Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава девятнадцатая

Пэ-эр-о – очень сложная штука.
От нее я не зря поседел.
В ней искусство интриг и наука
вместе с уймою хлопотных дел.

При испытаниях противоракет все свершается с непостижимой быстротой. Шутка ли: противоракеты сближаются с целями на сверхкосмических скоростях! И все же к этому можно привыкнуть, можно даже ориентироваться в обстановке, если на экранах отображаются отметки положений ракет-мишеней и противоракет, на табло и пультах – ход боевого цикла и его выполнение всеми испытуемыми объектами, и вообще если... все идет как надо. Но если все идет как надо, – значит, система отработана и испытана.

А пока этого нет – обязательно надо ждать «по закону подлости» какого-нибудь подвоха в противоракете, в радиолокаторе, в вычислительных машинах (пусть даже и в полупроводниковых), в стартовой автоматике. Именно в таком, начиненном подвохами, состоянии находился в сентябре 1967 года полигонный комплекс ПРО «Алдан» – прототип восьми стрельбовых комплексов, которые сооружались на боевых позициях в Подмосковье. На разгадку и устранение возникающих дефектов затрачивалось драгоценное время, срывались сроки отладки системы.

...В тот памятный день предпусковая подготовка комплекса шла удивительно гладко, строго по расписанному во времени икс-плану, четко выдерживался порядок проведения многочисленных проверок противоракеты, наземных систем и подсистем, всего комплекса в целом. Но именно это и беспокоило меня, вызывало недоверие к кажущемуся благополучию. Ибо в системе сотни тысяч всевозможных элементов и деталей, и в каждой тысяче даже совершенно одинаковых из них найдется один или несколько штук со скрытыми изъянами, неуловимыми даже при самом тщательном контроле на заводе-изготовителе.

Поэтому на полигоне аппаратура должна пройти период начальной обкатки, во время которой дефектные элементы покажут свои «ослиные уши» и будут выловлены, заменены другими. От этого весь комплекс аппаратуры в целом начинает «дышать» все более легко, становится более надежным, пока не заработает наконец «железно».

Мне представлялось, что «Алдан» уже вышел на уровень надежности, достаточный для проведения пусков противоракет на условные цели. И все же... Все же немного странно, что дело идет уже к объявлению 30-минутной готовности, а у меня, в «домике генерального», еще ни разу не зазвонил ни один из телефонов по поводу какого-нибудь «утыка» в подготовке к пуску. Не только в надежности аппаратуры, но и в квалификации испытательно-боевых расчетов проявляется качественное отличие «Алдана» от системы «А». Давно уже нет на КП диванчика, на котором в былые времена подночевывал генеральный конструктор, сквозь дрему и под гудение аппаратных шкафов прослушивая команды и доклады по громкоговорящей связи.

Взглянув на часы, я надел фуражку и вышел на открытую веранду домика, окруженного густо посаженными тополями, кленами, карагачами, серебристым лохом. А ведь совсем недавно здесь был голый каменистый бугор, со всех сторон обдуваемый буйными казахстанскими степными ветрами. Вспомнилось, как холодной осенней ночью вдвоем с начальником строительства Александром Алексеевичем Губенко мы с ветерком выскочили на газике на этот бугор, развернули при свете луны генплан площадки № 4 – будущего городка Приозерска – и нашли на нем квадратик № 219. Я пошутил:

– Здесь будет домик заложен! Но только строго по проекту, без феодально-байских замашек и... генеральских излишеств. Тем более что мы всего лишь полковники.

На следующее лето домик был готов, а вокруг него уже колыхались тоненькие лозины посаженных с весны первых в городке (которого еще не было) деревьев. А после того как 4 марта 1961 года впервые была сбита баллистическая ракета, комсомольцы-строители посадили деревья на всем прибрежном участке между домиком и Балхашом. Приняв тонюсенькие привезенные из Алма-Аты прутики за саженцы какого-то кустарника, я попросил строителей посадить их двумя рядами вдоль дорожки, ведущей к озеру, и пояснил:

– Потом будем постригать, и получится кустарниковая изгородь, как в Ялте. И будет у нас парк имени Четвертого марта.

