На берегах Шпрее
Настанет день, когда все будет выглядеть иначе. Выспавшись вволю, я открою глаза. Живо поднимусь, увидев, что вовсю светит солнце. Проспал! Усмехнусь сам себе. Какое-то странное чувство завладеет мной: уже не надо отдавать срочнейших приказов, мчаться сломя голову куда-то на машине. В распахнутое настежь окно моего временного жилища робко протиснется веточка с пахучими розоватыми бутонами неизвестного мне плодового дерева.
Весна! На земле хозяйничает весна! Как же вышло, что я только-только заметил ее? Эта мысль пронзит мой мозг. Она заставит действовать.
Я сяду в машину и поеду из поверженного Берлина в направлении Ландсберга, туда, откуда мы начали наш последний решающий штурм. На всю дорогу потрачу два часа. Всего каких-то 120 минут! Что же это такое — время? Оно может спрессоваться в минуты. И оно же тянется неделями, когда ты очень-очень торопишь его, чтобы скорее достичь желанной цели. Две с лишним недели — именно столько мы шли от Ландсберга до Берлина. И не шли, а буквально продирались с жестокими боями от поселка к поселку, от улицы к улице...
Под Ландсберг армия пришла 31 марта. После изнурительного 400-километрового марша остановились в лесах, южнее этого немецкого города. Наспех привели в порядок себя после дороги. Времени на подготовку новой боевой операции армии отводилось 15-17 суток. Все понимали — маловато.
В 1-й гвардейской танковой армии к тому времени насчитывалось около 45 тыс. красноармейцев, младших командиров и офицеров, 709 танков и самоходно-артиллерийских установок, 700 орудий и минометов и 44 реактивные установки.
Хоть до Берлина, казалось, было рукой подать — 70 километров, — но каждый из нас давал себе отчет в том, что это за километры. Перед нами было несколько сильно укрепленных вражеских оборонительных полос. Сам Берлин, как потом оказалось, фашисты превратили в начиненный оружием и солдатами город-крепость. Советским войскам противостояла миллионная вражеская армия, имеющая 1500 танков, 10 400 орудий и минометов, 3300 самолетов. [191]
В Берлинской операции нашей армии совместно с 8-й гвардейской армией предстояло наступать на главном направлении с задачей прорвать несколько полос глубоко эшелонированной обороны у Зеловских высот, разгромить основные силы гитлеровской группировки, ворваться в фашистское логово — Берлин.
В частях и подразделениях тыла армии непрерывно велась целенаправленная партийно-политическая работа. Политотдел штаба тыла возглавлял полковник Виталий Иванович Жердев, человек исключительно энергичный. Он безвылазно находился в тыловых частях. Были, например, такие у нас с ним разговоры по телефону:
— Василий Фомич, нахожусь в автомобильном полку, помогаю снаряжать в путь большую колонну, с боеприпасами, ждите их завтра.
— Василий Фомич, звоню из хирургического госпиталя, готовность здесь высокая, ждут команды.
Человек глубоко партийный, полковник Жердев требовательно относился к офицерам служб тыла, внимательно следил за их работой, поведением. Особый счет он предъявлял коммунистам. Умел найти нужные, возвышающие человека слова, мог при случае в строгой, но корректной форме поставить на место зазнавшегося.
Интересно, по-боевому у нас проходили партийные собрания. Мы так и говорили: «Проведем большой совет». Каждый работник знал, что от него требует командование. Но партийному коллективу было важно услышать от работника, как он думает, что собирается предпринять, чтобы быстро и качественно сработать на порученном участке. Не помню случая, чтобы выступления коммунистов носили формальный характер. Поднимался товарищ, рассказывал о том, как у него идут дела, советовался, доверял свои думы сослуживцам. Обычно люди ставили себе сверхзадачу. Часто звучали слова: «Я должен к такому-то сроку сделать то-то и то-то. И каждый в это верил. Потому что не в чести было бросать слова на ветер.
Большая дружба меня связывала и е начальником политотдела армии генерал-майором Алексеем Георгиевичем Журавлевым.
— Василий Фомич, — часто раздавался его бодрый голос в телефонной трубке, направил в ваше хозяйство работника политотдела, используйте его знания и опыт.
