные атаки ежедневно, а сил у французов было очень немного. Китайцы лезли на французов массами с двух сторон, вели против них подкопы, закладывали мины. Немудрено, что французы не в [238] силах были долгое время выдерживать массовые нападения китайцев и вынуждены были мало-помалу отступать и отдавать свое посольство китайцам. В половине осады французы были выбиты китайцами из 2/3 своего посольства и держались в самой малой его части. По счастью, рядом с французским посольством была гостиница г. Шамо, прозванная нами «форт Шаброль», с защитниками которой и соединились французы. Гостиницу Шамо назвали этим именем еще до начала осады по следующему поводу. Когда начались беспорядки вне Пекина на железной дороге, то все жившие там инженеры собрались в Пекине и переполнили гостиницу г. Шамо. Предвидя нападение китайцев на Пекин, обыватели гостиницы на бельведере крыши устроили баррикаду и первые организовали в Пекине наблюдательную службу над Посольской улицей. За баррикадой на бельведере бессменно, начиная с вечера, дежурило несколько французов, вооруженных револьверами, винтовками... и бутылками вина. Во все время осады г. Шамо был видным деятелем. Он продовольствовал десанты, доставляя печеный хлеб, а первое время и мясо. Вообще должно сказать, что г. Шамо и супруга его являли пример неутомимой деятельности и энергии. Гостиница Шамо была обращена и в военный лагерь, и в провиантский магазин. Сам он, с [239] винтовкой за плечами, под пулями, разъезжал в своей тележке, на которой были выставлены три флага: швейцарский — сам г. Шамо швейцарец, бразильский — жена его уроженка Бразилии, и французский. В одну из таких поездок был смертельно ранен мул, что и привело к прекращению этих оригинальных выездов. Гостиница Шамо представляла обширное каменное здание с номерами во дворе. В главном здании жили волонтеры, а в бывших номерах устроены были мельницы. На полу положены были жернова, и осел, с завязанными полотном глазами, ходил кругом, вращая камни и перемалывал зерно на муку. Крыши гостиницы и номеров были разбиты снарядами, и во многих помещениях вместо крыши было видно открытое небо. Шамо приютил у себя много китайцев-христиан и был доволен их прилежанием. Но Шамо не только вел продовольственную часть, он с китайцами проводил также и подкопы, устраивал мины, возводил укрепления и сам выходил на баррикады.

Нападение китайцев, произведенное на нас с городской стены 9-го июня, показало ясно, что городскую стену в пределах посольств необходимо отнять у китайцев, иначе они с высоты стены не только перебьют всех нас поодиночке, но если поставят на стену пушки, то обратят все посольства в груды [240] развалин, а нас всех похоронят под этими развалинами. Все мы ясно понимали и признавали неотложную необходимость возможно скорее овладеть участком городской стены, на которой находились китайские войска в количестве не менее тысячи человек. На военном совете посланников решено было отправить международный отряд отнять стену у китайцев. Понимали мы, что пока стена в руках китайцев, и жизнь наша в их руках; но план был так смел, что у всех щемило сердце при мысли, что во время подъема отряда на стену по отлогой каменной дороге, китайцы перебьют смельчаков со стены сверху. Главнокомандующим был избран над всеми десантами английский посланник сэр Клод Макдональд, помощником его — американский посланник г. Конгер, адъютантом — американский секретарь г. Сквайрс, — все люди энергичные, ясно понимавшие наше положение. Штурм стены назначен был на 12-е июня в 12 часов ночи. С ужасом ожидали мы наступления в этот день одиннадцати часов вечера, когда назначено было русским, англичанам и немцам собраться к американцам, чтобы из американского посольства под прикрытием ночи идти на штурм стены. В глубоком молчании проводили мы наших матросов, вышедших раньше англичан, чтобы [241] избежать малейшего шума, послав вместе с ними мысленно наши благословения и сердечные пожелания успеха предприятия. Теми же пожеланиями мы встретили и проводили бесшумно промелькнувших через наше посольство англичан и затем жадно ловили ухом каждый доносившейся к нам звук. Следом за англичанами столь же бесшумно среди ночного мрака промелькнули тридцать пар рабочих-китайцев, предводимых энергичным миссионером-американцем Rev. W. Hobart и корреспондентом газеты Times доктором Morrison'ом, серьезным и деятельным наблюдателем совершающихся событий на дальнем Востоке, остававшимся все время осады в Пекине.

