Сила героев — от народа

Экипаж девяти национальностей

Мое любимое место на «щуке» — шестой отсек. Там теплее и уютнее (если слово «уют» вообще приемлемо на подводной лодке), чем в других отсеках. И свободный от вахты народ собирается там чаще всего — поговорить о том о сем, поспорить, помечтать. Я и опать предпочитаю в шестом отсеке, на койке инженер-механика, если он, конечно, в это время бодрствует.

Вот и сейчас заглянул я туда «на огонек» и не смог не задержаться. Краснофлотцы окружили молодого матроса Рамазанова и слушают его рассказы о родном Дагестане. Кто-то старается уточнить:

— А ты сам-то какой национальности? Ведь ваша республика многонациональная.

— Я — лакс, — улыбается Рамазанов.

— Лакс? Вот это да! — уважительно произносят окружающие. О такой национальности никто и не слышал. Впрочем, с подобными явлениями подводники часто встречаются. На лодке, например, служит селькуп — есть такая малоизвестная народность на Севере.

— А сколько ж у нас на лодке всего национальностей? — опрашивает, ни к кому не обращаясь, молодой матрос.

— Девять, — авторитетно заявляет боцман Добродомов.

Представители девяти разных национальностей в небольшом коллективе из сорока пяти человек! И все живут дружной, единой семьей, сплоченной в трудной и опасной борьбе с ненавистным врагом. [208]

Такой пестрый национальный состав экипажа характерен и для других кораблей бригады. И еще ни разу не было случая, чтобы это послужило причиной взаимной неприязни или непонимания, стало барьером на пути общения людей, помешало их дружбе.

Мне невольно вспоминается, как один из английских офицеров — представителей союзного командования — жаловался на свои былые горести:

— Когда я командовал ротой в экипаже, мне половину людей пригнали из Уэльса. О, это было ужасно. Вы представляете, уэльсцы упрямы, а язык у них — какая-то тарабарщина. Они не понимают настоящего английского. Справиться с ними и навести истинный морской порядок не было никакой возможности.

Я ответил англичанину, что такого рода затруднения нам просто непонятны. У нас на лодках встретите представителей многих народностей, и все отлично понимают, что требует от них служба. Понимают и выполняют. К национальным обычаям других народов у нас относятся с большим интересом и уважением. А тем, кто не силен в русском языке, на помощь приходят товарищи, и это затруднение вскоре же устраняется.

Рамазан Рамазанов — очередное подтверждение моих слов. И специальность и русский язык он знает достаточно хорошо. Он окончил старейшую школу советских подводников — Учебный отряд подводного плавания имени Кирова, эвакуированный в начале войны из Ленинграда в Махачкалу. Там Рамазанов получил необходимую для подводника первоначальную подготовку. И сейчас он уже показал себя неплохим рулевым-сигнальщиком.

А разговор в шестом отсеке не утихает. Он перешел уже на бытовые подробности.

— А скажи, пожалуйста, Рамазан, — интересуется вологодец-трюмный, — трудно это — сидеть по-восточному? Видел я в кино, да не разобрался, как это делается.

— Ничего хитрого нет, но привычка, конечно, нужна, — и Рамазанов садится, подогнув ноги калачиком. — Вот так.

Сразу находится несколько подражателей. Мичман Кукушкин, попробовав, тяжело вздыхает:

— А как же старики? Им-то, наверное, трудно ноги поджимать. [209]

— Те, кому трудно, просто садятся на пол, а ноги вытягивают вперед, — отвечает земляк Магомеда Гаджиева.

Так и течет эта неторопливая беседа, в которой незримо присутствует теплый и солнечный дагестанский край с его лихими джигитами и мудрыми, неторопливыми стариками. А за бортом плещется холоднющая волна, густеет мрак полярной ночи. Один за другим пролетают снежные заряды. Видимость никудышная. И мы идем на позицию не погружаясь.

В море «Щ-402» вышла вчера, 17 января. Перед походом мы с новым командиром — Александром Моисеевичем Каутским побывали на инструктаже у комбрига. В присутствии начальника политотдела Радуна Николай Игнатьевич Виноградов коротко обрисовал нам обстановку на театре, уточнил данные о движении противника, о минной опасности, о базировании надводных кораблей и подводных лодок в Норвегии. Все остальное есть в письменных инструкциях и наставлениях. Но нет там, и не может быть, теплых человеческих слов и добрых пожеланий. А они тоже необходимы, ой как необходимы перед боевым походом!

И Николай Игнатьевич и Рудольф Вениаминович — люди душевные, и в теплых напутствиях мы не испытываем недостатка.

...Наверху снег и стужа. «Растаял в далеком тумане Рыбачий, родимая наша земля», — как поется в любимой североморской песне. Впрочем, зимой, да в такую погоду, эти слова носят несколько условный характер. Знакомые очертания полуострова, за которым начинаются вражеские воды, скрыты тьмой и метелью. О том, что он остался за кормой, мы можем судить лишь по карте.

Утром 18 января лодка пришла на позицию. Начался поиск. Ночью мы плаваем в надводном положении, днем, когда на смену непроницаемому мраку приходит серый сумеречный свет, — под водой. Видимость большую часть времени отвратительная. Метут снежные заряды, перемежаясь с туманами, — такое встретишь только в Заполярье.

Каутский держится очень спокойно и уверенно, так, как я и ожидал. В том, что он, несмотря на малый старпомовский стаж, стал командиром, нет случайности. [210]

Александр Моисеевич не просто добросовестный служака, который честно тянет свою лямку, как тянул бы ее на любом другом месте. О том, что он подводник до мозга костей, утвердившийся в своем призвании, свидетельствует вся его биография. Проверить свое отношение к подводной службе он мог, плавая дизелистом на «Д-3». Он мог это сделать и когда оставался на сверхсрочную, и когда решал поступить в военно-морское училище, и, наконец, после училища, когда снова попросился на подводные лодки.

Но в жизни бывает и такое. Тянется человек к командирской должности, мечтает о ней, считает ее своим единственным призванием. А получил назначение — и дела у него идут из рук вон плохо. Нет у него для этого нужных задатков, и занять их негде. Но с Каутским такого случиться не может — в этом я убежден на основании многолетнего с ним знакомства и долгой совместной службы.

Сколько раз он в должности дивизионного минера буквально напрашивался в боевые походы, замещал старпомов, нес ходовую вахту! Все это выходило за рамки его прямых обязанностей, но делалось им с превеликой охотой и любовью.

Он командир и по призванию и по своим внутренним качествам.

В каждом боевом походе возникают какие-то свои трудности. Вот и сейчас мы несколько дней плаваем по счислению, не имея возможности точно определить свое место ни навигационным, «и астрономическим путем — берегов не видно, светил тоже. А поправка компаса изменилась, насколько — неизвестно. Поэтому достоверность прокладки вызывает большие сомнения. Вся надежда на эхолот. Пока он показывает глубины свыше ста метров, плавать можно спокойно. Если меньше ста — надо быть настороже. Берега здесь приглубые, с круто спускающейся подводной частью. Не успеешь проскочить стометровую отметку, как можешь наткнуться на подводную скалу.

Вот мы и плаваем вдоль берега, располагая свои курсы так, чтобы под килем все время было больше ста метров. Штурману приходится быть в большом напряжении. Командиру тоже. Они ведь головой отвечают за навигационную безопасность плавания. [211]

Озабоченность Каутского не перерастает во всепоглощающую тревогу. Он не перестает интересоваться настроением команды. Экипаж-то еще несплаванный, он обновился наполовину. На «Щ-402» попал кое-кто из моряков с других лодок, но основное пополнение — это матросы с береговой базы и выпускники Учебного отряда. Надо, чтобы они не только привыкли к морю, к боям, но и «притерлись» друг к другу. Тогда и все остальное им дастся легче.

Много забот у капитан-лейтенанта Якова Новикова. Это первый боевой поход, в который он идет заместителем командира корабля по политической части. До этого Новиков служил инструктором в политотделе, не раз выходил в море на разных лодках. И сейчас он производит впечатление многообещающего замполита. Новиков уже успел провести беседу о боевых итогах бригады за минувший год. Его заботами хорошо излажено информирование команды о событиях на фронтах — все с нетерпением ожидают новых вестей с берегов Волги и Дона. Словом, Новиков работает толково, многое делает для сплочения экипажа, внимательно присматривается к людям, стараясь получше изучить их.

Они с Каутским должны хорошо сработаться. Пройдя все ступени лодочной службы, Александр Моисеевич знает цену политико-воспитательному труду, он может многое посоветовать Новикову и как более опытный коммунист. А характер у командира уживчивый и в общем-то мягкий. Человек он немногословный, нрава веселого и доброго. С таким и служить и дружить приятно.

На четвертый день поиска, 22 января, мы решили произвести зарядку батарей. Над морем стоял густой-прегустой туман. Дважды акустик докладывал о шумах плавающих поблизости мотоботов, но рассмотреть их в перископ не было никакой возможности. Однако после всплытия мы предпочли отойти подальше от берега. Туман туманом, а дизеля, работая при первой ступени зарядки, сильно искрят — этак можно выдать себя. К тому же гидромуфта правого дизеля закапризничала. А для ремонта ее нужна обстановка поспокойнее.

В район зарядки мы пришли во второй половине дня. А к 23 часам муфта уже была в строю. Это заслуга старшины группы мотористов Михеева, командира отделения Чернавцева, мотористов Горожанкина и Лысенко. Они [212] выполнили токарную работу высокого класса точности, и это несмотря на то, что у них не было всех необходимых инструментов.

К 5 часам утра лодка вновь была у неприятельских берегов. Пришли туда мы, прямо окажем, вовремя. В 8 часов 33 минуты в сероватой пелене редкого снега вдруг возникли очертания кораблей. Два транспорта шли в сопровождении двух тральщиков и двух катеров типа наших «МО». Расстояние до конвоя не превышало двадцати кабельтовых.

Дальнейшие события развивались очень быстро: объявлена боевая тревога, застопорены дизеля, дан ход электромоторами. Каутский лег на боевой курс и в 8.43 с дистанции восемь кабельтовых выпустил четыре торпеды. Две из них поразили транспорт водоизмещением примерно в шесть тысяч тонн. Он начал тонуть. Но тут снег усилился и скрыл от наших глаз эту картину. Да мы и не имели времени любоваться делами рук своих — пришлось погружаться и начинать маневр, предупреждающий возможные атаки врага.

— Держи, командир, на минное поле, — посоветовал я Каутскому. Лодка двинулась туда, где по нашим предположениям находились выставленные противником мины. Расчет на то, что немецкие корабли не рискнут искать нас там, подтвердился. Почти до 11 часов слышали мы, как тральщики и катера рыскали в районе атаки. То ли искали нас, то ли подбирали людей с потопленного транспорта...

