Позади — Москва!
1
Дивизионный комиссар Лестев медленно встал, прошелся по комнате — коренастый, широкоплечий. Мы, работники политуправления фронта, присутствовавшие на совещании, молча ждали, что он еще скажет. В большой комнате стояла напряженная тишина. Слышались только неторопливые шаги Лестева.
Но вот Дмитрий Александрович остановился, обвел взглядом лица сидящих перед ним людей и вдруг совершенно неожиданно усмехнулся:
— Я вижу, тут кое-кто нос повесил. Больше уверенности, товарищи. Да, положение трудное. Рассказал я вам о нем со всей откровенностью. Для нового наступления на Москву противник сосредоточил сотни танков, многочисленные резервы. Но силы врага уже тают. Потери его огромны. И нам нужно думать сейчас не только об обороне, но и о будущем контрнаступлении.
— Да, да, именно о контрнаступлении, — повторил Лестев. — Надо готовить людей к наступательным боям, учить их выбивать противника из населенных пунктов в снега, на мороз. Скоро мы погоним фашистов на запад! Ну, а сейчас давайте-ка потолкуем, кому из вас на какой участок фронта поехать.
Это совещание проходило в середине ноября. В тот день я последний раз видел Дмитрия Александровича.
Меня вместе с группой работников политуправления франта направили в 50-ю армию, которая обороняла Тулу. На левом фланге Западного фронта шли напряженные [95] бои. Войска армии упорно отбивали атаки танковых полчищ Гудериана, рвавшихся в направлении на Венев.
Здесь-то 21 ноября я и узнал о гибели дивизионного комиссара Лестева. Он находился в одной из дивизий и проводил совещание с работниками штаба. В это время по улице, где размещался штаб дивизии, проходила колонна танков. Ее обнаружили вражеские самолеты и подвергли бомбардировке.
Совещание в штабе прервалось. Все поспешили укрыться в щелях, а Лестев только отмахнулся:
— Ничего не случится!
Усевшись у окна, он стал наблюдать, как наши зенитки ведут огонь по самолетам противника. Недалеко от дома разорвалась бомба, и маленький осколок ударил Лестева в висок.
Трагическую весть сообщил мне член Военного совета 50-й армии бригадный комиссар Сорокин.
— Так было дело, — вздохнув, закончил он. — Не умел и не хотел дивизионный комиссар беречь себя. Трудно представить Лестева мертвым. Но вот, смотрите...
Сорокин протянул мне только что полученный номер «Красной звезды». Я развернул газету. В статье «Последний путь» говорилось, что 19 ноября в Москве состоялись похороны дивизионного комиссара Д. А. Лестева, начальника политуправления Западного фронта.
«...Когда похоронная процессия с эскортом пехоты и кавалерии двинулась по улицам Москвы к крематорию, — говорилось в статье, — город вдруг замер по воздушной тревоге. Было нечто величественное в том, что по безмолвному, опустевшему в эту минуту городу двигалась похоронная процессия. Загрохотали зенитки. Это был заодно и боевой салют отважному комиссару, герою Халхин-Гола и финской войны, защитнику Москвы».
В том же номере газета опубликовала статью Лестева: «Печатная пропаганда на фронте», написанную им за день до гибели. Подпись под статьей была обведена траурной рамкой.
Да, тяжелой была утрата, но Дмитрий Александрович не простил бы нам, если бы увидел растерянными, упавшими духом... [96]
Из штаба фронта в Тулу приехал генерал-лейтенант Иван Васильевич Болдин. Он вступил в командование 50-й армией, сменив генерал-майора А. Н. Ермакова. Мне вторично довелось встретить генерала Болдина. Первый раз фронтовая судьба свела с ним на второй день войны под Белостоком. Прошло ровно пять месяцев, и я снова встретился с ним накануне тяжелых кровопролитных боев.
Гитлеровцы начали наступление под Тулой сильным ударом трех бронетанковых и двух пехотных дивизий на довольно узком участке фронта.
3 декабря фашистские танки достигли шоссе Москва — Тула, западнее деревни Ревякино. Город прославленных русских оружейников оказался почти в кольце врагов. Возникли огромные трудности с подвозом боеприпасов, оружия, снаряжения.
Противник систематически обстреливал Тулу из дальнобойных орудий, а с наступлением темноты подтягивал поближе тяжелые минометы и открывал беспорядочный огонь по жилым кварталам.
Враг пытался вызвать панику, но туляки не дрогнули. Возникающие то здесь, то там пожары тушились быстро и дружно.
Огромную работу провел в те дни Тульский обком партии и городской комитет обороны, возглавляемый первым секретарем обкома В. Г. Жаворонковым.
В осажденном городе непрерывно ремонтировалось и изготовлялось оружие. Рабочие железнодорожных мастерских построили бронепоезд. В артелях инвалидов шили солдатскую обувь. Швейная фабрика наладила выпуск шинелей.
Трудящиеся Тулы целыми семьями шли на фронт, чтобы плечом к плечу с воинами защищать родной город. [97] В рабочий батальон вступил старый оружейник Ванеев с двумя сыновьями. Пошли в траншеи переднего края муж и жена Ростовы, он — пулеметчиком, она — санитаркой.
Мне рассказывали полулегендарную историю семьи потомственных тульских рабочих Прохоровых. В 1899 году токарь оружейного завода Прохоров изготовил винтовку, с которой сам же пошел в 1904 году на войну против японцев. Прохоров уничтожил огнем из своей винтовки 76 врагов и сделал на ложе 76 чуть заметных зарубок. В 1905 году, вернувшись из Маньчжурии, Прохоров сражался на баррикадах, и на его винтовке прибавилось еще 6 зарубок по числу убитых жандармов.
В 1914 году с отцовской винтовкой пошел на фронт империалистической войны сын Прохорова — Никифор. Он воевал полгода. На винтовке появилась 51 новая зарубка. После гибели Никифора товарищи сохранили его винтовку и привезли в Тулу. Она досталась сыну Никифора — шестнадцатилетнему пареньку Ивану. С дедовской винтовкой, обагренной кровью отца, Иван прошел всю гражданскую войну. На ложе уже не хватало места для зарубок, так метко бил белогвардейцев Иван Прохоров.
