Становимся бойцами

Наши эшелоны шли на запад. По пути нас обгоняли или мы обгоняли другие составы. Из распахнутых дверей теплушек выглядывали люди и в военной форме, и, как мы, в гражданской одежде. Казалось, вся страна погрузилась в вагоны и спешит туда, где идут бои, где решаются судьбы каждого из нас.

Строители обживают теплушки. В первые же часы походной жизни намечается определенный порядок. Люди одной бригады располагаются вместе, поближе к своему бригадиру. Он для них по-прежнему старший, к нему обращаются со всеми вопросами. А бригадиры со своими нуждами идут к десятникам, прорабам.

— Так у нас уже есть военная организация, — говорит майор Комраков. — Командиры налицо.

Но все понимают, что этого еще мало. Жестокий, но полезный урок преподает первый же налет вражеской авиации. Завидя самолеты, машинист вовремя остановил поезд. По обе стороны насыпи — лес, в нем можно было бы укрыться всем. Но, оказалось, и выходить из вагонов надо умеючи. Напуганные люди все сразу рванулись к дверям, мешали друг другу. Давка усилила панику. По составу ударили очереди авиационных пулеметов, а люди еще толпились в вагонах. В результате — несколько раненых. Помощь им никто оказать не сумел. Пришлось пострадавших оставить на ближайшей станции.

— Да, так дело не пойдет, — заявил Комраков.

Обходим вагоны. Снова и снова говорим о дисциплине. Предупреждаем, что бывший бригадир, десятник — теперь командир. В случае тревоги ему подчиняются не только люди его бригады, участка, но и все младшие по должности. Долгих разъяснений не требуется. [19] Нам не привыкать работать с большими массами людей. Когда приходилось «брать количеством», например на благоустройстве поселков или на дорожных работах, на помощь строителям приходили тысячи добровольных помощников из местного населения. Чтобы избежать неразберихи и пустой траты времени, мы в таких случаях руководителям работ надевали нарукавные повязки. Прибывающее «подкрепление» по этим повязкам быстро находило своих начальников, получало от них необходимые указания, инструмент и включалось в дело.

Так мы решили поступить и сейчас. У нашего хозяйственника Михаила Борисовича Вейсберга нашлась взятая «про запас» (любил он этот «про запас»!) красная и синяя материя. Женщины быстро изготовили из нее нарукавные повязки. Повязка синего цвета обозначала младшего начальника: бригадира, десятника, мастера, красная — старшего командира: прораба, начальника участка или строительной конторы.

Эти знаки различия и особо права соответствующих начальников были утверждены первым изданным в пути письменным приказом. В нем же оговаривалась организация связи между штабным вагоном и другими вагонами поезда, а также следующими за нами эшелонами, объявлялось, что начальником спецсвязи и разведки назначен Константин Александрович Лобус, а комендантом штаба — Георгий Михайлович Лыкин (оба — наши инженеры). В каждом вагоне выделялось по три связных-разведчика. Первым их заданием было — довести приказ до всех вагонов. Часть связных оставалась на станциях, поджидала следующие эшелоны, чтобы передать им приказ штаба. К нашему сожалению и вместе с тем удовлетворению, стало известно, что кое-что в приказе запоздало. Нарукавные повязки, например, вошли в обиход во всех эшелонах еще до поступления нашего распоряжения. А Петр Васильевич Яснов, один из руководителей строительной организации пищевиков, даже раньше нас организовал связь и разведку.

Нарукавные повязки сослужили нам большую службу в пути, да и позднее, пока мы не получили воинских знаков различия. На станциях, помимо строителей, скапливалась уйма людей. В этой шумной толчее невозможно было бы разобраться. Выручали синие и красные [20] повязки. К их обладателям обращались не только строители, но и железнодорожная администрация, и люди из «чужих» эшелонов. Общими усилиями наших командиров удавалось мало-мальски наводить порядок.

В пути мы несколько раз собирали и инструктировали командиров. Под их руководством началось обучение рабочих азам военного дела. Прежде всего надо было научить людей действиям при налете вражеской авиации. Для этих занятий использовалось время стоянок. Нередко пассажиры на станциях были свидетелями такой картины: подкатывает к перрону состав теплушек, и вдруг из вагонов по обе стороны пути горохом сыплются люди, разбегаются, прячутся в канавах и в других укрытиях. Все делается со старанием, «по-настоящему». Бывали случаи, что наши учения вызывали переполох на станции. Пассажиры и впрямь считали, что показались вражеские самолеты. Станция моментально пустела. Но через некоторое время игрался сбор и строители как ни в чем не бывало занимали свои места в вагонах. Много смеху было после таких репетиций. Смеялись над запоздавшими, над неудачно укрывшимися, смеялись над пассажирами: смущенные и сердитые они возвращались на перрон после панического бегства со станции. Такие учения дали нам много. При налетах вражеской авиации уже каждый теперь знал, что нужно делать.

Люди постепенно привыкали к строгой дисциплине. Не всем это было легко. Нашлись и такие, которые считали, «война все спишет». Два наших хороших бетонщика, Степан Колдобин и Афанасий Маврин, пристрастились к спиртному. К ним присоединилось еще несколько, собутыльников. Комраков попытался урезонить их.

— Мы не солдаты, товарищ майор, и нечего муштровать нас, — прервал его Колдобин. — А едем на [21] фронт. Кто знает, вернемся ли... Вот и хочется погулять напоследок. Помирать, так с музыкой!

«Музыка» нам эта не нравилась. Гуляки дебоширили, шумели, мешали поддерживать порядок в вагонах. Поведение их беспокоило не только нас, руководителей. Пришли ко мне девушки, попросили унять пьяниц: волю дают рукам. Да и другие рабочие возмущались.

— Надо ударить по ним. Нельзя терпеть этакое, — заявил наш старейший прораб Илья Иосифович Якушкин.

Во время очередной остановки состоялся товарищеский суд. Строители собрались у штабного вагона. Пришли все... кроме Колдобина и Маврина. Соседи по вагону сказали, что дружки куражатся, кричат: «Не пойдем! Тоже трибунал придумали!»

— Ничего. Для них же хуже, — сказал майор Комраков. Кратко изложив обстоятельства дела, он попросил товарищей высказаться. Вперед выступил Николай Васильевич Изосимов, пожилой человек, прославленный академстроевский столяр.