Какое-то непонятное чувство тревоги, какой-то ощущаемый во всем существе трепет охватил меня, когда мелькали мимо скорее какие-то видения, поглощавшиеся тотчас же тьмой, нежели люди, имеющие определенные формы. Штурм стены выполнен был в 12 часов ночи, и китайцы-рабочие вслед за отрядом на указанном месте закладывали баррикаду. По счастью, враги наши были только китайцы. Беспечные, не выставив даже цепи часовых вдоль стены, они не ожидали ночного нападения и спокойно большинство из них спало, а меньшинство, хотя и бодрствовало, но как бодрствуют китайцы, лениво лежа на циновках [242] или сидя на камнях. Незамеченными вошли наши по отлогому подъему, и только когда уже вошли на стену, китайцы увидали европейцев. Американцы поставили свой пулемет, и ровно в 12 часов мы услыхали его мерную, как бы отчеканивающую каждый выстрел, стукотню. Радостно забилось сердце, когда слышно было, что пулемет идет по стене вперед, что звук от нас его удаляется, и стеснялось тревогой, когда звук пулемета замолкал или возвращался обратно. Штурм был выполнен блестяще. Китайцы, ошеломленные нападением и пулеметом, бившим их в массе, бежали, но к ним стали подходить подкрепления, и тогда они начали ответную пальбу. Так как отряд достаточно взял пространства, то тотчас же с обеих сторон стены рабочее стали класть баррикаду, выкапывая каменные плиты и кирпичи из стены. Одна баррикада защищала стену со стороны Цянь-мыньской башни, а другая со стороны Хода-мыньской от нападения с тыла. Работа была страшно трудна: кладка китайской стены оказалась идеально прочной, а выворачивать из нее плиты и кирпичи занимало много времени. К рассвету тем не менее было выложено основание баррикады, — где в одну плиту, а, где были солдаты, там насколько возможно выше. На стене остались с одной стороны русские и американцы, а с другой — немцы. Весь [243] день пролежали за камнями, прикрывавшими только голову, совершившие безусловно геройский подвиг солдаты; пролежал вместе с ними, не сходя ни на секунду вниз, и начальник их, американец капитан Мейерс, личность выдающаяся по своему мужеству, по своей скромности, по своей заботливости, по своей простоте. Капитан Мейерс воскресил в моей памяти лучшие образцы давно отжившего рыцарства! Китайцы, придя в себя от неожиданности, но не имея смелости броситься в атаку малочисленного неприятеля и выбить его из-за прикрытия со стены вниз, сами принялись за возведение баррикад с обеих сторон, и против американцев, и против немцев. Положение китайцев на стене было в высшей степени выгодное: они занимали возвышенные площадки у городских башен над воротами и все последующее дни, не умолкая ни на одну минуту, стреляли в американцев и немцев, положение которых за едва прикрывающими их камнями было самое ужасное. За три дня, что пролежали на стене наши, пока баррикады не возвысились на достаточную высоту постройкой их по ночам, было убито пятеро американцев, один русский, трое немцев, а ранено: американцев 14, русских двое, немцев пятеро. Огонь был так постоянен со стороны китайцев, что немцы не в силах были держаться [244] на стене и ушли вниз, американцы также заявили, что не могут долее держаться без подкреплений, но американский посланник г. Конгер прислал сказать капитану Мейерсу, что стену должно удержать в своих руках во что бы то ни стало, что русские и американцы будут усилены англичанами, и Мейерс остался по-прежнему лежать за камнями, а вместе с ним остались и американцы, относившиеся к своему начальнику с глубоким уважением. В течение шести дней вылежали американцы и русские на стене, а в течение шести ночей баррикады были возведены в рост человека и плотностью почти в аршин. Место немцев на стене и с другой стороны заняли американцы, а на помощь к ним стали приходить, сменяясь посуточно, англичане.

