Воздушная тревога

Варьете. Блестящее общество — фраки, бриллианты, декольте, шампанское, графы, князья, гризетки, музыка, веселье, смех, аплодисменты, гёрлс, вихрь цыганской пляски. Сирена!

Блестящий жуир, граф — Валя Свидерский — во фраке, в пожарной каске, с противогазом — на посту №5.

Княгиня — Ниночка Болдырева — в бриллиантах, декольте, с повязкой Красного Креста спешит в распоряжение гризетки Пельцер, на санпост.

Князь — Кедров — эвакуирует публику в бомбоубежище. [10]

Барон — Янет — с лакеем — Виктором Смирновым — тащат пожарную кишку на пост № 2.

На крыше, в подвале, в кочегарке — цыгане, баронессы, музыканты, графы, уборщицы, князья, рабочие, бароны — все на своих боевых постах.

Отбой.

Немного румян, пудра, улыбка и... «О-ля-ля! Так я создана! О-ля-ля! Пой, танцуй!»

Сирена!

Все на своих боевых постах.

Восьмой раэ воздушная тревога.

Запись в боевом журнале: «Сегодня, 4 ноября 1941 года, спектакль «Сильва» в Ленинградском театре музыкальной комедии на ул. Ракова, 13, окончен не был»…

Массированный налет продолжался всю ночь. [11]

Четвертый взвод

Дом офицеров. Годовщина снятия блокады. Ко мне подходит полковник, вся грудь в орденах. Шутливо становится во фрунт и рапортует: «Товарищ командир четвертого взвода, прибыл в ваше распоряжение». Вглядываюсь в смутно знакомые черты, вижу посеребренную голову... и на меня лавиной обрушиваются воспоминания того августовского дня сорок первого года...

Мне позвонили около двенадцати часов дня из театра и сказали, чтобы я явился на сбор добровольцев в Финансовый институт, что на канале [12] Грибоедова, неподалеку от Казанского собора. С собой ничего брать не нужно — паспорт, и всё.

День был солнечный и жаркий. Я надел легкую шелковую рубашку с короткими рукавами, светлые брюки, светлые туфли, Даже надушился... и в этаком легкомысленном виде появился около Финансового института. Там я увидел большую пеструю толпу женщин. Одни стояли труппами поодаль, другие облепили чугунную решетку института. Во дворе была тысячная толпа мужчин, одетых примерно таким же образом, как и я...

Когда я с трудом протиснулся к воротам и хотел пройти, часовой меня остановил:

— Ты куда?

— Я доброволец, пришел на регистрацию.

— Ага! — промычал часовой. — Паспорт есть?

— Есть.

— Ага! — опять промычал часовой, рассматривая мой паспорт. — почему так поздно?

— Мне недавно позвонили, я и пришел. Часовой отдал мне паспорт и сказал:

— Проходи.

Итак, я во дворе. Начал искать кого-нибудь из своих. Наконец увидел актера Павла Суханова из Театра комедии.

— Слушайте, дорогой, где здесь можно зарегистрироваться?

Он смотрит на меня удивленно.

— Вы давно здесь? — спрашивает,

— Только что пришел.

— А я здесь с девяти часов утра. Тут такая неразбериха, сам черт ногу сломит. И главное, они никого [13] не выпускают отсюда. Я проголодался, и негде, черт возьми, купить еды.

— Есть тут кто-нибудь из нашего театра? — спросил я.

— Видел тут Кедрова, Полячека, еще кого-то. Да, актеры вон там. В том углу базируются.

Я направился туда. Смотрю — «знакомые всё лица». Актеры из Театра комедии во главе с Николаем Павловичем Акимовым, актеры из театра Радлова, Любашевский, тут же наши. Они уныло сидели на камнях и каких-то грязных ящиках.

Откровенно говоря, вся эта картина произвела на меня какое-то неприятное впечатление. На все мои вопросы я так и не получил ни одного вразумительного ответа. Все были усталые и раздражительные. И все хотели есть. Так как я был еще «свеженький», то не поддался этому унынию и энергично направился в штаб.

