Завершающие этапы
Жизнь текла своим чередом. Смоленский рубеж остался у нас за спиной. Строим белорусский рубеж — пожалуй, последнюю фундаментальную оборонительную систему на советской земле. Враг отбрасывается все дальше на запад.
Нас пригласил к себе командующий фронтом К. К. Рокоссовский. Тепло, приветливо встретил нас талантливый полководец, заслуженно снискавший солдатскую любовь и всенародную славу. Нам и раньше доводилось работать под его руководством. Нас восхищали его внимание к людям, чуткость, сердечная простота.
К. К. Рокоссовский поставил перед нами новые задачи. Сказал, что близко то время, когда советские войска пойдут по территории врага. Строительных частей потребуется теперь меньше, но мы должны выделить из своей среды побольше минеров. Нужны специалисты и для формирования трофейных бригад, которым предстоит большая работа по демонтажу фашистских военных заводов.
Командующий вручил правительственные награды многим нашим строителям, отличившимся на возведении оборонительных рубежей. На прощание пожелал новых успехов. Мы уходили от К. К. Рокоссовского окрыленные, полные стремления трудиться еще лучше.
Строим рубежи и одновременно формируем новые отряды минеров и трофейные батальоны. Мало выделить знающих людей в эти батальоны, надо снабдить их слесарным и измерительным инструментом, сварочными и автогенными аппаратами, автотранспортом. Мобилизуем все, что можно, у себя в частях, запрашиваем помощь у москвичей и брянцев. Люди неохотно идут [174] в трофейщики: уж очень мирной кажется им эта специальность. Приходится разъяснять, убеждать.
Наш политаппарат и партийные организации ведут большую работу с людьми. Вступаем на землю Германии. Еще и еще раз разъясняем товарищам: наш враг — фашистские войска, но не немецкий народ. Советская Армия и в Германию входит как армия-освободительница, несущая немецкому народу избавление от фашистской чумы.
Часть строителей прощается с нами, Страна отзывает их с фронта на восстановление народного хозяйства. Расставание происходит трогательно. Бесконечно близкими стали для нас люди, с которыми мы прошли тысячи километров по фронтовым дорогам, трудились и в зной, и в морозы, под вражеским огнем.
Уезжал в Москву бетонщик Иван Иванович Сдирков, веселый, неунывающий крепыш. Много бетона уложил Иван Иванович своими руками на московских стройках и еще больше на стройках войны. Железный человек! Он мог не разгибая спины работать по 10–12 часов, отдыхал здесь же, распластавшись на земле, и снова принимался за свой тяжелый труд.
Уходила от нас Маша Французова, талантливый техник-конструктор, песенница, плясунья и баянистка. Ее грудь украсилась на войне двумя боевыми медалями. Она полюбилась строителям еще на Брянском рубеже. Тогда враг неистово бомбил нас. Бывало, уныние нападет на людей. И тут Маша встряхивала добела выцветшими под солнцем локонами, брала гармонь и играла веселые песни, тихонько напевая сама. Разглаживались морщины на лицах мужчин, стайкой собирались около Маши девчата, и сначала робким ручейком, а далее все громче, полноводной рекой, разливалась песня. Спокойнее становилось у всех на душе, и вражеские бомбежки казались уж не столь страшными.
Прощались мы с инженером-плановиком Александром Давыдовичем Брусиловским, неутомимым энтузиастом, готовым сутками сидеть за своими расчетами. Посмеивались товарищи над его скупостью. Часть получки он откладывал в «НЗ». Если оставшихся денег не хватало до новой зарплаты, он занимал у товарищей, но неприкосновенный запас не трогал. Жене на хозяйство выдавал деньги по строгому расчету. Она сначала сердилась [175] на его скупость, а потом привыкла и даже находила для себя это удобным, так как сама совершенно не умела экономить. И вдруг мы узнали, что этот скопидом все свои сбережения до копейки отдал в фонд обороны.
— Мы с тобой проживем, — объяснил Александр Давыдович жене свой поступок. — А стране нашей деньги нужны. Ей сейчас куда труднее, чем нам.
Отзывался с фронта в Москву мой старый товарищ Андрей Дмитриевич Некрасов. Прежде чем повести на вокзал отъезжающих с ним людей, он построил их перед выцветшим знаменем части. Я прочитал приказ, в котором отмечался самоотверженный труд товарищей, уезжающих от нас. Затем люди проходили перед знаменем, прощаясь с ним.
По почину Некрасова и Владимира Михайловича Дунько вошло у нас в обычай вручение памятных трудовых подарков. Отъезжавшие передавали остающимся оружие, инструмент и все, что могло пригодиться в походах, — кружки, баклаги, бритвенные приборы.