— Я так скажу: этому безобразию надо теперь же положить конец. Заведется паршивая овца, все стадо перепортит. Никому не позволим позорить наш коллектив, да еще в такое время.

— Правильно! — раздались голоса.

— Я тоже так думаю, — поддержал столяра прораб Якушкин. — Предлагаю исключить Колдобина и Маврина из коллектива фронтовиков. Без них обойдемся.

— Гнать! Не нужны нам такие! — гремит хор голосов.

Слова попросила Капитолина Ивановна Балухтина, старая коммунистка.

— Партийная организация нашего участка, — сказала она, — обсудила вопрос о поведении Колдобина и Маврина, хотя они и беспартийные, и пришла к мнению: нельзя терпеть нарушителей дисциплины в коллективе.

— Что же будем делать? — шепчет мне Николай Петрович Комраков. — Заварили кашу на свою голову...

Действительно, положение щекотливое. Нам никто не давал права отпускать на все четыре стороны людей, мобилизованных приказом Государственного Комитета [22] Обороны. Да и подумать: какое же это наказание — освобождать человека от фронта, от трудностей и опасностей боевой жизни? Но и идти против мнения массы нельзя...

— Утверждай, — шепчет мне комиссар. — Будь что будет.

И я подытоживаю разговор:

— Соглашаюсь с мнением товарищей. Это самое тяжелое наказание, когда рабочий коллектив исключает человека из своих рядов. Прошу поднять руку — кто за предложение Ильи Иосифовича Якушкина и коммунистов участка?

— Без голосования ясно! — слышится в ответ.

— Нет, проголосовать обязательно надо, — возражает Комраков. — Пусть провинившиеся знают, что их осуждает народ!

Поднялся лес рук. Привели Маврина и Колдобина, объявили им решение товарищеского суда, вручили проездные документы на обратную дорогу и предложили покинуть эшелон.

Степан Маврин растерянно вертит в руках документы. Хмель вылетел из головы. Бетонщик робко подходит ко мне.

— Простите нас, Александр Семенович. Честное слово, не будем больше...

— Это не мое решение, — отвечаю. — Так постановил коллектив. Обращайтесь к нему.

— Долой безобразников! — несется из толпы.

Степан поглядел на товарищей. Наткнулся на сотни осуждающих глаз и рухнул на колени.

— Товарищи, простите! Некуда мне уходить. Я все равно за эшелоном побегу.

Возле Маврина, опустив голову, стоит Афанасий Колдобин.

— Живо на колени, сукин сын! — дергает его за рукав Степан. — Вместе шкодили, вместе и ответ держать!

Колдобин, здоровенный детина, безропотно опускается рядом.

Седовласый прораб Сальников не выдерживает. Говорит мне:

— Простите их. Будем надеяться, что дурь свою они оставят на этом полустанке. [23]

— Я-то могу простить, — отвечаю, — но вот оставить ли их в коллективе, пусть народ решает.

По всему было видно, что «народ» доволен таким исходом дела. Слышатся возгласы:

— Если всерьез раскаялись, пусть остаются!

— Но чтобы помнили!

Опять проводим голосование. Решение единодушное: простить, но, если повторится старое, пусть на себя пеняют.

— Скажите спасибо народу! — ворчит прораб Сальников, поднимая бетонщиков на ноги.

Колдобин и Маврин, не надевая шапок, поплелись к своему вагону.

* * *

В эшелоне налаживалась нормальная жизнь. Многое для этого сделали наши женщины. Они наводили в вагонах чистоту и своеобразный уют, беспощадно высмеивали грязнуль и нерях, вносили теплое, какое-то домашнее настроение, старались ободрить, развеселить приунывших. И если грустил кто-нибудь из подруг, как Надя Русанова, то тихой, ласковой грустью общего боевого задора не портил. Много такта и самообладания у нашей советской женщины!

В поспешных сборах в Москве мы забыли приобрести походные аптечки, которые так необходимы в пути. Женщины первыми заметили эту оплошность и приобрели медикаменты и перевязочный материал на станциях. Покупали на собственные деньги, потому что выявилось и другое, пожалуй, самое большое наше упущение: мы не позаботились о финансах. Я страшно переживал по этому поводу. Ведь деньги нам требовались ежедневно. Наш начфин Вячеслав Вячеславович Гусаковский искоса поглядывал на меня. И только через сутки после отъезда из Москвы сказал:

— Теперь поняли, что значат финансы? Ладно уж, так и быть, сколько вам надо?

И вытащил из кармана пачку сторублевок... Оказывается, он все предвидел. Хотя я в Москве не заикнулся о деньгах, Вячеслав Вячеславович по своей инициативе получил в банке, говоря его словами, приличную наличность. Деньги он хранил у себя в карманах, [24] потому и спал не раздеваясь. А молчал о них, чтобы «помучить», проучить забывчивых руководителей.

Впоследствии так и пришлось Вячеславу Вячеславовичу путешествовать по фронтам с внушительными наличными суммами. Раздобыли мы ему железный ящик, несколько непромокаемых мешков, и он никогда не расставался со своими сокровищами.

Это был человек неподкупной честности. Не раз попадал он в серьезные переделки, но не было случая, чтобы бросил, потерял малейшую частицу своего «имущества». Большие и малые ревизии всегда находили хозяйство Гусаковского в образцовом порядке. Скуп до мелочности был наш начфин. Жили мы без смет, расходы наши никто не контролировал, и при желании мы могли бы позволить себе те или иные хозяйственные излишества. Но Вячеслав Вячеславович коршуном набрасывался на транжир, а ими он считал нас всех, и яростно доказывал, что можно обойтись без того или другого, даже в том случае, когда и сам видел, что без этого было трудно. Часто мне приходилось слышать бурные словесные баталии Вячеслава Вячеславовича с работницами, просившими денег на приличную посуду для столовой или на самые скромные обновки для нашей художественной самодеятельности. Приходилось вмешиваться. Под моим нажимом начфин развязывал свой мешок и отсчитывал деньги, но при этом ворчал, обвинял меня в мягкотелости. Многие вначале в глаза и за глаза поругивали нашего скупого «буха», но расставались с ним большими друзьями.