Когда в 1941 году гитлеровцы подошли к Туле, Иван Никифорович снова взял в руки дедовскую винтовку и вступил в один из рабочих батальонов.
Потом эти батальоны были сведены в рабочий полк, который геройски сражался вместе с войсками 50-й армии.
В трудные дни обороны Тулы и позднее, когда наши войска под Москвой, отразив натиск врага, перешли в решительное наступление, я оставался в 50-й армии, как представитель политуправления фронта.
Мне приходилось много раз выезжать в части, главным образом в танковые, налаживать там партийно-политическую работу, помогать комиссарам и политрукам, проверять выполнение директив политуправления фронта.
Чаще, чем в других подразделениях, бывал в 32-й танковой бригаде. Первое мое знакомство с командиром бригады полковником Ющуком и военкомом старшим батальонным комиссаром Курбацким произошло в штабе армии в конце ноября. [98]
Как раз генерал-лейтенант Болдин вызвал к себе командира и комиссара бригады и поставил задачу: одним мотострелковым батальоном, усиленным танковой ротой и противотанковой батареей, внезапно атаковать и разгромить тылы 2-й танковой армии противника, которые, по данным разведки, находились в городе Веневе. Стрелки и танкисты должны были захватить Венев и удерживать его до подхода стрелковых соединений, учитывая, что главные силы 2-й танковой армии Гудериана, миновав Венев, продвинулись к Кашире.
Получив задачу, Ющук и Курбацкий собрались к себе в бригаду, которая вела бои на южной окраине Тулы. Курбацкий зашел к члену Военного совета армии бригадному комиссару Сорокину, у которого я тогда находился.
— Вот кстати, что зашли, — обрадовался Сорокин. — К вам поедет представитель политуправления фронта батальонный комиссар Кочетков. Знакомьтесь.
Вместе с Курбацким я вышел во двор. У ворот стояла видавшая виды машина, около которой прохаживался высокий, плечистый полковник в папахе и полушубке, туго перетянутом ремнем.
— Это командир бригады полковник Ющук, — сказал Курбацкий.
— К нам? Ну, милости просим. Садитесь в машину, — Ющук окинул меня внимательным, оценивающим взглядом и, нагнувшись, полез на переднее сиденье.
Мне показалось, что мы с Ющуком где-то уже встречались, возможно еще до войны в Белостоке. Но при первом знакомстве расспрашивать командира бригады я посчитал неудобным, а потом забыл об этом.
Машина, несмотря на свой неприглядный вид, легко покатилась по заснеженной дороге, и уже через несколько минут мы подъехали к штабу бригады.
Мне пришлось немедленно заняться многочисленными, делами вместе с начальником политотдела бригады батальонным комиссаром Г. П. Довбенко. Мы организовали ознакомление личного состава мотострелкового батальона, танковой роты и артбатареи с боевым приказом.
Небольшой городок Венев находился километрах в пятидесяти восточнее Тулы. Действовать предстояло, по существу, в тылу врага. А это значило, что каждый солдат должен был особенно хорошо понимать свою задачу. [99]
В мотострелковом батальоне лучшей была рота старшего лейтенанта Смирнова, бывшего пограничника, человека, отличавшегося незаурядным мужеством, хладнокровием, выдержкой. Роту Смирнова всегда ставили на наиболее трудные участки. И сейчас на это подразделение мы возлагали большие надежды.
Чтобы успешно выполнить задачу по разгрому гарнизона Венева, нам требовалось знать скрытые пути подхода к городу, расположение улиц и больших каменных зданий на них. Короче, нам требовался план города.
— Поедем в обком партии, — предложил Довбенко. — Может, нам там помогут.
— А мне-то зачем ехать?
— Ну, все-таки, знаете, вы представитель политуправления фронта. Как-то солиднее! — не особенно, впрочем, убедительно ответил Довбенко.
У входа в Тульский обком партии стояли двое рабочих с винтовками. Подсумки с патронами оттягивали солдатские ремни на пальто с меховыми воротниками. Вид вооруженных рабочих вызвал в памяти знакомые репродукции с картин, посвященных Октябрьской революции. Тогда, в октябре 1917 года, такие же рабочие посты охраняли революционный порядок в Петрограде.
Тщательно проверив наши документы, часовые пропустили нас в кабинет одного из ответственных работников обкома. Навстречу нам поднялся невысокий лысый человек в очках. Лицо у него усталое. На письменном столе — недопитый стакан чаю, хлебные крошки. На кожаном диване — подушка, накрытая аккуратно сложенным одеялом: все работники обкома находились на казарменном положении.
Мы коротко изложили свою просьбу.
— Плана Венева у. нас нет, — сказал работник обкома. — Но мы выделим вам трех веневских старожилов, хорошо знающих город. Через час приходите в обком, люди будут вас ждать.
Действительно, проводники прибыли вовремя.
Когда мы вернулись в бригаду, мотострелковый батальон со средствами усиления уже был готов к маршу.
Выступили поздно вечером. Колонну вел сам комбриг.
Стоял морозный туман. К ночи еще похолодало. Начали [100] мерзнуть ноги и щеки. Солдаты то и дело перчатками терли носы.
Густые облака закрыли луну, и двигались мы по узкой лесной дороге в кромешной тьме.
Где-то впереди урчали моторы танков. Автомашины мотострелкового батальона и противотанковой батареи тяжело подпрыгивали на засыпанных густым снегом корневищах деревьев.
В лес южнее Венева прибыли к часу ночи. Комбриг уточнил на месте задачи, дал последние указания.
В середине ночи танковая рота внезапно атаковала противника на южной окраине Венева. Небольшой городок и лес, почти вплотную придвинувшийся к нему, наполнились выстрелами. Морозное небо осветили вспышки ракет и пламя пожаров.
Я находился вместе с полковником Ющуком на лесной опушке. Не знаю, как комбриг разбирался в сумятице ночного боя, но только он уверенно отдавал приказания, кого-то распекал, кого-то хвалил.
На нашей стороне было преимущество внезапности. Но противник обладал численным превосходством. Вначале мотострелковому батальону удалось очистить более половины города. Потом гитлеровцы пришли в себя и начали теснить наши подразделения.
