Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Подвиги и слава

Советский характер

В 8 часов утра 25 июля над Екатерининской гаванью торжественно прозвучала медь оркестров. На палубах кораблей замерли шеренги моряков в праздничном обмундировании, при всех орденах и медалях. Корабли оделись флагами расцвечивания.

Северный флот отмечал двойной праздник: свой десятилетний юбилей и День Военно-Морского Флота.

На каждой из лодок, находившихся в базе, перед строем был зачитан Указ:

«За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество наградить орденом Красного Знамени бригаду подводных лодок Северного флота.

Председатель Президиума Верховного Совета СССР М. Калинин.

Секретарь Президиума Верховного Совета СССР А. Горкин.

Москва. Кремль. 24 июля 1943 г.».

Громкое переливчатое «ура» трижды прокатилось над палубами и дальним эхом замерло в сопках. И снова гремит «ура» — уже в честь славных наших лодок «Щ-403» и «Щ-404», награжденных орденом Красного Знамени. И снова «ура» — в честь «М-172», «Щ-402» и «Щ-422», преобразованных в гвардейские.

Но не только подводники ходят сегодня именинниками. Орденом Красного Знамени награждены эскадренный миноносец «Валериан Куйбышев», дивизион катеров [250] «МО» капитана 3 ранга Зюзина, тральщик «ТЩ-32», отдельный береговой артиллерийский дивизион майора Космачева, 12-я бригада морской пехоты. Гвардейским стал эсминец «Гремящий».

Подумать только — десять лет назад, когда мы пришли обживать эти края, какими дикими и пустынными казались они нам! Как екало у нас первое время сердце, когда вспоминали мы Ленинград, Кронштадт, ставшую родной Балтику. И какой неправдоподобной все-таки казалась нам мысль, что в этих малолюдных местах, где человеку чуть ли не ежедневно приходится воевать с природой, может разразиться по-настоящему большая, кровопролитная война!

Десять лет! Как мало это по сравнению с историей Балтийского флота, берущего свое начало от Петра I, или по сравнению с историей флота на Черном море, носившем на своих волнах корабли Спиридова и Ушакова. И как это много, если судить по тому, что сделано на Севере, каким стал его флот. У нас есть надводные корабли разных классов. Наша бригада подводных лодок, несмотря на потери, стала многочисленней, чем была до войны. Наша авиация добилась господства в воздухе. Наша береговая артиллерия — неприступная оборонительная сила. И ведем мы бои на таких просторах, которых не сыщешь ни на Балтике, ни на Черном море. Таков уж наш театр.

Впервые за время войны так весело и с такой широтой отмечали мы военно-морской праздник. Да это и понятно. Победа была еще неблизка, но зрима и ощутима. Позади был триумф на Волге. Сейчас, в эти дни, гремела почти такая же по масштабам битва у Курска. В огне невиданных танковых сражений все явственнее проступал счастливый для нас исход. И там, где решались главные судьбы Советской России, и здесь, на самом-самом правом фланге, дела шли хорошо. Что ж не праздновать-то?

Был и концерт в Доме флота. Был и банкет. Были и многочисленные поздравления. Не было лишь душевной легкости и покоя: перед глазами не могли не стоять судьбы боевых друзей, не вернувшихся с моря.

«Щ-422» не получила заслуженной награды. За десять дней до того, как был подписан Указ, связь с ней прервалась. А в море лодка вышла 1 июля. [251]

Нелепое совпадение: когда Вадяев вышел командиром на «Щ-421», лодка тоже не успела получить боевой орден. Но тогда погиб лишь сам корабль — люди остались живы. Сейчас дело обстоит в тысячу раз хуже. Не вернулась лодка, не вернулся экипаж. И что случилось с ними — никому не известно.

Навсегда мне врезалось в память, как Федор Алексеевич с присущим ему оптимизмом говорил, застенчиво улыбаясь, друзьям:

— Вот сбегаю в море разок — и в отпуск. Комфлот отпустить обещал, сына повидать надо.

Незадолго до этого Федор наконец описался с женой, связь с которой оборвали долгие и извилистые эвакуационные пути-дороги. Своим малышом он еще не успел по-настоящему налюбоваться.

Не будет теперь долгожданной встречи.

Шуйский и Каутский ходят сами не свои. С Видяевым их связывала неразлучная дружба. Это была замечательная троица. При всем несходстве характеров их роднило одинаково честное, предельно добросовестное отношение к своему боевому труду, влюбленность в свою профессию. Я не хочу сказать, что другие командиры не обладали такими же качествами. Но у этих они были выражены особенно ярко, наложив отпечаток на весь их духовный склад. Это были скромные трудяги по характеру и образу мыслей. Но слово «скромность» никак не подходило к их боевым делам.

За Видяевым прочно закрепилась репутация исключительно настойчивого и отважного командира. Обнаружив цель, он делал все возможное и невозможное, чтобы не дать ей уйти. Он никогда не останавливался перед тем, чтобы прорвать охранение, каким бы плотным оно ни было, и нанести «пистолетный» удар с четырех-пяти кабельтовых наверняка. Такой была его атака по огромному транспорту в апрельском походе. Так же атаковал он и в майском походе, в котором после успешного залпа на лодку за три часа было сброшено триста пятьдесят глубинных бомб.

Атаками Видяева интересовались все командиры. Все его удары носили отпечаток яркого таланта. Все действия Видяева оказывались наиболее разумными и приемлемыми для сложившейся обстановки. Его умение пользоваться [252] акустическими пеленгами при выходе в атаку при плохой видимости ставили в пример.

На бригаде хорошо был известен и такой случай. Выходя в атаку, Видяев увидел, что сторожевик из состава охранения повернул прямо на лодку. Заметил он ее или изменил в эту сторону курс по простому совпадению, выписывая противолодочный зигзаг, сказать было трудно. Форштевень корабля вспарывал воду, неумолимо приближаясь к лодке. До выпуска торпед оставалось совсем немного. И Видяев не сворачивал с боевого курса.

Вдруг сторожевик отвернул. А вслед за этим лодка вздрогнула, выпуская торпеды. Потом Федор Алексеевич так объяснял свои действия:

— Я был почти уверен, что сторожевик идет в нашу сторону случайно. Но даже если он шел на таран, все было рассчитано: выпустить торпеды мы бы успели.

В этом был весь Видяев.

Что касается экипажа, то он был вполне под стать командиру. «Гвозди б делать из этих людей, крепче б не было в мире гвоздей», — эти слова Тихонова словно специально предназначались для гвардейской команды «Щ-422».

Моряки очень любили своего доброго, отзывчивого командира. Да только ли они? Это чувство к нему разделяла вся бригада. Не составлял исключения и командующий флотом.

В день последнего выхода «Щ-422» в море Арсений Григорьевич вручал Видяеву третий по счету орден Красного Знамени. Эта по-военному краткая, но торжественная церемония состоялась на лодке. Надо было видеть, как радостно восприняли подводники очередную награду командира корабля.

Сойдя на пирс, Головко сказал:

— С таким командиром личный состав пойдет в огонь и в воду. Скромный, самоотверженный, способный. Посмотрите, всего год, как он командует «Щ-422», а боевой счет довел с четырех до одиннадцати. Это, бесспорно, кандидат к представлению на звание Героя.

Но вот прошли все сроки, на которые была рассчитана автономность «щуки», и я доложил Головко, Николаеву и Виноградову, что Видяев не вернется...

Почему же Федор Алексеевич не был посмертно удостоен звания Героя Советского Союза? Этот вопрос [253] и поныне вызывает у многих недоумение. Ведь заслужил!

В Полярном, неподалеку от Екатерининской гавани, стоит небольшой памятник, созданный флотским художником Алексеем Кольцовым. На скромном постаменте — бюст Видяева в реглане и в походной ушанке. Это — дань уважения и любви североморских подводников к герою.

* * *

Многое, очень многое можно сказать о каждом из тех, кто навечно остался в море на гвардейской «Щ-422». И о помощнике командира Николае Беляеве — это он в бытность свою штурманом на «Щ-403» спас ее от смертельного тарана срочным погружением. И об инженер-механике Алексее Большакове, который служил на «Щ-402» и после страшного взрыва на ней привел израненную лодку в базу. И о штурманском электрике Степане Черноусове, светлый духовный облик которого явственно проступал из письма-завещания, оставленного им в политотделе. В этом письме старшина писал своим родителям:

«Родные мои! Я стал на защиту моей Родины и хочу нанести как можно больше урона проклятым людоедам. Каждая минута моей жизни отдана борьбе за счастье народа. В этой борьбе я могу погибнуть. Если так случится, знайте: ваш Степан принес Родине пользу, он воевал с фашизмом и отдал свою жизнь за правое дело, за народ, за партию...»

Но, говоря о самых заслуженных и опытных, нельзя не вспомлить и о самом молодом.

У нас на бригаде было немало юнг. Среди них — Станислав и Юрий Мирошниченко, сыновья заместителя флагмеха (оба потом стали офицерами), Валя Хрулев, сын командира «М-105» (он мичманом остался на сверхсрочную). Большинство юнг работали в судоремонтных мастерских. Но некоторые осваивали и другие специальности. Митя Гомлин, например, учился на радиста.

Все без исключения юнги мечтали пойти в боевой поход на лодке. Стоило большого труда удерживать их от этого. Митя тоже рвался в море. Чтобы получить это право, он меньше чем за полгода вполне овладел своей специальностью. Но его выпускали лишь на Кильдинский [254] плёс на «Умбе» да на лодках, выходивших для отработки учебных задач.

В конце июня флагманский связист Болонкин доложил мне, что юнга Гомлин как радист подготовлен хорошо, лодки изучил и буквально со слезами просится в боевой поход. Ну что тут было делать?! У нас уже случалось так, что юнги после долгих запретов находили способ побывать в море. Пробравшись перед походом на лодку, мальчик прятался в таком укромном месте, что обнаружить его было почти невозможно. Не исключено, что ему помогал в этом кто-нибудь из матросов. А когда лодка оставляла берег далеко позади, «заяц» объявлялся из своего тайника. Командиру ничего не оставалось делать, как признать новоявленного члена экипажа — ведь не возвращаться же из-за него в базу.

Митя, видимо, уже «доспел» и был готов на нечто подобное. И я скрепя сердце разрешил пустить его на «Щ-422».

Мальчик радовался так, словно его отпустили на побывку к родителям. Кто знал, какую судьбу придется ему разделить с боевым гвардейским экипажем...

* * *

С утра я редко задерживаюсь на флагманском командном пункте. Дел каждый день невпроворот. То нужно наведаться на «Красный горн» насчет ремонта. Возможности в этом отношении у нас довольно слабые — ремонт все-таки узкое место. Не хватает ни доков, ни техники, ни рук. Обходимся только потому, что люди трудятся, не щадя своих сил.

То нужно заглянуть на лодку, готовящуюся к походу, проверить, как там дела. То, глядишь, запланирован выход на корабле-цели для приема учебной задачи у лодки, вступающей в строй после долгого ремонта.

А то зайдет с утра командующий — благо его ФКП, тоже расположен неподалеку.

— Чем заняты, Иван Александрович?

— Да ведь как обычно.

— Собирайтесь, поедемте в авиацию.

У летчиков сегодня крупная операция, и мы едем на их КП, чтобы из первых рук узнать, как она проходит. Это — не пустая трата времени. Оказывается, и у авиаторов [255] подводник может почерпнуть для себя много полезного. Яснее становится обстановка на театре, лучше ощущаешь пульс оперативной жизни флота и четче представляешь роль и возможности своей бригады.

Никогда не нарушается у нас устоявшийся ритуал инструктирования командиров, уходящих в боевые походы. Многое значит для командира доброе напутствие, теплое слово. Это-то я уж знаю на собственном опыте. И встреча лодок, возвращающихся с моря, тоже проходит без отступлений от принятого порядка. Лодки встречают комбриг, начальник штаба, начальник политотдела, а если есть такая возможность у командующего, члена Военного совета и начальника политуправления, то и они не преминут появиться на пирсе.

