«Щуки» показывают зубы
Держим экзамен
В центральном посту тихо. Сюда не доносится жужжание главных электромоторов, не слышно шума буравящих воду винтов. Подводная лодка идет на глубине. Если закрыть глаза, кажется, что она неподвижно повисла в воде, затерявшись где-то между поверхностью и дном моря. Но стоит взглянуть на вахтенного командира, опускающего перископ, на сосредоточенные лица рулевых, удерживающих лодку на нужном курсе и глубине, — и эта иллюзия пропадает. Привычная обстановка рождает привычные ощущения: сразу чувствуешь, что корабль живет, движется, послушный умелым рукам.
Лязгает дверь водонепроницаемой переборки. Входит Аркадий Моисеев, одетый, как и все, по-походному: в меховой реглан поверх ватника и шапку-ушанку. Он только что обошел отсеки, побеседовал с моряками, объяснил им, в чем суть поставленной перед кораблем задачи. «Молодец, — отмечаю я про себя, — не может без того, чтобы не побеседовать с людьми. Очень хорошая командирская черточка».
Капитан-лейтенант Моисеев командует этой лодкой — «Щ-401» — недавно, всего около полугода. Но за это время мне, командиру дивизиона, не раз случалось выходить с ним в море, «на обеспечение», как говорят на флоте. Обеспечивать — значит следить, чтобы неопытный командир не наделал ошибок, опасных для корабля, поправлять его, если потребуется, давать ему вовремя нужные советы, одним словом, помогать ему набираться командирской премудрости. [4]
Мне кажется, я неплохо знаю Моисеева. На подводном флоте он не новичок. Плавал на лодках штурманом, помощником командира, хорошо освоил наш трудный Северный театр. Во время совместных походов нельзя было не заметить таких его привлекательных черт, как рассудительность, умение владеть собой, спокойствие и доходящая до застенчивости скромность. С людьми он доброжелателен, прост. И моряки успели полюбить его. Когда они говорят «наш командир», в этом «наш» звучит неподдельное уважение и душевная теплота.
Но вот в самостоятельных походах Моисеев еще не бывал. Поэтому сегодня он вышел в море вместе со мной. Мне предстоит принять у него командирский экзамен в боевых, по-настоящему боевых условиях. Ведь сейчас на исходе 22 июня 1941 года — день, который навсегда войдет и в календари и в сердца наших людей, день, которым открывается знаменательная и трагическая глава современной истории.
Сколько раз за последние годы на торжественных собраниях и митингах произносили мы похожие на клятву слова: «По первому приказу Родины мы немедля выступим на защиту ее священных рубежей!» По правде говоря, от частого употребления смысл этих слов изрядно стерся, приобрел некоторую отвлеченность. За парадностью фразы не возникали конкретные представления о том, что и как может произойти вслед за получением боевого приказа. Но вот внезапный приказ прозвучал. И наши заверения, обращаемые к партии, к народу, облеклись в практические дела. Мы действительно по первому приказу Родины в первый день войны вышли в море.
Война всегда подкрадывается неожиданно, как ни жди ее. Сгущаются тучи, вот-вот грянет гром, а какой-то внутренний голос твердит: «Нет, нет, только не сегодня, только не сейчас! Ведь еще не все экипажи отработали полный курс боевой подготовки. Не все лодки прошли ремонт. Не все командиры накопили достаточно опыта. Ну хотя бы еще полгода...» А через полгода возникнут не менее важные обстоятельства, вызывающие внутренний протест против необходимости тотчас же [5] вступить в бой. Так уж, видимо, устроена психология человека, даже военного...
Да, нам хотелось хотя бы небольшой отсрочки. Именно оторочки, так как сомнений в том, что война рано или поздно начнется, у нас не было. В плане политическом мы понимали, что пожар, уже два года полыхающий в Европе, не может не перекинуться на наши границы. Правда, немалую сумятицу в умы вносили официальные утверждения о прочности нашей дружбы с Германией, о надежности союза с ней. Эти утверждения подкреплялись авторитетом человека, которому мы тогда верили безгранично.
И сейчас, когда пишутся эти строки, трудно понять до конца, почему Сталин больше доверял лицемерным уверениям фашистских главарей в их дружелюбии, чем донесениям нашей разведки, докладам наших дипломатов. Трудно представить себе истоки этой глубочайшей политической слепоты.
И все же большинство из нас было убеждено, что в надвигающейся войне нам придется противостоять именно силам фашизма. Это убеждение вытекало из нашего мировоззрения, сформированного партией, из знания законов исторического развития, которым она нас вооружила.
Последние недели перед войной и впрямь были предгрозовыми. В мае в Полярное — нашу флотскую столицу — приезжал московский лектор. Выступая в Доме флота перед комсоставом, он с особым упором говорил о бдительности и как бы между прочим упомянул, что Германия сосредоточивает свои войска у наших границ.
Спустя несколько дней я выходил на «Щ-401» в дозор. На инструктаже начальник штаба флота предупредил, что обстановка на море неспокойная. Есть данные, что иностранные корабли плавают на подступах к Кольскому заливу, правда вдали от берегов. Но возможны всяческие провокации.
— Ваша задача, — говорил начальник штаба, — скрытно нести дозорную службу, о всех замеченных кораблях доносить, оружие применять только на самооборону в случае явного нападения.
... Нам, правда, ничего подозрительного не встретилось, но дымы неизвестных кораблей попадали в поле [6] зрения перископа, и мы о них доносили. Через двенадцать суток мы вернулись назад.
18 июня я вышел после обеда из столовой береговой базы и вдруг услышал хлопки орудийных выстрелов. Била батарея вблизи Полярного. Я привычно пошарил глазами по небу, ища самолет, тянущий на буксире рукав — мишень, по которой тренировались в стрельбе зенитчики. Но — что за чертовщина! — никакого рукава не было, а грязно-серые разрывы клубились около самого самолета.
— В чем дело? — спросил я оказавшегося рядом флагманского артиллериста бригады Перегудова.
— А вы разве не знаете? Вчера прилетал сюда немецкий самолет, по нему не стреляли. Вот гостю, видать, понравилось, и снова прилетел.
Накануне я был в море, пришел поздно ночью и ничего об этом не знал. Неприятно и тревожно стало на душе.
В субботу, поздним солнечным вечером (для северян это не звучит парадоксально), я в последний раз проходил по еще мирному, не потревоженному войной Полярному. На улицах было пустынно: в это время года семьи командиров и сверхсрочников обычно уезжали отогреться, отдохнуть от сурового климата на юг, причем «югом» считались и Ленинград, и Черноморское побережье. Из Дома флота доносились звуки музыки: там шел концерт московских артистов. В Екатерининской гавани почти не оставалось кораблей. Одни в море, не теряют благоприятных для учебы дней, другие по приказанию комфлота рассредоточились в окрестных губах, как на Севере называются заливы, далеко вдающиеся в сушу.
Я сел на катер подплава. Застрекотал мотор. И вот уже за кормой сдвинулись скалистые берега, заслонив собой и гавань и наш молодой городок, к которому североморцы успели привязаться всем сердцем. Мы идем в Мурманск. Надо принять у завода «Щ-402», которая проходила там ремонт в доке, и привести ее в Полярное.
Утром мы ошвартовались в нашей базе. Еще издали увидал я коренастую фигуру командира бригады Николая Игнатьевича Виноградова, почему-то одетого по-праздничному — в тужурку, и поспешил к нему навстречу, [7] чтобы доложить о прибытии лодки из Мурманска. Но он, не дожидаясь моего доклада, коротко произнес:
— Война! Германия напала на нас ночью. Боевые действия уже начались.
«Так вот почему Николай Игнатьевич «при параде» — не успел переодеться после концерта», — некстати мелькнуло у меня в голове. А комбриг добавил, что лодкам приказано готовиться в боевой поход. Из нашего дивизиона пойдут «Щ-401», «Щ-403», «Щ-404» и «Щ-421».
— Проследите за их подготовкой. Я думаю, вам следует пойти с «четыреста первой».
Дальнейшие события разворачивались для меня с небывалой стремительностью. Лодки пополняют запасы продовольствия и воды, топлива и боевого снаряжения. Звучат сигналы воздушной тревоги. Зенитчики отбивают первые налеты. На кораблях проходят короткие митинги. Прощаюсь с экипажами уходящих кораблей.
«Щ-403» и «Щ-404» идут на восток, прикрывать горло Белого моря. Едва ли это лучший вариант использования «щук». Операционная зона нашей бригады охватывает весь Северный театр. На запад она простирается до Атлантики, на север — до кромки льда, на восток — до Карского моря. «Щуки» — средние лодки. У них довольно большой радиус действия, они мореходны, и в условиях нашего театра их конечно же лучше послать к шхерам{1} и фиордам Норвегии, туда, где, вероятнее всего, пролегли коммуникации врага. А действовать у своих берегов с успехом могут специально предназначенные для этого лодки типа «М» — «малютки».
Но Главный морской штаб, очевидно, считает, что в Москве виднее, как использовать наши корабли. Это от него исходит директива об отправке двух «щук» к Белому морю и о временном подчинении их беломорскому командованию. Спорить, доказывать, убеждать в такой обстановке трудно да и просто вредно.
