V. Прибытие десантов. — Русские. — Американцы. — Японцы. — Немцы. — Англичане. — Французы. — Австрийцы. — Итальянцы.

Обсуждение вопроса о вызове десантов в Пекин заняло много времени. Приходилось принимать во внимание много условий и соразмерять с одной стороны степень действительной опасности с необходимой для устранения ее численностью вызываемых солдат, а с другой стороны приходилось считаться с крайней подозрительностью китайского правительства, старавшегося всеми силами отклонить требование о вызове десантов, и утверждавшего, что с их стороны данное разрешение на введение в столицу богдыхана иностранных войск уронит китайское правительство в глазах китайского народа, вызовет в народе сильное недовольство и даже опасные волнения не только против китайского правительства, которое народ [94] не замедлит обвинить в потворстве и страхе перед европейцами, но и против самих европейцев, как насильников, врывающихся в китайскую страну. Китайские министры изо всех сил старались убедить европейских представителей удовольствоваться принятием охраны со стороны правительственных китайских войск. После долгих переговоров китайские министры должны были уступить и согласиться дать разрешение ввести в Пекин десанты в следующих количествах: для охраны русского посольства сто человек (в Пекин пришли только матросы, 72 человека при двух офицерах; 25 человек казаков Забайкальского войска с сотником Семеновым оставлены были в Тянь-цзине); для охраны американского и французского посольств пришли 75 французов и 63 американца при двух офицерах при каждом отряде; для охраны английского 79 чел., немецкого 50 чел. и итальянского посольства — 28 человек, для охраны австрийского посольства пришло 30 человек и для охраны японского — 25 человек (пришла одна половина десанта, другая осталась в Тянь-цзине). Русские, французы, американцы, немцы, японцы, итальянцы вошли вечером 18-го мая, англичане и австрийцы вошли утром 19-го мая. Для русского десанта заранее было приготовлено помещение в стенах русского посольства и все матросы [95] размещены были чисто и свободно. Под личным моим наблюдением всюду были вымыты и дезинфицированы нары и полы, а матрацы набиты свежей соломой.

Жизнь русской колонии с приходом русского отряда сразу оживилась и стала полнее. Так как китайское население Пекина держало себя миролюбиво, то, если не считать тревожных слухов о приближении боксеров, ничто, по-видимому, не указывало на надвигающуюся опасность. Офицеры десанта, лейтенант барон Раден и мичман фон-Ден были радушно и гостеприимно встречены и приняты всей русской колонией. Время проходило приятно, устраивались во дворе посольства партии в лаун-теннис, нередко русская колония собиралась в Русско-китайском банке, где экспромтом устраивался любительский вокальный вечер. В посольстве мужчины проводили ночи во дворе, располагаясь на веранде на лонг-шезах. Барон Раден и фон-Ден были во всем полною противоположностью один другому. Насколько первый был словоохотлив и всех развлекал своими рассказами, настолько второй был сдержан и молчалив; первый был худощавый брюнет, второй был полный блондин и приятно выделялся своей наружностью, дышавшей здоровьем и свежестью.