С участием политотдельцев во всех наших тыловых частях 15 апреля прошли партийные и комсомольские собрания, носившие мобилизующий, деловой характер. Речь на [192] них шла о роли и месте коммунистов и комсомольцев служб тыла в предстоящих боях. Высокий духовный настрой, глубокая партийная заинтересованность в лучшем исполнении возложенных на них обязанностей двигали нашими людьми на всех этапах заключительной боевой операции.
Ранним утром 16 апреля 1945 года мощные, долго не смолкающие артиллерийские залпы, взрывы авиабомб возвестили о начале решающих боев за Берлин. Наша армия была введена в сражение во второй половине дня и встретила яростное сопротивление гитлеровцев. Лишь на четвертые сутки был прорван одерский оборонительный рубеж. После этого, преодолевая упорное сопротивление противника, наши войска двинулись непосредственно на Берлин. Части армии, прорвав внешний обвод обороны Берлина, утром 22 апреля вышли к городу с юго-восточной стороны. Это был большой успех.
Штаб тыла армии в основном справился с разработанным на первый период наступления планам. До начала операции мы сумели создать запасы горючего до 2,5 заправок, боеприпасов около 3 боекомплектов и продовольствия до 20 сутодач. Но был момент, когда нам пришлось крепко поволноваться. Характер боевых действий потребовал большего количества подкалиберных снарядов, чем мы имели.
Я немедленно запросил штаб тыла фронта. Там к просьбе отнеслись с пониманием, обещали выслать на нашу станции снабжения 10 вагонов со снарядами. Прошло двое суток, но обещанного мы не получили. Пришлось поступить так. В распоряжение капитана Ф. Я. Полищука была выделена группа автоматчиков. И вот эта, как мы окрестили в шутку ее, поисковая группа на автомашине отправилась на розыски затерявшегося состава. Обнаружили его на Познанском железнодорожном узле, забитом до отказа вагонами, платформами, маневровыми паровозами. Один из них при содействии офицера ВОСО фронта был выделен капитану Полищуку. Вскоре снаряды были доставлены в Ландсберг, где наготове уже стоял автомобильный батальон 35-го автополка.
У меня было около двух часов в распоряжении до отъезда в штаб армии. Решил по пути заехать на станцию снабжения, чтобы посмотреть, как там идут дела, и поблагодарить капитана Полищука за успешное выполнение задания. Нашел его в медсанбате на перевязке. Он был ранен.
Оказывается, когда его группа пробиралась к Познани, ее неожиданно атаковали гитлеровцы. Дело в том, что мелких вражеских групп, уцелевших после разгрома их частей, [193] немало скрывалось в окрестных лесах. Капитан Полищук проявил смелость в схватке с фашистами, умело построил бой, отбил атаку, но сам получил ранение. И никто из сопровождавших красноармейцев догадаться не мог, что их командир еле держится на ногах. А он до конца выполнил боевую задачу и только после этого согласился пойти в медсанбат.
И таким он был во всем: настойчивый, инициативный, выдержанный. Я уже рассказывал о том, что Полищук вместе со Слинько организовывали работу армейских «вертушек». За проявленную находчивость, сметку он был награжден боевым орденом.
Я долгое время следил за судьбой этого энергичного, думающего офицера. Потом он закончил Военную академию тыла и транспорта, служил на различных должностях. Уволившись в запас, продолжал трудиться до недавнего времени. Сейчас династию Полищуков в армии продолжает его сын Владимир;
Начиная с 22 апреля наша армия вела тяжелые уличные бои в Берлине. За каждую улицу, каждый дом. Танкисты показали себя храбрыми и находчивыми воинами. Вечером 1 мая наши танкисты и пехотинцы 8-й гвардейской армии встретились в парке Тиргартен с наступавшими, с севера частями 3-й ударной и 2-й гвардейской танковой армий.
В боях за Берлин 1-я гвардейская танковая армия уничтожила и пленила до 45 тыс. вражеских солдат и офицеров, до 800 орудий и минометов, 195 танков, 220 самолетов, 2 тыс. автомашин. За успешные боевые действия и массовый героизм было награждено орденами и медалями 33 857 воинов, 29 человек удостоено высокого звания Героя Советского Союза.