В штабе темно от папиросного дыма. У телефонного аппарата в расстегнутой гимнастерке с двумя шпалами сидит потный, красный, с взлохмаченными волосами полный человек. На столе лежит стопка бумаги и валяется груда окурков. Вокруг стоят люди, глядят на него и молча курят.

Я подошел и спросил:

— Вы начальник?

Он поднял голову и исподлобья как-то злобно, на меня уставился. Не обращая внимания на его взгляд, я продолжал:

— Люди хотят есть!

— Знаю, я сам хочу есть, — ответил он мне и отвернулся. [14]

Я почувствовал, что от него ничего не добьюсь, и подошел к сидевшему на подоконнике Полячеку. Гриша Полячек стал мне тихо рассказывать, что ждут звонка, распоряжения, как дальше действовать, что делать с людьми — или распустить всех, или начать формирование. Телефон у начальства всё время занят. Вот и ждут... давно ждут. Полячек мне прошептал: «Вообще здесь что-то недодумано. Нам надо держаться всем вместе».

В это время раздался звонок. Все встрепенулись, и наступила гробовая тишина. Все впились в начальника, по выражению лица и по отдельным фразам стараясь понять, о чем идет разговор. Фразы были такие: «Так. Есть. Слушаюсь. Где накормлю? Так. Есть. Слушаюсь. Будет сделано». Начальник повесил трубку. Потом застегнул гимнастерку и подтянул пояс:

— Писаря есть? Берите бумагу, карандаш. Пулеметчики есть?

Нашлось два пулеметчика.

— Формируйте пулеметные бригады. Артиллеристы? А ты кто? — обратился он ко мне.

— Я моряк, артист.

— Никакого флота — пехота. Формируй, взвод. — И он протянул мне лист бумаги.

Он отдавал распоряжения четко, точно и уверенно. Увидел молодого паренька: «Ты у меня будешь связным. Ты кто? Будешь командиром роты... А ты кто?.. А ты?..»

И закипела работа. Полячек шепнул мне: «Ты иди, а я еще здесь останусь».

И я побежал. Во дворе уже появились столы, [15] вокруг столов толпились люди. А я спешил туда, к ящикам.

— Ну, ребята, давайте формироваться.

— А как с едой?

— Пока будем формироваться, а там видно будет.

В моей группе были примечательные люди: режиссеры, знаменитые артисты, лауреаты. Набралось уже человек тридцать, а я не знал, сколько бойцов полагается во взводе.

Когда нас оказалось уже около сорока, подбежал один паренек и спросил:

— Вы взвод артистов? Возьмите меня.

— А ты кто?

— Я киномеханик.

— Но при чем же здесь...

— А кто вас показывает?. Кто вас не вырезает? Я. Ему на это посыпалось:

— Кто портачит? Ты. Кто рвет киноленты? Ты.

В общем, парень был симпатичный и военной специальности не имел. Мы его взяли к себе, учитывая, что иметь своего киномеханика тоже неплохо.

Я не знаю почему, но к нам во взвод хотели записаться торговые работники, юристы, финансисты... Каждую кандидатуру обсуждали детально в смысле ее полезности. Литератор — ага, стенная газета! Торговый работник — ясно, снабженец. Финансового работника хотели взять бухгалтером, а потом выяснили, что бухгалтеров в батальоне нет. Но так как он был симпатичный и обаятельный, — а это у актеров имеет чуть ли не первостепенное значение, — его взяли... [16]

А вот по поводу юриста была дискуссия. Куда его определить? Иметь своего прокурора или судью? На военной службе и так хватает всякого начальства — отставить!

И такой был потерянный вид у паренька, когда он увидел, что его не берут! Нам стало жалко его. Но надо было быть справедливым по отношению к тем, кому мы уже отказали. И вдруг кто-то предложил: «А может, взять его коком, кашеваром?» Это было сейчас главное, все были голодны, а иметь своего повара очень заманчиво, тем более снабженец есть.

