Храбрейшие из храбрых
Как я ругаю себя за то, что только через три с лишним десятка лет поехал в архивы, стал собирать фактический материал, чтобы рассказать о людях 115-й стрелковой дивизии. Совсем не выдающихся, но вместе с тем свершивших то, чего не довелось сделать другим. Считаю своим долгом вспомнить хотя бы некоторых из них...
Капитан Василий Дубик... В рабочей тетради я иногда делал небольшие пометки, касающиеся характеристик людей, с которыми мне приходилось иметь дело. Эту запись в две строки я сделал после одного из боев на Карельском перешейке: «В. П. Дубик — командир отчаянной храбрости, но голову при этом не теряет, умеет думать о бое, заботиться о людях».
Я повидал всяких командиров. Были такие, что намекни только — и они уже готовы броситься в бой без оглядки. Случались удачи у таких сорвиголов. Чаще же их ждал неуспех. Военное дело — это искусство. Тонкое, психологическое. Одной удали тут мало. Как говорится, тут думать надо, соображать.
Сообразительным, умелым командиром был Василий Дубик. В боях на Карельском перешейке он командовал ротой. Подразделение зачастую оказывалось на самых сложных участках обороны. Именно его бойцы первыми встретились с хорошо обученными и до зубов вооруженными егерями противника.
Был такой случай. Высланный вперед старшим лейтенантом Дубиком взвод дружно обстрелял егерей и тут же поспешно стал отходить. Враги решили, что это их легкая добыча. Они уже начали настигать смельчаков, когда те неожиданно как бы растворились в чаще. Егеря заметались на большой лесной поляне. И тут же в них справа, слева, [126] сверху с деревьев ударили поставленные в засаде два остальных взвода роты Дубика.
На допросе взятый в плен командир егерей очень просил показать того, кто так ловко обманул его, видавшего виды вояку. Пригласили Дубика. Он пришел, молодой, сильный, гибкий, с достоинством доложил. А плененный офицер-егерь изумленно смотрел на Дубика не в силах понять, как смог этот молодой русский командир так искусно выполнить маневр и заманить в ловушку целую роту егерей.
Умение мыслить и анализировать масштабно не раз помогало Дубику с честью выходить из самых трудных положений. В его роте всегда было меньше потерь. Бойцы здесь, казалось нам, собрались самые веселые, самые здоровые. Люди любили своего командира за заботу о них, доверяли ему безгранично. Его приказы и распоряжения они выполняли четко, я бы сказал, с особым желанием. В штабе дивизии ни у кого не было сомнения, когда обсуждалась кандидатура капитана В. Дубика (очередное воинское звание ему было присвоено после боев на Карельском перешейке) на должность командира батальона.
Не было в штабе сомнений и тогда, когда батальон капитана Дубика предложили выделить в первый эшелон готовящегося десанта.
Говорят, дорога начинается с тропы, а тропа — с первого следа. В народе говорят еще и по-другому: за первым — след, за вторым — дорога. Фронтовикам известно: кому на воине выпадало идти первым в бой, в разведку, тем судьба не часто гарантировала удачу.
А нам нужна была только удача. От умелых действий десанта зависел весь дальнейший ход боевых действий. В случае успеха мы навязывали врагу свою волю, захватывали боевую инициативу, разрушая тем самым далеко идущие планы противника.
Намечавшуюся высадку батальона держали в строгом секрете. Люди, конечно, чувствовали, что приближаются какие-то серьезные события. Чаще, чем обычно, в подразделениях бывали командиры штабов полка и дивизии. Накануне форсирования наведались к Дубику и мы с начальником политотдела. В кромешной тьме услышали приглушенный голос. Подошли ближе. Я узнал в говорившем политрука А. П. Черного.
— Командир батальона интересуется вашим настроением перед форсированием, — обратился к бойцам политрук. — Что ему передать? [127]
Поднялся красноармеец. Из кармана гимнастерки он вынул какую-то бумагу, передал ее политруку и сказал:
— Здесь все написано...
В землянке мы развернули вчетверо сложенный лист. Боец, видимо, писал в потемках, строчки были неровные, буквы набегали друг на друга. Слева были горячие, выстраданные сердцем. Красноармеец просил считать его в случае смерти коммунистом.
Самого Дубика мы нашли у реки. С командирами рот он проверял плавучесть вместительных рыбацких лодок. Командиры прикидывали, как лучше всего разместить в них людей, боеприпасы, вооружение. Выслушали они и наши советы.
Все это время я наблюдал за капитаном Дубиком. Поверяя подчиненным свои задумки, он обязательно спрашивал: «Вы меня поняли?» Нам всем тогда очень хотелось и было необходимо знать, как мы понимаем друг друга, все ли в одинаковой мере прочувствовали сложность предстоящей операции. Без этого трудно было рассчитывать на успех.
— Вы уверены в успехе? — спросил я Дубика.
— Товарищ генерал, бойцы ждут этого часа, слишком много у них накопилось ненависти к фашистам, рассчитаться хотят с ними сполна.
— Может, считаете несправедливым, что вас назначили командиром десанта?
Он подался весь вперед и горячо заговорил:
— Прошу вас не изменять решения, бойцы уже привыкли ко мне, понимают меня с полуслова...
Я обнял Василия. Получилось это непроизвольно. Я любил его как младшего брата. Известно, кого мы больше любим, тому больше доверяем.
Ночь на 20 сентября выдалась темная, с моросящим дождем. Я уже рассказывал, как мы волновались, как то и дело спрашивали, нет ли известий от Дубика. А время уже подходило к расчетной отметке. И вот телефонист неожиданно громко закричал в блиндаже:
— Есть, зацепились за левый берег!..