Прибывшие европейские десанты нас всех [96] интересовали, так как представляли характерные особенности каждой национальности отдельно. Из всех европейских десантов по наружному своему виду особенно выделялись американцы. Десант их, морская пехота, пришел с броненосца «Орегон», экстренно присланного с Манильи в Китай. По наружному своему виду американцы все были худощавы, высокого роста и поражали своим интеллигентным видом, что вполне понятно. В Америке нет резкого различия и деления на сословия, как в Европе, нет и всеобщей воинской повинности. Войска набираются по вольному найму, следовательно, в военную службу идут только те, которые любят военную профессию, или те, которые все испробовали, испытали все поприща, прошли огонь и воду и которым ничего более не оставалось, как наняться в солдаты. Я не беру, конечно, те исключительные случаи, когда в силу патриотизма все граждане стремятся стать в ряды войска. Военная форма американцев очень проста и приятна для глаз. Бывшие в Пекине американцы носили синего цвета однобортный мундир, застегнутый на пять желтых металлических пуговиц, на плечах такие же синие с красными выпушками погоны, светло-синие брюки, с белой тесьмой по швам у унтер-офицеров, штиблеты на ногах, и мягкую широкополую коричневого цвета шляпу на [97] голове. Вместо кокарды сбоку на шляпе находился металлический герб, представляющий глобус и якорь. Среди американцев было двое немцев из Риги, из которых один только смутно помнил Россию, так как родители его переселились в Америку, когда он был маленьким. Все американцы, взятые вместе и каждый порознь, выделялись своей самостоятельностью. В отношениях вне службы между солдатами американцами и офицерами нет той связывающей дисциплины, которая смущает нижнего чина, подавляя его страхом, но нет и фамильярности. В свободное от службы время солдаты и офицеры — только граждане, соединенные общностью интересов и уважением. Во время же службы каждый сознательно исполняет свои обязанности, каждый знает, чего от него требуют, и исполняет требования, не дожидаясь ни понуканий, ни окриков, ни зуботычин, разбивающих лицо солдата в кровь. Я много наблюдал отношения капитана Мейерса к своим подчиненным, и мне было понятно то высокое уважение, которым он пользовался у них. Относясь серьезно к своим обязанностям офицера, он был всегда среди солдат. Там, где спали на улице его солдаты, располагаясь на циновках, стояла и его койка; обходя и осматривая баррикады, он выслушивал мнения своих солдат и делал объяснения по всем вопросам, которые касались защиты и обороны. [98] При виде американцев-солдат и их капитана Мейерса, чувствовалось, что здесь действительно есть прочная, духовная связь...

После американского десанта наиболее заинтересовали всех японцы. Своим наружным видом, военной выправкой, обмундировкой, японцы-солдаты ясно говорили, что военному делу в их стране посвящено немало забот. Японцы-солдаты вообще низкорослы, но коренасты, мускулисты, с крепко развитыми ногами, все отличные ходоки. Все они были словно отлиты в свою военную форму; не было среди них ни «увальней», ни «мешков». Все, начиная с фуражки с желтым околышем, которую носит пехота, белой куртки, панталон и штиблет, все было на японцах прочно, аккуратно пригнано, соответствовало росту. Величина ружей собственного изготовления и собственной системы, величина сабель, — все у них пропорционально. Ружья у японцев короткоствольные, пули небольшие, ружейное ложе тоже невелико. Японское ружье легкое, изящное. Тем не менее оно бьет превосходно. Маленькие пули из небольших ружей Маузера и Манлихера, как показал опыт войны, били чрезвычайно сильно и в то же время составляли истинное благодеяние для раненых. Обладая никелевой оболочкой, эти маленькие пули насквозь пробивали не только мягкие ткани, но и кость. Образуя сквозной [99] пулевой канал, пули эти однако не производили ни разрыва тканей, ни раздробления кости. Рана получалась чистая, с ровными краями, маленькая. Благодаря только такой пуле с никелевой оболочкой, легко протекали и скоро заживали такие тяжелые и опасные, а в прежние времена прямо смертельные ранения, мучительные по течению, каковы, например, сквозные ранения через легкие, ранения локтевых сочленений и другие. — За японцами выделялись немцы, которые привлекали внимание также своей выправкой, своей сплоченностью, своим единством. Одеты в парусиновую всю коричневого цвета форму, в сапогах на толстой подошве, тяжелых неуклюжих, мерно отбивая и как-то притопывая при ходьбе такт, немцы общим своим видом производили очень приятное, хотя какое-то деревянное впечатление на зрителей. Все это были люди молодые, крепкие, рослые, с простыми, но добродушными лицами. Англичане в своих синих мундирах и черной шапочке лодочкой на голове, надетой на бок, выглядели чистенькими, приглаженными приказчиками. Они производили впечатление очень приличных молодых людей, которые случайно одеты в военную форму, случайно исполняют обязанности солдата, но в существе своем они вовсе не солдаты, а только случайные военные. В английских солдатах все было чисто, выправлено, [100] но силы военной, которая внушает доверие в друзьях и страх во врагах, — этой силы не было. Французы-моряки в матросских куртках и синих шапках с красным помпоном на макушке были симпатичны общим своим видом; в их лицах много было живости, нервности, впечатлительности, но мало настойчивости, мало удали. К французам примыкали и итальянцы, красивые, с блестящими живыми глазами, но довольно-таки фигурой жидковатые. Австрийцы производили какое-то неопределенное впечатление, — так и бросался в глаза их разноплеменный состав, красиво собранный, но не прочно сплоченный. Наши русские матросы выглядели молодцами. Из всех европейских десантов цельное и полное впечатление производили только четыре: русские, американцы, немцы и японцы. Между русскими и немцами проглядывало много общего: та же народная целостность, та же устойчивость, хотя в голубых глазах немца и светилось более нежности, в них было что-то напоминающее детство. Немцы были телом порыхлее русских, которые против немцев были помускулистее. Лица русских были оживленнее. Что касается японцев, то они стояли по наружности своей совершенно особняком от всех. Не только желтый цвет кожи и узкие косые глаза выделяли их в особую племенную желтолицую группу, но самое [101] выражение лица не имело ничего общего с выражением лица у европейцев. В чертах лица у японцев мне ни разу не удалось видеть ни добродушия, ни удали, ни скромной застенчивости. На лицах японцев лежало застывшее выражение упрямого и вместе с тем злого постоянства. Так и светился в их черных маленьких глазках твердый характер неприрученного еще зверька, который и сам не будет просить пощады, но и другого не пощадит. Как нельзя более к характеру японца применимо высказанное одним из знатоков этого народа мнение о склонности японцев к принятию христианства. Христианство, — говорит он, — от своих последователей требует души человеческой, но у японцев души нет, а есть только внутренности.