В самое опасное, тяжелое и горячее время на стене у баррикад находилось 25 американцев, 10 русских и 10 англичан. Эта капля в 45 человек европейцев сдерживала, по меньшей мере, с обеих сторон стены до тысячи человек китайцев, которые, если бы имели сколько-нибудь мужества, то могли с небольшими даже для себя потерями поглотить, смять, растоптать эту горсточку. Но опять повторю, это были только китайцы: они сами засели за баррикады и сыпали градом пуль, теперь почти уже не приносивших вреда. Но первые шесть [245] дней на стене были поистине ужасны. Капитан Мейерс от изнеможения, истощения и нервного переутомления дошел до галлюцинаций; он насильно был сведен со стены и уложен в постель, в которой проспал 18 часов. Матросы и казаки наши, сменявшиеся посуточно, возвращались со стены в полном упадке сил, еле волоча ноги, с вытянутыми, желтыми лицами, впавшими глубоко в орбиты глазами. Не опасность быть убитым, не страх нападений, не напряженное состояние во время ночи, которую приходилось проводить почти без сна, производили такое ужасное, истощающее весь организм действие, но та ужасная обстановка, которая всегда была на глазах и от которой нельзя было никуда увернуться. Дело в том, что, штурмуя стену, американцы из пулемета, а солдаты залпами из ружей убили много китайцев на разных расстояниях. Убитых, которых замечали китайцы, они убрали с собой, которых же не могли взять, так как они оставалась на стороне европейцев, тех солдаты сами сбрасывали со стены вниз, но все же остались не замеченными пять или шесть китайцев, которые были убиты и упали в высокой траве-бурьяне, растущем на стене, и лежали саженях в пяти от возникшей американо-русской баррикады. Китайцы не решались придти убрать эти трупы; не решались [246] вылезти из-под своего прикрытия и наши, и трупы лежали перед глазами день и ночь, заражая воздух невыносимо тяжелым запахом трупного гниения и поражая зрение ужасным видом трупного разложения. Как ни пытались наши матросы и казаки подтянуть трупы крючьями, чтобы сбросить со стены, ничто не удавалось, и люди вынуждены были вытерпеть дней десять это зрелище смерти, пока трупы не истлели и не засохли под лучами палящего летнего солнца.

У нас в посольстве, когда только тянул ветерок со стены, и то мы места не находили от доносившегося трупного смрада. Казаки, идя на стену, всегда обращались ко мне с просьбой дать какого-нибудь «средствия», чтобы хоть сколько-нибудь заглушить этот смрад, от которого «подходит под сердце и с души воротит». Насколько ужасно было это трупное влияние на солдат, проводивших дни и ночи в таком соседстве, доказывает следующий факт, случившейся с одним солдатом-американцем. Он, как передавали, пришел к капитану Мейерсу, принес свою винтовку и сказал: «Я сознаю, что нарушаю дисциплину и подлежу смертной казни; вот моя винтовка, прикажите меня расстрелять, но я не в силах быть более на стене, дышать трупным воздухом». [247]

По счастью, через шесть суток баррикады заслонили вид трупов, а дней через двенадцать было заключено перемирие, и китайцы первым делом вышли к трупам своих собратий, завернули их в циновки и унесли со стены... Дополню при этом одну характерную для китайского характера подробность, имевшую место при уборке трупов. У нашего десанта было очень мало патронов, и вопрос, где бы достать патронов, был одним из самых насущных вопросов. Между тем китайцы имели патроны в избытке, и у каждого китайца в поясе было не менее двухсот штук, а таковых поясов бывало на некоторых надето по два и по три. Все убитые лежали в поясах с патронами, и винтовки у некоторых также валялись на земле. Как бы достать патроны с убитых? — часто и много раз обсуждался этот вопрос среди нас, но никто не мог предложить удобоисполнимого решения. Когда китайцы во время перемирия стали убирать трупы, то хотели унести их вместе с поясами, но наши матросы показывали, что пояса и винтовки должны остаться лежать на том же самом месте, где лежали убитые. Китайские солдаты беспрекословно сняли патроны и положили на земле, где было указано нашими матросами, в первую же за перемирием ночь перелезшими через баррикаду и забравшими столь [248] желанные патроны и винтовки; впрочем, винтовки оказались настолько проржавевшими, что не годились в дело, так как отчистить их не было никакой возможности.

Если окружавшие нас китайские солдаты оказались на наше счастье плохими воинами, то взамен этого они были прекрасные ученики и в совершенстве перенимали у европейцев все, что видели. Китайцы не только вывели такие же баррикады, не только засели за их защиту, но стали придвигаться к нашим баррикадам, строя с изумительной быстротой одну баррикаду за другой. Рабочих рук у них было много, а строительный материал они на телегах ввозили на стену. Свою последнюю баррикаду на стене они вывели саженях в сорока от нашей, сделали ее гораздо выше нашей и настолько приблизились, что все русское и американское посольство, Русско-китайский банк стали у них на виду. Опять из-за прикрытия они стали выбивать наших, и без того уже значительно уменьшившихся в числе, защитников. Среди китайских солдат были замечательные стрелки, которые попадали в щели наших баррикад, как только замечали движение матроса, и многих таким образом ранили. Опасность этой баррикады была для нас настолько велика, что решено было взять ее штурмом и выгнать китайцев дальше. Теперь [249] нам был уже известен характер китайских солдат, а потому предстоящая ночная экспедиция, которая назначена была на 19-е июня, не казалась такой ужасной, какой была первая. Стена со времени захвата ее капитаном Мейерсом обратилась уже в настоящий каменный забаррикадированный городок и получила название «Форт Мейерс»; надпись эта на дощечке была прибита на воротах над входом на стену. Тем не менее, после того как капитан Мейерс был в изнеможении сведен со стены, всем стало ясно, что есть и для героев невозможное, что и герои — все же люди, которые нуждаются в отдыхе, сне, пище, а потому поднят был вопрос о справедливости ходить на стену всем офицерам, а не возлагать всю тяжесть пребывания там только на двух американских, которые бессменно оставались и остаются на баррикадах. Решено было поэтому назначить очереди ходить на стену посуточно для всех офицеров, как строевых, так и случайно оставшихся в Пекине, исключив лишь начальников десантов. Первую очередь взял мичман русского десанта фон-Ден.