* * *

Головной эшелон подходил к Сухиничам. Светило яркое утреннее солнце, над лесом раскинулось безоблачное, синее небо. И вдруг это величавое спокойствие нарушилось. Над станцией показались вражеские самолеты. Столбы дыма и огня выросли впереди эшелона. Загорелись станционные постройки. Поезд остановился. По воздушной тревоге люди покидали вагоны, укрываясь в ближайшем лесу. Сбросив свой страшный груз, бомбардировщики улетели.

Мы поспешили на станцию. Горели вокзал и — гордость сухинических железнодорожников — новые паровозоремонтные мастерские. В мастерских только недавно [25] установили первоклассное оборудование. Теперь все это гибло. Пламя вырывалось из огромных окон. Лопались стекла. Железнодорожники самоотверженно боролись с пожаром, но их было мало. Московские строители пришли им на помощь. Битва с огнем продолжалась несколько часов. Мне бросился в глаза человек в полуобгоревшей одежде, с лицом, вымазанным сажей. Он оказывался в самых опасных местах, увлекал других, распоряжался десятками таких же отчаянных смельчаков. Вглядываюсь в него. Да это же Степан Маврин, недавний наш «подсудимый»! С ним и Афанасий Колдобин. Маврин действовал мастерски. И я вспомнил: он же в молодости работал пожарником. Сейчас он лез в самое пекло, громко подавая команды, и, повинуясь им, в нужном направлении бросались люди с брандспойтами, топорами, лопатами. Отвага его временами граничила с безрассудством, и приходилось сдерживать парня.

Сотни людей самозабвенно трудились в жаре и духоте. Как муравьи, облепили они горящий цех. В огонь летели струи воды, песок, земля. Топорами откалывали горящие бревна и доски и сбрасывали их вниз. И люди задушили огонь. Цех, конечно, пострадал, но железнодорожники заявили, что он будет работать. Работники станции горячо благодарили строителей и особенно Маврина и Колдобина. Те стояли обалдевшие от радости и не успевали отвечать на рукопожатия.

Все-таки правильно мы сделали, что оставили этих ребят в коллективе.

Пять суток пробыли мы в пути. Ночью головной эшелон прибыл в Синезерки, на маленькую лесную станцию. Погода переменилась. Лил частый, упорный дождь. Не успел поезд остановиться, как меня вызвали к селектору. В телефонной трубке слышу голос:

— Какого черта вы держите состав?

— Да мы только что прибыли, к тому же идет проливной дождь, людям деваться некуда...

В ответ — отборнейшая ругань. Начальник станции стоит бледный: от Кагановича добра не жди.

— Немедленно освободите вагоны! — кричит трубка. — Иначе под трибунал!

После этой ругани на душе стало скверно. Под дождем начали разгружаться. Поблизости, кроме крохотного [26] станционного здания и закрытого на замок пакгауза, никаких помещений.

Вагоны освободили. Насквозь промокшие люди топтались под ливнем. А пустые вагоны продолжали стоять. Зияя открытыми дверями, они не двигались до утра. Мы попросили открыть пакгауз: там могли бы укрыться несколько десятков человек.

— Не дозволено! — отрезал начальник станции.

— Вы хотя бы вагоны уберите, чтобы они глаз не мозолили.

— Когда надо, уберем.

Люди приуныли. Опустив мокрые плечи, качались над ними могучие сосны. Брезжил рассвет. Все дрожали от холода. Притихли наши женщины в своих вымокших до нитки платьицах, сбились стайками, прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Послали мы во все стороны своих квартирьеров. Они вернулись веселые. Крестьяне ближайших деревень радушно приглашали москвичей на постой.

Конечно, надо было раньше позаботиться о размещении людей. После мы уже не допускали такой ошибки. Квартирьерскую службу поставили как следует, и всю войну она у нас действовала образцово. Верховодили здесь женщины — они быстро находили общий язык и с колхозницами, и с горожанками. К делу своему наши квартирьеры относились с любовью и тем самым очень облегчали тяжелую бездомную жизнь военных строителей.

Разбившись на группы, строители зашагали по размытым дорогам. Жители Синезерок и близлежащих деревень, несмотря на рань, встречали нас гостеприимно. Строители поселились в домах, свободных сараях, под навесами. Сердобольные хозяйки разжигали самовары, вытаскивали из погребов незатейливую деревенскую снедь. Повеселели люди. Послышались шутки, смех. Кое-где начали выносить на улицу столы, чтобы дружной семьей попить чайку на воздухе. Но мы приказали столы убрать и на улицах не собираться, чтобы не привлечь внимание вражеской авиации. Приказ был встречен без особого энтузиазма, но спорить никто не стал.

По селам и деревням, в которых мы расположились, ползли тревожные, панические слухи. Фашистские самолеты [27] хозяйничали в воздухе, бомбили станцию и села, обстреливали даже одиночных людей, показавшихся на дороге или в поле. Улицы сел были засыпаны провокационными листовками, сброшенными с воздуха.

* * *

Жители со страхом говорили о фашистских десантниках-парашютистах. По ночам над лесом вспыхивали неизвестно кем пущенные ракеты. Местные советские и партийные органы обрадовались нашему приходу и попросили принять участие в вылавливании вражеских лазутчиков.

Не так-то просто обнаружить диверсанта в густых Брянских лесах и заросших болотных топях. Но строители охотно шли на прочесывание местности. Организовали истребительные отряды. Вскоре схватили нескольких фашистов-диверсантов, некоторых из них пришлось основательно помять при задержании, так как оружия у строителей пока еще не было, и действовали они кулаком да дубиной.