Так и проходит в этих неизбежных хлопотах день. А еще надо подготовиться к завтрашнему разбору похода или к занятию с командирами. И бумаги. Никогда не думал, что комбригу приходится иметь дело с таким обилием бумаг, которые надо читать, подписывать, принимать по ним какие-то решения. Война войной, а без бумаг, видно, не обойтись. Они иной раз допоздна съедают весь вечер.

И еще в любое время суток оперативный дежурный может доложить, что пришла радиограмма с такой-то лодки, и что положение там создалось сложное, и что командир опрашивает: как быть дальше? Трижды, четырежды надо подумать, прежде чем дать ответ на такую радиограмму. Надо представить себя там, в холодном и мокром мире, в окружении врагов, представить и понять обстановку, вызвать в памяти те чувства, которые испытывает сейчас командир лодки. Большие последствия может иметь ответ, посланный командиру. Преувеличишь трудности, с которыми он столкнулся, — и уйдет лодка с позиции, оголив ее, оставив открытой лазейку для неприятельских караванов. Недооценишь размер осложнений, грозящих лодке, — и пойдет корабль навстречу своей, может быть даже бесполезной, гибели...

Крепко надо подумать, прежде чем дать какое бы то ни было указание командиру, находящемуся в море.

Мне теперь, по сути дела, не приходится бывать в боевых походах. Не потому, что не тянет, не чувствую в этом потребности, и не потому, что времени нет — на это время всегда бы можно найти. Но командующий в ответ [256] на мои просьбы выйти в море говорит: «Незачем. Уйдете вы на одной лодке — одному командиру и будет помощь. А вся бригада на двадцать суток без руководства останется...»

Когда часто ходишь в боевое плавание, сердце грубеет. Смертельный риск, физические трудности и даже страдания перестают трогать, вызывать сочувствие — все это приобретает черты повседневности, укладывается в рамки вполне обычного. Но когда долго сидишь на ФКП, начинаешь смотреть на жизнь и дела лодочных экипажей немножко как бы со стороны. И не можешь не восхищаться мужеством и нечеловеческой выносливостью — физической и моральной — этих людей. И порой ловишь себя на мысли, что почти каждый поход, каждая атака — подвиг.

А походов, которые вызывают такое отношение, у нас за последнее время проведено немало. В августе отличились обе старые североморские «эски» — «сто первая» и «сто вторая».

«С-101» под командованием Евгения Трофимова выходила в Карское море. Егоров обеспечивал это плавание. В ту пору совершал переход необычный конвой, состоящий из речных судов, от устья Печоры до устья Оби. Руководство Главсевморпути, обеспокоенное, как бы не повторился прорыв надводных кораблей противника на наши внутренние коммуникации наподобие прошлогоднего рейда «Шеера», запросило через посредство Москвы прикрытия в виде подводной лодки. И лодка была послана.

Надводных кораблей «С-101» не встретила, да их и не было в Карском море. Зато с подводным рейдером встреча произошла. Сначала акустик, а потом и командир в перископ обнаружили неприятельскую лодку в надводном положении. Во время сближения «эска» ничем не нарушила скрытности, и с шести кабельтовых последовал трехторпедный залп.

Гибель врага удалось не только пронаблюдать в перископ. На месте, где торпеды настигли цель, разлилось огромное пятно соляра, плавали обломки дерева, пробковая изоляция, бумага, одежда, обезображенные трупы. По документам, выловленным из воды, установили, что лодка называлась «U-639» и что командовал ею капитан-лейтенант фон Вихман. [257]

— Если бы этого пирата не потопили, — говорил потом командующий флотом, — то из пятнадцати речных судов, входивших в конвой, немногие добрались бы до места назначения.

А на западе, у мыса Слетнес, «С-102», которой по-прежнему командует капитан 3 ранга Городничий, потопила вражеский транспорт.

В том же августе в свой второй боевой поход выходила «Л-15». На этот раз кроме минной постановки перед лодкой стояла задача действовать и в торпедном варианте. Капитан 3 ранга Комаров, увидев в районе Конгс-фиорда три малых тральщика, стоявших без хода друг возле друга, произвел по ним шеститорпедный залп. Прогремели взрывы. Когда командир поднял перископ, над поверхностью моря стлался черный дым, и уточнить результаты атаки ему не удалось.

Сентябрь был ознаменован новыми успехами. В очередной поход отправился капитан 3 ранга Кучеренко. Из этого похода «С-51» вернулась с триумфом: на ее счету три торпедированных транспорта. Все три атаки были выполнены искусно и смело. Командир и экипаж умело и мужественно вели себя во время преследования и бомбежек.

Отличились и именные «малютки» — «Ярославский комсомолец» и «Новосибирский комсомолец». Первая из них под командованием капитан-лейтенанта Лукьянова атаковала большой конвой, и каждая из двух выпущенных ею торпед настигла по транспорту. «Новосибирский комсомолец» впервые выходил на позицию. Вместе с командиром лодки капитан-лейтенантом Кофановым на ней находился и комдив — капитан 2 ранга Фисанович. Лодка встретила конвой из одного транспорта и довольно сильного охранения. Этот единственный транспорт и был пущен ко дну.

Каждый из этих походов, каждую из этих атак, я еще раз повторяю, можно назвать подвигом. Но если слова «можно назвать» или «можно приравнять» все-таки несут какой-то оттенок условности определения, то о двух сентябрьских походах следует сказать без всяких скидок: да, это были подвиги, далеко выходящие за пределы будничного.

«Щ-404» находилась на позиции в Варангер-фиорде. 14 сентября у мыса Кибергнес произошла ее первая [258] встреча с врагом. Эскорт в составе десяти вымпелов конвоировал транспорт водоизмещением в восемь тысяч тонн. Григорий Филиппович Макаренков вывел лодку в атаку и дал по транспорту носовой залп. Две торпеды, достигнув его борта, решили участь судна. Лодка удачно уклонилась от преследования — все сброшенные кораблями охранения бомбы упали далеко в стороне.

Настроение у команды было боевое. Всем не терпелось скорее снова повстречаться с врагом. И ожидание моряков не было обмануто. Двадцатого числа вскоре после полудня молодой краснофлотец Леванович, несший акустическую вахту, доложил, что слышит шум винтов. Началось сближение с целью. Минут через сорок в разверзшейся стене тумана Макаренков увидел два танкера. Но туман тут же вновь поглотил их. Командир решил продолжать атаку по акустическим пеленгам. В 13 часов 11 минут из носовых аппаратов последовал залп, и вскоре глухой подводный гул возвестил о попадании двух торпед.

Но уже не к победным результатам боя было приковано внимание всего экипажа. Одна из четырех торпед, не выйдя до конца из аппарата, застряла в нем. Курок ее откинулся, и машины самодвижущегося снаряда начали работать. Первый отсек наполнился едким запахом керосина и горелой резины. Но страшно было не это. Лодка шла, и вертушки инерционных ударников торпеды крутились встречным потоком воды.

Эти вертушки выполняют у торпеды роль предохранителей. Пока торпеда находится в аппарате, она не опасна или, точнее говоря, почти не опасна. Ее взрыватели не могут сработать, потому что ударники удерживаются стопорами. Но когда торпеда выходит из аппарата, откидывается ее курок, поднимаются крышки взрывателей и встречный ток воды начинает вращать вертушки предохранительных стопоров. Прокрутившись определенное время, вертушки снимают стопора с ударников, и теперь достаточно даже небольшого толчка, чтобы бойки накололи капсюли-детонаторы с гремучей ртутью и грянул страшный взрыв.

Итак, лодка отрывалась от места атаки, и застрявшая торпеда вскоре пришла в боевое состояние. К счастью, противник не сразу опомнился после удара и начал преследовать «щуку» лишь спустя тридцать две минуты [259] после потопления танкера. Он сбросил всего восемь бомб, но взорвались они довольно близко от лодки, и каждый взрыв заставлял замирать сердца людей. Ведь торпеда от этого могла сработать.

Теперь надо было уйти подальше от неприятельского берега, чтоб всплыть и разоружить торпеду. А это значило: форсировать на большой глубине минное поле.

Дифферентовка лодки нарушилась, и удерживать ее на ровном киле было невероятно трудно. Но на «Щ-404» служили такие выдающиеся горизонтальщики, как боцман Юдин и рулевой Гандюхин. Они и несли попеременно вахту, пока лодка шла через минное поле, а шла она долго. Под стать этим морякам работал и рулевой-вертикальщик Суворов. Каждую минуту мог донестись доклад из первого отсека: коснулись минрепа правым (или левым) бортом! — доклад, требовавший от старшины Суворова немедленного и безошибочного изменения курса.

Нелегко передать словами напряжение, которое сопутствовало этому полусуточному переходу. Все понимали: судьба корабля находится в руках случая. Неосторожный толчок о минреп, не говоря уж о взрыве мины, мог стать роковым. И командир и все, кто несли вахту, делали все возможное, чтобы уменьшить вероятность трагической случайности.

Наконец лодка всплыла. Теперь дело за человеком, который взялся бы за разоружение торпеды. Среди торпедистов не было недостатка в желающих. Макаренков остановил свой выбор на смелом моряке и отличном специалисте старшем краснофлотце Сергее Камышеве. Задание это грозило двойным риском. Неосторожное движение — и погибнет вся лодка, погибнет и торпедист. Внезапно появится противник — лодка произведет срочное погружение, а торпедист... В общем, все ясно. Но Камышев не отступился. Он понимал, что в конце концов кто-нибудь должен же выполнить эту смертельно опасную работу.

Взяв артиллерийский банник, торпедист обследовал, в каком положении находится торпеда, насколько она высунулась из аппарата. После этого Камышев надел легководолазный костюм и спустился в ледяную воду. Мешала зыбь. Соленая холодная вода резала глаза. Но моряку надо было работать не мигая, чтобы ни на секунду не терять из виду опасный ударник. Пять раз уходил [260] под воду Камышев, пока ему удалось вынуть и утопить оба взрывателя.

Через две минуты, после того как он поднялся на палубу последний раз, в воздухе появился «фокке-вульф». Прозвучал сигнал срочного погружения...

...Другой случай, получивший широкую известность на всем флоте, произошел в этом же месяце с «Л-20». 3 сентября в 10 часов 24 минуты лодка атаковала у мыса Слетнес транспорт, идущий в сопровождении сторожевиков. Трехторпедный залп, произведенный в четырех кабельтовых, отправил судно на дно. Через шесть минут началось преследование лодки.

Уклоняться пришлось вдоль берега, где наряду с глубинами, превышавшими сто метров, встречались и банки и подводные скалы — «сахарные головы», причем далеко не все из них были нанесены на карты. Об одну из этих банок и ударилась лодка своей носовой частью. Во второй отсек через поврежденную шахту гидроакустической установки стала поступать вода. О всплытии не могло быть и речи — преследование лодки продолжалось.

Командир «Л-20» капитан 3 ранга Тамман повернул ближе к берегу, чтобы на подходящей глубине лечь на грунт. Так лодка оказалась на грунте на глубине сто десять метров.

В первом и втором отсеках, разделенных легкой переборкой и потому представлявших собой как бы один отсек, находилось тринадцать человек во главе со старшим лейтенантом Шапоренко: мичман Пухов, старшины, 2-й статьи Доможирский, Острянко, Чижевский, старшие краснофлотцы Бабошин, Крошкин, Фомин, краснофлотцы Егоров, Матвейчук, Никаншин, Хоботов и проходивший практику курсант училища Портнов. Вода прибывала довольно интенсивно, но моряки деловито, без паники повели борьбу за жизнь корабля. Быстро, со знанием дела выполняли они распоряжения, поступавшие от Шапоренко и из центрального поста.