Прибывшие в Пекин десанты разместились все по посольствам, причем 30 человек от французов и 10 человек от итальянцев составили отдельный отряд, который под начальством французского унтер-офицера отправлен был в католическую миссию Бей-Танг для охраны собравшихся там миссионеров с епископом A. Favier, сестер милосердия и китайцев-христиан. На долю этого отряда выпала самая тяжелая борьба, которую он с честью выдержал: совершенно отрезанный от европейцев, Бей-Танг два месяца [102] продержался один против осаждавших и громивших из пушек его стены полчищ китайцев! Все десанты разделились по группам: часть австрийцев, итальянцев и французы составили первую группу, немцы — вторую, японцы и вторая часть итальянцев и австрийцев — третью группу, американцы и русские — четвертую и англичане — пятую. Русские и американцы, будучи соседями, сдружились друг с другом с первого же дня, что вполне понятно: с первого же дня им пришлось идти рука об руку все время, быть под огнем на баррикадах, вместе умирать на глазах друг у друга от китайских пуль и грудью отстаивать одни и те же стены. Американцы, как более нервные и впечатлительные, резче и нагляднее выказывали свою приязнь к русским: на стене американцы предлагали разделить с русскими свой завтрак, угощали русских кофе, некоторые даже учили русских читать по-английски, и я видел сам, с каким интересом и терпением американец писал английские слова, а русский старался их запоминать и выговаривать. Англичан американцы терпеть не могли, считали их трусами, хвастунами и очень комично объясняли свой взгляд на отношения американцев и русских к англичанам. Похлопывая по плечу русского матроса, американец говорил, подкрепляя свою речь [103] мимикой: «немец не хорош, англичанец плох, русский хорош, американец хорош; русские и американцы бум-бум англичан», — т. е. Россия и Америка будут союзниками в войне с Англией, русские с американцами будут вместе стрелять в англичан. Немцев американцы недолюбливали за то, что немцы впоследствии не выдержали на стене и оставили ее в самую горячую и опасную пору.

