Первые испытания

1

Полуденное июньское небо. Жара. Вдоль опушки Беловежской Пущи тянется свежая земляная насыпь. На нее укладываются шпалы, рельсы. Слышен стук молотков, пыхтение паровоза, перезвон вагонных буферов. Мы с майором В. Е. Матишевым быстро идем по раскаленному песку мимо работающих. Василий Ефимович на ходу принимает от командиров батальонов рапорты о выполнении заданий, отдает необходимые распоряжения.

В это время запела сигнальная труба. Словно выговаривая «Бери ложку, бери бак...», она звала солдат на обед. Бойцы путеукладочного поезда первыми сложили инструменты и механизмы. Но направились не к походным кухням, расположенным в лесу, а к реке. За ними устремились лесорубы, землекопы и шпалоподбойщики. Нам с Матишевым было видно, как они торопливо отстегивали ремни, снимали гимнастерки и с разгону прыгали в воду. Подхлестываемые довольными возгласами купающихся, спешили стреножить коней и грабари.

Полотно опустело. Перешагивая через костыльные молотки, шпалоподбойки, обходя домкраты, мы подошли к путеукладчику. Еще с утра Василий Ефимович Матишев обещал мне, как представителю ВОСО{1}, показать какую-то [6] новинку, но почему-то медлил. Очевидно, преждевременно похвалился, а теперь не знает, как выкрутиться. А возможно, пользуясь случаем, хочет что-то выпросить.

— Ну, где же обещанная цацанка? — прямо спросил я Василия Ефимовича. — Показывайте вашу диковину. Или раздумали?

— Скоро год в Белоруссии, а не слышал такого слова — цацанка, — деланно удивился Матишев.

«Время, хитрец, тянет», — подумал я, а вслух ответил:

— Цацанка — игрушка.

— О, тогда наша новинка интереснее! — воскликнул майор. Опершись руками на стакан буфера, он, как заправский спортсмен, мигом вскочил на платформу, к настилу которой на кронштейнах были прикреплены ролики для гонки рельсов.

Тут Василий Ефимович снова помедлил и признался:

— Опасаюсь, выведаете нашу тайну и задание увеличите.

«Вот, оказывается, что его волнует!» — наконец понял я.

— Не беспокойтесь, задание и так будет увеличено.

— Вот спасибо, успокоили... Теперь все ясно: терять нечего! — Матишев начал рассказывать о своих поправках в типовую конструкцию транспортера. — Ничего тут особенно оригинального нет. Весь секрет в том, что ролики мы крепим к полу платформы строго на одном уровне. Это вы знаете. А вот дальше, при погрузке...

Матишев повел меня в конец поезда. Я еле успевал за ним. У торца крайней платформы стояла наклонная аппарель.

— Тут надо точно соблюдать угол наклона аппарели, — продолжал Василий Ефимович. — Тогда рельсы с роликов на платформе плавно перекатываются на аппарель и движутся по ней на вагонетку. А уже с нее поступают на укладку.

— Сколько вы теперь ставите людей на разгрузку состава? — обратился я к Матишеву.

— Когда как: взвод-два. Экономия в живой силе незначительная, но труд облегчили.

— Но нормы рассчитываются по-прежнему, на ручную подноску?

Наши взгляды встретились. Матишев смутился и стал оправдываться: [7]

— Никто, товарищ генерал, в бригаде без дела не сидит. Работаем напряженно, и каждому командиру хочется план перевыполнить.

По выражению моего лица Матишев понял, что мне не нравятся его рассуждения и к разговору о плане мы еще вернемся.

В 1941 году строительство у нас было механизировано еще слабо. Путеукладочные поезда тогда лишь отдаленно напоминали современные мощные машины системы В. И. Платова.

Быстрый на выдумки, Матишев много сил и времени отдавал изобретениям и усовершенствованиям. Переделка роликового транспортера тоже дело его рук.

Матишев — человек живой, энергичный. Он ни минуты не был в бездействии. Вот и сейчас... Пока я рассматривал аппарель, Василий Ефимович успел зачем-то сбегать к паровозу, заметить непорядок на просеке, где дымились костры.

— Товарищ Понасюк! — окликнул Матишев торопившегося к реке лейтенанта. Тот подбежал к нам и, хлопнув каблуками, вскинул к пилотке руку. Не повышая голоса, майор сказал:

— Сухмень, а вы оставляете возле огня столько щепы и обрубков. Нехорошо! Все убрать. Понятно?

— Будет сделано, товарищ майор!

Проводив взглядом удаляющегося лейтенанта, Матишев заметил:

— А вообще народ в бригаде золотой.

— Проверим в деле, — сказал я и, вынув из полевой сумки новый план строительства, подал Матишеву.

— Построить почти семьдесят километров новой дороги за три месяца одной бригадой! — пожал он в недоумении плечами. — Не укладывается ни в какие инженерные расчеты. Чем поможете?

— Помощи не ждите, а сроки надо выдержать.

Матишев нахмурился и с трудом выдавил:

— Понимаю, время!

Да, здесь, у границы, время подстегивало нас, заставляло поторапливаться, думать, искать не только средства созидания, но и разрушения. По пути к ротной кухне начальник строительства В. Е. Матишев рассказал о созданном им приборе, с помощью которого можно автоматически раскладывать заряды для подрывания рельсов. [8]

После получения более сложной задачи Матишев загрустил. Я понимал его: чтобы за три месяца поднять такую стройку, много надо пролить пота. А быть последним — не в характере Василия Ефимовича. Вот и размышляет.

Когда мы подошли к походным кухням, Матишев упрекнул встретившего нас старшину:

— За чистотой не смотрите.

И хотя порядок у поваров был полный, они молча захлопотали возле накрытого скатертью самодельного столика, поняв, что начальник не в духе.

— Завтра все — на трассу! — пробуя борщ, распорядился майор. — Полдня будете у своих котлов греться, а вторую половину — лопатой землю ворочать. Надо товарищам помочь!

2

На насыпи снова кипела работа: пыхтел паровоз, надвигая платформы с рельсами, бойцы в нижних рубашках укладывали и подбивали шпалы; рядом, натужно гудя, что-то перетаскивали тягачи. В группе строителей я увидел Матишева. Он что-то говорил им. Потом взял кувалду и начал ею орудовать. «Ловко!» — порадовался я за майора. Откуда в его щупленькой фигуре столько силы?

Увидев меня, Матишев подошел и доложил, что строительство идет полным ходом. А когда мы остались наедине, он сказал:

— Разговорчики идут: не сегодня-завтра война с немцами. Крестьяне говорят, что немцы наводят на нас пушки.

— Как реагируют на это бойцы и командиры? — осведомился я.

— Говорят: пусть попробуют сунуться...

«Возможно, фашисты затевают крупную провокацию? — размышлял я. — Ведь они часто теперь нарушают нашу границу».

Договорились с Матишевым разговоры на эту тему пресекать, батальоны держать наготове, оружие и боеприпасы брать с собой даже на работы. Ночью решили поднять подразделения по тревоге и проверить, как быстро займут они круговую оборону.

Верилось и не верилось, что может случиться худшее. [9]

Ласковое июньское небо теперь казалось зловещим, а Беловежская Пуща — загадочной.

Меня, понятно, беспокоила судьба новых железнодорожных линий. Из пяти находящихся под моей опекой трасс в эксплуатацию сдана была пока лишь одна: Тимковичи — Барановичи. Линии Лепель — Крулевщизна и Луцк — Владимир-Волынский только строились. На дороге Вапнярка — Окница не ладилось с возведением моста через Днестр, не хватало металлических конструкций. Не лучше складывалась обстановка и на трассе Павловичи — Гайновка. Случись беда — не сможем быстро перебросить к границе эшелоны с войсками, оружием, боеприпасами — на бывших польских однопутках не развернешься. Правда, графики работ повсюду уплотнены. Но успеем ли?

3

18 июня меня вызвали в Москву. Попутно завернул в мехкорпус к своему старому знакомому генерал-майору танковых войск Петру Николаевичу Ахлюстину. Он настолько обрадовался моему приезду, что даже прослезился.

Почти всю ночь просидели мы с ним, вспоминая друзей, обсуждая волновавшие нас вопросы, связанные с обострением международной обстановки.

Расстались мы с Петром Николаевичем рано утром. Бойцы спали. Возле палаток прохаживались часовые. В пенистом молочном тумане слышался птичий гомон.

— Скоро возвращусь, и тогда мы установим между собой телефонную связь, — сказал я на прощание Ахлюстину. — В случае необходимости твой корпус прикроет бригада Матишева. Люди в ней обучены, почти все ленинградцы. Сам Матишев опытный командир, еще в гражданскую был награжден орденом Красного Знамени. Советую познакомиться с ним поближе.

В Москву я прибыл на рассвете 22 июня. День предвещал быть теплым, солнечным, и москвичи торопились за город.

Выйдя на площадь перед Белорусским вокзалом, я стал искать такси. Вдруг за спиной услышал:

— Товарищ генерал!

Я обернулся.

— Вы Захар Иванович Кондратьев? [10]

Передо мной стоял запыхавшийся старший техник-лейтенант. Вскинув руку к пилотке, он представился и передал приказание начальника ВОСО генерал-лейтенанта Николая Иустиновича Трубецкого: прямо с вокзала прибыть в штаб.

— Что-нибудь случилось?

Старший техник-лейтенант как-то странно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Распахнув дверцу, он предложил сесть в машину. Через минуту мы уже неслись по московским улицам в сторону Арбата.

Только теперь мой спутник проронил:

— Там, откуда вы приехали, неспокойно.

Я все понял. За время, которое мне пришлось провести в дороге, случилось непоправимое. Мыслью перенесся в лес, под город Бельск. Как там сейчас держатся Ахлюстин, железнодорожная бригада, Матишев?

«А возможно, это всего лишь крупный инцидент?» — мелькнуло в голове.

Минуты казались вечностью. Наконец машина выскочила на Арбатскую площадь.

Первым, кого я встретил из знакомых в штабе, был военный инженер Иван Петрович Юшин. На мой вопрос «Что произошло?» ответил одним словом: «Война». Не заходя в свой кабинет, я направился к генералу Трубецкому. У него уже собрался почти весь командный состав. Начальник ВОСО говорил о порядке приведения в действие мобилизационных планов перевозок и воинских графиков.

С узлов связи начали поступать срочные и сверхсрочные телеграммы, шифровки. Они приносили одну весть тревожнее другой. К середине дня мы уже располагали некоторыми обобщенными данными об обстановке в приграничной полосе. Бомбовым ударам подверглись крупные узлы и многие промежуточные станции Брест-Литовской, Белостокской, Ковельской, Белорусской, Литовской, Латвийской, Эстонской, Юго-Западной, Винницкой, Одесской и Кишиневской железных дорог. Немецко-фашистские войска на большом протяжении прорвали нашу оборону.