Вода в изолированных от всей лодки отсеках дошла до второго яруса коек. Люди находились в ледяной воде, головы их — в сравнительно небольшой воздушной подушке. Огромное, до десяти атмосфер, давление сжимало тела. Тускло мерцало аварийное освещение. Но люди не падали духом. [261]

Чтобы создать в отсеке противодавление и прекратить дальнейшее поступление воды, надо было очистить клапан аварийного осушения, оказавшийся засоренным. Острянко и Чижевский несколько раз ныряли до палубы и очистили клапан. Потом по приказанию Шапоренко нырнул Доможирокий с ключом в руках, чтобы открыть пробку клапана. Но его ударило током Пришлось снять питание с электросети в аварийных отсеках. Все погрузилось в непроницаемую темноту. И тогда старшина Доможирский сумел открыть клапан. Потом он вместе с краснофлотцем Фоминым нырял еще несколько раз, чтобы подсоединить к клапану шланг. Наконец воздух высокого давления пошел в отсек.

— Как сомочувствие? — запрашивал из центрального поста командир, не скрывая своего беспокойства. — Выдержите ли до наступления ночи?

— Выдержим... — хрипло отвечали моряки.

Они понимали, что, пока над морем день, а поблизости крутится противник, всплывать — значит обрекать корабль на гибель. И они держались, потому что верили друг в друга, верили в своего командира, в то, что он найдет выход из труднейшего положения, не даст погибнуть ни лодке, ни им.

И, находясь в жутком подобии затопленного склепа, люди верили и терпели. И не просто терпели, а еще ухитрялись производить нужные переключения воздуха, перепускать его из торпед в баллоны, ибо от этого зависела способность лодки всплыть на поверхность.

Несколько раз пускались в ход все помпы для откачки воды. Но звук работающих механизмов привлекал сновавшие поблизости противолодочные корабли, и механизмы приходилось выключать. Корабли отходили — и снова работали водооткачивающие средства.

Только после 23 часов сумел произвести Тамман всплытие. Лодка под дизелями двинулась в сторону базы. Но для героев носовых отсеков испытание не кончилось. Нужно было медленно, постепенно понизить там давление воздуха, чтобы не вызвать у них кессонной болезни. И вдруг давление в первом и втором отсеках резко упало, сравнявшись с атмосферным, — видимо, воздух ушел через поврежденную шахту гидроакустики.

В 2 часа 4 сентября были открыты переборочные двери в третий отсек. Лишь трое из тринадцати с трудом [262] передвигались сами. Остальных вынесли на руках. Краснофлотец Александр Егоров был без сознания (на следующий день он скончался в госпитале в Полярном). Все остальные испытывали жестокие муки от кессонной болезни.

Лодка вернулась в базу 5 сентября. Весть о коллективном подвиге тринадцати с невиданной быстротой распространилась по бригаде. Подводники гордились своими славными товарищами.

Эти подвиги уже в силу обстоятельств, в которых они совершались, были начисто лишены честолюбивых мотивов, заботы о славе. Это не были подвиги отчаяния, продиктованные инстинктом самосохранения. Конечно, моряки боролись и за свою жизнь, которая зависит от жизни всего корабля. Но не это было главным мотивом, Люди испытывали больший риск по сравнению с другими. И делалось это ради других. Делалось обдуманно, расчетливо, с великим самообладанием, так, чтобы взять на себя основную часть опасности и снять ее с товарищей, с корабля.

Как это назовешь? Двумя словами: советский характер.

* * *

О подвигах подводников рассказывала многотиражная газета бригады «Боевой курс». Начала она выходить с 1 августа. Ее первым редактором был старший лейтенант Любович.

Неспетая песня

Октябрь начался с переселения штаба в новый ФКП, который строился с первых месяцев войны. Это были прямо-таки хоромы с наибольшим, мыслимым для жизни комфортом. Разместились мы там свободно. Комбригу полагалось целых две комнаты — кабинет и спальня.

Но отнюдь не эта малосущественная деталь сделала для всех нас октябрь памятным месяцем. Просто в этом новом помещении встречали мы радостные вести о новых победах и исполненные полынной горечью сообщения о потерях. И тех и других для одного месяца было достаточно.

Василий Николаевич Хрулев — командир «Челябинского [263] комсомольца» — немногословно и точно докладывал мне о своем походе:

— В ночь с третьего на четвертое мы ходили под дизелем. В ноль двадцать обнаружили четыре катера-тральщика в строе фронта. Погрузились, прошли под ними. Акустик Демьяненко доложил, что слышит шум винтов больших кораблей. Пошли на сближение. В ноль пятьдесят всплыли в позиционное положение. Глядим — в пятнадцати кабельтовых следует этакий солидный конвой: четыре транспорта, два сторожевика и четыре катера. Я решил атаковать головной транспорт, он примерно тысяч на восемь тонн. Легли на боевой курс. В час пятнадцать с шести кабельтовых дали залп. Ну и попали! — Хрулев не может удержаться от широкой улыбки. — Здорово! Столб воды громадный был, с дымом. Транспорт сразу тонуть начал. А мы погрузились — и в сторону берега. Фрицы нас где-то мористее искали. Ну и, понятное дело, не нашли. Вот и все.

Действительно — вот и все. Кажется, очень просто. А сколько пережито людьми и в поиске и во время атаки, какого предела достигало их нервное напряжение! Главное же — все сработано чисто, просто отлично. Лодка ничем себя не обнаружила, преследования избежала. А ведь противник сейчас отнюдь не беспечен, в отсутствии бдительности его не упрекнешь.

Всего двое суток длился боевой поход «М-119». Израсходовав обе торпеды по транспорту в две тысячи тонн водоизмещением, Колосов с победой возвратился в Полярное.

После ремонта впервые выходила в море «С-55». И снова Сушкин подтвердил, что не зря он пользуется репутацией грамотного и отважного командира.

Плавая с 30 сентября по 12 октября, лодка не встречала противника. Наконец утром 12-го акустик Белков услышал шум винтов многих кораблей. Лодка начала сближение. Видимость была плохой, но все же командир различил в перископ два транспорта, пять сторожевых кораблей и два тральщика. Лодка легла на боевой курс, до выпуска торпед оставалось всего пять минут, и тут Сушкин вдруг увидел сторожевик, стремительно идущий в сторону лодки. Он был настолько близок, что его очертания не вмещались в поле зрения перископа. [264]

«Что это — атака или случайно совпавшее изменение курса?» — мелькнула у Сушкина мысль. Но раздумывать было некогда, и слова спасительной команды тут же сорвались с языка — лодка увеличила глубину до пятнадцати метров. Корабль прошумел винтами над головой. Никаких других звуков не послышалось, ничего не полетело с палубы корабля в воду. «Пронесло», — облегченно вздохнул командир. Теперь все его мысли были заняты завершением атаки — Сушкин не отказался от нее и курса не изменил. Все расчеты уже были сделаны, сомневаться в них командир не имел оснований. Не покидала его уверенность и в точности работы акустика. Полагаясь на гидроакустические пеленги и на свои расчеты, Сушкин дал залп из носовых аппаратов.

Через минуту и двадцать секунд глухо прозвучали взрывы — три торпеды достигли цели. Преследование длилось около часа. На лодку было сброшено сорок девять бомб, но взрывались они не слишком близко.

Как потом сообщила разведка, торпедами «С-55» один транспорт был потоплен и еще один — поврежден.

Тщательно готовилась к походу «С-101». Евгений Николаевич Трофимов собрал сигнальщиков и наблюдателей, рассказал им об обстановке на театре, об особенностях наблюдения в сумрачную осеннюю пору, посоветовал, на что следует обращать особое внимание.

Много работала перед плаванием партийная организация. Подготовиться коммунистам к походу хорошо помог инструктор политотдела капитан-лейтенант Захаров. Михаил Николаевич до недавнего времени плавал на этой лодке заместителем командира по политчасти. Он хорошо знал каждого члена экипажа. Моряки «С-101» в свою очередь хорошо знали и любили его.

На лодке перед выходом в море прошло комсомольское собрание. С помощью Захарова парторг подобрал для похода библиотечку, учитывая вкусы и запросы подводников.

Лодка покинула Полярное 18 октября. Через девять суток была отыскана добыча — два тральщика, которые, не подозревая о присутствии подводной лодки, шли не спеша, очень близко друг от друга. Трофимов решил топить оба. Приготовив носовой залп к выстрелу, он повел лодку в атаку. По каждому из тральщиков он выпустил по две торпеды. Взрывы возвестили о попадании. [265]

Когда всплыли под перископ, поверхность моря была пустынна: вражеские корабли уже погрузились в воду.

В тот же день лодка получила приказание возвращаться в базу.

Это — события радостные. Но было в октябре и другое.

Неожиданно командующий приказал мне отправить в Карское море «К-1».

Почему именно «К-1» в Карское море? Чем была вызвана такая необходимость? Оба подводных крейсера стояли в ремонте. Правда, «К-1» была уже почти отремонтирована и ее готовность к выходу измерялась недолгим сроком. Но командир лодки — Валентин Георгиевич Стариков — с началом ремонта получил отпуск и еще не ушел вернуться. Времени же, чтобы вызвать его, не оставалось.

Почему же все-таки потребовалось направить в Карское море «катюшу»? Лучше «щуку» или хотя бы «эску».

Командующий терпеливо объяснил. Не исключена возможность набега на наши внутренние коммуникации надводных рейдеров. Поэтому признано целесообразным иметь в Карском море подводный крейсер, вооруженный солидными пушками и способный в случае необходимости вести артиллерийский бой.

Предпосылка с тактической точки зрения была несостоятельной. Если перед лодкой ставится задача по прикрытию своих коммуникаций от надводных сил, то в расчет должно приниматься лишь ее торпедное вооружение. Противник может послать для рейдерства корабль не менее чем крейсерского класса. А против такого корабля глупо даже пытаться применить артиллерию. Артиллерия нужна для самообороны при вынужденном всплытии или для удара по транспортам, не добитым торпедами. Лодка может успешно провести артиллерийский бой со сторожевыми кораблями или с небольшими миноносцами, но это чревато слишком тяжелыми последствиями — в этом нас убедил поход, из которого не вернулся Магомед Гаджиев.

И уж если так нужна «лодка с пушкой», то чем плоха, например, лодка типа «С», которых у нас сейчас хватает? Ведь на них стоит такая же «сотка», что и на «катюшах [266] «. И наконец, как же можно посылать в боевой поход лодку без командира?

Все это я, может быть слишком взволнованно, высказал командующему. Меня поддержал присутствовавший при разговоре Виноградов. Арсений Григорьевич устало ответил:

— Все это, Иван Александрович, я знаю так же, как и вы. Но Москва настаивает на том, чтобы пошла «К-1». Я два раза туда звонил, но все мои доводы отвергли. Старикова требуют заменить комдивом. Так что готовьте «К-1». Пойдет Хомяков.

Трудное дело война. Но во много крат труднее, когда мешают воевать, заставляют тебя выполнять чьи-то неразумные решения, вызывающие внутренний протест.

Ремонт на «К-1» закруглили и срочно подготовили ее к походу. С тяжелым сердцем провожал я в море Михаила Федоровича Хомякова. Беспокоило состояние лодки. Да и вообще все как-то получалось нехорошо. Вся эта не вызванная никакой прямой необходимостью спешка не сулила ничего хорошего.

Было это в сентябре. А в октябре связь с лодкой оборвалась, и в базу она не вернулась. Прошли все сроки окончания похода, а «К-1» так и не появилась в Екатерининской гавани. Что с ней произошло? Возможно, ее потопила неприятельская лодка.

Так или иначе, мы потеряли подводный крейсер и замечательную команду во главе с опытным комдивом, старым подводником капитаном 1 ранга Хомяковым. Погиб и новый инженер-механик «катюши» Александр Иванович Смычков, перешедший сюда с «М-171».

Путь Смычкова к должности корабельного механика был тернистым. Учился он на дизельном факультете военно-морского инженерного училища имени Дзержинского отлично. Но перед самым выпуском в чем-то провинился, и его списали на флот, не дав ему защитить диплом. Так оказался он на Севере, в БЧ-5 одного из тральщиков.

Но Александра Смычкова влекла служба на подводных лодках. И он добился своего. В него, недипломированного инженера, поверили и перевели на должность механика «М-171». Произошло это в 1940 году. Здесь на лодке Смычков скоро освоился и к началу войны был уже [267] довольно опьтным, хорошо разбирающимся в своем деле специалистом. Не раз он отличался в боевых походах, грамотно и быстро управляя плавучестью лодки, устраняя сложные повреждения техники.