Сквозь треск и шипение в эфире услышал далекий голос капитана Дубика, докладывавшего, что фашисты не ожидали нашей высадки, никак не могут понять, откуда взялись русские.
Мне потом рассказывали подробности. Гитлеровцы, привыкшие к комфорту мирного времени, устраивались на ночлег, как в гостинице. Вот в таком-то полураздетом виде наши [128] бойцы и подняли их из теплых постелей. Фашистские молодчики, побросав оружие, в одних подштанниках драпали из блиндажей и землянок.
Капитан Дубик, правильно оценив ситуацию, приказал бойцам, как мы тогда говорили, «шумнуть». Громкое «Ура!», частая стрельба наделали еще больше паники в стане врага. Наши десантники заняли Московскую Дубровку.
Положение на плацдарме день ото. дня становилось тяжелее. Гитлеровское командование, наконец разобравшись в том, что русские сумели перебросить через Неву лишь часть сил, бросило на десантников свои отборные части.
Левый берег окутался густым, черным Дымом. Небольшой пятачок буквально терзала вражеская крупнокалиберная артиллерия, авиация. Стоял сплошной грохот. Мы никак не могли связаться с командиром десанта. Единственное, чем смогли ему помочь, — переправили четыре пушки.
С ними-то капитан Дубик и предпринял наступление на Арбузове. Бой развивался успешно. Десантники, ведомые своим отважным командиром, прорвались за песчаный карьер, в рощу. Мало их осталось после жестокой штыковой схватки. Фашисты взяли в кольцо рощу. Двое суток не прекращались их атаки. Комбат несколько раз предпринимал попытки пробиться сквозь вражеское кольцо. В последней атаке его сразила пуля.
Установить подробности подвига Василия Павловича Дубика помогли сослуживцы героя, его товарищи-фронтовики. Очевидцы рассказывали, что окровавленный комбат, умирая, все же сумел приподняться с земли и в последний раз выстрелил в фашистов. Бойцы потом говорили: «Наш Дубик и мертвый продолжал воевать».
Тело капитана переправили на правый берег. Похоронили мы героя со всеми воинскими почестями...
В моей жизни особое место занимают политработники. Судьба мне подарила многие встречи с этими замечательными посланцами партии. В годы Великой Отечественной войны высоким авторитетом среди личного состава армии и флота пользовались политруки. Они, политруки, были вездесущи. Мне порой казалось; что у них особый дар предугадывать места, где трудно, где жарче всего разгорится бой. Они появлялись там обязательно в тот момент, когда нужно было внести перелом в сложную ситуацию.
Фашисты люто ненавидели политработников. Они прекрасно понимали, какой обладают посланцы партии силой [129] влияния, какой у них высокий авторитет, как они преданы партии и Родине. Позже мы узнали о существовании секретной гитлеровской инструкции. В ней говорилось о том, Что политических комиссаров можно опознать по особым знакам отличия — красной звезде с вытканными золотом серпом и молотом на рукаве. Эти комиссары, гласила инструкция, не признаются в качестве солдат, на них не распространяется защита, предоставляемая военнопленным по международным правам. После отделения от остальных их рекомендовалось уничтожать.
Я хорошо знал старшего политрука А. П. Черного, выпускника военного училища имени Верховного Совета РСФСР. Впервые увидел его на стрельбище. Бойцы тренировались в метании боевых гранат. Один из них никак не мог побороть страх. Сколько ни бился командир взвода, но заставить подчиненного перебороть себя не мог. Мы с комиссаром попали уже к финалу этого эпизода. Услышали дружный хохот, решили узнать, кто так умеет веселиться. Необычную картину увидели. Красноармейцы окружили А. П. Черного и обалдевшего от радости бойца, который горячо тряс руку старшего политрука. За что, вы бы думали? Старший политрук сумел уговорить его выйти вместе на огневой рубеж и выполнить упражнение. Гранаты обоих метко поразили цель.
Был старший политрук чуть выше среднего роста, говорил негромко, с нажимом на те слова, которые старался подчеркнуть особо. Относился он к числу тех политработников, которые больше заботятся не о красивом обороте речи, а о рабочей нагрузке слова. Это особенно ценилось на войне, где зачастую выступление политруки занимало одну-две минуты. И какой огромной силой обладали те слова!
А. П. Черный ушел на плацдарм в составе батальона, которым командовал капитан В. К. Меньков. Вражеская пехота, усиленная танками, сразу же контратаковала десантников. Забросав фашистские танки бутылками с горючей смесью, бойцы вывели из строя пять вражеских боевых машин.
Группу красноармейцев, в задачу которых входило прикрыть фланг батальона у моста через овраг, возглавил А. П. Черный. Фашисты забрасывали минами горстку советских воинов. Те добрым словом вспоминали старшего политрука, который заставил их глубже зарыться в землю. Наши бойцы выдержали яростный минометный обстрел, а затем организованным дружным огнем сумели отбить несколько вражеских контратак. [130]
На командный пункт поступило тревожное сообщение — тяжелое ранение получил комбат В. К. Меньков. Я не знаю, как это сумели связисты, но они нас связали со штабом батальона. В трубке я услышал спокойный голос старшего политрука Черного:
— Товарищ генерал, капитана Менькова готовим к переправе на правый берег, мы здесь держимся...
Связь на этом как отрубило. А на левом берегу все жарче разгорался бой. Из рассказов раненых красноармейцев, переправленных на правый берег, мы узнали, что в критическую минуту старший политрук взял командование батальоном на себя. Он не раз водил бойцов в контратаки, отбрасывая наседающих фашистов. За умелое управление батальоном и проявленную личную храбрость А. П. Черный был награжден орденом Красного Знамени. Он до конца сражался на Невском пятачке.