Вслед за «Щ-403» и «Щ-404» выходит в море «Щ-421». Она отправляется на запад, к берегам противника. Наконец настает очередь и «четыреста первой». На лодке появились комбриг Виноградов и военком Козлов. Они [8] прошли по всем отсекам, пожали руку каждому моряку, пожелали успехов в бою и благополучного возвращения. У подводников возбужденные лица, горящие глаза. В словах и жестах — нетерпение; скорее бы в море, искать и топить врага.
Как мне все это понятно! Пусть я много старше и опытнее этих ребят, но испытываю такое же сложное чувство торжественной приподнятости, тревоги и страха: окажусь ли я на высоте в предстоящем испытании?! Ведь боевого опыта у меня нет. Война с Финляндией не в счет. Тогда мы несли боевые дозоры, но в соприкосновение с противником не вступали. А сейчас нам надо идти к норвежскому побережью, чтобы наносить торпедные удары по германским транспортам и кораблям. Экзамену подвергнутся и наше мастерство и наша выдержка. Нас ждут такие трудности, которые сейчас и не представить...
В сопровождении двух катеров «МО» — малых охотников за подводными лодками — мы вышли из Кольского залива и легли курсом на запад. Катера, проводив нас, повернули назад, а нам вскорости пришлось погрузиться: сигнальщик обнаружил вражеские самолеты.
Идем на глубине. Там, наверху, солнце, склонившись к горизонту, снова поползло вверх. Наступили новые сутки — 23 июня. Моисеев, осмотревшись в перископ, докладывает:
— Горизонт чист. Рыбачий за кормой, чуть виден. Разрешите всплывать?
— Добро.
И вот мы на ходовом мостике. Солнце по-прежнему светит ярко, а лица режет острый встречный ветер. Ровно постукивают дизеля. И вдруг...
— Дым на горизонте, справа тридцать! — звенит восторженный голос вахтенного командира.
Срочное погружение! Тяжело прихлопывается крышка рубочного люка. Мы скатываемся по вертикальному трапу вниз.
— Боевая тревога!
Звучит долгий, на полминуты, звонок.
Много, очень много раз доводилось нам слышать и такую команду и такой сигнал. Но на этот раз они звучат [9] необычно, с небольшой, но очень существенной поправкой: команде «боевая тревога» не предшествует знакомое слово «учебная», а длинный звонок не предварен коротким. Профессиональный слух остро реагирует на это изменение, с которым связан крутой перелом в нашей жизни.
Да, на этот раз в завершение атаки мы выпустим торпеды с боевыми зарядными отделениями, а не с красными, наполненными водой учебными головками. И направим мы эти торпеды прямо в подводную часть корабельного борта, а не под киль, как это делается во время тренировочной стрельбы.
Краснофлотцы, старшины, командиры действуют на своих боевых местах сноровисто, быстро, радостно. Да и как не радоваться такой удаче: не успели выйти в поход — и вот, пожалуйста, встреча с противником, возможность открыть боевой счет!
Лодка сближается с целью. А мы с Моисеевым, поднимая и тотчас опуская перископ, осматриваем объект атаки. Вот показались мачты, вот виден и весь силуэт. Это тральщик. Идет он, по-видимому, полным ходом, курсом на юго-восток и сильно дымит.
Из носового отсека докладывают, что торпеды готовы к выстрелу. Что ж, все складывается хорошо, атака протекает как по-писаному. Но странно, почему тральщик один и почему идет он в сторону наших берегов?
До выпуска торпеды по расчетам осталось две минуты. Моисеев так и прильнул глазом к окуляру перископа. Он сосредоточен, напряжен и не может скрыть охватившего его волнения. Волнуюсь и я, но по другой причине: уж очень этот тральщик похож на наш рыболовный траулер.
— Посмотрим еще разок, командир, — говорю я Моисееву. — Торпеду выпустить успеем. Нас пока не обнаружили, да и ход у этого линкора невелик.
Снова вглядываюсь в перископ. Корабль уже совсем близко. И тут совершенно отчетливо вижу красный флаг над его кормой и на трубе две большие буквы «МР» — марку всем известного треста «Мурманрыба».
— Отбой боевой тревоги!
Смахиваю холодный пот со лба. Да, чуть не наделали мы дел! Подумать страшно, что произошло бы, прояви мы меньше осмотрительности. [10]
Мне невольно вспомнилось, как во время войны с Финляндией ходили мы на «Щ-402» в боевом дозоре в западной часта Баренцева моря. Ходили, ходили, и вдруг Столбов — тогда еще молодой командир — обнаружил в перископ броненосец береговой обороны.
— Наверное, «Вянемяйнен»! — взволнованно доложил он.
— Маловероятно, но не исключено, — осторожно ответил комиссар дивизиона. «Не исключено-то не исключено, — подумал я, — только как финский броненосец сумел оказаться здесь, на Севере?» Сыграли боевую тревогу, стали выходить в атаку. И когда сблизились кабельтова{2} на четыре, увидели зачехленные орудия, людей в черных полушубках и нейтральный норвежский флаг.
Пока разглядывали броненосец, сошлись с ним настолько, что потребовалось подныривать под него. Потом всплыли с другого борта и осмотрели его кабельтовых с двух. Прочитали и название: «Норге». Сомнений не осталось.
Дольше всех сомневался Столбов. Уж очень хотелось молодому командиру иметь боевой успех. И атака шла, словно в учебном кабинете, и сблизились так, что промахнуться невозможно. Будь это враг — все торпеды влепили бы в борт...
Вот и сегодня произошло нечто похожее. Случай этот как бы напомнил: подводник никогда не в праве поддаваться слепому охотничьему азарту, терять чувство ответственности за каждый свой шаг. Что ж, мы не сплоховали.
Не сплоховала и лодка «М-176». Немного позже нас она встретила у Рыбачьего тот же самый траулер и тоже выходила на него в атаку. Как и мы, она вовремя опознала свое судно. И морской работяга благополучно вернулся домой...
Через полчаса после несостоявшейся атаки мы всплыли. Траулер уже скрылся за горизонтом. Солнце по-прежнему светило ярко, свежий северо-западный ветер развел трехбалльную волну. А мы, стоя на мостике, еще находимся под впечатлением всего происшедшего. Надежда на скорую удачу не оправдалась — противник, [11] видно, не так глуп, чтобы безрассудно лезть под наши удары. Придется поискать его.
В 12 часов открылся неприятельский берег — он виднеется вдали зазубренной черной полоской. Продолжаем идти к назначенной нам позиции — району, где мы должны искать и топить немецкие корабли. Спустя час погрузились, чтобы не быть обнаруженными с суши. В 14.30 подвернули вправо и легли на курс вдоль береговой черты, в двух милях от нее.
В перископ хорошо видны бухточки, маяки, одиночные дома. А море вокруг словно вымерло — ни корабля, ни катара. Одни лишь жадные визгливые чайки.
Так началась наша позиционная служба.
Изо дня в день ходим близ побережья. Треть времени расходуем на то, чтобы отойти в море, подальше от чужих глаз, всплыть и, запустив дизеля, подзарядить аккумуляторные батареи. Пока пребываем в надводном положении, радист ловит сводки Совинформбюро. Записанные от руки, они проходят через все отсеки, перечитываются дважды и трижды.
Сводки неутешительные. Наши войска на всех направлениях ведут тяжелые оборонительные бои. И отступают. Отступают что-то уж слишком быстро. У краснофлотцев то и дело возникают вопросы: как это понимать? Ведь наш лозунг — бить врага на его же территории, не отдавать ему ни одного вершка своей земли. Может быть, это стратегический замысел — немного отойти, а потом ка-ак ударить?!
Хорошо бы, если так. Нам, командирам, и самим многое неясно. Не на такое начало войны мы рассчитывали.
И все мы томимся ожиданием, вынужденным бездельем. Погода меняется без конца — то туман, то свежий ветер. Север! И только обстановка остается прежней — море пустынно. Заглядываем в фиорды, но и там пусто. Засекли лишь несколько новых наблюдательных постов.
Наконец 27 июня решаемся зайти на рейд бухты Буктен, прикрытый островом Вардё. А вдруг там повезет?! До этого мы несколько раз подходили к этой бухте на совсем близкое расстояние. Осматривали ее в перископ. Со стороны моря там ничего, кроме нескольких рыбачьих мотоботов, видно не было. А заходить туда рискованно. Вдруг проход в бухту перегораживают противолодочные [12] сети?! Запутаемся мы в них и окажемся в незавидном положении пойманной рыбы. Да и плана рейда и гавани у нас нет. Какие там глубины — неизвестно. На путевой карте они не обозначены — масштаб не тот.
А ожидать, когда противник сам придет к нам в руки, становится совсем невмоготу. Краснофлотцы вслух завидуют тем, кто сражается на сухопутье: «Там винтовка в руках, фриц перед глазами, и бей его, гада. Не то что здесь, у моря погоды ждать». Однако дело не в настроении и эмоциях. Если надо — можно ждать и неделю, и месяц. Но надо ли? Ведь поиск должен быть активным. Значит, следует сунуть нос и туда, где враг, наверное, чувствует себя в безопасности. Мы прикинули с Моисеевым: из наблюдений за бухтой нельзя сделать вывод о том, что подход к ней прегражден сетью. Ну, а то, что глубины неизвестны — не так уж страшно. Мы можем положиться на эхолот, который точно измеряет глубину у нас под килем. Значит, риск не так уж велик и, думается, вполне оправдан.