Была у Смычков а мечта: изменить профиль службы, пойти по командной линии, стать командиром лодки. Может быть, это ему бы и удалось. Во всяком случае, он сумел получить допуск к несению ходовой вахты и с обязанностями вахтенного командира справлялся неплохо. Но все случилось иначе. Уже инженер-калитан-лейтенантом перешел он со Стариковым на «К-1», чтобы не расставаться со своим командиром. На этой лодке в Карском море и пробил его последний час.

Постигла нас в октябре и еще одна тяжелая утрата. Не вернулась Краснознаменная «Щ-403», на боевом счету которой имелось шесть транспортов, два тральщика и сторожевой корабль — богатый урожай, собранный в четырнадцати боевых походах.

Погиб прекрасный экипаж — сплаванный, обстрелянный, закалившийся в боях. Погиб замечательный командир, отважный воин и чудесный человек Константин Матвеевич Шуйский — всеобщий любимец бригады. Невинно осужденный, он был отпущен из лагеря на флот, чтобы «кровью искупить свою вину». Но он не был виновен ни перед кем. Душа его была чиста. Он сражался с незапятнанной совестью, как истинный патриот. Таким он и остался до своего последнего, смертного часа.

Список горьких октябрьских потерь завершила гвардейская Краснознаменная «М-172».

Прославленная лодка в октябре пошла в свой второй после длительного ремонта боевой поход. Командовал ею капитан-лейтенант Кунец.

До этого, если помнит читатель, Кунец уже был командиром «малютки». Но ничем хорошим проявить себя ему не удалось. «М-173» под его командованием не добилась ни одной победы. Даже имея боевые столкновения с врагом, он оказывался не в состоянии успешно провести торпедную атаку. Не было у него для этого нужных командиру качеств. И в начале 1942 года его, заменив Терехиным, назначили старпомом на «С-102». Это было правильное решение.

Но велика порой бывает сила заблуждения человека в самом себе. Кунец так и не понял — в чем винить его, [268] конечно, нельзя, — что хороший командир корабля из него не получится. Он твердо считал, что его призвание — командовать лодкой. Об этом он, случалось, говорил и Морозову и своему новому командиру — Городничему.

Когда Фисанович получил назначение на должность комдива, Купец стал настойчиво проситься на освободившееся место командира «М-172». Морозов походатайствовал за него. Городничий поддержал. И хотя весь мой опыт говорил, что делать этого не следует, что год службы старпомом на «эске» не восполнит у человека то необходимое «что-то», не отпущенное ему природой, я поддался на уговоры. «А ведь это не худший выход, — думалось мне. — Кунец все же подводник опытный. И просится-то он не к легкой жизни, а на тяжкий командирский труд. Значит, чувствует в себе уверенность. Да и где возьмешь подготовленного командира?»

Так Кунец вступил в командование знаменитой «малюткой», еще находившейся в ремонте. Меня радовало то, что Фисанович не порывал связи со «своим» кораблем. Он не упускал случая, чтобы побывать на нем, встретиться с людьми, поговорить с ними хотя бы просто так. Но ведь и разговор «просто так» с умным человеком не проходит для окружающих бесследно. Все это, по моим представлениям, должно было помочь Кунцу набраться уверенности, почувствовать под ногами твердую почву.

После ремонта в первом походе «М-172» участвовал Фисанович. Плавание оказалось безрезультатным. Израиль Ильич ничего плохого о новом командире сказать не мог. И в следующий поход его решили отпустить одного.

Ожидая возвращения своей любимой «малютки», Фисанович приготовил ей маленький подарок. Израиль Ильич не только любил стихи, но и сам пробовал перо. На этот раз он написал текст песни, специально посвященный экипажу «М-172». Слова понравились композитору Евгению Жарковскому, служившему во время войны у нас на флоте, и он написал музыку.

Вот эта бесхитростная песня:

Безмолвны и хмуры норвежские скалы,
Лишь эхом откликнутся взрывы торпед, [269]
Да сполохи ярко над морем сверкают,
Ведя хороводы в честь наших побед.
Свой орденский флаг — знамя славы и чести —
«Малютка» проносит средь бурных морей,
Врагу не отбиться от мести гвардейцев
Ни шквалами бомб, ни огнем батарей.
С кратчайших дистанций врагов мы топили,
Врываясь в их порт через минный редут,
Глубинные бомбы по корпусу били...
Железо сдает, но бойцы не сдадут!

Песня была разучена. Ею готовились встретить гвардейцев из похода. Но она так и осталась неспетой. «М-172» не вернулась.

Как укорял я себя в том, что согласился на назначение Кунца командиром! Будь лодка в других, более надежных и верных руках, возможно, она и не погибла бы.

Впрочем, эти упреки себе были до некоторой степени преувеличенными. Ведь сто семьдесят четвертой «малюткой», погибшей около месяца назад, командовал отважный и умелый Иван Сухорученко, который в полной мере продемонстрировал свое искусство моряка и подводника, когда в марте привел лодку в базу после подрыва на мине. А Видяев, Хомяков, Малофеев, Шуйский? Разве заподозришь кого-нибудь из них в недостатке мастерства, находчивости, выдержки?!

И все-таки очень трудно снять с себя упрек в том, что в каких-то вещах просчитался ты сам, каким-то своим решением не отвратил от лодки грозящей ей беды. Тут порой бывают бессильны и логика и здравый смысл.

Третья военная

Над центральной Россией стояла хмурая, слезливая осень, словно все слезы вдов и сирот отдавала она земле. А у нас на Севере уже наступила зима. Третья по счету военная зима. Но в тот год неизбывное горе людей, потерявших родных и любимых, все чаще смягчалось улыбкой. То был год великого и окончательного перелома в ходе войны. И каждому было ясно, что успехи эти прочные и необратимые, что вот оно, очищение родной земли, идет! И на весах человеческих чувств радость от этого перевешивала каменный груз всякого личного горя. [270]

С таким настроением и встретили мы ноябрьские праздники, на которые Север отпускает куцый-прекуцый день и вьюжный ветер.

На бригаде не прекращалась обычная боевая работа. Зима есть зима: она помогает подводникам в достижении скрытности, но и затрудняет поиск врага, требует удвоенных сил для борьбы с осатаневшей стихией.

Тихоокеанцы (впрочем, слово это все реже и реже употреблялось в нашем лексиконе) встречали первую боевую полярную зиму. Встречали по-разному. Экипажу «Л-15» она обернулась радостью новых побед.

В ноябрьском походе эта лодка использовалась в торпедном варианте. И днем двадцать второго числа она удачно атаковала надводный минный заградитель, идущий в сопровождении миноносца и двух сторожевиков. Из шести вылущенных по минзагу торпед полала одна, но и этого оказалось достаточно.

А через два дня, следуя в надводном положении, лодка встретилась с тремя тральщиками. Комаров вышел в атаку прямо под дизелями и трехторпедным залпом потопил тральщик. Что ж, это неплохо. Но могло быть и лучше, если б командир перешел на электромоторы, заполнил главный балласт и стрелял из позиционного положения. При таком способе действий можно было бы потопить один за другим все три тральщика. И хоть, как говорится, победителей не судят, на разборе был сделан большой упор на эту промашку Комарова.

А вот «С-55» не вернулась. Каких-нибудь восемь месяцев назад начал свою боевую деятельность Лев Сушкин, и начал отлично, первым из тихоокеанцев открыв счет. Это он одним залпом потопил два транспорта, положив начало своего рода тихоокеанской традиции. По всеобщему признанию, он был одним из искуснейших командиров. И очень не верилось, что Лев Михайлович не нашел выхода из какого-то — неизвестно какого — безвыходного положения, что «С-55» не войдет больше в Екатерининскую гавань с победным салютом. Ждали его до самого Нового года, и даже, когда был отдан приказ о гибели лодки, некоторые надеялись, что еще не все потеряно, что это просто непредвиденная задержка. Но надежды не сбылись. Лодка действительно погибла, и, как почти всегда, при неизвестных обстоятельствах. [271]

С наступлением зимы лодки отправлялись на позиции исключительно в одиночку, а не парами, как это частенько делалось весной и летом. Использование их по принципу: одна лодка ведет поиск у побережья, вторая — заряжает батареи вне видимости берегов, потом они меняются местами — вполне оправдывало себя. Правда, применять такой метод удавалось не всегда. Он требовал большого количества лодок, готовых одновременно выйти на позиции. А их временами не хватало. Сказывались и потери и слабость ремонтной базы.

Ремонт же иногда выходил за рамки устранения боевых повреждений и «лечения» изношенных механизмов. Например, гвардейскую Краснознаменную «М-171» поставили в завод, чтобы переделать в минный заградитель. Других подобных экспериментов с «малютками» известно не было, и инженерам пришлось идти по непроторенному пути. Эксперимент в конце концов удался. К корпусу «малютки» приварили бортовые були — вместилища мин. При взгляде сверху стоявшая у пирса «М-171» выглядела крайне непривычно, этакой круглобокой камбалой. Впоследствии со своими новыми задачами модернизированная лодка справлялась вполне успешно...

Итак, лодки отправлялись на позиции в одиночку. Зимой не было нужды уходить на зарядку подальше в море — ее производили, практически не прекращая поиска, который велся в надводном положении под покровом темноты. А мы уже думали о том, как организовать комбинированные удары по конвоям с применением различных родов сил. Авиация флота теперь была могучей. Торпедоносцы часто посылались в крейсерство над морем, на «свободную охоту». Вместе с бомбардировщиками производили они и нацеленные удары по морскому противнику.

Прибавилось у нас и торпедных катеров, в частности за счет американских и английских, полученных по ленд-лизу. Катера свели в бригаду, командовать которой стал капитан 1 ранга Александр Васильевич Кузьмин — старый, опытный катерник, убежденный приверженец своего класса кораблей. В районе Варангер-фиорда на ближних коммуникациях катера теперь начинали конкурировать с «малютками».

Надо сказать, в 1943 году мы уже пытались наносить [272] совместные удары. Но таких попыток было совсем немного — две или три, а главное, они не были четко согласованы по времени и месту. Организовать их пытались с ходу, когда вдруг вырисовывалась благоприятная ситуация. Тщательной же, централизованной и заблаговременной разработки таких действий не велось. Сказывалось отсутствие специально поставленной для этих целей авиационной разведки, а также нехватка торпедных катеров — ведь прибавление в их семействе произошло в самом конце года. Все это делало совместные удары не столь эффективными, как того можно было ожидать. В конце марта, например, лодки и самолеты в течение одного дня наносили удары по трем конвоям и потопили в общей сложности семь транспортов. А ведь будь такие атаки организованы более четко, вполне удалось бы уничтожить целиком все три конвоя.

Конец года ознаменовался очередным пополнением нашей бригады. В ноябре — декабре промышленность передала нам четыре «эски»: «С-14», «С-15», «С-103» и «С-104» и две двухвальные «малютки»: «М-200» и «М-201». Двухсотая «малютка» носила грозное и необычное имя «Месть». Имя это имело свою историю.

* * *

Начало войны, столь внезапное для нас, оказалось еще более неожиданным для наших детей. В тот июньский день, когда зенитные батареи Мурманска и Полярного открыли боевую стрельбу по фашистским бомбардировщикам, дети многих военных моряков и вольнонаемных работников Северного флота находились в летнем лагере, или, как у нас принято было называть, в колонии, на станции Сиверская, Ленинградской области. Отсюда под бомбежкой и выбирались они, но не домой, на Север, а в эвакуацию. Отправили их в деревню Большие Вогульцы, Кировской области, — в место, куда, по всем предположениям, не могла дотянуться кровавая лапа войны.

Начальником детской колонии была жена полкового комиссара Василия Макаровича Лободенко — Любовь Михайловна.