Один гитлеровец, попавший в засаду, отбивался больше суток. Наши истребители, окружившие кольцом его логово, не могли приблизиться: чуть поднимешь голову, диверсант стреляет. Брать врага приступом мы не разрешали, чтобы избежать ненужных жертв. Рассчитывали — кончатся у гитлеровца патроны и пища, он и так сдастся. Упорство этого головореза выводило из себя наших ребят. И четверо из них, Ананий Переплывкин, Георгий Лыкин, Николай Носов и Анатолий Фоменко, поползли вперед. Пробираясь в высокой траве и кустах, они осторожно, шаг за шагом приближались к фашисту. Тот почуял недоброе и усилил стрельбу. Но вот из травы поднялись четверо. С разных сторон они кинулись к гитлеровцу. Затрещал было автомат фашиста, но тут же смолк. Не выдержали нервы у диверсанта. Вскочив, он кинулся в камыши. Наши — за ним. Немец по горло провалился в болото. Смельчаки вытащили его. Немец и схватившие его строители с ног до головы были в зеленой вонючей жиже. Шпиона доставили в штаб. Переплывкин, Лыкин, Носов и. Фоменко заслужили благодарность командующего Брянским фронтом, а от нас храбрецы получили, кроме того, основательное внушение за недисциплинированность. [28]

Пока отряды истребителей прочесывали леса, к нам шли и шли эшелоны. Прибывали рабочие, служащие, студенты. Нужно было как можно быстрее придать этой разнородной массе людей хотя бы подобие воинских подразделений.

Тысячи прибывающих следовало встретить, разместить и хотя бы немного обучить. У нас еще были в ходу слова: «бригада», «трест», «строительный участок». Но это уже не годилось. Район оборонительных работ — военная организация, значит, и структура у нас должна быть военная. Получено указание немедленно формировать подрайоны (полки), батальоны, отряды. Штаб наш трудился круглыми сутками, распределяя людей.

Строительный батальон — понятие сложное. Боеспособность его определяется не только количеством штыков. В этом батальоне должны быть разнообразные специалисты — землекопы, бетонщики, плотники, механики, слесари, шоферы, кузнецы, сварщики. В соответствии с этим определяются и составляющие его подразделения. Здесь роты, взводы, отделения — это не только группы бойцов, но и производственные единицы. В отличие от воинских подразделений в наших батальонах существуют еще особые звенья — полевые лаборатории, лесозаготовительные отряды, команды по заточке и ремонту инструмента, транспортные команды и много других.

Для батальонов, рот, взводов, отрядов, команд требовались командиры. Где их взять? Жизнь подсказала — смелее выдвигать лучших наших производственников. Так учит нас партия. Она всегда выдвигала руководящие кадры из народа — и в годы гражданской войны, и в годы коллективизации, и в годы первых пятилеток. Партия умеет доверять рабочему человеку, полагаться на его ум и сердце.

Мы беседуем с инженерами, техниками, бригадирами, простыми рабочими. Вот вызван С. Д. Иванов, в прошлом начальник 3-го участка Академстроя. Разговор происходит в присутствии Николая Петровича Комракова и Василия Андриановича Шевелева, недавнего секретаря партийного комитета Академстроя.

— Сергей Дмитриевич, — говорю я Иванову, — вам поручается сформировать военно-строительный батальон. Вы назначаетесь его командиром. Вашим заместителем и командиром головной роты будет Петр Федорович [29] Ладиков. Остальных командиров и техноруков вы подберете сами. Смелее выдвигайте на командные должности рабочих.

Иванов чуть испуганно смотрит на нас.

— Ведь я человек невоенный. Пришел на строительство прямо из института... Не получится из меня командир.

— Научитесь.

— А где взять опытных командиров рот, взводов? — в раздумье спрашивает Сергей Дмитриевич.

— Вам ли подсказывать это? — отвечаю я будущему комбату. — А Константин Савельевич Енгалычев, Матвей Михайлович Ваньшкин, Кушнарев Макар Мефодиевич, Виноградов Никанор Григорьевич — это что, плохие командиры рот? Где взять командиров взводов? А Андрей Иванович Скалей, Иван Ильич Жаворонков, Николай Васильевич Носов, Дмитрий Ильич Логинов — сколько вам еще назвать? У вас же замечательные люди!

— Боюсь, откажутся. Ведь они сейчас только бригадиры...

— Сейчас бригадиры, а завтра будут отличными командирами. Помните, на строительстве авиационного завода эти бригадиры, когда было нужно, руководили десятками и даже сотнями людей. Отказываться, мне думается, они не будут. Тех, кто будет отказываться, — ко мне на беседу. Надо убедить людей. Учтите, на формирование батальона вам дается три дня. Не теряйте времени и приступайте к делу!

— Отказ бесполезен? — спрашивает Сергей Дмитриевич.

— Бесполезен! — отвечаем мы все трое.

— Есть! — улыбаясь, отвечает Сергей Дмитриевич. Берет под козырек и щелкает каблуками.

— Вот тебе и невоенный человек! — смеется Комраков.

— Это еще в институте строевой выправке нас обучали, — поясняет инженер.

Сергей Дмитриевич во главе батальона дошел до Берлина. Из него получился боевой комбат. Иванов настолько полюбил военную службу, что остался в армии и в мирные дни. Он безупречно несет службу и теперь, уже в звании полковника. [30]

В известной степени прав оказался Иванов: некоторых наших бригадиров нелегко было уговорить стать командирами.

Вот пришел ко мне А. И. Скалей, замечательный бригадир, уложивший на своем веку тысячи кубометров бетона. Пришел, чтобы сказать, что он не может быть командиром отряда (роты): «не потянет». Мы знаем: Скалей не просто бетонщик, но и рабочий вожак. К его словам прислушиваются все, его любят за прямоту и независимость. Если нам удастся уговорить Скалея, легче будет разговаривать с другими бригадирами и десятниками, которые все еще уклоняются от командных должностей.

— Андрей Иванович, а мы от вас этого не ожидали, — говорю ему. — Кому же и работать, как не вам...

— Я и хочу работать. А уж от командования увольте, у меня грамотности-то никакой. Всю жизнь я рабочий. Какой из меня командир, смех один!

— Получится из вас командир. Это-то и главное, что вы всю жизнь — рабочий, свое дело знаете. Не может быть, чтобы такой человек Родину подвел.

— Да уж Родину не подведу. Слова-то вы говорите обидные, Александр Семеновна.

— Если хотите — обидные, Андрей Иванович. Подумайте, откуда же в семнадцатом году командиры брались? Вот если бы они тогда, как вы, отвечали...

— Крепко вы меня поддели, но и я вам отвечу. Тогда грамотных недоставало. А теперь вон сколько, одних студентов у нас здесь тысячи.

— Вот мы и дадим вам студентов в помощники, — говорит Комраков.

— Нет, для студентов я плохой командир. Подберу помощников попроще, из нашего брата.