Тяжелее всего пришлось войскам, сражавшимся на рубеже Каунас, Вильнюс. К концу первого дня войны гитлеровские танки прорвались к реке Дубисе, в нескольких местах форсировали Неман. Вечером в управление [11] поступила копия приказа Народного комиссара обороны. Войскам Северо-Западного и Западного фронтов ставилась задача силами механизированных корпусов перейти в наступление и к исходу 24 июня овладеть районом Сувалки.

В соответствии с этим документом мы наметили выгрузочные районы. Но противник спутал наши планы.

Из штаба никто не уходил. В кабинетах появились походные кровати. Но спать некогда. Офицеры не отходили от огромных столов, на которых расстелены планы перевозок. Выгрузочные районы непрерывно «отступали». На многих магистралях образовывались пробки. Воинские эшелоны попадали под бомбежки. Некоторые управления прифронтовых военных округов отказывались от «услуг» железнодорожников. Целые дивизии и корпуса шли навстречу врагу походным порядком.

И. И. Трубецкого освободили от занимаемой должности. Управление возглавил военный инженер 1 ранга Иван Владимирович Ковалев.

В те дни всех нас беспокоило устройство заграждений на путях отхода. В мирное время этому придавали большое значение. Кто из специалистов-восовцев не изучал опыта первой мировой и гражданской войн?! Тогда немцы, отступая, разрушали на железных дорогах мосты, верхнее строение пути, земляное полотно. И когда они были бессильны разрушить все, то минировали наиболее уязвимые, овражистые и болотистые участки. Все это сдерживало темп наступления. Помню, в годы интервенции на некоторых участках разрушения были настолько велики, что Красная Армия преодолевала их с огромным трудом. В военной литературе это преподносилось как незыблемый закон войны. Не разрушишь — противник воспользуется дорогой.

Крупным специалистом и теоретиком в области заграждений считался у нас профессор Академии Генерального штаба генерал-лейтенант инженерных войск Дмитрий Михайлович Карбышев. Мне лично не раз приходилось на довоенных учениях использовать научные рекомендации Карбышева.

В ночь на 29 июня мы получили директиву СНК СССР и ЦК ВКП(б). Она требовала: «При вынужденном отходе частей Красной Армии угонять подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, [12] ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего».

4

События развивались не по дням, а по часам. Натиск противника наши войска сдерживали с огромным напряжением сил. К фронту шли все новые дивизии. 30 июня по указанию начальника Генерального штаба Г. К. Жукова я вылетел в Смоленск. Мне поручалось организовать вывозку военного имущества со складов, находившихся на территории области, и проследить за выгрузкой танкового корпуса имени Калиновского, который направлялся по железной дороге в район Смоленска.

Самолет приземлился на аэродроме. Солнце еще только всходило, а уже было знойно. После городского асфальта как-то по-особому остро чувствовался запах трав и луговых цветов. Не верилось, что здесь фашисты успели оставить свой след. Вокруг чернели свежие воронки, виднелись исковерканные строения, самолеты... В воздухе пахло гарью.

Испокон веков Смоленск называют воротами Москвы или ключом к Москве. Он противостоял многим завоевателям.

Въезжаю на его улицы. Они запружены народом, автомашинами, подводами. Горят дома, мостовые разбиты. Город, еще недавно одетый в густую зелень садов и парков, выглядел обнаженным, израненным. Отряды рабочих с винтовками, лопатами и ломами шли на окраины. Смоляне готовились к защите города-крепости.

Боковыми дорогами мы выскочили к высоким красным стенам Кремля, миновали Никольские ворота и оказались возле сада Блонья. Отсюда хорошо видна стройная громада церквей соборного холма.

А дальше... Кажется, совсем недалеко, между Вязьмой и Юхновом, на берегу небольшой речки Воря — притоке Угры, затерялась родная деревня Шеломцы. Из нее вместе с товарищами я ушел на гражданскую войну биться за только что родившуюся Советскую власть. Помню слезы матери, утопающий в грязи пристанционный поселок Темкино. Оттуда я, восемнадцатилетний деревенский паренек с самодельным кошелем за плечами и в домотканой поддевке, впервые поехал в Смоленск. Из Смоленска отправлялся [13] потом на Западный фронт, на усмиренно кулацких восстаний. В 1921 году в составе 1-го сводного курсантского Смоленского коммунистического полка участвовал в подавлении кронштадтского мятежа. Смоленск, родной, близкий и дорогой город моей юности, теперь пылал в огне.

Загрохотали зенитки. Начался очередной налет фашистской авиации.

Рославльское шоссе было забито до отказа. По нему шли толпы народа, обозы, колонны автомашин.

С трудом пробился разными объездами в нужный мне небольшой рабочий городок. Тихая, не тронутая войной улица, огромное каменное здание. У. входа вывеска: «Управление западной железной дороги». Зашел в кабинет начальника. За резным дубовым столом — молодой чернобровый Виктор Антонович Гарнык, мой давнишний знакомый. Увидев меня, он обрадовался. Я рассказал о цели своего приезда. Виктор Антонович вызвал к себе старшего диспетчера и приказал узнать, где сейчас проходят литерные маршруты. Тут же дал задание начальнику службы движения немедленно подать порожние вагоны на подъездные пути к военным складам.

Связался по телефону с начальниками складов, узнал обстановку и распорядился приступить к погрузке и отправке в тыл боеприпасов и всего, что у них есть из военного имущества.

Управление дороги работало в полном составе.

«Что за беспечность? — удивился я. — Город эвакуируется, бои идут под Оршей и Витебском, магистраль непрерывно укорачивается...»

— Почему медлите с отправкой людей? — спросил у Гарныка. — Оставьте себе небольшую оперативную группу, а остальные пусть едут в тыл. Там станции забиты, нужны специалисты.

— Нет распоряжения наркома, — ответил Виктор Антонович. — А напрашиваться не хочу, скажет: трус, испугался, убегаешь с боевого поста.

В это время Гарныку по телефону доложили, что первый литерный поезд с войсками и танками прибыл на одну из ближайших к Смоленску станций и подан под рампу. Разгрузка идет нормально.

— А где остальные маршруты? — спросил я.

— Задержаны на подходах к Смоленску, чтобы не подвергать их бомбежке, — доложил диспетчер. [14]

В кабинет Гарныка вошли руководители служб. Начальник передвижения войск М. В. Комаров развернул план подачи порожняка на склады. Нужны крытые вагоны. На дороге их почти нет, зато полно платформ. Они скапливались после выгрузки воинских эшелонов. Проверил на выдержку несколько графиков. Действительно, крытых мало. Что делать? По уставу перевозить военное имущество в открытом подвижном составе не положено. Тогда, выходит, нужно его бросить или уничтожить? Советуюсь с Комаровым. Он мне сообщает, что на станции заместитель главного интенданта Красной Армии Александр Евдокимович Крюков. Связываюсь с ним по телефону, узнаю, сколько на складах брезентов. Решаем: грузить имущество и продовольствие на платформы и накрывать брезентом.

Неожиданно здание качнулось, задрожали оконные стекла, и только после этого послышался взрыв. Над крышей прогудел немецкий бомбардировщик. Зениток здесь нет. Фашисты летают безнаказанно и бомбят на выбор. Настаиваю, чтобы Гарнык немедленно доложил в Москву о сложившейся обстановке. В случае чего я помогу убедить наркома о необходимости немедленной эвакуации управления. После долгих колебаний Гарнык снимает телефонную трубку. Короткий разговор. В Наркомате путей сообщения знают о ходе событий. Разрешение на эвакуацию получено. Я прощаюсь с Гарныком и уезжаю на станцию погрузки.

По асфальтированной Смоленской дороге это рукой подать. Но по ней не проехать: она забита плотным потоком беженцев. Я вышел из машины и спросил:

— Почему такое скопление?

— На Соловьевой переправе затор. Мост разбомбили...

Фашисты забросили к нам в тыл много диверсантов. Они действовали под видом беженцев, а нередко и в форме наших бойцов и командиров. Гитлеровцы распространяли провокационные слухи, сеяли панику, подавали своим самолетам световые сигналы, затевали перепалки.

Бороться с вражескими лазутчиками было трудно. Они умело приспосабливались к обстановке. Местное население не всегда могло их выловить. А контрольно-пропускных постов и пунктов регулирования на дорогах не было. Встречное движение автомобильных колонн стало невозможным. Маневр войск сковывался. [15]

Кое-как по проселочным дорогам я лишь к вечеру добрался до места. В лесу недалеко от станции размещался КП группы армий резерва, которым командовал Маршал Советского Союза С. М. Буденный. Я представился ему и начальнику штаба группы генерал-майору А. П. Покровскому, доложил о цели приезда. Семену Михайловичу было не до меня. Он был озабочен подготовкой армий к оборонительным боям и с кем-то вел телефонный разговор. Буденный лишь кивнул головой в знак того, что я могу приступать к выполнению поставленной передо мной задачи.

Трое суток мы с Александром Евдокимовичем Крюковым не выходили со складов. Грузили день и ночь. Железнодорожники бесперебойно подавали порожние платформы. В начале четвертых суток склады опустели.

Обратно мы с Крюковым уехали ночью.

5

Не успел я в Москве стряхнуть дорожную пыль, как меня вызвал начальник ВОСО И. В. Ковалев и дал новое задание. Станционные пути, ветки, тупики столичного узла оказались забитыми вливавшимися со всех направлений поездами. Выхода на запад почти не было. Железнодорожные магистрали, идущие к фронту, представляли собой обрубки. Москва превратилась в головную базу снабжения войск и перевалки военных грузов с железной дороги на автомобильный транспорт. И. В. Ковалев поручил мне руководить организацией этих комбинированных перевозок. В военной практике в широких масштабах они у нас до сих пор не применялись, хотя теоретически считались возможными. Теперь надлежало перейти от теории к практике.

Государственный Комитет Обороны (ГОКО) обязал Моссовет выделить в мое распоряжение до трех тысяч грузовых автомашин и автобусов. Весь этот парк сосредоточивался в Замоскворецком районе. Я стал формировать из них автороты. В каждую включил по тридцать машин. Командирами рот назначил присланных в мое распоряжение слушателей Военно-транспортной академии. Возглавил группу «академиков» молодой энергичный капитан Михаил Георгиевич Краснощеков. Но он тоже, как и я, был не «обкатанным» в автомобильном деле.

«Справимся ли мы с такой сложной задачей?» — спрашивал [16] я себя. Ведь доставлять войскам боеприпасы нужно на расстояние 300–350 километров. В мирное время специалисты-теоретики внушали нам, что автомобиль способен выполнять оперативные перевозки не далее как на 120–150 километров. Но действительность тогда уже опрокидывала эти установки. Мне неоднократно приходилось наблюдать массовые перевозки на значительно большее расстояние. Но одно дело наблюдать и совсем другое — осуществлять их. Риск был явным. Но мы шли на него.

Когда подразделения были сформированы, ко мне вдруг пришла группа «академиков».