Нам приходилось нелегко. Мы подсчитали, что в среднем на один квадратный метр пятачка враг выпускал в час от 15 до 25 пуль, обрушивая на плацдарм до 2 тыс. мин, снарядов и бомб. Я не раз на войне слышал ходячее выражение: «Погиб от шальной пули». Сколько же таких шальных пуль могли оборвать жизнь каждого бойца и командира в те дни на пятачке?!
Но ведь и, мы не давали спокойно жить гитлеровцам. На плацдарме широко развернулось снайперское движение. Одним из зачинателей его явился мой старый знакомый Тэшабой Адилов. На пятачке не было фигуры известней, чем он. О бойце ходили легенды. Но слагались они из достоверных фактов. Например, вот из таких...
Фашистское командование бросило роту автоматчиков на группу наших бойцов, оборонявших мост через овраг. Огонь при этом враг открыл из всех видов оружия, стараясь отвлечь наше внимание от задуманного им маневра. Красноармеец Адилов, на удивление хладнокровный и терпеливый человек, обнаружил в окопе нескольких вражеских пулеметчиков. Сразив их из винтовки, он захватил пулемет, повернул его в сторону наступавших автоматчиков и стал поливать их свинцом. Атака захлебнулась. Но гитлеровцы быстро перестроились и пошли вперед уже мелкими группами.
По цепи наших бойцов тревожно пронеслось: «Тяжело ранило командира отделения...» Поняв опасность создавшегося положения, Тэшабой Адилов приказал товарищам:
— Подпускайте автоматчиков ближе, бейте их в упор, наверняка. [131]
К обороняющимся пробрался командир взвода.
— Боец Адилов, — сказал он, — слушайте приказ. Видите вон тот блиндаж — в нем засел неприятельский пулеметчик. Надо его снять.
В сумерках Тэшабой с одним из сослуживцев ползком приблизились к блиндажу и забросали его гранатами. В боях за Ленинград Адилов из своей снайперской винтовки уничтожил более сотни фашистских солдат, за что был награжден орденом Ленина. Эту высокую награду ему вручил А. А. Жданов.
Увидел я Тэшабоя радостного и взволнованного. Он то и дело прижимал правой рукой орден к груди и смущался.
— Не закружит вам слава, товарищ Адилов, голову? — спросил я.
— Товарищ генерал, а мне до полной славы не хватает еще сотни убитых фашистов, — серьезно ответил снайпер.
Каждый день боев на плацдарме приносил все новые и новые примеры массового героизма и доблести наших бойцов, командиров, политработников. Удивительные превращения происходили с людьми. Ничем ранее не приметные, немногословные, они совершали такие героические поступки, на которые могли пойти только советские люди, воспитанные нашей партией. Уже в первые дни войны слова из Указов Президиума Верховного Совета СССР «За образцовое выполнение заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом отвагу и мужество...» имели самое прямое отношение к воинам 115-й стрелковой дивизии, например, к молодому командиру тяжелой минометной батареи комсомольцу лейтенанту Ивану Павленко. Точен был огонь его минометчиков. Они подавляли вражеские огневые точки, ослепляли наблюдательные пункты. За два дня боев от огня батареи гитлеровцы потеряли убитыми и ранеными около батальона пехоты, было уничтожено четыре пулеметных гнезда, подавлено две минометные батареи, подбито несколько автомашин и легковых танков. За эти боевые дела лейтенант был награжден орденом Красной Звезды.
У него было мужественное, немного грубоватое лицо, выразительные светлые глаза, он был плечист и высок. И хотя недавно пришел из училища, и было ему не 40, а чуть больше 20, показал он себя умелым командиром. Как раз после награждения Павленко орденом к нал! на КП приехал поэт Александр Прокофьев в сопровождении редактора дивизионки В. А. Меркурьева. В беседе со мной и комиссаром [132] дивизии он спросил, кого из фронтовиков можно было бы сделать героем его стихов.
— Есть у нас герои, есть, и много, — ответил я. — Только что командующий артиллерией дивизии полковник Лабадов докладывал об отличных действиях батареи тяжелых минометов, которой командует Иван Павленко.
Вместе с В. А. Меркурьевым поэт направился на наблюдательный пункт батареи, который находился на чердаке двухэтажного дома. Место было очень удобное. Отсюда лейтенант Павленко хорошо просматривал вражеские позиции, скопления танков и пехоты.
Когда Прокофьев и Меркурьев были у цели, кругом начали рваться гитлеровские снаряды. Один из них угодил в дом с нашим наблюдательным пунктом. Там начался пожар. Поэту не довелось увидеть Павленко ни живым, ни мертвым. Его боевые товарищи только что похоронили лейтенанта за поселком, на опушке бора, у сосны с отбитым осколком суком. Они и рассказали о последних минутах жизни молодого героя.
В тот день с самого утра на пятачке шли тяжелые бои. Противник большими силами атаковал наши позиции. Павленко своевременно обнаружил сосредоточение гитлеровцев. Минометчики обрушили на них сокрушительные залпы. Но и фашистские артиллеристы сумели засечь наш наблюдательный пункт. Почувствовал это лейтенант Павленко потому, что началась пристрелка по его дому. Но обстановка не позволяла поменять НП. Нельзя было даже на короткое время оставить пехоту без огневой поддержки.
Артиллерийский разведчик сержант В. Подвинцев, находившийся на НП вместе с командиром батареи, рассказал:
— Лейтенант уже был ранен, когда приказал мне отправиться с запиской к начальнику артиллерии полка. Я было стал уговаривать комбата вместе уйти с чердака, а он сурово глянул на меня и сказал: «В армии не рассуждают, а выполняют приказ». Мне показалось, что он уже наперед знал, чем все это может кончиться и поэтому прогонял меня, чтобы спасти от гибели... Спустился я вниз, а он все кричит команды в трубку... Так и нашли мы лейтенанта мертвым в углу чердака с телефонной трубкой, зажатой в руке...
