Последние рубежи
1
Поздно вечером 23 января колонна машин штаба 6-го механизированного корпуса остановилась в небольшой деревне, которая недавно была занята подразделениями 17-й гвардейской бригады. Сейчас танкисты вели бой где-то впереди, километрах в четырех от деревни. С той стороны доносились выстрелы, в темное небо то и дело взлетали разноцветные сигнальные ракеты.
Мы вышли из машины.
— Пойдем к комкору, — предложил начальник политотдела корпуса полковник Г. И. Потапов. — Надо познакомиться с обстановкой. Может, есть какие новости.
В темноте мы не без труда разыскали штабной автобус. Полковник В. Ф. Орлов, не ожидая наших вопросов, сказал:
— Задерживаться здесь долго не будем. Командарм приказал с ходу форсировать Одер и захватить плацдарм.
— Что слышно о нашем передовом отряде? — поинтересовался Потапов.
— Отряд уже подошел к Одеру. Но река еще не замерзла, а переправ нет. Немцы собираются крепко удерживать западный берег.
Подошел начальник штаба полковник Корецкий.
— Василий Федорович! — обратился он к командиру корпуса. — Получено указание Ставки особо отличившихся при форсировании Одера представлять к званию Героя Советского Союза.
— Очень хорошо. Григорий Иванович, — комкор повернулся [229] к Потапову, — примите меры, чтобы об этом указании немедленно узнали во всех частях.
— Будет сделано, Василий Федорович, — ответил Потапов. — Пошли, начорг, надо браться за работу.
В машине политотдела нас ожидал заместитель Потапова подполковник Закалюкин, тот самый Закалюкин, которого я сменил в ноябре 1943 года в должности начальника оргинструкторского отделения.
Наскоро перекусив, мы обсудили задачи политотдела и решили на рассвете выехать в части. Майор Лозовой собирался поехать в 16-ю мехбригаду, а я с Закалюкиным — в передовой отряд корпуса, в 17-ю мехбригаду.
Совсем рассвело, когда мы подъехали к Одеру. Утро было морозным, но в прибрежном лесу танкисты работали, сбросив шинели. Они валили деревья, сооружали плоты, ремонтировали рыбачьи лодки. Саперы подвозили табельное переправочное имущество.
Время от времени в лес залетали немецкие снаряды, рвались с тяжелым грохотом. Тогда люди падали в снег, [230] укрываясь от осколков, потом поднимались и снова брались за топоры и пилы.
В группе солдат, сколачивавших плот, я увидел начальника политотдела бригады подполковника Н. Г. Гордеева. Он вместе со всеми ловко орудовал топором.
— Привет и поклон гвардейцам! — сказал я. — Как дела, Николай Григорьевич?
— Трудимся, товарищ начорг. — Гордеев воткнул топор в бревно, вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб. — Рассчитывали на мосты и переправы, да фашисты показали нам хвост, перемахнули на тот берег и теперь отплевываются. Слышите, опять летит...
Мы повалились в сугроб. Поблизости разорвался снаряд. Осколки с визгом ударили по деревьям.
— А командир бригады где? — поднимаясь, спросил Закалюкин.
— Он на берегу, у разведчиков. — Гордеев стряхнул: снег с комбинезона. — У нас небольшая группа ночью переправилась через Одер, зацепилась там и держится. Вот комбриг сейчас и продумывает, как использовать этот плацдарм.
— Может, пойдем к нему? — предложил я.
— Что ж, пойдем. Обождите минутку, я полушубок надену.
Мы втроем вышли на опушку и через густой, засыпанный снегом кустарник стали пробираться к берегу. Ближе к воде кустарник поредел. То там, то здесь виднелись замаскированные орудия и минометы, которые должны были прикрывать переправу.
Подполковник Чурилов находился на наблюдательном пункте, в тесной землянке, над которой осторожно выглядывали выкрашенные белой краской рога стереотрубы. Командир бригады сосредоточенно смотрел в окуляры. Он был так поглощен этим, что не сразу заметил наш приход.
Мороз крепчал. По реке шла шуга — предвестница ледостава. Вдоль берегов уже тянулась тонкая ледяная корка.
— Паршивая река! — проговорил Чурилов, оторвавшись наконец от стереотрубы и здороваясь с нами. — Замерзает в середине зимы. Потом еще несколько раз вскрывается, начинаются зимние ледоходы и паводки. [231]
В общем, беспокойная река, и с ходу преодолеть ее не так-то легко. Но все равно преодолеем, черт возьми!
— Леонид Дмитриевич, — обратился я к подполковнику. — Вы, наверное, слышали об указании Ставки?
— Это насчет представления к званию Героя? Как же, слышал. У меня и кандидатуры есть: плацдармик-то уже захватили. А вчера на тот берег переправились наши разведчики. За старшего был сержант Вильский, Вениамин Владимирович, боевой парень.
Подполковник Чурилов рассказал, что еще вчера утром, когда было темно, пять разведчиков во главе с сержантом Вильским на лодке переправились на западный берег Одера, чтобы уточнить расположение огневых точек противника у города Кебен. Во время переправы двое были ранены и вернулись обратно. Остальные поползли между вражескими дотами и установили при этом, что не во всех имеются гарнизоны. Разведчики выяснили также, что на окраине города каменные дома приспособлены к обороне, в них находятся солдаты.
На обратном пути сержант Вильский решил совершить дерзкое нападение на один из дотов. Разведчики напали внезапно, убили шестерых фашистов, а пятерых захватили в плен.
Начинался рассвет. Пора переправляться на восточный берег, но лодка, которая должна была за ними прийти, опоздала.
Целый день разведчикам пришлось просидеть в захваченном вражеском доте, отбиваясь от наседавших гитлеровцев. Вечером наконец прибыла лодка, и разведчики благополучно вернулись. Пленные, которых они доставили, дали важные показания о численности гарнизона [232] города Кебен и системе обороны западного берега Одера.