— Шоферов нет! — заявили они. — Одни женщины.

Лица сердитые, возмущенные. Вместе с ними еду в Замоскворечье, Смотрю, действительно ни одного хлопца. «Вот это да, — думаю, — на корню подрубили! Машины завести не смогут, а если дорогой что случится — бомбежка или откажет мотор, — совсем беда». Стою как в воду опущенный, раздумываю: «Почему сразу не обратил внимания на водительский состав?»

— Вы что, товарищ генерал, так смотрите на нас? — спросил кто-то из девчат насмешливо.

— Растерялся! — хихикнули за ее спиной подружки.

— Плясать или петь я бы с вами не растерялся, а вот перебрасывать на передовую войска и снаряды боюсь.

— А вы не опасайтесь, — выступила из толпы щупленькая, острая на язык женщина, назвавшаяся потом Полиной Попковой. — Приказывайте, мы уже знаем, куда ехать, наряды на руках.

Женщины наступали на меня, требуя немедленной отправки в зоны погрузки.

«Как поступить? — колебался я, наконец решился: — Эх, будь что будет!»

И скомандовал:

— По машинам!

На площади, на прилегающих к ней улицах и переулках заурчали моторы. Обдавая меня густыми струями дыма, одна за другой колонны двинулись к станциям окружной железной дороги и Московского узла.

На утренней зорьке наполненные людьми, техникой и боеприпасами автомобили вышли на Минское, Киевское и Варшавское шоссе. [17]

Со вторым рейсом я тоже выбрался на Минское шоссе, решив посмотреть на шоферов, когда они за баранкой. Колонны шли ровно, соблюдая положенную дистанцию. Не было ни одной поломанной или отставшей машины. Поздней ночью, довольный, я возвратился в Москву и направился на станцию Серебряный Бор. Там перегружался очередной эшелон. Подошел к водителям узнать, как у них дела, настроение. Неожиданно встретил Полину Попкову.

— Ночью приняли боевое крещение, — ответила она. — Борт вон поцарапали, да я уже починила.

Славные женщины-москвички трудились на совесть. Они доставляли к боевым позициям до двадцати эшелонов груза в сутки. Водители героически переносили бомбежки, быстро исправляли повреждения машин и ни разу не сорвали график.

6

Примерно на двадцать третий или двадцать пятый день войны меня вызвал к себе начальник Генерального штаба Г. К. Жуков. Я доложил ему о состоянии на Московском узле комбинированных перевозок и застыл в ожидании замечаний или новых распоряжений. Но он неожиданно заметил:

— Быстро вы из железнодорожника переквалифицировались в автотранспортника. Это хорошо! Железнодорожником вы были неплохим, постарайтесь стать еще лучшим автодорожником!

Я посмотрел на Георгия Константиновича, пытаясь понять, к чему он клонит. А он продолжал:

— В мирное время у нас в армии не придавали должного значения автотранспорту. — Жуков на минуту замолчал и, окинув меня оценивающим взглядом, сказал: — При Генштабе есть отдел автотранспортной и дорожной службы. Недееспособный отдел. В его составе всего лишь одиннадцать человек. Мы решили преобразовать этот отдел в управление. Начальником нового управления называют вашу кандидатуру. Идите в отдел, познакомьтесь с обстановкой, заготовьте проект постановления ГОКО.

Времени на размышление мне было отпущено десять часов. Я постарался вспомнить всё, что знал о шоссейных [18] дорогах, когда был начальником ВОСО Белорусского военного округа. Кое-какой опыт приобрел и во время событий на Халхин-Голе в 1939 году. Там мы строили железнодорожную линию Борзя — Баэн — Тумэн (Чойбалсан). Автомобиль там был главным средством доставки самых разных грузов. Работу автотранспорта в условиях безводных степей Монголии я тогда увидел впервые. Автомашины, вопреки теории, делали рейсы по 700–800 километров в одну сторону.

Припомнилось также строительство железной дороги во время финской войны от Петрозаводска до Суоярви. Пока прокладывали стальную колею, грузы доставлялись на автомашинах. Суровая зима. Бездорожье. Автобаты были сформированы на скорую руку, водители не обучены. Дорожно-строительная техника отсутствовала. Лопата, в лучшем случае «угольник» были главными орудиями труда. Бесконечные заторы, пробки, размороженные двигатели, занесенные снегом машины и барахтающиеся в снегу люди — все это предстало перед моим мысленным взором. И я усомнился: достаточно ли у меня специальных знаний и опыта.

В отделе меня встретили радушно. Многих офицеров — А. А. Славина, И. Н. Коровякина, М. И. Олехновича, Я. К. Павлова, П. А. Фомичева, Ф. А. Кононова — я знал. Встречались по службе в органах ВОСО, на Халхин-Голе, Карельском перешейке. Люди опытные, энергичные. Они рассказали мне об имеющихся в распоряжении фронтов дорожных и автомобильных частях, технике и ремонтных базах. Положение оказалось хуже, чем я предполагал. О многих автомобильных батальонах и полках не было никаких сообщений. Где они сейчас, что с ними — никто не знал. Дорожно-эксплуатационных и строительных войск, как говорят, кот наплакал. Материально-техническая база, учитывая масштабы войны, была, конечно, недостаточной.

— Если не секрет, скажите, Захар Иванович, зачем вам нужно знать такие детали о нашем хозяйстве? — спросил у меня Коровякин. — Ведь вы железнодорожник.

Умалчивать дальше о цели своего визита не было смысла. Я сообщил:

— Генштаб намерен на базе вашего отдела создать управление. Мне вместе с вами поручено подготовить проект постановления ГОКО и докладную. [19]

Лица всех засияли от радости.

— Мы думали, вы контролировать нас пришли, — заулыбался Кононов.

Машина завертелась полным ходом. Никто не оставался безучастным к разработке документов. Стол был завален бумагами, справками, рапортами. За несколько часов все необходимое было подготовлено, обсуждена и вычерчена структура управления, определены штаты, намечены меры по наведению порядка на дорогах и созданию материальной и ремонтной базы. Самым главным пунктом в проекте постановления ГОКО был пункт о комплектовании пятидесяти автомобильных батальонов как резерва Ставки Верховного Командования. Где страна возьмет несколько тысяч автомобилей? Долго об этом спорили, высказывали самые различные мнения.

— Что, если записать так: укомплектовать из автомобилей, подлежащих восстановлению и капитальному ремонту, — предложил Олехнович.

— Это значит из металлолома? — возразил Фомичев. — Что у нас — мартены, домны или автомобильные заводы? Чем будем восстанавливать? И где собрать такую уйму запасных частей?

Все задумались.

— Сейчас мы это дело не поднимем, — сказал я. — Нет у нас ни сил, ни возможностей. Но автобатальоны нужны. Не будем указывать срок. Запишем, как предлагает Олехнович, на перспективу. Окрепнем, создадим свои ремонтные заводы, тогда и сформируем.

Против этого никто не возразил. Так и записали этот пункт с неопределенным сроком. Наконец я направился к Г. К. Жукову. Пробежав глазами докладную, он взглянул на часы:

— Ровно в четыре утра вам нужно быть в Кремле. ГОКО будет обсуждать ваш вопрос. Вы докладчик. Пропуск вам заказан. Торопитесь, времени осталось мало.

Я опешил. Георгий Константинович заметил мое смущение, сказал:

— Доложите то, что говорили мне. Держитесь уверенно. Трудно вам будет защитить пункт о формировании пятидесяти автомобильных батальонов. Проявите находчивость, докажите, что без такого резерва Ставка не может обойтись.

Из Генштаба тороплюсь в Кремль. Никогда до этого [20] мне не приходилось бывать в таких высоких органах. Было приятно и боязно. Обдумываю, как доложить четче и короче.

Длинные светлые коридоры. Тишина. Мягкие ковровые дорожки пружинят под ногами. Высокая двустворчатая дверь. Просторный кабинет. Лиц сразу не различаю. Рапортую о прибытии по всем правилам воинского устава председательствующему. Члены Государственного Комитета Обороны изучающе рассматривают меня. Замечаю, что И. В. Сталина среди них нет. Не понимаю, хорошо это или плохо. Но почему-то почувствовал себя свободней.

— Говорите! — предложил председательствующий.

Я коротко рассказал о состоянии дел на дорогах, о положении с автомобильным транспортом и намечаемой структуре нового управления.

Н. А. Вознесенский спросил:

— Есть ли автодорожная служба в составе фронтов и армий?

— Есть, — ответил я. — В штабах фронтов и армий имеются отделы, но, кроме того, действует и аппарат уполномоченных Гушосдора{2} НКВД со своими дорожными организациями. На дорогах — два хозяина.

Последним моим словам почему-то никто не придал значения. А между тем двойственность мешала делу. Я счел пока излишним поднимать этот вопрос. Не создав коренной службы, рано разрушать вспомогательную.

Во время доклада и ответов я пользовался развернутой на столе картой государственных шоссейных дорог, показывая наиболее тяжелые и уязвимые участки.

Я не берусь теперь со стенографической точностью воспроизводить слова каждого участника заседания, но хорошо помню, что все пришли к единому выводу: немецкие армии на наших бездорожных пространствах двигаются довольно организованно и с одинаковой скоростью как своими боевыми порядками, так и тылами. Помогает им в этом в немалой степени сухое летнее время.

Внимательно прислушиваясь к разговору, я выбирал момент, чтобы выступить с мучившим меня предложением: о пятидесяти батальонах. Наконец решился и попросил слова: [21]

— Разрешите нам сформировать пятьдесят отдельных автотранспортных батальонов как резерв Ставки Верховного Командования? Для этого необходимо пятнадцать тысяч грузовых автомобилей.

— Откуда вы возьмете столько машин? — спросил Н. А. Вознесенский. — Вы думаете, что народное хозяйство можно оставить совсем без транспорта. Других источников я не вижу.

С ним согласились А. И. Микоян и В. М. Молотов. Тогда я предложил укомплектовать батальоны за счет машин, подлежащих капитальному ремонту. Запасными частями и резиной попросил обеспечить из государственных фондов.

На этот раз возражений не последовало.

Мне разрешили организовать несколько авторемонтных мастерских и заводов. Так все это потом и было записано в постановлении ГОКО от 15 июля 1941 года «О создании Управления автотранспортной и дорожной службы Генерального штаба Красной Армии».

7

Над Москвой занималось теплое июльское утро. В голубом небе плавали серебристые аэростаты заграждения. Я вышел из Кремля на тихую и, как всегда, торжественную Красную площадь. Слышался гулкий, чеканный шаг сменившегося караула у Мавзолея Ленина. Здесь священный гранит и камень вселяли уверенность в нашей победе. И это меня окрыляло. С чего начинать действовать, что сейчас самое главное? Я снял фуражку, подставил голову освежающему ветру, будто он мог принести нужный ответ.