Вечером 27-го мы малым ходом двинулись в узкость между островом и берегом, ведущую в бухту. В лодке тишина. Все на своих боевых постах. Торпеды приготовлены к выстрелу на случай немедленной атаки. Вот мы и в бухте. Моисеев осторожно поднимает перископ, осматривается. Смотрю и я. Дух захватывает. Перископ поставлен на увеличение, и кирка — слева, на острове, и дома — справа, на берегу, — вот они, совсем рядом, рукой подать. Кажется, что и мы вот так же видны оттуда. А прямо по носу бортом к нам стоит на якоре небольшой транспорт, водоизмещением тонн на пятьсот или шестьсот. Расстояние до него кабельтовых шестнадцать.
— Аппарат, товсь! — командует Моисеев. Мы прошли еще кабельтова два, и прозвучало «Пли!». Наша первая боевая торпеда вырвалась из аппарата и пошла к транспорту.
А дальше... Тут следует сказать, что на наших лодках тогда еще не была установлена система беспузырной стрельбы. А это значит, что вслед за торпедой из аппарата вырывался большой воздушный пузырь и, подскочив к поверхности, вспучивал воду. Это демаскировало лодку в момент выстрела. Мало того, освободившийся от торпеды аппарат некоторое время оставался незаполненным водой. Это облегчало нос лодки, он стремился подняться [13] вверх, а корма соответственно опуститься вниз. Иными словами, создавался дифферент на корму. И лодку так и тянуло выскочить на поверхность.
Чтобы избежать такого, требовалась очень согласованная работа инженер-механика и боцмана. Обычно перед самым залпом инженер-механик принимал немного воды в носовую дифферентную цистерну. Это помогало боцману, управлявшему горизонтальными рулями, удержать лодку на глубине.
На этот раз такой согласованности в действиях достигнуто не было. Палуба качнулась у нас под ногами, лодку потянуло вверх. Я глянул на глубиномер. Его стрелка бежала вверх, потом замерла у четырехметровой отметки — значит, наша рубка показалась над водой. Но энергичные распоряжения Моисеева возымели свое действие, и стрелка покатилась вниз.
Когда мы вновь осмотрели бухту в перископ, то увидели целехонький и невредимый транспорт.
В чем же причина промаха? Нам не удалось до конца проследить за тем, как шла торпеда. Может быть, отказал прибор Обри — гироскоп, удерживающий ее на курсе?! Возможно. Но вполне очевидным стало нам и другое. По обязательной для всех подводников инструкции наши торпеды были установлены на глубину пять метров. Но такую осадку имеют лишь весьма крупные корабли. А транспорт, атакованный нами, был невелик, да к тому же стоял порожним. Его осадка не могла превышать трех метров. По всей вероятности, торпеда прошла под килем судна, как во время учебной стрельбы.
Итак, первый блин комом. Даже если и не по нашей вине, от этого не легче.
Мы не стали стрелять еще раз, чтобы не тратить зря торпеду, и развернулись на выход из гавани.
«Мы двужильные...»
И вот мы в море. Погрузились метров на сорок, чтобы спокойнее было, и начали долгую и нелегкую работу: менять у торпед установку глубины с пяти метров на два. Для этого торпеды нужно доставать из аппаратов. В лодочной тесноте это совсем не просто — почти голыми руками извлекать из узких труб восьмиметровые стальные сигары. Но что поделаешь, другого выхода нет. [14]
Торпеда — это не пуля и не снаряд, а подводная лодка в миниатюре. Тонко сработанные и много раз выверенные механизмы яростно вращают гребные винты, придавая торпеде сорокаузловую{3} скорость. Хитроумные приборы удерживают ее на нужном курсе и на заранее установленной глубине, чтобы донесла она четыреста килограммов взрывчатки до неприятельского борта. Больших народных денег стоит торпеда! И расходовать ее на авось — значит поступать против совести и долга.
Мы работаем сосредоточенно, быстро, изредка ворчим, поминая всякими нелестными эпитетами тех, кто придумал устанавливать на торпедах пятиметровую глубину. Будто мы должны воевать только с линкорами да крейсерами. А где они, эти крейсера?
Наконец установки глубины на торпедах изменены. Но тут выясняется, что аккумуляторные батареи уже требуют зарядки. И уходим мы подальше от бухты, чтобы вдохнуть в батареи новые силы.
Запись об окончании зарядки делается уже на страничке вахтенного журнала, помеченной новой датой — 28 июня. Снова идем попытать счастья в ту самую гавань. Подходим. Осматриваемся. Транспорта и след простыл. Зато у входа в гавань плавают буйки и маячит сторожевой катер, — видно, фашисты успели поставить здесь противолодочную сеть. Досадно! Ну как тут не выругать боцмана и механика — прикатили во вражескую бухту, словно к теще на блины! Немцам надо было бы оказаться полными остолопами, чтобы не заметить показавшуюся из воды рубку.
Продолжаем патрулировать вдоль берега. Настроение у всех отвратительное. И у меня — не лучше. Тяжелые мысли не дают покоя. Подготовлены ли мы к борьбе с таким серьезным и опытным противником, как гитлеровская Германия? Боевая тревога не застигла нас врасплох, мы сразу же вышли в море. Это очевидный факт. Но готовность к выходу в море — это далеко не все. Сколько еще путаницы, неразберихи! И передача двух «щук» беломорцам, и дурацкая инструкция об установке глубины на торпедах... Да что там, это капля в море.
Главное, сумеем ли мы воевать так, как подобает защитникам [15] социалистического государства, страны с самым передовым общественным строем, подвергшейся нашествию темных сил? Мы должны драться люто, беспощадно. Но для этого мало одной храбрости, одной ненависти, одного желания победить. Подводнику для победы нужно еще большое, годами обтесанное и отшлифованное умение. Без этого в лучшем случае героически встретишь смерть. Но не это нужно стране. Не для этого народ наш отказывал себе в сытном куске и в нарядной одежде, создавая Советский Флот. Не красиво погибать, а уничтожать врага — вот наше кредо, наша жизненная установка. А как мы готовились к этому? Всегда ли делали то, к чему обязывали нас и профессия и долг?
Мне вспоминаются давяще-унылые дни 38-го года. На флоте свирепствовала «врагомания». Шли аресты. Из наших рядов исчезали командиры, политические руководители, специалисты. Порой и тот, кто сам «разоблачал врагов», оказывался арестованным. Работала какая-то комиссия, выясняла: не было ли строительство новой базы в Вайенге вредительством. Мол, база флота — и расположена в Кольском заливе, там, где ходят иностранные суда (будто военно-морскую базу или даже крупный корабль можно спрятать в карман!).
Я в ту пору командовал лодкой. Помню, стояли мы у пирса и проклинали хозяйственников с береговой базы, не доставивших вовремя хлеба — из-за этого задерживался выход в море. Тут на пирсе появились два флотских начальника.
— Почему не в море? — спросил один.
— База задержала, не подвезли хлеба, — ответил я.
— Безобразие! Вы что же, и во время войны стали бы задерживаться из-за хлеба? — со зловещими интонациями в голосе произнес другой. — Да за это к стенке ставить будут!
Я промолчал, не зная, что возразить на столь явную ахинею.
А первый авторитетно поддержал:
— Да тут все командиры, которые с тридцать третьего года, — враги. Точно говорю.
Незадолго до этого, в день 20-летия РККА, меня наградили орденом за освоение Севера, иными словами, за [16] постоянную службу здесь, начиная с 1933 года. Горько и жутковато стало мне от этих слов. В том походе я старался пробыть как можно дольше...
Постепенно арестованные, от которых не сумели добиться «признания», стали возвращаться на флот. А нервозная обстановка подозрительности и взаимного недоверия выветрилась не сразу. Это давало себя знать в наших будничных делах и, что самое страшное, отражалось на боевой подготовке. Помню, лодкам после разгула «врагомании» целый месяц запрещали плавать в подводном положении. Во время учений можно было наблюдать такую нелепую картину: лодки маневрировали на поверхности, время от времени вздымая вверх трубы перископов: это обозначался выход в торпедную атаку. А на каждой лодке находился не один представитель штаба, дабы командир не насвоевольничал.
Хорошо, что летчикам не запретили подниматься в воздух, а то, следуя той же логике, им могли бы предложить учиться летать только на земле.
Страшно подумать, что было бы с флотом, начнись тогда война...
Но миновало и это время. Финская война заставила флот заняться своими делами, всерьез взяться за боевую учебу. Особенно оздоровилась обстановка с приходом на флот нового командующего — Арсения Григорьевича Головко. Прибыл он к нам летом 1940 года. А в конце года и на бригаду подводных лодок был назначен новый командир — Николай Игнатьевич Виноградов.
Учеба у нас пошла по-настоящему. Больше проводилось торпедных и артиллерийских стрельб, причем тактический фон для них создавался трудный — такой, какой может сложиться в реальном бою. Учения стали проводить в плохую видимость, в штормовую погоду. Мы практиковались в подводном маневрировании, в подныривании под корабли, учились скрытно проникать в бухты в подводном положении, осваивали прорыв противолодочной обороны, несли дозорную службу.
