Возвращение
Как ни хотелось мне побыстрее попасть в свой полк, вернуться в него удалось не так-то скоро.
Возница, как и предупреждал, довез меня только до расположения артиллерийской части. Тут я окончательно свалился: невыносимые боли в ступнях не давали покоя ни днем ни ночью, я уже вовсе не мог передвигаться — даже ползком. Артиллеристы доставили меня в полевой эвакогоспиталь, но там, из-за отсутствия лекарств, мне не могли оказать никакой существенной помощи. Положив на носилки, меня погрузили в эшелон — и я оказался в госпитале в Марьиной Роще. Тут наконец-то стал получать лечение и дней через десять смог, хотя и с трудом, передвигаться на костылях. Вскоре меня перевели в один из подмосковных госпиталей. Мучительные боли постепенно отступили, и через какое-то время я уже обходился без костылей. Однако следы тогдашнего заболевания остались на всю жизнь...
Встав на ноги, я потребовал отправки в полк. Но медицинская комиссия, признав меня крайне слабым и истощенным, послала долечиваться в Егорьевский дом отдыха.
Я пошел на поправку, и во мне проснулся волчий аппетит; моему организму явно не хватало даже того усиленного, по военным меркам, питания, которое выдавалось в доме отдыха. Я был уверен, что, если бы питался в летной столовой, то окреп бы скорее, чем в доме отдыха, и быстрее бы занял место в боевом строю. Поэтому упорно стал проситься в полк.
Меня выписали, но направили в резерв Западного фронта, мотивируя это тем, что, поскольку при мне не оказалось никаких документов, предварительно надлежит разобраться — кто я такой... [74]
В резерв Западного фронта нас направлялась целая группа, а командировочное предписание — одно на всех — было у старшего группы. Но мое желание поскорее очутиться в полку, с моими боевыми друзьями, было так велико, что я решился на отчаянный шаг. Понимал, что если задержат без документов, то сочтут за дезертира, а в сложной военной обстановке с такими разговор короткий. Да и месторасположение своего 2-го штурмового авиационного корпуса я знал весьма приблизительно: где-то между Вязьмой и Ельней. И все же рискнул: отстал от группы — без билета, без денег — пустился в путь самостоятельно и на другой день благополучно приехал в Вязьму.
Оттуда я отправился пешком по дороге, ведущей на юг, расспрашивая встречных, где тут расположена штурмовая авиация. В середине дня нашел штаб 2-го штурмового авиационного корпуса. Там я узнал, что наша 232-я штурмовая авиационная дивизия переименована в 7-ю гвардейскую и находится сейчас в селе Всходы, а 704-й штурмовой авиационный полк стал 131-м гвардейским. Он базируется на полевом аэродроме Арнишцы.
Здесь же мне сказали, что еще до того, как я был сбит, меня представили к ордену Красного Знамени, а посчитав погибшим 14 августа, наградили посмертно орденом Отечественной войны I степени. Эту награду как раз собирались отправить моим родителям, да не успели, а вот похоронка уже ушла...
Тут же мне был вручен орден.
К вечеру пришел я в штаб дивизии, а уж оттуда вместе с находящимся там заместителем начальника штаба нашего полка майором Шаповаленко приехал на полуторке в полк.
Никогда не забуду той радости, с какой встретили меня друзья-летчики и командиры — Королев и Бахирев.
От ребят я узнал, какие тяжелые бои велись на Западном фронте, как упорно сопротивлялся отступающий враг, [75] как велики были наши потери. После освобождения Смоленска и Рославля, с выходом советских войск к Днепру 28 сентября, с нашего соединения была снята боевая задача, нас отвели в резерв Верховного Главнокомандования для отдыха и пополнения.
В полку я не застал многих из своих боевых друзей. Игорь Брылин и Коля Озорнов находились в госпитале, мой ведомый Валентин Бобриченко погиб. Товарищи рассказали о стойкости и мужестве Валентина, проявленные им в одном из полетов. Это случилось на другой день после того, как я был сбит. Бобриченко полетел на боевое задание в составе шести Илов под командованием Васи Королева. Группе пришлось действовать в районе сильного зенитного огня. Один из осколков снаряда размером в полтора сантиметра пробил Валентину щеку и застрял в ней. Превозмогая боль, Валентин не нарушил боевого порядка группы штурмовиков, он выполнил задание, а потом привел свой самолет на аэродром так, что никто и не догадался о его ранении. В санчасти осколок извлекли. Рана не успела еще как следует затянуться, а Валентин уже стал проситься в бой. Ему разрешили, он храбро воевал, но 5 сентября погиб, сбитый зениткой...
Ребята рассказали мне, что произошло с Колей Озорновым. Однажды, получив боевое задание, взлетел он с противотанковыми бомбами. Во время разбега от тряски они стали взрываться. Коля убрал газ — тем самым прекратил взлет, но штурмовик по инерции продолжал бежать — и загорелся. Осколками пробило резину колес, в результате чего стойки шасси поломались, машина легла на фюзеляж, проползла немного и остановилась на окраине аэродрома. Коля пытался выбраться из горящего самолета, но фонарь кабины заклинило намертво. Руководивший взлетом группы командир полка С. Ф. Простаков первым бросился к горящему самолету, хотя бомбы все еще продолжали рваться, и вытащил Николая через форточку. Озорнов сильно обгорел, но врачи сумели сохранить [76] ему жизнь. Забегая вперед, скажу, что в конце войны он снова вернулся в свой полк.
