В бане

Несколько необычный случай произошел с фронтовой бригадой Дома Красной Армии. Артистов встречает политрук и говорит:

— Мы в затруднении. Бойцы почти месяц были в бою, в окопах, и мы решили им дать несколько часов отдыха. У нас натоплена баня, а тут ваш концерт... Что делать? Времени-то у нас в обрез. Только одно мероприятие можно — баня или концерт...

— А нельзя ли это дело соединить? — предложил кто-то из артистов:

— Это было бы идеально, но... у вас есть женщины. Может быть, можно обойтись без них?

— Подумаем, — ответили артисты. [126]

— Вот за это спасибо, — сказал начальник, — значит, баня. Сейчас же дам команду.

Бойцы пошли мыться, а актеры стали совещаться, как можно перестроить концерт применительно к «обстановке». К сожалению, все музыкальные номера выпадали, так как аккомпаниатор была молодая женщина, и еще певица...

Говорили всё время мужчины. Женщины молчали. Наконец самая молодая из них, аккордеонистка, сказала:

— Спор идет из-за нас, женщин? А почему же вы нас не спрашиваете?

— Так ведь это баня. Поймите, баня. Они там моются.

— Ну и что ж? А женщины — врачи, сестры, санитарки, няни! Они всё делают. Они на посту. И мы тоже. А потом, если разобраться, всё условно...

Концерт шел весело. Певица пела, аккордеонистка играла. Кругом стоял пар, мелькали веники, слышались кряканье, смех и аплодисменты.

Вот какой был необычный случай. А может, обычный?..

На войне всякое бывало![127]

На морозе

Сцена — горка. Зрительный зал — под горкой. Артистическая уборная — маленький автобус. Зрители — бойцы, стоят в снегу, в полном снаряжении.

Мороз, страшный мороз...

Идет концерт.

В автобус к актерам приходит командир:

— Эх, товарищи артисты, что бы такое сделать необычное, а? Люди после концерта идут в бой, на прорыв блокады.

И вдруг артистка эстрады Соня Лакони говорит: [128]

— Хорошо, сделаем.

...Под звуки плавного вальса Соня Лакони и артист Миша Степанов начали акробатический этюд. На Соне были надеты только нагрудные чашечки и набедренник, а у партнера только набедренник. Потрясенные зрители видели, как на посиневшем теле Сони Лакони оставался красный отпечаток пальцев ее партнера...

Номер продолжался полторы минуты. Полторы минуты нагие артисты исполняли номер при тридцатиградусном морозе.

Красная пятерня на теле артистки произвела на бойцов сильное впечатление. На митинге бойцы говорили: «Если артисты так... мы тоже так». [129]

Тишина

Приехали в энскую часть. Деревянный барак. Жарко. Печки-времянки накалились докрасна. Подмостки эстрады ходят ходуном. Подвешены одеяла — для переодевания.

Начальник клуба извиняется: «Пианино нет. Постройка клуба временная. Мы вообще здесь временно. Всё время ожесточенные бои. Ребята очень устали. Здесь тепло, пусть погреются...»

Скамеек нет. Зрители лежат и сидят на полу. Они с оружием, прямо из окопа.

Начальник предупреждает: «Товарищи артисты, учтите, для них концерт — отдых. Мы их накормили, они погреются, а после концерта опять окопы... и в бой».

Начали концерт. Первый номер — баян. Баянист кончил играть. Тишина... Почему нет аплодисментов? [130]

Зритель спал...

Следующий номер — певец. «Я не пойду, — говорит он, — они спят».

Начальник клуба шепчет: «Как кончите концерт, их разбудят... и в окопы».

Концерт продолжался.

Рассказчик рассказывал смешные истории — шепотом. Танцоры танцевали на цыпочках, певцы пели тихо-тихо. И долго... Каждый старался пробыть на сцене как можно дольше. Каждый из артистов думал: «Пусть солдаты немного поспят...»