Поиск продолжается. Дни идут за днями, так похожие и непохожие друг на друга. То усилится мороз, и море начинает парить, то чуть потеплеет, и снежные заряды перемежаются с туманами. Несколько раз попадались нам рыбачьи мотоботы. Они нас не видели, а мы их не трогали. Заходили мы в глубь Варангер-фиорда, но и там никого не встретили.

Наконец 28 января были обнаружены три сторожевых корабля, идущих строем кильватера. До них было всего пятнадцать кабельтовых, курсовой угол позволял выйти в атаку, и она, вероятно, увенчалась бы успехом, если бы мы сами не оказались в положении атакуемых. Конечно, это неприятельские гидроакустики обнаружили наше присутствие, столь нежелательное для надводных кораблей. И вот уже в воду плюхнулись две первые глубинные [213] бомбы. Разорвались они довольно близко от лодки.

Уклонялся Каутский расчетливо и без промедления. Остальные бомбы рвались значительно дальше. Потом послышались какие-то по-новому неприятные звуки — это противник открыл артиллерийский огонь ныряющими снарядами. Но они нам и вовсе не причинили никакого вреда.

Преследование длилось час. За это время противник сбросил сорок бомб. Для психологической тренировки новичков, впервые участвующих в боевом походе, это неплохая доза.

Вообще, за каких-нибудь десять дней, прошедших после выхода из базы, экипаж заметно изменился. Большую роль в этом сыграла первая победа. У людей окрепла убежденность в своих силах, прибавилось сноровистости в работе. А теперь, после благополучно пережитой бомбежки, они чувствуют себя достаточно неуязвимыми. А ведь для каждого бойца, для подводника же в особенности, очень важно верить, что твой удар смертельно разит противника и, наоборот, вражеских ударов вполне возможно избежать.

На следующий день продолжалось испытание наших нервов. В полдень недалеко от лодки раздался сильный взрыв. Но акустик никого поблизости не услышал, да и осмотр в перископ показал, что горизонт чист. Осталось предположить, что бомбу сбросил самолет.

Но это была только прелюдия. В 18 часов гидроакустик доложил о шуме винтов миноносца с правого борта. Почти одновременно начали рваться глубинные бомбы. Взрывы то приближались, то удалялись.

— Давай-ка взглянем, командир, кто там упражняется в бомбометании, — предложил я Каутскому.

Но в перископ ничего рассмотреть не удалось: слишком темно и воздух насыщен туманной влагой.

Вот снова взрывы ближе, ближе...

— Перейти на ручное управление, — приказывает Каутский.

Это необходимая мера предосторожности во время бомбежки. Ведь от близкого взрыва может отказать электрическое управление рулями, и тогда лодка начнет проваливаться или, наоборот, выскочит на поверхность, напоказ [214] врагу. Горький опыт научил нас предупреждать эту неприятность.

В лодке стоит особая, какая-то густая тишина. Люди уже разобрали и приготовили аварийный инструмент: все эти клинья, брусья, пробки, заглушки, подпоры, струбцины — и стоят на своих постах с жесткими, окаменевшими лицами. Бомбежка действует и на тех, кто испытывал ее не раз. Сейчас напряжен каждый нерв, каждый мускул. После очередного взрыва обостренный слух ждет или плеска ворвавшейся в лодку воды, или тревожного возгласа в соседнем отсеке: «Пробоина в районе такого-то шпангоута!»

Но по-прежнему тихо в лодке. Только слышится равномерное пощелкивание приборов да монотонно гудят главные электродвигатели.

Негромко командует Каутский, уводя лодку в сторону от взрывов. Временами он стопорит ход, чтобы сбить с толку неприятельского акустика.

Наш акустик — единственный на лодке человек, который знает, далеко или близко от нас находится эсминец. Он даже слышит, когда бомбы падают в воду и погружаются до глубины, на которой им предстоит взорваться. Крепкие должны быть нервы у этого моряка!

По его докладам Каутский ориентируется в обстановке, строит все маневрирование. В момент взрыва ход прибавляется: все равно у противника из-за грохота обрывается акустический контакт с лодкой.

Долго тянутся минуты. Наконец после девяносто седьмой бомбы миноносец оставляет нас в покое. Шум его винтов начинает удаляться. С начала бомбежки прошло немногим более получаса. А кажется — целая вечность.

Вот. и еще одно испытание осталось позади.

До 2 февраля мы плавали без происшествий. А в этот день нам снова повезло. Около часу дня вахтенный командир увидел в перископ два транспорта, идущие в сопровождении двух сторожевиков и еще каких-то двух кораблей. Шли они примерно в трех с половиной милях от нас. Курсовой угол на конвой был вполне выгоден для атаки.

— Ну, бей, командир, — уступил я место у перископа Каутскому. [215]

Он склонился к окуляру — невысокий, коренастый, широкий в кости. Командует быстро, отрывисто. Сближение происходит стремительно, на сходящихся курсах.

— Носовые — товсь!

И через какую-нибудь минуту:

— Носовые — пли!

С двенадцати кабельтовых четыре торпеды устремились к первому из транспортов. Две из них поразили цель. Транспорт начал тонуть.

Через четыре минуты после взрыва началась бомбежка. Первые бомбы рванули вблизи лодки. Александр Моисеевич увел лодку на глубину и начал уклоняться в сторону вражеского минного поля.

Тринадцать взрывов. Потом еще восемь. После этого бомбы рвутся довольно далеко в стороне. Наша тактика снова оправдала себя. Не решаются немцы лезть на свои мины. Ходят рядом и бомбят не то для профилактики, не то для очистки совести. Обидно, поди, потерять транспарт на восемь тысяч тонн.

Через часа два преследователи удалились.

На следующий день радист принял приказание возвращаться в базу. Мы шли домой празднично-возбужденные, довольные результатами похода. Враг потерял два крупных судна, и ни одна из ста девяноста семи глубинных бомб, предназначавшихся для нас, не нанесла лодке сколько-нибудь серьезных повреждений. Это был несомненный успех молодого командира корабля, свидетельство его тактической зрелости и твердой воли. Это был несомненный успех молодого экипажа, добившегося хорошей сплаванности и с честью выдержавшего суровое испытание. Ведь несмотря на то, что на лодке служило немало опытных моряков, экипаж-то в его новом составе оставался молодым — срабатываться приходилось заново. И в том, что дработались люди быстро, была немалая заслуга ветеранов «Щ-402», ее славного боевого ядра.

Этот поход открывал Каутскому путь к самостоятельным боевым действиям.

На флагманском командном пункте

Торжественно входила «Щ-402» в Екатерининскую гавань. В ответ на наш двухкратный салют корабли, стоявшие на якоре и у причалов, подняли флажные сигналы: [216] «Поздравляем с благополучным возвращением и с победой». На палубах эсминцев выстроились моряки. Это был установившийся в гладкой базе ритуал встречи подводной лодки после боевого похода.

Ошвартовавшуюся лодку встретили на пирсе член Военного совета Николаев, комбриг Виноградов, начальник политотдела Радун. Мы с Каутским тут же коротко доложили о результатах похода. Времени на долгие разговоры не было. У восточной стороны пирса стояли готовые к выходу «К-3» и «К-22». Оказалось, что на первой из них вместе с Малофеевым должен идти Виноградов, а на второй, где командиром стал капитан 3 ранга Кульбакин, — Котельников и Радун. Лодкам предстояло совместное плавание, идея которого давно вынашивалась на бригаде.

Перспектива совместных действий двух лодок казалась заманчивой: общими силами они могли целиком уничтожать вражеские конвои. И вот наступил час проверки этой идеи на практике.

Несколько минут постояли мы с Виктором Котельниковым. Он поздравил меня с победным результатом похода, я, как водится, пожелал ему боевых успехов и счастливого возвращения домой. Мы обменялись рукопожатиями, и Виктор Николаевич направился к лодке. Был прилив, и «катюша» возвышалась над пирсом. Виктор легко поднялся по круто стоящей сходне и прошел на мостик. Последним на борт «К-22» торопливо поднялся Радун.

Лодка отдала швартовы. Котельников с Радуном стоят на мостике рядом. Я машу им рукой. Они машут в ответ. Чуть поодаль от них стоит корреспондент «Красного Флота» старший лейтенант Александр Мацевич. Сашу подводники знают хорошо. Не раз он ходил с ними в море. Пишет он правдиво, увлекательно, со знанием дела и без лишних прикрас. Таких военных журналистов на флоте знают и уважают.

Развернувшись в гавани, лодка пристроилась в кильватер «К-3», на корме которой стояли Виноградов и дивизионный штурман Семенов. Вскоре оба подводных крейсера скрылись за ближайшим мысом.

Я остался на пирсе, раздумывая над не совсем понятными словами Радуна, сказанными мне второпях напоследок: «Вам, Иван Александрович, все доложит капитан [217] 2 ранга Болдырев — он остался за меня». Почему мне должен о чем-то докладывать исполняющий обязанности начальника политотдела? Это я согласно субординации обязан докладывать ему, а не он мне. Что-то, видно, напутал Радун в спешке.

Тут подошел Каутский:

— Иван Александрович, отобедайте напоследок у нас в кают-компании. Стол уже накрыт.

— Конечно, — согласился я, — пошли.

За столом уже сидели Карпунин и Скорохватов.

— Поздравляем, Ивам Александрович, с новым назначением, — поднялись они мне навстречу.

— С каким таким назначением?

— А вы еще и не знаете? Тем приятнее первыми сообщить хорошую весть. Приказом наркома вы назначены командиром бригады подводных лодок Северного флота.

Вид у меня был, наверное, как в немой сцене «Ревизора». Вот уж действительно неожиданным оказалось для меня это высокое назначение. Никаких предварительных разговоров со мной никто не вел. Чем вызвано это внезапное повышение? Да по плечу ли мне оно? Одно дело — командовать дивизионом, готовить командиров лодок, «обеспечивать» их в море. Все это было для меня привычным и близким. И совсем другое дело — руководить бригадой с флагманского командного пункта, решать оперативные вопросы, управлять сложным бригадным хозяйством. Хватит ли у меня для этого опыта, знаний? Заниматься этим мне не приходилось, академии я не кончал...

— А куда же Николай Игнатьевич? — первым делом поинтересовался я.

— На флоте создана должность начальника отдела подводного плавания. Назначен на нее контр-адмирал Виноградов, — пояснил Карпунин. — А меня переводят в Москву, в Главный штаб...

Потом меня принял командующий флотом. Арсений Григорьевич Головко постарался убедить меня, что с делом я справлюсь, что не боги, мол, горшки обжигают, и тут же высказал мне много полезных советов и рекомендаций.