— Вот какие у нас смельчаки-гвардейцы! — с гордостью сказал Чурилов. — Мы, конечно, всем сообщили об их подвиге. Тут политработники постарались...
Возвращаясь с НП в подразделения бригады, мы видели, как подтягивались все новые и новые части. Выдвинулись в прибрежные рощи танкисты и самоходчики, подходила ближе артиллерия, саперы намечали места для спуска понтонов.
В этот день в ротах и батареях прошли партийные и комсомольские собрания, а перед вечером во многих подразделениях состоялись короткие митинги.
Наступила ночь, морозная, ясная. Над черной водой клубился холодный пар. Гитлеровцы, по-видимому, заметили наши приготовления к форсированию и усилили артиллерийский обстрел восточного берега и прилегающих к нему лесов.
Солдаты под огнем торопливо подтаскивали к самой воде лодки, плоты, связки бревен.
Первыми переправлялись добровольцы. Командиры и политработники позаботились, чтобы в каждой лодке обязательно были коммунисты и комсомольцы.
Вот, ломая ледяную кромку, отвалила первая лодка. В ней — гвардейцы коммунист младший лейтенант Черепанов, автоматчики коммунист Сидякин и комсомолец Куранов, пулеметчики Пищук и Смолин. Солдаты дружно навалились на весла, и лодка стремительно, чуть наискось стала пересекать реку, над которой от разрывов снарядов то и дело вставали фонтаны.
Достигнув западного берега, смельчаки кинулись в темный кустарник, залегли, открыли огонь. Шинели и полушубки, намокшие во время переправы, замерзли, но холода никто не замечал.
Гитлеровцы ожесточенно контратаковали, пытаясь сбросить гвардейцев в реку. В группе Черепанова все были ранены, но продолжали сражаться.
Несколько правее на десантной лодке переправилось тринадцать человек во главе с командиром саперного взвода коммунистом лейтенантом Лукичевым. Группа штурмом овладела четырьмя дотами, уничтожив их гарнизоны, и в течение нескольких часов до прибытия подкрепления удерживала их. [233]
Солдат саперного батальона кандидат в члены партии Филиппов перегонял обратно на восточный берег десантную лодку. На середине реки близкий взрыв снаряда опрокинул. Филиппов вплавь добрался до берега, принял участие в переправе второй группы бойцов и был ранен в плечо. Превозмогая боль, он все же довел вторую лодку до западного берега и вернулся на ней обратно.
Таких примеров героизма коммунистов и комсомольцев при форсировании Одера было много.
В то время как на правом фланге через реку переправлялись на плотах и лодках, на левом саперы 49-й инженерно-понтонной бригады строили паромную переправу. Лейтенант Назаренко повез на западный берег канат для парома. В лодку попала мина. Трое солдат было убито, Назаренко чудом уцелел, но оказался в ледяной воде. Не бросая каната, офицер вплавь направился к западному берегу. Вскоре паром начал действовать.
Противник вел сильный огонь по району переправы. Его авиация, ранее не проявлявшая особой активности, пыталась ударами с воздуха помешать форсированию. Эскадрильи вражеских самолетов, сменяя одна другую, то и дело появлялись над Одером. Наши зенитчики отгоняли врага, но отдельным самолетам удавалось прорваться и торопливо сбросить бомбы. На некоторое время была выведена из строя паромная переправа.
Вечером 25 января саперы навели понтонный мост. На западный берег ринулись главные силы 17-й и 16-й механизированных бригад. К утру город Кебен был очищен от противника. Плацдарм за Одером расширялся.
Товарищи рассказали мне, как проходило форсирование Одера в районе Штейнау, на участке 10-го гвардейского Уральского добровольческого танкового корпуса. Тут произошло по-иному.
24 января пять танков 62-й танковой бригады прорвались по мосту через Одер в город Штейнау. Но успех передового отряда не был поддержан основными силами бригады. Находившиеся на танках автоматчики не сумели перерезать провода, ведущие к минам, и гитлеровцам удалось подорвать один из пролетов моста. [234]
Ночью уральцы предприняли еще одну попытку форсировать Одер по мосту, перекрыв досками взорванный пролет. Однако и эта попытка окончилась неудачей.
Тогда командир корпуса решил осуществить переправу через реку в трех километрах южнее Штейнау. Здесь возник ледяной затор. Мороз спаял льдины, и люди могли перейти по ним на противоположный берег, хотя на реке имелись многочисленные полыньи.
Первыми вступили на лед стрелки 1-го батальона 29-й гвардейской мотострелковой бригады. Командир батальона гвардии майор Дозорцев позаботился, чтобы каждый солдат имел доску для переправы через трещины и полыньи.
Под прикрытием огня артиллерийского дивизиона и минометной роты батальон Дозорцева четырьмя группами форсировал Одер, овладел прибрежными дотами и обеспечил переправу остальных частей и подразделений бригады.
К 9 часам утра 25 января южнее Штейнау был создан плацдарм шириной до 4 и глубиной до 2,5 километра. Вскоре сюда переправились части 13-й армии и значительно расширили плацдарм.
Последний крупный водный рубеж на пути к Берлину был преодолен.
2
30 января я вернулся в политотдел армии. Через Одер уже были наведены мосты, надежно прикрытые зенитной артиллерией. По ним на западный берег беспрерывным потоком шли танки, артиллерия, тыловые части.
Почти все политотдельцы были в сборе. Делились впечатлениями, спорили, высказывали прогнозы насчет дальнейшего [235] развития наступления. Пришел Николай Григорьевич Кладовой, послушал, покачал головой:
— Вижу, вы забыли про наш уговор. Мы же собирались отметить вступление на землю врага. Начорг, даю на подготовку этого мероприятия тридцать минут...