Я хорошо знал Василия Макаровича. Осенью 1940 года он временно исполнял обязанности комиссара нашей бригады. Местом же его постоянной работы было политуправление [273] флота, где он возглавлял оргинструкторский отдел. Помню, на бригаде очень жалели, что Лободанко пришел к нам лишь на время: все мы быстро успели привыкнуть к нему и привязаться, И когда он вернулся на свое место, в политуправление, между ним и многими подводниками продолжали сохраняться близкие, товарищеские отношения.

В начале июля Василий Макарович принял личное участие в десанте моряков, который помог задержать первое наступление арата на Мурманск. Но боевой путь комиссара оборвался, увы, слишком быстро. 20 июля он погиб на эсминце «Стремительный», который был потоплен фашистской авиацией на рейде Екатерининской гавани.

В Большие Вогульцы почтальон принес горькое письмо, отозвавшееся нестерпимой болью в двух сердцах: Любовь Михайловна потеряла мужа, а ее одиннадцатилетний сын Виле» — отца.

И вот в те тревожные дни, когда враг подошел к волжским берегам, Любовь Михайловна предложила работницам колонии — таким же, как и она, женам североморцев — начать собирать деньги на строительство подводной лодки. Она же первой сделала вклад, внеся две тысячи пятисот рублей, с великим трудом сэкономленных из скромной зарплаты и пенсии на сына. Женщины горячо поддержали этот почин. И вскоре в госбанк были положены первые двадцать тысяч рублей.

Лободенко обратилась с просьбой к Правительству о постройке на средства жен моряков подводной лодки с именем «Месть». Одновременно призвала она и всех женщин, чьи мужья служили на флоте, собирать деньги на строительство подводного корабля. В госбанк начали поступать взносы и от вдов, и от тех, кто испытывал неизбывную тревогу за мужей.

Такова предыстория «Мести», вошедшей в состав нашей бригады в начале декабря. Первым ее командиром был назначен капитан 3 ранга Василий Андрианович Тураев, недавно прибывший к нам с Балтики.

Тураев начал командовать лодкой еще за несколько лет до войны. Уже одно это говорило о его опыте. На Балтике ему пришлось участвовать в долгих и сложных боевых походах.

Это может показаться парадоксальным, но балтийским [274] подводникам на их стесненном, сравнительно небольшом театре приходилось совершать более продолжительные, чем нам, плавания. Дело же было в том, что самым трудным этапом похода там оказывалось форсирование немецкого противолодочного барража в Финском заливе. Поэтому прорвавшиеся в Балтику лодки плавали там сколько было возможно, почти на полную автономность.

В первую военную осень, например, «С-12» под командованием Тураева пробыла в боевом походе шестьдесят одни сутки. Прорывая барраж, лодка попадала в сети, подвергалась бомбежке и много раз касалась минрепов. За ней охотились самолеты и катера, надводные корабли вели по ней артиллерийский огонь. Но, несмотря на все преграды, «эска» достигла открытого моря и за месяц плавания потопила два транспорта, а третий повредила так, что он выбросился на мель.

Перевод на «малютку», разумеется, не был для Тураева повышением. Явился он результатом какого-то не очень крупного прегрешения. А поскольку на Севере Василий Андрианович показал себя только с лучшей стороны, то уже в феврале он был возвращен в прежнее качество — назначен командиром сто четвертой «эски».

Командовать «Местью», еще не успевшей открыть боевого счета, пришел капитан-лейтенант Владимир Львович Гладков — помощник и воспитанник Григория Ивановича Щедрина, участник всех боевых походов «С-56».

Что касается остальных новых лодок, то две из них — «С-15» и «С-103» — успели совершить в декабре по одному боевому походу. Но ничем примечательным эти походы ознаменованы не были.

К концу года на бригаде произошли некоторые изменения. В связи с тем что мы понесли потери в «малютках» — три из них погибли, да еще одна — «М-171» — переделывалась в минзаг и потом была передана первому дивизиону, — пришлось упразднить шестой дивизион. Четвертый дивизион пополнился и остался под командованием Николая Ивановича Морозова. А Израиля Ильича Фисановича отправили в заграничную командировку, в Англию. Отправились туда и другие подводники, [275] чтобы принять у англичан передаваемые нам лодки.

Вопрос о передаче нам кораблей из состава английского флота возник в результате событий, развернувшихся вдалеке от нас, на юге Европейского континента. 3 сентября в Италии пал режим Муссолини, и пришедшее ему на смену правительство подписало перемирие со странами антигитлеровской коалиции. Немцы начали захват итальянской территории. На пути их встали высадившиеся, близ Неаполя англо-американские войска.

События эти решили судьбу итальянского флота. Была достигнута договоренность о разделе его между странами-союзницами. В счет этого раздела Англия обязалась заимообразно передать Советскому Союзу свои корабли, которые нам были нужны именно сейчас и именно на Севере. В число этих кораблей входили и подводные лодки. Для их приемки и были скомплектованы команды из моряков разных флотов. Одну из таких команд возглавил Израиль Ильич.

Командиром первого дивизиона вместо Хомякова, навсегда оставшегося в море на «К-1», пришел Николай Александрович Лунин. Лодку он сдал своему старпому капитану 3 ранга Зармаиру Мамиконовичу Арванову — тому самому, который два года назад предложил Гаджиеву отсалютовать из пушки в честь победы и тем самым был причастен к рождению одной из самых популярных на флоте традиций. Помощником на «К-21» стал капитан-лейтенант Владимир Леонардович Ужаровский.

Не везет первому дивизиону! С начала войны на нем меняется четвертый командир. А вот на четвертом дивизионе — своего рода цифровой каламбур! — продолжает оставаться один несменяемый комдив. И это несмотря на то, что в море Морозов выходит чаще других командиров дивизионов. Да, много на войне бывает случайностей, неподвластных никаким законам.

У нас в штабе, например, состав офицеров очень стабилен. Почти все они находятся на своих должностях или с самого начала или с первых месяцев войны. И только заместители начальника штаба подвержены какой-то странной «текучести». Первый из них капитан 3 ранга Фридман в начале нынешнего года ушел к новому месту службы. Его сменил капитан 2 ранга Петров. [276]

Оказался он опытным подводником и человеком разносторонней боевой биографии. В знаменитой обороне Одессы Алексей Петров принимал активное участие и сыграл не последнюю роль. Но недолго пробыл он в нашем штабе на своей «тихой» должности. Его первый поход на гвардейской «М-174» оказался последним. Петрова сменил капитан 3 ранга Чекуров. Но его пребывание на бригаде было совсем коротким. Поскольку в прошлом был он не только подводником, но и катерником, то его назначили начальником штаба на создаваемую бригаду торпедных катеров. На его место пришел капитан 2 ранга Куприянов.

Плохо для дела, когда часто меняется заместитель начальника штаба. Но он все-таки заместитель. Куда хуже, когда мет постоянства на посту начальника политотдела. Перемены здесь гораздо ощутимее.

После гибели Радуна на этом месте сменились капитаны 2 ранга Болдырев и Елсуков. И только осенью с назначением капитана 2 ранга Чернышева почувствовалось, что пришел он всерьез и, по-видимому, надолго.

Федор Иванович Чернышев начинал службу на флоте в 1922 году, по первому комсомольскому набору. Через четыре года он уволился в запас и занялся комсомольской, а потом партийной работой. Перед войной он был уже секретарем обкома партии Якутской АССР, депутатом Верховного Совета. Как только началась война, Чернышев начал проситься на фронт. В конце концов просьбу его удовлетворили, и Федор Иванович попал служить к морским пехотинцам Северного флота. Оттуда его и направили к нам.

За дело Чернышев взялся умело, с большим тактом. Отлично понимая, что партийно-политическая работа не терпит руководства «вообще», он сразу же принялся изучать подводные лодки и особенности службы на них. Все мы ему охотно в этом помогали. И все мы чувствовали, что к решению любой задачи подходит он основательно и вдумчиво, не останавливаясь на полпути. Моряки сразу же потянулись к нему.

То была нелегкая для политработы на лодках пора. В июле на всех подводных кораблях отменили должность заместителя командира по политчасти. Правда, ввели заместителей на дивизионах. Но все это требовало серьезной перестройки в стиле и в методах работы. [277]

Командиры лодок привыкли к тому, что в море большинство задач политического и воинского воспитания решал специально отвечающий за это и притом постоянный человек. При новой же структуре политаппарата заместитель комдива не мог, понятно, одновременно быть на всех лодках своего дивизиона, находившихся в море. В помощь командирам посылали инструкторов политотдела. Им пришлось плавать с еще большей интенсивностью. Зато меньше оставалось народу в политотделе и труднее было вести работу на берегу.

Чернышев сумел поставить дело так, что не страдала работа ни в море, ни в базе. Он, например, ввел в систему совещания коммунистов лодок перед каждым боевым походом. Проводил он их накоротке, очень по-деловому, и коммунисты, уходя с них, знали, какие конкретные задачи стоят перед ними, в чем именно должна выражаться их помощь командиру. Уже одно это помогало легче переносить отсутствие заместителей по политчасти.

Регулярнее и лучше стала проводиться на бригаде марксистско-ленинская учеба офицеров. В качестве руководителя Чернышев, как правило, выступал сам. Заботился новый начальник политотдела и об организации досуга моряков во время стоянок в базе. Полного расцвета при нем достигла художественная самодеятельность бригады. Много внимания отдавал он и «Боевому курсу» — нашей многотиражной газете.

Судьбы же тех, кто служил на лодках заместителями командиров по политчасти, сложились по-разному. Большинство из них остались на политработе здесь же, на Севере. Но были и такие, что переменили профессию. Помню, как двое еще не получивших нового назначения замполитов как-то обратились ко мне:

— Товарищ комбриг, привыкли мы к лодкам, не хочется расставаться с ними насовсем. А у политработника известно какая судьба: сегодня ты на лодке, а завтра тебя на эсминец пошлют. Нельзя ли нам остаться подводниками, по командной линии пойти? Мы бы охотно подучиться поехали...

Оба — Лев Герасимов и Сергей Лысов — не один год плавали на лодках, хорошо знали и корабли и организацию службы на них. Из этих офицеров после небольшой подготовки действительно могли вырасти толковые [278] командиры. И просьбу их удовлетворили. Осенью они, а с ними еще и третий политработник — Иван Папылев отправились на подводные командирские классы. Вернулись все трое к нам же на бригаду через год, помощниками командиров лодок.

Этой же осенью в ноябре месяце распрощался с нами и Николай Игнатьевич Виноградов, помощь которого на первых порах командования бригадой дала мне так много. Назначили его в Москву, в управление подводного плавания. Сменил его Вячеслав Петрович Карпунин. Пробыв в Москве меньше года, он вернулся на Север, где прошла большая часть его флотской службы.

* * *

1943 год принес дальнейшее изменение обстановки на Севере в нашу пользу. Плачевно для врага окончилась его попытка послать на разгром очередного союзного конвоя линкор «Шарнгорст».

Этот крупнейший после «Бисмарка» и «Тирпица» линкор появился на Севере и обосновался в Альтен-фиорде в марте. С тех пор он лишь дважды выходил в море. Его декабрьский рейд был, как и многие другие морские операции немцев на Севере, чистейшей воды авантюрой. Авантюристичным было решение командовавшего группой немецких кораблей контр-адмирала Бея отослать в базу эсминцы, после того как оказалось, что в море гуляет очень крупная волна. В результате «Шарнгорст», выйдя из Альтен-фиорда 25 декабря, последовал на перехват конвоя, возвращавшегося из Архангельска и Мурманска в Англию, в одиночку, без всякого сопровождения. Это был шаг, лишенный элементарной военной мудрости.

Авантюристичным было и решение проводить такую вылазку без тщательной разведки. Будь разведка на высоте, немцы не могли бы не знать, что в Полярном побывали группа линейных сил в составе линкора «Дюк оф Йорк», крейсера «Ямайка» и четырех миноносцев под флагом командующего британским флотом метрополии адмирала Фрэзера и крейсерская группа англичан, в которую входили крейсера «Норфолк», «Белфаст» и «Шеффилд». Эти группы сопровождали конвой на пути его следования к нам и, проведя несколько дней в Кольском заливе, вышли прикрывать его возвращение. [279]

По-видимому, англичане были в курсе намерений противника и не сомневались, что «Шарнгорст» клюнет на такую приманку, как практически безоружные транспорты, идущие (то мнению немцев) без сколь-либо мощного охранения. Во всяком случае, все получилось так, как и ожидали англичане.

