Снова в полку
7 сентября наш полк перелетел на полевой аэродром, расположенный возле села Гольдени.
Через село проходит дорога на Фокшани, параллельно дороге — летное поле с небольшой рощицей на его южной окраине. В рощице — командный пункт, в тени деревьев — длинный стол, который обозначает столовую и место сбора летного состава. Чуть в стороне оборудован душ, для приличия занавешенный куском брезента, рядом пристроилась со своим хозяйством полковой парикмахер Катюша Бахирева.
Место оживленное: по дороге то и дело двигались колонны военных грузовиков, они обгоняли румынские повозки с крытым верхом, наподобие цыганских, набитые людьми и их скарбом, — жители возвращались в родные края, совсем недавно бывшие прифронтовой зоной.
Партиями в 300–400 человек шли военнопленные немцы. Они шли медленно и понуро, среди них были раненые — белые бинты повязок резко выделялись на фоне серо-зеленого обмундирования. У многих через плечо висели сумки на манер противогазных, видимо, со всякой солдатской мелочью, эти сумки придавали понуро бредущим людям какой-то жалкий, нищенский вид. Каждую такую колонну конвоировал сержант на лошади и пять-шесть солдат с автоматами. Справа и слева от колонны — по солдату. Если какой-нибудь пленный пытался выйти за обочину, его возвращали окриком, если это не помогало — в ход пускался забористый русский матерок, ругались не от злости, а скорее от усталости.
Смолк голос конвоира — и снова тихо, только позвякивают котелки. Конечно, пленные вполне могут сбежать, если всем разом броситься врассыпную, но это не входит в их намерения. Да и зачем? Для них война окончена, они в безопасности, в конце перехода их накормят, перевяжут раненых — вот они и идут покорно от привала до привала. [99]
Вдоль восточной стороны взлетно-посадочной полосы тянулось кукурузное поле, возле него рассредоточены наши самолеты. Для их охраны со стороны зарослей кукурузы, вымахавшей в человеческий рост, назначался патруль круглосуточно.
Однажды патрульные привели на КП немецкого солдата, пойманного в кукурузе.
Много народу собралось у КП: всем интересно посмотреть на «фрица», узнать, каков он в плену.
Перед нами стоял щуплый, худой, даже изможденный человек лет тридцати. В его тускло-голубоватых глазах не было ни испуга, ни ненависти — одно безразличие.
Позвав техника-лейтенанта Ерофеева, знавшего немецкий язык, уполномоченный СМЕРШа полка старший лейтенант Павел Тимофеевич Сидоров приступил к допросу.
Оказалось, что пленный является водителем санитарного автофургона.
— Родом он из Франкфурта-на-Майне, — докладывал Ерофеев, разглядывая бумаги немца, — семейный, имеет двоих детей...
Тут же была фотография, на которой немец был запечатлен с женой и детьми лет трех-четырех, удостоверение шофера, пачка писем из дому, нарукавная повязка с красным крестом.
— Где ваше личное оружие? — спросил пленного Ерофеев.
— Мой карабин остался в санитарной машине.
— Где машина?
— Три дня назад я оставил ее на дороге, а сам убежал.
— Почему оставили автомобиль?
— Он был без горючего: остатки бензина слили в другую машину, а нас бросили на произвол судьбы.
— В машине были раненые?
— Конечно! Раненые и кое-кто из медперсонала. Что с ними стало — не знаю...
— Почему оказался у самолетов? [100]
— Случайно. Пробирался на запад, этой ночью блуждал в лесу, вышел к кукурузному полю.
В заключение Ерофеев спросил, не желает ли пленный что-либо сообщить или попросить. Немец в ответ безучастно пожал плечами.
Установилась тягостная пауза. Я смотрел на щуплого рыжеватого немца и — странное дело — испытывал к нему что-то вроде жалости: как-никак человек, к тому же простой шофер, на нациста не похож, и детишки у него малые... Сколько же горя принесли фашисты не только другим, но и своему народу!.. Гитлер заварил кашу, а такие вот «фрицы» ее расхлебывают...