Стол мы накрыли даже раньше срока. Недостатка в закусках и напитках не было: товарищи привезли из частей различные аппетитные вещи.
— Предлагаю для начала попробовать французский коньяк, — сказал Иван Михайлович Елагин. — Я раздобыл бутылочку. Хотел приберечь, но ради такого случая...
— Не возражаю, можно и французский, — согласился Кладовой.
Иван Михайлович вытащил из вещевого мешка довольно объемистую бутыль с яркой этикеткой, отвинтил тугую стеклянную пробку и разлил по бокалам золотистую жидкость. По комнате сразу распространился тонкий запах духов.
Николай Григорьевич взял бокал, подозрительно понюхал:
— Ишь ты, пахнет, как в парикмахерской. Каков-то на вкус?
— Так это же французский коньяк, — убежденно сказал Елагин, делая ударение на слове «французский». — У них, у французов, все такое пахучее.
— Нет, Иван Михайлович, не нравится мне что-то твое французское снадобье. Дай-ка бутылку.
На этикетке было написано «L'eau de Cologne».
— Так это же одеколон! — Кладовой едва мог говорить от смеха. — Ну, батенька мой, ты, я вижу, большой знаток иностранных вин!
Иван Михайлович под дружный хохот всех присутствующих сконфуженно сунул куда-то в угол злополучную бутылку. Бокалы пришлось тщательно вымыть: запах одеколона оказался стойким.
Когда смех утих, Кладовой совершенно серьезно сказал:
— Об этом случае — молчок! Боже упаси, чтоб кто-нибудь узнал... Насмешек не оберешься!
Мы снова наполнили бокалы, на этот раз хорошим вином. [236]
Николай Григорьевич поднялся:
— За нашу близкую победу, товарищи!
Ужин прошел очень весело...
К третьему февраля 4-я танковая армия была выведена во второй эшелон фронта. Бригады приводили себя в порядок, пополнялись горючим и боеприпасами.
На заседании Военного совета с присутствием командиров соединений, начальников штабов и заместителей по политчасти командующий армией провел разбор операции по форсированию Одера. За двадцать дней боев войска армии заняли десятки городов, сотни населенных пунктов, нанесли врагу значительные потери в живой силе и технике. Командующий отметил высокое боевое мастерство личного состава, умение танкистов и мотострелков наступать ночью. Он указал и на ошибку командира 62-й танковой бригады, который не сумел использовать успех передового отряда, захватившего мост у города Штейнау.
Политотдел армии тоже подвел некоторые итоги. Опыт боев показал, какую огромную роль играют ротные партийные организации, как велико их влияние. Поэтому мы старались сохранить их путем правильной расстановки партийных сил, а главное, за счет приема в партию лучших офицеров, сержантов, солдат.
Люди тянулись в партию. В партийные организации непрерывным потоком поступали заявления. Только за январь 1945 года в соединениях армии было принято кандидатами в члены партии 570 и в члены партии 354 человека...
Спустя неделю войска армии вновь перешли в наступление. Перед нами стояла задача совместно с частями 13-й армии прорвать оборону противника и наступать в направлении на Заган, Коттбус.
Вместе с майором Лозовым я снова поехал в 6-й гвардейский мехкорпус, который вел ожесточенные бои за переправу через реку Бобер. 12 февраля некоторые части корпуса форсировали Бобер и захватили плацдарм.
В последние Дни потеплело. Моросил мелкий дождь. Но, несмотря на низкую облачность, фашистские самолеты нет-нет да и появлялись у переправ, стараясь разбить понтонные мосты.
Мы приехали в деревню Нидер Граппе, в 23 километрах западнее Фрейнштадта. У переправы, как это часто [237] бывает, скопились автомашины. Мы пристроились в хвост какой-то колонны.
Минут через пять раздались тревожные, предостерегающие крики:
— Воздух!
Послышался отрывистый лай зениток, а затем грохот близких разрывов.
Лозовой выскочил из машины, а я остался на своем месте, на переднем сиденье. По крыше кабины забарабанили комья земли. Со звоном вылетели стекла. Я прижался лицом к спинке сиденья, невольно зажмурил глаза.
Наконец разрывы бомб стихли. Смолкли выстрелы зениток. Вражеские самолеты были отогнаны. Слышались только стоны раненых — их оказалось человек пятнадцать. Пятерых убило. Рядом с нашей машиной лежал командир батальона связи подполковник Шатолев. Лицо его быстро покрывалось смертельной бледностью, из ноги широкой струей хлестала кровь...
Едва унесли раненых, как снова застучали зенитки: фашистские самолеты опять приближались к переправе. На этот раз мы поспешили укрыться в подвале каменного дома.
Только спустя два часа мы с Лозовым переправились на левый берег Бобра и догнали ушедшие вперед мотострелковые соединения корпуса.
К 14 февраля 4-я танковая овладела городами Гассе и Зорау. Главные силы вышли к реке Нейсе и местами форсировали ее.
Однако стрелковые соединения 13-й армии отстали. Воспользовавшись этим, противник закрыл прорыв перед плацдармом на западном берегу Бобра и перерезал наши коммуникации. Создалась довольно сложная обстановка.
В 6-й гвардейский мехкорпус приехал полковник Кладовой. Побеседовав с Орловым и Потаповым, Николай Григорьевич предложил мне отправиться вместе с ним в одну из танковых бригад.
На окраине какого-то населенного пункта мы увидели танки, стоявшие вплотную к домам. Посередине улицы столпились танкисты, окружив плотного широкоплечего человека в комбинезоне. Подойдя ближе, мы [238] узнали командующего армией генерал-полковника Лелюшенко.