— Учтите, — сказал он в заключение, — что бригада будет расти. Потери в лодках восполним. Придет время [218] — и авиация станет работать на вас. Привыкайте к этой перспективе.

Дивизион я сдал старейшему из командиров «щук» капитану 2 ранга Владимиру Алексеевичу Иванову.

* * *

Итак, местом моей работы да и жительства стал флагманский командный пункт бригады. Он был сооружен прочно и хорошо защищен от бомб и снарядов любого калибра. Там помещались комнаты командира бригады, начальника штаба, оперативного дежурного и столовая.

Обстановка в рабочей комнате комбрига была самой простой и строгой. Стол, несколько стульев, диван и железная солдатская койка. Что еще нужно?! Но вот ночевать тут было неприятно: никак я не мог притерпеться к неистребимо сырому, тяжелому воздуху подземелья. На лодке, понятно, не слаще. Но там ты себя чувствуешь на корабле, в море. А на берегу просыпается потребность к «береговой» во всех смыслах обстановке. И я использовал каждую возможность, чтобы переночевать не на КП, а в наземном помещении береговой базы.

Штаб на бригаде был небольшой, но дружный, хорошо сколоченный. Во главе его стоял капитан 1 ранга Борис Иванович Скорохватов, о котором я уже рассказывал: опытный штабной работник, некоторое время командовавший бригадой морской пехоты под Москвой. Заместителями его были капитан 3 ранга Фридман и капитан-лейтенант Галковский. Флагманским штурманом служил капитан 2 ранга Аладжанов, флагманским артиллеристом — капитан-лейтенант Кулагин, флагманским минером — капитан 2 ранга Волков, флагманским связистом — капитан 2 ранга Болонкин, его заместителями — инженер-капитан-лейтенант Френкель, специалист по гидроакустике, и старший лейтенант Евсеев, флагманским врачом — майор медицинской службы Гусинский.

Особо следует сказать о наших больших тружениках — инженер-механиках. Флагмех инженер-капитан 2 ранга Коваленко, его заместитель по электрочасти инженер-капитан 2 ранга Козлов и заместитель по живучести кораблей инженер-капитан 2 ранга Мирошниченко предпринимали самоотверженные усилия, чтобы наши не новые лодки, эксплуатируемые в исключительно суровых [219] условиях, как можно дольше плавали без заводского ремонта, без поломок и аварий, чтобы наши моряки овладели искусством борьбы за жизнь своих кораблей. Их каждодневный напряженный труд был не ярок, не бросался в глаза, как не бывает нами ощутим окружающий воздух, но и как воздух он был необходим.

Все работники штаба, и прежде всего флагманские специалисты, бывали в боевых походах на всех типах лодок, имевшихся на бригаде. Выходили они в море не на той лодке, которую могли бы считать удобнее для себя, а на той, где более всего нуждались в их присутствии и помощи. На берегу они вели большую работу по систематизации и внедрению передового опыта, проводили занятия с командирами, старшинами и матросами, руководили тренировками в учебных кабинетах.

Со всеми штабными специалистами мне приходилось иметь дело как командиру дивизиона. С некоторыми из них я бывал в море, в боевых походах. Одним словом, это были не просто хорошие знакомые, товарищи по кают-компании, а люди, деловые качества которых мне были достаточно известны. С таким штабом легче было входить в курс дела, «врастать» в новую должность.

Дивизионы наши получают новые корабли. В былые времена я бы порадовался за Морозова и Хомякова — получили товарищи комдивы пополнение, теперь развернутся с еще большим размахом. Ныне не то — порадоваться мало. Вместе с ними надо позаботиться и о ремонте и о том, чтобы скорее были отработаны и введены в строй экипажи. И о том, кто будет руководить этой отработкой, кто пойдет на новых лодках обеспечивающим в их первых боевых походах, тоже должен думать комбриг.

У Виноградова все это получалось легко и просто — во всяком случае, так казалось со стороны. А у меня каждый возникший вопрос тянет за собой десятки новых, многочисленные «но». И чтобы разобраться со всем, решительно не хватает суток.

— А вы, Иван Александрович, не принимайте всего так близко к сердцу, — советует в трудную минуту Скорохватов. — А то никакого сердца не хватит. Николай Игнатьевич в таких случаях поступал следующим образом...

Послушаешь начальника штаба — и легче становится [220] на душе: действительно, не все так безнадежно усложнено в наших делах, если отчетливо видеть главную цель. И хочется сказать ему большое спасибо за ненавязчивую, тактичную подсказку.

Не обходит меня своими советами и поддержкой и Николай Игнатьевич Виноградов. Эта помощь мне особенно ценна. Ведь волнений и тревог в первые недели командования бригадой у меня больше чем достаточно.

Тихоокеанская «ласточка»

24 января второй дивизион принял «первую ласточку» от тихоокеанцев — «С-51» под командованием капитана 3 ранга Ивана Фомича Кучеренко. Появлению этой лодки на флоте предшествовала целая эпопея.

Еще в прошлом году по решению Правительства тихоокеанцы выделили шесть подводных лодок для усиления действующего Северного флота: четыре «эски» и два «ленинца». Лодки эти были сведены в отряд под командованием капитана 1 ранга Александра Владимировича Трипольского. Старый балтийский моряк-водолаз, он давно еще попал служить в соединение подводных лодок, потом окончил командирские классы, плавал старпомом, затем командиром «L-55». Это была английская подводная лодка, участвовавшая на стороне белогвардейцев в гражданской войне на Балтике. В 1919 году она после неудачной попытки атаковать наши корабли в Копорском заливе была потоплена эсминцем «Азард».

Спустя девять лет затонувшую лодку подняли с грунта корабли Эпрона и спасательное судно «Коммуна». Она была отремонтирована и введена в строй Советского Флота под своим старым наименованием — «L-55», как живое напоминание империалистам о тщетности их попыток задушить нашу Республику. Одно время этой лодкой и командовал Трипольокий. Позже, командиром «С-1», он участвовал в войне с белофиннами и был удостоен звания Героя Советского Союза. Великая Отечественная война застала его в должности командира дивизиона, подводных лодок Краснознаменного Балтийского флота. Но повоевать ему пришлось совсем недолго: его назначили командовать дивизионом на Тихоокеанском флоте.

Этому-то бывалому моряку и поручили возглавить [221] переход шести лодок с Дальнего Востока на Север южным путем — через шесть морей и три океана. В его распоряжении находился небольшой походный штаб, состоявший из штурмана Паластрова, минера Спицына, инженер-механика Очеретина и связиста Бондарюка.

Первыми вышли в трудный и дальний поход «Л-15» под командованием капитан-лейтенанта Комарова и «Л-16» под командованием капитан-лейтенанта Гусарова. 27 сентября они взяли курс на американскую военно-морскую базу в Тихом океане Датч-Харбор. 6 октября начали переход остальные лодки — «С-51» (капитан 3 ранга Кучеренко), «С-54» (капитан 3 ранга Братишко), «С-55» (капитан 3 ранга Сушкин) и «С-56» (капитан-лейтенант Щедрин).

Сутками раньше «ленинцы» покинули гавань Датч-Харбора. Их путь лежал на Сан-Франциско. С тревожным чувством выходили в море наши подводники. Уж очень много разговоров в американской базе велось и о времени их выхода и о пути следования. В военное время такие сведения обычно держатся в тайне, а тут тайной и не пахло.

Несколько дней в океане бушевал шторм. Но лодки шли в надводном положении, точно выдерживая курс и строй кильватера. Головной следовала «Л-16». Наконец 11 октября ветер утих, волна успокоилась.

С утра на мостике «Л-15» находились командир лодки, вахтенный командир лейтенант Жуйко и сигнальщик Смольников. Второй этап перехода близился к концу: до Сан-Франциско оставалось немного миль. И вдруг в 11 часов 15 минут все присутствовавшие на мостике услышали один за другим три громких взрыва. Одновременно «Л-16» окуталась черным дымом. В тот же момент радист принял с «Л-16» радиограмму, переданную открытым текстом: «Погибаем от...» На этом связь оборвалась.

Дым над подорванной лодкой рассеялся, и было видно, как она за несколько секунд скрылась под водой. Тут же Смольников обнаружил неподалеку перископ неизвестной подводной лодки. Это, несомненно, и была виновница гибели «Л-16». По перископу открыли артиллерийский огонь, и он скрылся под водой.

Чья была эта лодка, причинившая нам жестокий и подлый удар? Немцев здесь быть не могло. В этих водах плавали лишь подводные корабли американцев, да еще [222] могли оказаться тут японцы, ведущие боевые действия против США. Стало быть, удар могла нанести либо лодка союзной Америки, либо лодка нейтральной по отношению к нам Японии.

Возможно, это была непреднамеренная ошибка. То ли американцы приняли нашу лодку за японскую, то ли японцы за американскую. Но и в том и в другом случае ошибку нельзя отнести к разряду чистых случайностей. Ответственность за обеспечение перехода наших лодок лежала на военно-морских силах США. Беспечность и болтливость американцев, с одной стороны, нечеткость системы оповещения и недостаточность мер по обеспечению безопасности перехода, с другой — создавали благоприятные предпосылки для подобной ошибки (а может быть, и не ошибки).

«Л-15» одна вошла в сан-францисскую гавань.

Второй отряд наших лодок под командованием Трипольского, который находился на борту «С-51», прибыл к берегам Аляски 23 октября. После пятисуточной стоянки в Датч-Харборе лодки со всеми мерами предосторожности двинулись на Сан-Франциско. В сопровождении двух американских эсминцев они прибыли туда 5 ноября. Спустя неделю они вместе с «Л-15» одним отрядом направились к Панаме. 2 декабря отряд вышел из Панамы и, пройдя по каналу, оказался в Карибском море. Отсюда путь лежал в Атлантику, к канадскому порту Галифаксу.

Этот десятисуточный этап перехода оказался одним из самых трудных. На лодки обрушился ураган. Самоотверженно, с риском для жизни исправляли моряки повреждения, нанесенные кораблям разбушевавшейся стихией. Вахты правились с исключительной бдительностью: в северной Атлантике активно действовали немецкие подводные лодки.

Дальнейший путь привел отряд в Исландию. Но дороги кораблей уже разошлись. Почти все лодки нуждались в ремонте, и их распределили по различным портам Исландии и Англии. «Л-15» принял сухой док Гринока в Шотландии. «С-54» направилась в Портсмут, «С-55» — в Розайт, а «С-56» осталась в Рейкьявике.

Лишь «С-51» смогла продолжить путь из Исландии прямо в Полярное. Она благополучно и прибыла сюда 24 января, оставив за кормой свыше шестнадцати тысяч миль. [223]

О подробностях этого труднейшего, с морской точки зрения, и опасного перехода рассказал мне Кучеренко.

