В поход собирайся!

Люди с гордостью говорили: «Строим большую науку». Эти слова можно было услышать не только от ученых. Так говорили и рабочие нашего Академстроя — каменщики, штукатуры, монтажники, плотники, землекопы. И они имели на это право. Их руками возводились здания новых научно-исследовательских институтов и лабораторий. Строительство приобретало невиданный размах. Поднимались многоэтажные корпуса институтов химии, физики, металлургии, генетики, машиноведения.

Строители и ученые трудились рука об руку. На строительных лесах часто можно было увидеть академиков А. Н. Несмеянова, Н. Н. Семенова, И. П. Бардина, Е. А. Чудакова, Н. Г. Бруевича, А. В. Винтера. После смены рабочие обступали ученых, завязывались увлекательнейшие беседы о будущем советской науки. Помню, в день закладки нового здания института химии перед строителями выступил Александр Николаевич Несмеянов. Маститый ученый задушевно и просто разговаривал с рабочими и инженерами, ярко раскрыл им значение химии для народного хозяйства. Собеседники слушали его как завороженные. И не случайно на этом объекте люди трудились с особым воодушевлением. Александр Николаевич много времени проводил на стройке. Не только инженеров и десятников, но почти всех рабочих он знал в лицо.

Неожиданно в самый разгар работ нам пришлось переключаться на другое. Как ни странно это покажется, но строители — люди сугубо мирных профессий, — пожалуй, одними из первых ощутили приближение грозных событий. В январе 1941 года мы узнали о решении Центрального Комитета партии построить под Москвой большой оборонный завод. Срок — пять месяцев. Никогда еще подобные грандиозные предприятия не возводились [6] такими темпами. Несколько цехов завода предстояло соорудить нам, академстроевцам. Как только в Московском горкоме партии ознакомили нас с заданием, я поспешил к вице-президенту Академии наук О. Ю. Шмидту.

С Отто Юльевичем Шмидтом меня связывала многолетняя теплая дружба. Началась она в 1920 году. Шла еще гражданская война, но Ленин призвал молодежь учиться. С несколькими друзьями и я прикатил в Москву поступать в институт. Целыми днями, сидя на осенних бульварах, готовились к экзаменам. И вдруг узнаю, что меня не допускают: не хватает года до совершеннолетия! Печали моей не было границ. Товарищи тоже переживали за меня: привыкли жить «коммуной». Решили пойти к «главному начальнику». В этом году декретом В. И. Ленина был создан Главпрофобр — главное управление профессионально-технического образования, в ведение которого перешли все высшие учебные заведения страны.

Утром мы впятером отправились на улицу Воровского. Робко вошли в приемную. Секретарь — средних лет женщина — внимательно выслушала нашу просьбу.

— Сейчас доложу профессору, — сказала она и скрылась за дверью.

«Большевик — и профессор?!» — удивленно переглянулись мы.

— Отто Юльевич просит немного подождать, — сказала нам секретарь.

Присмиревшие, мы сидели на диване. В дверях кабинета появились два хорошо одетых пожилых человека. Их провожал третий — красивый, высокий, с большой черной бородой и ласково улыбающимися глазами. Увидев нас, он остановился:

— Так это вы и есть? Рад видеть такую юную делегацию. Прошу. — Он ввел нас в кабинет. — Садитесь. Слушаю вас.

Я, сильно волнуясь, путано изложил свою просьбу. Профессор слушал, поглаживая бороду.

— И все вы в таком положении? — испытующе окинул он нас всех взглядом.

— Нет, только он один, — дружно ответили мои товарищи. Смелее других оказался Коля Королев, наш поэт и весельчак. Он встал и выпалил одним духом:

— Понимаете, обидно. Мы все время вместе. И в городе [7] культурничали, и в уезде избачили, и все вместе против Мамонтова воевали. На учебу всех пятерых городской Наробраз направил. И вот нас принимают, а Сашу нет.

— Вон оно какое дело! — улыбнулся профессор. — Да, не годится товарищество разбивать. — Он нажал кнопку звонка. — Лидия Николаевна, позвоните в институт Виктору Эмильевичу и скажите, что я очень прошу его сделать исключение для этого товарища.