Между американцами и русскими, когда уже началась война, состоялось как бы взаимное соглашение мстить китайцам за каждого раненого или убитого русского и американца. Когда 22-го июля во дворе Русско-китайского банка при кладке баррикады рабочими китайцами был смертельно со стены ранен наблюдавший за работами русский матрос Арабатский, то американцы поклялись за него убить пятерых китайцев. Просидели они целый день, не сходя со стены, и к вечеру могли выследить только троих китайских солдат, которых и убили. Недостача же двух до того огорчила американцев, что они стали просить разрешения у своего начальника убить для полноты счета двух мирных китайцев, которые показываются на улицах за стеной, убеждая, что это наверно боксеры, временно снявшие свои красные повязки. Разрешение однако дано не было, и американцы добыли две намеченные [104] жертвы на другой уже день. С другими десантами русским не приходилось близко соприкасаться, исключая немцев, с которыми они были в хороших отношениях, ходили раз на помощь в немецкое посольство, когда китайцы одно время направили туда всю силу своих нападений. Англичане ни с кем не были в хороших отношениях, держали себя со всеми свысока.

Все мы, русские, ожидали с большим нетерпением прибытия нашего десанта; для меня же лично прибытие десанта имело еще особое значение. Дело в том, что, прослужив пять лет в Пекине, я до того расстроил свое здоровье, что должен был с семьею выехать в мае месяце в отпуск в Россию. Все вещи наши были уложены, ящики крепко заколочены, чтобы тронуться в путь. Известие о десанте задержало меня. Я имел уже опыт 1898 года, когда был также вызван десант в 75 человек матросов и казаков, и десант этот пришел в Пекин без врача, имея только одного фельдшера с походным ранцем лекарств первой помощи. Как только десант вошел во двор посольства и разместился в помещениях, то оказалось, что из казаков прямо с коня легли на койку трое тифозных, вышедшие уже больными из Порт-Артура, в котором свирепствовала в то время тифозная [105] эпидемия. В течение первой недели из 35-ти человек казаков лежало тифозными восемь человек, о других амбулаторных больных я уже не говорю. По счастью, смута в Пекине 1898 года не имела того острого характера, какой она приобрела в 1900 году, и десанту пришлось провести зиму в покое, так что большинство солдат поправились, пополнели и поздоровели. Но насколько было тяжело мое положение, как врача, имеющего заразных больных при условии неимения для них соответствующей обстановки для ухода, понятно каждому. Теперь шел, правда, десант из матросов, условия жизни которых и санитарной обстановки столь же были далеки от условий жизни казаков, как небо и земля, но теперь и время было другое, теперь десант шел не «на военную прогулку», а на тяжелое дело. Думалось мне, что с десантом идет и военный врач. Как я желал этого! Тогда я с семьей мог бы со спокойной совестью оставить Пекин. Надежды мои однако не сбылись: десант в 72 человека пришел с одним только фельдшером и даже без санитара. Таким образом вместо того, чтобы отправиться в отпуск, я счел своей обязанностью, имея отпуск в кармане, отправиться к посланнику и доложить ему, что при настоящих тревожных обстоятельствах и прибытии десанта без врача я не считаю [106] себя в праве оставить Пекин. Так я стал не только врачом миссии, но и военным врачом при десанте, с которым пробыл все время в стенах миссии, с ним же вместе вышел из Пекина 19-го августа. Все мои вещи, так крепко уложенные в ящики, первыми легли в основу баррикады, устроенной для защиты русской колонии в помещении, отведенном для нее в английском посольстве.

Матросы все пришли молодцами и дали только несколько человек больных вследствие переутомления после длинного и тяжелого перехода по суше. Фельдшер Вольфрит, латыш, молчаливый и работящий, оказался полезным помощником, так как для больных не столько необходимо было лечение, сколько правильный уход и соответствующее питание. Лазарет для больных был очень удобный и состоял из двух комнат, взятых от заслуженного учителя китайского языка в русском посольстве сян-шена Ли, 72-х-летнего старца. Комнатки были светлые, оклеенные свежими обоями, и на окна я повесил голубые занавески, чтобы придать помещению веселый, уютный вид. Так как больным была необходима прежде всего диета, то, назначив разные меню, в которых главную роль играл масляный перловый суп, пока не получалась возможность перейти на мясные порции, я выполнение этого меню и [107] приготовление кушаний отдал под наблюдение Вольфрита, следившего на общей матросской кухне за порядком и правильностью доставки порций. Слуги у нас уже все разбежались, и нам самим приходилось перебиваться кое-как. К началу враждебных действий все больные выздоровели.