И все эти годы мы, конечно, изучали и осваивали суровый и трудный Северный театр. Плавали в шторм, и в туман, и в неистовстве снежных зарядов. Учились видеть ночью и оставаться незамеченными полярным днем. Запечатлевали в памяти и в блокнотах однообразные, трудные для штурманских определений берега. Какие бы [17] казусы ни происходили в боевой учебе, а Северный Ледовитый океан мы обживали. И обжили, почувствовали себя в нем по-домашнему, по-хозяйски. Море стало нашим союзником. А для того, кто с ним не подружился, оно такой же опасный враг, как и противник на войне.
Наша бригада — вполне жизнедеятельное соединение. В ней три дивизиона. Первый состоит пока из трех лодок — «К-1», «К-2» и «Д-3». Но ожидается пополнение. Лодка типа «Д» уже старушка. А «катюши» — великолепные подводные крейсера, которые могут сделать честь флоту любой нации. Эти корабли, сравнительно недавно вступившие в строй, очень мореходны, обладают большой автономностью, что позволяет им действовать в океане, далеко от своих баз. Соответствует этим задачам и вооружение. У них шесть торпедных аппаратов в носу и четыре в корме. А на палубе две 100-миллиметровые пушки и две сорокапятки. Солидный артиллерийский кулак даже для надводного корабля!
Командует дивизионом капитал 2 ранга Магомед Имандутдинович Гаджиев, или, попросту, Керим, как зовем его мы, друзья. Родился он в горном дагестанском ауле, а призвание свое нашел на морях. Замечательный из него вырос подводник: тонкий тактик, умело соединивший отвагу с хитростью и дерзость с точным расчетом. И человек Керим обаятельный: добрый, веселый, отзывчивый, никогда не теряющий чувства юмора. Воспитанные им экипажи и командиры лодок хорошо обучены, крепки своим моральным духом.
Второй дивизион, которым я командую третий год, имеет в своем составе шесть «щук». Не новые, но вполне надежные лодки. С ними можно выбираться и в Норвежское море, за далекий Нордкап. В носу у них четыре торпедных аппарата, в корме — два. Две 45-миллиметровые пушки. Словом, есть чем воевать. И люди на них — умелые, твердо знающие подводную службу. Все так и рвутся в бой.
Третьим дивизионом, состоящим из шести лодок типа «М», командует капитан 3 ранга Николай Иванович Морозов — «малюточный дед». Это прозвище получил он за свою давнюю приверженность к лодкам-»малюткам», с ними связана вся его командирская служба. «Малютки» и впрямь совсем небольшие корабли. Построены они в расчете на действия в прибрежных районах, [18] вблизи своих баз. Две торпеды и малокалиберная зенитная пушка — вот и все их вооружение. Честно говоря, не все на флоте верят, что от «малышей» можно ожидать какого-либо проку на нашем суровом театре. Но и «малюточный дед» и экипажи лодок воспринимают такие сомнения как личное оскорбление — все они убежденные патриоты своих кораблей.
Мне знакомы и эти лодки и люди, которые служат на них. Думается, что в руках таких людей «малютки» годятся для задач, что стоят перед «ими. А может быть, и на большее...
Так неужели же наш подводный флот с такими кораблями и, главное, с такими людьми не сможет ничего противопоставить противнику?! Ну конечно же сможет! Немцы второй год ведут большую войну, у них уже накоплен серьезный боевой опыт. А у нас пока что этого опыта нет. Отсюда и ошибки, и путаница, и неверные решения. Но ведь опыт-то Дело наживное. И мы вполне подготовлены к тому, чтобы быстро накопить его — фундамент для этого есть. Вот и за этот поход мы кое-чему научились...
От этих мыслей восстанавливается душевное равновесие. Да и не имею Я права поддаваться хандре. Настроение командира — не его личное дело. Оно быстро передается окружающим, экипажу, А с подавленным настроением много не навоюешь.
И опять ходим мы вдоль норвежского побережья на своей позиции. И опять не видим ничего, кроме беспечно резвящихся косаток. Этим младшим сестрам китов и дела нет до войны. В нескольких небольших бухточках, куда мы успели заглянуть, одни рыбачьи шлюпки и боты.
В ночь на первое июля получили приказ возвращаться в базу. Идем к своим берегам. Я обхожу один за другим отсеки. Беседую с людьми. У старшин и краснофлотцев, несмотря на неудачи, настроение в общем-то боевое, уверенное.
— Мы, товарищ капитан третьего ранга, двужильные, — говорит один из трюмных. — Немцу нас все равно не одолеть.
— Верно, — подтверждает электрик. — Война-то, видно, всерьез и надолго. Но рано или поздно мы его разобьем. [19]
Непоколебима у людей вера в главное: не может наш советский, самый справедливый строй рухнуть, как бы ни был силен враг...
Всплыв у Кильдина, обменялись позывными с сигнально-наблюдательным постом. Входим в Кольский залив. Слева знакомые очертания мыса Летинского. Проплывают мимо небольшие острова — Торос, Седловатый, Екатерининский. Вот и Екатерининская гавань. Швартуемся у свободного пирса. Здравствуй, Полярное, наша посуровевшая североморская столица, с домами в темных полосах и пятнах камуфляжа!
По пути в штаб бригады узнаю, что семьи командиров и сверхсрочников, еще остававшиеся в городе, эвакуированы. А в штабе услышал новость, о которой мы не знали в море: Финляндия находится с нами в состоянии войны.
Я подробно доложил командованию о походе. Охарактеризовал Аркадия Ефимовича Моисеева как смелого и решительного командира, обладающего необходимыми знаниями, уверенно управляющего кораблем, требовательного и пользующегося авторитетом у подчиненных. Такого командира можно посылать в самостоятельный боевой поход.
Нашу атаку по транспорту разобрали очень обстоятельно. Как выяснилось, это была первая на флоте боевая атака, произведенная подводной лодкой. Командование и штаб бригады сделали вывод, что стреляли мы со слишком большой дистанции и потому торпеда не дошла до цели. Того же мнения придерживались и представители Главного морского штаба, которые в ту пору находились в Полярном. Однако вывод был, прямо скажем, не очень убедительный. Во всяком случае, опыт наш учли и все командиры лодок, уходящих в море, стали получать боевую инструкцию, по которой глубина установки торпед равнялась двум метрам.
Сейчас, оглядываясь назад, небезынтересно отметить такую деталь. Наши торпеды, когда они попадали в цель, срабатывали безотказно — установленные на них инерционные взрыватели были вполне надежны. Мы не оказались в положении немецких, американских и японских подводников, которые на первых порах боевых действий упустили немало побед из-за низкого качества взрывателей. [20]
Итак, наш первый поход не увенчался боевым успехом. И все-таки мы плавали не зря. Наши наблюдения имели интерес для разведки. Сами мы получили некоторое представление о том, как немцы охраняют свои гавани — охраняют, кстати говоря, не очень-то усердно: видимо, не принимают всерьез наши подводные силы. Наконец, в результате нашего похода изменена инструкция, регламентирующая глубину торпед. И все это — первые крупинки боевого опыта, которого нам пока так не хватает.
Нельзя забывать и о том, что минувший поход дал «путевку в жизнь» такому толковому командиру, как Моисеев.
На сухопутье не смолкают жестокие бои. Горноегерские части фашистов нацелены на Мурманск и на ключ к Кольскому заливу — полуострова Рыбачий и Средний. Их сдерживает 14-я армия генерала Фролова. Силы явно неравны. На стороне гитлеровцев преимущество в численности войск, у них больше орудий и минометов, Их авиация господствует в воздухе. И все же наши сопротивляются не только отчаянно, но и успешно. На некоторых участках фронта фашистам почти не удалось продвинуться. На других положение хуже. И на флоте в помощь армейцам срочно формируются и порой с ходу бросаются в бой отряды морской пехоты.
От желающих идти сражаться на фронт нет отбоя. Командиров заваливают рапортами. Но разве удовлетворишь просьбы всех, кто хочет лицом к лицу схватиться с фашистами?! Северу нужен флот, а значит, нужны и корабельные специалисты. И все же возможности высвободить людей для участия в боях на сухопутье изыскиваются, хотя и с трудом.
Морские отряды состоят из посланцев надводных кораблей, береговой базы подплава, подводных лодок, школ учебного отряда. С кораблей взято все стрелковое оружие — винтовки, ручные и станковые пулеметы.
И горные егеря, рвущиеся к Рыбачьему и Среднему, застряли на склонах хребта Муста-Тунтури. Взять полуострова, блокировать Кольский залив им не удалось. И не удастся, пока жив хоть один наш боец. Потерять залив — значит потерять незамерзающие морские ворота [21] страны во внешний мир, а вместе с ними и Северный флот.
Сражаются не только на сухопутье. Немало боевых дел числится уже и за надводными кораблями — эсминцами, сторожевиками, торпедными катерами и катерами «МО». Они ведут огонь по скоплениям врага на берегу, высаживают и прикрывают десанты, дерутся с кораблями и самолетами. И только нам, подводникам, пока не везет.