Ожесточенный бой продолжался до позднего зимнего рассвета. Утром выяснилось, что противник располагает в районе Венева более крупными силами, чем мы предполагали. К тому же гитлеровцы начали подтягивать резервы. Хотя в наших руках все еще находилась почти половина города, положение стало опасным. Комбриг начал тревожиться за фланги, так как стрелковые соединения не пробились к Веневу. Наконец из штаба армии поступил приказ начать отход.
— Пойдемте, товарищи, — вздохнув, сказал Ющук и, как бы утешая себя, добавил: — А все-таки мы сделали фашистам хорошее кровопускание.
Под прикрытием танков мотострелковый батальон вышел из города и на автомобилях двинулся в направлении деревни Ревякино. Позади нас слышались выстрелы танковых пушек. Это наши танкисты сдерживали врага, пытавшегося преследовать отходящий мотострелковый батальон. [101]
До Тулы мы добрались к вечеру. Ющук и Курбацкий отправились к командующему армией, чтобы доложить о проведенном бое, а я с начальником политотдела Довбенко поехал на Лаптевский оборонительный участок, куда теперь перебрасывался мотострелковый батальон бригады.
Мы рассчитывали, что в Лаптево, большом пристанционном поселке на железнодорожной линии Серпухов — Тула, нам удастся отдохнуть. Но не тут-то было. Едва приехали в поселок, как противник открыл сильный минометный огонь по вокзалу.
Представитель штаба армии приказал Довбенко послать одно из подразделений для уничтожения вражеских минометов.
Задача была сложной. Командование батальона еще не знало обстановки на участке, группировки противника. Батальонный комиссар Довбенко посоветовался с командиром мотострелкового батальона и решил послать на задание роту под командованием тов. Бурьяна.
Бурьян, вообще-то, был комиссаром роты, но воевал смело, тактически грамотно и с успехом замещал выбывшего из строя командира. Не оплошал он и на этот раз. Рота уничтожила три вражеских миномета, которые были установлены в кузовах автомобилей.
Бурьян вернулся с трофеями. Он вошел в комнату, где разместились мы с Довбенко, уверенной походкой хорошо потрудившегося человека. На лице его тщетно сдерживаемая довольная улыбка. С подчеркнутой официальностью он доложил об успешном выполнении задания.
— Очень хорошо, — сказал Довбенко. И, заметив небрежно закинутый за плечо комиссара роты трофейный никелированный автомат, спросил:
— А это что у вас? [102]
Бурьян точно ждал такого вопроса.
— Это вам, товарищ батальонный комиссар. Примите от нас в подарок. Красивая вещица, у офицера взяли. Непонятно только, зачем они никелировали автомат — блестит сильно, демаскирует...
Под Лаптевом мы пробыли несколько дней. Противник на нашем участке особой активности не проявлял, и люди получили возможность привести себя в порядок.
Но в целом положение на фронте осложнялось. Враг упорно рвался к Москве. Кольцо вокруг Тулы, казалось, вот-вот сомкнется. А командующий 50-й армией со своим штабом по-прежнему оставался в осажденном городе.
В первых числах декабря, когда под Тулой шли особенно ожесточенные бои, когда кое-кому уже мерещилось окружение, а некоторые интенданты просили разрешения перевести тылы за реку Оку, из штаба армии поступил приказ. В нем говорилось, что обстановка на фронте складывается в нашу пользу, что не нам, а противнику грозит окружение. Этот приказ поднял дух защитников Тулы. Все понимали, что командарм издал его не случайно, что назревают события, которые должны в корне изменить обстановку под Москвой.
Мы и раньше были уверены, что на подступах к столице гитлеровцы будут остановлены. До нас порой доходили слухи о значительных резервах, которые стягиваются к фронту, о новых дивизиях, формирующихся где-то в близком тылу. Теперь становилось ясным, что такие слухи не лишены оснований.
Мотострелковый батальон вернулся из Лаптева в Тулу. Чувствовалось, что и бригаде предстоит принять активное участие в надвигавшихся событиях. Она получила пополнение.
Бригаде придали Тульский рабочий полк. Вместе с Г. П. Довбенко я пошел к тулякам, занимавшим оборону на северо-западной окраине города. Штаб полка находился в подвале большого кирпичного здания. Пригибаясь, мы спустились в просторное, но низкое и полутемное помещение. Жарко топилась железная печка. Длинное жестяное колено трубы тянулось под самым потолком к маленькому подслеповатому окошку. Со сводчатого потолка срывались капли и шипели на горячей [103] трубе. Кирпичные стены подвала были сырые, а в углах белела пушистая изморозь.
Нас встретили командир и комиссар полка. Разговор с ними завязался легко и непринужденно, как с давни знакомыми людьми.
В рабочем полку насчитывалось около 700 человек. Подавляющее большинство составляли коммунисты. На вооружении имелись винтовки, автоматы, гранаты.
— У нас есть и артиллерийская батарея, — не без гордости сказал комиссар полка.
— Потери за последнее время большие? — спросил Довбенко.
— Потери, конечно, порядочные, — сразу помрачнев, ответил командир полка. — Но и пополнение поступает. Тульские коммунисты добровольно заменяют выбывших из строя товарищей...
В эти дни политотделу бригады пришлось много поработать. Были организационно оформлены ротные и первичные партийные и комсомольские организации. Состоялись партийные собрания. Молодым коммунистам вручались партийные документы.
Я проводил инструктивные совещания политработников подразделений, помогал подбирать взводных агитаторов, выступал перед бойцами с докладами и беседами.
Но меня тяготила неопределенность моего положения. Ведь, по существу, я продолжал оставаться без должности, числиться в резерве политуправления. Несколько раз связывался по телефону с политуправлением фронта. На мои вопросы оттуда отвечали, чтобы я пока работал в 50-й армии. Впрочем, вскоре начались серьезные события, и я забыл и думать, что нахожусь в резерве.
4 декабря 32-я танковая бригада получила приказ контратаковать противника в общем направлении на Щекино.
Полковник Ющук перенес свой КП на южную окраину Тулы. Ночью здесь скрытно сосредоточились части бригады.
Атака танковых и мотострелкового батальонов была внезапной и стремительной. Гитлеровцы начали отходить. За день подразделения бригады выбили противника из десяти деревень. [104]
На командный пункт доставили двух пленных фашистских солдат. Их захватили разведчики отделения сержанта Сизова.