Иван Фомич Кучеренко — крупный, мужественного и грубоватого вида человек — произвел на меня хорошее впечатление. Он тверд и решителен в суждениях. Выражая мнение всей команды «С-51», с нетерпением просится в море, в боевой поход.

— Ремонт надо форсировать, товарищ комбриг, — энергично говорит он. — Не на отдых мы сюда пришли. Скорее на позицию нас отправляйте.

— За ремонтом дело не станет. А прежде чем на позицию идти, придется на Кильдинском плёсе потренироваться.

— Это еще зачем? — ершится Кучеренко. — Разве переход через три океана — плохая тренировка? Да мы хоть сейчас можем в боевой поход отправиться.

— Переход у вас действительно был героический, только этого мало, — охлаждаю я его пыл. — На нашем море без привычки много не навоюешь. Посмотрим, как у вас дело с атаками обстоит, особенно с ночными, тогда и выпустим в море.

В конце концов Кучеренко соглашается, что тренировки делу не повредят.

Горячее желание как можно скорее включиться в боевую деятельность бригады делает ему честь. А некоторую излишнюю самонадеянность легко понять: не каждому подводнику приходится совершать кругосветное плавание.

Рискованный эксперимент

10 февраля проводили в поход Лунина. Краснознаменная «К-21» отправлялась в Лоппское море, имея три боевых задачи: постановку минного заграждения в норвежских водах, высадку разведгруппы на чужой берег и действия на коммуникациях врага.

До недавнего сравнительно времени командование бригадой было в большей зависимости от командования флотом в боевом использовании лодок. На каждый выход лодки в море требовалось решение командующего или начальника штаба флота. Да и находясь на позиции, лодка вела радиообмен непосредственно в их адрес. Сейчас эта система изменилась, стала менее громоздкой. [224]

Выход лодки планировался на бригаде. Об этом докладывалось командующему и в штаб флота. Возражений, как правило, не бывало. Иногда штаб, получив новые разведданные, советовал избрать для лодки другую позицию с учетом изменившейся обстановки. Управление лодками в море вела сама бригада.

Это, разумеется, во многом развязывало командованию бригады руки, открывало больший простор для инициативы, поисков нового в тактике. Но и ответственность накладывало несравненно большую.

Лунина мы проводили, а душа не перестает болеть за «К-3» и «К-22». Чем окончится их боевой эксперимент? Уже сейчас положение крайне тревожное.

Как я уже говорил, эти лодки вышли опробовать метод совместных действий на позиции. Нечто подобное рисовалось нашему воображению давно. Тот способ, которым мы действовали в то время, перестал полностью удовлетворять нас. Мы не располагали еще техникой, которая позволяла бы принимать радиограммы, находясь в подводном положении. Значит, штаб, получив от разведки сведения о движении конвоя, не мог сразу же передать их на все лодки, находящиеся в море. Его радиограммы посылались отчасти на авось: откуда было знать на берегу, какие из лодок в данный момент находятся над водой?

Зимой, в плохую видимость, одиночная лодка имела немало шансов пропустить незамеченным осторожно крадущийся вдоль берега канвой: радиолокации у нас не было. Летом, весной и осенью, когда над морем стоял день, лодка вынуждена была отходить для зарядки аккумуляторов подальше от берега, чтобы не быть обнаруженной врагом. Но и сама она в эти часы не могла обнаружить врага, а значит, была совершенно безвредной для него. К этому остается добавить, что прорыв охранения конвоя, идущего частенько в две линии, значительно осложнился. Бить по транспортам издалека — значит рисковать промахнуться. Прорывать обе линии охранения для удара наверняка — значит рисковать погибнуть еще до того, как будут выпущены торпеды.

Все эти обстоятельства наводили на мысль, что групповое применение двух лодок принесет качественно новый эффект. Им легче организовать надежный поиск, их одновременные или последовательные удары по транспортам [225] и охранению конвоя сулили наибольший урон врагу.

Пригодными для совместных действий могли считаться однотипные лодки, которые были бы быстроходными и маневренными, имели бы между собой надежную связь в подводном положении, несли бы хорошую артиллерию, чтобы в случае необходимости использовать ее по тральщикам и сторожевым кораблям из состава охранения. «Малютки» и «щуки», таким образом, отпадали. «Ленинцев» и «эсок» на бригаде было мало. Поэтому выбор, естественно, пал на «катюши». Так для этой цели были выделены «К-3» и «К-22».

Лодки тщательно готовились к совместному походу. Экипажи тренировались по борьбе за живучесть. Отрабатывали свои действия радисты, сигнальщики, артиллерийские расчеты. Под руководством Виноградова прошло специальное тренировочное учение по совместным действиям в море. Комбриг оценил его на «отлично».

И вот начался этот поход, совпавший с днем моего вступления в должность.

Первое донесение, поступившее от «К-3» в ночь на 6 февраля, радовало: произошла встреча с неприятельским конвоем, потоплен один транспорт. Почин был сделан, теперь следовало ждать сообщений о более внушительных успехах. Но последующие дни заставили нас насторожиться. 7 февраля Малофеев донес, что связь с «К-22» потеряна. Не отвечала «К-22» и на наши вызовы. «К-3» ушла в другой район, чтобы действовать самостоятельно. Снова приходили от нее радиограммы, а «катюша», на борту которой находился Виктор Котельников, молчала. Это молчание — увы, уже знакомое — отдавалось болью в сердце. Но надежда на счастливый исход не покидала нас. Ведь на лодке могли всего-навсего выйти из строя средства связи — такое случалось, и не один раз.

Наступило 13 февраля — день, когда лодки должны были возвращаться в Полярное. Командующий флотом, все время интересовавшийся совместным походом, выслал к Кильдину для встречи лодок сторожевые катера. На следующий день в их сопровождении «К-3» вошла в Екатерининскую гавань. Одна. Дважды прогремело над ее палубой орудие. А у меня к глазам подступили слезы. [226]

Да, не только в лодке под отчаянной бомбежкой командир обязан отлично владеть собой, не выдавая своих чувств. Я шел к пирсу встречать из похода боевых друзей, и встретить их надо было приветливо и радостно, как они того заслужили. А в душе я уже почти не сомневался, что ни Котельникова, ни Радуна, ни Кульбакина, ни Мацевича, ни всех тех, кто составлял замечательный экипаж гвардейской «К-22», не придется увидеть никогда...

При мне Николай Игнатьевич Виноградов докладывал командующему флотом о том, как проходила боевая проверка нового метода действий.

Задача, поставленная перед лодками, предусматривала совместный круглосуточный поиск и уничтожение кораблей противника. Переход на позицию прошел без помех со стороны врага, лодки держали между собой надежную связь. В заданном районе они плавали около двух суток, то в подводном, то в надводном положении.

В 22 часа 40 минут 5 февраля вахтенный командир «К-3» капитан-лейтенант Соболевский и сигнальщик Звягин обнаружили конвой противника. Десять минут потребовалось лодке, чтобы выйти в атаку. Видимо, «К-22» тоже легла на боевой курс — контакт с ней во время маневрирования был потерян.

«К-3» выпустила четыре торпеды по транспорту в восемь тысяч тонн, и он затонул на глазах у всех, кто находился на мостике. «Катюша» начала разворачиваться, для того чтобы атаковать кормовыми аппаратами сторожевой корабль. Но тут по морской поверхности полоснул луч прожектора, дрогнул и выхватил из темноты лодку. На кораблях охранения загремели орудия и пулеметы. Лодка погрузилась и стала отходить из района атаки. Связь с «К-22» так и не была восстановлена.

Следующим утром «К-3» пришла в точку заранее обусловленной, на случай потери контакта, встречи. Но, застигнутая миноносцем и двумя сторожевиками, она была вынуждена погрузиться и начать уклонение. Девять глубинных бомб, сброшенных кораблями, не причинили подводному крейсеру вреда.

Днем встреча двух лодок все же состоялась. Котельников рассказал, что при происшедшем накануне столкновении с конвоем выйти в атаку не смог: «К-3» заслонила собою цель. А когда флагманская лодка начала [227] послезалповое маневрирование, мимо «К-22» прошла торпеда, выпущенная с эскортного корабля. Виноградов, однако, предположил, что это была одна из торпед «К-3», отклонившаяся со своего курса. Потом «К-22» подверглась артиллерийскому обстрелу, погрузилась и начала уклонение от преследовавших ее кораблей. Преследование вскоре прекратилось.

После встречи обе лодки зарядили аккумуляторные батареи и продолжали совместный поиск до 19 часов 7 февраля. В этот момент их контакт снова оборвался.

На следующий день выяснилось, что на «К-3» отказал прибор звуковой подводной сигнализации. Прибор ввели в строй. Но теперь это уже не играло существенной роля. Лодка несколько раз в предусмотренное планом время приходила к месту, где была назначена встреча на случай потери связи. Но «К-22» не появлялась. Примерно в то же время прекратилась связь Котельникова с берегом. Потеряв надежду на встречу, Виноградов решил действовать по запасному варианту — раздельно. Лодка перешла в серверную часть позиции.

Утром 12 февраля у мыса Сейбинес «К-3» атаковала конвой, состоящий из двух транспортов и семи боевых кораблей разных классов. По транспорту на десять тысяч тонн водоизмещением было выпущено шесть торпед. Две из них достигли цели. В перископ удалось пронаблюдать, как судно начало тонуть.

Лодку преследовали, сбросив на нее тридцать две бомбы, но она умело избежала опасности. Сутки спустя «К-3» двинулась назад, к своим берегам.

Итак, метод группового использования двух лодок на этот раз не выдержал боевой проверки. Но не потому, что по своей идее он был порочен, нет. Все дело упиралось в надежность средств подводной связи. Они пока что не могли обеспечить последовательные, без помех друг другу, удары двух лодок по конвою торпедами с последующим довершением его разгрома артиллерией. Стало быть, до появления новых средств связи этот метод нельзя было рекомендовать для дальнейшего применения.

Выявились к тому же и такие частные недостатки совместных действий, как сложность в управлении маневрами лодки, — внимание командира рассредоточивалось между поиском цели и удержанием места в строю. Сам [228] совместный поиск при несовершенстве подводной связи давал не больше шансов на обнаружение противника, чем поиск одиночный. Наконец, при преследовании вражескими кораблями хотя бы одной из лодок, находящихся в подводном положении, уклоняться вынуждены были обе, поскольку разобраться, кого именно бомбят, было очень трудно.

Поэтому мы оговорили с командующим и с начальником подводного плавания возможность использования двух лодок на одной позиции по иному принципу: одна лодка заряжает батареи, другая в это время ведет поиск; потом они меняются местами. При четкой организации дела случайная встреча между лодками, чреватая взаимной опасностью, исключалась, а участок неприятельских коммуникаций, проходящий через позицию, не оставался без наблюдения. Этот метод мог особенно пригодиться полярным днем, когда не было возможности производить зарядку близ берега, на виду у врага.