— Кто это вам наболтал, что мы находимся а окружении? — сердито спрашивал командарм танкистов. — А если даже и так? Бой в окружении — нормальный вид боя. Не назад надо оглядываться, а вперед смотреть, прорываться в тылы врага, громить его без пощады. Сейчас не сорок первый... — Генерал снял фуражку, почесал лысую голову и повторил: — Вперед надо смотреть! Сзади нас идет 13-я армия. Окружения нам бояться нечего.
Заметив Кладового, Лелюшенко подозвал его:
— Слышал, начпоарм, какие настроения у танкистов? Окружения испугались. И это в самом конце войны!
— Да мы ничего, товарищ командующий, — послышались протестующие голоса. — Мы же только спросили, чтобы выяснить обстановку...
— Ладно, ладно — верю! Горючего хватает?
— Есть, товарищ командующий.
— А как с боеприпасами?
— Недавно пополнили.
— Хорошо!
Командарм подошел к машине, легко перекинул ногу через бортик «виллиса». Тотчас же машина рванулась вперед.
— Поехали к Нейсе, на переправу! — крикнул нам генерал.
Мы едва успевали за машиной командующего: он любил быструю езду.
На переправе образовалась пробка. На самой середине понтонного моста у грузовика с боеприпасами заглох мотор. Вокруг него суетились солдаты, спорили, ругались. Где-то неподалеку шел бой: отчетливо слышался треск автоматов и пулеметов. Снаряды и мины долетали до реки, по которой течением несло оглушенную рыбу.
К переправе подтягивались автомашины и танки, а злополучная пробка никак не рассасывалась. Появись здесь хоть несколько вражеских самолетов, они могли бы такое натворить!
Генерал Лелюшенко уже был на мосту.
— Взяли, разом! — громко распоряжался он. — Дружнее, дружнее... [239]
Генерал и сам подпер плечом задний борт остановившегося грузовика:
— Раз, два!
С шумом и бранью тяжело груженную машину покатили по мосту к противоположному берегу.
Мы с Кладовым подоспели, когда грузовик столкнули с моста на обочину дороги.
— Останетесь здесь, — сказал мне командующий. — Проследите, чтоб на переправе был порядок. Не допускайте пробок и толчеи.
— Слушаюсь, товарищ генерал!
— Потом приезжай в 62-ю танковую, — бросил Кладовой, торопясь сесть в машину: «виллис» командующего уже мчался вдоль берега.
Я провел на переправе несколько часов. Постепенно скопление танков, артиллерии и автомашин уменьшилось. Колонны теперь не тянулись непрерывной вереницей. А скоро на мосту стало и совсем пусто. Решив, что задача моя выполнена, я остановил полуторку 63-й танковой бригады и забрался в кузов: мне было известно, что 62-я и 63-я бригады действуют рядом.
Мы въехали в аккуратный немецкий лес. Здесь от дороги влево тянулись свежие следы танковых гусениц.
— Давай влево, — сказал я шоферу. Полуторка запрыгала по корневищам деревьев. Проехав с километр, мы увидели, что, судя по следам, танки развернулись в боевой порядок.
— Куда же теперь? — спросил водитель.
— Попробуем прямо...
Но не успели мы проехать и двухсот метров, как из кустов, размахивая руками, выбежал автоматчик.
— Стой, стой! Несет тебя к чертовой матери! К фрицам в гости захотел? — закричал он.
Шофер резко затормозил, высунулся из кабины:
— Чего разорался?
— Поворачивай обратно! Дальше ехать нельзя. Слышишь, идет бой: это наши танкисты шуруют.
Я выпрыгнул из кузова, подошел к солдату и узнал от него, что неподалеку ведет бой с противником одно из подразделений 62-й бригады.
— А где штаб бригады?
— Тут недалеко. Километра не будет. Вон, видите, [240] указка на дереве? Туда и идите по следам гусениц. Аккурат на штаб наткнетесь.
— Слышь, земляк, насчет 63-й бригады ничего не скажешь? Где она? — спросил шофер.
Автоматчик покачал головой:
— О 63-й не знаю, не встречал. Мы сюда первыми пришли.
По всей видимости, основные силы 10-го корпуса пошли правее.
— Езжай-ка ты обратно до развилки и двигай по правой дороге, — посоветовал я водителю.
Штаб бригады мне удалось найти без труда. Я встретил командира бригады полковника Сергея Алексеевича Денисова и начальника политотдела подполковника Евгения Михайловича Елуферьева.
— Какими судьбами к нам, на ночь глядя? — удивился Елуферьев.
Я объяснил свое неожиданное появление и в свою очередь спросил:
— Вы что же, отдохнуть решили?
— Какой там отдых, — нахмурился полковник Денисов. — Наткнулись на сопротивление противника. Огрызаются, подлецы, здорово. Мы уже два танка потеряли. Хочу сейчас прощупать, куда лучше ударить.
В лесу быстро темнело. Бой впереди утихал. Очереди пулеметов и автоматов звучали все реже.
— Тут никого нет из политотдела армии? — обратился я к Елуферьеву.
— Как же, есть. Несколько дней у нас живет ваш пропагандист. Вот фамилию позабыл...
— Майор Ливанов, что ли?
— Он самый.
— А где же он?
— С экипажами беседует. Смелый парень, но чудак: норовит все на броне быть вместе с автоматчиками, а в танк залезать не хочет.
Мы с Елуферьевым пошли по лесу, освещая дорогу карманными фонариками, чтобы не наткнуться в темноте на деревья и хорошо замаскированные танки. Беседовали с танкистами, автоматчиками, передавали им содержание сводок Совинформбюро, спрашивали, всем ли обеспечены, как обстоит дело с питанием. [241]
Утром одна из танковых рот выдвинулась на опушку. Командир роты получил задачу произвести разведку боем и выявить численность противника в населенном пункте, находившемся в трех километрах от леса.