Пленные не бриты, лица их посинели от холода. И не удивительно. На дворе морозец градусов под тридцать, а немцы одеты в тонкие шинели, фуражки с наушниками, сапоги. Шеи обмотаны какими-то грязными тряпками. Оба солдата хрипло кашляют. Один поминутно вытирает нос рукавом шинели.
В общем, вид у гитлеровцев неказистый. Рядом с ними румяный, круглолицый здоровяк Сизов, в добротном полушубке, шапке-ушанке и валенках, выглядит особенно браво.
Послали за переводчиком. Ожидая его, фашистские солдаты отогрелись в жарко натопленной избе и принялись ожесточенно почесываться.
Полковник Ющук сердито покосился на них, брезгливо бросил:
— Вот вшивая команда! Допрашивайте их быстрее да убирайте отсюда куда-нибудь подальше.
...После удачного дневного боя части бригады перешли на соседний участок, совершив более чем сорокакилометровый марш. Ночь выдалась метельная. Ледяной ветер жег лица солдат. К броне танков нельзя было прикоснуться голой рукой: кожа прилипала к металлу.
К утру метель стихла. Над заснеженным лесом в голубой морозной дымке медленно поднялось холодное солнце. На ослепительно яркий, искрящийся снег больно было смотреть.
В землянку политотдела пришел комиссар бригады Курбацкий. Грея озябшие руки у трубы железной печки, он сказал:
— Пойдемте в танковый полк, Дмитрий Ильич. Посмотрим, как там у них идут дела.
Я надел полушубок. Мы вышли из землянки и пошли через лес по узкой, едва протоптанной тропинке. Снег хрустел под ногами. От сильного мороза потрескивали деревья.
До расположения полка было недалеко. Вскоре пахнуло уютным дымком: наспех вырытые землянки танкистов находились где-то рядом. А вот и танки стоят между деревьями. У походной кухни толпятся солдаты, гремят котелками. [105]
Неподалеку мы увидели маленького, худощавого, подвижного политрука роты тяжелых танков Шабунина. Он сердито отчитывал стоявшего перед ним танкиста, с лицом, сплошь закрытым свежей повязкой, из-под которой виднелись только дерзкие, чуть насмешливые глаза.
— Зачем сбежал из санвзвода? — горячился Шабунин. — Тебе здесь что — санаторий? Скоро опять в бой пойдем.
— Потому и вернулся, что опять в бой, — спокойно ответил танкист. Голос его из-под бинтов звучал глухо.
— Нет, я спрашиваю, что ты будешь делать в бою? — не унимался Шабунин.
— Воевать! — упрямо сказал танкист.
— В чем дело, товарищ Шабунин? — обратился к политруку Курбацкий.
Увидев комиссара бригады, политрук приложил руку к шапке и тут же заговорил с прежней горячностью:
— Да вот с механиком-водителем Григорьевым беседую, товарищ комиссар.
Я невольно улыбнулся: все только что слышанное нами мало походило на беседу. Шабунин продолжал:
— Вчера, когда мы атаковали у деревни Крюково, на машине Григорьева вырвало смотровой щиток. А ночью, сами знаете, был марш. Григорьев до места свой КВ довел, но самого пришлось отправить в санвзвод. Видите, у него и лицо, и руки обморожены. Ему врач категорически запретил садиться в танк, а он все-таки пришел. Зачем пришел, я тебя спрашиваю, Григорьев?
— Кто же поведет танк? В экипаже остался один сержант Ступин, — сказал танкист.
— А верно, что некому заменить механика-водителя? — спросил Курбацкий. [106]
— Это-то верно, товарищ комиссар, только Григорьев все равно не может.
— Могу! — твердо сказал Григорьев. — Я свой танк лучше всех знаю, все его капризы мне известны. Сам и поведу машину, товарищ комиссар.
Курбацкий внимательно посмотрел на танкиста.
— Вы комсомолец?
— Да, товарищ комиссар, комсомолец.
— Хорошо. Я разрешаю вам исполнять свои обязанности.
— Спасибо, товарищ комиссар, — обрадовался танкист. — Разрешите идти?
— Идите, товарищ Григорьев. Вы поступаете по-комсомольски. — Курбацкий осторожно пожал обвязанную бинтами руку Григорьева. — Желаю удачи!
Когда Григорьев ушел, Курбацкий повернулся ко мне:
— Каков, а?
— У нас все такие, — с гордостью сказал Шабунин.
2
В эти дни советское командование готовилось предпринять решительное контрнаступление на Западном фронте, в том числе на тульском направлении.
Наступление войск 50-й армии началось 8 декабря, когда уже развернулось общее контрнаступление наших войск под Москвой. Противник сопротивлялся очень упорно, но все же был вынужден отходить.
В декабрьских боях под Тулой гитлеровцы потерпели серьезное поражение. Войска левого фланга Западного фронта разгромили южную ударную группировку немецко-фашистских войск, наступавших на Москву, освободили тысячи населенных пунктов, пройдя с боями более 130 километров. Были захвачены многочисленные трофеи — танки, орудия, минометы, автомашины, снаряды и патроны...
Я пробыл в 50-й армии до конца января. Потом меня отозвали в политуправление фронта. Здесь я, по-прежнему находясь в резерве политуправления, практически работал как инструктор по танковым войскам. Приходилось выезжать в Москву, бывать в частях и соединениях Западного фронта. [107]
Обязанности мои, как и любого инспектора или инструктора политуправления, были многочисленны и разнообразны. Трудно даже перечислить, чем доводилось заниматься в частях. Помимо политической и организационно-партийной работы, мы решали десятки вопросов — военных, хозяйственных, административных.
Чтобы дать читателям некоторое представление о деятельности инструкторов и инспекторов политуправления фронта, приведу лишь два примера.
В дни тяжелых оборонительных боев под Москвой инспектору политуправления В. А. Диброву с группой политработников пришлось заниматься формированием лыжных отрядов, подбором для них политработников и вводом отрядов в бой.
Отряды комплектовались ополченцами, солдатами и сержантами, выписанными из полевых госпиталей или отставшими от своих частей. Дибров и его товарищи выявляли коммунистов и комсомольцев, назначали их политбойцами, расставляли по ротам и взводам. Вся работа проводилась в двух километрах от переднего края.