Я улыбаюсь: отступление Скалея началось...

— Значит, согласны, Андрей Иванович?

— Да что с вами спорить. Бесполезно. Вы хоть кого уговорите. Да и неудобно как-то спорить на фронте с начальством. Я шел к вам и уже понимал, что сдамся. Нечего делать, попробую, Александр Семенович. Если что плохо будет получаться, не деликатничайте, скажите прямо, обижаться не буду. Захаживать-то к вам теперь можно будет, как в Академстрое, или теперь это уже не полагается? [31]

— Заходите, обязательно заходите, в любое время, Андрей Иванович. — Я обнял его за плечи.

Так у нас появились новые командиры рот и взводов: Юрченко Федор Иванович, Шилов Иван Васильевич, Филатов Александр Федорович, Жаворонков Иван Ильич, Некрасов Арсений Васильевич, Баранов Василий Васильевич, Калядин Дмитрий Сергеевич и многие другие.

Запомнился разговор с прорабом Александром Ефимовичем Сальниковым. Ему 64 года. Он крепко сшит, высокий, плотный, на голове шапка седых волос. Объявляю ему, что он назначается командиром батальона. Заместителем и командиром головной роты у него будет Иосиф Ильич Якушкин. (Под головной ротой у нас понималась первая общестроительная рота, призванная выполнять основные работы, потому ее командир, как правило, и являлся заместителем комбата.)

— Александр Семенович! — воскликнул Сальников. — Какой же из меня командир батальона? Я служил только в русско-германскую войну, да и то старшим унтером!

— Это здорово! — обрадовался Комраков. — Школа приличная, Я тоже был в этом звании.

— Скромничаете, Александр Ефимович! — упрекает Сальникова Шевелев. — Ведь вы и в гражданскую войну порядочно повоевали.

— Вот как! — подхватывает Комраков. — Тогда и говорить не о чем!

— Староват я, трудновато мне будет, — медленно говорит прораб. — Ну, если нужно и нельзя обойтись, что ж, попробую. Спасибо за доверие!

— Александр Ефимович, — предупреждаю я его. — Есть старый саперный девиз: «Если нужно, значит, можно». Поэтому не пробуйте, а беритесь прямо за дело.

Крепко жму ему руку. Сальников не берет под козырек, не щелкает каблуками, тем более что обут он в потрепанные летние ботинки. Старик молча склоняет свою седую голову и выходит из кабинета — школьного класса, залитого июньским солнцем.

Командирами рот и взводов в батальон Сальникова назначаются Василий Васильевич Парфенов, Иван Яковлевич Гераськин, Иосиф Ильич Якушкин, Костя Небукин, один из комсомольских вожаков, теперь уже Константин [32] Никитич, Федор Иванович Юрченко, бригадир Иван Васильевич Шилов, десятник Александр Федорович Филатов.

Сидим вновь до рассвета — подбираем командные и политические кадры. Комбатами выдвигаются Николай Иванович Рыбкин, Дмитрий Михайлович Петров, Николай Иванович Петров, Николай Александрович Климов, Александр Богданович Тарханов, Иван Сергеевич Климов. Беседуем с каждым в отдельности. Отказов теперь уже нет. Поняли товарищи, что отказываться бесполезно, а излишняя скромность на фронте вредит делу.

Утром на станцию прибывают эшелоны московских трестов Стройспиртмонтаж, Роспищепромстрой. Представиться «начальству» входят Петр Васильевич Яснов и Рафаил Николаевич Соловьев, исполняющие обязанности управляющих трестами.

Яснов, с полевой сумкой на ремне, в гимнастерке и брюках защитного цвета, имеет почти военный вид. Он останавливается посреди комнаты, отдает честь и четко рапортует, что трест Спиртмонтаж прибыл в полном составе, за исключением двух раненых при вражеском налете.

Рафаил Николаевич, большой гражданский инженер, тоже пытается рапортовать, но сбивается и, смущенно улыбаясь, подает нам всем руку.

Я сразу заявляю обоим, что они назначаются командирами подрайонов, которые будут сформированы на базе их трестов. В каждом подрайоне — три батальона. Срок для формирования три — пять дней.

— Командный и политический состав подбирайте сами. Завтра доложите о расстановке командиров и политработников.

Петр Васильевич еще больше подтягивается, руки по швам:

— Разрешите выполнять?

А на лице Соловьева недоумение и растерянность.

— Я все время был главным инженером и самостоятельно не командовал даже на гражданском строительстве. И вдруг меня — начальником подрайона. Право, какой же из меня командир полка? Пошлите, куда считаете нужным, но только на инженерные дела...

— Рафаил Николаевич, — говорю я ему. — Вы прибыли с коллективом, который вас знает, а вы знаете [33] его. Это сейчас очень важно, перед нами тяжелые дела, которые нужно начинать немедленно, и у нас нет времени на изучение ваших людей.

— Александр Семенович! — робко просит меня Соловьев, видно не зная, допустимо ли в военной обстановке обращаться к начальству по имени и отчеству. — Назначьте кого-либо другого начальником подрайона, а я останусь главным инженером.

Я начал было колебаться: уж очень мирно-гражданским выглядит Рафаил Николаевич. Перебираю в уме наших людей. Нет, трудно сейчас послать кого-нибудь в огромный, незнакомый нам коллектив.

— Все-таки начальником подрайона будете вы.

Соловьев долго молчит, я вижу, как он волнуется. Наконец говорит:

— Раз требует обстановка, значит, нужно браться. Знаю, будет трудно, да это неважно, только обязательно помогите. А насчет военной учебы — серьезно прошу погонять меня немного.

— И поможем и погоняем, — обещаю я.

По моей просьбе Константин Александрович Лобус и Георгий Михайлович Лыкин помогли Соловьеву в изучении военных уставов, даже занимались с ним строевой подготовкой. Большим упорством обладал этот внимательный, серьезный человек. Талантливый инженер стал хорошим командиром.

Богат способными людьми наш народ. Через два дня все батальоны и отряды имели командиров.