Обсудили мы и принципиальную возможность совместных действий подводных лодок и авиации.

Прошло несколько дней. И последний, слабый огонек надежды на возвращение «К-22» погас. Это была для нас большая, столь же тяжелая утрата, как и гибель «К-23» с Керимом на борту. В мире подводников Котельников был такой же яркой и значительной фигурой, как и Гаджиев. Старейший североморец, служивший здесь с основания флотилии, опытнейший моряк, прославившийся еще до войны своим походом в высокие широты, на встречу с папанинской льдиной, славный боевой командир подводного крейсера, мастерски громивший врага, великолепный воспитатель подчиненных... Он недолго побыл комдивом, но по тому, как он взялся за дело, было совершенно очевидно, что дела у него пойдут прекрасно. Да что там говорить, еще один-два похода — и к высшим боевым наградам Виктора Николаевича прибавилась бы Золотая Звезда Героя Советского Союза. У командующего флотом он был первым кандидатом на это звание.

Для меня гибель Виктора явилась особенно тяжелой утратой. Я потерял близкого человека. С ним меня связывала очень давняя и крепкая дружба, которой оба мы всегда дорожили. Чем измеришь такую потерю?! Для этого даже трудно найти подходящие слова... [229]

Если нас в те дни что и могло несколько отвлечь от горестных размышлений о судьбе «К-22», то это доклад Лунина на Военном совете, состоявшемся 22 февраля, на следующий день после возвращения Николая Александровича с моря.

Начало этого похода не предвещало ничего хорошего. Едва лодка в надводном положении приблизилась к норвежскому берегу, как в пятом отсеке случилось короткое замыкание электроподстанции, и ее тут же охватило пламенем. Прозвучал сигнал аварийной тревоги. Моряки начали борьбу с огнем.

От замыкания вышли из строя масляный и водяной насосы, и дизеля стали. Пришлось включить оба электромотора.

Нужно было немедленно снять питание с подстанции, и командир отделения мотористов старшина 1-й статьи Коконин, правильно оценив сложившуюся обстановку, схватил первую попавшуюся под руку шубу и бросился в ней в огонь: иначе невозможно было добраться до щитка. Коконину удалось выключить рубильник, но сам он потерял сознание. Тем временем другие подводники задраили забортные отверстия в пятом отсеке и пытались войлоком и струями огнетушителей сбить пламя. Но это им не удалось. На моряках тлела одежда, многие получили ожоги. Однако борьба с огнем не прекращалась, пока не поступила команда покинуть отсек и задраить его, чтобы пламя само задохлось без доступа воздуха.

К этому моменту лодка уже лежала без хода в дрейфе. По отсекам полз едкий, вонючий дым. Некоторых моряков из пятого отсека вынесли на руках: они были без сознания. Погружаться «катюша» не могла. Поэтому артиллерийские расчеты заняли места у орудий, торпедные аппараты были изготовлены к бою — в случае появления противника Лунин решил драться до последнего. На самый крайний случай он приказал заложить подрывные патроны под одну из запасных торпед и приготовил три радиограммы: «Возник пожар, потерял ход», «Веду артиллерийский бой», «Погибаю, но не сдаюсь».

Пламя продолжало еще некоторое время бушевать в загерметизированном отсеке. Температура там доходила до 160 градусов. «Только б не взорвался расходный бак с соляром», — тревожно думал командир. [230]

Наконец пожар начал стихать, потом он и совсем прекратился. Тогда отдраили переборочные двери и начали вентилирование отсека. Последствия пожара оказались тяжелыми: начисто сгорела подстанция и часть кабелей, идущих в кормовые отсеки, вышли из строя все вспомогательные механизмы главных дизелей, освещение правого борта, вся сигнализация кормовых отсеков, получили повреждения многие другие устройства и системы. Экипаж сразу же принялся за работу. О том, чтобы вернуться в базу, не было и речи.

Около восемнадцати часов трудились моряки, восстанавливая вышедшие из строя вспомогательные механизмы, подводя к ним новые кабели. И когда стало возможным дать ход главными дизелями, лодка двинулась на выполнение боевого задания. Форсировав на большой глубине минное поле, она 18 февраля сама поставила мины в районе острова Арнёй. Вскоре после этого на неприятельский берег была высажена группа разведчиков. Эта операция всегда расценивалась как одна из наиболее трудных: ее осуществление требовало скрытности, быстроты, смелости и ловкости. Ведь лодке приходилось всплывать вблизи незнакомого участка побережья, а сразу погрузиться в случае опасности она не всегда имела возможность: нельзя же было, например, внезапно прерывать процесс высадки. Любая неосторожность командира могла стоить разведчикам жизни.

Высадка прошла удачно. Едва она окончилась, как радист принял сообщение о том, что 16 февраля наши войска освободили Харьков. У подводников только и разговоров было, что ознаменовать радостное событие победными делами. Но, как назло, не попадался ни один конвой. Тогда Лунина осенила дерзкая мысль: нанести визит в бухту Воген, где, по имевшимся сведениям, располагалась база противолодочных катеров. Это сулило возможность торпедировать причалы, у которых стоят катера, а на обратном пути, если придется, потопить и сторожевой корабль, который, как было замечено, разгуливал ночью по фиорду с непогашенными ходовыми огнями.

Около половины первого ночи 20 февраля продули главный балласт и, объявив артиллерийскую тревогу, под двумя дизелями решительно направились в глубь фиорда. На траверзе острова Лекей лодку обнаружил [231] сигнально-наблюдательный пост: белыми и красными вспышками морзянки он посылал незнакомому кораблю запрос — знак «А». На мостике наступило секундное замешательство, но не зря Лунин слыл едва ли не самым находчивым командиром на бригаде.

— Ответьте «наш, ха, твердо», — уверенно, будто так и надо, бросил он сигнальщику.

Закляцала шторка фонаря Ратьера, и на пост полетел ничего не значащий ответ: «НХТ». Пока на посту размышляли над странным сочетанием знаков, лодка, не сбавляя хода, скрылась в ночи. Когда она пересекла фиорд и подошла к западному его берегу, еще один пост проявил любопытство к нежданным гостям.

— Пишите «живете, люди», — распорядился Лунин, — пусть поломают голову над этой хреновиной.

Но на посту не стали ломать голову и переспрашивать: позывные «ЖЛ» вполне удовлетворили немцев. Понять психологию сигнальщика, оказавшегося в таком положении, можно. Усомнишься в непонятных позывных, поднимешь шум, а потом тебе же и попадет: и читаешь ты морзянку плохо, и список позывных не знаешь, и такой-то пункт инструкции забыл, и в результате своих не признал, и место твое не на сигнальном посту, а на гауптвахте или, что еще хуже, на передовой, под снарядами и пулями...

При подходе к бухте Воген таким же образом отделались и от третьего наблюдательного поста.

В глубине бухты темнел пирс, к которому прижимались катера и мотоботы, — их мачты хорошо просматривались на фоне берега. С двенадцати кабельтовых по причалу было выпущено четыре торпеды. Через полторы минуты над бухтой прокатился мощный грохот. В яркой вспышке взметнулись вверх обломки катеров и причала.

Лодка развернулась и средним ходом двинулась на выход из фиорда. Тут налетел снежный заряд, и надежда встретиться с дозорным сторожевиком пропала. Зато впереди вдруг возникли очертания идущей навстречу подводной лодки. Лунин приказал увеличить ход и идти на таран. Но лодка своевременно погрузилась. Таран не состоялся.

Пройдя предполагаемое минное поле, «К-21» погрузилась и направилась к своим берегам. Вечером следующего [232] дня мы с командующим встречали ее на пирсе в Полярном. Отсалютовала она одним выстрелом.

Каков же был истинный урожай, снятый лодкой? По рассказам тех, кто находился на мостике во время атаки, катеров и мотоботов у причала бухты Воген стояло много. Залп был направлен в ту часть пирса, где их скопление оказалось наибольшим. Оставалось предполагать, что лодка уничтожила не менее пяти катеров.

Да, изыскивая новые тактические приемы, мы не могли слишком уж сетовать на старые, испытанные: отважные и находчивые командиры использовали их с блеском, нанося врагу ощутимый урон.

Комсомольские «малютки»

Дивизион Морозова получил подкрепление. В Полярное начали прибывать новые «малютки»: «М-104», «М-105», «М-106», «М-107» и «М-108». Среди них были наши первые «комсомолки», именные лодки. Свое шефство над флотом комсомол проявил и в такой форме, как сбор средств на постройку подводных кораблей. Почин этот был поддержан и людьми отнюдь не комсомольского возраста. Средства удалось собрать довольно быстро. И результаты этого были налицо.

Первые советские лодки носили красивые, звучные имена: «Декабрист», «Народоволец», «Красногвардеец». Родоначальником серии «щук» была вполне конкретная «Щука», имевшая родных сестер с такими же рыбьими названиями. Но потом лодки сделали безыменными, оставив им только букву, присвоенную всей серии, и цифровое обозначение. То ли боялись, что не хватит имен — ведь подводный-то флот строился большой, — то ли руководствовались еще какими-то соображениями. Но сейчас было решено возродить былую традицию и присвоить «малюткам», построенным на средства, собранные комсомольцами, собственные имена. Это имело большое воспитательное значение.

Новые лодки еще не были «окрещены» — на них не был поднят Военно-морской флаг, они пока что проходили испытания. Но имена за ними уже были закреплены. «Сто четвертая» — «Ярославский комсомолец», «сто пятая» — «Челябинский комсомолец», «сто шестая» [233] — «Ленинский комсомол» и «сто седьмая» — «Новосибирский комсомолец».

Скорое вступление «малюток» в строй радовало. Несмотря на свои ограниченные боевые возможности, несмотря на то, что использовали их только в ближней зоне, лодки этой серии имели серьезные успехи. Стариков и Фисанович, например, лидировали в боевом счете, оставив позади многих командиров более крупных подводных кораблей.

В День Красной Армии и Военно-Морского Флота у нас состоялось необычное торжество. На палубе одной из «малюток» выстроились моряки, а среди них, на правом фланге, — люди в гражданской одежде: один мужчина и три женщины. Это были представители Ярославской области, прибывшие к торжественному подъему флага на подводной лодке «Ярославский комсомолец»: секретарь Рыбинского горкома ВЛКСМ Михаил Зыбин, колхозница Анфиса Щукина, агроном Антонина Малышева и мастер резинокомбината Александра Соболева.

— Флаг и флаги расцвечивания поднять! — прозвучала команда капитан-лейтенанта Федора Лукьянова — командира корабля. Отгремели чистые, возвышающие душу звуки «Интернационала». После этого начался торжественный акт передачи лодки представителями трудящихся области североморским подводникам.