Утренняя прохлада сняла усталость, дышать стало легче. Не заметил, как пересек Манежную площадь, по улице Коминтерна (ныне Калинина) вышел на Арбатскую площадь. Со стороны Никитских ворот появилась колонна автомашин с войсками. Постовой милиционер взмахнул своим полосатым жезлом и открыл путь колонне на Арбатскую улицу, ведущую к Минскому шоссе. «Легко и просто!» — подумал я, глядя на артистические движения милиционера. Бессчетное число раз мне, как и всем жителям городов, приходилось видеть эту, на первый взгляд нехитрую процедуру регулирования уличного [22] движения. Она настолько привычна, что в мирных условиях мы ее почти не замечаем. Теперь я смотрел на это совсем другими глазами. Меня уже интересовало все, что относится к движению на автомобильных магистралях. «Вот с чего надо начинать — с регулирования!» — встрепенулся я от неожиданной находки. И тут же сам себя поймал: «Перевоплощаюсь в автодорожника». Не знал тогда, насколько я был еще далек от настоящего перевоплощения.

Нужно было немедленно приниматься за дело. Порядок на дорогах — главное. Но без аппарата ничего не сделаешь. Поэтому первейшая задача — укомплектовать управление. Кадровики Генерального штаба и Главного политического управления Красной Армии проявили большую оперативность. Они быстро подобрали нужных людей, подписали приказы об их назначении. Старший командный состав комплектовался главным образом из числа преподавателей и слушателей Военных академий Генерального штаба, имени М. В. Фрунзе, имени В. И. Ленина и Военно-транспортной.

Структура управления отвечала задачам: обеспечивать автомобильные перевозки, строить, восстанавливать и содержать военные дороги, руководить движением на магистралях. Соответственно этим задачам в составе управления автотранспортной и дорожной службы были созданы три управления: автомобильных перевозок; строительства и восстановления дорог и мостов; организации и руководства военно-автомобильными дорогами.

Комиссаром управления был назначен преподаватель военно-политической академии батальонный комиссар Василий Христофорович Мамаев, молодой, плотно сбитый, приветливо улыбающийся человек. За спиной у него был солидный опыт политической работы в строевых подразделениях. Начальником первого управления — автомобильных перевозок — стал прибывший из Киева генерал-майор Михаил Львович Горрикер. Он обладал большими теоретическими знаниями, но практического опыта в автомобильных перевозках пока не имел.

Второе — строительно-восстановительное — управление возглавил военный инженер 1 ранга Иосиф Никифорович Коровякин. До этого он работал в Генеральном штабе и хорошо знал автомобильные дороги страны. И что еще важно, он знал людей Главного управления шоссейных [23] дорог НКВД. Это нам очень пригодилось для установления тесных, деловых контактов с Гушосдором.

Должность начальника третьего управления — организации и руководства военно-автомобильными дорогами — занял преподаватель академии имени М. В. Фрунзе полковник Яков Никифорович Усенок, человек сильной воли и неиссякаемой энергии.

Многие из вновь прибывших товарищей когда-то вместе со мной учились и работали. Я знал, кому что лучше поручить, на кого в чем положиться.

На третий день руководящий состав управления уже был на месте. Обсудили проект плана действий. Основная тяжесть на первых порах легла на третье управление. Начальник его Яков Никифорович Усенок сказал:

— Войска продолжают отходить на восток, направления военных дорог в границах фронтов непрерывно меняются. Нет твердого порядка и на тыловых коммуникациях, идущих от Москвы на Ленинград, Ярославль, Горький, Рязань. В чем причина? В разобщенности действий эксплуатационников, в отсутствии на дорогах единого хозяина. Есть смысл централизовать управление движением на главных магистралях. Развернуть военно-автомобильные дороги от линии фронта в глубокий тыл. Подчинить их нашему управлению и называть дорогами Ставки Верховного Командования.

Предложение резонное. Замечаю, все присутствующие поддерживают полковника Усенка. Поручаем ему подготовить проект директивы начальника Генерального штаба.

Иосиф Никифорович Коровякин тоже высказал дельную мысль: на всех магистралях необходимо немедленно приступить к строительству съездов. При налете авиации врага колонны должны быстро рассредоточиваться. Без съездов это сделать невозможно. Гибнут люди и техника. Нельзя полагаться и на неуязвимость мостов. Через реки Москва, Ока, Клязьма, канал Москва — Волга необходимо срочно строить низководные мосты-дублеры.

— Наше управление пока не располагает ни силами, ни средствами, — заявил И. Н. Коровякин. — Начальник Гушосдора комбриг Всеволод Тихонович Федоров активно во всем нам помогает. В его распоряжении имеется 2-е военно-дорожное управление. Оно укомплектовано хорошими специалистами дорожниками и мостовиками. Руководит [24] этим управлением опытный организатор полковник Иван Кузьмич Володин. Я берусь договориться с ними о совместном строительстве дублеров.

Настроение у меня поднялось — почувствовал крепкую опору. Люди пришли в управление знающие, инициативные и, самое главное, преданные делу. С такими людьми наведем порядок на дорогах.

В самый разгар наших прений раздается резкий телефонный звонок. Снимаю трубку. Голос властный, требовательный. Говорит уполномоченный Ставки генерал-полковник Е. А. Щаденко:

— Почему нет порядка на Брестском шоссе под Рославлём? Немедленно построить переправы через реки!

Военно-автомобильная дорога Москва — Юхнов — Рославль была забита до отказа людьми, автоколоннами, гужевым транспортом. Но мы пока мало что могли сделать: управление только приступило к своим обязанностям.

— Управление еще формируется. Что от нас хотите? — ответил я Щаденко.

В ответ донеслись какие-то непонятные звуки. Связь оборвалась. Не успел я опомниться, как новый звонок. Меня вызывал Г. К. Жуков. Прерываю совещание, тороплюсь в Генштаб. Разговор в кабинете начальника Генерального штаба сразу пошел острый. Щаденко доложил Георгию Константиновичу о положении дел на дороге, а заодно рассказал и о моей «странной» реакции на его указания.

— Вы что, месяц будете формироваться? — спросил Жуков. — Почему третий день молчите и не делаете предложений?

Мне ничего не оставалось, как доложить о только что обсуждавшихся вопросах и просить помощи.

— Людей нет для наведения порядка на дорогах? Выделим из состава Генерального штаба и Народного комиссариата внутренних дел. НКВД пусть помогает.

— За помощь спасибо, — сказал я. — Но ведь это разовая помощь. Уедут представители с дорог, и снова неразбериха. У нас нет уставов и наставлений.

Мое замечание Жуков воспринял как упрек в свой адрес.

— Нет у нас времени сейчас ждать ваши уставы и [25] наставления, — ответил он. — Будем исправлять положение приказами и директивами.

Тут же мне было дано указание подготовить проект такой директивы. Военным советам фронтов установить на дорогах контрольно-пропускные пункты, регулировочные посты и вооруженную охрану. Необходимо разграничить движение между войсками и уходящим в тыл населением; создать единую форму пропусков.

Директива вышла в свет за совместными подписями начальника Генерального штаба и руководителя НКВД. Вместе с тем Жуков дал мне указание ускорить выпуск в свет подготовленного у нас Наставления по автомобильным перевозкам войск Красной Армии. Времени на это выделил 15 суток.

Через два-три часа после моего возвращения от Жукова к нам в управление начали прибывать командиры для поездки на фронтовые магистрали. Коротко инструктировали их и направляли на решающие трассы.

В это время в Москве и ближайших районах развернули формирование дорожно-эксплуатационных частей, управлений военно-автомобильных дорог, экстренно направляя их на боевые участки. На магистралях создали регулировочные посты и контрольно-пропускные пункты. На некоторых дорогах появились хотя и необученные и неопытные, но понимающие возложенную на них ответственность хозяева.

Много сил и энергии затратили эти люди на то, чтобы сигнал регулировщика стал незыблемым законом для любого военнослужащего, вступившего на дорогу. Чтобы пресечь нарушения, приходилось прибегать и к крайним мерам. Всем контрольным постам и регулировщикам давалось право применять оружие. И применяли. Конечно, стреляли по баллонам. Но и резины жалко, а что поделаешь? Уговоры не на всех действовали.

Дорожных частей явно не хватало. Сформированные полки и батальоны были каплей в море. Военкоматы старались в первую очередь удовлетворить требования боевых соединений. Заявки нашего управления и автодорожных управлений фронтов относились на крайние сроки. Даже такие формирования, как военно-автомобильные дороги (ВАДы), и те предусматривалось создать лишь к концу июля. Только на юго-западе страны дорожные [26] батальоны создавались и вводились в действие довольно быстро. «Чудо!» — удивлялись работники управления.

Вызываю к телефону Семена Ивановича Климко — начальника автодорожных войск фронта:

— Вы нам точно сообщаете о количестве сформированных частей? Имейте в виду, нам не нужны дутые цифры.

— Что вы, Захар Иванович, все точно! — слышу обиженный голос Климко. — Нам Военный совет фронта помогает. У нас еще до войны начальник штаба Киевского военного округа генерал Н. Ф. Ватутин развернул дорожные части в пограничных зонах.

Из разговора с Климко я узнал, что несколько дней назад начальник штаба Юго-Западного фронта генерал Максим Алексеевич Пуркаев провел по этому поводу совещание в Броварах (пригород Киева). На нем присутствовали Климко, руководители Гушосдора Украины Г. Т. Донец, тыла фронта И. Г. Советников, Главного дорожного управления Украины С. И. Мечев, его заместитель М. Ф. Довгаль и военные железнодорожники. Обсуждался порядок строительства переправ через Днепр для пропуска отходящих войск и гражданского населения. Времени на строительство мостов не было. Поэтому решили увеличить количество паромных переправ и использовать для движения автогужевого транспорта железнодорожные мосты.

Затем Климко сообщил, что генерал Пуркаев объявил решение правительства Украины о передаче военным автодорожникам всей дорожной техники и всех дорожностроительных материалов тех районов, которые подлежат эвакуации.

Член Военного совета Южного фронта председатель Совнаркома Украины Леонид Романович Корниец лично контролировал выполнение этого решения. Одновременно он координировал действия дорожных и автомобильных соединений Юго-Западного и Южного фронтов, заботился об их укомплектовании. Эти меры сыграли решающую роль в подготовке путей отхода для войск фронтов. В нижнем течении Днепра, где не было ни одной надежной переправы, кроме наплавного моста у города Николаева, дорожные и мостостроительные части быстро оборудовали переходы, приспособив для этого железнодорожные мосты.

С согласия Корнийца начальник автодорожной службы [27] Южного фронта полковник Николай Васильевич Страхов развернул строительство мостов и переправ через Дон, Северный Донец и Айдар. На свой страх и риск они распорядились возвести высоководные мосты через Северный Донец у Богородичного, Рубежного, Веселой Горы.

Хуже обстояло дело на западном направлении. Здесь дорожные части смогли развернуться лишь в конце августа, после отхода наших армий к линии Ярцево, Соловьева переправа (на Днепре), Дорогобуж, Рославль, Брянск. Но и тогда должного порядка на этих дорогах установить не удалось.