Вместе с Андреем Дмитриевичем уходили многие бывшие пищевики, ставшие прославленными военными строителями; но многие его ученики оставались с нами — они влились в отряды минеров, мостовиков и трофейщиков.
Андрей Дмитриевич всегда был для меня образцом настоящего руководителя, еще с первых дней нашего знакомства, когда я в молодые годы рядовым бойцом под его началом осваивал подрывное дело. Я знал, что Андрей Дмитриевич имел освобождение от призыва в армию. Но разве мог он усидеть в Москве, когда враг вторгся в пределы нашей Родины. И он вырвался на фронт. Ему, опытному командиру, мы были многим обязаны в трудный период становления наших оборонительных организаций. Он был душой военного обучения людей, зачинателем смелых экспериментов на строительстве рубежей. Его военно-полевое строительство всегда шло впереди, и Андрей Дмитриевич пользовался заслуженным авторитетом среди сослуживцев. Превосходный специалист, человек большой культуры, жизнерадостный, прямой и независимый, строгий к себе и очень внимательный к подчиненным, он служил примером для нас, офицеров. Я был доволен и рад, что этот [176] человек возглавлял самое большое военно-полевое строительство в составе нашего соединения. Каюсь, мы подчас были несправедливы к Андрею Дмитриевичу, прежде всего тем, что поручали ему наиболее трудные дела на наиболее важных и опасных направлениях. Но он никогда не жаловался на такую несправедливость.
Со мной Андрей Дмитриевич на людях всегда держался официально и теперь, подойдя ко мне, отдал честь по всей форме. Потом снял фуражку и сказал улыбаясь:
— До свидания, мой командир!
Мы обнялись и крепко похлопали друг друга по плечу.
Война была в разгаре, а люди от нас отзывались на мирную работу. И первыми уходили строители пищевой промышленности. Это было знаменательно: партия, как всегда, прежде всего заботилась о нуждах народа, о его благе, о том, чтобы советские люди, претерпевшие столько лишений в лихую годину войны, получали нормальное питание.
А строители двигались все дальше на запад.
Символом нашей армии в Европе стал образ вооруженного солдата со спасенным немецким ребенком на руках. Лучше не выразить величие и благородство народа и его армии.
Строители вступают в немецкие села и города. Выполняют привычную работу — строят укрепления, разминируют и ремонтируют дороги. Одна из наших частей остановилась на ночлег в небольшом городке. Квартирьеры, приехавшие сюда первыми, были в большом волнении: все дома заминированы! Фашисты, отступая, хотели увести с собой всех жителей. И чтобы принудить их к уходу, они минировали дома и дворы. Женщины и дети не решаются сейчас войти в свои жилища. Моросит холодный дождь, дует пронизывающий ветер. Женщины с плачущими детьми и унылые, молчаливые старики стоят под деревьями, скорчившись от холода, и в страхе смотрят на наших людей.
— Да, скучное ваше житье, — вздохнула Надя Русанова и направилась к ближайшему дому. Все наши минеры включились в работу. Нащупав проволочки, идущие от «сюрпризов», они медленно, осторожно прослеживали их путь. Извлекали мины из-под порогов [177] домов, из цветочных клумб, из колодцев, из чистеньких скотных двориков, в которых мычали некормленные коровы, визжали поросята.
Разминировав дома, строители вежливо предлагали хозяевам зайти в них. Квартирьеры просили у хозяев разрешения разместить наших людей на ночлег. Немцы недоуменно выслушивали квартирьеров, поспешно кивали головами, предоставляли строителям все комнаты, а сами боязливо забивались в чуланы и кладовые. По настойчивому приглашению наших людей они выходили из этих прибежищ, но долго не могли войти в роль хозяев.
А строители располагались попросту, как дома, просили у хозяев кастрюли, тарелки, готовили свою немудреную еду и приглашали немцев разделить их ужин. Истосковавшиеся по детям оборонители, особенно женщины, ласково брали на руки немецких детишек, играли с ними. И постепенно лед таял. На лицах немок появлялись робкие улыбки. Исчезала угрюмая настороженность стариков. Между тем наши хозяйственные парни и девчата чинили ворота и садовые калитки, заделывали разбитые окна.
Приниженно-угодливо встречали немцы советских людей, а провожали с радостным удивлением и приглашали обязательно заглянуть на обратном пути.
Политическое управление Советской Армии требовало от воинов гуманного отношения к немецким жителям. В этом направлении велась большая воспитательная работа. Каждый самый незначительный факт самоуправства, грубости тщательно расследовался как чрезвычайное происшествие.