Я, кадровый военный, видавший в своей жизни немало героических поступков, не переставал удивляться мужеству и самоотверженности, которые ежедневно, ежечасно проявляли и воины тыловых частей. Из множества примеров ярко запомнился один эпизод. Вместе с начальником политотдела незадолго до Берлинской операции приехали на армейскую базу снабжения. Сюда только вернулись водители, доставлявшие боеприпасы.
Около заляпанной грязью полуторки стояла группа девушек. Одетые в брюки, сапоги, гимнастерки, они старались утешить плачущую навзрыд подружку. Прямо скажу, картина была до слез трогательная. Увидев меня, и уговаривавшие и плачущая притихли. [194]
— Что случилось? — спросил я.
— Я бы этих гадов всех до одного перестреляла, — снова разрыдалась девушка-шофер, погрозив вымазанным в смазке кулачком в сторону предполагаемого врага.
Оказалось, что возвращавшуюся порожняком автоколонну обстреляла вражеская артиллерия. Одну из машин разбило. О том, чтобы выезжать на ней в очередной рейс, не было и речи. Пришлось, как умел, успокаивать девушку, даже посодействовать, чтобы ей дали другую машину.
Четвертый батальон 35-го автополка целиком состоял из девушек-водителей. Было их около 200. Третья часть — в возрасте от 18 до 20 лет. В армии их научили водить автомашины, он сдали экзамены на права. Вначале их рейсы ограничивались районом армейской полевой базы: перевозка продовольствия и боеприпасов от железнодорожных вагонов на армейские склады. А потом им доверялись и ответственные задания — рейсы к передовой. Нередко девушки-шоферы попадали под бомбежки и артобстрелы. Случалось, их машины выходили из строя. И они сами старались устранить неполадки,
На последней встрече ветеранов нашей армии я попросил Марию Дмитриевну Павлову вспомнить хотя бы один из рейсов на передовую.
— Нам срочно нужно было доставить боеприпасы танкистам, — рассказала она. — Ну мы и выжимали, что можно было, из моторов. Вдруг я почувствовала, как откуда-то потянуло гарью. Глянула вниз, под ноги, и обомлела: в щели из-под пола кабины огонь пробивается. Не помню, как мотор выключила, выбросилась из кабины и сразу же под машину. А там по днищу языки пламени перебрасываются. Давай хватать комья земли да швырять их в это пламя. Кожа на руках полопалась, спецовка задымилась. С огнем покончила, вылезла из-под машины. Хочу встать, а ноги от напряжения не держат. Только тут дошло до меня, какое несчастье могло произойти. Доставила снаряды танкистам. Они смотрят на меня и не узнают. «Мария, — спрашивают, — куда это свои улыбки веселые спрятала?» Увидели обгоревшую одежду на мне, умолкли.
Свидетельствую как их начальник: женщины-водители выполняли свой ратный долг наравне с мужчинами, ни в чем им не уступая. Не жаловались на судьбу, не просили поблажек. Надо было — сутки безвылазно из кабин проводили в рейсах. Случалась поломка — сами были и за механиков, и за слесарей. Они ремонтировали и дороги. [195]
Однажды, возвращаясь из штаба армии, я и застал девушек за этой работой. Было у меня в машине несколько банок тушенки, велел водителю открыть их. Нашелся и хлеб. Получилось что-то похожее на бутерброды. За этой скромной трапезой разговор завязался. Война кругом, невдалеке пушки бухают, а девушки о нарядных платьях, о танцах, кино размечтались. Вижу, сами на командиров посматривают, видно, ждут, что те дадут команду снова приступить к работе, а с мечтами — ну так не хотелось расставаться.
Война войной... А человек и живет для того, чтобы о сущем думать. И как нам, командирам, было важно не проходить мимо вот таких возможностей пообщаться с людьми, послушать, о чем они мечтают, какими думами заняты. Я обычно присаживался рядом с отдыхающими бойцами, старался взбодрить их словом, поучить уму-разуму, сам учился у них. Мы все на войне нуждались в таком общении: и красноармейцы, и генералы. Любовь к командирам была неподдельной, истинной. В минуту опасности боец не раздумывая заслонял, собой от вражеской пули командира.