Но из этих густо посаженных прутиков выросла великолепная вязовая аллея, в конце которой из веранды виднеется полоска воды с непередаваемым бирюзовым оттенком, а на ней от крутого берега до горизонта – гонимые ветром седые буруны стригущих балхашских волн.

В другой раз хозяйственники прислали из Москвы тоже неведомые саженцы, которые были высажены вдоль фасада домика, обращенного к озеру. Кто-то сказал, что это – черноплодная рябина. Саженцы выросли – и вот сейчас они красуются свисающими прямо на веранду гроздьями темно-багровых ягод боярышника. А между боярышником и окном моей спальни растет настоящая русская рябина, единственная на полигоне, саженец которой я сам выкопал в подмосковном лесу. Мне, уроженцу села, затерявшегося в безлесой запорожской степи, доставляло особое удовольствие где только возможно посадить и вырастить дерево.

Полюбовавшись осенними красками прибалхашского «леса», мы вместе с двумя моими помощниками отправились на подъехавшей машине на главный командно-вычислительный центр (ГКВЦ) системы «Алдан». На ГКВЦ мы с главным инженером полигона заняли свои места за особым столиком с табличками: «ТЕХНИЧЕСКИЙ РУКОВОДИТЕЛЬ ИСПЫТАНИЙ» и «ОТВЕТСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ ИСПЫТАНИЙ».

– Эти таблички, – сказал я главному инженеру, – напоминают мне кинофильм «Волга-Волга»: я буду кричать, а вы – отвечать.

– Нам с вами не превыкать отвечать вместе, а любителей кричать на нас – хоть отбавляй.

– Так-то оно так, но на этот раз свербит у меня на душе: предпусковые циклы идут гладко, а во время пуска выскочит в аппаратуре такое, что и не приснится. И скажут умники, что мы некачественно подготовились к пуску, а вы, военные, развесив уши смотрели в рот генеральному, «не потребовали».

В этот момент за моей спиной раздался голос:

– Какие указания будут у моего генерального?

Обернувшись, я увидел генерал-майора Ненашева Михаила Ивановича, комично, по-швейковски вытянувшегося передо мною, – человека небольшого росточка, в очках, чем-то смахивающего на японца.

В свою очередь я отчеканил наигранно начальническим басом:

– Разрешаю глазеть на экраны и табло, но чтоб ничего не сглазить. – Далее, уже своим нормальным голосом добавил:

– Рад видеть вас и приветствовать в наших краях, уважаемый Михаил Иванович. Что новенького в Москве?

– В ваших краях – это очень верно сказано. Вы совсем отбились от Москвы. А не мешало бы изредка бывать и в Москве: по восточному обычаю, жен пересчитать, детишек повидать, бельишко постирать, начальством поруководить. А то вашим начальством в Москве кое-кто начинает руководить не в ту сторону. Поговаривают, что здесь у вас получается пшик и пора делать оргвыводы. Может получиться как у моряка с порезанного автогеном линкора:

На палубу вышел, а палубы нет...

– Порезать линкор – большого ума не надо. А вот построить...

Генерал Ненашев перебил меня:

– Очень недовольны там, – он показал рукой на верх, – вашими делами здесь. Надо как-то разрядить обстановку, объяснить, кое-что пообещать.

– Объяснять, обещать – это слова, а Москва, как известно, верит не словам, а делам. И поскольку сейчас главные дела свершаются именно здесь, на полигоне, то здесь и мое место, что бы ни наговаривали там, в верхах, паркетные шаркуны в погонах, лампасах и квазиученые умники. Но возмутительно то, что заодно с этой компанией активно участвуют в создании вокруг «Алдана» завесы деаинформации и те, кому по служебному долгу надлежит знать и докладывать начальству истинное положение дел.