Стали его экзаменовать — умеет ли он готовить что-нибудь, кроме традиционных мужских блюд: яичницы и манной каши? И тут паренек развернулся. Он так вкусно и с таким аппетитом описывал блюда, которые он умеет готовить, что слюнки потекли. Юрист был принят единогласно — шеф-поваром...

Наконец наступило долгожданное: «Становись!» Я поставил своих товарищей по ранжиру. Все выстроились и выжидательно смотрели на меня. Смогу ли я выполнять роль начальника? Не выскочка ли я? От моих первых, самых элементарных приказов и распоряжений будет зависеть мой авторитет...

Я подавил волнение (шесть лет на флоте что-нибудь да значили!) и зычным голосом скомандовал:

— Равняйсь! Смирно! По порядку номеров рассчитайсь! На первый-второй рассчитайсь! Ряды сдвой! Равняйсь!

Все поняли: да, элементарный строй я знаю. После команды: «Вольно! С места не расходись!» — я оглядел взвод. Он выглядел внушительно. [17]

К нам приближалась «свита» во главе с командиром дивизии или полка, — я так и не понял. Это был тот человек с двумя шпалами. Подошел к нам, спросил:

— Пулеметчики?

Он, вероятно, любил пулеметчиков...

— Актеры, — ответил я.

Он посмотрел на меня удивленно:

— Кто?

— Взвод актеров.

— Ага!.. — И он с любопытством пошел по фронту, разглядывая почти каждого. Я следовал за его «свитой».

— Ну что ж, артисты так артисты. Стрелять умеют?

— Кто умеет, а кто и не умеет...

— Ничего, научатся. Разведчиков из них надо сделать! — сказал начальник, обращаясь в сторону «свиты».

Человек средних лет этак ловко подбросил свой полевой планшет и записал. Видно, это был его адъютант.

Через некоторое время была подана общая команда: «Смирно!»

От «свиты» начальника отделялись люди. Они спешили к построенным подразделениям и сообщали номера батальонов, рот и взводов.

Мы стали четвертым взводом третьей роты. Наша «самодеятельность» на этом кончилась.

Командир нашей роты — видимо, бывший строевик — подозвал нас, взводных, к себе и стал записывать сведения. Дошла очередь до меня. «Как твоя [18] фамилия? Сколько людей? Почему так много? Какой состав взвода?»

— Артисты!.. — процедил он. — А что я с ними буду делать? А ты кто? Артист? Тоже артист? Моряк?! Да... — многозначительно произнес он, — трудный у меня этот четвертый взвод. Артисты... Тут не театр, а война... — И он отправился к начальству.

Мой взвод, несмотря на приказ не расходиться, сидел на ящиках, на камнях и бревнах. Актеры энергично жестикулировали и спорили друг с другом. Они спорили, какие создать бригады, что лучше взять — классику или современную миниатюру? Где взять женщин? Почти в каждой миниатюре, от Чехова до Владимира Полякова, важную роль играют женщины. Кто-то даже предложил организовать мужской хор или ансамбль пляски...

В это время пришел наш командир роты, скомандовал: «Смирно! Направо... шагом марш!» — и мы вышли из ворот Финансового института. Куда? Никто не знал.

Вышли на Невский. Батальон пошел в сторону Московского вокзала, а наша третья рота свернула налево по бывшей Михайловской улице, мимо Европейской гостиницы, и остановилась возле нашего Театра музкомедии. Первый взвод стал вливаться в помещение общежития Сельскохозяйственного института. Наконец дошла очередь и до нашего четвертого взвода. Было уже шесть часов вечера...

Мы разместились по комнатам. Ротный приказал разбить взвод на отделения и назначить командиров. Отделения составлялись по театрам. Самое большое отделение было Театра комедии, возглавляемое [19] администратором Ковяром, но Ковяр куда-то исчез. Николая Павловича Акимова и Любашевского тоже не было с нами, их еще днем отозвали в штаб.