В отряд для штурма китайской баррикады назначено было 15 американцев, 10 русских и 10 англичан. Общее командование принял капитан Мейерс, а над русским отрядом [250] штабс-капитан 9-го Восточно-сибирского полка Иван Пржемыслович Врублевский, а от англичан — капитан Pool. Ив. П. Врублевский год тому назад был в числе трех офицеров командирован в Китай для изучения китайского языка. Он поселился в Пекине среди китайцев и редко бывал в обществе. Когда начались уже смуты на улицах и пожары, он все продолжал оставаться в своем доме и только на ночь выходил спать с оружием на крышу, чтобы не даться живым в руки врагам. Но когда китайцы стали уже делать нападения на десанты и все европейцы собрались под защиту своих посольств, то и г. Врублевский пришел в русское посольство. По нынешним временам это человек тоже выдающийся: крайне скромный, молчаливый, серьезный, никогда не вылезавший напоказ и не выскакивавший вперед ради дешевого, безопасного для жизни тщеславия, заменяющего мужество, г. Врублевский был нам очень полезен, когда нужны были люди во время опасности...

Захватив с собой лестницы, весело вышли наши матросы к американцам, скоро прошли англичане, и все собрались на стене. Когда окончательно стемнело, часов около двух ночи, весь отряд перелез через свою баррикаду и с криком «ура» бросился на [251] китайскую баррикаду. Русские с капитаном Врублевским во главе бежали прямо, а англичане и американцы с флангов. Китайцы, как и следовало ожидать, растерялись и побежали, но скоро пришли в себя, и хотя не решились вступить в бой, но осыпали смельчаков пулями, которые, благодаря темноте, пролетали над головами. Баррикаду китайскую взяли, при чем приобретение это стоило жизни двум американцам убитым, ранен был копьем капитан Мейерс, ранено двое русских матросов и контужен казак Жигалин. Матрос Герасимов, истый русский землепашец, от которого так и веяло еще деревней, отделался очень счастливо. Он только ухватился было за каменную плиту китайской баррикады и поднял голову, чтобы лезть, как пуля ударила в эту плиту. Мелкими осколками камушков изранило ему все лицо и зашибло глаза. Три дня пролежал он у меня на койке в квартире, ничего не видя, так как был не в состоянии открыть глаз и поднять запухшие веки. Затем стал понемногу открывать один глаз, потом другой, и дней через десять снова вышел в строй. Зато капитан Мейерс поплатился долгой болезнью; рана, нанесенная грязным копьем, дала осложнения, и он надолго вышел из строя.

Китайцы после этого второго штурма [252] окончательно потеряли всякую энергию, всякую надежду, они окончательно упали духом; даже поставленные ими на стене у Цянь — и Хода-мыньских ворот пушки не могли придать им смелости более, как на пальбу из-за баррикад. Мы вздохнули свободно: пережили период поджогов и остались живы и невредимы, пережили период нападений, вытерпели и ружейный огонь и пушечную пальбу, узнали силы китайцев и перестали их бояться, зная, что в открытый бой не пойдут они на европейцев.