Наши люди прекрасно все понимали. Сама жизнь развила у них такт, выдержку, всепобеждающую любовь к человеку. Мстить побежденным не в их характере. Человеколюбие не изменяло им даже тогда, когда враг пускался на злобные провокации, чтобы восстановить наших воинов против местного населения.
В одном из городков, где остановился наш штаб, совершили гнусную вылазку несколько притаившихся в подполье фашистских головорезов. Ночью они хотели напасть на штаб, но в темноте перепутали дома и ворвались в помещение, где жили работницы штаба. Охрана услышала крик женщин и схватила негодяев. [178]
Весть о налете облетела утром весь городок. К нашему штабу осторожно подходили немецкие женщины. Они собирались группками и о чем-то возбужденно говорили. Появилось несколько пожилых немцев. Вскоре собравшиеся слились в большую толпу. От нее отделились три женщины и двое стариков и направились в штаб.
Часовой доложил Михаилу Алексеевичу Золотухину просьбу делегации принять ее. Политработник пригласил немцев в свой кабинет. На ломаном русском языке одна из женщин заявила, что делегация состоит из двух домохозяек, работницы текстильной фабрики и двух бывших рабочих городского хозяйства. Им поручено от имени населения города передать советскому командованию, что все они возмущаются поступком бандитов, напавших на русских людей, которые так исключительно гуманно отнеслись к немецким горожанам, и просят сурово наказать преступников.
Михаил Алексеевич ответил делегации, что он передаст просьбу командованию.
Бандиты предстали перед судом Военного трибунала. Суд проходил в присутствии представителей военных строителей и местного населения. Предварительное следствие было несложным: факты и улики были налицо. Один из преступников был матерым фашистом. Шесть остальных — молодые парни, подпавшие под его влияние. Сейчас они поняли свою вину и с дрожью в голосе, мешая слова «комрад», «товарищ», просили прощения. Сурово молчали присутствующие на суде. Слова попросил Александр Ефимович Сальников. Члены трибунала переглянулись. Это было некоторым нарушением принятого порядка. Но отказывать не стали. Александр Ефимович заявил, что он и его товарищи просят о смягчении наказания.
— Мирный немецкий народ, несмотря на фашистскую пропаганду, радушно встречает советских воинов-освободителей. Мы уверены, что и эти ребята осознают свою ошибку.
Председатель трибунала ответил, что пожелание товарища Сальникова будет учтено.
Огласили приговор. Матерый фашист Неймах был присужден к расстрелу. Шести молодым немцам сохралась жизнь. [179]
В зале суда, как одна, поднялись немецкие женщины, одобрительными возгласами и аплодисментами приветствуя справедливый приговор. Многие из них утирали слезы.
— Какой вы благородный, добрый народ! — говорили после суда немцы-хозяева своим постояльцам, провожая их в путь.
Впереди еще были тяжелые испытания. Ожесточенные бои не прекращались. Нашим войскам предстояло форсировать широкие полноводные реки — Рейн, Эльбу, Одер, Везер, связанные между собой многочисленными каналами. Реки, каналы, леса — трудные естественные препятствия для наступающих войск. Требовалось много инженерной техники.
Меня и еще нескольких товарищей из нашего соединения вызвали в Москву. Я был назначен начальником одного из центральных управлений, на которое возлагалась задача разработки новых инженерных средств. Соединение принял у меня талантливый инженер А. Г. Андреев. Товарищи мои разъезжались по заводам, которым предстояло выполнять эти ответственные заказы.
Нелегко было расставаться с боевыми друзьями. Но приказ есть приказ.
В Москве ждали большие дела. Фронт требовал. Организовывались десятки новых производств. Заводы работали круглосуточно. Круглыми сутками работали и организации Москвы, связанные с войной. К такому режиму нам не привыкать.
В это тяжелое время рабочий день строился примерно так: начинался он в девять часов утра и продолжался до семи — восьми часов вечера. Потом три часа отдых. А с одиннадцати часов ночи снова напряженная работа — переговоры с фронтами, предприятиями, правительственными учреждениями. И так до пяти часов утра. Потом отдых до девяти часов — и снова за работу.
Это был режим почти всех московских учреждений. В этот период я познакомился с некоторыми большими руководителями и понял, как напряженно, не Жалея здоровья и сил, работали они днями и ночами. По роду моей деятельности мне приходилось периодически докладывать [180] о наших делах Алексею Николаевичу Косыгину. Доклады Главного инженерного управления назначались обычно на два — три часа ночи. К этому времени мы приезжали к А. Н. Косыгину в Кремль, в Совет Народных Комиссаров Российской Федерации.