Однако продолжу рассказ о девушках-водителях. Приступая к работе над книгой, я задался целью разыскать как можно больше своих сослуживцев. Их оказалось немало. Так я узнал, что счастливо сложилась послевоенная судьба у А. В. Малюковой, А. Ф. Мальцевой (Токаревой), В. К. Сорокиной, Н. И. Зотовой, М. И. Масленниковой (Суворовой). У них — крепкие, хорошие семьи. Многие успешно трудятся. Павлова, например, работает мастером цеха по изготовлению головных уборов, Сорокина — художник-оформитель, Малюкова — финансовый работник.
О женщине на войне написаны книги, поставлены фильмы. И все-таки далеко не все еще рассказано об этих мужественных труженицах. Память возвращает туда, в военные годы, на пылающие улицы Берлина. Какими же храбрыми и вездесущими были они, наши сестрички из медсанбатов.
Перед глазами встает такая картина. Посреди грохочущей от разрывов снарядов и мин улицы остановился наш подбитый танк. Густым дымом заволокло бронированную машину. И вдруг из этого кромешного ада показываются две фигуры. Щупленькая девчушка с медицинской сумкой тащит на себе обгоревшего механика-водителя. Слезы у сестрички от тяжести и жалости, а она слова успевает подбирать самые нежные, ласковые, успокаивающие.
Наш 583-й хирургический полевой походный госпиталь располагался на окраине Берлина в полуразрушенном здании. [196] Работы хватало всем, начиная от медперсонала и кончая хозяйственниками. Но богами здесь были хирурги. Лишенные самых элементарных условий для операций, они творили чудеса. Около тысячи раненых было доставлено сюда за несколько дней. К сожалению, в свое время я не сохранил журнал, в котором оставляли свои горячие слова благодарности выписывающиеся из госпиталя бойцы и командиры. Но запомнились первые строки некоторых записей: «Если бы не хирурги Эльдаров и Ткачев...» Да, подполковники медицинской службы Ткачев и Эльдаров творили чудеса. Для меня так и осталось загадкой, когда же отдыхали эти люди и отдыхали ли вообще.
У отдельных, даже военных, людей со словом «тыл» ассоциируется что-то окостенелое, застопорившее ход, задвинутое в даль дальнюю. В работнике тыла они почему-то угадывают человека, интересы которого дальше портянок и устройства помывки личного состава не распространяются. И если такие люди вдруг узнают, что ты, бывший боевой командир, связан с тыловой службой, то тут же пытаются соболезновать: не повезло, мол, сочувствую.
С одним из таких соболезнователей мне довелось встретиться. После упорных боев выдалась небольшая пауза. Мне необходимо было побывать в штабе армии. При прорыве сильно укрепленной обороны гитлеровцев мы потеряли несколько десятков танков, которым срочно требовался ремонт. Я приехал, чтобы доложить командующему свои соображения. Вдруг меня окликнул незнакомый голос. Обернулся. Передо мной стоял генерал. В нем я узнал бывшего сослуживца.
— Слышал, ты в тыл попал, — спросил он, — если не секрет — за что?
— Устал командовать, решил отдохнуть, — в тон ему ответил я.
— Да ну, с твоим характером — и вдруг отдохнуть...
Человек он был здравый, не лишенный юмора. Я уважал его за эти качества. Да и он, видно, смекнул, что задел мою болевую точку.
— Хочешь проехать со мной в соседнее хозяйство? — неожиданно предложил я бывшему сослуживцу.
Не обращая внимания на его отнекивания, усадил в машину, и мы поехали. Поехали в 79-й гвардейский минометный полк. Его бойцы и командиры особенно отличились среди тех, кто штурмом брал Зеловские высоты, кто протаранил нафаршированные вражескими огневыми точками берлинские улицы. Минометчики сеяли панику у гитлеровцев. [197]
Как только заводили свою песню русские «катюши», по признанию одного пленного фашистского офицера, его тело расставалось с душой досрочно. Я любил гвардейцев-минометчиков за их преданность своей службе, за веселый нрав. И еще — за расчетливость. У них ничего даром не пропадало: каждый снаряд разил врага, каждый литр горючего приближал установку к огневой позиции.