Подвинцев передал Александру Прокофьеву планшет лейтенанта. В нем были карта и листок бумаги из командирской книжки. Прокофьев, рассказывая мне обо всем увиденном и услышанном, не мог скрыть своего потрясения.
Вернувшись в нашу дивизионную газету, он при свете коптилки написал стихотворение «Бессмертие».
...Фашисты из щелей полезли, — он видит,«Сегодня на рассвете, — записал Иван Николаевич Павленко, — гитлеровцы подтянули к деревне около 15 танков и больше роты пехоты. В это время я сидел на крыше двухэтажного дома. Когда я увидел фашистов, сердце облилось кровью. Я скомандовал «Огонь!». Тяжелые мины рвались среди скопища вражеской, пехоты. Я от радости кричал: «Здесь, на поляне, враг увидит свою смерть! Вперед, за победу! Подлый враг будет разбит!»{12}
И дальше — на уголке клочка бумажки: «Вражеские снаряды изрешетили весь дом. Я с поста не уйду!»
Вперед за реку прорывались отряды.Стихи Прокофьева о нашем боевом товарище Павленко тотчас напечатала дивизионная газета. Газета пошла на переправу, на плацдарм, на огневые позиции, в окопы.
Мне потом показали найденный в гимнастерке юного лейтенанта лист бумаги, который начинался словами: «Я, Павленко И. Н., комсомолец, преданный делу рабочего [134] класса и Коммунистической партии...» Человек готовился стать коммунистом, мечтал об этом и доказал свою преданность народу, партии...
Работая над рукописью, я прочитал книжку Михаила Сергейчика «Продолжение подвига». Она посвящена бывшему красноармейцу 576-го стрелкового полка, ныне известному в стране комбайнеру совхоза «Новый путь» Карагандинской области, Герою Социалистического Труда Ивану Ивановичу Иванову.
Родина узнала о подвигах еще одного замечательного человека, дравшегося с врагом на Невском пятачке. Автор подробно, со знанием дела описывает трудовой путь Иванова и касается его боевой биографии.
...576-й стрелковый полк, куда направили воевать Иванова, уже вел тяжелые бои на Невском плацдарме. Чтобы попасть туда, юноше пришлось переправиться через Неву на потрепанной лодке ночью под огнем гитлеровцев.
Получилось так, что сразу же после переправы бойцу Иванову пришлось отбивать вражескую атаку. А потом они следовали одна за другой. И терялся им счет. Счет велся один: сколько фашистов ты смог убить.
Нейтральная полоса составляла немногим более 50 метров. Тренированной рукой можно было забросить гранату в фашистский окоп. Но способных на это становилось все меньше и меньше. Силы бойцов таяли от скудного блокадного пайка. И только ночные вылазки к противнику, молниеносные броски и рукопашные давали трофейную прибавку в общий котел.
Однажды во время очередной атаки Иванов был тяжело ранен. Санитары перевезли его через реку в медсанбат. Отсюда отправили в госпиталь. Сильный организм, внимание медперсонала сделали свое дело. Быстро встал на ноги боец. А в день выписки дали ему несколько галет, две пачки крупы да еще отпустили на три дня повидаться с домашними.
Шел Иван по улицам Ленинграда, спешил на свою родную Ярославскую. Вот и дом № 13. Поднялся на пятый этаж, постучал в 87-ю квартиру, тишина, постучал еще, тишина, дернул — дверь открыта. Вошел боец и увидел: мать лежит почти что без движения. А на столе хлебные карточки, уже четыре дня как не отоваренные. Не осталось у матери сил сходить за хлебом...
— Все сожгла, что можно было, — и шкаф, и стол, и старый твой детский столик, а все равно холодно, — почти шепотом сказала она. И стала перечислять соседей: тот погиб на фронте, того отвезли на Пискаревку. [135]
В каждой квартире смерть. Здесь было страшнее, чем там, у Невской Дубровки. Там Иван видел врага. Здесь враг был невидимым, но не менее жестоким. Там красноармейцы не сдавались ему в плен, хотя он к этому призывал очень часто, гарантируя «прекрасную жизнь». Здесь он плена не предлагал, а медленно и жестоко убивал голодом. Но Ленинград смерти не боялся. Поэтому и выстоял город-воин, город-герой. Фронт получал оружие и боеприпасы — это давал Ленинград. Фронт получал добровольцев — мужчин и женщин, парней и девчат, — они были из Ленинграда.
Иван вскипятил воду, заварил чай. Угостил мать галетами из своего солдатского пайка. Она заплакала.
— Видишь, как я встречаю тебя?
— Ну что ты, мама, теперь всех так встречают.
— Увидел бы отец, обрадовался бы, тут приходили раненые, как и ты, на побывку. У всех спрашивала про отца. Нашелся один, тоже из ополченцев, знал его. Вместе, говорит, пошли в атаку на фашистов, а вот Иван Устинович не вернулся. Потом уже пришла похоронная.
Из рук матери сын взял небольшой листок: «Сообщаем Вам, что красноармеец Иванов Иван Устинович погиб смертью храбрых при защите города Ленинграда от фашистских захватчиков». Вот какой страшный документ увидел Иван вместо ожидаемой встречи с отцом. Заснул он поздно, да и отдых был коротким, в шесть утра встал, чтобы занять очередь за хлебом. Так все три дня и прошли. И настала пора уходить солдату. Весь свой паек оставил матери, а она все плакала, глядя на сына. И сам он еле сдерживал слезы.