— Спасибо! Большое спасибо! — только и могли мы сказать, покидая гостеприимный кабинет.

— Но учитесь, молодежь, как следует! — предупредил нас профессор. — Пролетарской революции очень нужны свои кадры, чтобы строить новую жизнь.

Сдав экзамены, я стал студентом. И в институте снова увидел бородатого профессора. Теперь я уже знал, что это Отто Юльевич Шмидт. Он читал у нас курс высшей математики. Он сразу узнал меня. После лекции подробно расспросил, как учусь, как живу. Жили мы голодновато, пропитание на первых порах добывали разгрузкой вагонов, но настроение было бодрое, боевое. С нами была молодость, и перед нами открывались широчайшие перспективы.

Отто Юльевич любовно следил за нашими делами. Уже окончив институт, мы, бывая в Москве, считали долгом повидаться с ним и рассказать о своих успехах или неудачах. Это был человек большой, отзывчивой души.

Жизнь разбросала нас в разные стороны. Волею партии я оказался на Урале. Был начальником строительства «Уралмаша». После вступления завода в строй действующих меня послали строить «Уралэлектромаш» — тоже огромное и сложное предприятие. И тут разразилась нежданная беда. Меня постигла участь, которая выпадала на долю многих в 1937–1938 годах. По чьему-то злому навету меня обвинили в связях с «врагами народа», сняли с работы, исключили из партии. Не добившись толку в Свердловске, возмущенный до глубины души, я поехал в Москву, в ЦК партии — искать правду. Здесь разобрались быстро. Признали, что произошла ошибка. Выходя из здания ЦК, где только что на комиссии партийного контроля меня восстановили в партии, я столкнулся с О. Ю. Шмидтом. [8]

— Какими судьбами?

Я коротко поведал ему свою историю.

— Так вы пока не у дел?

— Не совсем. Работаю рядовым инженером.

— Прекрасно! Пошли!

Я не успел опомниться, как он уже увлек меня в другой подъезд, позвонил по телефону, и нас тотчас же впустили без всякого пропуска. Столь же стремительно Отто Юльевич ввел меня в кабинет и сказал удивленно поднявшемуся из-за стола А. А. Жданову:

— Мы только что ломали голову, кого назначить начальником Академстроя. Вот, пожалуйста, я нашел. Знакомьтесь...

По всему чувствовалось, авторитет О. Ю. Шмидта — ученого с мировым именем, героя челюскинской эпопеи, а совсем недавно осуществившего смелую операцию по высадке первой дрейфующей станции на Северном полюсе — был непререкаем.

Так я стал руководителем крупнейшей московской строительной организации.

* * *

...Отто Юльевич уже все знает.

— Огорчатся наши ученые. — Он по привычке проводит рукой по своей пышной бороде, которая уже начала серебриться. — Все наши планы отложить придется...

Отто Юльевич усадил меня на диван, сам опустился рядом.

— А вам не боязно? Такая ответственность на ваши плечи... Но ничего не поделать. Идемте к Владимиру Леонтьевичу.

Президент академии В. Л. Комаров внимательно выслушал меня. Лицо его было печальным и грустным. Спросил:

— Александр Семенович, скажите прямо: сможем ли мы хотя бы часть вашего коллектива оставить на строительстве наиболее важных объектов академии?

Мне очень хотелось бы обнадежить этого человека, которого мы все так уважали, но я знал наши возможности и должен был сказать правду.

— Нет, Владимир Леонтьевич. Нам придется все наши силы бросить туда. Объем работ громадный. [9]

Чтобы справиться с этим в обычных условиях, потребовалось бы полтора года. А нам дают всего пять месяцев. К тому же промышленное строительство — дело для нас новое.

— А что скажете вы, Отто Юльевич?

Шмидт пожал широкими плечами.

— Одно: не можем мы быть в стороне. Наши люди будут там работать, значит, мы должны помогать им. Дело им поручено трудное, очень трудное.