Из гущи народной выдвигались и замечательные политработники. Их мы подбирали особенно тщательно. Большинство наших командиров не обладало опытом, им нужна была повседневная помощь в работе с людьми, и помощь эту должны были оказать испытанные партийные товарищи. Мы благодарны московской партийной организации. Она командировала к нам передовых коммунистов, которые стали комиссарами батальонов, — В. Н. Егорова, И. Ф. Пушенко, А. Г. Брагина, Н. И. Черемесина, П. С. Генералова, И. Ф. Радованского, П. А. Мылова. Посланцами Москвы были и комиссары подрайонов: Иван Михайлович Гоголев, Николай Дмитриевич Чернышев, Андрей Гаврилович Терехов, Василий Михайлович Шишкин. [34]

Начальники и комиссары подрайонов с помощью партийных организаций подобрали комиссаров и политруков во все подразделения. Среди политработников оказались и женщины. В 5-м оборонительном районе политруками рот были Галина Ивановна Глаголева, Александра Васильевна Балабанова, Лидия Федоровна Доронина, в 7-м районе — Капитолина Ивановна Балухтина и Лидия Романовна Пономарева.

Что можно сказать о наших женщинах-политруках? Это в их ротах были герои-землекопы, в три, в четыре раза перевыполнявшие фронтовые нормы. Все пять боевых подруг за самоотверженную работу первыми были удостоены благодарности Военного совета фронта, а впоследствии первыми заслужили боевые ордена.

А забот нам все прибавлялось. Надо было кормить, одевать, обувать людей. Ведь многие, особенно из студентов, прибывали, скромно говоря, налегке, подчас лишь в майках и спортивных шароварах — рассчитывали скоро вернуться домой. А остались надолго, с нами шли всю войну, стали умелыми специалистами — рекогносцировщиками, геодезистами, маскировщиками, выросли до офицеров, и многие всю свою жизнь связали с армией.

Трудно нам было найти поваров, хлебопеков, кладовщиков: никому не хотелось «сидеть в тылу». Лопата, кирка, топор считались почетным оружием. Тем, кому доверялись строительные машины и механизмы, завидовала вся молодежь. А в «хозяйственники» люди шли под нажимом.

Очень обижался на это начальник материально-технического обеспечения М. Б. Вейсберг. Он был прав — его участок, особенно в первые месяцы нашего становления, был самым тяжелым и хлопотливым. Добрым словом вспоминают военные строители Михаила Борисовича Вейсберга и его заместителя Ивана Сергеевича Климова. Как трудолюбивые пчелы, они и их помощники летали по окрестностям и стаскивали все из «подножных фондов»: продовольствие, металл, цемент, поломанные машины, станки, шанцевый инструмент. Все это распределялось по полкам и батальонам. Выпрашивали и получали палатки, наматрацники, наволочки.

К сожалению, мы рано потеряли Михаила Борисовича. Во время одной из поездок наш хозяйственник [35] лицом к лицу столкнулся с вражескими парашютистами. Чтобы не попасться живым в руки врага, Михаил Борисович выстрелил себе в висок... Все горевали по поводу его гибели. Много слез пролили наши женщины: Вейсберг с отеческой заботой относился к ним. Это его старанием они были одеты не в красноармейские гимнастерки и шаровары, а в удобные курточки с пояском и юбки. Мы, конечно, не смели и думать, что именно эта одежда была позже взята интендантами за образец при разработке женской военной формы, но гордились тем, что мы их все-таки здорово опередили.

Наши снабженцы не получали «положенного по норме». В первые месяцы войны нам ничего не выделяли из централизованных фондов. Наши продовольственные запасы росли на заброшенных полях и огородах или беспризорно бродили в виде разнообразной живности. Пока относительно не наладилось дело, плохо было у нас с питанием. Наш старший начальник М. М. Мальцев однажды обратился к члену Военного совета Брянского фронта с просьбой дать указание интендантам, чтобы они хоть что-нибудь выделяли военным строителям. Член Военного совета ответил: «Ты хозяин всего, что лежит в земле и на земле, но только, конечно, беспризорного». Это относилось не только к продовольствию, но и к строительным материалам, и потому наши подразделения стали обрастать лесозаготовками, каменоломнями, мастерскими по производству скоб, металлических и деревянных ежей и даже своими гвоздильными установками.

И, конечно, туго бы нам пришлось, если бы не помощь Орловского обкома, Брянского горкома, Навлинского и Выгонического райкомов партии. Десятки тысяч «иждивенцев» свалились им на плечи. И, несмотря на все трудности, местные партийные органы выручали нас, чем могли.

Никогда не забудутся имена товарищей, настоящих коммунистов, с которыми мы работали рука об руку в период возведения рубежей и прощались при нашем отступлении, когда враг уже вторгся в эти районы.

Это Александр Васильевич Суслин, секретарь Навлинского райкома, член Орловского областного комитета партии; Юдиф Афанасьевич Фильковский, секретарь Выгонического райкома, опытный, волевой партийный [36] работник; Иван Сергеевич Мажукин, председатель Выгонического райисполкома — прямодушный, немногословный, спокойный, вдумчивый человек; Михаил Николаевич Ромашин, секретарь Брянского райкома партии, и многие другие местные руководители, которые до самого прихода вражеских войск оставались на своих постах, а потом возглавили партизанское движение в своих районах.

Петру Андреевичу Понуровскому, директору леспромхоза, наши снабженцы доставляли уйму хлопот и горя. Любил Петр Андреевич лес, любил растить его, а нам нужно было рубить и рубить деревья, чтобы строить укрепления. Жаркие схватки происходили у нас с ним в райкоме партии, и победителями в этих схватках, к его огорчению, всегда выходили мы.

— Ничего не поделаешь, Петр Андреевич, — говорил ему в конце этих схваток секретарь райкома. — Вот разобьем фашистов, тогда развернем посадки в таких масштабах, что тебе и не снились.

Петр Андреевич сдавался: ведь он понимал нашу нужду в лесе, И только просил не рубить зря, а главное, поменьше портить молодняк при валке больших деревьев. Мы ему торжественно обещали, но не всегда держали свое слово: слишком сложной и напряженной была обстановка.