— Береги себя, возвращайся скорее, — с надеждой провожала его мать.
Но ему не суждено было скоро возвратиться, а ей — дождаться... Через некоторое время пришло письмо от соседки: «Умерла твоя мать Анна Ивановна. Схоронили ее, где, и сама не знаю толком. Говорили — отвезли на Пискаревское кладбище».
И вот Иванов снова на Невском пятачке. Вот очередная фашистская атака. Иванов из окопа ведет огонь по врагам. Как ему хочется отомстить этим палачам за мать, отца, за родной Ленинград, за нашу любимую Родину. Он в числе смельчаков, удерживающих небольшую высотку, не позволяет гитлеровцам ни на один метр продвинуться вперед.
В очередном бою Иванова ранило еще раз. Вражеская мина разорвалась в нескольких метрах. Кто был рядом, погиб. А он остался жить... [136] Да, ему предстояло жить. На правый берег Иванова переправили только через несколько часов, уже без сознания. И пошли госпитали: первый, второй, третий. В каждом операции, одна сложнее другой. Ему было плохо. Хотя он и не жаловался. Соседи догадывались по его бесконечным ночным стонам. Однажды пришел врач. «Будем готовиться еще к одной операции, Иван Иванович», — предупредительно сказал он.
— Значит, и левую не спасти, да? — с тревогой спросил Иванов.
— Тебе жизнь дороже, боец?..
Жизнь бойцу спасли. Но какой ценой?! Теперь мучительной была не только физическая боль. Другая не давала покоя: «Как же теперь жить без ног, кому такой нужен?»
Хирург успокаивал:
— Все теперь зависит от тебя самого, боец.
— Ну какой же из меня боец?
— Не то говоришь. На Невском пятачке ты делал невозможное, ежедневно побеждая смерть. Вот и будь до конца бойцом!
И он набирался терпения и мужества. Их много нужно было на то, чтобы научиться ходить на протезах. Последний госпиталь был алма-атинский. Сюда часто приходили пионеры, читали стихи о войне, пели такие чудесные песни. Огрубевшее от войны и физических мук сердце Иванова постепенно оттаивало при виде этих чудесных мальчишек и девчонок. Да и с фронта приходили такие радостные вести. Настоящим праздником стало для Иванова сообщение о прорыве блокады Ленинграда. Выстоял родной город, так и не ступил фашистский сапог на его мостовые!
Вскоре к концу подошел курс лечения. Раны зажили полностью, ходить стал вполне сносно. Повеселел солдат, отвоевал жизнь.
— Вот и поедешь, Иванов, в Караганду. Парень ты смекалистый, в техникуме учился, на любом заводе работать сможешь, — напутствовал его в дорогу главный врач.
Но в Караганде решили по-другому:
— Слабы вы, дорогой, для завода. А поправиться здесь не очень удастся, сами знаете, какой харч. Поезжайте-ка лучше в колхоз. Там все-таки и хлеб есть, и молоко.
Он прислушался к советам. Начался новый трудовой путь Ивана Ивановича Иванова. Бывший красноармеец стал осваивать машины. Да как! Вскоре вся область заговорила о знатном механизаторе! К его боевым наградам прибавились [137] награды за трудовые подвиги на целинных землях — два ордена Ленина и Золотая Звезда Героя.
Однажды Иван Иванович встретился с дорогим человеком, на которого равнялся всю жизнь. Москва, Советский комитет ветеранов войны. В одном из его кабинетов сельского механизатора угощал чаем Алексей Маресьев. О многом говорили в тот день два человека схожей судьбы. Иван Иванович рассказал, как всю посевную проработал на «Кировце».
— Тяжело управлять такой махиной? — поинтересовался Маресьев.
— Вам признаюсь: тяжело. Да вот привык. Уже не смогу бросить. Правда, в тракторе хорошая гидравлика, на поворотах это здорово помогает. Да и жаловаться фронтовику не к лицу. Еще пожалуешься, а тебя спишут, как говорится, с корабля на берег.
Вот она — гордая людская судьба. Судьба человека моей страны. В лихую для нее годину он взял оружие и стал воином. Занялся ратным боевым трудом. Дороги для него были эти два понятия — честь Отчизны и честь рода Ивановых.
По сегодняшний день наши враги никак не могут уняться, все выискивают оправдательные причины поражения гитлеровских полчищ под Ленинградом. Особенно стараются бывшие гитлеровские генералы. В частности, один из них — Вальтер Шаль де Болье. Я знаком с его книгой «Наступление 4-й танковой группы на Ленинград», изданной в ФРГ. Крутит, битый и моими бойцами генерал, когда пытается объяснить провал плана по захвату города в 1941 году «неясностью стратегической цели в начале войны», имевшимися у фюрера «колебаниями между Ленинградом и Москвой».
Но буржуазным историкам явно мало прегрешений фюрера, так сказать, в стратегическом плане. Они пытаются вытащить на свет и другую затасканную идею: мол, и войск-то столько не стоило держать под Ленинградом, хватило бы и минимума, чтобы сломить находившихся в панике жителей города и обороняющие его войска. Эксперт по русским делам в США Леон Груз проявил прямо-таки сатанинскую энергию для того, чтобы хоть как-то убедить читателей, что осенью 1941 года в рядах Красной Армии «моральное состояние было крайне низким».
Как участник тех событий, со всей ответственностью заявляю, что не выдерживают ни малейшей критики происки наших идейных врагов. Да, не скрою, нам было тяжело. Мы испытывали нужду в боевой технике, оружии, в боеприпасах. [138] Но никогда не ощущалось недостатка в геройских бойцах, командирах, политработниках, в их сильном, необоримом духе.