Нас встретил командир полка гвардии полковник И. И. Бондаренко, крепко сложенный, улыбчивый украинец. Тут же оказались начальник штаба, начальник политотдела полка гвардии подполковник И. Е. Табанаков и гвардии подполковник М. Ф. Останин. Такой группой мы и пошли по лагерю минометчиков. Кругом чистота, порядок, словно люди не воевали, а на учебные сборы выехали. Ярко светило солнце. Все минометчики, одетые в новенькую летнюю форму, выбритые, подстриженные.
В импровизированной столовой нас ждал сюрприз — прел, настаивался в бачке натуральный украинский борщ. Пошли истории, воспоминания. Полковник Бондаренко больше рассказывал о своих «катюшах», о боевых товарищах, с которыми не раз подвергался опасности. Нередко он поворачивался ко мне и говорил: «Спасибо, товарищ генерал, за снаряды, которые ваши люди подвезли в тот раз».
Не мне нужны были эти слова признательности. Я просто делал свою работу, старался успевать сделать все к сроку. Но в данную минуту было приятно слышать такие отзывы. Рядом был мой старый знакомый, почему-то неправильно думавший о работе тех, кто принадлежал к числу работников тыла.
Потом был еще разговор с «командиром батареи старшим лейтенантом М. П. Иванихиным. Он рассказал о том, какой своевременной и практичной оказалась идея офицеров службы тыла с переделкой транспортных машин.
Идея действительно принадлежала нашим офицерам, работавшим в содружестве с минометчиками, и состояла вот в чем. Обычный ЗИС-5 мог взять 13 ящиков, в которых было 26 эрэсов. Было предложено реконструировать кузов, оборудовав его специальной деревянной арматурой. Она-то и помогала перевозить сразу 64 снаряда, что составляло один батарейный залп. Имея в батарее четыре заново оборудованные машины, минометчики могли распоряжаться пятью залпами (один транспортировался на направляющих): Именно тогда уже родился прообраз нынешней ТЗМ (транспортно-заряжающей машины). Преимущество этого нововведения [198] сказалось сразу. Батарея получила возможность действовать в отрыве от полка, совершать рейды по тылам противника. Мы тепло простились с минометчиками. На душе у меня было светло. Вышло как-то непроизвольно, я вполголоса запел веселую мелодию.
— Фомич, ты извини меня, если чем обидел, — взяв мою руку, тихо сказал приятель. — Увидел, как тебя принимают, как с тобой советуются, понял, нужен ты людям, а это — главное.
«Виллис» мчал нас к штабу армии. Воздух дрожал от беспрерывного, то удалявшегося, то нараставшего рокота моторов, и рыжая пыль, клубившаяся над дорогой густыми облаками, порой пыталась заслонить солнце. Думалось о чем-то хорошем, мирном. Я не спешил прогнать эти размягчающие душу мысли. Почему-то остро почувствовал, что нет в эти минуты рядом дорогих мне людей: Клепикова, Журавлева, Долгова, Слинько. Я бы не сдержался, обязательно сказал им: «А вы знаете, наше дело так нужно людям». То ли от минутного тщеславия, то ли от переполнившей душу радости, но я себя чувствовал счастливым.
Вот в таком приподнятом настроении я и вернулся в штаб армии. В дверях встретился с командующим, который пригласил зайти к нему. Генерал Катуков внимательно выслушал мой рассказ о минометчиках, сказал:
— Василий Фомич, это хорошо, что вы с людьми поговорили, настроили их на новые задачи. Вам, работникам тыла, предстоят большие дела после окончания боев. Надо серьезно будет заняться устройством быта, наладить питание, снабжение людей всем необходимым. Истосковались люди по заботе, уюту.
Во все лихое время войны наша партия, Советское правительство, весь народ всегда проявляли первейшую заботу о своих вооруженных защитниках. Мы были сполна обеспечены оружием, боеприпасами, горючим, продовольствием, словом, всем необходимым. И как бы тяжело ни приходилось стране, но наши люди последнее отдавали армии, потому что любили ее, считали ее своей заступницей. Я постоянно думал об этом, старался воспитывать у офицеров тыловых служб чувство хозяина, рачительный подход к тем ценностям, которые нам доверялись. Так, благодаря разработанной майором-инженером Слинько схеме жестких нормативных требований к расходу топлива заметно стали экономиться горючее и смазочные материалы. Наши офицеры, бывая у танкистов, артиллеристов, минометчиков, не упускали возможности [199] побеседовать с ними о хозяйском отношении к доверенному оружию, имуществу.