С моря возвратились три «щуки» и три «малютки». Никого не встретили, а стало быть, и никого не потопили. В чем же дело? Неужели немецкие войска обходятся без снабжения?! Едва ли. Исключено и то, что по лапландскому бездорожью они смогли проложить сухопутные коммуникации. Значит, остается море. Так почему же, черт возьми, мы не встречаем там тяжелых, осевших ниже ватерлинии, сухогрузов, дородных, низкопалубных танкеров? Остается предположить: плохо ищем. Не знаем еще всех повадок врага, системы его базирования и охранения, его перевалочных пунктов. Плохо еще у нас налажена разведка, взаимодействие с другими родами сил, и в первую очередь с авиацией. Но, увы, авиация наша пока еще просто слишком малочисленна и плохо оснащена.
И все же нам необходимо добиться успеха в боевых действиях на вражеских коммуникациях. Ведь все взаимосвязано на войне. Начнем мы нарушать морские сообщения фашистов — и это не замедлит отразиться на боеспособности горноегерского корпуса, действующего на суше. Стало быть, и флот сможет сосредоточить больше усилий на решении своих главных задач. Да и для всего фашистского рейха наши успехи на море оказались бы чувствительны: из портов Финляндии и Норвегии гитлеровцы вывозят никелевую и медную руды, совершенно необходимые им в военной промышленности...
После возвращения из первого похода я пробыл в Полярном всего два дня. 4 июля пришлось уйти на «Щ-422», которой командовал капитан-лейтенант Малышев, в Норвежское море. Что сказать об этом походе? До позиции мы добирались трое суток. Пробыли в отведенном нам районе меньше недели — пришлось возвращаться назад из-за неисправности кормовых горизонтальных рулей. В Полярное вернулись 12 июля несолоно хлебавши. [22]
А через два дня мне приходится снова собираться в плавание — Норвежское море позвало обратно. На этот раз чемодан свой переношу на лодку 1-го дивизиона «Д-3».
Слова «единая боевая семья» стали уж очень затасканным языковым штампом. Но, ей-богу же, трудно найти более подходящее выражение, чтобы охарактеризовать взаимоотношения людей в нашей бригаде. Ну, начать хотя бы с того, что подводники старшего поколения почти все давно знают друг друга. То ли знакомы еще по училищу имени Фрунзе, то ли занимались вместе на Высших курсах подводного плавания. Да и служба сводила многих из нас на разных флотах, в разных соединениях. Подводный флот у нас молодой, и тем, кто давно связал с ним свою судьбу, приходилось плавать почти на всех типах лодок.
Среднее поколение — а оно составляет основной кадр командиров кораблей — тоже прошло через разные дивизионы. Многие командиры «малюток» плавали раньше старпомами на «щуках», на «щуки» нередко назначались опытные командиры «малюток». А со «щуки» хорошему командиру открывалась дорога на «катюшу».
Потому у нас и происходило стирание граней между «своим» и «чужим» дивизионом. И лодки на соседних дивизионах были знакомыми, и людей, плававших там, мы знали, и не только знали, но и были связаны с ними узами личной дружбы.
Вот почему приказание обеспечивать поход лодки соседнего дивизиона не было у нас противоестественным или неожиданным...
Итак, я оказался на «Д-3».
Трудно удержаться, чтобы не сказать несколько слов о лодках этого типа. Они — приметная веха в истории нашего подводного флота.
...В один из прохладных и по-балтийски пасмурных дней 1931 года состоялся торжественный митинг. На него собрались моряки-подводники, командование Краснознаменного Балтийского флота, рабочие и инженеры судостроительного завода, представители партийных и советских органов Ленинграда.
Виновницы торжества — три большие новые лодки стояли у пирса, сияя свежей шаровой краской и надраенной [23] медью. Это были первые подводные лодки, построенные советской судостроительной промышленностью. Сегодня они передавались флоту, и на них поднимался Военно-морской флаг.
Большое участие в подготовке к строительству лодок принимали Г. К. Орджоникидзе и С. М. Киров. Сергей Миронович присутствовал при закладке этих кораблей. Тогда же они и получили свои звучные символические названия: «Декабрист», «Народоволец» и «Красногвардеец». Сейчас на их бортах белели условные обозначения, принятые в подводном флоте: «Д-1», «Д-2» и «Д-3». «Декабрист» считался головным, и его имя перешло на всю серию.
Вступление этих трех лодок в строй было исполнено большого политического, революционного смысла. Потому и вылилось оно в такое яркое торжество. Событие это говорило, что курс партии на индустриализацию страны начинает давать свои вполне весомые и зримые плоды, что нашему государству по плечу теперь создание самого сложного и совершенного оружия, что кладется начало большому Рабоче-Крестьянскому Военно-Морскому Флоту. Да, страна накопила достаточно сил, чтобы приступать к созданию всего самого необходимого для ее обороны.
Вот смолкли звуки оркестра. На лодках спускаются заводские флаги и раздаются голоса вахтенных командиров:
— Флаг, гюйс и флаги расцвечивания поднять!
И снова звучит торжествующая медь оркестра и льется над древними кронштадтскими гаванями победная мелодия «Интернационала».
А потом выступил с речью командующий флотом Лев Михайлович Галлер.
— Народ доверил вам плоды своего большого труда, — говорил он, обращаясь к подводникам. — Я надеюсь, что вы с честью оправдаете это доверие народа. А на борту ваших кораблей будет воспитано немало замечательных подводников, достойных самой высокой награды Родины...
Таким по рассказам ветеранов-подводников представился и запомнился мне этот день.
«Декабристы» были вполне совершенными для своего времени лодками. Они существенно отличались от старых [24] «барсов» и «АГ» — лодок дореволюционной постройки, состоявших у нас тогда на вооружении. Новые корабли значительно превосходили своих предшественников по скорости надводного хода, дальности плавания и глубине погружения. Они были способны выдержать любой шторм. Лодки несли солидное вооружение: шесть торпедных аппаратов в носу и два в корме, одно 100-миллиметровое и одно 45-миллиметровое орудия на палубе.
В 1933 году «декабристы» по Беломорско-Балтийскому каналу перешли на Север, где тогда начал создаваться молодой флот. В этом переходе довелось участвовать и мне — я служил командиром торпедной группы на «Д-1». С той поры у меня и осталось очень теплое, можно сказать нежное, чувство к «декабристам».
В дальнейшем «Д-1» выбыла из состава флота. «Д-2» примерно в ту же пору ушла на Балтику, в капитальный ремонт.
А «Д-3», несмотря на свой почтенный возраст, остается в боевом строю. За ней числится немало славных дел. Еще в 1938 году под командованием замечательного подводника Виктора Котельникова она совершила небывалый по тому времени поход к берегам Ян-Майнена, в Гренландское море.
Это был тот многим памятный февраль, когда папанинская льдина дрейфовала вдоль восточных берегов Гренландии и возникло опасение, что ее скоро может вынести на чистую воду. Четверка отважных завоевателей Северного полюса оказалась в довольно трудном положении. Советское правительство приняло все меры, чтобы вовремя снять людей с их плавучего и уже ненадежного острова. Для этого была создана специальная экспедиция. В ее состав вошли два ледокола Северного флота и подводная лодка «Д-3». Она получила задание подойти к дрейфующей льдине и принять на борт папанинцев, если это почему-либо не удастся сделать ледоколам.
Весь поход сопровождался сильными штормами, снежными зарядами и туманами. Огромные волны накрывали лодку, с силой обрушивались на ее корпус. Тонны воды проникали в центральный пост через рубочный люк. Но лодка и ее экипаж с честью выдержали все невзгоды трудного океанского плавания. Лодка достигла [25] заданного района и благополучно вернулась назад. Корпус и механизмы корабля оказались в хорошем состоянии — это была лучшая аттестация трудовых успехов судостроителей, руками которых созданы первые советские лодки.
В том штормовом океанском походе участвовал Филипп Васильевич Константинов — он был флагманским штурманом бригады. А сейчас Константинов — командир «Д-3». С ним мы и выходим в боевое плавание.
Начали мы с того, что перешли в другую гавань, где должны ждать приказания о выходе на позицию. Не успели стать на якорь, как разнесся сигнал воздушной тревоги. На бухту налетела группа «фокке-вульфов». Загремели зенитные батареи Полярного. Открыла огонь и «Д-3».
Снаряды лодки и ближайшей к нам батареи рвутся очень кучно вокруг одного из самолетов. Выстрел, еще выстрел... И вот «фокке-вульф», одевшись желтыми языками пламени и оставляя за собой черный шлейф, завалился на крыло и потом стремительно спикировал в сопки. Было видно, как летчики выбросились на парашюте.
Кто сбил самолет — мы или батарея, сказать трудно. Но разве в этом дело? Главное, самолет сбит! И всех нас охватывает чувство ликования: вот реальный, осязаемый результат боевой работы наших людей. Может быть, и для предстоящего похода это окажется добрым предзнаменованием?
Но, увы, наши предчувствия не сбылись.
В море мы вышли 15 июля. Пока дошли до позиции, оказалось, что надо ремонтировать клинкет левого дизеля. При погружении он сильно пропускает воду — за час трюм дизельного отсека наполняется доверху. За ремонт мы принимались несколько раз, и это заняло много времени, которое можно было бы использовать для поиска врага. Да и погода нам не благоприятствовала. Зачастили густые туманы, и за их покровом корабли противника могли проскочить незамеченными.