28 июля Государственный Комитет Обороны создал Управление тыла. Начальником его на правах заместителя наркома обороны был назначен генерал-лейтенант интендантской службы Андрей Васильевич Хрулев. Наше автодорожное управление из подчинения Генеральному штабу перешло в Управление тыла. Аналогичная реорганизация прошла во всех фронтах и армиях. Но на дорогах по-прежнему еще оставались два хозяина. При полевых управлениях фронтов кроме армейских дорожных отделов действовали уполномоченные Гушосдора НКВД СССР, а в армиях — их головные дорожные отделы (Годоры).

Обстановка требовала объединения этих двух параллельных служб. Начальник Гушосдора Всеволод Тихонович Федоров это прекрасно понимал. Он передал на усиление дорожных войск многих своих специалистов дорожников, мостовиков и политработников, которые, кстати сказать, до конца войны отлично выполняли свои обязанности и являлись своего рода цементирующим началом в дорожных частях и подразделениях. Впоследствии Федоров с большей частью своего аппарата влился в наше управление и стал моим первым заместителем.

8

По всем военным дорогам двигались тысячи машин самых различных типов и марок. Многие водители не были даже одеты в красноармейскую форму. Машины сохраняли прежнюю, еще мирного времени, нумерацию. Невозможно было определить, какому фронту или какой армии принадлежит идущая колонна, а об одиночках и говорить не приходится. Появились машины [28] бесхозные, блуждающие. И это в то время, когда отовсюду поступали сообщения, что из-за отсутствия машин не на чем подвозить боеприпасы, горючее, эвакуировать раненых.

Возвратившийся из-под Рославля полковник Я. Н. Усенок вошел ко мне в кабинет.

— Досадно говорить... Лошадь берут из колхоза в армию и ставят тавро. Сразу видно, кому принадлежит. А автомашины мобилизовали и никаких знаков на них не поставили. Скажите, порядок это?

— За ваше отсутствие, Яков Никифорович, — перебил я Усенка, — мы в управлении с помощью ГАИ НКВД разработали систему нумерации автомобилей для всей Красной Армии. Она резко отличается от гражданской. Каждая серия номеров имеет первый знак — алфавитную букву, а к ней пятизначную цифру. Кроме того, на дверцах кабин будут установлены условные обозначения, указывающие принадлежность машин фронту, армии, войсковым соединениям. Например, для автотранспорта, подчиненного нашему управлению, установлен знак РВГК, что значит резерв Верховного Главнокомандования.

— Боюсь, что я раньше лопну от злости, чем увижу ваши знаки на машинах.

— Уверен, что этого не случится. Директива Генштаба передана всем фронтам по телеграфу. Срок для введения нумерации дан десять суток. Всем дорожным подразделениям предложено усилить контрольно-пропускные посты и машины бездокументные задерживать и передавать их в резерв фронтов, а на военно-автомобильных дорогах РВГК — в резерв нашего управления. Будем формировать из них автобаты.

Обстановка была сложной. На фронтах иногда не успевали развернуть дорожный участок, как его приходилось сворачивать, а частям уходить. Многие дорожные подразделения вступали в бой с врагом. Вот пример.

Магистраль на главном направлении от Смоленска к Вязьме обслуживал 41-й отдельный дорожно-эксплуатационный полк. Им командовал подполковник Сергей Петрович Деменченко. Он больше находился в окопах, чем на дороге. Начальник автодорожного отдела Западного фронта полковник Александр Иванович Сычев сообщил мне, что этот полк имеет даже свою артиллерию и сейчас держит оборону. Поэтому мы и приняли решение все магистрали, [29] идущие к Москве, взять под свой контроль.

К этому времени на трех направлениях: в сторону Вязьмы, Ленинграда и Малоярославца — уже приступили к развертыванию военно-автомобильных дорог. Управление военно-автомобильной дороги № 1 Москва — Вязьма возглавил кадровый офицер майор Амирджан Енокович Даниелян. Он с большим усердием взялся за наведение порядка на дороге. Военным комиссаром к Даниеляну был назначен Анатолий Филиппович Циргвава. Внешне спокойный и уравновешенный, в работе горячий, он завоевал среди подчиненных глубокое уважение. Заместителем начальника дороги стал капитан Седликовский.

9

Наша беседа с комиссаром В. X. Мамаевым подходила к концу. В это время раздался голос:

— Можно, товарищ генерал?

— Входите!

Из приоткрытой двери кабинета показалось бледное, уставшее лицо полковника Якова Кузьмича Павлова. Вместе с ним вошел его заместитель подполковник Петр Алексеевич Фомичев. Павлов возглавлял отдел, занимавшийся формированием дорожных мостовых и автомобильных частей. Дни и ночи Яков Кузьмич и офицеры этого отдела проводили в разъездах. Одни спешили в военкоматы города или района, где формировался очередной полк или батальон, другие мчались в отдаленный, укрытый в лесах госпиталь, чтобы заполучить там пополнение из числа выздоравливающих солдат и офицеров. Третьи принимали укомплектованную часть, налаживали в ней специальную и боевую подготовку. Обучение велось по ускоренным программам. В этом нам большую помощь оказывали работники Государственной инспекции Москвы. Подготовка регулировщиков для подмосковных дорог, начальников контрольно-пропускных пунктов и инспекторов-автомобилистов лежала полностью на их совести. Руководил ею начальник управления ГАИ Николай Васильевич Соколов.

Павлов доложил о вновь сформированных подразделениях, их дислокации. Потом добавил:

— Дисциплина хромает, некоторые работать не хотят. [30]

Нагло заявляют: зачем спину гнуть, все равно немцы разбомбят.

Мамаев заерзал на стуле. Болезненно относился он к подобным недостаткам. А что он один мог сделать? Всюду не поспеешь. Кроме дорожных частей по всему тылу рассыпаны мелкие, по существу безнадзорные, подразделения: различные склады, мастерские, заготовительные команды. Они подчиняются непосредственно нашему управлению. Мы за них в ответе.

— Не обойтись нам без политотдела! — встал Василий Христофорович. — Воспитательная работа дело тонкое, люди нужны толковые.

Мы с Мамаевым уже думали о политотделе. Но не находили в практике подобного примера. А если написать рапорт в Главное политическое управление? Так и сделали. Вопрос был решен в течение нескольких дней. И положительно. Возглавил политотдел подполковник Александр Яковлевич Самодумов.

10

Враг продолжал теснить наши войска.

Однажды жарким августовским днем ко мне в кабинет вошел худой, обросший майор В. Е. Матишев. Я посмотрел на него как на воскресшего из мертвых. Василий Ефимович сел в кресло, глубоко вздохнул, помолчал. Потом, скрывая подступившую горечь, сказал:

— Какие люди погибли! Дрались врукопашную, но не попятились назад ни на шаг. Четыре дня и четыре ночи бились. Молодцами вели себя и ребята Ахлюстина. Горючего, знаете, почти не было. Били немцев прямой наводкой из неподвижных танков. На мужестве стояли.

— А где Петр Николаевич Ахлюстин? — спросил я Матишева.

— Погиб. После боя за Беловежскую Пущу в моей бригаде и его корпусе мало кто уцелел. Я с небольшой группой попал в окружение. Пробивался к своим лесами. Петр Николаевич отступал вместе с пограничниками.

В памяти всплыли наши железнодорожные стройки, молодые, жизнерадостные лица бойцов. Вспомнился в утреннем тумане лес, лагерь, похожий на праздничный деревенский табор на дальнем сенокосе, и Ахлюстин — встревоженный за судьбу людей, беззаветный воин. Вот [31] таким честным, несгибаемым он и остался в моем сердце навсегда.

Матишев встал и, пожимая мне на прощание руку, сказал:

— Я родной чугунке не изменил. Еду лечить ее раны. Получил назначение снова в железнодорожные войска.

11

Шоссейные дороги продолжали катастрофически укорачиваться. На северо-западе страны немцы углубились на нашу территорию на 850 километров. В западной части — почти на 1000. И на юго-западе — от 900 до 1200. Отходившие соединения и части двигались по грунтовым дорогам, совершенно не приспособленным к массовым перевозкам. В октябре начались дожди, распутица, машины поползли по морям грязи. В исключительно тяжелом положении оказались армии, защищавшие подступы к Ленинграду, Москве и Ростову-на-Дону. Нужно было доставлять из тыла людские резервы, маневрировать, подавать боеприпасы, продовольствие, вывозить раненых, население, ценное имущество, а по дорогам ни пройти, ни проехать.

Печальное зрелище представляли собой многие шоссе. И в мирное-то время они с трудом справлялись с нагрузкой, а в военное оказались совершенно непригодными. Выбоина на выбоине, что ни мост, то загадка, что ни река, то преграда. Многие крупные реки не имели переправ и надежных постоянных мостов. Генеральный штаб да и сама обстановка требовали от нас, чтобы на дорогах соблюдался четкий порядок, чтобы они были в хорошем состоянии. И все это одновременно и немедленно! Дороги и мосты решали судьбу боепитания, маневрирования и успеха в отражении натиска противника.

Какую надо было иметь силу воли и веру в победу, когда отступали по дорогам, в которых вязли ноги, ломались автомашины, утопали трактора! Овраги, болота, леса, ручьи, речки с топкими, засасывающими подходами, подозрительными мостами, которые, того и гляди, рухнут под тяжестью машин и орудий, выматывали силы, нервы.

В нашем управлении остались лишь диспетчеры и оперативные дежурные. Все специалисты выехали на трассы, [32] которые надо было укреплять прямо под колесами автомашин, гусеницами тягачей и танков.

Начальник управления строительства дорог и мостов И. Н. Коровякин доложил мне после проведенной рекогносцировки, что многие шоссе необходимо усиливать переправами. На магистрали Москва — Горький возле селений Пенкино и Мячиково через Клязьму наведены временные наплавные мосты на баржах. Такая же переправа действует и через Оку на дороге Москва — Рязань...

А что значит временный, наплавной да еще на баржах мост? Не мост, а беда! Суда идут — мост мешает, убирай его. Появилась большая вода — переправу на берег. Водители машин неделю, а то и две загорают. А война не терпит ни минуты. Любой перерыв в движении — осложнение на фронте. Разве можно полагаться на такие мосты?

Неплохим считалось в мирное время шоссе Москва — Тула. А на поверку и оно оказалось с большими изъянами. Мост через Оку у Серпухова был хотя и металлический, с ездой по низу, но настолько узок и непрочен, что ни танки, ни «катюши» по нему пройти не могли.

— Инвалид, а не мост, — сказал Иосиф Никифорович Коровякин. — Танкисты называют его мышеловкой.