С приходом фашистов Петр Андреевич отправился партизанить в любимые им Брянские леса. Был он командиром партизанского отряда «Смерть немецким оккупантам!». Генерал Василий Андреевич Андреев вспоминает в своей книге об этом храбром человеке, наводившем страх на фашистов. Отважный партизан, он так и остался лесоводом в душе. В. А. Андреев пишет:

«Когда конники его отряда на рысях подходили к лесному молодняку, у Пануровского вдруг темнело в глазах, он хватался за сердце и кричал: «Стой, чертовы души! Питомник здесь, питомник! За мной, правее!» И партизаны обходили молодые поросли».

Мы счастливы, что нам довелось работать с замечательными людьми, которыми сильна наша партия и наш народ.

На смоленском направлении продолжались кровопролитные бои. Враг теснил наши войска. В ближайшем [37] времени ожидались удары противника на Брянск. Усилились вражеские бомбежки железнодорожных станций, шоссейных дорог, городов и селений.

Мы перебазировались в район развернувшихся работ. Наиболее крупными населенными пунктами, в которых теперь трудились наши строители, были Брянск, Карачев, Кромы, Фатех, Льгов, Трубчевск, Почеп.

Штаб вновь созданного Брянского фронта потребовал от строителей возвести мощные рубежи в самые короткие сроки.

Приступая к строительству, мы не забывали, что враг близко. Главная опасность — танки. Об этом предупреждал приказ командующего фронтом. Он требовал убедить бойцов и командиров, что танки не страшны для хорошо организованных, стойких и дисциплинированных частей. Предписывалось провести показные занятия по отражению атаки танков, для чего использовать имеющиеся в соединениях технические средства (танк, трактор), показать, как пехота, укрывшаяся в щелях, пропускает танки противника, поражая их гранатами и бутылками «КС», научить всех бойцов и командиров бросать связки гранат и бутылки с зажигательной смесью. Мы полагали, что это относится и к нам, и потому не только напряженно работали на рубежах, но не менее напряженно и учились.

Командиры, побывавшие уже в переделках, говорили нам, а мы в свою очередь на учениях твердили строителям: не бойся танка. Экипаж танка плохо слышит из-за грохота своей машины и плохо видит, так как наблюдать через смотровые щели и приборы трудно, особенно при движении. Стрелять прицельным огнем из движущегося танка невозможно из-за качки и тряски. Смело подпускай танк и бей его гранатой!

Вместе с мужчинами учились и женщины, и подчас их успехи удивляли нас. Валя Юшина, стройная, синеглазая, смешливая, мастерица на все руки, скоро стала бить без промаха из винтовки и нагана. Она лихо скакала на лошади, а в метании бутылок с горючей жидкостью в движущуюся мишень танка ей, пожалуй, не было равных. И откуда такое у простой московской работницы?

Многие строители получили винтовки. Впервые применить их пришлось против самолетов. Фашистские пикировщики [38] изводили нас. Когда на трассы рубежей вышли тысячи людей, немецкие самолеты стали беспрерывно кружить над ними. Они носились над строителями, поливая их свинцом. Местность была открытая, укрыться было трудно, и мы несли жертвы.

Строители хоронили товарищей, и сердца их горели гневом и яростью. Теперь все, кто имели оружие, не спасались бегством во время авиационных налетов, а пристраивались поудобнее и открывали огонь.

И вот однажды, это было у Синезерок, дружная стрельба из винтовок дала результаты. Фашистский самолет загорелся и рухнул в лес. Люди видели столб огня и дыма. Все кинулись туда. На небольшой прогалине догорали обломки самолета. Из-под них вытащили труп летчика. Второго летчика нашли неподалеку: лежал со сломанной ногой, запутавшись в ткани парашюта. [39]

Кто сбил самолет, определить, конечно, было невозможно. Но почти все считали, что это работа Анания Переплывкина и Георгия Лыкина, наших лучших стрелков. Оба парня, слушая похвалы в свой адрес, краснели от удовольствия, но скромно отказывались от пальмы первенства: «Все стреляли...»

После этого случая стрельба по самолетам стала еще организованнее. Фашистские летчики теперь летали осторожнее, не осмеливались снижаться, и потому их налеты уже не причиняли столько вреда.

Понемногу мы приобретали воинский вид. Заготовители раздобыли несколько тысяч комплектов красноармейского обмундирования. Мы смогли одеть в полувоенную форму сначала командиров, а потом и многих строителей.

Развернулись лесозаготовки. Вдоль трассы рубежей возникли каменоломни, карьеры, ремонтные базы.

Наконец получены долгожданные схемы. Районы рубежей нанесены на карты и закреплены за батальонами, полками. Строительство началось!

Мы убедились, что за нашей деятельностью внимательно следит фашистское командование. Теперь с немецких самолетов летели на нас не только бомбы и пули, но и тучи листовок. В них без конца повторялось: напрасны ваши усилия, скорая победа «великой Германии» неизбежна. Листовки призывали переходить на сторону «победителей», суля «свободу, радушный прием и прекрасные условия жизни». Пропуск — поднятая вверх лопата. Фашисты ожидали, что строители так и ринутся на их зов. Но действие их листовок было совсем другим. Люди читали их с гневным смехом и трудились еще упорнее.

* * *

Как-то поздним вечером к нам прибыл коренастый широкоплечий комиссар госбезопасности.

— Мальцев, — коротко отрекомендовался он.

Это был М. М. Мальцев, начальник объединенного управления полевых строительств. Познакомившись с картой нашего участка рубежа, Михаил Митрофанович приказал показать все на местности. До глубокой ночи мы объезжали объекты. Мальцев был придирчив, вникал [40] во все. От отдыха отказался: некогда! И укатил на соседние участки.

Он стал приезжать к нам очень часто. Мы хорошо узнали этого беспокойного человека и полюбили его. Время Михаил Митрофанович считал не часами, а секундами. Его темпы на первых порах нас ставили в тупик. Как-то мы всю ночь объезжали объекты. Заикнулись, что неплохо было бы немного поесть и отдохнуть. Михаил Митрофанович спокойно ответил:

— Спокойная жизнь кончилась, спать будем в машине, на ходу, есть — тоже!

Мы переглянулись. Если он считал нашу прежнюю жизнь спокойной, интересно, какая же она будет теперь? После узнали...

Помню, нас вызвали в Брянск. Совещанием руководил Михаил Митрофанович. Каждый из нас коротко докладывал о развертывании работ на рубежах. В это время начался авиационный налет на город. Бомбы падали неподалеку, пол под нами дрожал и качался, а наш начальник спокойно сидел за столом, слушал очередного докладчика и кивал головой:

— Так, дальше...