За время перехода нам несколько раз приходилось уклоняться от самолетов. А однажды мы встретились с неприятельской подводной лодкой. Встреча была неожиданной для обеих сторон. И действия наши оказались [26] совершенно одинаковыми: обе лодки одновременно отвернули в разные стороны и срочно погрузились.
Когда наши сердца стали работать в нормальном темпе, мы с Константиновым обменялись впечатлениями о негаданной встрече. Враг не оказался ни хитрее, ни находчивее нас. А ведь преимущество в боевом опыте было на стороне немецких подводников. Сюда, на Север, наверняка посылались не новички. Это же здорово, что во встречах с врагом мы держимся на равных! Значит, и до побед нам осталось недалеко.
Но, как уже было сказано, этот поход не принес нам успеха. Лодку досрочно отозвали с позиции. И 30 июля в сплошном тумане мы вошли в базу.
В Полярном масса «домашних» новостей. Начальник штаба нашей бригады Михаил Петрович Августинович по собственному желанию назначен командовать подводным крейсером «К-1». Этой лодке до сих пор не везло с командирами. Один из них в начале войны списался на берег по болезни. Та же участь постигла и его преемника. Должность командира оставалась вакантной, подходящую кандидатуру сразу найти не смогли. Тогда-то и попросил Михаил Петрович начальство о «почетном понижении». Не смог он спокойно сидеть на берегу, планировать операции, встречать и провожать корабли. И просьбу его уважили.
Августинович на Севере с 33-го. Командовал «щукой», «декабристом», в должности комдива участвовал в финской войне, плавая на «Д-1». И вот теперь он уже успел освоиться с «катюшей», отработал с экипажем нужные учебные задачи и собирается в свой первый боевой поход.
В Полярном то и дело звучат воздушные тревоги. Но налеты случаются редко — самолеты в основном пролетают в сторону Мурманска.
И вдруг — радость! Вслед за нами вернулись из походов две лодки нашего дивизиона — «Щ-401» и «Щ-402». И обе — с победой. Находились они на разных позициях, а свой боевой счет открыли в один и тот же день — 14 июля.
Командир «четыреста второй» Николай Гурьевич Столбов — грамотный и опытный подводник. По натуре он живой, энергичный человек, может быть, немного [27] вспыльчивый, но не опрометчивый — выдержка стала профессиональной чертой его характера. «Щукой» он командует около двух лет — стаж порядочный. А до этого командовал «малюткой», на ней и перешел с Балтики на Север.
Во время войны с Финляндией Столбов на своей «щуке» наплавал не одну сотню миль. Был и я с ним в феврале 40-го года в двадцатисуточном походе. И сейчас могу сказать твердо, что успех Столбова не случаен.
В первый день войны, если помнит читатель, «Щ-402» была приведена в Полярное из Мурманска, где она проходила ремонт в доке. На лодке предстояло закончить некоторые монтажные работы. С этой задачей быстро справилась наша плавучая мастерская «Красный горн». Досрочно завершив испытания механизмов, лодка вышла в море. Походив у неприятельского берега, Столбов решил заглянуть в один из фиордов. Там он обнаружил стоящий на якоре транспорт водоизмещением около пяти тысяч тонн. Удар был нанесен с короткой дистанции двумя торпедами. Они поразили цель без промаха, и транспорт перестал существовать. После этого Столбов благополучно вывел лодку из фиорда.
И все-таки героем дня нынче ходит Моисеев. Хотя по времени его атака произведена немного позже, действовать ему пришлось в куда более сложных условиях.
В свой первый самостоятельный боевой поход он вышел после того, как получил «путевку в жизнь» в нашем совместном плавании. Подходя в надводном положении к берегу противника, Моисеев внезапно обнаружил силуэты двух тральщиков, слегка прикрытые дымкой. Немедленно погрузившись, лодка легла на курс сближения с кораблями. С восьми кабельтовых Моисеев выпустил две торпеды по ближайшему к нему тральщику. После сильного взрыва корабль начал быстро тонуть.
Второй тральщик, оказавшийся довольно быстроходным, пустился преследовать лодку через восемь минут после атаки. От тридцати шести сброшенных им глубинных бомб на «щуке» вышли из строя кормовые горизонтальные рули и командирский перископ. Несмотря на эти повреждения, Моисеев, не потерявший присутствия духа, маневрировал очень находчиво, и лодка ушла от преследования. [28]
В своих выводах по донесению Моисеева о результатах боевого похода командир бригады написал: «Задача, поставленная подводной лодке «Щ-401», командиром понята правильно и выполнена отлично... Командир в данном походе настойчиво искал корабли противника и, несмотря на сильное противодействие врага, всеми боевыми средствами смело атаковал и утопил вооруженный траулер. Подводная лодка «Щ-401» показала высокую выучку личного состава в борьбе за живучесть. При выходе из строя командирского перископа и кормовых горизонтальных рулей командир лодки отлично управлял маневрами корабля. При возникновении местных пожаров от замыкания электропроводки во время неприятельской атаки глубинными бомбами личный состав отлично справился с ликвидацией аварий и повреждений.
Все поведение командира подводной лодки «Щ-401» в походе — настойчивость в поиске противника и смелое нападение на него, управление кораблем в сложной обстановке, умелое управление техникой, бойцами и командирами — свидетельствует о том, что личный состав втянулся в боевую деятельность, а командир подводной лодки способен смело и решительно выполнять боевые задачи в сложной обстановке».
Итак, «щуки» показали, что у них, как и подобает этим рыбам, острые зубы и что они могут больно кусаться!
— Боевой счет открыт, — сказал начальник штаба флота С. Г. Кучеров на разборе похода «Щ-401», — лед тронулся...
Талант тоже оружие
Война подчас ведет к переоценке людей. Какие только метаморфозы не приходится наблюдать! Да и мерки, с которыми теперь подходят к людям, надо сказать, более определенные и зримые. Основной критерий — поведение в боевой обстановке. И вот иной, ранее ничем не выделявшийся командир в бою проявляет чудеса изобретательности и отваги. А другой, слывший передовиком и ходивший с гордо поднятой головой, вдруг оказывается растяпой и трусом.
Это, конечно, случаи крайние, на разных полюсах. Большинство командиров показали себя примерно так, как мы и ожидали, готовя их к войне. И все же крайние [29] случаи, причем в худшем их проявлении, у нас были — от этого никуда не уйдешь.
Командир сто семьдесят второй «малютки» Лысенко до войны представлялся нам грамотным подводником и требовательным начальником. Лодкой он управлял без грубых ошибок, экипаж под его руководством хорошо сдавал учебные задачи. Словом, на поверхности все было благополучно.
Но в первом же боевом походе Лысенко показал свою полную несостоятельность. Едва началось плавание, слепой страх обуял его. Ему всюду мерещилась опасность. То и дело совершал он странные маневры, «уклоняясь» от противника, которым поблизости и не пахло. Это нервировало экипаж, вселяло в людей неуверенность. Где уж тут было искать вражеские корабли!
Худшее произошло на обратном пути в базу. Приняв свои самолеты за неприятельские, Лысенко произвел срочное погружение близ берега. Лодка ударилась носовой частью о подводную скалу. И тут, потеряв остатки всякого самообладания, командир впал в самую настоящую панику. «Это магниты! — закричал он. — У немцев специальные магниты, чтобы притягивать наши лодки. Мы в ловушке!»
Лодку надо было спасать, но что мог сделать командир в таком состоянии. И если б не мастерство и хладнокровие инженер-механика Каратаева, «М-172» никогда бы не всплыла на поверхность и не вернулась домой.
«Малютку» срочно поставили в док. А Лысенко, разумеется, немедленно убрали с корабля.
По-видимому, Лысенко никогда всерьез не задумывался о том, к какой конечной цели направлена служба кадрового флотского командира, не старался представить себе, что и как придется делать ему в случае войны, не тренировал свой мозг в решении возможных боевых задач. Не старался он изучить и вероятного противника, его сильные и слабые стороны. Парадная сторона службы, привилегии командирской должности — вот что прельщало его. Этим он и жил.
Нельзя снять вины и с его воспитателей. Характер командира выковывается в борьбе с трудностями, в обстановке, когда можно в полную силу почувствовать и самостоятельность и свою ответственность за корабль, за людей. Лысенко же слишком опекали, не ставили его в [30] условия, напоминающие подлинный бой. А без такой школы не разовьешь у человека командирских качеств. Мало того, даже не разглядишь как следует, есть ли для этих качеств нужные задатки. А то может оказаться, и развивать-то нечего. Не рожден человек стать командиром, нет у него настоящего таланта. И надо помочь ему вовремя переменить специальность.
Этим я не хочу умалить роли воспитания. Талант тоже нуждается в том, чтобы его растили. Но добрые семена требуют хорошей почвы. И такую почву составляет физическое и нравственное здоровье человека, уравновешенность его нервной системы, интеллект. Одаренность, талант, пройдя сквозь горнило боевого воспитания, отливаются в такой сплав ума, характера и темперамента, который силен именно своей гармоничной цельностью. Не только отважный и не только выдержанный, не только дерзкий и не только трезвый в расчетах, а обладающий всем этим вместе, в нужных пропорциях — таков должен быть командир-подводник. Тогда он творчески, а значит, и с наибольшим успехом проявит себя во всех видах боевой деятельности. Ведь в бою просто необходим творческий элемент командирского искусства.