Алексей Николаевич, высокий, худой, всегда аккуратно одетый, подтянутый, с несколько воспаленными от усталости глазами, поднимался из-за стола, освещенного настольной лампой, выслушивал нас, просматривал подготовленные нами документы, подробно расспрашивал по существу дела. Если было нужно, немедленно связывался по телефону с тем или иным учреждением, советовался или давал указание ускорить решение вопроса.
Память у Алексея Николаевича изумительная. Он знал такие детали в области инженерного обеспечения и вооружения, которые подчас упускали даже мы, кто обязан был знать о них по роду нашей служебной деятельности. От него не скрывалась малейшая недоработка в наших заявках, чем мы, признаться, первое время грешили.
Однажды мы с начальником Главного военно-инженерного управления Александром Яковлевичем Калягиным попросили обязать промышленность изготовить и отправить фронтам большое количество карманных и ручных электрических фонарей. Фонари фронтам, конечно, были нужны, особенно саперам и разведчикам. Советская Армия двигалась по фашистской Германии, война приобретала все более маневренную форму и это требовало быстрого строительства легких полевых рубежей, возводимых, как правило, ночью.
Алексей Николаевич задумался.
— Скажите, — спросил он нас, — сколько примерно потребуется металла для этих фонарей?
Мы не подсчитали и были смущены неожиданным вопросом.
— Военным товарищам это тоже знать нужно, — мягко сказал Алексей Николаевич и на листе бумаги произвел быстрый расчет. — Так вот, чтобы удовлетворить вашу заявку, потребуется восемьсот тонн металла, который так нужен стране и фронту.
Мы с Александром Яковлевичем еще больше смутились. А наш собеседник продолжал: [181]
— Я вас очень прошу уточнить потребность в фонарях. Всегда помните: стране нашей очень, очень тяжело.
Впредь мы внимательно анализировали каждую заявку любого фронта и управления. Призывали к максимальной бережливости. Заказ на фонари был уменьшен в несколько раз.
Постоянно интересовался работой нашего управления Анастас Иванович Микоян. Вместе с нами он радовался, когда успешно проходили испытания какой-нибудь новой машины. Как-то он выразил желание посмотреть только что созданные образцы в действии. Мы пригласили его на подмосковный полигон. Анастас Иванович посмотрел, как работают дизельные копры, легкие и производительные походные лесорамы. Особое внимание его привлекли буксируемые танками минные тралы, а также мощные огнеметы, введенные на вооружение саперных штурмовых групп, и легкие машины-амфибии.
Вообще у нас было что показать. Светоскопы, с помощью которых легко разгадываются маскировочные средства противника. Светящаяся бумага, на которой можно писать в полной темноте. Компактные комплекты слесарного и плотничьего инструмента. Инфракрасные прожекторы, дающие возможность видеть ночью. Крохотные фосфоресцирующие светлячки для обозначения проходов в минных полях.
Показали мы роторный траншеекопатель, который проходил испытания и страдал еще многими недостатками. Машина была очень тяжела и медлительна, хотя и намного производительнее существовавших до нее землеройных снарядов. Этот агрегат был еще мало пригоден для фронта. Такого же мнения о машине был и Анастас Иванович, но посоветовал начатую работу не бросать.
— Эх, если бы вся эта техника была у нас в начале войны, — сказал А. И. Микоян. — А впрочем, она и сейчас нам необходима. Надо сделать все, чтобы фронты скорее получили ее.
Он сам много сделал, чтобы увеличить производство нового инженерного вооружения и наша армия получала его все больше и больше. [182]
В повседневных хлопотах я не переставал следить за успехами нашего родного соединения. Военные строители, двигаясь за войсками, подходили уже к Берлину. Золотухин сообщил о новом награждении большой группы минеров, землекопов, плотников, трофейщиков.
— Получили ваши амфибии и понтоны. Хорошо действуют!
Наконец наступил долгожданный день. Победа! Как мы мечтали о ней все эти трудные годы!
Мы победили. Победили потому, что весь народ сражался за родную землю и во главе этой всенародной борьбы стояла великая Коммунистическая партия, сумевшая всю страну превратить в единый боевой лагерь, в котором каждый чувствовал себя бойцом.
Мне часто приходится сейчас объезжать стройки. Их все больше и больше у нас: с каждым годом. И почти везде встречаю своих боевых друзей, тех, кто в годы военной тревоги ушли со строительных лесов на фронт. Сейчас они снова мирные люди. Но если понадобится, миллионы их — простых советских людей — по первому зову партии станут солдатами и мужеством, трудом, грудью своей прикроют родную страну.