Комаров задумался. Мы молча смотрели на него. На столике стояли телефоны. Среди них был и аппарат с красным пятнышком на диске — кремлевская «вертушка». Знаменитый ученый был своим человеком в правительстве и запросто обращался по делам академии к руководителям партии и государства. И к его голосу всегда прислушивались; не помню случая, чтобы отказали ему в просьбе. Втайне я надеялся, что сейчас Владимир Леонтьевич снимет трубку и спросит: «А нельзя ли академстроевцев оставить на старом месте?». И, конечно, с ним, как всегда, согласятся.

Но президент даже не взглянул на «вертушку». Вздохнул и сказал:

— Мы все понимаем, что эта работа сейчас стране нужнее всего. Желаю вам, Александр Семенович, и всем нашим строителям с честью справиться с заданием. А потребуется помощь от нас, приходите безо всякого, поможем.

Помощь президента академии понадобилась в первые же дни. Не все ученые смирились с тем, что от них забирают строителей. На совещаниях в наш адрес потоком лились упреки и сетования. Доходило до жарких словесных стычек. В эти дни я не узнавал Владимира Леонтьевича. Обычно ровный, спокойный, он довольно резко осаживал наиболее расходившихся, давал решительный отпор их гневным жалобам. Небольшого роста, строгий, он поднимался из-за стола президиума и обращался к увлекшемуся оратору:

— Александр Иванович, нужно иногда видеть кое-что подальше и поважнее вашей отрасли, всеми нами уважаемой и любимой науки. Поймите, какое время сейчас. И я очень прошу вас не возвращаться больше к этому вопросу. [10]

На следующее утро с группой товарищей мы выехали «на разведку». Зима стояла суровая. Завывала метель. Оставив машины на дороге, мы пошли, проваливаясь в глубокий снег. Белое широкое поле таким образом форсировали с разных сторон группы съежившихся от холодного ветра людей. Рослый человек, в шапке-ушанке, достигнув середины пустыря, начал махать платком: все сюда! Это был заместитель секретаря Московского горкома партии по строительству Виктор Федорович Промыслов. Вокруг него собрались начальник строительства Дворца Советов А. Н. Прокофьев, начальник строительства комбината «Известий» К. Н. Чернопятов, начальник строительного управления Моссовета Н. П. Плотников и другие руководители крупнейших московских строек. Геодезисты колышками размечали расположение цехов. Вот тут будут возводиться три огромных корпуса: кузнечный, сборочный и малярный цехи, которые должны строить мы, академстроевцы. Технической документации пока нет, она будет поступать в ближайшие дни.

Вечером рабочие и служащие сошлись в клубе. Сообща обсудили свои задачи. Нужно было в считанные дни построить на пустыре временное жилье: ездить из Москвы — слишком большая потеря времени; соорудить бетонные заводы, растворные узлы, понизительные электроподстанции и механические мастерские, подвести воду и электроэнергию. С опаской я поглядывал в примолкнувший зал: не растеряются ли люди, не сочтут ли дело невыполнимым? Нет. Выступают один за другим рабочие, инженеры. Признают, что, конечно, задача страшно трудная, но решить ее можно, если взяться дружно и трудиться не жалея сил.

Построим в срок! — так заявил коллектив.

Пока не было жилья на строительной площадке, рабочие еще затемно отправлялись в путь. Ехали в открытых кузовах грузовиков. Морозный ветер перехватывал дыхание. Но вереница машин катила по заснеженной дороге, и в предрассветной тишине звенела песня. Про далекую пограничную заставу, про трех танкистов, про Катюшу, верную подругу, пели парни и девчата. Много было хороших песен, а вот про строителей не было. Но это не печалило нас. Мы, строители, — рабочий класс, частица всего трудового народа, и, значит, все [11] песни — наши! Парни и девчата согревали себя «Песней о встречном», рожденной в пламени пятилеток, и старыми революционными песнями. С полным правом пели они сильными молодыми голосами:

Машины въезжали на пустырь, люди спрыгивали с них и сейчас же брались за ломы и лопаты, долбили мерзлую, жесткую как камень землю. Работали до позднего вечера, потом ехали домой передохнуть несколько часов и снова за работу.