И поэтому талант командира — это оружие. Оружие большой силы, которое надо высоко ценить.
Хорошо, что на место Лысенко пришел по-настоящему талантливый командир.
Капитан-лейтенант Фисанович прибыл к нам на бригаду из Ленинграда в конце июля. Он только что окончил командирские классы подводного плавания. Назначили его помощником командира на «щуку». Израиль Ильич не был новичком на Севере. До курсов, на которые его приняли осенью прошлого года, он плавал у нас флагманским штурманом бригады. Как и полагалось ему по должности, он превосходно знал Северный морской театр. Да и все, что касалось устройства лодок и порядка службы на них, Фисановичу было хорошо известно.
Я несколько раз бывал с ним в море. Особенно он запомнился мне по осеннему походу в предвоенном году — длительному и штормовому. В глаза бросалась работоспособность, увлеченность Фисановича своим делом. Не забывал он интересоваться и особенностями управления «щукой».
В должности помощника командира после курсов Фисанович [31] пробыл всего несколько дней. Его кандидатура на место Лысенко оказалась самой подходящей. И действительно, «малютки» он знал досконально. С 1936 года, сразу после училища, он начал плавать на них на Балтике.
Внешность Фисановича не слишком мужественна. Среднего роста, с чистым высоким лбом, серыми мечтательными глазами, опушенными густыми черными ресницами, и немного оттопыренными ушами, он не производит впечатления этакого бравого морского волка. Но какой он разносторонний и обаятельный человек! Широта его эрудиции поражает многих. История военно-морского искусства и тактика, техника и литература — излюбленные темы его разговоров. А если его «завести», он может прямо-таки часами с большим чувством читать отрывки из «Евгения Онегина» и «Графа Нулина», из бодрого, ритмичного «Хорошо!» и из грустной шевченковской «Катерины». При этом он не отвлеченный мечтатель, а человек действия.
Вступив в командование «малюткой», Израиль Ильич прежде всего поговорил с каждым членом экипажа, узнал, «кто чем дышит». Ознакомился с состоянием корабля. Лодка стояла в доке, в Мурманске. Ремонт не прекращался ни днем ни ночью. Рабочим помогали моряки. Подводников подхлестывало нетерпение — скорее бы в море, в боевой поход!
В начале августа «М-172» вышла из ремонта и вернулась в Полярное. По твердо установленному на флоте порядку молодой командир, прежде чем повести корабль в море, должен был отработать несколько задач из курса боевой подготовки. Командир закреплял навыки в управлении кораблем, экипаж совершенствовал свою сноровку в обслуживании лодочных механизмов и систем, люди срабатывались, достигали лучшего взаимопонимания. Без такой предварительной тренировки выпускать лодку в море просто опасно. И принятая система подготовки неукоснительно соблюдалась во время войны, как и в мирные дни. Только сроки, конечно, устанавливались иные, сжатые.
Курсовые задачи отрабатываются под руководством кого-нибудь из старших начальников, он учит командира лодки, подмечает его ошибки, не дает им укорениться. Таким руководителем на сто семьдесят вторую «малютку» [32] капитан 1 ранга Виноградов назначил меня, поскольку Морозов в это время находился в море.
На второй день после моего прихода на лодку мы вышли в Кольский залив, в безопасный район, отведенный для боевой подготовки. Впрочем, безопасность там была весьма относительной. В небе то и дело появлялись самолеты врага, направлявшиеся на бомбежку Мурманска или губы Грязной. И наряду с тренировочными срочными погружениями было немало я фактических — приходилось спасаться от воздушных атак.
Изо дня в день, по четырнадцать — шестнадцать часов в сутки продолжались тренировки. Но никто из подводников не сетовал на трудности. Люди на лодке были замечательные. И их не покидало чувство вины за свой первый злополучный поход. Хотя всем было очевидно, что экипаж тут совершенно ни при чем, моряки очень тяжело переживали случившееся. Чем могли, старались они помочь молодому командиру. Приказания Фисановича подхватывались буквально с лету и выполнялись точно, четко, в самом высоком темпе. Особенно заметной была помощь командиру со стороны инженер-механика Каратаева и боцмана Тихоненко.
Фисанович превзошел все мои ожидания. Раза в три-четыре быстрее, чем потребовалось бы другому, он освоился с обязанностями командира. Все курсовые задачи были выполнены с хорошими оценками. Я доложил комбригу, что лодка готова к выполнению боевого задания. И так как «малюточный дед» Морозов все еще был в море, я получил приказание выйти с Фисановичем в его первый боевой поход.
Вечером 18 августа мы покинули базу и направились к берегам противника.
И вот вторые сутки почти без перерыва мы ищем врага. В перископ изредка замечаем самолеты и небольшие катера вроде наших «МО». Такие катера для лодки не цель, как воробьи для пушки. А ни транспортов, ни кораблей не видно, и нас как магнитом тянет к себе губа Петсамо-Вуоно, где расположена гавань Лиинахамари.
— Не заглянуть ли нам туда? — деликатно, скрывая нетерпение, спросил Фисанович в первый же день.
— Не стоит, командир, лучше подождать, осмотреться, — посоветовал я ему. — Может быть, там и топить нечего. [33]
Я обычно стараюсь не вмешиваться в управление кораблем, поменьше давать прямых указаний командиру. А вмешаться иной раз так и подмывает. Смотришь — делает он что-то не совсем удачно. Ты бы сделал и проще и лучше. И команда готова сорваться с губ. Но сдерживаешь себя. Думаешь: а ведь можно и так. Пусть доведет дело до конца. А то выбьешь человека из колеи, да и зря обидишь. И главное, незачем его к нянькам приучать. А недочеты можно рассмотреть потом, на разборе...
Впрочем, Фисановича-то и поправлять особенно не в чем. Лодкой он управляет вполне грамотно, реакция у него хорошая. Об отдыхе и не помышляет. А я спокойно сижу на разножке в центральном посту. Временами вздремываю.
Еще и еще раз мы подходим к заманчивому фиорду. И Фисанович осторожно намекает: «Хорошая бухточка. Просто картинка. Уж что-нибудь там да есть». «Может быть, сети там есть, — соглашаюсь я, — может быть, противолодочные мины».
Нетерпение его мне понятно. Но лезть очертя голову в бухту незачем. Если там что и есть — от нас никуда не денется. Мы ведь караулим у входа. А присмотреться еще — не помешает. Знаю я эти бухты...
Наконец, снова подойдя к Петсамо-Вуоно, мы увидели выходящий оттуда не то катер, не то шхуну. Суденышко прошло над нами и скрылось из глаз. Что ж, и это добрый признак. Значит, противолодочная сеть или не поставлена или разведена.
Вдруг Фисанович, приподняв перископ, глянул и впился в него как зачарованный.
— Товарищ комдив, посмотрите!
В глубине петсамской бухты стелется густой черный дым. Происхождение его не вызывает сомнений: так дымить может только поднимающее пары судно.
— Что скажешь, командир? — спрашиваю Фисановича.
— Не пора ли идти туда, в бухту?
— Пора.
Сыграна боевая тревога. Штурман Бутов берет через перископ пеленги на характерные оконечности мысов и высоты гор: перед тем как проникнуть в этот узкий залив, надо точно определить место корабля. В лодке сгущается напряженная, сосредоточенная тишина. Дан малый [34] ход. И мы медленно втягиваемся в глубину вражеского фиорда.
В перископ видны характерные аспидно-черные, зазубренные горы. Чем дальше мы идем, тем уже становится фиорд, лучше просматриваются его берега. В центральном посту хорошо слышно, как тикают часы и пощелкивают репитер гирокомпаса да счетчик лага. В пруди — холодок и какое-то ощущение легкости. Ведь все вокруг — полная неизвестность. Мы, говоря «высоким штилем», в самой пасти врага. И в любой момент он может щелкнуть зубами, обрушив на нас беду. А мы даже не знаем, откуда ее ждать.
Подняли перископ. Впереди, примерно в кабельтове, спешит куда-то в глубь фиорда катер. Что за катер, какого он назначения — неясно. Главное, судя по всему, не заметил нас. Хорошо, что проходил он над нами, когда перископ был опущен.
Снова осматриваемся. Катер уже повернул вправо. На нем отчетливо видна небольшая пушка. Он удаляется от нас — видно, идет к берегу. Справа по курсу лодки клубится черный дым. Теперь по расчетам штурмана до гавани Лиинахамари осталось четыре минуты хода. Через четыре минуты станет окончательно ясно: не напрасно ли затеяли мы всю эту канитель, найдется ли подходящий объект для торпедного удара.
— Время вышло! — докладывает Бутов.
Снова мы с командиром у перископа. В окуляр отчетливо видны какие-то дома, казармы, причал и... нет ни одного судна. Вот незадача! Но отчаиваться рано. Ну хотя бы потому, что мы пока еще не обнаружили источника дымового облака. И мы продолжаем осторожно двигаться вперед. Еще раз осматриваем бухту. Наконец-то! Справа, у большого причала, нам открывается транспорт, из трубы которого валят черные клубы.