Эту тишину у Невской Дубровки мы, артисты, никогда не забудем. [131]

Девичий дот

Перелистываю свой дневник, читаю: «Июнь 1942 года. Концерт в Сестрорецке. Приползли к девушкам в дот. Девушки дали на память несколько осколков, которые к ним залетели. Домой с фронта привез два маленьких снарядика».

Да... Был такой случай.

После концерта к нам обращаются: «Товарищи артисты, у нас к вам большая просьба. На самом переднем крае у нас есть дот, но дот необычный. Девичий дот. Комсомольский. Боевой. Там пять девушек. Они с осени держат оборону и не хотят никакой смены. Они дали клятву стоять в этом доте до победы. Девушки эти героини, они отбили десятки атак, и на их счету не одна сотня уничтоженных гитлеровцев. Вот бы им дать концерт там, в доте!

[132]

Но туда добираться очень опасно. Снайперы могут заметить. В общем, местность простреливается. Но вы представляете себе, какая это была бы для них радость. Мы не настаиваем, мы понимаем всю опасность...»

Мы все сразу же согласились.

На это нам сказали:

«Концерт должен быть небольшой. Там просто негде поместиться. Условий для концерта, сами понимаете, никаких!»

И вот выбрали Тамару Павлоцкую, Володю Ивановского и меня. Выбрали потому, что у нас. веселые номера.

Одели нас в маскировочные костюмы, и мы во главе с сопровождающим пошли, а потом, рассредоточившись, поползли...

Предварительно нас научили понимать сигналы «стоп!», «вперед!» «быстро!» и т. д. Я не знаю почему, но на наше счастье всё было тихо. Конечно, относительно тихо. Через наши головы со свистом и визгом летели снаряды, мины. Жужжали и щелкали пули. Что ж, передний край, ему, видимо, так и полагается.

Наконец мы у цели — в доте. Это было такое железобетонное сооружение, солидное, с двумя амбразурами.

Нас встретили растерявшиеся, улыбавшиеся, раскрасневшиеся маленькие девочки, одетые в защитную форму солдат — в пилотках, гимнастерках, в штанах и сапогах. Они мне почему-то показались маленькими, и не девушками, а именно — девочками... [133]

Приветствовали нас только трое. А двое продолжали стоять у амбразур и наблюдать в оптические приборы.

В помещении дота кроме оружия были нары, укрытые марлевыми покрывалами. Вообще в доте было как-то уютно. Полевые цветы в баночках из-под консервов. На столах — фотографии, осколок зеркала. Фанерный лист, покрытый белой марлевой салфеткой, лежал на двух ведрах, изображая стол. Женщина остается женщиной, где бы она ни была.

Из нар нам приготовили сцену. Девушки окружили мою партнершу, о чем-то там шушукались, а потом стали плакать. У моей партнерши тоже были мокрые глаза. Концерт мы давали без аккомпаниатора, так, под свою «губную музыку». Начал Ивановский. Пел он лирические песни. Тогда популярны были «Тучи над городом встали» и «Синий платочек». Пел он много, по заказам. Девушки ему подпевали.

Наступил и наш черед. Мне пришлось выступать, согнувшись, как говорится, в три погибели, так как мой рост для этой «сценической площадки» не годился. Танцевать в полную силу я не решался, пол подо мной ходил ходуном, и я всё время боялся, чтобы его не проломить. «Танцевал» я больше руками и лицом, импровизировал. Девушки хлопали в ладоши, радовались за меня, когда я выходил с честью из этого трудного положения.

Когда мы начали всё сначала для тех двух, которые стояли у амбразур, враг, почуяв что-то неладное, стал мешать. Тогда командир, или, как там у них [134] называется, старшая, дала команду: «Дай ты ему, проклятому, очередь, чтобы он замолчал!»

И дали. И действительно, он замолчал. Но... замолчал временно. Потом пошла «катавасия». В общем, мы понюхали пороху — заговорило, загрохотало, а потом так же и затихло.

Но нам пришлось задержаться до сумерек. Ночи-то все-таки были белые...

Распрощались с девушками. Взяли у них письма, поручения.

И вот сейчас, вспоминая этот эпизод, я думаю: «Где они, эти безымянные героини? Что с ними стало?» [135]