Распоряжались на площадке начальники участков Николай Иванович Рыбкин, беспартийный инженер, но по духу пламенный большевик, человек беспокойный и самоотверженный, пришедший к нам с Метростроя, Сергей Дмитриевич Иванов, тоже неугомонная душа. Они умели зажечь, воодушевить всех, кто их окружал. К чести академстроевцев, они первыми перебазировались на площадку и первыми приступили к возведению основных сооружений. Стройка была похожа на штурм. Каждый стремился выйти вперед. Горячее соревнование развернулось между участками, звеньями и бригадами. Пристально следили и за работой соседей: отставать никто не хотел.

Корпуса цехов росли на глазах. Каменщики не успевали подвести стены под крышу, а в цехах уже устанавливались станки.

Ровно через пять месяцев завод стал выпускать продукцию.

21 июня 1941 года строительство было закончено полностью. В честь этого радостного события на следующий день, в воскресенье, назначили первый за весь период штурма общий выходной день. Строители разъехались по домам, чтобы провести часы отдыха в семьях. А мы, руководители строек, были озабочены тем, как быстрее перебазировать коллективы на прежние объекты. С волнением думали, как снова приступим к строительству большой науки...

Не пришлось! Утром страшная весть потрясла страну. Война! Она уже шагнула через наши границы. Бомбы падали на мирные города. Превращалось в руины [12] то что наш брат строитель создавал вдохновенным, упорным трудом. На западных рубежах страны советские войска уже вступили в тяжелые бои с вероломным врагом.

Меня вызвали в Таганский райвоенкомат.

— Товарищ военный инженер первого ранга, — сказали мне, — вы призываетесь из запаса в действующую армию. Направляетесь в распоряжение Западного фронта.

Я укладывал дома вещевой мешок, когда позвонил телефон: меня срочно вызывали в Московский горком партии. Там заседала комиссия по мобилизации строительных организаций Москвы на создание оборонительных рубежей. Вновь, как несколько месяцев назад, встретились здесь руководители многих столичных строек. Комиссию возглавлял заместитель Наркома внутренних дел В. В. Чернышев. Меня представил ему В. Ф. Промыслов. Я показал мобилизационный листок Таганского райвоенкомата. Чернышев прочитал и сказал:

— Вот и хорошо, что вас направляют на Западный фронт. Только поедете вы не один, а поведете с собой и ряд строительных организаций.

Я узнаю, что на Западный фронт направляют много коллективов. К моей большой радости, среди них оказался и наш родной Академстрой.

Тысячи людей попадали под мое начало. На фронт шли коллективы строительства Дворца Советов, Роспищепромстроя, Главспиртстроймонтажа, нескольких строительных организаций Моссовета. Они уходили вместе со своими руководителями — Александром Андреевичем Ижиковым, Василием Евгеньевичем Бельским, Иваном Ивановичем Прибытковым, Аркадием Марковичем Шуром, Виталием Арсеньевичем Козловым, Михаилом Викторовичем Ашкалуненко, А. В. Прокофьевым и другими хорошо мне знакомыми товарищами.

Все эти коллективы образуют теперь районы оборонительных работ и по прибытии на фронт войдут в систему формирующегося 51-го управления полевого строительства, начальником которого назначен Михаил Митрофанович Мальцев, уже выехавший на фронт. Комиссар управления — секретарь Московского горкома партии Андрей Семенович Антоненков. [13]

Нам предоставлялись большие права. Мы назначаем начальствующий состав, в нашем распоряжении весь автомобильный и гужевой транспорт, вся техника мобилизованных организаций.

На сборы и погрузку в эшелоны нам дали всего два дня.

Так и не суждено было академстроевцам вернуться к своему мирному труду в содружестве с учеными. Вечером я встретился с В. Л. Комаровым и О. Ю. Шмидтом. Прощание было грустным и трогательным. Президент академии пытливо взглянул на меня.