— Аппарат номер один, товсь! — звонко выкрикивает Фисанович, — Право руля! Отводи... Прямо руль! Аппарат — пли!
— Торпеда вышла! — доложили из первого отсека.
В перископ хорошо виден весь транспорт — его борт еле вмещается в поле зрения. На палубе у стрелы работают люди. И прямо к середине судна чертит свой след торпеда — Фисанович целился в трубу. За несколько секунд эта картина прочно запечатлелась в памяти. Тут же [35] мы уходим на глубину, безопасную от таранного удара, и начинаем разворачиваться на выход из Лиинахамари. Во время циркуляция лодка дрогнула от близкого взрыва — это торпеда через тридцать секунд после выстрела достигла цели.
Мы легли на курс, ведущий к выходу из Петсамо-Вуоно, и всплыли на перископную глубину. Атака удалась, но самые большие неприятности, нас могут ожидать впереди. Немцы спохватились, и, если до сих пор мы охотились за транспортом, теперь они начнут охоту за нами. И результат этой охоты может быть всякий.
Причал, у которого стоял транспорт, окутан непроницаемой стеной дыма. А поблизости от лодки вдруг появляется катер — тот самый, что видели мы на пути к гавани, и устремляется прямо к нам. Но и на этот раз мы не обнаружены! Едва успели убрать перископ, катер проскочил мимо, так ничего и не заметив. Гидроакустик с очень подходящей для его специальности фамилией — Шумихин докладывает, что слышит шум винтов еще одного катера. Судя по шумам, катера идут строем фронта в сторону моря и постепенно удаляются. Раздаются гидравлические удары по лодочному корпусу — это рвутся глубинные бомбы. Один взрыв, второй, третий... Дальше считать не стали. Катера давно выскочили из фиорда. Пусть бомбят Баренцево море!
Выходим и мы из фиорда. На лицах людей появляются улыбки. Ну еще бы — как гора с плеч! Транспорт торпедировали, ушли незамеченными — ищи нас теперь!
— Действительно в море как дома, — весело говорит Каратаев. Все смеются долго, с облегчением. Для смеха сейчас годится самый незначительный повод. Недавней тишины нет и в помине. Все происшедшее кажется простым, легким и забавным.
— А катера-то, катера — куда их понесло! Совсем фрицы ошалели от гостинца, — задыхаясь от хохота, выдавливает из себя один из краснофлотцев. И вместе с ним долго хохочет весь отсек.
— Поздравляю, Израиль Ильич, тебя и всю команду с первой победой. И верю, что за ней последует еще много побед, на горе фашистам, на радость нашей Родине, — торжественно говорю я Фисановичу, и мы долго жмем друг другу руки.
А лодочная жизнь вступает в обычный порядок. [36]
— Команде ужинать! — передается по отсекам. Бачковые быстро пробираются к камбузу.
— Эх, жаль, сто грамм в обед израсходовали, — шутливо сожалеет кто-то. — Покойных фашистов сейчас самое время помянуть!
Ужинают все весело, шумно, с аппетитом.
Ночью мы заряжали аккумуляторную батарею, а утром вновь направились к вражескому берегу. До вечера ходили взад и вперед, меняя курсы. Но снова все пустынно вокруг. Появились два фашистских самолета, и мы ушли на глубину. Вскоре всплыли под перископ, осмотрелись. Вдоль берега полным ходом идут два катера.
— Смотря, командир, — говорю я Фисановичу, — фашист что-то затевает. Не стал бы он просто так катера гонять.
Над морем уже спустились короткие сумерки. Вокруг все серо, в перископ и вовсе трудно что-нибудь рассмотреть. Но Фисанович прямо-таки впился взглядом в окуляр.
— Товарищ командир дивизиона! — раздается вдруг его взволнованный голос. — Прошу посмотреть, что за пятно там.
Вглядываюсь, напрягая зрение. Сомнений быть не может: это белый, как айсберг, корабль. И тут же слышится подтверждение от Шумихина:
— Слева тридцать четыре шум винтов!
— Торпедная атака! — командует Фисанович.
Теперь в перископ довольно ясно видно белое, похожее на яхту судно, идущее на фоне темного берега. Водоизмещением оно тысячи на полторы тонны. До чего ж красив корабль! Он даже вызывает к себе чувство, похожее на жалость.
Лодка на боевом курсе. «Аппарат номер два, товсь!» — ласкает слух громкая команда. И вскоре вслед за ней: «Аппарат — пли!» Секунд через сорок до нас донесся взрыв торпеды. А минуты две спустя раздался еще один удар — раскатистый и звонкий. Видно, взорвались корабельные котлы. Шумихин доложил, что судно больше не подает признаков жизни. В перископ мы тоже не обнаружили на поверхности никаких следов белого судна.
Вся атака длилась десять минут. Уже отходя от этого [37] места, мы заметили несколько катеров, выходивших из фиорда. Но нас им обнаружить не удалось.
Торпеды израсходованы. И обе — по прямому назначению. Мы возвращались домой радостные, как могут быть радостными люди, хорошо справившиеся с очень трудным делом и окончательно поверившие в свои силы.
23 августа «М-172» ошвартовалась в базе. Нас поздравляли, нам жали руки. Фисанович чувствовал себя именинником и немало смущался от всеобщего внимания. Его успех оценивался по достоинству. Еще бы! Меньше месяца командовал человек лодкой до выхода на боевую позицию, а в море достиг такого, чем не могут еще похвастаться и многоопытные, бывалые командиры. И дело тут не только в личном командирском мастерстве Фисановича. Ведь пришел-то он на лодку, экипаж которой побывал на волоске от гибели. Действия прежнего командира могли лишь деморализовать людей. Им нужно было внушить веру в свою способность храбро и умело сражаться, побеждать врага. И Фисанович с этой задачей справился вполне. С его приходом на корабль, отмечал в политдонесении комиссар дивизиона Михаил Кабанов, оживилась партийно-политическая работа, экипаж стал более сплоченным и дружным. Действительно, вспомним, как вели себя подводники во вражеском фиорде: никто не дрогнул, не допустил даже малейших ошибок в работе. А ведь на лодке бывает достаточно ошибиться одному бойцу, чтобы разрушить все замыслы командира, свести на нет все его умение.
Поход был во всех отношениях знаменательной вехой в жизни экипажа. После него на лодке были приняты в партию штурман Бутов, боцман Тихоненко, штурманский электрик Зайцев и радист Серегин. Они знали, что впереди их ждут еще более суровые испытания, и, вступая в ряды коммунистов — а их, кстати, на лодке большинство, — они брали на себя моральное обязательство быть в числе самых стойких и мужественных воинов.
Ну, а мне в начале сентября пришлось снова выйти в море на «малютке», на этот раз сто семьдесят первой. Командовал ею капитан-лейтенант Стариков. Валентину Георгиевичу тоже не откажешь в командирском таланте. В этом походе он был активен в поиске врага, смел. Кораблем управлял мастерски. Правда, не обошлось у нас без неприятности. Безрезультатно походив у побережья, [38] мы попытались проникнуть в петсамский порт. И вот, пробираясь вслепую по узкому и длинному фиорду, мы вылезли носом на мелководье. Повреждений лодка не получила, но рубку свою показала наблюдательным постам. Катера — а кроме них в гавани ничего не было — долго искали нас. Их бомбы на этот раз падали довольно близко. От первых взрывов лодку подбросило вверх метра на четыре. Но ни корпус, ни механизмы не пострадали. Следующие разрывы были немного подальше и воспринимались нами как удары железной палкой по корпусу. Но от них и вовсе не было никакого вреда.
Так вот она какая, бомбежка! Признаться, думалось, что она окажется более страшной.
Стариков действовал хладнокровно, решительно, и лодка благополучно вышла из фиорда.
В базу мы вернулись, так и не открыв счета. Но, думается, командир еще сумеет развернуться — из него, безусловно, получится прекрасный подводный боец.
Невольно сравниваю его с Фисановичем. Оба молоды, оба по-своему хороши. И в то же время совсем разные. Различие не только внешнее — Стариков высок, красив, держится очень уверенно. Совсем несхожи у них и характеры. Фисанович мягче, душевнее, быстрее располагает людей к себе. На корабле он совсем недолго, куда меньше Старикова, а к экипажу стоит гораздо ближе. Моряки успели его по-настоящему полюбить...
Разные люди служат у нас на лодках. Но в одном одинаковы они: в своей глубокой ненависти к врагу, в своем желании сражаться с ним. И они сражаются, одновременно постигая искусство специфичной, трудной подводной войны. У нас пока нет боевых потерь. А счет побед, хотя он еще и невелик, несомненно будет расти. Уже мы знаем, как ведет себя торпеда, пущенная во вражеское судно, с каким звуком обрывает она его жизнь, мы знаем, как прокрадываться в неприятельский фиорд и с какими трудностями это связано, мы знаем, как рвутся глубинные бомбы близ лодки... Всего этого не так уж много. Но достаточно для того, чтобы без преувеличения сказать себе: первый экзамен, заданный внезапной войной, мы выдержали. [39]