— По машинам! Заводи! — прозвучала команда.
Взревели моторы. Сизый дым вырвался из выхлопных труб танков. Автоматчики облепили башни. И вдруг я увидел долговязую фигуру майора Ливанова. Он вместе с автоматчиками пристроился на броне.
— Ливанов! Куда вы? Останьтесь здесь! — крикнул я, но мой голос заглушил рокот моторов.
Рота успешно провела разведку боем. Когда танки вернулись, я встретил Ливанова.
— За каким чертом вы поехали в разведку, да еще вместе с десантом? — спросил я майора.
Он пожал плечами:
— А что же мне было делать? Я все время с этой ротой. Как, по-вашему, я должен был поступить: рота — в бой, а я — в кусты?
Впоследствии майора Ливанова за участие в смелой разведке наградили орденом Красного Знамени.
62-я танковая бригада вновь пошла вперед. Расстояние до Берлина сокращалось с каждым часом.
3
В один из мартовских дней я выехал по служебным делам в 61-ю гвардейскую танковую бригаду, штаб которой стоял в небольшом городке Болеславец.
На фронте в это время было относительное затишье. После длительных боев войска армии в течение двух недель приводили себя в порядок, готовясь к новому наступлению.
Штаб и политотдел бригады занимались будничными, текущими делами. Не было той напряженной обстановки, которой характеризуется штабная работа в период боев. Поэтому у меня имелась возможность не только выполнить задание, но и осмотреть город.
Сам по себе Болеславец не представлял особого интереса: обычный провинциальный городок со средневековой ратушей, неширокими улицами, зажатыми между рядами однообразных каменных домов. [242]
Но меня, как всякого русского человека, город интересовал потому, что здесь, вдали от родины, в 1813 году скончался Михаил Илларионович Кутузов.
Преследуя разгромленную армию Наполеона, русские войска под его водительством дошли до Болеславца. Здесь Кутузов тяжело заболел и 28 апреля 1813 года скончался.
Тело его отвезли в Петербург и погребли в Казанском соборе, а сердце похоронили в нескольких километрах от Болеславца, на Саксонской дороге, по которой двинулись дальше к Берлину и Парижу русские войска. Это как бы символизировало, что сердцем своим фельдмаршал остался с солдатами.
На месте захоронения сердца Кутузова установлен скромный памятник в виде колонны на гранитном постаменте. Вокруг памятника — каменная ограда.
Между прочим, после войны здесь устроено очень красивое кладбище советских воинов, павших в боях с немецко-фашистскими захватчиками. Кладбище украшают два высоких обелиска. Между рядами могил — аккуратные дорожки. Летом тут много цветов. Трудящиеся Болеславца и окрестных польских городов и сел свято чтят память советских воинов.
Но, повторяю, памятники, плиты на братских могилах были установлены уже после войны. А тогда, в марте 1945 года, я видел только скромный обелиск, воздвигнутый более ста лет назад в память выдающегося русского полководца.
Еще один обелиск в память Кутузова поставлен в самом городе. На нем имеется надпись: «До сих мест полководец Кутузов довел победоносные войска российские, но здесь смерть положила предел славным делам его. Он спас отечество свое и открыл пути освобождения Европы. Да будет благословенна память героя».
Побывал я и в доме, в котором умер Кутузов. Теперь в нем музей, где воссоздана обстановка последних дней жизни полководца.
Когда наши передовые части вошли в Болеславец, то на небольшом двухэтажном доме с мезонином обнаружили старую, замазанную известью мемориальную доску, где было указано, что здесь скончался М. И. Кутузов. В самом доме ничто не напоминало о великом [243] русском полководце. В комнатах были разбросаны вещи, принадлежащие какому-то бюргеру, который поспешно бежал на запад.
Наши бойцы написали на стене дома: «Здесь умер Кутузов». Несколько позже по распоряжению коменданта города дом был отремонтирован, в комнатах наведен порядок, на столах разложена литература о фельдмаршале.
Этот исторический дом знали все бойцы и офицеры проходящих через город частей. Все считали своим долгом заглянуть туда...
8 марта командующий фронтом приказал 4-й танковой армии за два ночных перехода передислоцироваться в район Олау, Лаугвитц и подготовиться к участию в Оппельнской наступательной операции.
Несколько дней до наступления в армии использовали для боевой учебы.
Были приняты меры к защите танков от фаустпатронов. На машинах устанавливались экраны из 6–10-миллиметрового железа. Они прикрывали наиболее уязвимые места танков, заставляя в случае попадания преждевременно сработать кумулятивную мину.
В специально выпущенной листовке рассказывалось, как десантники должны бороться с противником, вооруженным фаустпатронами.
Наступление началось 15 марта после двухчасовой артиллерийской подготовки. Бои завязались в районе Оппельна, в лесах между реками Одером и Нейсе.
Соединения 6-го гвардейского механизированного корпуса сковывали противника, а тем временем танкисты прорвались во вражеский тыл и к вечеру 17 марта вышли на западный берег Нейсе.
Гитлеровцы, попавшие в «котел», прилагали все усилия, чтобы уйти на запад. Но это удалось немногим.
В ходе боев мы узнали, что нашей армии присвоено наименование гвардейской. Весть об этом быстро стала известна всем солдатам и офицерам и вдохновила их на новые подвиги.
Полный разгром оппельнской группировки был осуществлен за пять дней. И снова родная Москва двадцатью артиллерийскими залпами отметила нашу победу. [244]
В боях под Оппельном 18 марта погиб командир 6-го гвардейского механизированного корпуса Герой Советского Союза полковник Василий Федорович Орлов. Я часто встречался с ним, видел его в напряженные минуты боя на НП, в штабных землянках. Как-то трудно было представить, что Василия Федоровича нет в живых, что не придется больше услышать его знакомый уверенный голос.