Сочувствую читателям. Нет в моем рассказе захватывающих военных приключений. Что поделаешь, такова профессия автодорожника. Для нас война — это прежде всего тяжелый труд. И порядок в ней — строгий, железный. Войска находятся в постоянном движении, и тыл призван обеспечивать это движение, все потребности боя. Он обязан двигаться в необходимом ритме сам, немедленно реагировать на малейшие изменения в обстановке. Больше того, учитывать и предвидеть развитие событий.

Опыт трехмесячной войны родил эти мысли. Однажды, размышляя вместе с секретарем партбюро управления майором Николаем Федоровичем Костиным о нашем месте в строю, я высказал их. Николай Федорович внимательно выслушал меня, прищурил свои маленькие острые глаза и сказал:

— Славно. Вот так просто, как мне, и расскажите коммунистам на сегодняшнем партийном собрании о роли и значении тыла. Уверен, что многие об этом не задумываются.

— Попробую под мосты и дороги подвести теорию, — согласился я. [33]

— Люди должны видеть перспективу, — сказал Костин, — подходить осмысленно к тому, что делают. Развивая вашу мысль, добавлю: автомобильные дороги — это каркас общевойскового, фронтового и армейского тыла. Каркас этот по своей природе статичен, а границы тыла, как показала война, не стоят на месте: они все время находятся в движении. Наша задача — успевать за всеми трансформациями границ тыла, строить внутри его новые дороги или укреплять существующие. В общем, миссия не из легких.

— Да, вы правы! — Я посмотрел на карту, утыканную красными и черными флажками. — И еще надо отметить одну особенность. Тыл — это зеркало, в котором отражается все, что происходит на передней линии фронта. Тыл — продолжение фронта, его туловище.

В таком плане и построил я свое выступление.

Задачи перед нами стояли сложные: нужно было сделать боеспособными все наши автомагистрали, возвести на них сотни мостов. Плохо было с автомобильным парком. Машины выходили из строя в боях, от ударов авиации противника, ломались на осенних непроходимых дорогах. Многие переправы, особенно Соловьева, стали кладбищами разбитой техники. Не раз враг окружал группировки наших войск. Попадало в этот котел и немало фронтовых автомобильных батальонов. Люди возвращались, пробивались из окружения, а техника оставалась в лесах и болотах.

Коммунисты в своих выступлениях на собрании вскрывали одну рану за другой. Николай Федорович Костин говорил:

— Почти в два раза по сравнению с летом увеличилась потребность в перевозках. А что мы имеем? От многих автомобильных полков и батальонов лишь номера остались. Новые машины получим не скоро. Надо усиливать конную тягу. Без лошадей, волов грязь не одолеем.

— Правильно! — поддержали его коммунисты. Костин продолжал:

— Теперь скажу о дорожных частях. Нельзя делать наши дорожные и мостовые батальоны своего рода пересыльными пунктами. Наберем молодых солдат, только обучим их — сразу отправляем на передовую. Это стало системой. Давайте просить Генштаб, чтобы нам разрешили брать нестроевых и пожилых солдат. Они опытные, наверняка [34] многие владеют плотничьим, столярным или кузнечным делом. Нам нужны постоянные кадры.

Участники собрания внесли ряд предложений, на основе которых были разработаны проекты директив. Так правительство разрешило нам сформировать за счет народного хозяйства сто гужевых конных батальонов, по 550 парных повозок в каждом. Но не везде есть лошади, и не всюду их можно использовать. На севере, например, их заменили оленьи и собачьи упряжки. В степях Дона и Южного Поволжья — воловьи и верблюжьи колонны. В предгорьях Кавказа — ишачьи и конные вьючные роты. Конечно, по грузоподъемности и быстроходности их не сравнить с автомобильным транспортом, но в условиях распутицы ничего другого мы не могли придумать.

Генеральный штаб подписал директиву об укомплектовании дорожных и мостостроительных частей солдатами старших возрастов, нестроевыми и ограниченно годными к военной службе. На всех фронтах и в армиях начали создаваться эксплуатационные роты и полки, дорожно — и мостостроительные батальоны. Костяком их были солдаты, многие из которых сражались за Советскую власть в годы гражданской войны. Они стали заботливыми хозяевами дорог, неплохими строителями.

Но тут на нас свалились новые трудности. За время отхода войск десятки тысяч автомобилей основательно износились и нуждались в капитальном ремонте. Отправлять их на заводы в глубь страны не было возможности — армии и фронты совсем остались бы без всякого транспорта. Исправлять на месте — нет станков, инструмента и запасных частей. Положение казалось безвыходным.

Выручила народная смекалка. Некоторые батальоны организовали ремонт техники своими силами. В ближайших городах, рабочих поселках, колхозах, совхозах и машинно-тракторных станциях бойцы находили нужное оборудование. Они научились реставрировать пришедшие в негодность детали и изготовлять новые. Похвальную находчивость в этом проявили начальники автодорожных управлений: Южного фронта — Н. В. Страхов, Юго-Западного — С. И. Климко и Ленинградского — В. Г. Монахов. В подчиненных им соединениях развернулась борьба за восстановление всего парка. Причем все это делалось в условиях осеннего бездорожья, непрерывных атак врага, бомбежек, отхода наших армий. [35]

Не остался в стороне от этого соревнования и Западный фронт. Командовал его автодорожными войсками полковник А. И. Сычев. Комиссар управления В. X. Мамаев, побывав в автомобильных частях, действовавших в Подмосковье, рассказывал мне:

— Наши-то войсковые умельцы начали с изготовления коничек (так в обиходе называли шоферы конические шестерни), а теперь делают кулачковые валики, хвостовики, отливают поршни и поршневые кольца. Еду в Переделкино. Смотрю — в роще завод! В землянке — самодельная вагранка. Под деревьями — опоки, формовочная земля, гора металлического лома, какие-то добавки к шихте, фрезерный торф. Полное литейное производство. В крытых машинах — ремонтные летучки. На станках идет обработка литья, точат детали из разных — кусков металла, восстанавливают отработанные. Молодцы! Можно считать, что с запасными частями мы вышли из положения.

Но в целом автомобильный голод продолжался. Нам казалось, что, какой резерв ни создавай, его не хватит. Настолько была огромна потребность в перевозках.

С июля 1941 года мы успели создать кое-какую производственную базу. В Москве организовали два авторемонтных завода (АРЗ-38 и АРЗ-39). Первым командовал полковник А. П. Романов. АРЗ-39 размещался на Шлюзовой набережной Москвы-реки. Его возглавлял инженер-полковник А. А. Модестов. Такие же заводы имелись в Вологде и других городах. Но к восстановлению и сборке машин они не приступали — нечего было ремонтировать и собирать.

Многие офицеры управления выезжали в тыловые области страны выискивать изношенную, негодную к работе технику. Но что значит «изношенную» в представлении того времени? В сегодняшнем понимании — это, по существу, металлолом.

Вот как, например, выискивал неисправные автомобили майор Николай Карпович Уманский. Ему, как и другим командирам, было выдано удостоверение за подписью заместителя наркома обороны генерала А. В. Хрулева. В этот же день Н. К. Уманский выехал в Южно-Уральский военный округ. По пути в Бузулуке зашел к комиссару райвоенкомата и потребовал, чтобы он мобилизовал [36] в районе все неходовые автомашины. Тот посмотрел на представителя Москвы с удивлением.

— Таких у нас нет, — ответил райвоенком. — На учете каждый узел, каждая мало-мальски пригодная деталь.

— Ищите! — настаивал Уманский. — Без ничего не уеду.

Тогда военком вспомнил:

— Кажется, в машинно-тракторной станции лежат две рамы от полуторок с одним кузовом. Но это далеко, километров тридцать отсюда.

— Даю вам сутки на доставку рам, — продолжал напирать Уманский. — Вспоминайте, где еще что есть!

— Ничего больше подходящего для вас нет, — заявил комиссар.

Не верить ему не было оснований. Уманский поехал в Оренбург. Где раму, где мотор, где задний мост нашел он там, погрузил в вагон и доставил на вологодский завод.

Примерно так же приходилось действовать и другим нашим представителям. В результате набралось довольно много запасных частей. Их хватило для сборки сотен машин. За два месяца пятьдесят автомобильных батальонов были укомплектованы. Вологодский завод ремонтировал и восстанавливал газогенераторные грузовики, московские — бензиновые и тракторы. Центральная база изготовляла также дефицитные материалы, инструмент и запасные части.

Немало хлопот нам доставляло и добывание различных материалов. Автодорожная служба, пожалуй, самая материалоемкая. Одних красок сколько требовалось! Летом машины нужно было красить в зеленый цвет, осенью — в желто-грязный; со степью больше гармонировал бурый, с пустыней — желтовато-серый. А еще где-то на технику наносили полосы, пятна... К зиме стали думать о белилах, извести, меле.

Непрерывно организовывались новые трассы. Следовательно, необходимы были дорожные указатели, наименования населенных пунктов, рек, озер, приметных возвышенностей и низин... А сколько требовалось металла, дерева, ткани! Всего не перечтешь. Возникла нужда в дополнительных базах, складах, заготовительных организациях.

Все заводы, фабрики, даже мелкие мастерские были перегружены военными заказами, и вклиниться с новыми [37] видами продукции в налаженное производство стоило большого труда. Но делать это волей-неволей приходилось.

Вот уже почти три месяца я пребывал в новой роли, а ни одной «живой» военной дороги не видел. Руководил вслепую, не зная как следует ни обстановки на месте, ни людей, которые непосредственно командовали автодорожными войсками, ни того, как они выполняли распоряжения, инструкции, наставления. Телефонные разговоры, письменные доклады, сообщения не могли заменить живого контакта с подчиненными.

Однажды в разговоре с Хрулевым я сказал ему, что мне надо побывать в войсках.

— Это хорошо, голубчик, — согласился Андрей Васильевич. — Сегодня же отправляйтесь вместе с комиссаром. Горячие дела назревают. Немцы подготовились к новому наступлению. Поезжайте на Западный фронт.

12

Перевернув очередной листок настольного календаря, я прочитал: «Второе октября». Часы равнодушно отмерили шесть ударов и смолкли. Я вышел из помещения и сел в машину. На тротуаре послышались уверенные шаги Мамаева. Открыв дверцу, Василий Христофорович втиснулся на заднее сиденье и скомандовал шоферу Василию Шатрову:

— Трогай, тезка.

Скаты зашуршали по предрассветным улицам города. На площадях и скверах в багровых сумерках темнели зенитные орудия. Поеживались от колючего утреннего холодка бойцы. Они только что отбили очередной налет фашистской авиации и готовились к отражению новой атаки. Москва жила напряженной фронтовой жизнью. Мы спешили выскочить за ее пределы, на просторы Минского шоссе. Но и дорога жила войной. К фронту спешили груженые колонны автомашин, по обочинам шагали войска.

Пролетели подмосковные рощи, поля, села. В утренних лучах солнца показались разноэтажные каменные и деревянные дома Можайска. Улицы забиты гуртами скота, не проехать. Коровы, овцы, козы лежали на пути. Пробились к зданию горкома партии, поинтересовались у секретаря: [38]

— Почему не отправляете скот в тыл?