Нас, летчиков, сильно занимал вопрос: как удалось Простакову протащить пилота через форточку — никто из нас, сколько потом ни пытались, не смог пролезть в такое узкое отверстие. А ведь на Николае был еще надет парашют!.. Что ни говори, а бывают в жизни ситуации, когда невозможное становится возможным!..
Прошло около месяца со времени моего возвращения в полк.
Однажды вызывает меня начальник особого отдела штаба дивизии. Прихожу, докладываю:
— Товарищ подполковник, младший лейтенант Клевцов прибыл по вашему приказанию.
Он посмотрел на меня тяжелым взглядом, кивнул на стул:
— Садись.
Сел, жду, что будет дальше, а он словно бы нарочно не торопится и только после того, как выдержал долгую, томительную паузу, произнес:
— Ну, рассказывай, Клевцов, где ты был более двух недель и что делал у немцев?
Я как мог подробнее описал ему события тех дней. Он слушал, не перебивая, а когда я кончил, спросил:
— Все?
— Все, товарищ подполковник.
— Та-ак... А теперь, Клевцов, расскажи, как все было на самом деле. Понятно? Неужели ты думаешь, что я поверил хоть одному твоему слову?
Я растерялся:
— Как же так?..
— Все, что ты тут плел — сплошное вранье! Я уверен, что немцы тебя схватили, и ты им продался, чтобы спасти, свою шкуру.
— Что?! — Я вскочил на ноги. — Да я... Да как вы...
Он смотрел на меня с усмешкой. [77]
— Сядь, Клевцов, не кипятись. Ну, скажи, чем ты докажешь, что все твои россказни — правда? Кто может это подтвердить?
— Ванюшка! Найдите его, он подтвердит! — Во мне все клокотало от обиды и гнева, но я изо всех сил сдерживал себя.
— Как фамилия этого Ванюшки?
— Не знаю.
— Тогда скажи хотя бы, как называется деревня, в которой якобы этот Ванюшка тебя прятал?
— Не знаю.
— Выходит, ступайте туда — не знаю куда, найдите того — не знаю кого!.. Ловко придумал, ничего не скажешь...
Тут я почувствовал, что больше не могу себя сдерживать и, не попросив разрешения, выбежал из штаба.
Потрясенный и подавленный, пришел я к Васе Королеву, рассказал ему о разговоре с подполковником.
— Не бойся, Ваня, — сказал Королев. — Мы тебя в обиду не дадим.
— Товарищ командир, я ни в чем не провинился, поэтому не боюсь. Но хочу снять с себя оскорбительное подозрение: надо мне отыскать зарытые на берегу Угры документы.
— Правильно! Тогда уж не останется сомнений, что ты говоришь правду. Хотя никто из нас, твоих товарищей, и так в этом не сомневается.
Отыскивать документы я отправился в сопровождении летчика нашего звена младшего лейтенанта Павла Михайловича Банникова. Мы без труда нашли приметное дерево в излучине реки. Покопавшись в указанном мною месте, Банников извлек из земли мои документы. Они частично подмокли, поэтому позже мне заменили их новыми.
В особый отдел меня больше не вызывали, и ничто больше не напоминало мне о тягостном разговоре с подполковником. [78]
Все пережитое не прошло для меня бесследно: на двадцать первом году жизни я вдруг стал катастрофически лысеть, поэтому мне пришлось брить голову. Кроме того, у меня нарушилась речь: то говорю нормально, то начинаю мучительно заикаться — слова не могу выговорить. Это продолжалось около года, а потом постепенно прошло...
Когда Игорь Брылин вернулся из госпиталя, его отпустили на побывку домой. Мне тоже был предоставлен краткосрочный отпуск, но ехать к родителям было далеко, да и добираться в Подгорное по бездорожью трудно и долго, поэтому я решил, по приглашению Игоря, поехать с ним в Кинешму. Его родители встретили нас так, как будто мы оба были их родные сыновья, и целых три дня я наслаждался жизнью в семейной обстановке. Но время отпуска истекло, и я возвратился в полк.
Там шла напряженная подготовка к новым боям. К этому времени многие из нас, «старичков», имевших богатый опыт боевых действий, научились мастерски разить врага. Все, что знали и умели сами, мы старались передать молодым летчикам — недавним выпускникам училищ.
Меня назначили командиром звена, моим ведомым был выпускник летного училища младший лейтенант Виталий Иванович Кралькин, а его товарищ Виктор Петрович Зубов — ведомым старшего летчика звена младшего лейтенанта Павла Михайловича Банникова, прибывшего в полк в апреле 1943 года и принимавшего участие в боях на Западном фронте. Наши младшие товарищи оказались способными учениками, и к декабрю звено было полностью готово к боевым действиям. [79]