Известие о смерти Василия Федоровича дошло до его матери Марии Иосифовны. Простая русская женщина, потерявшая на войне уже второго сына, на свои сбережения приобрела танк Т-34 и попросила передать его в 6-й мехкорпус.
В конце марта этот танк был получен. Ему присвоили имя «Мать-Родина». Одновременно в адрес Военного совета армии поступило письмо М. И. Орловой.
«Примите от меня, старой русской женщины, в подарок боевую машину Т-34, — говорилось в нем. — Передайте ее лучшему экипажу, и пусть он беспощадно громит врага!»
Командующий армией генерал-полковник Д. Д. Лелюшенко вручил танк экипажу комсомольца младшего лейтенанта Петра Кашникова. Танкисты поклялись с честью выполнить наказ матери своего погибшего командира. И слово свое сдержали...
Наши танки рвались к Берлину. Мы шли вперед по пустующим полям, по дорогам, разбитым бесчисленным множеством гусениц и колес. В деревнях и маленьких городах, которые встречались на нашем пути, из окон домов свисали белые флаги. Всюду виднелись развалины, груды битого кирпича, следы пожарищ.
А навстречу нам двигались люди, освобожденные из фашистской неволи. Они приветливо махали танкистам и автоматчикам, сидевшим на броне боевых машин, и усталые воины улыбались в ответ.
Войска армии двигались днем и ночью. Командующий фронтом Маршал Советского Союза И. С. Конев поставил перед армией задачу ворваться на южную окраину Берлина. Для этого требовалось пройти с боями более двухсот километров от исходных позиций на реке Нейсе. Мы выполнили задачу за десять суток.
Велик был наступательный порыв, который владел [245] танкистами. Четыре года мы жили мыслью закончить войну, разгромив врага в его столице. В тяжелое лето 1941 года, сражаясь под Брестом и Белостоком, мы твердо верили, что наступит день, когда наши танки пройдут по Берлину. Теперь мечта сбывалась. Разве мог сейчас задержать нас враг, который сопротивлялся с упорством обреченного?
В те дни на фронтовых дорогах часто можно было видеть плакат: молодцеватый солдат переобулся и хлопает рукой по голенищам сапог, — мол, до Берлина дойдем! Да, до Берлина оставались теперь считанные километры.
Ясным апрельским днем у меня произошла удивительная встреча. Я вышел от командующего армией. Навстречу мне широким, уверенным шагом шел высокий плотный полковник.
— Генерал принимает? — отрывисто, чуть глуховатым баском спросил он у адъютанта.
Голос и лицо полковника показались знакомыми. «Кто это? Где мы встречались?» — подумал я.
— Доложите командующему, что полковник Прошин прибыл представиться по случаю назначения на должность командира бригады, — попросил полковник.
Адъютант приложил руку к фуражке и, щеголевато повернувшись, скрылся в доме.
Тогда я узнал полковника: это же наш бывший комбат Прошин! Сразу вспомнился сорок первый, бои под Вязьмой и капитан Прошин, которого чуть живого вывезли на танке из-под огня.
— Иван Иванович! — окликнул я его.
Полковник обернулся.
— Не узнаете?
— Товарищ Кочетков! [246]
Мы крепко пожали друг другу руки.
— Ну, как дела?
— Ничего, воюю помаленьку, — скромно сказал Прошин.
Я увидел широкий шрам, пересекавший левую щеку полковника.
— Вяземская отметка, — усмехнулся Прошин, заметив, что я рассматриваю шрам.
— Товарищ полковник, вас просит командующий, — прервал наш разговор адъютант.
— Генерал тоже мой старый знакомый. На финской я под его началом взводом командовал, — подмигнул мне Прошин и торопливо взбежал на крыльцо. Оглянувшись, он крикнул: — Ну, мы еще увидимся, Дмитрий Ильич!
Позднее мы с Прошиным встречались не раз. Его танкисты штурмовали Берлин, совершили стремительный марш к Праге.
В исторической битве за Берлин наша армия приняла участие с самого ее начала, с 16 апреля. В 10 часов 30 минут после мощной артиллерийской подготовки устремились к реке Шпрее передовые отряды, а к исходу 18 апреля, сбив фашистов с упорно обороняемого ими водного рубежа, танковые соединения с десантом автоматчиков широкой дугой охватили с юга район «Большого Берлина».
Часть вражеских войск была рассеяна по лесам, и танкистам приходилось проявлять высокую бдительность. Однажды в трех километрах от города Люкнау, где располагался батальон гвардии капитана Моськина, внезапно появились из леса 15 фашистских танков. Пытаясь ввести наших гвардейцев в заблуждение, гитлеровцы подняли над башнями красные флаги.
Фашистские танки приближались, будто решив пройти мимо деревни. Но вот их башни развернулись, и раздались первые залпы.
Гвардейцы капитана Моськина не отвечали. Они ждали, когда враг подойдет ближе. Подпустив противника на 300–400 метров, капитан приказал открыть огонь. Только шести фашистским танкам удалось удрать назад в лес. Остальные были уничтожены.
Они еще горели на поле перед деревней, а батальон Моськина, свернувшись в походную колонну, уже продолжал марш. [247]
Вот и широкое асфальтированное шоссе. Оно круто поворачивает на запад. У поворота указатель с надписью: «До Берлина — 60 километров».
4
В разгар битвы за Берлин я с несколькими офицерами службы тыла по поручению генерал-майора Гуляева выехал в лагерь военнопленных, который только что заняли наши танкисты. Нам стало известно, что освобожденные военнопленные оказались в тяжелом положении, так как в лагере кончились запасы продовольствия.