26 декабря в полярном мраке «Шарнгорст» столкнулся с крейсерской группой в 70 милях к юго-востоку от Медвежьего. Но в налетевшем снежном заряде корабли потеряли друг друга, так и не успев ничего предпринять. Через несколько часов контакт был восстановлен — верный себе «Шарнгорст» шел в сторону конвоя. Завязался артиллерийский бой. Получил попадание и был вынужден сбавить ход «Шеффилд». Но и англичане не остались в долгу. Как потом выяснилось, один из снарядов, посланных крейсерами, «ослепил» линкор, выведя из строя радиолокатор.

Потому-то такой неожиданностью для немцев было появление «Дюк оф Йорка» и сопровождавших его кораблей. Мощные залпы заставили «Шарнгорста» сбавить ход и отвернуть в сторону. Но в дело вступили эсминцы, и восемь торпед, попавших в борт линкора, довершили дело: он затонул. Из двух тысяч двадцати девяти человек команды, находившейся на фашистском линкоре, было подобрано тридцать восемь. Среди них не оказалось ни одного офицера. Как показали пленные, контр-адмирал Бей и командир линкора капитан цур зее (капитан 1 ранта) Хинтц застрелились. Англичане в этом бою потеряли всего двадцать шесть человек.

Так закончилась последняя крупная морская авантюра немцев на Севере.

Лапландская группировка сидела весь этот год смирно, вгрызшись в склоны сопок и скал и не помышляя о наступлении. Видно, недалек день, когда мы начнем вышибать ее с насиженных мест. А пока она поддерживает свое существование благодаря конвоям, которые по морю доставляют ей припасы и пополнения.

Против этих конвоев и тех, что вывозят из Норвегии и Финляндии никель и медь для «великого рейха», и направляли мы свои удары в течение всего 1943 года. Трудности, стоящие перед нами, возросли. Все мощнее и мощнее становится охранение конвоев. Все чаще докладывают командиры лодок о противном скрежете минрепов [280] о корпус — судя по всему, немцы выставляют новые заграждения и регулярно подновляют старые. Улучшилась у них и гидроакустика: они чаще обнаруживают наши лодки и точнее бомбят.

И все-таки наши успехи не снижаются. Так и должно быть. Мы-то тоже стали и сильнее и опытнее.

На пути к новому

Походы, походы, атаки... Их много было этой зимой. Но и в предыдущие зимы их было немало. И все-таки нынешняя зима — не такая. Она особенно богата приметами нового.

В январе мы предприняли попытку согласованного использования всех трех ударных сил флота: подводных лодок, торпедоносной авиации и торпедных катеров. Замысел был таков. Сначала в наиболее отдаленных районах удар по вражеским коммуникациям наносят лодки, затем следуют удары авиации в приближенной зоне и катеров — в ближней.

С этой целью кроме «Л-22», вышедшей на активную минную постановку, в море были отправлены «С-56», «С-102», «М-119», «С-103», «С-104», «М-200» и «М-201». На «Л-22» и «С-103» возлагалась задача разведки и донесения о движении конвоев. К этому времени наши связисты разработали выдвижную антенну, которая могла подниматься вместе с перископом. Это сравнительно несложное устройство значительно расширяло возможности наведения лодок. Для приема радиограмм им теперь не требовалось всплывать в надводное положение. Впрочем, полярной ночью лодки больше находились над водой, чем под водой. Поэтому особенно большие надежды на выдвижные антенны мы связывали с весной и летом.

Первой нанесла удар «М-201» под командованием капитан-лейтенанта Николая Балина, вышедшего в море с комдивом Ивановым. В Тала-фиорде она атаковала стоявший на якоре транспорт. Первый двухторпедный залп прошел мимо. Но новая «малютка» имела четыре торпедных аппарата, и поэтому за ней еще оставалось последнее слово. Вторым залпом транспорт был уничтожен.

Произошло это вечером 19 января. А сутки спустя в [281] дело вступила «С-56». Правда, Щедрину на этот раз не повезло. В темноте он опознал сторожевые корабли, начал было выходить по одному из них в атаку в позиционном положении, но тут заметил силуэты транспортов. Пришлось перенацеливаться и стрелять из кормовых аппаратов. В момент выстрела лодку обнаружил сторожевик и замигал ратьером, пытаясь вступить с ней в переговоры. «С-56» немедля погрузилась, сочтя за благо не отвечать любопытному кораблю.

Взрывов никто в лодке не слышал — вероятно, торпеды не попали в цель. Но и лодку никто не преследовал. Через полчаса Щедрин всплыл с намерением нагнать конвой и повторить атаку. С неба струился дрожащий свет северного сияния. Видно вокруг было как днем. Конвой ушел довольно далеко, но Григорий Иванович все же погнался за ним, дав дизелям полный ход.

Однако осуществить свое намерение Щедрину все же не удалось. «С-56» достигла границы позиции, где действовала «С-102». Возникала опасность помешать своей соседке. И действительно, вскоре командир увидел с мостика, как с кораблей в море потянулись светящиеся пунктиры трасе. Не иначе как «С-102» побеспокоила конвой. Щедрин прекратил преследование, передал в Полярное радиограмму о месте и курсе неприятельских кораблей и вернулся на свою позицию.

А «С-102» тем временем и правда вышла в атаку по одному из транспортов. Капитан 3 ранга Городничий без помех произвел четырехторпедный залп и одной из торпед поразил судно. Как докладывал потом командир, охранение не оказало ему сколько-нибудь серьезного противодействия и не преследовало лодку. Объяснялось это тем, что неудачная атака «С-56» была все же замечена и внимание эскорта привлекало направление, откуда можно было ожидать ее повторный удар.

Дальше этот конвой оказался предоставленным заботам наших торпедоносцев и торпедных катеров.

В сообщении от 22 января Советское информбюро передало: «В Баренцевом море потоплены два транспорта противника водоизмещением по шести тысяч тонн каждый, сторожевой корабль и немецкая подводная лодка».

Ну а что касается Щедрина, то свою неудачу он искупил в этом же походе. Двадцать восьмого числа он [282] вышел в атаку на крупный танкер, который сопровождали два сторожевика и несколько катеров. Снова пришлось стрелять из кормовых аппаратов, но на этот раз в лодке был отчетливо слышен раскатистый взрыв торпед, а шум винтов танкера, как доложил акустик, прекратился.

Вообще Щедрин воюет замечательно. Что ни поход, то один, а порой и несколько салютов в гавани. Человек он спокойный, ровный и приветливый в обращении с людьми. И порядок на лодке образцовый — так и чувствуется, что любое распоряжение командира выполняется здесь с большой охотой. Моряки всегда ощущают, когда к ним относятся с неподдельным уважением и с неподдельной заботой, и отвечают на это тем же. Не случайно до меня доходило, что матросы считают за честь служить на «С-56» и очень гордятся своим кораблем.

В море, как рассказывал мне Трипольский, Щедрин собран, расчетлив и смел. У него прекрасная тактическая сметка. Обстановку он оценивает мгновенно и действует грамотно, решительно, не теряя самообладания. В самые трудные минуты Григорий Иванович умеет сохранить присутствие духа и спокойным словом или шуткой поддержать у моряков уверенность в себе и в том, что лодка сумеет миновать все невзгоды.

С чистым сердцем и спокойной совестью писал я представление на награждение подводной лодки «С-56» орденом Красного Знамени.

В том, что представление это сделано по заслугам, экипаж боевой «эски» подтвердил в следующем, февральско-мартовском походе.

Досталось лодке необычайно сильно. Началось с того, что ее прихватил ураганной силы шторм. Я хорошо представлял себе, как громадная пологая океанская волна подхватывала лодку, словно скорлупку, и вздымала на свой горб. Вот, кажется, водяная громада накрыла ее, захлестнула, и ей больше не выкарабкаться на свет божий. Но прокатывается вал, и лодка снова появляется на поверхности, выбрасывая вверх пенистый фонтан. Ну точно всплывающий и погружающийся кит!

О том, что испытывают люди, находящиеся на мостике и в самой лодке, едва ли стоит говорить. Правда, экипаж «С-56» закаленный, сплаванный, прошедший через [283] два океана, и укачивающихся в нем нет. Но шторм в Баренцевом море отличается от штормов южных широт. Он ледяной, пронизывающий до самых костей, с туманами и снежными зарядами и может продолжаться не днями, а неделями.

После испытания штормом кораблю пришлось выдержать испытание бомбежкой. Когда стихии утихомирились, лодку засекли близ неприятельского берега сторожевые корабли и миноносцы. Свыше двадцати шести часов преследовали они «С-56», сбросив триста с лишним глубинных бомб. Ведь надо вдуматься в эти цифры! Более суток непрерывной работы и колоссального нервного напряжения для каждого члена экипажа и особенно для командира! Более суток неотступной смертельной угрозы, когда в среднем через каждые пять минут где-то поблизости рвутся бомбы! Такие сутки стоят года спокойной жизни. И невольно задаешь себе вопрос: где предел той нагрузки, которую может выдержать человек?

В особенно трудный момент, когда люди буквально валились с ног, Щедрин обратился к экипажу со словами, вошедшими потом в летопись бригады: «Противник начинает нас терять... Мне известно, что личный состав устал и выбивается из сил. И все-таки нужно держаться. Разрешаю беспартийным отдохнуть. Коммунистов прошу стоять за себя и за товарищей. Повторяю: коммунистов прошу держаться!» Но не нашлось никого, кто бы воспользовался разрешением на отдых; и коммунисты и беспартийные были едины в своем стремлении выстоять до конца.

Оторвавшись в конце концов от преследователей, лодка продолжила поиск. И вот сигнальщик доложил, что различает в ночной тьме силуэты двух транспортов и многих кораблей охранения. Позиция для атаки была невыгодной: лодка находилась в светлой части горизонта, а конвой — в темной. К тому же его начинало затягивать пеленой снежного заряда. В таких условиях противник мог атаковать лодку, прежде чем она сама выйдет в атаку. Однако Щедрин твердо придерживался правила: не отказываться от атаки ни в каком случае.

Лодка погрузилась на двадцать метров — глубину, безопасную от таранного удара. С транспортом был установлен гидроакустический контакт. Станция на [284] «С-56» стояла хорошая, акустики обладали отличной натренированностью, и Щедрин решил атаковать без перископа. Атака получилась очень скоротечной. С пяти кабельтовых был дан двухторпедный залп, но, как назло, одна торпеда не вышла из аппарата. И все-таки через сорок пять секунд раздался грохот взрыва, а шум винтов судна прекратился. Выстрел получился снайперским.

Это была первая на Северном флоте чисто акустическая атака, произведенная с глубины двадцать метров. Если помнит читатель, перископно-акустические атаки бывали у нас и раньше. Но ведь это же совсем другое дело! В предыдущих случаях командирам все-таки удавалось уточнять или подправлять с помощью перископа боевой курс. Акустика же обеспечивала либо начало, либо завершение атаки.

Здесь же перископом не пользовались вообще. Акустика обеспечивала атаку от начала и до конца. Да и глубина стрельбы была необычной — до этого с двадцати метров давать залп никому не приходилось.

Атаку мы тщательно разобрали в базе. Командирам, на лодках которых стояла надежная акустическая аппаратура, было рекомендовано не отказываться от атак «вслепую», если использовать перископ не представится возможным. Стрелять рекомендовалось всем носовым залпом, чтобы увеличить вероятность попадания. Что касается стрельбы с глубины в двадцать метров, то она тоже признавалась целесообразной в отдельных случаях.

Для всех нас большим праздником была весть, что Указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 марта подводная лодка «С-56» награждена орденом Красного Знамени.