— Погонщики разбежались после бомбежки.

Обращаясь ко мне, Мамаев предложил:

— Давайте поручим заняться животными нашим дорожникам.

Вызываю по телефону начальника комендантского участка дороги и приказываю выделить бойцов для сопровождения скота до Кубинки.

— А как быть дальше, — сказал я секретарю Можайского горкома, — договаривайтесь с Московским обкомом.

— Не одна эта у меня болячка, товарищ генерал, — взглянул он на меня посветлевшими глазами. — Есть у нас в городе пошивочная фабрика. Ватники шьем. Вот... — указал он на сваленную в углу груду ватников. — Все склады фабрики забиты этим товаром. Машин нет, вывезти не на чем. Посоветуйте, как быть?

— Зима на носу, — сказал Мамаев. — Продайте населению. Никто вас за это не осудит.

На улице появились солдаты-дорожники, выделенные в качестве погонщиков. Голодный, непоеный скот с ревом и блеянием подымался с шоссе и тротуаров.

Мы направились в Дорогобуж, где размещалось управление тыла 20-й армии Западного фронта. Разыскали помещение автодорожного отдела. Узкий коридор. Небольшие, городского типа, светлые комнаты. В одной из них стрекотала машинка. Слышался тенорообразный, с еле уловимым акцентом голос диктующего. Неожиданно он осекся, и навстречу нам вышел среднего роста, с черной шевелюрой и крупными красивыми чертами лица офицер. На груди его — медаль «За отвагу». Это начальник автодорожного отдела военный инженер 3 ранга С. С. Лерман. Знакомые черты, прямой, умный взгляд, добрые, волевые губы. Вспоминаю, где встречался с ним.

— Соломончик? — осведомляюсь почти шепотом.

— Так точно, товарищ генерал, Соломон Самуилович Лерман, из Юхнова. Мы с вами там в одной комсомольской организации были. Тогда меня звали Соломончиком.

Конечно, начались воспоминания. Но время не терпело, и мы очень скоро перешли к деловым вопросам. Собрали весь состав дорожного отдела армии и обсудили, как лучше обеспечить войска дорогами. Потом отправились на трассу. В пути вспоминали родной городок Юхнов, многих знакомых. Юхновцы испокон века славились [39] мастерством землекопов, каменщиков, мостовиков. В старых учебниках можно даже найти описание специальной лопаты, изобретенной нашими дедами. Она так и называлась юхновской. Эта любовь к строительным делам передается из поколения в поколение. В народе говорят: как пшеничный колос из зерна, задатки человека вырастают из детства. Приверженность к созиданию унаследовал и Лерман.

Машина шла по главной армейской дороге. Погода стояла сухая, солнечная. На подмороженных стеблях трав поблескивала паутина. Дорожные работы спорились. Среди зеленых гимнастерок бойцов пестрели платки и полушалки женщин, разноцветные рубашки и платья юношей и девушек.

Лерман смотрел в записную книжку и рассказывал, что где будет строиться и какими покрытиями оденутся те или иные участки. Он показал нам переброшенный через Днепр новый деревянный мост с дублером. Такие же, но значительно меньших размеров мосты были возведены и над многими другими речками, ручьями и заболоченными оврагами. Дороги готовились к ненастью капитально. Повсюду стояла охрана. На развилках и перекрестках нас приветствовали флажками регулировщики. С обочин бросались в глаза дорожные знаки, плакаты и красочные панно, призывавшие бить фашистов. Мелькали километровые, а кое-где даже и пикетные столбики. Признаться, лучшего мы не ожидали. Ведь все сделано за каких-нибудь полтора месяца и какими силами? Двумя малообученными армейскими батальонами и местным населением.

Я не замечал никаких существенных отступлений от разработанных управлением правил и радовался успехам товарищей. Мы часто останавливались, выходили из машины и беседовали с бойцами.

Вот дорога побежала возле пламеневшего в осыпавшейся осенней листве перелеска. Впереди за полем послышался гул артиллерии. В небо поднялся черной копной дым пожара. Над нами пролетел немецкий самолет-разведчик. И вдруг земля вздрогнула. Горизонт затянулся вздыбившейся над лесом черной стеной дыма и пыли.

Мы выскочили на старинный, с рядами старых берез большак, потом въехали в Михайловское. Здесь кончалась армейская дорога и начинались дивизионные пути подвоза. [40] За околицей села, по невысоким холмам тянулась наша линия обороны. Враг, прекратив артиллерийскую стрельбу, бросил на этот участок авиацию. Над нами закружились машины с черными крестами. Земля застонала от разрывов бомб. В Михайловском вспыхнул пожар.

— Неужели опять отход? — спросил Мамаев. — Куда? Ведь дальше Москва!

На сердце каждого из нас стало тяжело, уныло.

Повернули обратно. Проехали настороженный Дорогобуж и выбрались на фронтовую магистраль, идущую от Вязьмы к Ярцеву. Хотелось посмотреть, в каком она состоянии. На перекрестке простились с Лерманом.

Дорога на Ярцево была пустынной. Вскоре показался лес, из-за которого доносилась орудийная и пулеметная стрельба. Путь нам преградил шлагбаум — контрольный пост. К нам подошел боец, проверил документы и отрапортовал, что на его участке все в порядке. В память врезалась фамилия солдата — Михайлов. Указывая на свежие воронки от снарядов, он предупредил:

— Опасное место.

— А вы зачем здесь стоите? — вышел я из машины.

— Жду мотоцикл. Должен приехать за мной. — Кивнув в сторону землянки, Михайлов предложил: — Если желаете, можно укрыться.

Стрельба приближалась. Боец стал чаще поглядывать на шоссе. Дорогу обслуживал 41-й дорожно-эксплуатационный полк (ДЭП). Командовал им подполковник Сергей Петрович Деменченко. С ним мы служили в Белорусском военном округе. Я направился в укрытие. Там был телефон. Вызвал Деменченко. Услышав мой голос, Сергей Петрович заволновался:

— Это же самый крайний пост нашей дороги! Как вы там оказались? Немцы прорвали оборону 16-й армии... Оседлали шоссе... Движутся к нам. Уезжайте немедленно!

Сняв телефонный аппарат, я вышел из землянки. Почти возле поста раздался орудийный залп. Его сделали снимавшиеся с позиций наши артиллеристы. Вдали показались вражеские танки. Засвистели мины. Я посадил Михайлова в машину рядом с Мамаевым. На глазах солдата навернулись слезы.

— Родная деревня за лесом. На ребятишек не посмотрел, пропадут. Жена, мать... Никого не увижу больше. Всех уничтожат... [41]

На бреющем полете проносились немецкие самолеты. В асфальт впивались пули. Автомобиль мчался с бешеной скоростью.

Вскоре мы встретили высланный за Михайловым мотоцикл. Вернули его. Когда въехали в деревушку, где размещался штаб 41-го полка, Деменченко был уже на колесах. Штаб перебирался на восточный берег Днепра. Сергей Петрович держался спокойно и уверенно. Он хорошо знал обстановку на фронте и свою новую трассу. Несколько десятков километров мы с Мамаевым ехали вместе с колонной штаба, затем выбрались из нее и направились в управление тыла Западного фронта. Необходимо было узнать, как там спланировали дальнейшую работу дорожных частей.

Автодорожников нашли за Вязьмой недалеко от совхоза Касня. Почти все они занимались своим благоустройством. Стучали топоры, повизгивали пилы, пахло смолистыми досками. Опустевшие дома колхозников, скотные дворы, свинарники переделывались под столовые, общежития, красный уголок, парикмахерскую. Начальник управления полковник А. И. Сычев расхаживал по деревне как заправский прораб. После только что виденного под Дорогобужем и Ярцевом эта картина показалась мне идиллией.

— Чем вы занимаетесь? — спросил я у Сычева.

— Готовимся к зиме, октябрь на дворе... — ответил Сычев.

— А где подчиненные вам части, знаете?

Сычев не успел ответить. Раздался сигнал воздушной тревоги. Над деревней появились фашистские самолеты. Мы бросились в овраг. Посыпались бомбы. Одна из них угодила в недостроенный дом для автодорожного управления. Посыпались стекла, обрушились простенки, перекосилась крыша... Послышались стоны раненых. Самолеты развернулись и начали стрелять из пулеметов.

После налета подобрали убитых, перевязали раненых. Я обратился к Сычеву:

— Почему во время бомбежки люди сидели в домах?

— Не успели отрыть щели, — невозмутимо отозвался Сычев.

Мамаев не выдержал:

— Даже война ничему человека не научила!..

Мы попытались пробудить у Сычева чувство тревоги [42] за доверенный участок. Но он держал себя так, будто это его не касалось.

С грустью покинули мы автодорожное управление. По пути заехали на усадьбу совхоза Касня, где находился штаб Западного фронта. Он подвергся еще более ожесточенной бомбежке. Повсюду виднелись воронки., многие здания были разбиты, некоторые горели. Командиры и бойцы спасали от огня штабные документы, имущество. Под деревьями стояли готовые к отправке машины. Штаб готовился к передислокации. Мы нашли оперативную группу. От нее узнали, что наша оборона на участках 16-й и 20-й армий прорвана.

Один из офицеров сказал, что только-только получил сообщение о гибели С. С. Лермана.

Захватив Михайловское, гитлеровцы устремились к Дорогобужу. Их передовые части пытались овладеть новым мостом через Днепр. Лерман с дорожно-комендантским взводом преградил путь вражеским мотоциклистам. Разгорелся неравный бой. Дорожники бились до последнего и почти все пали от неприятельских пуль.

13

Вечерело. Мы с Мамаевым спешили на левое крыло Западного фронта. Приехав туда, узнали, что немцы сосредоточили там огромные силы для прорыва нашей обороны на участке Занозная, Рославль. Нас интересовало, готовы ли дорожные части к пропуску отходящих войск. Из-за отсутствия связи со штабом тыла Резервного фронта мы не знали, как там обстояли дела.

Чтобы перейти на Брестское шоссе — одну из главных фронтовых магистралей, — около Вязьмы свернули на большак. Здесь мне с детства знакома каждая деревенька. Родной край встретил суровым молчанием. У Знаменки пересекли реку Угру. Тут все дышит героической стариной. Сколько вдоль берегов Угры и ее многочисленных притоков возвышается поросших лесами древних курганов-могильников и городищ! Во время наполеоновского нашествия в Юхнове была главная квартира прославленного командира партизан Дениса Давыдова.

Ночь лунная, тревожная. Небо в зареве пожаров. Над дорогой мрачными тенями ходят немецкие самолеты. Мы едем с выключенными фарами. Я не свожу глаз с пробегающих [43] мимо сел и деревень. Вот проплыло вытянутое в два ряда с белокаменной церковью село Слободка, промелькнул березовый лесок, за ним показалось большое торговое село Климов-завод. Здесь я учился когда-то в высшем начальном училище.