Нет, не наши, а фашистские солдаты испытывали страх. Об этом свидетельствовали многие факты. Гитлеровцы в панике оставили обороняемый участок, когда бойцы капитана Дубика по всем правилам военного искусства скрытно форсировали широкую Неву и дерзко атаковали сильно укрепленные вражеские позиции. Гитлеровцы долго не решались атаковать, считая недостаточными имеющиеся у них силы, наш десант. И это всего какую-то горстку бойцов без танков, достаточного количества артиллерии!
Об их паническом настроении свидетельствовал и вот этот документ, обнаруженный нашими разведчиками у убитого фашистского офицера. Вот что он писал: «Началась вторая половина сентября 1941 года. Четыре дня ожесточенных сражений с русскими за переправу через Неву не дали желаемых результатов. Мы попали в настоящую мясорубку. Сотни наших солдат не нуждаются в похоронах, они покоятся на дне русской реки».
Комментарии, как говорится, излишни. Хорошо обученных и до зубов вооруженных гитлеровцев умело, со знанием дела и конечно же с именем Родины на устах били наши бойцы, признававшие одну команду: «Ни шагу назад!»
Я бережно храню в своем архиве подшивку дивизионной газеты «К бою готовы», выходившей на Невском пятачке. Сколько славных имен, сколько геройских подвигов вместили небольшие по объему страницы этой солдатской газеты!
Дорогой читатель, давай вместе еще раз вернемся в те грозные дни, из скупых газетных строк попытаемся составить представление о некоторых смелых людях, которые не пустили врага за Неву.
...Первыми форсировали реку бойцы роты коммуниста лейтенанта Михаила Скобелкина. Не все из них ступили на берег. Но те, кто зацепился за его кромку, об отступлении и не помышляли. Хотя враг все предпринял для этого: и ураган огня обрушил, и в рукопашные бросался на смельчаков. Метр за метром рота отвоевывала у захватчиков, подавляя их своей дерзостью. Вот застучал фашистский пулемет, к земле прижал огнем бойцов. Но ненадолго. Сержант И. Заболотников ворвался в гитлеровскую траншею, метнул гранату, разметавшую по сторонам расчет. Из трофейного пулемета сержант начал косить фашистов, поспешно покидавших траншеи. Двое суток подчиненные лейтенанта Скобелкина удерживали захваченный рубеж. Бомбежка с воздуха, [139] частые артиллерийские и минометные налеты не сломили их мужества.
«Отсюда, с плацдарма, ни шагу назад, стоять прочно, а потом — только вперед!» — эти слова приказа командира были для них законом жизни.
...На едва успевших окопаться бойцов фашистское командование бросило пехоту с танками. Вот впереди идущий танк изрыгнул длинную струю раскаленного пламени. Огнемет! С подобным оружием бойцы встретились впервые. Бронированное чудище направлялось на окоп, где находились красноармейцы В. Тихонов и И. Татор. Не взял их фашист на испуг. Смельчаки затаились, приготовив бутылки с горючей смесью. Татор энергично взмахнул рукой, и брошенная им бутылка угодила в двигатель танка. Вторую фашистскую машину поджег Тихонов.
...С неимоверными трудностями орудийному расчету, возглавляемому сержантом Г. Пономаревым, удалось переправить свою пушку на плацдарм. Ко времени сделали это артиллеристы. Фашистское командование, скопив большие силы пехоты, собиралось бросить их против нашей оборонявшейся роты. Пономарев приказал заряжать орудие осколочными снарядами. Через минуту наши пехотинцы обнимали сержанта Пономарева. Двумя меткими выстрелами артиллеристы разметали вражеских солдат. Но рядом упал вражеский снаряд. В живых остался только Пономарев. Контуженный, обессилевший, он еще долго посылал снаряд за снарядом, нанося гитлеровцам потери.
...Сержант Л. Силаев прибыл на пятачок вместе с пополнением в начале октября 1941 года. До этого он уже был дважды ранен в боях. Силаев появлялся со своими пулеметчиками во время боя в самых жарких местах и столь неожиданно для врага, что гитлеровцы метались в панике, а наши воины расстреливали их в упор.
В одном из боев сержанта Силаева тяжело ранило. В строй он уже больше не вернулся. Через много лет я узнал о том, что он долго лечился, а потом, окрепнув, сел за книги, получил высшее образование. Сейчас Л. Г. Силаев — народный артист Украинской ССР, много времени отдает военно-патриотической работе, поддерживает крепкую связь с однополчанами.
Не могу не вспомнить и встречу с писателем А. Чаковским.
Часы, которые я провел с ним, прошли в дружеской, непринужденной беседе. Чаковский внимательно слушал меня, [140] просил повторить еще и еще отдельные эпизоды, характеристики командиров.
А потом я прочитал его роман «Блокада». И, признаюсь, еще раз пережил встречу с мужественным командиром батальона капитаном Дубиком, многие черты которого я вижу в герое романа капитане Суровцеве. Да и других дорогих мне людей узнал я в персонажах «Блокады»: капитанов Менькова и Раева, старшего политрука Черного, лейтенанта Павленко. Может, впервые так остро ощутил силу литературного образа.
Уже после войны я как-то приехал в Ленинград, Собрались мы человек около десяти участников боев на пятачке и приехали в Невскую Дубровку, Встретили здесь группу ветеранов, воевавших на плацдарме в составе различных частей. Ко мне подошел мужчина и тихо сказал:
— Здравствуйте, товарищ генерал.
Я ответил на приветствие и стал внимательно вглядываться в лицо незнакомца.
— Григорьев моя фамилия, — таким же тихим голосом представился незнакомец.
Ну да, Григорьев, конечно же это он, Григорьев! Тот самый боевой командир взвода, с которым нам вместе пришлось спасать положение в одном из боев на Карельском перешейке, а потом не раз встречаться на Невском пятачке...