Бомба разорвалась совсем близко. В здании штаба посыпались стекла, погас свет. Михаил Митрофанович не спеша достал спички, зажег стоявшие на столе свечи.

— Докладывайте дальше, товарищ Ижиков!

Мы были еще малообстрелянными людьми и, правду говоря, чувствовали себя неважно. Но спокойствие начальника понемногу передалось нам, и совещание продолжалось.

Я часто бывал с ним и на переднем крае, где под огнем проверялось качество наших укреплений. Мы сидели в доте или в дзоте, кругом гремели взрывы, сквозь щели наката сыпалась нам на головы земля. А Михаил Митрофанович как ни в чем не бывало щупает стены и потолок, проверяет прочность стоек.

Такие «экскурсии» помогали нам отчетливо увидеть сильные и слабые стороны наших сооружений.

Побывал у нас и Невский, заместитель Мальцева по фортификации. Высокий пожилой генерал сначала смутил нас своей подчеркнутой интеллигентностью. Нам показалось, что он чересчур пессимистически относится [41] к нашим возможностям. Вечером, когда мы остались одни, Невский сказал мне, осторожно подбирая слова:

— Дорогой мой военный инженер товарищ Корнев, трудное у вас дело. Задание огромное, вы, наверное, и не представляете себе его масштабы. А знающих людей у вас единицы. Что вы будете делать, и ума не приложу.

«Вот старый спец! — пронеслось у меня в голове. — Что он нас пугает? Нам и без того тяжко». Пытаюсь возразить:

— Сил у нас хватит, товарищ генерал...

— Зовите меня просто Георгием Георгиевичем, — предложил Невский.

— ...Вы еще не знаете всех наших сил. Нас же десятки тысяч. И все рвутся в дело. Мы будем работать без отдыха. Вы правы: знаний у нас, мягко выражаясь, действительно маловато. Но мы надеемся на вашу помощь, Георгий Георгиевич, и обещаем быстро научиться.

Я видел по выражению задумчивого красивого лица, что вряд ли рассеял сомнения генерала. Однако он ответил:

— Поучить кое-чему я постараюсь, Александр Семенович. Обещаю это. Давайте мне поскорее ваших людей, и мы приступим.

Всю ночь работали связные, сзывая командиров с участков работ. Утром все явились к штабу. К тому времени наши командиры были уже в военном обмундировании, только без знаков различия. Все побриты, подтянуты. Пожалуй, мы уже производим впечатление!

При появлении генерала прозвучало: «Товарищи командиры!» Все вскочили на ноги. На приветствие генерала ответили дружным хором. Георгий Георгиевич внимательно взглянул на застывших перед ним людей и, видимо, остался доволен.

В школьном классе началась лекция. Командиры зачарованно слушали Невского. А потом приступили к учебной рекогносцировке на местности. Люди с таким упорством и старанием исполняли распоряжения генерала: забивали колышки, обозначавшие центры огневых точек, что по лицам струился пот.

Наблюдая за действиями рекогносцировщиков, Невский понемногу веселел. Еще больше обрадовался, когда увидел, что все наши командиры отлично владеют [42] лопатой и топором. На месте колышков вскоре возникли превосходные стрелковые ячейки и дзоты. К концу дня участок рубежа был уже готов, окопы и огневые точки тщательно замаскированы. Генерал обходил их, довольно потирая руки, шутил со строителями.

— Да, я вижу, народ здесь собрался подходящий.

С радостью мы восприняли решение Невского испытать построенные сооружения. По телефону он связался со штабом фронта. Пообещали ночью прислать артиллерийскую батарею.

Генерала уговорили отдохнуть, а мы с главным инженером района Михаилом Павловичем Каном и несколькими строителями отправились к сооружениям. При свете фонарей подготовили все к испытаниям. Решили удивить генерала небольшим сюрпризом. Два дзота мы построили с особым старанием. Опытный бригадир, а ныне командир взвода плотников Яков Иванович Романов со своими бойцами постарался на славу. Вкопанные в землю добротные срубы с прочными накатами замаскировали так, что их и вблизи нельзя было обнаружить.

Приехали артиллеристы, расставили орудия. Утром все строители собрались посмотреть испытания. Нелегко было нам разместить огромную массу людей так, чтобы и видно было всем, и на случай появления вражеской авиации все были укрыты.

Но вот ударили пушки. Били они прямой наводкой. Летела вверх земля, падали срезанные деревья, а наши дзоты продолжали стоять.

Георгий Георгиевич скомандовал отбой. Люди выстроились длинной цепочкой по три человека в ряд. Медленно двигался этот поток. Люди пытливо осматривали последствия обстрела. У некоторых пулеметных точек были разворочены амбразуры, с покрытий сдуло дерн, но сами сооружения, построенные из брянской сосны руками наших плотников, стояли крепко. А «сюрпризные» доты, хотя и находились здесь же, совсем не пострадали: артиллеристы их не видели и не могли по ним бить прямой наводкой. Случайные же снаряды не нанесли вреда срубленным на совесть сооружениям. Плотники и землекопы бурно радовались своей удаче. Вместе с ними радовался и Георгий Георгиевич. [43]

— Именно так и надо маскировать все огневые точки. Молодцы!

Здесь же на лесной поляне генерал с воодушевлением объяснил строителям, какое значение имеет их труд. Оборонительные сооружения, которые мы строим, спасут жизнь десяткам тысяч наших воинов. Значит, надо строить прочно и надежно.

С Невским мы объехали ряд наших подразделений, подсобных предприятий. Генерал придирчиво осматривал технику, но внимательнее всего он разглядывал наших людей. Георгий Георгиевич был в приподнятом настроении. По-видимому, убедился, что сил и желания у нас хватит, а знания...

— Знания приложатся! — твердо заявил он.

Еще несколько дней провел у нас генерал, с жаром делясь с нашими людьми своим опытом, своими неисчерпаемыми познаниями.

— Теперь будем считать, что фортификаторы у вас есть, — сказал он на прощание. Заметив наши улыбки, взглянул искоса:

— Радуетесь? Рано: со знающих людей и спрос будет выше! [44]