Когда формирование заканчивалось, работники политуправления сопровождали подразделения до передовой и, только убедившись, что люди дерутся стойко, возвращались в ближний тыл, чтобы создавать новые отряды.
Или еще. В конце января 1942 года инспектор политуправления фронта батальонный комиссар А. И. Разговоров вместе с воздушнодесантным полком был заброшен в Знаменский район. Он не только помогал организовать политическую работу в полку, но и занимался пропагандой среди гражданского населения и партизан. Задание он выполнил успешно.
Между прочим, Разговоров содействовал спасению дивизионного комиссара Н. И. Иванова. В октябре 1941 года, будучи членом Военного совета 24-й армии, Н. И. Иванов попал в окружение под Вязьмой. Тяжело раненного, его поместили в госпиталь города Юхнова, а город вскоре заняли гитлеровцы. С риском для собственной жизни один из врачей госпиталя ночью тайно перевез дивизионного комиссара в партизанский отряд. Прибыв в тыл, Разговоров принял необходимые меры, чтобы доставить Н. И. Иванова самолетом на Большую землю. [108]
Так работали тогда инструкторы и инспекторы политуправления фронта.
Мое пребывание в резерве закончилось 22 февраля. В этот день я получил наконец долгожданное известие о назначении меня начальником политотдела 32-й танковой бригады. Комиссаром бригады почти в это же время был назначен батальонный комиссар Анатолий Леонтьевич Трусков, тот самый, с которым я недели две жил в одной комнате после выхода из окружения.
Я был рад получению новой должности. Настроение портило лишь беспокойство за Довбенко и Курбацкого. Непонятно было, что с ними случилось. Почему меня с Трусковым послали на их место?
И вот я приехал в деревню Заугорскую, где находился политотдел 32-й танковой бригады. Меня встретил инструктор по учету партийных и комсомольских документов политрук Суворов.
— Ну, рассказывайте, как дела в бригаде, — попросил я, снимая полушубок.
— Вчера прибыл новый комиссар, — сообщил Суворов. — Он сейчас на КП вместе с комбригом.
— А где же Курбацкий?
— Батальонный комиссар пропал без вести, — Суворов хмуро полез в карман, вытащил портсигар. — Начальник политотдела Довбенко тяжело ранен. Военком штаба Веремчук, вы, наверное, его помните, на днях убит. Вообще у нас в бригаде за последние полмесяца большие потери.
— Бои были тяжелые?
— Да, досталось, — Суворов потянулся к стеклу керосиновой лампы, прикуривая. — Есть тут деревня Барсуки, а недалеко от нее высота 186,1 — это у Варшавского шоссе. Толклись мы около нее две недели, чуть не попали в окружение.
— А как дела сейчас?
— Пытаемся наступать, но... — Суворов неопределенно пожал плечами. — Получается не всегда успешно. Впрочем, поедете завтра на КП, узнаете подробнее. — Извиняющимся тоном Суворов пояснил: — Я тут немного обособился. Не очень хорошо знаком с обстановкой...
Рано утром с командного пункта приехал старший инструктор по оргпартработе старший политрук Худолей.
— А вас комиссар уже ждет, — сообщил он. [109]
— Далеко до КП?
— Километра три, не больше.
— Проводите меня туда.
Мы уселись в сани, и низкорослая рыжая лошадка резво помчала нас вдоль деревни. Худолей дергал вожжами, по-хозяйски покрикивая на лошадь:
— Н-но-о, милая!
Лошадь пофыркивала. Косматые бока у нее поседели от инея.
Февраль в тот год под Москвой выдался не только морозный, по и снежный. Деревни и леса прямо-таки утопали в сугробах. На расчистку дорог приходилось тратить много сил, и все же снежные заносы мешали движению автотранспорта, затрудняли доставку в передовые части боеприпасов и продовольствия.
На КП в деревне Белой я застал начальника штаба бригады подполковника Филиппова и его заместителя майора Витебского. Командир и комиссар с рассветом ушли на наблюдательный пункт в деревню Новая Роща. — Теперь туда, товарищ батальонный комиссар? — спросил Худолей.
— Конечно.
— Но придется идти пешком. На переднем крае сегодня что-то шумно.
— Ладно, пойдем пешком.
Дорога к Новой Роще проходила по открытой местности. Гитлеровцы вели методический артиллерийско-минометный обстрел. Вблизи от дороги то и дело рвались снаряды и мины, взметая снег и комья замерзшей земли.
Впереди виднелся какой-то полуразрушенный дом.
— Там и есть НП, — запыхавшись от быстрой ходьбы, сказал Худолей.
И. И. Ющук и А. Л. Трусков сидели в полутемной комнате, единственной более или менее уцелевшей в доме.
— Здравствуйте, старый знакомый! — приветствовал меня командир бригады. — Значит, теперь к нам не в гости, а на постоянно? Очень рад! Хорошо, что явились прямо на НП, сразу окажетесь в курсе всех наших дел. Вот и с комиссаром мы вчера познакомились здесь же. Только тогда тут был еще настоящий дом, а не развалины.
— Зато сейчас чувствуем себя спокойно, — резонно [110] заметил Трусков. — Два снаряда в одну точку не попадают.
Наш разговор прервал телефонист, который примостился с аппаратом в углу на охапке соломы.
— Товарищ полковник, вас второй просит к телефону.
«Второй» — это начальник штаба подполковник Филиппов. Он сообщил, что послал на НП майора Волкова с приказанием от командарма.
Волков пришел через полчаса и доложил комбригу, что генерал-лейтенант Болдин приказал одному нашему танковому батальону во взаимодействии с двумя полками стрелковой дивизии выбить гитлеровцев, укрепившихся в деревне Узломке. Готовность завтра в десять ноль-ноль. Время начала атаки будет сообщено дополнительно.
— Ясно, — сказал Ющук. — Передайте Филиппову, что ответственность за подготовку батальона к атаке возлагаю на него.
Когда майор ушел, Ющук повернулся ко мне:
— В наш первый танковый батальон прибыли новые тридцатьчетверки. Экипажи их в боях еще не проверены. Как бы не подвели. Начните свое знакомство с бригадой с этого батальона...
Когда мы с Худолеем добрались до 1-го танкового, подполковник Филиппов был уже там. Он приказал собрать командиров рот, их заместителей и командиров взводов, чтобы довести до них боевую задачу.