– Но разве это дезинформация, а не факт, что надежность «Алдана» – ноль целых и хрен десятых? И еще вопрос: как вы собираетесь поправить дело?

– Здесь нечего поправлять, – ответил я Михаилу Ивановичу. – Как начальнику заказывающего управления, вам следовало бы понимать и разъяснять хулителям «Алдана», что он («Алдан») сейчас – как новорожденное дитя. В свое время он научится держать голову, сидеть, ползать, вставать на ноги, делать первые шаги, снова вставать, – так много раз, пока не вырастет сначала мальчик, а потом мужчина.

– А пока что, товарищ генерал-лейтенант, разрешите доложить, что ваш ребеночек ничего не умеет, кроме как делать в пеленки.

Сказав это, Ненашев хохотнул, подмигивая окружавшим наш столик офицерам, но их не развеселила острота их московского начальника. Они считали «Алдан» в той же мере своим делом, как и генерального конструктора. Только два-три человека, имея в виду обещанное повышение или перевод в Москву, подчеркнуто громко, но неестественно изобразили состояние смеха.

– Для ребеночка это вполне понятно, – ответил я. – Хуже, когда взрослые дяди, да еще с лампасами, делают то же самое в штаны. Это те самые дяди, которым показалось, что из «Алдана» получается пшик, и они торопятся отмежеваться от разработчиков, чтобы не делить с ними ответственность.

Наш с Михаилом Ивановичем диалог был прерван командой по громкоговорящей связи:

– Доложить о подписании протоколов к принятию готовности пятнадцать минут.

По этой команде на столике руководителей испытаний были разложены бумажные ленты с записями графопостроителей по результатам контрольного проигрывания на электронных имитаторах предстоящего пуска противоракеты.

«Все параметры комплекса «Алдан» в норме» – таким было согласованное заключение представителей промышленности и полигона по результатам анализа этих записей.

После этого офицер – начальник смены командного пункта положил на стол руководителей прошнурованный секретчиками журнал боевой работы, на обложке которого был наклеен фабричный ярлык «Амбарная книга», а на открытой странице было написано от руки:

Все средства системы и измерительного комплекса полигона к боевой работе готовы. Протоколы готовности на объектах подписаны. В районе измерительных пунктов №№... облачность соответственно... баллов.

Пуск №... противоракеты А-350 разрешаем:

Технический руководитель испытаний Г. КИСУНЬКО

Ответственный руководитель испытаний П. ГРИЦАК

После того как генерал Грицак и я поставили свои подписи, Ненашев напомнил Петру Клементьевичу:

– Вы лично отвечаете за безопасность при проведении пуска.

– Под вашим личным руководством, – съязвил я Михаилу Ивановичу, – поскольку вы присутствуете на КП и являетесь старшим над генералом Грицаком начальством.

А после объявления 5-минутной готовности Михаил Иванович покинул КП, пояснив, что с улицы визуально наблюдать пуск интересней. После его ухода П. К. Грицак сказал мне:

– Очень хорошо. По крайней мере, не будет здесь никому мешать.

– Оно-то хорошо, но я боюсь: не успел ли он что-нибудь сглазить.

...Минутная готовность. Мелодично пропели «протяжки». На табло загораются: «СТАРТ», «ОТРЫВ». Противоракета захвачена на автосопровождение. На экране в виде светящейся точки появилась отметка ее местоположения... И вдруг на экране беспорядочно замигало множество точек, а потом все погасло. На табло осталось светиться только «АВТОСОПРОВОЖДЕНИЕ ИЗДЕЛИЯ». Что-то случилось. Но где?