...Взвод старшего лейтенанта Н. Григорьева по десять дней не выходил из боев на плацдарме. А в первой рукопашной схватке с гитлеровцами он сошелся в 300 метрах от невской воды. Бойцы у него подобрались рослые, крепкие, хорошо обученные штыковому бою. Поорудовали в той схватке они на совесть. Сам командир бросился за убегавшим фашистом, размозжил ему голову прикладом, а очередью из автомата положил еще нескольких вражеских солдат.
Это его бойцы А. Семенов и В. Терентьев захватили гитлеровский пулемет с большим запасом патронов. Трофейный пулемет здорово пригодился взводу в последующих боях. А они следовали один за другим, и во взводе всякий раз прибавлялись раненые. Вот пуля задела сержанта И. Семина. Ему предложили эвакуироваться на правый берег, а он наотрез отказался, сказав: «Сердце пока еще бьется, значит, могу бить фашистов».
При отражении очередной атаки был серьезно ранен в левую руку и командир взвода. Пуля раздробила предплечье. В землянке старшему лейтенанту оказали первую медицинскую помощь, а-с наступлением темноты переправили на правый берег. [141]
И после выздоровления Григорьев сражался за Ленинград, был еще несколько раз ранен. Самое тяжелое было шестое ранение. Долго после него лечился, получил инвалидность первой группы. Остался жить в Ленинграде. Учился. Сейчас работает начальником отдела стройматериалов и промышленных конструкций, в плановой комиссии исполкома Ленгорсовета. Много встречается с молодежью, рассказывает ей о своих боевых товарищах.
В отважных и смелых бойцах я всегда выделял одну характерную черту — высокую дисциплинированность. Ни в какой ситуации такие люди не пасовали, не оставляли в беде товарищей. Казалось, сама смерть их остерегается. Во всяком случае, в этом меня убеждали многие факты.
Как-то я с группой командиров возвращался с плацдарма. Попали под жестокую бомбежку. Когда налет закончился, я увидел вокруг себя страшную картину: земля была искорежена, от стоявшего неподалеку строения не осталось и следа. Рядом с нами двое бойцов руками разгребали землю.
— Что вы там ищете? — спросили мы их.
— Да вот товарища в окопе завалило...
Откопали они друга. Это был боец Черных. Дали ему глоток воды, отогрели и через несколько часов едва-едва отошедший от потрясения красноармеец снова пошел в бой.
Алексей Семенович Черных после этого еще дважды считался погибшим. Но назло всем смертям он выплывал из бурлящей от разрывов Невы, выбирался из заваленной фашистским танком траншеи. Ходил опять в атаки, яростно мстил гитлеровцам. Дошел до Берлина. И, уже штурмуя фашистское логово, 1 мая еще раз был серьезно ранен. Встречаюсь я с ним и диву даюсь: сколько же жизненной силы заключено в этом человечище, если он после таких испытаний остается неугомонным, работящим, вездесущим. Ну скажите мне после этого, на что рассчитывали генералы фюрера, когда затевали войну с такими сильными и несгибаемыми бойцами, как Алексей Семенович Черных?
Героями в боях на Невском пятачке становились люди самые обыкновенные. Их не выделяли среди других ни богатырский рост, ни какие-то особые заслуги. Порой совсем юные, не успевшие получить военного образования бойцы стояли насмерть, преграждая путь фашистским воякам.
На пятачке из уст в уста передавалась легенда об экипаже тридцатьчетверки, состоявшем из курсантов танкового училища В. Логинова, И. Юденко и К. Котова.
Танкисты первыми ворвались на позиции фашистов. [142] И. тут сильный взрыв подбросил боевую машину. На некоторое время воинов оглушило. Когда они пришли в себя, осмотрелись, то поняли, что атака захлебнулась. Не видно было наших танков, пехоты — отошли. А их машина стала неподвижной.
Гитлеровцы решили пленить экипаж. Но только приблизились к танку, как попали под губительный огонь пулемета. И так было еще несколько раз.
С наступлением темноты Логинов и Юденко вылезли из машины и внимательно осмотрели ее. Фашистская мина повредила взрывом ходовую часть с левой стороны и разорвала правую гусеницу.
Состоялось короткое совещание уже внутри танка. Было два предложения. Прикрываясь темнотой, можно уйти к своим вместе с раненым Котовым. Но останется танк. А он стоял очень выгодно, держа под прицельным огнем огневые точки, блиндаж фашистов. И если наши повторят атаку, то тогда танкисты окажут им большую помощь.
Ни ночью, ни весь следующий день нашей атаки не последовало. Фашисты не донимали атаками. А экипаж продолжал бороться. Танкисты зорко всматривались в передний край противника, засекали его орудия, готовили данные для стрельбы.
Третьи сутки были на исходе. Логинов и Юденко, пользуясь темным временем, прямо под носом у гитлеровцев ремонтировали гусеницу. Ее удалось исправить. На левую ни сил, ни возможностей не оставалось. Так и порешили, что попробуют уйти к своим на одной гусенице.
Котову удалось завести двигатель. Как только танк тихо сдвинулся с места, Логинов прицелился и выстрелил по вражескому блиндажу, а следующие выстрелы направил в фашистские орудия.
А тут прикрыли огнем наши артиллеристы, понявшие намерение экипажа тридцатьчетверки. Танк встретили с ликованием. Мужественных танкистов обнимали, угощали самым вкусным из немудреных солдатских запасов.
Весь экипаж был награжден за этот подвиг. А механик-водитель К. Котов подучил орден Ленина. Эта дружная тройка всю войну не расставалась, отважно громила фашистов, довела свой танк до радостного Дня Победы.