Командиры собрались в просторной избе. Многие вопросительно посматривали в мою сторону. Поэтому, прежде чем начать совещание, комбат представил меня:
— Товарищи, здесь присутствует батальонный комиссар Кочетков, новый начальник политотдела бригады. [111]
Совещание продолжалось недолго. Филиппов рассказал о полученной боевой задаче, ответил на несколько вопросов.
После этого командиры разошлись по подразделениям, а подполковник Филиппов и майор Краснов поехали в штаб стрелковой дивизии для уточнения вопросов взаимодействия.
Я остался вдвоем с комиссаром батальона Челомбитько. Мне хотелось узнать, как он думает организовать партийно-политическую работу перед боем.
— Больше всего меня беспокоят новые экипажи, — признался Челомбитько. — Там много необстрелянных молодых бойцов. Придется обстоятельно побеседовать с ними, узнать настроения, подбодрить.
Мы сообща наметили план работы, который сводился к следующему: проинструктировать агитаторов экипажей и с их помощью довести боевую задачу до всего личного состава батальона; провести в новых экипажах беседу о высоких боевых качествах советских танков; проверить обеспечение боевых машин горючим и боеприпасами, а личного состава — сухим пайком и неприкосновенным запасом продовольствия; проверить расстановку коммунистов и комсомольцев, если нужно, изменить ее, чтобы повысить партийное влияние на личный состав батальона.
— Кому поручим проведение беседы с новичками? — спросил я комиссара батальона.
— Политруку роты тяжелых танков Шабунину, — без колебаний заявил Челомбитько. — Этот умеет говорить с людьми!
Вечером я решил послушать, как беседует Шабунин. Меня провели в избу, где размещалось два танковых взвода. Танкисты сидели на лавках, тянувшихся вдоль бревенчатых стен. На столе стояла керосиновая лампа, освещая лица солдат.
Когда я вошел, навстречу мне поднялся невысокий, худощавый политрук с орденом Красного Знамени на гимнастерке, доложил.
— Продолжайте беседу, товарищ Шабунин, — сказал я, усаживаясь в углу.
— Дальше, значит, было такое дело, — Шабунин обвел глазами сосредоточенные лица слушателей. — Григорьев сел за рычаги. Признаюсь, я побаивался, что не [112] сможет он своими обмороженными руками вести танк. Но оказалось, волновался я напрасно. Встали мы в засаду около шоссе на Тулу. Мороз — спасу нет, до костей пробирает. Промерзли мы тогда здорово. Вдруг слышим — гул моторов: немцы! Я, понятно, командую: «К бою!»
Забрались в машину. Вижу в смотровую щель, что по дороге двигаются семь немецких танков, несколько противотанковых орудий и штук тридцать автомашин с пехотой.
Открыли мы огонь. Сразу два танка подожгли. Фашисты тоже стрелять начали, и у нас осколком заклинило пушку. Что делать? Григорьев кричит: «Иду на таран!»
Тут такое началось! Наш КВ с ходу опрокинул в овраг передний фашистский танк, раздавил две пушки, прошелся по колонне автомашин и ворвался в деревню Барибинка. Здесь нам подбили ленивец. Григорьева ранило.
Когда в Барибинку вступили наши стрелковые подразделения, Григорьева чуть живого вытащили из КВ и отправили в госпиталь.
Всего мы уничтожили тогда три танка, две пушки и около двадцати автомашин. Вот что значит один КВ! Григорьеву за этот подвиг присвоили звание Героя Советского Союза.
— А вас наградили орденом Красного Знамени! — раздался голос из угла.
Все разом повернули головы.
— Оказывается, и Григорьев здесь! — улыбнулся политрук. — Иди-ка сюда, герой!
Старшина Григорьев смущенно, с явной неохотой подошел к столу:
— Верно, было такое дело, как политрук рассказывал. Так ведь не бросать же танк? КВ — это, знаете, сила! Он не подведет в бою...
Я посмотрел на Григорьева и вспомнил морозный лес, уютный дымок походной кухни, Шабунина, отчитывавшего Григорьева за самовольный уход из санчасти...
3
Бой начался на следующий день после полудня. Наш 1-й танковый батальон действовал совместно с полками 336-й стрелковой дивизии. [113]
Ющук прислушивался к шуму боя и недовольно хмурился. Он чувствовал, что дело не ладится. Так оно и оказалось: Краснов позвонил и доложил, что атака отбита.
— Повторить! — коротко бросил в трубку Ющук. — Повторить! Деревню нужно взять.
Выбить гитлеровцев из Узломки удалось лишь к трем часам ночи. Краснов и Челомбитько, смертельно усталые, но довольные, прибыли на КП.
Пока Краснов докладывал Ющуку, мы с Трусковым подозвали еще не остывшего после недавнего боя Челомбитько.
— Как дрались люди? — спросил Трусков.
— Здорово дрались, товарищ комиссар! Я наблюдал, как смело действовал экипаж лейтенанта Бельского. Будем представлять к награде старшину Мокроусова и старшину Кузьмина. Они первыми ворвались, в деревню.
— Хорошо, сейчас идите отдыхать, — сказал Трусков. — А завтра поговорим обо всем подробнее, подведем итоги боя, обобщим опыт. Вы, Дмитрий Ильич, займитесь этим. Во всех батальонах нужно провести собрания актива, поговорить с политработниками, с агитаторами. Теперь будем брать Макаровку. А это тоже крепкий орешек.
Макаровку гитлеровцы превратили в сильный опорный пункт. Не имея численного превосходства над противником, трудно было рассчитывать на успешное выполнение задачи. Первые наши попытки овладеть деревней ни к чему не привели.
Полковник Ющук злился, устроил разнос, нескольким командирам, отругал адъютанта за то, что тот не сразу выполнил какое-то его приказание. Офицеры штаба старались не попадаться комбригу на глаза.
В это время в бригаду прислали трое аэросаней. Когда об этом доложили Ющуку, он недовольно бросил:
— На черта мне нужны эти трещотки!
Полковник несколько минут ворчал себе под нос, склонившись над картой, потом вдруг поднял голову. Лицо его оживилось.
— А ну-ка позови ко мне лейтенанта, который командует аэросанями, — приказал он адъютанту.