Командир корабля поблагодарил ярославцев за замечательный подарок Северному флоту, за подводный корабль, построенный на их трудовые сбережения и от лица всего экипажа дал слово не жалеть ни сил, ни жизни самой во имя победы. Тов. Зыбин в свою очередь заверил моряков, что ярославцы будут держать тесную связь с флотом и оказывать еще большую помощь фронту своими трудовыми делами.

На следующий день ярославцы вышли на «своей» лодке в море и совершили небольшое, на несколько часов, плавание.

Встреча с ярославцами крепко запомнилась не только героям дня — морякам «М-104», но и всем нашим подводникам. С точки зрения воспитательной эта встреча стоила десятка бесед и лекций, посвященных связи армии с народом, их единству. Затронуты были сердца людей, что, увы, не всегда могут сделать слова, пусть [234] трижды правильные, но слишком часто и однообразно употребляемые.

Вскоре примерно таким же образом состоялось вступление в строй и остальных лодок — «комсомолок».

Связь экипажей этих лодок с теми, чье имя они носили, крепла и дальше. Моряки «Ярославского комсомольца», добившись первой победы, сообщили об этом ярославцам. Вскоре область вновь прислала на флот представителей своей молодежи. А делегация североморских подводников побывала у ярославцев.

Южноуральцам о своих боевых делах сообщали моряки «Челябинского комсомольца». Челябинский обком ВЛКСМ наградил экипаж Почетной грамотой и занес комсомольскую организацию лодки в областную Книгу почета.

«Дорогие товарищи подводники! — писали челябинцы, поздравляя моряков с открытием боевого счета. — Привет Вам от комсомольцев и всей молодежи Южного Урала. С большой радостью мы узнали о потоплении Вами транспорта противника. Уверены, что счет, открытый в первые месяцы сражений, будет неустанно расти. За боевыми делами подводников, которые управляют кораблями, созданными на средства комсомольцев, ежедневно следит не одна тысяча молодых уральцев. Ваш успех — это наш общий успех. Ваша победа — это наша победа...

Желаем Вам новых боевых успехов. Беспощадно и умело громите врага. Помните, что за Вами — могучий Урал, который даст Вам все для борьбы. Уральцы не подводили и не подведут свою армию, свой флот. Вперед на врага, боевые друзья!

С комсомольским приветом. Секретарь Челябинского обкома ВЛКСМ А. Караганов».

Моряков «малюток» было с чем поздравлять. Сражались они с блеском, лихо. Чего стоил, например, залп Федора Лукьянова, командира «Ярославского комсомольца», который, прорвав две линии охранения, поразил транспорт с дистанции пять кабельтовых! Взрыв груженного боеприпасами транспорта был настолько силен, что сама лодка получила небольшие повреждения.

Еще более дерзкой получилась атака у командира «М-122» капитан-лейтенанта Шипина — того самого [235] Павла Шипина, который плавал помощником командира на «Щ-403» и после гибели Коваленко привел израненную «щуку» в базу. Став командиром «малютки», он в первом же походе произвел «пистолетный», с трех кабельтовых, залп по транспорту. И на этот раз начинка транспорта оказалась столь гремучей, что не обошлось без повреждений лодки.

Ровно и уверенно, добиваясь победы почти в каждом походе, воевал командир «М-119» капитан-лейтенант Константин Колосов. Это он пробрался в узкую бухту Ютрё-Киберг вслед за ушедшим от атаки транспортом и торпедировал его там, прямо у причала.

Нет ни возможности, ни необходимости перечислять все атаки «малюток», выполненные зимой и весной 1943 года. Очень многие из них похожи друг на друга мастерством, настойчивостью, дерзостью, искусным уклонением от почти обязательной бомбежки — разными были лишь время, место и некоторые внешние обстоятельства. А вот о случаях памятных, необычных, чем-то примечательных рассказать стоят.

Прежде всего о мартовском походе гвардейской «М-171» с новым командиром. Почему с новым? Да потому, что Стариков получил под командование «К-1», заменив Августиновича, назначенного в отдел подводного плавания нашего флота. Командиром заслуженной «малютки» стал капитан-лейтенант Георгий Коваленко, однофамилец погибшего командира «щуки». До этого он служил старпомом на «Щ-422».

В свой первый боевой поход Коваленко пошел, как всегда, с обеспечивающим. Им, по обычаю, был Николай Иванович Морозов. Через сутки после выхода из базы, находясь на перископной глубине, командир увидел четыре сторожевых корабля, идущих строем фронта. «Наверное, за ними пойдут транспорты», — предположил он. Морозов согласился с такой догадкой. Лодка погрузилась на глубину тридцать метров.

Действительно, вскоре послышался новый шум винтов. И вдруг что-то два раза ударило по рубке. Все замерли, ожидая сокрушающего взрыва. Но взрыва не последовало, а до слуха подводников донеслись всплески, словно в воду сбрасывали какие-то предметы. Спустя немного времени раздалось шуршание троса по правому борту. Замерли от неожиданного звука люди. Через минуту [236] шуршание переросло в громкий скрежет. Лодка градусов на 12 накренилась на левый борт.

— Попали в трал, — догадался Морозов.

Вскоре все стихло, шум винтов удалился. Лодка всплыла под перископ, а потом и в надводное положение. Осмотрев палубу и ограждение рубки, моряки обнаружили немало повреждений. Антенну порвало, топовый фонарь оказался срезанным, в лобовой части ограждения образовалась глубокая вмятина. Сомнений не оставалось: и впрямь тральщики врага затралили вместо мины подводную лодку. А она своей массой и движением порвала трал.

Ничего себе «рыба» попалась в «сети»!

Экипаж пережил несколько неприятных минут, но в целом приключение это было скорее смешным, нежели тяжелым; повреждения не помешали продолжить поход, а в базе их устранили окончательно.

Другой памятный, но совсем иного рода случай произошел с гвардейской «М-174». Под командованием капитана 3 ранга Николая Егорова эта лодка воевала отважно и славно. При нем она и удостоилась преобразования в гвардейскую. В январе 1943 года Николай Ефимович был направлен на учебу в военно-морскую академию. На его место пришел старпом со «Щ-404» капитан-лейтенант Иван Сухорученко, участник всех боевых походов старой североморской «щуки».

23 марта он четвертый раз повел «малютку» в море. На следующий день лодка начала форсировать минное поле, чтобы приблизиться к вражескому берегу, туда, где пролегали пути немецких конвоев. Она шла знакомым, разведанным нашими лодками «коридором» в частоколе неприятельских мин. Все, как обычно в таких случаях, находились на своих боевых местах и напряженно вслушивались: не раздастся ли шорох минрепа о корпус. Но вот минное поле, по расчетам, осталось позади. Прозвучала веселая команда: «Обедать!»

Старший краснофлотец Баев в крохотном камбузе, разместившемся в первом отсеке, разливал по тарелкам горячий борщ. По своей основной боевой профессии он был торпедистом, но на «малютке» нет штатного кока. Им по совместительству назначается кто-нибудь из умеющих готовить. Обычно выбор падает на торпедистов — ведь их место по боевому расписанию в первом отсеке. [237]

Это облегчает сочетание двух специальностей. Таким коком-совместителем и был старательный Баев.

Взяв две тарелки с борщом, он спокойно, без предосторожностей — лодку на глубине не качало — двинулся ко второму отсеку. Там на «малютке» находилась командирская кают-компания. Он уже занес ногу над комингсом — высоким корабельным порогом, как грянул страшной силы взрыв. Тарелки полетели куда-то в сторону, а Баева отбросило на колонку воздуха высокого давления.

Первое, что восприняли его чувства, когда он пришел в себя, был шум врывающейся в лодку воды. Увидеть Баев ничего не смог: вокруг была полутьма. Повинуясь скорее выработанному инстинкту, чем сознанию, он бросился к переборочной двери и задраил ее. Теперь он был в отсеке один, изолированный от всех, и жизнь всего экипажа была в его руках.

При тусклом свете одной уцелевшей лампочки Баев увидел пробоину, через которую поступала вода, и доложил о ней в центральный пост. Тут же он в лихорадочном темпе взялся за работу. Вода обдавала его перекрестным душем — она била не только через пробоину, но и через предохранительный клапан, крышки торпедных аппаратов, сквозь щели, образовавшиеся в переборке.

Стоя по колено в ледяной ванне, матрос один на один боролся с напором слепой стихии, не замечая холода, не испытывая страха от одиночества. Все его мысли были сосредоточены на одном: спасти лодку, спасти товарищей, спасти себя. Почти автоматически хватал он распорки, клинья, доски, пробки, паклю — все, что имелось в отсеке для заделки пробоин. Он работал так, как учили его в базе на тренировках по борьбе за живучесть. А учили в базе добросовестно. И аварийный инструмент охотно подчинялся моряку, дело у него спорилось. От этого росла его уверенность в себе, в том, что он выйдет победителем в схватке с бедой.

И вот вода уже не хлестала, а текла тонкими струйками из-под деревянных подушек и пакли. Заработала трюмная помпа, и уровень воды в отсеке стал понижаться. Вскоре оказалось возможным отдраить переборочную дверь. Старший краснофлотец Баев одержал важнейшую для всего корабля победу.

Борьба за живучесть шла не только в первом отсеке. Взрыв мины, от которого в прочном корпусе образовалась [238] пробоина, причинил лодке и много других неприятностей. Например, вышли из строя горизонтальные рули, и поэтому, чтобы не провалиться, пришлось дать пузырь в среднюю цистерну, обеспечив тем самым всплытие на поверхность. Это было рискованно — расстояние до берега не превышало пяти миль. Но иного выхода не оставалось. Положение несколько облегчала пятибалльная волна, на которой разглядеть с берега лодку не так-то просто.

Когда основные меры по сохранению живучести лодки были осуществлены, моряки осмотрели изуродованный корабль. Оказалось, что взрывом оторвало носовую оконечность легкого корпуса по девятый шпангоут. Нарушилась герметичность первой цистерны главного балласта. Нижняя обшивка носовой оконечности загнулась вверх, прижала передние крышки торпедных аппаратов и помяла боевые зарядные отделения торпед. Словом, легче назвать то, что не получило повреждений, чем то, что оказалось повреждено. Вся лодка была тяжело контужена. И все же она не потеряла способности двигаться. В этом было ее опасение.

С дифферентом на нос лодка двинулась в базу. Борьба за поддержание жизни корабля не прекращалась на протяжении всего перехода, то есть около полусуток.

Трудно назвать отличившихся в этом драматическом эпизоде — отличились, по сути дела, все. Но конечно, наиболее суровое испытание выпало на долю Михаила Баева. И он его выдержал отлично.