У палисадников, на ступеньках сеней, я увидел женщин и детей. Приближение врага встревожило их, подняло на ноги.

Рано утром 3 октября мы въехали в пылающий Юхнов. Несчастный городок! Сколько раз он горел и разрушался врагами на своем долгом веку! Немецкие самолеты кружили над ним как воронье.

Юхнов — узел автомобильных и грунтовых дорог. Проскочили через него и выехали на Варшавское шоссе, ведущее к Малоярославцу. В нескольких километрах от Юхнова, в каменном домике дорожного мастера, на берегу Угры, располагалось управление военно-автомобильной дороги № 2 (ВАД-2). Командовал им инженер-подполковник М. Е. Оприц.

Знакомимся с обстановкой. Она тяжелая — немцы прорвали нашу оборону в районах Занозной и Рославля...

Экстренно собираем офицеров управления, намечаем план действий. Принимаем решение: «Все на дорогу!» Усиливаем контрольные и регулировочные посты, вооруженную охрану мостов и переездов. В дополнение к этим мерам из офицеров назначаем передвижные посты регулирования. Нескольким подразделениям ставится задача: подготовить запасные съезды с шоссе, параллельные дороги, объезды.

Спустя несколько минут помещение управления опустело. Мы с Мамаевым направляемся в сторону Рославля. Там передний край обороны. На дороге — ни души. Сосновый бор забит войсками, обозами, гражданским населением. По рылякскому металлическому мосту проносимся над быстрой Рессой. За нею потянулись огромные лесные массивы. Вот и последний контрольно-пропускной пункт. Рапортует начальник дорожно-комендантского участка старший лейтенант Мишин. Он настаивает, чтобы наша машина немедленно съехала с дороги: гитлеровцы все время обстреливают шоссе.

Держится Мишин уверенно, на все вопросы отвечает четко. Указав на дом лесника, он сообщает, что в нем [44] размещается штаб артиллерийского полка, который готовится к переезду в район Юхнова.

— Все службы дорожно-комендантского участка свернуты, — продолжает докладывать старший лейтенант, — имущество погружено на машины. Работают лишь пункты заправки горючим и медицинской помощи.

Отчетливо слышится артиллерийская и пулеметная стрельба. Над головой проносится фашистская девятка. Она высыпает мелкие бомбы.

— Нужен ли ваш участок? — спрашиваю я у Мишина. Он смотрит на меня с удивлением.

— Участок, товарищ генерал, нужен, — отвечает он. — Ночью на шоссе появятся люди и техника. Сейчас войска в лесах...

Укрыв машину, идем в поселок и пытаемся связаться по телефону с начальником управления тыла Резервного фронта. В трубке слышатся несколько голосов одновременно. Понять что-либо нельзя. Потом вдруг наступает мертвая тишина. Связь прервана. Начальник штаба полка приказывает отключить аппарат и скатать провода.

Солнце уходит за горизонт. Артиллерийская стрельба приближается почти вплотную. Комендатура готовится к переезду в Юхнов. Вид у Мишина усталый, он не спал уже много ночей, того и гляди, упадет.

Надвигаются сумерки. Лес начинает оживать. Обозы и колонны устремляются к дорогам.

Мы тоже спешим проскочить в Юхнов. Шоссе, как река в половодье, быстро заполняется, бурлит, клокочет. Движущаяся масса машин, людей все время сжимается, прессуется. Пробиться сквозь этот живой поток невозможно. Остановившаяся почему-либо машина или телега сразу же создает затор. Между водителями и ездовыми вспыхивают перебранки. Регулировщики пытаются навести порядок, но их мало кто слушает.

Вклиниться в этот поток — все равно что завязнуть в болоте. По карте выбираю подходящий объезд. Трясемся на кочках и рытвинах. Но и на проселках теснота.

Ярко светит луна. Этим пользуются фашистские летчики. Они бомбят дорогу и примыкающие к ней леса. Где-то впереди возникает пробка. Мы с Мамаевым выходим из автомобиля и идем узнать, что и где случилось.

Вдруг Василий Христофорович трогает меня за плечо и приглашает прислушаться. [45]

Я замираю. Со стороны опушки соснового бора доносится стон. Спешим туда. Среди деревьев видим палатку. Вокруг нее много раненых солдат и гражданских.

Откидываем брезентовый полог, входим. В нос ударяют духота, чад от коптилок. Врач только что закончил операцию, снимает с лица марлевую повязку. Увидев меня, говорит:

— Товарищ генерал, выручайте. Люди гибнут. Санитарных машин нет. Прикажите отправлять на попутных.

Мамаев бежит за комендантом участка. Я собираю регулировщиков, приказываю освободить десять первых попавшихся трехтонных грузовиков.

Вскоре слышится треск мотоциклов. Это комиссар ВАД В. В. Боровиков привел передвижный отряд регулировщиков. Поручаю ему организовать отправку раненых и захоронение убитых. Сам беру несколько солдат из его отряда и направляюсь к месту затора.

— Подводы, тягачи — с полотна убрать, пусть идут параллельными путями, — приказываю регулировщикам.

Выясняю, что разрывом тяжелой бомбы разрушен деревянный мост. Дорожники таскают на себе бревна, строят объезд.

— Через какое время будет готов? — спрашиваю я инженера, который руководит работами.

— Минут через пятнадцать, — отвечает он охрипшим голосом.

Фашистские самолеты выпускают осветительные ракеты, затем наносят удар. Люди бегут к лесу. На дороге вспыхивают пожары. Водители сбрасывают в кюветы горящие машины, уцелевшие отводят подальше от огня.

Наконец готов объезд. Возле него становится девушка-регулировщица и сигналит зеленым фонарем. Колонна — ни с места. Шоферы головных машин боятся проносящихся над шоссе немецких самолетов.

Девушка ругает их, требует не задерживать остальных. В конце концов автомобили трогаются. Регулировщица торопит водителей:

— Быстрей, быстрей! За спиной вон какой хвост...

Поджидая свою машину, я любовался расторопностью девушки. Теперь искренне сожалею, что не узнал тогда ни фамилии ее, ни имени.

Ко мне подошел В. X, Мамаев: [46]

— Раненых отправили, убитых похоронили.

Подкатил наш «газик». Садимся в него и к полуночи добираемся до Юхнова. Со стороны Масальска в город вступили части 33-й армии. По центру Юхнова — ни проехать, ни пройти.

А тут еще невесть откуда на шоссе появились гурты скота. Пустить их дальше — попадут на мост через Угру, застопорят все движение...

Оставляю Мамаева в городе, а сам мчусь к деревне Колыхманово, там река Угра. Когда-то я купался в ней, плавал на лодке, знаю все броды. С собой беру вооруженный отряд дорожников. С его помощью направляю обозы и скот на перекаты. Но затор на шоссе все еще не ликвидирован. Особенно большое скопление у моста. Здесь движение регулирует начальник ВАД инженер-подполковник М. Е. Оприц. Рассудительный, неторопливый, он стоит на обочине и командует:

— А ну гоните через мост с ветерком!

Пробка постепенно рассосалась.

Вражеские самолеты сбрасывают на придорожные селения зажигательные бомбы. Вадовцы помогают колхозникам тушить пожары. С машин по самолетам бьют зенитные пулеметы.

Мы с Мамаевым возвращаемся в Юхнов. Город опустел. Огонь дожирает последние деревянные постройки. В центре чадят обугленные остовы каменных зданий. Угарный смрад кружит голову.

Из багрового полумрака появляется старший лейтенант Мишин. Он обращается ко мне:

— Товарищ генерал, на опушке бора большой склад горючего. Прикажете поджечь?

— Ни в коем случае! — воскликнул Мамаев.

Мы поставили на дорогу вооруженный отряд. Он задерживал все пустые автоцистерны и направлял их к складу. Горючее заливали в баки, канистры, бочки и другие емкости. У склада образовалась большая очередь.

Через час-другой Мишин постучал куском железа по бакам, доложил:

— Пусты!

Тару мы подорвали.

Я и Мамаев сели в машину и поехали в сторону Рославля. По шоссе брели небольшие группы бойцов. Все [47] реже и реже встречались автомобили и подводы. Расспрашиваю отходящих о противнике. Большинство утверждает, что гитлеровцы вот-вот появятся в Юхнове.

На мотоцикле нас догнал Оприц и сообщил, что охрана мостов и регулировочные посты сняты.

— Разрешите начать передислокацию ВАД?

— Да.

Дальше ехать было бесцельно, и мы повернули обратно. Остановились за деревней Колыхманово, у моста через Угру. Показывая в сторону леса, Василий Христофорович воскликнул:

— Смотри, Захар Иванович... Окапываются!

В холодной утренней дымке вдоль крутого лесистого восточного берега реки бойцы в бушлатах и шлемах рыли ячейки, устанавливали пулеметы. По всему было видно, что они готовились к обороне. Кто они, эти отважные люди, решившие сражаться с врагом, превосходившим их во много крат? Пока мы смотрели вдаль, недалеко от нас появился молодой лейтенант с лопатой и ручным пулеметом в руках.

— Что за часть? — спросил Мамаев.

— Батальон десантников, — ответил лейтенант. — Тут недалеко наш лагерь. Готовились к выброске в тыл противника, а он сам к нам пожаловал. От Масальска ползут, гады. Пятьдесят шесть танков и около двух тысяч самокатчиков. Вчера пробовали захватить штаб 33-й армии. Сорвалось!

Лейтенант вынул из кармана папиросы и попросил у меня разрешения закурить. Пахнуло приятным, мягким табачным дымом. На дороге — ни души. Мы чутко вслушивались в тревожную тишину начинающегося утра.

— Сейчас загремят, — проговорил лейтенант.

Увидев, что к мосту направился неизвестно откуда появившийся длинный обоз, лейтенант окликнул своих бойцов и вместе с ними побежал на перехват подвод. Я сначала не понял, почему он так всполошился. Все прояснилось, когда лейтенант закричал на ездовых:

— Куда же вы, кобыловожатые, прете! Хотите в Москву фашистов за собой приволочь?

Обоз завернули, направили к броду.

Лейтенант вернулся потный, возбужденный.

— Черти безголовые, — продолжал он ругаться. — Совсем не соображают, что делают... [48]

К нам подъехали две машины ВАД.

— Товарищ генерал, на шоссе не осталось ни одного человека, — отрапортовал Мишин. — Разрешите следовать дальше?

— Поезжайте...

В это время из-за Юхнова начала бить немецкая артиллерия. Над головой прошли фашистские самолеты.

— Начинается! — Лейтенант вытер рукавом бушлата потный лоб и скомандовал своим бойцам: — По местам! Поезжайте, товарищ генерал, мы уж тут сами управимся...

Лишь много позже я узнал, что парашютисты, героически сражавшиеся в октябре 1941 года на реке Угре, были из воздушнодесантного отряда Ивана Георгиевича Старчака. [49]