Адъютант удивленно взглянул на комбрига, не понимая, чем вызвана внезапная перемена в его настроении, [114] и поспешно вышел из дома. А Ющук принялся расхаживать по комнате с довольным видом и даже пытался что-то насвистывать.
Ночью аэросани были направлены в лес правее Макаровки. Туда же был послан танковый тягач. До рассвета аэросани разъезжали вдоль опушки, а тягач сновал взад и вперед по лесным дорогам, создавая у противника впечатление, что именно здесь сосредоточиваются танки для новой атаки.
Тем временем танкисты и мотострелки скрытно сосредоточились на левом фланге и утром нанесли удар. Хитрость комбрига удалась. Все внимание противника было приковано к нашему правому флангу. Туда фашисты перебросили большую часть сил, и наш удар, нанесенный слева, застал их врасплох. На этот раз они были выбиты из Макаровки.
В перерывах между боями я знакомился с личным составом бригады, бывал в подразделениях. Замечательные [115] у нас люди — смелые, простые, скромные, умеющие не теряться, не падать духом ни при каких обстоятельствах! После напряженного боя они находили силы, чтобы посмеяться, ценили хорошую шутку.
Зашел я как-то в землянку к бойцам мотострелкового батальона. Топилась печка, и красноватые отблески мелькали на стенах. Пахло махоркой, мокрой овчиной полушубков, крепким мужским потом.
Обитатели землянки дружно и заразительно смеялись. Моего прихода никто не заметил.
Высокий солдат в ватной стеганой куртке и таких же брюках вытащил из кармана спичечный коробок.
— Вот смотри, военфельдшер, — едва удерживаясь от смеха, сказал он. — Мы тут специально для тебя опыт поставили: посадили вшу в дуст и держим в нем уже второй день. Думаешь, сдохла? Ни боже мой, только разжирела, проклятая! А ты говоришь, дустом надо белье пересыпать. На кой же шут этот твой дуст?
Все снова громко захохотали.
Среди солдат я увидел девушку в аккуратно пригнанном полушубке. Из-под шапки-ушанки высовывались толстые косы. Девушка смеялась вместе со всеми, потом кулаком, как-то совсем по-детски вытерла глаза, на которые от смеха навернулись слезы, и заговорила певучей украинской скороговоркой:
— Ото яки ж дурни хлопци! Та той дуст вошей нэ вбывае, вин их тильки отпугываеть!
После такого объяснения смех раздался еще громче.
Девушку звали Таней Степанец. Ее знали и любили все в бригаде, любили за веселый характер, за смелость, за то, что не давала себя в обиду и за словом в карман не лезла.
Дня два спустя я снова встретился с Таней. Она пришла в политотдел и, смущенно покраснев, тихо сказала:
— Товарыщ батальонный комиссар, прынэсла до вас рэкомэндации, подывиться, будь ласка.
Сидевший рядом со мной агитатор политотдела политрук Стрельцов ободряюще заметил:
— Давно пора, Таня. За тебя в бригаде каждый коммунист смело поручится. — Обратившись ко мне, Стрельцов пояснил: — Это наша героиня. Она вынесла из-под огня раненого Довбенко. Помните, начальника политотдела? [116]
Конечно, я хорошо помнил Довбенко и с трудом мог представить, что такого довольно грузного мужчину вытащила с поля боя хрупкая с виду девушка.
— Она вместе с батальоном провела две недели в тылу врага, делила с бойцами все тяготы и лишения, — продолжал Стрельцов.
Таня от этих похвал совсем смутилась.
— Та цэ ж мое дило, — тихо проговорила она, опустив голову. Щеки ее пылали.
Когда девушка ушла, впервые за время нашего знакомства мы со Стрельцовым разговорились. Он мало сидел в политотделе, постоянно находился в подразделениях, так что виделись мы с ним лишь урывками. Это был еще молодой, но уже опытный, а главное, инициативный, любящий свое дело политработник.
Родился Стрельцов в Ташкенте, в семье потомственных почетных железнодорожников. В армию был призван в 1937 году, участвовал в боях на Халхин-Голе, был ранен. Потом окончил Военно-политическое училище имени В. И. Ленина.
С начала войны Стрельцов находился на фронте. В нашей бригаде он был политруком разведывательной роты, а затем — агитатором политотдела.
— Вам не приходилось бывать в Средней Азии, товарищ батальонный комиссар? — спросил Стрельцов.
— Нет.
— После войны обязательно приезжайте к нам, не пожалеете.
Глядя в замерзшее окно, на котором мороз вывел замысловатые узоры, Стрельцов мечтательно вспоминал:
— Хороший город — Ташкент! Осенью на базарах арбузов, дынь, винограда целые горы. Тепло у нас до декабря, а в марте — весна, цветут урюк, миндаль. Сады точно в бело-розовой пене. Красиво!
Наш случайно начавшийся разговор о Средней Азии в тот же день неожиданно продолжился: к нам прибыли представители трудящихся Узбекистана. Их было трое. Они привезли воинам подарки — теплое белье, табак, сушеные фрукты.
Встретиться с дорогими гостями хотелось всем, но мы смогли пригласить только делегатов от частей и подразделений бригады. [117]
Встреча состоялась в деревне Заугорской. Собрались в большом доме, где до войны размещался сельсовет. В небе надоедливо гудела «рама» — фашистский самолет-разведчик. Иногда в деревню залетали вражеские снаряды. Но все это не помешало встрече, которая была очень теплой, сердечной и затянулась допоздна.
Гости рассказали о том, как работают трудящиеся Узбекистана, как они готовят оружие и снаряжение для фронта.
— У меня за плечами сорок лет производственного стажа, — говорил слесарь ташкентского завода имени Октябрьской революции Михаил Васильевич Шутов. — Тридцать лет состою в большевистской партии. Два моих сына отдали жизнь а боях за Родину. Когда мы уезжали к вам, на фронт, рабочие нашего завода просили передать, что будут трудиться не жалея сил. Громите врага без пощады, мы обеспечим вас всем необходимым!
Затем выступил сотрудник газеты «Правда Востока» Александр Абрамович Пинт. Он сообщил, что в республике формируются новые дивизии. Личный состав этих дивизий настойчиво изучает боевую технику и оружие, осваивает опыт фронтовиков.