* * *

Но вернемся к нашей январской попытке наладить совместные с авиацией и катерами действия. Как можно было оценить ее результаты? Надо признаться, что мы ожидали большего. Дело снова упиралось в разведку. Лодки, выделенные для этой цели, не могли дать больше того, на что они способны. А возможности их ограничены. Скорость хода небольшая. Значит, нельзя охватить большой район поиска. Дальность обнаружения [285] надводных целей — восемь — десять миль, а ночью и того меньше. Значит, времени от момента оповещения о противнике до развертывания всех сил на пути его следования оставалось немного. И наконец, лодка-разведчик, как и всякая лодка, вынуждена отходить в район зарядки батарей, прекращая поиск. Как и всякую лодку, ее могут обнаружить противолодочные корабли и загнать под воду. И конвой тем временем может пройти незамеченным.

В результате остальным лодкам, как и раньше, приходилось развертываться на позициях и вести самостоятельный поиск, форсируя каждый раз минные заграждения и подвергая себя лишнему риску. А ведь при надежной разведке лодка могла бы находиться на позиции ожидания, с внешней стороны минного поля, и прорывать его только в тех случаях, когда получены сведения о движении близ берега конвоя, и в этом есть действительная необходимость.

Такой надежной разведкой могла нас обеспечить только авиация. А привлечь ее для этих целей нам как раз и не удавалось. Поэтому, нащупывая дорогу к новому, мы продолжали действовать и по старинке. И лодки выходили на позиции, искали, находили и топили врага.

С февраля по апрель особенно активничали «малютки». Это была их работа «под занавес»: уже имелось решение перевести их весной на Черноморский флот. Решение правильное и своевременное. Все-таки в полярных морях и сами лодки-»малыши» и их экипажи вынуждены работать с чрезмерной перегрузкой. А это плохо и для людей и для кораблей. Теперь у нас немало средних лодок, лучше приспособленных для борьбы с заполярными стихиями, да еще ожидается пополнение из Англии. Зачем же держать здесь «малютки» и «отбивать хлеб» у торпедных катеров, которых теперь на флоте вполне хватает? На Черном море у этих лодок будут более подходящие условия для боевой работы.

В феврале салютовала в честь победы «М-108». В марте гремели салюты «Ярославского комсомольца», «Челябинского комсомольца» и «М-119». Это был ответ делом на призыв, прозвучавший в передовой «Правды» от 4 марта: «Враг еще не разбит. Он еще сидит в Крыму. Он пользуется морем — бить его на переходе! Враг [286] крепко держится за рубеж на Севере. Он снабжается морем — бить его на коммуникации! Враг занимает берега Черного, Балтийского и Баренцева морей — бить его с моря! Бить всеми средствами, всеми силами! На дно вражеские корабли! На дно вражеских захватчиков!»

1 апреля «М-119» одержала еще одну победу — последнюю победу старых «малюток» на Севере. В мае под общим командованием капитала 1 ранга Николая Ивановича Морозова лодки отбыли на юг. На бригаде осталась лишь «М-171», перешедшая в новое качество и числившаяся теперь минзагом. Остались, понятно, и «М-201» с «Местью» — ведь эти лодки назывались «малютками» скорее по инерции. По своим тактико-техническим данным они приближались к «щукам».

Это была не единственная перемена, случившаяся на бригаде весной. В марте на место Лунина, уехавшего на учебу в военно-морскую академию, командовать первым дивизионом пришел капитан 1 ранга Августинович. Простились мы и с другим комдивом — капитаном 1 ранга Трипольским. Александр Владимирович отправился в командировку в Англию в связи с предстоящей передачей нам лодок. Второй дивизион возглавил капитан 2 ранга Иван Фомич Кучеренко — наиболее опытный из бывших тихоокеанцев командир. Свою «С-51» он сдал капитану 3 ранга Константину Михайловичу Колосову, распрощавшемуся со сто девятнадцатой «малюткой».

В те дни понесли мы и одну из многих, но, как всегда, болезненно переживаемых утрат: не вернулась из похода «С-54», которой командовал капитан 3 ранга Дмитрий Кондратьевич Братишко. Позже других тихоокеанских лодок включилась она в боевые действия и провоевала всего восемь месяцев. Но и за это время экипаж успел показать себя хорошо обученным и сплаванным коллективом, а командир — грамотным и мужественным подводником. Слепо военное счастье!

Весной и мне наконец удалось выбраться в море.

«С-103» — новая лодка, но она уже совершила два боевых выхода: один раз на позицию и второй — в качестве разведчика. Соприкосновений с противником лодка не имела, а стало быть, и боевой счет у нее не открыт. [287]

Командует «С-103» капитан 3 ранга Нечаев. С ним-то и выдалось мне поплавать.

Когда за кормой окрылись очертания Рыбачьего, в памяти живо возникли все те чувства и переживания, что приходилось мне испытывать на протяжении полутора лет, отданных боевым походам к западным побережьям. Кажется, и не отделяет меня от них год, проведенный на берегу да в коротких выходах на Кильдинский плёс.

Все повторяется в своих знакомых и привычных проявлениях. Вот в перископе показалось диковинных размеров и очертаний судно. Что это — океанский лайнер, решившийся со слепой отвагой идти здесь днем в одиночку? Нет, ничтожный мотобот, формы которого до неузнаваемости исказила морская рефракция — явление, родственное миражу. Ее шутки безграничны — то превратит корабль в дом, то знакомый берег сделает незнакомым.

Вот лодка всплыла на поверхность, хлопнул рубочный люк, и ты поднимаешься по трапу, обдаваемый великолепным, живительным потоком благоухающего морского воздуха. Выходишь на мостик — и в голове аж все плывет. До чего же вкусен воздух! Разве оценишь это, живя только на берегу?! А из лодки, из открытого люка, прет таким густым и отвратительным настоем, что едва удерживаешься от рвоты я недоумеваешь: «Как ты мог много часов подряд дышать такой гадостью и остаться в живых?»

Вот сладко засыпаешь под неумолчный стук трудолюбивых дизелей, заряжающих истощенные аккумуляторы. И вдруг просыпаешься, как от толчка, как по тревоге. В чем дело, что произошло? Да, оказывается, ничего. Просто изменили режим работы дизелей, и они теперь дают на пятнадцать оборотов меньше. Это называется командирским сном...

В походе стараюсь получше присмотреться к Николаю Павловичу Нечаеву. Командир он со стажем, но на Севере новичок. Производит он впечатление человека суховатого, малообщительного. Но это только на первый взгляд. А если судить по поступкам — очень заботливый, внимательный к людям начальник. Команда привыкла к Нечаеву, к особенностям его характера, и обе стороны, чувствуется, вполне довольны друг другом. [288]

Всех на лодке объединяет стремление встретиться с врагом. Два безрезультатных похода переживаются здесь очень крепко. И то ведь: на бригаде столько лодок со звездами на рубках, в которые вписаны внушительные цифры боевого счета.

Нечаев без страха заходит в фиорды, заглядывает в самые укромные бухточки. Ищет он противника настойчиво и методично, очень по-деловому, с хорошо выработанным навыком. С тактической точки зрения все грамотно и верно: лодка не нарушает скрытности, ничем не обнаруживает себя.

И все-таки все наши старания остались втуне: так мы никого и не встретили в этом походе, за исключением рыбачьих мотоботов, которых подводники не трогают.

Домой я возвратился с еще более твердым убеждением: воевать по-старому нельзя. Нам нужна надежная и дальняя авиационная разведка.

* * *

В один из холодных, но по-весеннему светлых дней я был вызван по каким-то делам к командующему. В его просторном кабинете уже находились командующий авиацией флота генерал-лейтенант Андреев и его начальник штаба генерал-майор Преображенский. Разговор шел о крупной авиационной операции и о той роли, которую в ее проведении сыграла разведка. Когда Андреев кончил говорить, я постарался «перехватить инициативу»:

— Настало время, чтобы авиация выделяла силы для разведки в интересах подводников. А то что же получается? Воюем мы для сорок первого года хорошо, а для сорок четвертого — кустарно. Да и о настоящем взаимодействии без этого нельзя всерьез говорить.

— Не пойдет, — встрепенулся Андреев. — Не можем мы специально для подводников самолеты гонять. Нам самим впору...

— Сможете, товарищ Андреев, — перебил командующий. — Сможете, потому что это нужно для флота. Очень нужно. Давайте-ка послушаем подводников. Иван Александрович, доложите ваши соображения...

К соглашению мы пришли довольно скоро. Возражения Андреева были не больше и не меньше как первой [289] реакцией рачительного хозяина, у которого хотят прихватить часть с трудом добытых и в общем-то нужных средств. Но это проявление «местнической» слабости не устояло перед напором здравого смысла и заботы об интересах общего дела. С авиационным командованием мы нашли общий язык. Тем более, что в конечном счете данные дальней разведки не меньше, чем нам, нужны были и самим авиаторам.

Начали мы с того, что провели с летчиками штабную игру на картах. Наши штабы прикидывали и уточняли варианты совместных действий. Им была поручена разработка двухстороннего учения с участием лодок, авиации, транспорта и кораблей охранения. И хоть на море ни на час не утихала война — обстановка все время оставалась напряженной, на учете была каждая лодка, каждый самолет и надводный корабль, — учение было проведено. Ведь дело-то замышлялось большое, требовавшее очень четкого согласования и взаимодействия, и подготовиться к нему надо было основательно, чтобы не «наломать дров».

В конце апреля конвой «противника» вышел в море. В состав охранения, прикрывавшего транспорт, входили надводные корабли разных классов, вплоть до эсминца. Мы с главным штурманом ВВС как раз и расположились на этом эсминце.

Путь наш, естественно, пролегал вдоль своих берегов. Но обстановка учения была, как говорится, максимально приближенной к боевой. И это без всякой натяжки. Ведь каждую минуту в воздухе могли появиться не условно вражеские, а самые настоящие немецкие самолеты. В водах, по которым мы проходили, могли таиться фашистские подводные лодки. Да, может быть, они и действительно находились там. Во всяком случае, все виды обороны мы осуществляли в полной мере.

На переходе конвой несколько раз обнаруживали самолеты-разведчики противостоящей стороны. Данные о нашем месте, курсе, скорости и порядке построения в ордере они сообщали в базу и на лодки, развернутые на позициях ожидания. После этого лодки шли на сближение с нами, прорывали охранение и «атаковывали» транспорт. Делали они это здорово. Душа радовалась, когда наблюдал я за их действиями со стороны.

Учение это было тщательно разобрано. Оценку оно [290] получило вполне хорошую. Обнаружились и отдельные шероховатости, «узкие места», на устранение которых были потом направлены усилия обоих штабов. Польза от этого была большая.

И вот в мае лодки впервые пошли на коммуникации врага, чтобы действовать новым методом. Этот метод получил не вполне удачное, с точки зрения русского языка, название нависающей завесы.

Завеса, да еще нависающая! Но как бы это ни звучало, сам по себе метод был хорош, и начиная с мая он стал основным в нашей боевой деятельности.

Суть его вытекала из всех наших прежних рассуждений о взаимодействии лодок с другими родами сил. Лодки выходили в районы ожидания, нарезанные за внешней кромкой минных полей. Между внутренней кромкой этих заграждений и берегом располагались коридоры, по которым и проходили немецкие коммуникации. Таким образом, лодки разворачивались в завесу, которая, однако, не преграждала пути вражеским конвоям, а нависала над этими путями.

Самолеты тем временем вели дальнюю разведку, стараясь засечь конвои с момента выхода из фиордов, а затем уточнить их состав, направление и скорость движения. Эти сведения передавались непосредственно на лодки и командованию. Потом штаб передавал эти данные для лодок повторно. Одновременно намечалось место и время удара для торпедоносцев и торпедных катеров.

Командиры лодок, получив разведданные, определяли точку предполагаемой встречи с противником и шли в нее, прорывая минное заграждение. Завеса приходила в движение и опускалась на пути врага.

Такова, в общих чертах, схема боевых действий по новому методу.

Результаты не заставили долго себя ждать. Уже в мае три лодки благодаря помощи авиационной разведки добились успеха. Первой воспользовалась ее услугами «М-201». В 17 часов 25 минут 25 мая при очередном подъеме перископа лодка получила радиограмму из Полярного с координатами конвоя и приказанием следовать в точку встречи с ним. Капитан-лейтенант Балин повел «малютку» кратчайшим путем к месту встречи.