Не хочу приукрашивать события, утверждать, что с материальным обеспечением у нас всегда и все обстояло благополучно. Были моменты, когда мы в силу объективных или субъективных обстоятельств вынужденно собирали топливо, что называется, по крохам, чтобы заправить танки. Случалось, что не было, под рукой нужных снарядов. Мы знали, что все это дело времени. Действительно, через день-другой находилось горючее, прибывали снаряды. Страна обеспечивала свою армию всем необходимым.
Я еще раз мысленно обращаюсь в 1942 год, во время, когда получил назначение на должность начальника тыла 29-й армии. Помню доклады подчиненных о том, что горю: чего осталось 0,8 заправки, боеприпасов — 0,6 боекомплекта. И в то тяжелейшее время мы выстояли, потому что верили в огромные возможности нашей экономики, в большевистскую силу духа наших людей. Именно эта вера помогала нам срывать все замыслы вражеских генералов, расстраивать их планы, разрушать задуманные операции. Зная счет каждому снаряду, бойцы били только наверняка по скоплению гитлеровских войск. Я не раз был свидетелем поистине неповторимых сцен, когда боец, улучив минуту между атаками, принимался чистить автомат, адресуя ему при этом, как своей любимой, ласковые и нежные слова. Люди понимали, что большего нам тогда неоткуда было взять, поэтому проявляли удивительную бережливость, рачительность.
Вновь и вновь вспоминаю многих политработников, с которыми пришлось встречаться, когда делал первые шаги на новой работе. Я их всегда считал и считаю очень и очень тонкими психологами. Вспоминаю короткие беседы с членом Военного совета 29-й армии бригадным комиссаром Николаем Никифоровичем Савковым.
— Василий Фомич, поедемте к артиллеристам, — предлагал он, — расскажу им, какой урон они могут нанести врагу, имея всего лишь 0,8 боекомплекта.
Я соглашался, ехал с ним. И был свидетелем 20-минутной популярной беседы с командирами батарей, взводов орудий, наводчиками. Выверенные данные, точные выкладки, яркие аргументы — вот что составляло суть такой беседы. Николай Никифорович не признавал специалиста без научного подхода к делу. Слушая доклады начальников служб тыла, он нередко прерывал их и вносил существенные поправки. «Не в тоннах дело, их может быть на одну-две больше или меньше, — глядя в глаза собеседнику, говорил [200] он, — мастерство специалиста в том, как умно, с пользой распорядиться этими тоннами».
Будучи уже заместителем командующего 1-й гвардейской танковой армией, я часто вспоминал этого мудрого человека и старался во всем следовать его советам. Мы строго следили, чтобы бойцы были обеспечены всем необходимым, чтобы они получали все по полной норме. Пресекалось расточительство, когда кто-то пытался все делать на глазок. Офицеры штаба тыла и продовольственного отдела периодически проверяли организацию питания в частях. Мы добились того, чтобы каждый танковый экипаж имел продовольственный запас из расчета 5 сутодач. Наши специалисты даже в тяжелейшей боевой обстановке находили возможности один-два раза в сутки накормить бойцов горячей пищей. Известно, на сытый желудок воевалось веселей.
В 44-й гвардейской танковой бригаде, которой командовал полковник И. И. Русаковский, за организацию питания с командиров подразделений спрашивалось так же строго, как и за организацию боя. Этот жизненно важный участок работы был постоянно в поле зрения политработников.
В нашей армии выходила газета «На разгром врага» (редактор подполковник Ф. И. Нефедьев). От служб тыла многое зависело, чтобы редакция и типография снабжались необходимым, чтобы газета своевременно доставлялась воинам. В армии любили газету, ждали ее. Я видел номера, как говорят, зачитанные до дыр.