Здесь, в Гольдени, пришлось нам расстаться с замечательным командиром нашей эскадрильи Васей Королевым, которого перевели в другой полк. Командиром назначили заместителя Королева, гвардии капитана Ивана Владимировича Дергачева. На должность командира 3-й эскадрильи к нам прибыл гвардии старший лейтенант Михаил Егорович Никитин. Спокойно, но напористо взялся он за дело и, можно сказать, с ходу повел эскадрилью в бой. Всего несколько дней понадобилось ему, чтобы сделаться «своим» для всех нас, а для меня хорошим другом... Впоследствии он получил звание Героя Советского Союза, окончил Военно-воздушную академию и до ухода в отставку продолжал службу в Вооруженных Силах СССР в звании полковника.
Михаил Егорович и Галина Федоровна — самая симпатичная девушка нашего полка — поженились, воспитали двоих детей.
... К середине сентября дорога по соседству с аэродромом опустела — верный признак того, что мы в тылу даже тыловых войск, А это значат, что скоро нас переместят на другой аэродром, поближе к фронту.
Так оно и было: 15 сентября мы начали перебазироваться на аэродром Брашов. [101]
Наш путь пролегал над Восточными Карпатами, слева виднелись вершины Трансильванских Альп. Над Карпатами, покрытыми густыми лесными массивами, клубился туман, здесь царило величавое спокойствие и ничто не напоминало о войне.
За перевалом нам открылась панорама, которой нельзя было не залюбоваться: обширная изумрудно-зеленая долина, словно все еще продолжалось цветущее лето. В глубокой котловине у подножия Альп приютился Брашов, горы, окаймлявшие этот уютный городок, подобно каменной подкове, круто обрывались, оставляя открытый выход в долину, и город, в этот ранний утренний час освещенный лучами восходящего солнца, только краешком выдавал свое присутствие среди гор.
Местом нашего базирования оказался полевой аэродром в нескольких километрах к северо-востоку от Брашова, у села Прешмер. Он представлял собою большой луг и особенно запомнился тем, что в пяти-шести километрах от него возвышалась гора, которая очень смущала летчиков: при взлете и посадке так и казалось, что вот-вот врежешься в нее или зацепишься за верхушку.
С первых же дней нового базирования усиленно работали полковые разведчики, систематически вылетали звенья и шестерки для нанесения удара по отступающему противнику.
И все же у нас хватило времени ознакомиться с новым краем, в который забросила война, и увидеть, что он заметно отличается от уже знакомых нам районов Румынии. Здесь, в долине, укрытой горами от горячих суховеев, оказалось больше влаги и тепла. Даже во второй половине сентября еще нигде не было видно золотых красок осени, кругом свежая зеленая листва.
Чувствовалось, что это зажиточный край. Все деревенские постройки сложены крепко, словно на века; черепичные крыши, оштукатуренные стены, на окнах — жалюзи. Хозяйственные постройки на подворьях тоже отличаются [102] добротностью, только хранилища для кукурузных початков, по традиции, сооружены из хвороста и жердей в виде узких закромов. В каждом дворе вдоволь скота и птицы.
Этот край не знал войны. Она лишь тенью промелькнула здесь, когда по местным дорогам поспешно отступали немецкие колонны, а по пятам за ними двигались советские войска. Похоже на то, что мы были первыми военными, обосновавшимися здесь на какое-то время: жители, обыденно занимаясь своими делами, не выказывали ни малейшего беспокойства от такого соседства. Вероятно, их не коснулась гитлеровская пропаганда, запугивающая мирное население угрозой красного террора: фашисты не ждали не гадали, что Советская Армия достигнет и этого райского уголка.
Как-то раз слышим, замполит Лозичный созывает нас:
— Давай, братва, к автобусу — поедем в Брашов, проветримся!
Уговаривать нас не пришлось.
Брашов — чистый красивый город с узкими улицами, от которых веет далекой стариной. В центре за стеклами витрин выставлены всевозможные товары: ткани и обувь, ковры и фарфор; лавки мясные и фруктовые... Но в магазинах и лавках почти не видно покупателей: дороговизна и денежная инфляция. Повсюду пестреют зазывные вывески баров, кафе, ресторанов, отелей, парикмахерских, ателье фотографов и портных — в таких заведениях заметно кое-какое оживление.