Боялись мы теперь только подкопов с их стороны под наше посольство и взрывов. Подозрительные стуки стали уже слышаться, но нельзя было уловить места, где идет работа. Чтобы оградить себя и от этой случайности, фельдфебель Мазнин с матросами, как ни были они уже измучены, сами решили прокопать вокруг наших стен, которым мог угрожать подкоп и взрыв со стороны китайцев, глубокую канаву. Довольные, что план, ими предложенный, был принят, матросы охотно принялись за работу, и сам фельдфебель Мазнин всегда вместо отдыха работал лопатой около конюшни, которая была наиболее опасным у нас местом. А тут точно нарочно в одну ночь китайцы проломали у нас в стене из переулка с Монгольской площади громадную дыру, в которую легко мог [253] пролезть человек. Приходилось повсюду наблюдать неотступно, а тут еще обвалилась стена, которую надо было во что бы то ни стало скорее восстановить. Миссионеры, Бородавкин, Бельченко и я два дня работали с утра до вечера, пока не укрепили брешь хорошо сложенной стеной из каменных плит, которые вырывали в посольстве со всех мостовых.

Русским и американцам пришлось положить много труда на возведение баррикад и отнятие таковых у китайцев, но на долю англичан, а особенно японцев в саду Фу выпало бороться при особо тяжелых условиях. Против англичан засели в домах через улицу дунфусяне и с крыш сыпали пулями в посольство, в котором собраны были женщины и дети. Англичане также вынуждены были сделать ночную вылазку, которая удалась вполне. Не только китайские солдаты были выбиты, но и самые дома их подожжены. Но китайцы пользовались благоприятными для них условиями местности: они владели обширной площадью Хан-лин-юаня, т. е. академии наук, примыкавшей к стенам английского посольства; на площади они построили ряд баррикад, с которых громили стену посольства, а на ближайшей стене императорского города, — северная наша граница, — поставили пушку, из которой громили здания посольства и стены сада Фу. [254] Положение англичан было гораздо опаснее, нежели наше, так как они все время осады ожесточенно подвергались обстреливанию, и не осталось у них ни одного здания, которое не было бы более или менее повреждено снарядами. Но самым опасным и ответственным пунктом был сад Фу, открытый для нападений и со стены императорского города, и с прилежащих улиц. Все усилия китайцев были постоянно направлены, чтобы овладеть этой позицией. Пушками была пробита брешь в стене, через которую ворвались в сад боксеры и солдаты и подожгли дворец князя; за развалинами построили баррикады и шаг за шагом выбивали горсть японцев, подкрепленных австрийцами и итальянцами. Когда я и Н. Ф. Колесов были в саду Фу и осматривали позиции японцев, то мы были поражены той массой энергии и труда, которая была здесь приложена. Земляные валы, траншеи, баррикады, канавы, все это говорило, что борьба здесь велась каждое мгновение за жизнь. Полковник Шиба явил себя примером, достойным удивления и подражания. Я видел его наравне с солдатами работающим на баррикадах и зорко с биноклем в руках наблюдающим за неприятелем. Дни и ночи он проводил вместе с солдатами, ни на минуту не оставляя своего поста. Только при такой энергии и мужестве и [255] возможно было отстоять эту решавшую наше положение позицию, но зато из всех десантов на долю японцев выпало и более всего потерь убитыми и ранеными.

Так как в английском посольстве собрались все европейцы, жившие в Пекине, то из мужчин составился отряд добровольцев, который нес службу наравне с десантом, занимал караулы, ходил на баррикады. Не мало было убито и из молодежи, только начинавшей жить. Грустное впечатление произвела на общество смерть английского атташе Давида Олифанта, 22-х лет, пользовавшегося общими симпатиями, — смерть, вызванная собственной неосторожностью.

В английском посольстве было много деревьев, которые служили для китайцев показателями, куда направлять снаряды. Чтобы уничтожить эти прицелы, как только затихала стрельба, деревья или срубали совсем, или обрубали высоко выдающаяся ветви. На такую работу и послан был Олифант, когда было совершенно тихо. Когда же началась перестрелка, то офицер крикнул Олифанту, что направление выстрелов — в его сторону, и предложил возможно скорее сойти с дерева. Давид Олифант ответил, что скоро срубит ветвь и тогда сойдет; но не суждено ему было окончить работу: пуля пробила ему насквозь [256] печень и желудок. Несчастный свалился с дерева и через два с половиной часа умер в госпитале.

Из русских в стенах посольства никто не был ни ранен, ни убит, и только благодаря несчастной случайности убит был состоявший при управлении Маньчжурской железной дороги Сергей Хитрово, окончивший курс восточных языков в петербургском университете и менее года пробывший в Пекине. Убит он был на улице 23-го июня, и тело его осталось у китайцев. Это — единственная жертва со стороны русских добровольцев.

Известие о смерти Хитрово нас всех поразило. Незадолго до этого видели его, правда, несколько возбужденным, но никто не предвидел такой скорой и печальной развязки, тем более, что он пошел не один, а с двумя своими товарищами, которые не сумели его своевременно оберечь...