Я знал многих работников редакции. А вот с корреспондентом капитаном Ф. А, Гариным познакомился при довольно интересных обстоятельствах. Помнится, только вернулся с армейской базы снабжения, собирался отдохнуть у раскаленной «буржуйки» в землянке, как вошел незнакомый капитан.
— Товарищ генерал, — обратился он, — я ехал в Москву за оборудованием для цинкографии, но наш драндулет вышел из строя. Увидел табличку с надписью «Хозяйство Конькова», решил, что только вы можете помочь.
— А чем конкретно?
— Дать машину, горючее для поездки в Москву и обратно.
Я задумался. Да и было отчего. Не стояли же у нас без дела машины. Но тут капитан снова меня огорошил. Заметив на моей гимнастерке депутатский значок, он сказал:
— Обращаюсь к вас и как к депутату Верховного Совета Российской Федерации. Ведь я, наверное, первый избиратель, который за время войны обратился за помощью? [201]
Я, был полностью обезоружен. Соединился по телефону с командиром автополка, велел ему снарядить для редакции машину. Редактор Нефедьев после горячо благодарил за депутатскую помощь, как он с лукавой улыбкой выразился. Я ценил фронтовых газетчиков, зная их нелегкую работу. Дружба с ними осталась на всю жизнь. Кстати, коллектив армейской редакции мне одному из первых вручил праздничный победный номер. Храню я его как самую дорогую реликвию...
Мы стояли в центре Берлина. Не слышалось больше орудийных залпов, грохота танковых моторов. Сплошное ликование заполнило некогда широкую площадь перед рейхстагом. Бойцы поздравляли друг друга с великим нашим праздником. Тут прямо стояли походные кухни. Повара, расстаравшиеся вовсю, щедро наполняли солдатские котелки борщом и кашей, зычно предлагали добавки. Я ходил среди этого скопления людей, танков, пушек и старался все увидеть, запомнить. Уж слишком долго мы ждали победного часа!
Среди множества надписей на стенах рейхстага я прочитал и вот эту: «Сегодня — 1 мая 1945 года. Я пришел сюда из Москвы через Сталинград для того, чтобы фашисты к нам никогда больше с войной не ходили. Командир батареи 79-го гвардейского минометного полка М. П. Иванихин». Вот так знакомый читателю гвардии капитан Иванихин исполнил волю своего народа — пришел в поверженный Берлин.
В этот день меня вызвали в штаб армии для доклада Военному совету о наших возможностях помочь продовольствием местному населению. Я доложил об имеющихся у нас резервах. Конечно, многим помочь мы были не в состоянии. Дело в том, что после жестоких боев за Берлин все действующие магистрали были забиты эшелонами с армейскими и фронтовыми грузами. Выходило, что из своих запасов мы могли выделить по 200 граммов хлеба в день взрослым и по 150 граммов — детям. Выкроили для детишек ид жиров.
— А еще что можете дать им дополнительно? — спросил меня командующий армией. — Особую заботу надо проявить о больных.
— Думается, по пол-литра молока на ребенка сумеете найти, товарищ Коньков, — сказал Н. К. Попель.
В освобожденной армией части города проживало около 100 тысяч жителей. Из них большую половину составляли дети и старики. В районе запасов продовольствия мы не обнаружили, [202] водопровод и электростанции не действовали, канализация была разрушена. Если добавить сюда же отсутствие медикаментов, мизерное число выявленных нами врачей, то станет ясно, с чем мы тогда столкнулись. В домах свирепствовали болезни.
— Больше используйте специалистов из числа немцев, выявляйте среди них администраторов и инженеров городского коммунального хозяйства, — распорядился Михаил Ефимович Катуков.
— Есть-то они есть, — ответил я, — да почти все из нацистов.
— Лишь бы дело знали, заставьте их работать. Да, а как обстоят дела с людьми, освобожденными из лагерей?
— По нашим подсчетам, их более пятидесяти тысяч человек. Есть русские, поляки, чехи, англичане, словаки, французы, бельгийцы, — доложил я.