В тот теплый солнечный день город выглядел по-курортному беспечным. На улицах — ярко, пестро одетая публика. Наше особое внимание привлекали, разумеется, девушки, почти все они казались красавицами, и немудрено: с легким загаром на лицах, искусно причесанные, в легких полупрозрачных платьях, обутые в изящные босоножки на высоких каблучках... Глядя на них, мы невольно-вспомнили наших полковых девчат, которые несли аэродромную службу и чей удел — ежедневный нелегкий труд, [103] постоянная — иной раз смертельная — опасность... Они тоже молоды, наверное, им тоже хотелось бы носить красивые платья и обувь, но приходится изо дня в день надевать военную форму, натягивать кирзовые сапоги...
Переговорив между собой, мы тут же попросили Лозичного разрешить нам собрать со всех желающих офицеров часть полученных нами румынских лей — и отдать их нашим девчатам: пусть принарядятся.
Лозичному очень понравилась эта идея, и в тот же день, на том же автобусе он еще раз побывал в Брашове — на этот раз вместе с нашими однополчанками. Вечером на танцах мы едва их узнали: каждая из девушек чудесным образом преобразилась, словно Золушка из сказки...
... К исходу 21 сентября военно-транспортный самолет Ли-2 поднял передовую команду полка, следом двинулась в ночь техническая команда на грузовиках, а утром эскадрильи перелетели на аэродром Фегераш. Здесь в дальнем углу летного поля стояло несколько Ю-88 — немецких двухмоторных бомбардировщиков румынской авиационной части. 1-й румынский смешанный авиакорпус, состоящий из семи авиагрупп, уже находился в оперативном подчинении 5-й воздушной армии. Командовал им дивизионный генерал Ионэску, можно сказать, мой старый знакомый...
Передовая команда встретила нас на аэродроме, а вслед за нами прилетел офицер оперативного отдела штаба дивизии с боевым распоряжением и со свежими данными о противнике.
Группы самолетов незамедлительно вылетели в районы Турды и Клужа, где наши войска встретили наиболее организованное сопротивление гитлеровцев, получивших к тому времени значительное подкрепление и осевших на рубеже, заранее подготовленном в инженерно-саперном отношении.
Нашими целями для поражения были в основном артиллерия на огневых позициях и минометы, а также танки, [104] которые из-за отсутствия горючего стояли полузарытыми! в землю и применялись как артиллерийские установки: били прямой наводкой по самолетам, летящим на малом высоте.
Бои развернулись на весьма своеобразной местности: вся она была пересечена глубокими лощинами и оврагами, всюду стояли копны и скирды скошенных хлебов — за ними и под ними немцы укрывали боевую технику. От нас требовалось повышенное внимание, чтобы не обмануться и своевременно обнаружить замаскировавшегося врага. Мне пришлось убедиться в этом на собственном опыте.
Я выполнял воздушную разведку войск и техники противника в заданном районе. Немцы вели по нас интенсивный огонь зенитной артиллерии среднего калибра, так что приходилось непрерывно выполнять противозенитный маневр. Вместе с тем я внимательно вглядывался в местность, но не мог обнаружить ничего существенного. Единственно, что привлекло мое внимание, — это тесно стоявшие копны (их было не меньше полусотни) на пологом, склоне бугра.
«Дай-ка, — думаю, — проверю огнем».
Только ударил по копнам, как вдруг внизу все ожило: под копнами, оказывается, скрывались танки, а зенитки открыли такой шквальный огонь, что небу стало жарко. Один бронебойный снаряд крупного калибра пропорол насквозь центроплан моего самолета рядом с кабиной.
Слышу голос руководителя полетом с пункта управления:
— Клевцов, будьте внимательны, вас обстреливают зенитки.
Отвечаю:
— Зенитки лупят нас беспрерывно с самого начала, уже здорово продырявили мой самолет.
Все разведданные я сразу же передал по радио на пункт управления — это позволило наземным войскам своевременно подготовиться и отразить танковую контратаку противника. [105] Но немцы, подбросив крупные резервы, упорно продолжали контратаковать, стремясь выбить наши войска из города Турды. На поддержку наземных частей были направлены наши и румынские летчики; совместными усилиями положение спасли.