— Как чувствуете себя, Александр Семенович? Не страшно ответственности? Такое большое военное дело доверили вам...

— Страшно, Владимир Леонтьевич. Знаний маловато. Что у меня за спиной? — военные курсы да небольшой опыт подрывника: когда-то командовал подрывным батальоном. Вся надежда на коллектив — он поддержит, поможет.

— Завидую я вам, молодым, — вздохнул Владимир Леонтьевич. — Было бы мне поменьше лет, упросился бы вместе с вами. Ведь в этой войне решается судьба социализма, все будущее нашего народа. Она касается каждого из нас и от каждого потребует всех сил. Я знаю, что мы победим, но доживу ли я до тех дней?

— Конечно, доживете! — воскликнул я. — Мы вместе будем праздновать победу, и вновь под вашим руководством наш коллектив будет строить большую науку.

— Дай бог, дай бог, — произнес академик и улыбнулся. — О боге это я по старой привычке...

Он по-отцовски обнял и поцеловал меня.

— Желаю вернуться с победой. Мы ждем вас. После войны нам предстоит много строить.

Отто Юльевич Шмидт тоже обнял меня на прощание.

От них я поехал в Академстрой. Было темно на улицах. Фонари погашены, плотно завешены окна. Непривычна и тяжела была эта темнота в городе, совсем недавно залитом морем электрического света.

Несмотря на поздний час, в Академстрое все были в сборе. Я увидел здесь своих товарищей и помощников. Меня дожидались Иван Сергеевич Климов, Виктор Николаевич Бурлаков, Михаил Павлович Кан, Николай [14] Иванович Рыбкин, Сергей Дмитриевич Иванов, Дмитрий Михайлович Петров, Михаил Борисович Вейсберг и другие начальники участков и контор. Нужно было за одну ночь разработать план отъезда, распределить обязанности. Приняли решение — временно сохранить прежнюю организационную структуру. Люди двигаются в путь во главе со своими командирами производства — начальниками участков, контор, прорабами, мастерами, бригадирами. Каждое производственное подразделение оснащается положенными ему техникой и инструментом. На контору снабжения возлагалось не только материально-техническое, но — теперь впервые — и продовольственное обеспечение. Никто из товарищей не заколебался, не пожаловался на трудности. Раз нужно, значит, сделаем. «Не боги горшки обжигают!» — поговорка, вошедшая в наш обиход еще во время строительства завода, сейчас пришлась более чем кстати.

Проработали всю ночь, беспрерывно звонили телефоны. Другие организации, собиравшиеся вместе с нами на фронт, сообщали о своих мероприятиях, спрашивали совета и указаний. Аппарат Академстроя изменил свои функции, он стал штабом 7-го района оборонительных работ. Было уже светло, когда мы разошлись по домам.

Москва жила напряженной жизнью. Толпы теснились у военных комиссариатов. По улицам двигались колонны людей в новой воинской форме. Строп выдерживался плохо, ряды штыков превращались в зигзаг, коробились необношенные гимнастерки. Это шагали вчерашние рабочие, только что взявшиеся за оружие. Но лица мужественны и решительны. Из уличных репродукторов неслась песня, появившаяся в первые же дни войны, грозная, берущая за душу:

Утром наш клуб был забит до отказа. Строители обсуждали призыв партии к народу. Это было незабываемое собрание. Я сообщил о решении Государственного Комитета Обороны мобилизовать наш коллектив на строительство укреплений. Предупредил, что пожилые и больные, женщины с детьми освобождаются от призыва. В ответ — буря возмущенных голосов. Больных не [15] оказалось. Шестидесятилетние прорабы и мастера не считали себя пожилыми. Матери-работницы уже договорились с родственниками, оставляют детей на их попечение, а сами едут с нами.

Один за другим выступали рабочие, работницы, инженеры. Говорили от всего сердца. Клялись Родине с честью выполнить любое задание. В заключение я зачитал приказ. Приказ уже не сотрудникам Академстроя, а военным строителям. В нем определялось, что нужно взять с собой из вещей, излагался порядок погрузки в эшелоны людей, техники, транспорта и инструмента. Приказ требовал железной дисциплины.