Баев был из тех людей, которые мечтают о подвиге. В тяжком июле 41-го, когда срочно формировались морские отряды для сухопутья, он писал в рапорте на имя комбрига: «Отец дал мне храбрость и мужество, мать — хладнокровие и выносливость. Презрение к смерти выработал в себе сам. Я всей душой ненавижу фашистов. Если судьба приведет встретиться с гадами, я буду уничтожать их оружием, а в крайнем случае грызть их зубами!» Служба на лодке казалась Михаилу слишком спокойной, тихой и безопасной. И он со всем пылом молодости просился на фронт. Ему отказали. Лодка в то время готовилась к боевым походам, и на учете был каждый специалист.

Но вот пробил час, когда от моряка потребовалось совершить пусть небольшой подвиг, но все-таки подвиг. [239]

И он совершил его просто, скромно, по-деловому, доказав, что несколько выспренние слова в его рапорте были не просто словами, что он, если надо, способен на большее, чем готовить торпедные аппараты к выстрелу и ароматные борщи.

Североморская семья растет

Международный женский день обернулся нам праздником, не имеющим никакого отношения к представительницам прекрасного пола. В этот день к нам прибыли после ремонта в зарубежных портах две тихоокеанские «эски».

Лодки пришли раздельно, в разное время. Первой появилась в Екатерининской гавани «С-56» под командованием Григория Ивановича Щедрина. Она пришла утром.

У нас на Севере вошло в обычай все вновь прибывающие лодки встречать на надводном корабле в районе Териберки и сопровождать до Кильдинской Салмы. Там встречающий пересаживался на лодку и шел на ней в качестве «лоцмана» до Полярного.

Обычай этот диктовался отнюдь не только законами флотского радушия и гостеприимства. Кильдинская Салма представляла собой весьма узкий пролив, проходить который самостоятельно с первого раза решится далеко не каждый командир. А главное, на подступах к Кольскому заливу частенько появлялись немецкие лодки. Чтобы уберечь нашу лодку от их атак, нужны были командир, знающий повадки врага, и охранение, состоящее хотя бы из одного надводного корабля, пригодного для противолодочной обороны.

Встречать Щедрина ходил капитан 3 ранга Семенов — новый флагштурман бригады, сменивший Аладжанова, выдвинутого на должность флагманского штурмана флота.

После обеда я вышел на «Куйбышеве» для встречи «С-55». У Териберки мы увидели только что всплывшую лодку. Обменялись с ней позывными, подняли приветственный сигнал и легли на курс к дому. У Салмы шлюпка, спущенная эсминцем, доставила меня на лодку. На ее борту я встретился с бравым, очень симпатичным капитаном 3 ранга. Это был командир лодки Лев Михайлович [240] Сушкин. Мы тепло поздоровались, я поздравил его с прибытием на Северный флот.

От Кучеренко я уже слышал, что Сушкин — прекрасный моряк-подводник, отлично управляющий лодкой. В нем действительно чувствовался старый, опытный командир корабля. По всему было видно, что на лодке он пользуется большим уважением.

Едва мы прошли самое узкое место пролива, как на мостике вдруг появился капитан 2 ранга Палилов, мой давнишний товарищ. Иван Константинович служил на Севере «от Адама», то есть с лета 33-го года. В 1937 году он уехал добровольцем в Испанию. С тех пор нам не приводилось встречаться. Вот уж никак не ожидал встретить на незнакомом корабле старого приятеля! Крепко сближает людей Север!

Иван Константинович был на тихоокеанских лодках в течение всего перехода. Он передал горячий привет подводникам-североморцам от военно-морского атташе в США Ивана Алексеевича Егоричева и от всей советской колонии в Америке. Ну, а расспросам Палилова не было конца. Он горел желанием узнать все сразу: кто из старых сослуживцев остался на Севере, как выглядит Полярное, как живем мы и воюем.

— Погоди, — не успевал я отбиваться от его вопросов. — Теперь уж совсем немного осталось, все сам увидишь.

На пирсе лодку встречали командующий флотом, член Военного совета и начальник отдела подводного плавания. У всех приподнятое, радостное настроение. Да и как не радоваться — растет наша североморская семья! Особенно приятным было то, что оба командира доложили командующему: после осмотра механизмов и пополнения запасов лодки готовы идти в боевой поход.

Вечером Александр Владимирович Трипольсиий, пришедший на «С-56», обстоятельно доложил мне о переходе. Он подробно рассказал о том, что представляют собой лодки, их командиры и экипажи. Слушать его было интересно. Оценку людям Александр Владимирович давал полную, стараясь быть во всем предельно объективным. В заключение он отметил, что люди настроены по-боевому, дело свое знают отлично, к морю привычны и, стало быть, воевать будут хорошо. [241]

Итак, бригада пополнилась новыми кораблями. Вот-вот должны были подойти остальные лодки тихоокеанского отряда, завершавшие ремонт в Англии. В недалеком будущем ожидалось прибытие новых «малюток» и «эсок». Надо было думать об изменении организационной структуры бригады.

Первым дивизионом после гибели Котельникова стал командовать Михаил Федорович Хомяков. До войны он плавал на лодках всех типов, и «катюши» были хорошо ему знакомы. Но «катюш» к этому времени у нас осталось всего две. «К-3» ненадолго пережила «К-22». Весной Кузьма Иванович Малофеев совершил со своим испытанным экипажем последний боевой поход. Могила славной «катюши» затерялась где-то в Норвежском море. Таким образом, возникла необходимость пополнить первый дивизион, и туда включили лодки типа «Л». По своим тактико-техническим данным да и по характеру решаемых ими задач они стояли ближе всего к подводным крейсерам.

Второй дивизион объединил лодки типа «С». На место Хомякова командиром его назначили капитана 1 ранга Трипольского. Но когда в Полярное подошли все тихоокеанские «эски» да на подходе оказались «эски», недавно построенные, выходило, что лодок для одного дивизиона получится многовато. Так появилась необходимость создать еще один дивизион лодок типа «С» — пятый. Во главе его стал напитая 2 ранга Павел Ильич Егоров — однофамилец бывшего командира «М-174».

Павел Ильич — североморец со стажем. На наш флот он прибыл с Балтики летом 1939 года в должности командира «Щ-421». Участвовал в войне с Финляндией. Осенью следующего года ушел на учебу в военно-морскую академию. Летом сорок первого был выпущен из академии и вернулся на Север. Назначили его в штаб флота. Но в штабе он, как говорится, не прижился и стал настойчиво проситься на лодку. В конце концов просьбу его удовлетворили и осенью назначили командиром «С-101».

Эта лодка не выделялась боевыми успехами. Более того, к ней прилипло обидное и отнюдь не повышающее моральный дух команды прозвище «бомбоулавливатель». Прозвище это было дано не без основания. Еще в сентябре 1941 года, в первом переходе с завода в Полярное, [242] к месту базирования, в результате какой-то путаницы с оповещением лодку бомбила своя авиация. И хотя «С-101» уклонилась от прямого попадания, бомбежка оказалась столь «удачной», что пришлось возвращаться на завод для ремонта. В Полярное лодка прибыла лишь в середине декабря.

«Эска» начала боевые действия, а глубинные и авиационные бомбы так и тянуло к ней. В апреле прошлого года она выходила прикрывать союзный конвой и оказалась так близко от его курса, что корабли охранения начали бомбить лодку. К счастью, бомбометание не отличалось большой точностью, и серьезных повреждений не случилось.

Месяц спустя в районе Тана-фиорда лодка начала было выходить в атаку по конвою, но тут торпедист Троицкий по ошибке, не дожидаясь команды «пли», выпустил торпеду. На обнаружившую себя лодку набросились корабли охранения. Преследовали ее долго, более суток, бомбили яростно. Бомбежка прекратилась лишь на двадцать седьмом часу, когда многие уже начали терять сознание из-за недостатка кислорода и обилия углекислоты в лодочной атмосфере.

За пять боевых походов лодка потопила лишь один транспорт, а сброшено на нее было около тысячи двухсот бомб. Экипаж лодки — умелый, мужественный, стойкий — тяжело переживал эту полосу невезения. Вот и было решено сменить на «С-101» командира, назначить на эту должность Егорова.

В марте, в первом же боевом походе, Егоров дважды атаковывал конвои. И оба раза лодка добилась победы, потопив по одному транспорту. Экипаж прямо-таки воспрянул духом. Не обошлось, конечно, и без бомбежек, особенно после второй атаки. Но уклонение было выполнено мастерски, а у моряков выработался уже столь стойкий иммунитет к бомбежкам, что вражеские атаки не произвели на них сколь-нибудь серьезного впечатления.

Следующий выход в море принес еще одну победу. Затем последовал поход, в котором лодка атаковала пять кораблей. Потоплен был транспорт на семь тысяч тонн и тральщик на восемьсот тонн. Остальные суда получили повреждения. В сердцевине звездочки, нарисованной на рубке «С-101», появилась цифра «6». [243]

Вот что представлял собой капитан 2 ранга Егоров, назначенный после пополнения бригады новыми «эсками» командирам пятого дивизиона. Лодку он сдал своему старпому капитан-лейтенанту Евгению Трофимову.

Третьим дивизионом продолжал командовать Владимир Алексеевич Иванов. На «Щ-404» его сменил капитан-лейтенант Григорий Макаренков. Таким образом, на всех четырех «щуках», составлявших дивизион, теперь были молодые, назначенные уже во время войны командиры. Впрочем, Шуйского считать молодым командиром можно было лишь с известной натяжкой: он вернулся на свою довоенную должность. А по своим боевым делам все четыре командира-»шукаря» — вполне зрелые подводные воины.

Наша промышленность уже не выпускает «щуки». Но дивизион Иванова не бесперспективен в смысле дальнейшего роста. Мы знаем, что строятся «малютки» нового проекта — двухвальные, с четырьмя торпедными аппаратами, с большей дальностью и скоростью хода. Когда мы получим эти корабли, их целесообразно будет объединить в один дивизион со «щуками». По своим характеристикам они ближе к этим кораблям, чем к ныне действующим «малюткам». Значит, и третий дивизион будет пополняться.

Четвертый дивизион разросся и продолжает получать новые лодки. Одному Морозову трудно вводить в строй молодых командиров: не хватает, что называется, рук. Жизнь подсказала выход: сформировать шестой дивизион «малюток». Командиром его назначили капитана 2 ранга Фисановича. Более подходящую кандидатуру для этой должности представить себе трудно. Он великолепно знает «малютки», прекрасно ими управляет. Израиль Ильич — умный, тонкий тактик, не лишенный к тому же педагогического дара.