Лагерь находился в двух километрах от города Лукенвальде. У ворот дежурил наш автоматчик. Он показал на дом, стоявший неподалеку от входа:
— Там все ихнее начальство.
Нас встретил англичанин, назвавшийся Ричардом Колярдом. Не зная английского языка, я не мог его понять. К счастью, среди бывших военнопленных оказался лейтенант Эндрю Вайзман, штурман английского королевского воздушного флота, владевший русским.
— Кто такой Колярд? — спросил я у него.
— Мой соотечественник, подполковник, командир авиационного подразделения. Он вам доложил, что утром русский офицер временно назначил его комендантом лагеря.
. — Разрешите представить вам всех присутствующих, — предложил Вайзман. — Вот это — норвежец генерал-майор Отто Руге, это — американец майор Роберт Мартен, это — англичане — полковник Колод, подполковник Трамбул, подполковник Ингель.
— Куда делось все лагерное начальство во главе с комендантом?
— О! Герр комендант оберст Трейтер и его помощники поспешили унести ноги, — усмехнулся Вайзман. — Ваши танкисты наступали так стремительно! Они еще утром появились в нашем лагере. Все русские военнопленные ушли из лагеря вместе с танкистами. Русских у нас тут было около двух тысяч.
— А сколько всего военнопленных в лагере?
— Примерно 16 тысяч — англичане, американцы, французы, норвежцы, итальянцы, поляки, сербы... [248]
— Русские жили вместе со всеми?
— Нет, для них был построен особый лагерь внутри нашего лагеря. — Бараки, где помещались русские, немцы отгородили от остальных колючей проволокой. Нам было строго запрещено общаться с русскими.
— Спросите у господина Колярда, раз уж его назначили комендантом, какие запасы продовольствия имеются в лагере и в чем особенно вы нуждаетесь, — попросил я Вайзмана.
Ричард Колярд сообщил, что в лагере вообще нет никакого продовольствия, и это для них сейчас, пожалуй, единственная острая проблема.
Приехавший вместе со мной майор интендантской службы Белый прикинул, сколько продуктов нужно доставить в первую очередь, и отправился принимать необходимые меры.
Через несколько часов в лагерь привезли хлеб, сахар, картофель, крупу, мясо.
Потом мы побывали еще в одном лагере, где содержались русские военнопленные. Он был уже пуст. Наше внимание привлекли многочисленные надписи на стенах бараков. Одну из них я переписал в блокнот. Привожу ее полностью:
«Здесь был с сентября 1944 года Марков Дмитрий Иванович. 11 апреля 1944 года я бежал из г. Витенберг (авиазавод «Орада»). Был в побеге 19 суток. Пойман в Чехии, в городе Моравска-Острава. Был в тюрьмах городов Брно, Прага, Заган. Сам уроженец Северного Кавказа. Лучше погибну, но не покорюсь проклятым фашистам!»
Где-то сейчас Дмитрий Иванович Марков — один из многих тысяч простых советских людей, испытавших ужасы фашистской неволи, но не вставших на колени?
Позднее мы организовали несколько поездок в этот лагерь. Агитаторы получили яркий фактический материал для бесед с личным составом о несгибаемой стойкости советских людей, о преданности Родине.
В штаб армии мы возвращались через пригороды Берлина. Пришлось изрядно поколесить: штаб и политотдел находились на марше.
«Большой Берлин» начинается сразу же за кольцевой автострадой, опоясывающей город. Широкая полоса бетонированного [249] шоссе разделена пополам зеленым газоном. По каждой стороне шоссе могут двигаться в ряд три автомашины.
Справа и слева видны сгоревшие фашистские танки и автомашины, разбитые зенитные орудия, линии траншей, обрывки колючей проволоки, бесчисленные воронки от авиабомб и снарядов. Знакомые картины! Но было кое-что и непривычное глазу: длинные вереницы немцев — мужчин и женщин, бредущих по обочинам автострады. Вид у них подавленный, растерянный. В глазах — страх, молчаливая покорность судьбе...
В поарме я встретил начальника политотдела 63-й гвардейской танковой бригады подполковника М. А. Богомолова.
— Знаешь, кого мы вчера освободили? — спросил он. — Эдуарда Эррио — бывшего премьер-министра Франции и его жену. Он рассказал, что был арестован вскоре после оккупации Франции гитлеровскими войсками за то, что не разделял взглядов Лаваля. В знак протеста против изменнической политики соглашателей Эррио снял с себя орден Почетного легиона и послал его новому правительству.
Гитлеровцы вначале поместили Эррио в концлагерь около Парижа, а потом в один из концлагерей, находившихся под Берлином. Последнее время он содержался в берлинском военном госпитале. Когда наши войска приблизились к Берлину, в госпиталь явились эсэсовцы, чтобы по распоряжению Гитлера увезти Эррио в западные районы Германии. Главный врач и другие работники госпиталя решительно воспротивились, ссылаясь на то, что Эррио тяжело болен. Эсэсовцы отступились и оставили старика в покое.
Эррио чувствовал себя плохо, но охотно разговаривал с Богомоловым и командиром 63-й танковой бригады подполковником М. Г. Фомичевым.
— Как истинный француз, он еще находил в себе силы блеснуть остроумием, — рассказывал Богомолов. — Когда мы его спросили, не желает ли он покушать, он ответил: «Нет. Моя жена любит чай, а я — свободу!»
— Между прочим, господа, — сказал Эррио советским офицерам, — вы знаете, перед войной я ездил в [250] Советский Союз. Некоторые журналисты писали тогда, что мне присвоено звание «казачьего полковника». Нет, как это вам нравится? Какой из меня военный? Я же ничего не понимаю в военном деле.
Эррио несколько раз подчеркивал, что считает себя давним другом Советского Союза, что он первый, еще в 1923 году, заключил договор с СССР...