В тот раз мы впервые встретились в воздухе с румынскими летчиками как союзники, и сразу обнаружились трудности во взаимодействии. Дело в том, что румыны летали на самолетах немецкой конструкции, а мы привыкли определять в воздухе, «свой» или «чужой», прежде всего по силуэту, по конфигурации машины, так как опознавательные знаки видны только с близкого расстояния. Немецкий «юнкерс», «мессер» или «фоккер» можно было посчитать за румынский самолет и за свою ошибку поплатиться жизнью; и наоборот, приняв за немца румына, можно его сбить. Учтя все это, командование во избежание недоразумений решило развести нас во времени: в течение определенных двух-трех часов в воздух поднимались только румыны, в остальное время суток — наши. Надо сказать, что румынские летчики вели себя мужественно, старались ни в чем не отставать от нас и нанесли немцам немалый урон.
Когда я вернулся с той памятной для меня разведки, мой продырявленный Ил поставили на ремонт, и я остался без самолета.
В это время перед полком была поставлена задача: провести воздушную разведку в районе Клуж — Турда. Ее выполнение поручили командиру звена Георгию Георгиевичу Ковалерскому в паре с младшим лейтенантом Павлом Михайловичем Банниковым.
Ребята улетели. Ждем-пождем, проходит час, другой — их все нет. Мы, свободные летчики, собрались у командного пункта полка, но и там ничего не знали о судьбе ребят, и каждый из нас думал одно и то же: по всем расчетам, у них давно уже кончилось горючее... Значит, погибли?.. [106]
Мы знали, что на наш участок фронта гитлеровцы подбросили отборную группу истребителей-асов «удет», их самолеты для устрашения были размалеваны под драконов, одного такого «дракона» мне уже приходилось на днях встретить в воздухе... Эти немецкие летчики дрались в воздухе хладнокровно и отчаянно, и если Ковалерский с Банниковым подвернулись им под руку, то вряд ли уцелели...
Ковалерский и его воздушный стрелок через двое суток пришли пешком, оставив подбитый самолет на месте вынужденной посадки, совершенной ими на территории, занятой нашими войсками. Банников, по словам Ковалерского, был сбит зениткой и упал в районе разведки.
Долго мы ничего не знали о его судьбе, и лишь 14 мая 1945 года он объявился в полку. Павел рассказал, что в тот злополучный день выбросился с парашютом из сбитого самолета, и немцы его взяли в плен. Побывал в разных концлагерях. После победы он бросился разыскивать нас. Разыскал, но в полку его не оставили, а направили в спецлагерь. Выйдя оттуда, Павел хотел снова летать, но его не приняли ни в военную, ни в полярную, ни в гражданскую авиацию: на нем стояло клеймо — был в плену. Пришлось ему идти в электромонтеры да сантехники. Одним словом, хлебнул человек горя — и в войну и после войны...
Бои на нашем участке фронта приняли напряженный затяжной характер. Ежедневно все летчики полка выполняли по три-четыре вылета. Погода испортилась, часто шли дожди, гремели грозы, облачность прижимала к земле, осадки в виде густой пелены исключали возможность найти объект, подлежащий бомбометанию и штурмовке. Иногда приходилось всей боевой группой «виражить», то есть летать по кругу где-то в стороне, над открытой местностью, в ожидании, когда над районом заданной цели разойдутся грозовые облака. При этом вхолостую расходовалось горючее, и мы зачастую возвращались домой с [107] почти пустыми баками или совершали вынужденные посадки на запасных аэродромах.
Случались и такие вылеты, когда в интересах наземных войск мы буквально зависали над вражескими позициями на 20–30 минут, выполняя требования авиационных представителей и командования с пунктов наведения, расположенных вблизи окопавшегося противника. Такое длительное пребывание в зоне огня не только зенитных батарей, но и всех иных огневых средств противника, направленных на нас с земли, заставляло изворачиваться, применять особые виды маневра. Так, чтобы лишить зенитчиков возможности пристреляться к нам, сбить их расчеты, обмануть наводчиков, мы на повторных заходах внезапно изменяли направление боевого курса и сторону разворота на выходе из пикирования. Этот вид маневра был возможен лишь в группе с отличной слетанностью, требовал неослабного внимания, осмотрительности, высокой дисциплины каждого летчика и, конечно же, умело управляющего группой командира. Маневр получил название «восьмерка». И действительно, если изобразить его графически в горизонтальной плоскости, получится фигура, похожая на восьмерку, в центре которой, на пересечении линий, — атакуемый объект.