И тут командующий и член Военного совета переглянулись, ни слова не сказав, весело расхохотались. Я услышал занятную историю. Катуков и Попель ехали на заседание Военного совета. Дороги были заполнены тысячами освобожденных из гитлеровского рабства людей. Бронетранспортер командующего обгонял большую колонну истощенных солдат во французской форме. Обмундирование сидело на них мешковато, на головах красовались кепи со значками. М. Е. Катуков приветствовал их на французском языке.
— Мы курские, — услышал он в ответ.
Пришлось генералу остановиться и выяснить, что же это за такие чудо-французы из Курска. Оказалось, что наши красноармейцы, находившиеся в плену, после освобождения набрели где-то на гитлеровский склад с обмундированием бывшей петеновской армии и поторопились сменить свои отрепья...
— Товарищ командующий, освобожденные из лагерей очень истощены, многие из них страдают от тяжких недугов, — доложил я, — им требуется квалифицированная медицинская помощь, а наши армейские госпитали заняты ранеными.
Командующий посмотрел на генерала Попеля. Тот обещал обратиться за помощью к работникам штаба фронта.
Вопросов, требующих безотлагательного решения, стояло перед штабом тыла армии в избытке. Ну что, например, мы должны были делать с военнопленными, которых временно разместили в тех же лагерях, где фашисты истязали ни в чем не повинных людей? Когда я задал этот вопрос на Военном совете, товарищи в ответ спросили [203] меня:
— Ну и как они, довольны сработанными ими же лагерями?
...У меня и по сей день стоит перед глазами вот эта необычная картина. На улицах Берлина густо дымят все наши резервные походные кухни. Около них деловито орудуют самые лучшие повара, самые сноровистые хлеборезы. И на манящие запахи наваристых щей, свежевыпеченного хлеба из окружающих домов начинают стекаться исхудалые, с опаской поглядывающие по сторонам жители города. Одним из раздаточных продовольственных пунктов руководил капитан М. Е. Дубоцкий. На правах гостеприимного, радушного хозяина он звал берлинцев отведать русских щей, попробовать рассыпчатой гречневой каши. Те, наконец поверив, что это о них проявлена забота, что это их ждут аппетитные ломти хлеба, грудки сахара, смелее потянулись к кухням.
Какие там, казалось бы, тонкие чувства могли быть у наших людей, ожесточенных войной? Но не огрубели наши сердца, раскрылись навстречу людям. Светлели лица моих однополчан при виде детишек. Те доверчиво жались к ним. И безусые хлопцы, еще не ведавшие отцовства, тянулись к пацанам, оттаивали возле них. Первым словом, которое мы услышали в те дни на берлинских улицах, было «хлеб».
31 мая 1945 года было принято постановление Военного совета 1-го Белорусского фронта «О снабжении молоком детей г. Берлина». Дети до восьмилетнего возраста снабжались молоком. Для этого использовались ресурсы пригородов Берлина. Ежедневно выдавалось 70 тысяч литров. Населению было передано из трофейного скота 5 тысяч голов дойных молочных коров, которые были размещены на специальных пунктах в районах города Берлина. Военным комендантам вменялось в обязанность организовывать максимальный сбор молока от населения, восстанавливать разрушенные или нуждавшиеся в текущем ремонте молочные заводы, сливочные пункты. На строгий учет брались все специалисты, ранее работавшие на таких предприятиях. В распоряжение берлинского центрального молочного завода выделялось 25 автомашин для транспортировки продуктов из районов в Берлин{14}.
Из собственных армейских запасов мы передали для городского населения около 200 тонн муки, круп, сахара.
Я был свидетелем и участником Великой Победы. На моих глазах свершился праведный суд над злейшим врагом [204] человечества — фашизмом. Мы сделали все, чтобы добить этого страшного зверя в его же логове. Чувство мести врагу у каждого из нас было велико. И оно, это чувство, было освещено любовью к Отчизне, ко всему родному и дорогому, что гитлеровские выродки пытались отнять у нас.
Но каждый из нас, фронтовиков, сумел в той сложной и суровой обстановке сердцем понять, что новую Германию, которая стряхнет с себя пепел пожарищ, отбросит навеки бредовые фюрерские идейки, ту Германию ждет счастливая доля. Позже я стал свидетелем такого часа, часа рождения новой, социалистической по духу и целям Германской Демократической Республики — нашего доброго друга, единомышленника во всех справедливых делах.