Бои на Невском плацдарме сплотили вместе пехотинцев и танкистов, саперов и связистов, моряков и медиков. «Железная» земля на берегах Невы явила миру подлинные образцы героизма наших людей. На пятачке сражались храбрейшие из храбрых. Это они сегодня обращаются к нам, живущим, [143] с гордыми, исполненными великого смысла словами, выбитыми на монументе, что установлен на легендарном плацдарме: «Вы, живые, знайте, что с этой земли мы уйти не хотели и не ушли, мы стояли насмерть у этой темной Невы, мы погибли, чтобы жили Вы».
В заключение хочу высказать свое мнение о значении Невского плацдарма в битве за Ленинград.
На фоне последующих успешных операций бои на Невском плацдарме кажутся второстепенным эпизодом. Там мы понесли серьезные потери и почти не добились территориального успеха. Тем не менее Ставка Верховного Главнокомандования и командование фронта придавали большое значение Невскому плацдарму. Он сыграл немаловажную роль в обороне Ленинграда. В частности, после отражения штурма фашистов с юга у Пулковских высот центр тяжести боев осенью 1941 года переместился на Неву. (Это был один из важных узлов обороны Ленинграда.)
Невский плацдарм был захвачен для того, чтобы отсюда развить наступление и разорвать кольцо блокады. Но у нас было слишком мало сил. Первоначальный успех развить было нечем. Резервные соединения фронта, прибывшие в конце октября и введенные в бой, не справились с поставленной задачей по ряду причин.
Широкая река не давала возможности маневрировать живой силой, своевременно переправлять боевую технику. Личный состав, изнуренный многодневными боями, к тому же получал очень слабый продовольственный паек, который к тому же попадал на плацдарм с перебоями. Пища доставлялась на пятачок только в ночное время.
Превосходство в живой силе и технике было на стороне противника. Враг имел авиацию, танки, большое количество артиллерии и минометов. Расположение боевых порядков позволяло ему маневрировать своими частями, местность способствовала ведению оборонительного боя и успешным контратакам.
Но, несмотря на чрезвычайно трудные условия боев, моральный дух и стойкость наших воинов были высокими.
За первые полтора месяца мы провели десять — двенадцать наступательных боев и с 4 ноября по 25 декабря пуд руководством штаба 8-й армии — еще до десяти. Подразделения, сражавшиеся на плацдарме, отражали почти ежедневные контратаки врага. [144]
На Невском плацдарме была разгромлена 7-я фашистская авиадесантная дивизия, большие потери нанесены четырем пехотным, танковой и моторизованной дивизиям. Фашисты были измотаны непрерывными боями и вынуждены перейти к обороне. По показаниям пленных, потери в их частях составляли от 50 до 70 процентов личного состава. Противнику не удалось добиться ни одной из своих главных целей — он не сумел отбросить наши части с плацдарма или потеснить их. И надо полагать, противник совсем не ожидал, что упорные действия наших частей надолго свяжут его значительные силы на Неве, сорвут многие далеко идущие планы.
Бои на Неве осенью 1941 года и позже имели специфический характер. Некоторые склонны думать, что их можно было не вести в таких масштабах. Скованный блокадой город должен был бороться ожесточенно и дерзко. Нам был дорог каждый километр, каждый клочок земли.
Успех ленинградской обороны в том, что она была активной. Мы навязывали врагу свою волю, повсюду проявляли боевую инициативу и не пропустили врага к Ленинграду:
Не гитлеровцы форсировали Неву, а мы вели бой на захваченном нами левом берегу. В тылу большой вражеской группировки, наступавшей на Ленинград, оказался плацдарм, с которого, не предприми он необходимых мер и усилий, можно ждать удара. Враг не рисковал снимать отсюда войска для штурма ближних подступов Ленинграда с юга.
Ставка Верховного Главнокомандования придавала большое значение Синявинской операции. После неуспеха из-за отсутствия необходимых сил в сентябре новая Синявинская операция, проведенная в октябре с целью овладеть станцией Мга и освободить участок железной дороги Ленинград — Волхов, т. е. с целью прорвать блокаду, была прекращена в связи с обострившейся обстановкой на тихвинском направлении.
Бои на Неве, хотя и не привели к освобождению территории, сковали большие силы врага, предназначенные для штурма Ленинграда. Наши воины много сделали, чтобы исключить возможность соединения немецких и финских войск.
Бои на Невском плацдарме были большой школой воинского мастерства, в них проявился массовый героизм наших воинов. Защитники плацдарма отражали в день по 12-16 атак, на них обрушивалось до 500 тыс. снарядов, мин и авиабомб в сутки. Тяжелые уроки этих боев пригодились, [145] когда войска Ленинградского я Волховского фронтов тщательно и всесторонне готовились к прорыву блокады на этих же невских берегах. В январе 1943 года при осуществлении операции по прорыву блокады с Невского плацдарма наступала 45-я гвардейская стрелковая дивизия генерала А. А. Краснова.
Уже 3 ноября в Невскую Дубровку стали прибывать и офицеры штаба 8-й армии. Прибыл начальник штаба генерал-майор П. И. Кокорев.
В течение двух дней мы с ним обошли район переправ, отдельные оборонительные участки правого берега, с наблюдательного пункта я ознакомил его с плацдармом.
Приехал и командующий армией генерал-лейтенант Т. И. Шевалдин. Он был сориентирован в обстановке штабом фронта.
Все части и соединения были переданы по ведомости боевого и численного состава.
Войска Невской оперативной группы вошли в состав 8-й армии. Командиры штаба были отозваны в распоряжение фронтового командования и назначены на другие должности. Я и начальник штаба группы генерал Н. В. Городецкий направились самолетом в Москву в распоряжение Главного управления кадров.