Люди хотели есть. Но порядки в этом помещении были такими же, как и в сквере института, — никого не выпускали. Начались передачи. Женщины нас подкармливали...

И конечно же, пошли недоразумения. В нашей роте оказался один ответственный товарищ, он пришел, так же как и все, налегке. Он думал, что скоро освободится. Его, оказывается, разыскивали по всему городу, у него хранились ключи от несгораемого шкафа, где были важные чертежи. Из-за этих чертежей целый цех завода простаивал. Наконец его нашли. Он должен был сам поехать на завод и открыть сейф. Обратились к ротному, но тот ответил, что отпустить не может, — приказ! В конце концов, конечно, отпустили...

Ротный всё время сидел на телефоне и названивал в штаб. Он заботился о людях, да и сам был голодный. Уже в девятом часу влетел к нам администратор Театра комедии Ковяр. Нашел командира роты и вручил ему письменное распоряжение отпустить всех актеров Театра комедии. Наш взвод из самого большого становился самым маленьким.

Только ушли «комедийцы», пришел приказ построиться... и мы опять потопали по Невскому к Финансовому институту. Стало темнеть. Нам сказали, что нас накормят и потом поведут обмундировываться...

Я стоял в очереди за ложкой и котелком. Тут меня и «засек» [20] Полячек:

— Я с ног сбился, ищу тебя. Иди в штаб. По дороге он рассказал, что Кедрова, его и меня до особого распоряжения отзывают в театр, завтра «Взаимная любовь», а играть некому. Я сдал ротному свой изрядно похудевший взвод, распрощался с товарищами и пошел в театр...

Через двадцать дней четвертый взвод влился в стальную массу батальонов и дивизий и вместе с другими остановил у порога родного города бронированный, зарвавшийся, хваленый блицкриг.

В этой стальной массе взводов, батальонов и дивизий были актеры. Они стали настоящими воинами, многие погибли с оружием в руках. Были среди них и Герои Советского Союза.

Актеры нашего театра Вастэн и Масленников сражались в Кировской дивизии, а Дима Гаев и Леша Смирнов дошли до Берлина...

Так кто же он, полковник? Человек с серебряной головой и обаятельной улыбкой? Вся грудь в орденах...

Это был бывший финансовый работник, которого мы хотели взять бухгалтером. Военную академию он прошел на практике. Дошел до Берлина. Был дважды ранен.

— Видел вас на фронте в кино, — улыбнулся он, — и говорил своим товарищам: «Вот этот артист — мой первый взводный».

— А «шеф-повар» четвертого взвода?

— А, юрист? Этот паренек был одним из лучших наших разведчиков...[21]

Синий платочек

Второй день войны, 23 июня 1941 года.

Перрон Московского вокзала. Эшелоны... эшелоны... Все на фронт, защищать Родину.

Днем и ночью, сменяя друг друга, актерские бригады тут же, на перроне, дают концерты.

...Протискиваясь через многочисленных зрителей, взмыленные, после восьмого выступления, спешат артисты балета Театра музкомедии Лидочка Лидина и Леня Бейзельман. Опоздали. Бригада Музкомедии только что кончила. Выступает бригада Большого драматического театра имени Горького.

— Что же делать? — спрашивают растерявшиеся артисты.

— А вы оставайтесь, — предлагают горьковцы, — у нас нет балета.

— А как же аккомпаниатор?

— Тут есть гармонист, здорово играет. [22]

Подошел очередной эшелон. — На погрузку!

Четко, быстро красноармейцы грузились по вагонам.

И вдруг... полились теплые, согревающие душу звуки знакомой песенки:

Синенький скромный платочек

Падал с опущенных плеч,

Ты говорила, что не забудешь

Ласковых, радостных встреч.

Сидя на каком-то немыслимом сооружении из ящиков и досок, это играл на баяне и пел сипловатым тенорком паренек-железнодорожник.

Вскоре раздался свисток паровоза, залязгали буфера. Поезд тронулся. А песня всё лилась... Одна девушка подбежала к теплушке и повязала красноармейцу... синий платочек. А эшелон, набирая скорость, уносил с собой эту мелодию...