В ночь на 1 мая 1945 года, когда тысячи советских орудий еще вели огонь по очагам сопротивления в фашистской столице, а над рейхстагом уже реяло алое Знамя Победы, батальон Героя Советского Союза гвардии капитана В. М. Маркова вышел из Потсдама и расположился в небольшом городке Беелице, недалеко от Берлина.
Война опалила своим горячим дыханием этот прежде аккуратный городок: узенькие улицы были засыпаны битым стеклом, черепицей с разрушенных крыш. И странно выделялась на фоне мрачных развалин нежная зелень деревьев, одевшихся в праздничный весенний наряд.
Солдаты капитана Маркова не успели еще отдохнуть, когда стало известно, что к Беелицу из лесов севернее Коттбуса двигается значительная группа противника. Капитан приказал занять оборону. На Беелиц шли вражеские танки и бронетранспортеры с пехотой.
Фашисты стремились прорваться на запад, а наши солдаты встали на их пути непреодолимой стеной. Гитлеровцы несли большие потери, но их было много, и они снова и снова предпринимали атаки.
Гвардейцам все труднее становилось сдерживать натиск врага, слишком неравными были силы. [251]
Капитан Марков с двенадцатью автоматчиками и одним танком отбивался от фашистов на кладбище. Гвардейцы стреляли, укрываясь за мраморными памятниками и гранитными могильными плитами.
Когда казалось, что гитлеровцев уже не остановить, капитан Марков принял смелое решение. Подозвав к себе командира взвода лейтенанта Кузнецова, он приказал:
— Проберитесь к нашим в Беелиц. Соберите всех: ремонтников, писарей, шоферов, поваров — и ударьте с ними с тыла по противнику, да поэнергичнее, с шумом, с криками «ура».
Кузнецов ушел.
У Маркова и его бойцов кончались патроны. Отбита еще одна контратака. Капитан вытащил из пистолета обойму. Она была пустой. Остался один патрон в канале ствола. Успеет ли Кузнецов?
И Кузнецов успел. В тылу врага послышались крики «ура» и разрывы гранат. Гитлеровцы растерялись. Подумав, что подошло крупное подкрепление, они стали поднимать руки. Более полутора тысяч вражеских солдат [252] и офицеров сдалось горсточке советских храбрецов-гвардейцев.
Капитан Марков вытер вспотевший лоб, усмехнулся:
— Неплохо мы отметили Первое мая!..
На другой день Берлин капитулировал. Колонны пленных, конвоируемые нашими автоматчиками, понуро потянулись по улицам фашистской столицы.
Но война еще не кончилась.
До 3 мая наши танкисты очищали от противника южные и юго-западные окраины Берлина, участвовали в боях за города Потсдам и Бранденбург.
Утром 6 мая войска 1-го Украинского фронта, прорвав еще один рубеж вражеской обороны, начали стремительно продвигаться из района северо-западнее Дрездена к Рудным горам.
Здесь, в Рудных горах, нам стало известно, что подписал акт о безоговорочной капитуляции всех вооруженных сил фашистской Германии.
В то время как на большинстве участков огромного советско-германского фронта отгремели последние выстрелы, мы еще не получили приказа надеть на танковые пушки чехлы. Крупная группировка немецко-фашистских войск, действовавшая на территории Чехословакии, отказалась капитулировать и продолжала вести упорные бой против наших наступающих армий.
Коммунистическая партия Чехословакии подняла вооруженное восстание в Праге. Трудящиеся города вступили в открытую ожесточенную борьбу с ненавистным врагом.
Мы услышали тревожные призывы о помощи, передаваемые в эфир пражской радиостанцией:
«Прага восстала! Воины Красной Армии, помогите! Прага восстала! Прага восстала! Спешите на помощь!»
И советские воины спешили. Пренебрегая опасностью и усталостью, сметая на пути вражеские заслоны, наши танки мчались к Праге.
Двигались днем и ночью. Далеко позади остался Берлин. Преодолены Судетские горы. Все ближе и ближе Прага!
В нескольких десятках километров от столицы Чехословакии передовые отряды наткнулись на организованное сопротивление противника. Последний раз захлопнув люки боевых машин, танкисты устремились в атаку. [253]
В 4 часа утра 9 мая усталые, разгоряченные боем танкисты вступили в красавицу Прагу.
Командир головного танка гвардии младший лейтенант Михаил Глазырин откинул тяжелую крышку люка, высунулся до пояса:
— Все! Конец!
Навстречу танкистам из домов выбегали взволнованные радостные люди. Не умолкали возгласы:
— Наздар! Ать жие Руда Армада!
Через несколько минут танк Глазырина уже утопал в цветах. Смущенные горячей встречей, танкисты не успевали пожимать десятки дружески протянутых рук.
К центру города танки двигались медленно: то и дело путь им преграждала ликующая толпа. Женщины в праздничных нарядах обнимали и целовали небритых, усталых танкистов. На броне боевых машин вместе с автоматчиками сидели дети с букетами цветов и флажками.
Да, велика была признательность народа! Никогда не изгладится в памяти эта трогательная, волнующая до глубины души встреча.
Я ехал по Праге вместе с начпоармом.
Николай Григорьевич слегка толкнул меня локтем и, повернув ко мне сияющее лицо, сказал:
— А ведь война-то и в самом деле кончилась! Ты понимаешь это, батенька мой?
Поздно вечером я достал свою потрепанную записную книжку, как почти четыре года назад в белорусском лесу, сделал короткую запись, закончив ее словами: «Прага, 9 мая», и поставил жирную точку.
На старинной площади темнели громады танков, стоявших с открытыми люками. Танкисты отдыхали, готовые, если потребуется, к новым испытаниям.
Была в разгаре весна...