* * *

В просторной, светлой комнате береговой базы, напоминающей учебный класс, рядом с черной доской развешаны листы ватмана с нанесенными на них морской обстановкой и ломаными линиями боевого маневрирования. Схемы старательно вычерчены Зубрилкиным — штурманом «Щ-422». А командир лодки — Федор Алексеевич Видяев — стоит у схем с указкой в руках. [244]

За черными, в цвет доски, столами — командиры лодок, старпомы, заместители командиров по политчасти, комдивы, работники штаба и политотдела. Идет публичный разбор похода...

Обычно лодку, возвращавшуюся с моря, на пирсе встречали командующий флотом и комбриг. Тут же, на причале, командир корабля коротко докладывал о результатах плавания.

— Подробно доложите послезавтра, — распоряжался командующий, — а сейчас — отдыхать.

Но отдохнуть командиру было не так-то просто. Ему предстояло очень обстоятельно, без малейшей утайки обо всем рассказать командирам дивизиона и бригады. Это был живой, творческий разговор, на котором могли возникнуть и полемика, столкновение мнений. Поход обсуждался всесторонне, расставлялись, как говорится, все точки над «и». В назначенное время все вместе шли к командующему. И командующий внимательно выслушивал всех.

Арсений Григорьевич Головко к таким разборам относился очень серьезно и вдумчиво. Он вникал во все детали и мелочи, иногда находил в этих деталях такое, за что мы получали основательную взбучку. Но частности не заслоняли ему главного. В своей итоговой оценке командующий был всегда объективен.

Для нас эти разборы у командующего были очень полезной учебой. А чтобы школа каждого интересного похода имела еще большее число учеников, было решено проводить также и разборы с привлечением широкого круга лиц, и в первую очередь командиров лодок. Такому разбору подвергались все чем-либо примечательные походы. С 1942 года эта практика прочно укоренилась на бригаде.

И вот Видяев докладывает офицерам — это слово все прочнее входит в наш обиход — о своем боевом плавании. На плечах у него, как и у всех присутствующих, выделяются желтые полосы погон. Их ввели на флоте около месяца назад, и глаз с трудом привыкает к этому изменению такой привычной морской формы.

Федор Алексеевич не речист. Но этого-то, в общем, от него и не требуется. Тут важны не красивые слова, а дела. Ну, а о делах красноречиво говорят схемы. С пояснениями, [245] даже самыми лаконичными, они воспроизводят всю картину атак.

— Двадцатого февраля в четырнадцать пятьдесят, — докладывает Видяев, — акустик Жучков услышал шум винтов. Видимости никакой, снежный заряд. Начали сближаться по акустическим пеленгам. В пятнадцать ноль три обнаружили в перископ мачты. В пятнадцать двадцать одну показался конвой: транспорт и три сторожевика. Потом за кормой транспорта обнаружили четвертый сторожевик и второй транспорт. В ходе атаки замечали все новые и новые суда. В общей сложности насчитали пятнадцать кораблей, транспортов и катеров.

Решили атаковать первый транспорт. Он был самый большой и удобный для атаки. В шестнадцать пятнадцать с дистанции десять кабельтовых дали четырехторпедный залп. Попали двумя торпедами. Транспорт на восемь тысяч тонн водоизмещением затонул. Преследовали нас два сторожевика и три катера-охотника. Но сбросили почему-то всего одиннадцать бомб...

Так же коротко и скупо рассказывает Федор Алексеевич о второй атаке, состоявшейся 27 февраля. Тогда сближение с целью тоже началось по данным акустики. Этой целью оказался сторожевой корабль водоизмещением в восемьсот тонн. За минуту до залпа командир отчетливо увидел на его гафеле фашистский, военно-морской флаг. Удар был нанесен с семи кабельтовых. Три из четырех торпед поразили цель. Со сторожевиком было покончено. Лодку атаковали катера. Сбросили они всего четыре бомбы, но взрывы были близкие и сильные. После этого лодка начала форсировать на большой глубине минное поле, чтобы взять курс в базу. В Полярное «Щ-422» вернулась 1 марта.

Скользит указка по схемам. Внимательно слушают офицеры Федора Видяева. За сжатым описанием хода событий они видят детали, каждому знакомые и понятные, — ведь и самим так же приходилось. Поднимается несколько рук — задаются вопросы. К атакам Видяева все относятся с большим интересом. Он уже привлек внимание товарищей своим «почерком» — цепкостью и стремлением во что бы то ни стало атаковать с возможно меньшей дистанции.

Среди офицеров, присутствующих на разборе, и командиры тихоокеанских лодок: Кучеренко, Сушкин, [246] Щедрин. Они ловят каждое слово Видяева. Для них эта школа особенно ценна: им еще не приходилось бывать в боевых походах. А в море они рвутся страшно. Но «С-51» еще не вышла из ремонта, а Сушкину и Щедрину я сказал:

— Сначала пообвыкнете здесь, присмотритесь, примем у вас по учебной атаке, а там и в море пойдете.

Поначалу они, как и Кучеренко, немного обиделись:

— Да разве мы мало в учебные атаки выходили? К чему эти формальности? Только время зря теряем.

Но порядок есть порядок. И прежде чем выпускать лодку в боевой поход, надо удостовериться, что пойдет она действительно не зря, что командир не растратил своих навыков, что ему можно доверить судьбы полусотни моряков.

Побывали тихоокеанцы на разборе видяевского похода. Многое они осмыслили по-новому. А потом на нашей неторопливой плавбазе «Умба» вышел я на Кильдинский плёс, чтобы принять атаки у Сушкина и Щедрина. Ко всеобщей радости, тренировочные атаки были выполнены обоими успешно: скрытно и метко. Не на словах, а на деле продемонстрировали они свое мастерство. Было решено послать лодки на позиции.

* * *

Лодки вышли в море одна за другой, с интервалом в три дня. «С-55» — 28 марта, «С-56» — 31-го. Оба экипажа восприняли это как праздник.

— Успеха мы добьемся обязательно, — уверенно сказал Щедрин офицерам, доводя до них задачи, поставленные на поход. И это не было хвастовством. Григорий Иванович варил в экипаж, верил и в свои силы. Он, в прошлом торговый моряк, капитал парохода, нашел в подводной службе свое истинное призвание и был, по отзывам Трипольского, очень способным командиром. Трипольский, кстати сказать, отправился в этот поход со Щедриным.

Первой открыла боевой счет «С-55». Да как! На следующий день после выхода из базы она атаковала в конвое сразу два транспорта, идущие очень близко друг от друга. Две торпеды попали в головное судно водоизмещением в восемь тысяч тонн, одна — во второе, на две тысячи тонн. Преследовали лодку восемнадцать часов, [247] из них семь часов — с бомбежкой. Но из ста семи бомб ни одна не причинила кораблю серьезных повреждений.

Щедрин добился первого успеха 10 апреля. Транспорт, атакованный им из кормовых аппаратов, переломило пополам, причем носовая часть завалилась на правый борт, а кормовая — на левый. Командир даже сумел сфотографировать это зрелище через перископ. Четыре дня спустя произошло еще одно боевое столкновение «С-56» с противником. Снова пришлось давать кормовой залп. Из двух торпед в судно попала одна, но пронаблюдать результаты атаки не удалось.

На пути домой «С-56» сама была атаковала немецкой лодкой. Если бы не бдительность стоявшего на вахте дивштурмана Паластрова, вовремя заметившего торпеду, первый поход «эски» стал бы и последним походом.

В базу лодка вернулась 19 апреля. Докладывая о результатах, Щедрин сказал:

— Это наш «членский взнос» при вступлении в славную семью североморских подводников.

Словом, «посвящение» тихоокеанцев в североморцы прошло наилучшим образом. Обоим экипажам была устроена торжественная встреча, не обошлось без традиционных обедов с поросятами. За последнее время эта традиция претерпела некоторые изменения.

Победы лодок стали слишком привычным и обычным делом, чтобы каждый раз по их случаю устраивать праздник. Поэтому торжественный обед устраивался, когда лодка возвращалась с первой победой, или если она одерживала победы в нескольких походах подряд, или, наконец, когда боевой успех совпадал с корабельным праздником — годовщиной со дня подъема флага.

То, что успехи Сушкина и Щедрина не были случайны, подтвердили их следующие боевые походы. «С-55» 29 апреля атаковала большой конвой. Сушкин скрытно прорвал охранение и с пяти кабельтовых дал четырехторпедный залп по крупному транспорту. Судно затонуло. А лодка подверглась ожесточенной бомбежке. На нее было сброшено восемьдесят пять бомб, причем некоторые взрывы раздавались совсем рядом. Лодка получила повреждения не только легкого, но и прочного корпуса. Великолепная работа акустика Белкова и очень искусное маневрирование спасли корабль от гибели. Все лучшие [248] отзывы о Сушкине оправдались. Он привел израненную «эску» в Полярное, и она стала в ремонт.

В майском походе «С-56» Щедрин повторил лучший результат Сушкина. Четырехторпедным залпом он поразил два судна: транспорт и танкер. Оба они, как подтвердила потом разведка, потонули. Тихоокеанцам понравилось топить по два корабля одним залпом! Это становилось их стилем. Очередной поход Щедрина состоялся в июле. И снова «С-56» стреляла одновременно по двум целям. Объектами атаки были транспорт и сторожевик, и оба корабля получили попадания торпед. В том же походе несколько дней спустя лодка залпом из кормовых аппаратов потопила сторожевой корабль.

На пути домой с «С-56» произошла не вполне обычная история. Следуя в подводном положении, она вдруг на что-то наткнулась и застыла, удерживаемая невидимой преградой. Судя по звукам, которые были слышны в лодке в момент столкновения, она напоролась на затонувшее судно и застряла между его мачтой и вантами. Немало потребовалось труда, чтобы выбраться из подводного плена.

Григорий Иванович Щедрин в этих походах показал себя подводником, наделенным лучшими командирскими чертами: мужеством, настойчивостью в поиске и атаке, прекрасной тактической сметкой.

В мае начала боевые действия и третья тихоокеанская лодка — «С-51». Из первого похода она вернулась с первой победой: три торпеды ее носового залпа попали в борт транспорта. Следующий июньский поход оказался еще более успешным. Сначала лодка потопила транспорт. Потом, четыре дня спустя, Кучаренко решил доказать свою верность «тихоокеанскому стилю» и произвел залп по тральщику и транспорту сразу. Он добился попадания в обе цели. А поскольку весь конвой и состоял из этих двух кораблей, то выходило, что лодка одним залпом разделалась с целым конвоем.

Позже, уже в июле, к боевой деятельности бригады подключились и остальные тихоокеанцы: «С-54» и «Л-15». «Эска» под командованием Дмитрия Кондратьевича Братишко уничтожила в первом же походе транспорт. Василий Исаакович Комаров на своем «ленинце» вышел на минную постановку и выполнил ее вполне удачно. Хорошее пополнение прислал нам Тихий океан! [249]