Перрон вокзала стал наполняться новыми зрителями.

Бригада готовилась к выступлению. Лидочка Лидина, спрятавшись за фанерный плакат, открыла чемоданчик и стала раскладывать театральные костюмы. Леня Бейзельман, разложив ноты эксцентрического танца оффенбаховской «Парижской жизни», напевал гармонисту.

— Я не «нотник», я «слухач», — чуть не плача, говорил паренек.

— Да это же просто. Вы не волнуйтесь. Послушайте, вот здесь: там-там-три-тру-трам... — напевал Леня. [23]

— Ничего не выйдет, — решительно заявил гармонист.

— Что же делать?..

— А вы станцуйте «Синий платочек», — посоветовали драматические актеры, — сымпровизируйте. Вы же только что видели, как это бывает в жизни. Вот хотя бы так: девушка приходит на свидание. Она ждет. Он почему-то долго не идет. И вдруг появляется... в солдатской форме. Он идет на войну. Это их последнее свидание. Прощаясь, она дарит ему синий платочек.

Это было коллективное творчество. В нем принимали участие актеры драмы, Леня, Лидочка, красноармейцы, зрители.

— А как же быть с формой?

— Для такого случая мы дадим, — заявил кто-то из бойцов. — А ну, ребята, кто по росту подойдет?

И тут же, за фанерным щитом, произошло переодевание.

И родился номер. Он имел грандиозный успех. Еще бы, ведь в нем принимал участие зритель!

Лидочка стояла взволнованная и плакала от счастья. Красноармейцы преподнесли ей синий платочек, и не один, их оказалось... десять.

Впоследствии дирижер театра Алексей Александрович Логинов переложил для аккордеона музыку, аккомпаниаторы Антонина Михайловна Логинова и Галя Каугер выучили ее. Разучил слова тенор Аркаша Серебряный, уточнили и отделали детали номера исполнители Леня Бейзельман и Лида Лидина. Но импровизация осталась: у моряков — приходит на свидание моряк, у летчиков — летчик...[24]

А десять синих платочков?

Они остались у героев: снайперов, подводников, катерников, летчиков, артиллеристов. Лидочка Лидина на бис (а номер всегда бисировался) шла к зрителю в зал и повязывала героям синий платочек.

Это было семьсот раз! [25]

Мы знакомимся с войной

Большая зеленая поляна аэродрома. Самолетов не видно, они укрыты в лесу. Артисты в светлых костюмах идут по поляне на концерт.

Вдруг команда: «Ложись! Укрыться!» На горизонте появилась группа самолетов...

— Это кто? — спрашивает певица Адицкая. Артист Михаил Михайлов, председатель шефской комиссии, как авиационный «спец», отвечает:

— Это наши.

И вдруг изумленные артисты видят, как из самолетов горохом сыплются какие-то «бутылочки». Эти «бутылочки», приближаясь, всё увеличиваются и увеличиваются и, падая на землю, разрываются с грохотом (этаким шампанским брызжут — огнем и пылью!). [26]

Николая Яковлевича Янета волной забросило в канаву. Оглушенный таким «шампанским», он немного полежал, но, отдышавшись, собрал все силы и прыгнул в сруб, обложенный сеном. Зарылся головой в сено, но вдруг сруб как загрохочет пулеметной очередью, Янет как шарахнется опять в канаву!..

Артист Толя Слонимский растерялся, сел на середине поля и сидит, а голову прикрыл портфелем, в котором были ноты.

Янет, лежа в канаве, кричит Слонимскому:

— Толя, убери портфель! Переверни, черт, портфель! Застежки на нем блестят! Это же ориентир! Слышишь! Застежки блестят!

Слонимский ему в ответ:

— Надень шляпу, у тебя лысина блестит, это тоже ориентир...

Потом долго смеялись над этим диалогом, забывая, что белые брюки и светлые платья были настоящим ориентиром на зеленом поле аэродрома.

Так мы знакомились с войной.[27]