Председатель колхоза-миллионера Гулям Махмут Абдулаев говорил на свеем родном языке. Переводил политрук Стрельцов, который был особенно рад встрече с земляками.
Гулям Абдулаев сказал:
— Я приехал к вам, дорогие бойцы, командиры и политработники, из далекого солнечного Узбекистана, чтобы передать привет от узбекских колхозников. Мы работаем не покладая рук, стараемся сдать государству как можно больше хлопка. Колхозники собрали огромные [118] средства в фонд обороны. Лично я внес из своих трудовых сбережений 10 тысяч рублей.
Последние слова Абдулаева присутствующие встретили дружными аплодисментами.
После своеобразной официальной части между гостями и танкистами завязалась непринужденная беседа. Узбекские трудящиеся расспрашивали фронтовиков о боевых делах.
Примерно в это же время побывали у нас и другие дорогие гости. В конце января на Западный фронт приехала делегация трудящихся Монгольской Народной Республики, возглавляемая Маршалом Чойбалсаном.
С Чойбалсаном были Председатель президиума Малого хурала МНР Ценде, Герои МНР комбриг Тагор, почетный полковник Дамба, посол МНР в Советском Союзе Самбу (ныне Председатель президиума Малого хурала), жена Сухэ-Батора.
Маршал Чойбалсан привез целый эшелон подарков от трудящихся Монголии — полушубки, валенки, унты, кожаные пальто, мясо, фрукты.
Гости Монголии побывали в 1-м гвардейском кавалерийском корпусе, в 16-й и 50-й армиях. Сопровождать их было поручено моему другу В. Диброву.
Он потом рассказывал, что Маршал Чойбалсан побывал в траншеях переднего края, беседовал с бойцами и даже сам стрелял по фашистам из станкового пулемета. Он вручил монгольские ордена Красного Знамени командующему 50-й армией И. В. Болдину, начальнику политуправления фронта В. Е. Макарову и многим другим.
Гости посмотрели, как ведут огонь гвардейские минометы «катюши», посетили танковую бригаду. Между прочим, в беседе с танкистами Маршал Чойбалсан сказал, что трудящиеся Монгольской Народной Республики собрали деньги на строительство танковой колонны для Советской Армии.
4
В домике, где размещается политотдел бригады, многолюдно: заседает партийная комиссия. Разбираются заявления о приеме в партию.
Утром близким разрывом снаряда в доме выбило все стекла. Пришлось забить окна фанерой, а форточки [119] заткнуть подушками. Поэтому в комнате полутемно и холодно. Все сидят в полушубках.
Обычно в боевой обстановке мы рассматривали заявления о приеме в партию и выдавали партийные документы прямо в подразделениях. Тогда на заседания привлекались только те из членов парткомиссии, кто находился поблизости. Собиралось, как правило, человек пять, не больше. Зато дела рассматривались быстро, члены парткомиссии имели возможность услышать отзывы сослуживцев о вступающих в партию. Кроме того, бывая в подразделениях, члены парткомиссии изучали работу коммунистов, помогали правильно расставить партийные силы, сколотить ротные парторганизации.
Затишье на фронте позволяло заседания парткомиссии проводить в политотделе бригады. Так было и на этот раз. Уже несколько дней активных боевых действии бригада не вела. Это и не удивительно. У нас осталось всего 22 танка, причем половина их требовала ремонта.
Заседание открыл ответственный секретарь парткомиссии майор Василий Петрович Волков. Он взял со стола дело в обложке из газеты, раскрыл его.
— Партийное бюро танкового батальона приняло, кандидатом в члены ВКП(б) старшину Мокроусова, — объявил Волков. — В своем заявлении товарищ Мокроусов пишет: «Прошу партийную организацию принять меня в кандидаты партии. Клянусь, что буду биться с врагом до последней капли крови...»
Все время, пока Волков читал заявление, анкету, рекомендации, Мокроусов сидел, смущенно потупившись, опустив между колен большие руки. Он заметно волновался.
Но члены партийной комиссии отлично знали Мокроусова, слышали о его боевых подвигах. Это он в бою за деревню Барибинка уничтожил огнем и гусеницами своего танка четыре противотанковые пушки, миномет и станковый пулемет противника. Это он 18 февраля смело прорвался на танке в тыл врага, нанес гитлеровцам большие потери и вывел из окружения пятьдесят человек.
Старшину Мокроусова единогласно приняли кандидатом в члены партии. [120]
Затем майор Волков зачитал заявление старшего лейтенанта Сергея Александровича Бельского о приеме в члены партии. Молодому офицеру только что исполнилось 22 года. Шесть месяцев назад он окончил Сызранское танковое училище. Там вступил в кандидаты партии.
На вид Бельский очень скромный и даже застенчивый человек, но в боях он уже не раз отличался. За неделю до заседания партийной комиссии старший лейтенант выполнил трудное и опасное задание.
На нейтральной территории находилось три наших подбитых танка. Фашистские автоматчики и пулеметчики забирались в них и использовали танки как укрытия.
Бельский предложил эвакуировать танки. Вместе с. механиками-водителями, коммунистом Сафроновым, комсомольцами Купченко и Чумаком он три ночи подряд выползал на нейтральную территорию, а затем с помощью тягачей смельчаки вытащили их с нейтральной территории.
Вот такие отважные, преданные люди, как Бельский и Мокроусов, и пополняли ряды партии.
После заседания парткомиссии молодых коммунистов сфотографировали. В тот же вечер я вручил Бельскому и Мокроусову партийные документы...
Вскоре бригаду отвели на доукомплектование в район города Сухиничи. Здесь мы распростились с полковником Ющуком. Он получил назначение на должность заместителя командующего бронетанковыми и механизированными войсками Западного направления. Бригаду принял полковник Михаил Гордеевич Сахно.
Начались прифронтовые будни: прием нового пополнения, техники, оружия, боевая учеба. [121]
А весна все явственнее вступала в свои права, хотя в оврагах еще лежал снег и размокшие дороги по утрам покрывались хрупкой ледяной корочкой. По невспаханным полям важно расхаживали грачи.
Иногда весенний ветер доносил до нас далекие раскаты артиллерийского грома, напоминая о том, что впереди нас ждут новые бои и испытания. [122]