В 3.49 26 мая он атаковал двухторпедным залпом [291] транспорт, нос которого створился с кормой сторожевого корабля. Результатов пронаблюдать не удалось, но, как вскоре донесла разведка, сторожевик затонул, а транспорт получил повреждения.

В ту же ночь на конвой была наведена и «С-15» под командованием капитан-лейтенанта Васильева. В этом пятом по счету походе лодка впервые одержала победу. Но далась эта победа нелегко.

Для атаки транспорта лодке пришлось прорывать одну из двух линий заграждения. С пятнадцати кабельтовых Георгий Константинович дал четырехторпедный залп. Три торпеды достигли цели. Но велико было желание молодого командира убедиться в достоверности своего первого успеха. Погрешив против осторожности, он всплыл под перископ. Волна была большой, при всплытии создался дифферент на корму, нос лодки задрался и показался над водой. Тотчас же по лодке был открыт артиллерийский огонь и началось преследование. В воду посылались глубинные бомбы.

Бомбили немцы ожесточенно. Несколько часов потребовалось Васильеву, чтобы оторваться от преследования. За это время на лодку было сброшено сто четырнадцать бомб. Некоторые из них взорвались довольно близко и вызвали серьезные повреждения. Полностью вышла из строя первая группа аккумуляторной батареи. Семь баков в ней разлетелись на части. Упал запас электроэнергии. Пришлось лодке прорывать минное заграждение на самом малом, какой только был возможен, ходу.

Вдобавок ко всем бедам электролит, разлившийся из разбитых баков, вызвал возгорание аккумуляторной батареи в тот момент, когда лодка завершала форсирование минного поля. Но моряки не растерялись и ликвидировали пожар в самом зародыше. Лодка своим ходом добралась до базы и стала в ремонт до августа.

Тогда же в мае открыл боевой счет и Нечаев. Утром двадцать девятого он пришел в точку предполагаемой встречи с конвоем. Но конвой все не шел и не шел. Между тем поблизости ползали два тральщика, отутюживая морскую гладь. Нечаев не рискнул больше ждать: ведь конвой, после того как его обнаружила разведка, мог изменить курс. Чтобы не остаться ни с чем, он вышел [292] в атаку по тральщикам. Четырехторпедным залпом «С-103» потопила оба корабля.

Доброе начало получило и достойное продолжение. В июне отличился Тураев. Наведенный на конвой, в котором транспорты и охранявшие их тральщики шли уступом, он решил стрелять сразу по нескольким целям. «С-104» выпустила четыре торпеды, из которых две попали в транспорт и по одной — в тральщики. Все три корабля пошли на дно. Это была первая победа Тураева на Севере, но какая! Такого у нас еще не бывало.

По-прежнему активно действовала «М-201». Но на этот раз менее удачно. Балин стрелял по транспорту, и снова, как и прежде, двумя торпедами. Попала одна, и судно получило сильные повреждения, но не затонуло. Повторить атаку, конечно, не удалось: корабли охранения погнались за лодкой.

Помню, разбирая эту атаку, мы упрекали Балин а в том, что в атаке он не использовал весь носовой залп. На транспорт нельзя жалеть торпед! Конечно, можно понять и командира «малютки», которому не хочется расходовать весь боезапас по одной цели, — надо бы что-нибудь оставить и в «загашнике». Вдруг подвернется еще одна цель? Так же командиры старых «малюток» долго не могли заставить себя отказаться от одиночного выстрела. Но надо делать над собой усилие и действовать так, как требует боевой опыт, накопленный многими командирами во многих атаках. Даже если уверен, что попадешь двумя торпедами, — стреляй четырьмя. Уверенность может зиждиться на обманчивом впечатлении или неточном расчете. Да и нельзя предугадать, что предпримет противник, если заметит выпущенный по нему залп. Рисковать же промахом командир не вправе. Лучше одна полностью удачная атака, чем две не вполне удачных.

Балин извлек урок из этого случая и из этого разговора. В следующем походе, состоявшемся в августе, он не мог заслужить ни малейшего упрека. В сплошном тумане «М-201» пробралась в самую сердцевину большого вражеского конвоя и, как только немного развиднелось, с четырех кабельтовых всадила носовой залп в борт транспорта на десять тысяч тонн водоизмещением. Транспорт затонул, а лодка, благополучно уйдя от преследования, преодолела минное поле и двинулась в базу. [293]

Вообще август был «урожайным» месяцем. Дважды встречалась с врагом «С-103». Одна встреча закончилась потоплением танкера. Во время второй Нечаев одним залпом уничтожил транспорт и сторожевой корабль.

Поразила транспорт двумя торпедами и «С-15». Но увидеть результаты атаки Васильеву не удалось. Разумеется, упрекать его в этом нельзя. Главное — атака проведена решительно и тактически грамотно. Что ж, о Васильеве говорят как об уже зрелом и вполне самостоятельном командире. А назначен на должность он всего каких-нибудь полгода назад. Быстро растут люди на войне!

* * *

Август ознаменовался на флоте прибытием из Великобритании кораблей, переданных нам в счет нашей доли итальянского флота, ставшего трофеем стран-союзниц.

В начале месяца в Кольском заливе появились линкор и восемь миноносцев под советским Военно-морским флагом. Подошли и лодки, прибывшие поодиночке.

Выше уже говорилось о том, как в Англию отправлялись Фисанович и Трипольский для приемки подводных лодок. Вместе с командирами-подводниками, отобранными с разных флотов, туда же были направлены и полностью укомплектованные команды для четырех лодок. 30 мая в Розайте состоялась официальная церемония передачи этих кораблей Советскому Союзу. На них были подняты наши флаги. В командование вновь образованным дивизионом вступил Александр Владимирович Трипольский. Лодкам этого типа присвоили индекс «веди», и они были соответственно поименованы «В-1», «В-2», «В-3» и «В-4».

Английские лодки не принадлежали к числу новых и не отличались техническим совершенством. Они напоминали наши «щуки», но конструктивно отличались от них очень существенно. Ведь они были детищем страны, имевшей давние и прочные традиции судостроения, весьма отличные от наших. Поэтому задача, поставленная перед нашими подводниками, овладеть новыми для них лодками надежно и за короткий срок была достаточно трудной.

Такого же мнения придерживались и англичане. И они были немало удивлены, увидев, как споро наши [294] моряки осваивают незнакомые корабли. По Розайту пошел слух: «Русские привезли инженеров, переодетых в матросскую одежду».

Стоит ли доказывать нелепость этого слуха?! В состав экипажей входили самые обыкновенные старшины и краснофлотцы. Разумеется, они были отобраны из числа лучших специалистов, имевших боевой опыт. Например, главный старшина Рашевский — старшина радистов с «В-3» до этого воевал на Балтике, совершил два боевых похода на «С-13» и два на «Щ-309», участвовал в потоплении шести транспортов. Примерно такую же «инженерную» подготовку имели и остальные подводники.

Командирами на дивизион «веди», естественно, направили наиболее способных, зарекомендовавших себя с лучшей стороны офицеров. Среди них были три Героя Советского Союза. О двух из них — Фисановиче и Трипольском — читатель уже знает. Третьим был капитан 3 ранга Ярослав Константинович Иосселиани. Черноморец, он начал войну помощником командира «малютки». Потом стал командиром. Участвовал в потоплении тринадцати различных судов — от самоходных барж до транспортов и боевых кораблей. Это был смелый и искусный подводный боец.

Капитан 3 ранга Исаак Соломонович Кабо командовал на Балтике гвардейской «Щ-309». Эта «щука» потопила пять транспортов. Легких плаваний на Балтийском море, как известно, не было. Каждое из них начиналось и оканчивалось форсированием противолодочного барража в Финском заливе. Причем для многих прорыв этого барража оканчивался трагически.

Кабо в своем последнем походе на «Щ-309» проплавал две тысячи сто пять миль надводным ходом и тысячу сорок три мили — подводным. Судить о продолжительности и напряженности этого похода можно хотя бы по тому, что надводный ход у «щуки» не превышал тринадцати узлов, а под водой ей приходилось плавать «самым малым», чтобы экономить электроэнергию...

Первой в Советский Союз вышла «В-1» под командованием Израиля Ильича Фисановича. Но она так и не достигла Кольского залива. Что произошло с лодкой на переходе, какая беда подкараулила ее? Это для нас осталось тайной. Горе наше трудно было измерить. [295]

На этой, не слишком-то ценной для нас лодке находился экипаж, который по праву можно было назвать цветом североморских подводников. А сам Израиль Ильич — умница, обаятельный и разносторонне одаренный человек — был любимцем всех старожилов бригады. В перерывах между боевыми походами он вел дневник, облекая в неплохую литературную форму историю своей гвардейской Краснознаменной «малютки». У него было много интересных выкладок, обобщающих опыт подводной войны на Севере и касающихся новых путей в тактике. Из него мог бы выйти или крупный командир или большой флотский ученый.

Но об этом «мог бы» лучше не гадать. Важно то, что он ушел сделать. А сделал он очень многое — больше, чем иной сумеет за всю свою жизнь. И в том, что он, как и многие другие лучшие солдаты Родины, не дожил до победы, нет ничего удивительного. Настоящий солдат никогда не уклоняется от трудного и опасного дела. Потому он чаще встречает смерть не в старческой немощи, а при исполнении воинского долга...

Таким образом, первой в Екатерининской гавани появилась не «В-1», а «В-2», которую привел Александр Владимирович Трипольский. Командир этой лодки капитан 3 ранга Панов заболел и остался в Англии в госпитале. На его место был назначен капитан-лейтенант Алексей Семенович Щекин — бывший помощник с гвардейской «М-171». Потом у наших причалов ошвартовалась «В-3» под командованием Кабо. Вслед за ней пришел на «В-4» Иосселиани.

Хотя экипажи лодок состояли из опытных подводников и командовали ими боевые офицеры, мы не стали делать исключений из общего правила. Каждой лодке было предложено отработать необходимые учебные задачи, провести дневные и ночные тренировочные атаки, а командирам, пришедшим с других флотов, ознакомиться с особенностями нашего театра и боевых действий у берегов противника. Только после этого они могли быть выпущены на маневренные позиции для настоящей войны.

Лодки типа «В» вошли в третий дивизион, которым по-прежнему командовал Владимир Алексеевич Иванов. А Александр Владимирович Трипольский, распрощавшись с нами, отправился на Дальний Восток, к новому [296] месту службы. Что ж, война на Севере в общем-то близилась к концу — это было ясно, а тихоокеанцев, судя по всему, могли ожидать боевые дела...

* * *

Что сказать еще о лете 1944 года?! Наши успехи, достигнутые на качественно новой основе, на новом, более высоком уровне организации боевых действий, могли бы быть еще выше. Ограничивало нас то же, что и раньше, с первых дней войны: мы не всегда могли держать на позициях нужное количество лодок.

Дело не только в том, что лодок было меньше, чем этого требовал весь комплекс решаемых нами задач. Так, к примеру, когда приходилось посылать лодки на прикрытие союзных конвоев, для действий против неприятельских надводных сил, оголялись позиции на коммуникациях немцев, враг осуществлял морские перевозки почти безнаказанно. Но и при том количестве лодок, которым мы располагали, наши действия были бы куда интенсивнее, если б не слабость ремонтной базы.

После двух, редко после трех походов лодка, даже не получившая никаких боевых повреждений, нуждалась в ремонте. Но бывало и так, что лодка, прошедшая ремонт и докование, из первого же боевого плавания возвращалась с многочисленными ранами и снова требовала основательного «лечения». Как бы ни был велик энтузиазм заводских рабочих, они не могли сделать невозможного. И лодкам порой приходилось ожидать очереди на ремонт или же получать его не полностью: часть работ откладывалась на потом, до лучших времен. Потому иногда и случались в море неполадки с техникой. А это мешало морякам вести боевые действия с полной отдачей. [297]

Дальше