Люди ловили каждое слово, сосредоточенные, суровые. Мирные люди превращались в солдат.

Я побывал на рабочих собраниях и в других строительных коллективах. Везде чувствовались небывалый подъем и деловитость. Видел я и тихонько плачущих женщин, мужья которых уходили с нами. Но ни одной жалобы, ни одной просьбы не услышал я от них. Вон сидит молодая чета Русановых. Муж призван и уходит сегодня со своей частью. Жена уезжает с нами на другой фронт. Вижу их печальные глаза. Тяжело расставаться. Супруги сидят в сторонке, держатся за руки и молчат. Они не замечают ничего вокруг и все-таки не уходят из клуба: на людях в эти последние часы расставания им лучше и легче. Это чудесные люди. Оба они стали настоящими воинами. На счету снайпера Русанова вскоре было 12 уничтоженных фашистов, а Надя Русанова стала у нас знаменитым минером и гранатометчиком. Под Смоленском эта хрупкая светловолосая молодая женщина связкой гранат остановила вражеский танк...

До глубокой ночи жилые городки строителей походили на развороченный улей. Люди группами ходили от дома к дому, собирались в сквериках. В темноте слышались смех, песни, переборы гармошек. Остающиеся дома жены хлопотали в комнатках, собирая мужей в путь-дорогу. И над всем этим — над сборами и расставанием, над печалью разлук — торжественно звучало из репродукторов:

На следующий день шла погрузка имущества. На железнодорожные платформы вкатывались бульдозеры и грейдеры, передвижные электростанции и траншеекопатели. Добрые машины, отлично показавшие себя на мирных стройках, стали теперь боевой техникой. К двадцати часам к эшелонам пришли тысячи людей. Пришли целыми семьями. Провожавшие женщины и дети подмели и вымыли вагоны, украсили их зеленью, заботливо оборудовали постели.

Редко увидишь заплаканное лицо. Больше улыбок. Оркестр без устали играет веселую плясовую музыку. То там, то тут в толпе образуется круг и дробно стучат каблуки. Среди строителей заместитель секретаря Московского горкома Виктор Федорович Промыслов и секретарь Моссовета Прокопий Васильевич Майоров. Они переходят от группы к группе, от вагона к вагону, беседуют с людьми, вместе со всеми включаются в дружную песню.

Все мы в гражданской одежде. Единственный военный среди нас — майор Николай Петрович Комраков, назначенный сопровождать наши эшелоны. Его подтянутая ладная фигура выделяется в разношерстной толпе и привлекает всеобщее внимание.

— К нам, к нам, товарищ майор! — зазывают его.

— Пляшете плохо, — смеется он.

— А вы подучили бы нас, — игриво предлагает одна из работниц.

— Что ж, это можно, — соглашается майор. — А ну, шире круг!

Комраков расправил руки, прошелся козырем, ринулся вприсядку. В залихватской солдатской пляске он носится вихрем. На него нельзя смотреть спокойно. Ноги и ладоши зрителей отбивают такт. Вот майор подплыл к молоденькой работнице, призывно притопнул перед ней, и девушка, зардевшись, входит в круг. А там и другие включились в пляску. Все больше кепок и алых косынок мелькает в стремительном движении, горохом сыплется перестук каблуков. Пляшут долго, до пота, до усталости. А потом вдруг десятки сильных мозолистых рук подхватывают майора и подбрасывают его вверх. Прораб Сальников восхищенно мотает седой головой: [17]

— Ну и парень этот майор! Вот бы нам его на вовсе у себя оставить.

Это желание многих сбылось. Николай Петрович Комраков остался у нас. Он стал первым комиссаром нашего оборонительного района.

Возле эшелонов возникают короткие митинги. Выступают представители московской партийной организации и Моссовета, желают строителям счастливого пути, требуют высоко держать честь рабочего класса столицы.

Подана команда: «По вагонам!» Последние поцелуи и рукопожатия, крики «ура!».

Эшелоны один за другим уходят в ночь. [18]