Мы с Грицаком переглянулись. Оба понимали, что ракета летит неизвестно куда, может выйти за пределы отчужденной территории полигона, и тогда... Секунды бегут, ракета уходит все дальше. По инструкции надо дать команду на аварийную отсечку двигателя, чтобы ракета упала ближе от точки старта при наименьшей вероятности выхода за границы полигона.

Но при этом она упадет с приличным запасом высокотоксичного топлива и окислителя, в месте падения будет сильный взрыв, пожар и интоксикация местности на большой площади. Нет, уж лучше пусть она шлепнется как пустая железка. Все это мигом проскочило в моем сознании, и я чуть заметным жестом руки дал понять Петру Клементьевичу: «Пусть все идет своим чередом». А он понимающе кивнул в знак согласия.

Когда все закончилось, группа анализа установила, что ракета сопровождалась и выполняла команды, передаваемые через станцию управления, в течение полного полетного времени, до полного израсходования топлива. Но на рули шли постоянные, словно бы замороженные команды, непрерывно заворачивая полет ракеты вправо, и она вышла далеко за пределы полигона. Пролонгированная точка падения оказалась недалеко от одного из целинных совхозов. Узнав об этом, генерал Ненашев напомнил Грицаку:

– Я вас предупреждал! Вы ответите! И вы тоже, – добавил он, обращаясь ко мне, и покинул КП, чтобы лично доложить о случившемся начальнику главка.

Между тем я пригласил к себе начальника Особого отдела и попросил его через органы КГБ поскорее уточнить место падения ракеты и помочь в разыскании и сохранении ее остатков. «И вообще, – добавил я, – выясните, пожалуйста, все ли там благополучно».

Потом поговорили с офицерами из состава боевой смены в том смысле, что во время пуска они точно выполняли указания генерального конструктора, никаких замечаний к ним у генерального нет, и при необходимости я готов подтвердить это в письменной форме.

Начальник главка Минобороны, в чьем ведении был полигон, не упускал случая отчитать полигонщиков за отсутствие жесткой линии по отношению к разработчикам системы ПРО А-35 и ее полигонного образца «Алдан». Для себя он давно решил, что из «Алдана», а значит, и от всей затеи, выйдет пшик, а задачу полигона видел в том, чтобы доказать это как можно скорее и пустить под бульдозер все начатые строительные объекты. В этом духе обыгрывались любые неполадки, возникавшие при отработке системы в целом и ее отдельных средств.

Выход противоракеты за пределы полигона был как нельзя более удобным поводом для того, чтобы просмаковать его в московских верхах, а здесь на полигоне устроить разнос командованию и личному составу за плохой контроль над действиями промышленности. То, что ракета упала в стороне от совхозного поселка, не причинив никакого вреда, не смягчает ничьей вины: просто генеральному конструктору в этот раз повезло. А кто скажет, что произойдет в следующий раз?

Расследование начальник главка проводил лично. Первым вызван программист, совсем недавно получивший звание майора.

– В чем причина неудачного пуска?

– Нарушение контакта в вычислительной машине. Из-за этого машина выдавала все время одинаковые команды управления на противоракету.

– Вы вводили программу в машину?

– Так точно...

– А разве это дело полигона? Пусть программы разрабатывают работники генерального конструктора, а вы должны их контролировать. В программе были меры защиты от случайных сбоев в машине?

– Не предусмотрено заданием. Но это был не сбой, а отказ, который программно устранить невозможно.

– Почему не выдали команду на аварийную отсечку двигателя?

– По инструкции это делается только по команде с КП.

Петр Клементьевич пояснил:

– Находясь на КП, мы с генеральным решили такую команду не выдавать.

– «Мы с генеральным», – передразнил его начальник главка. – Привыкли заглядывать ему в рот, как оракулу, развесив уши. При таком раскладе вы запросто можете отхватить выговорешник. Вместо генеральского звания. «Чтоб были позубастей да поглазастей».

В этот момент я открыл дверь кабинета и своим появлением невольно прервал речь генерал-полковника, направляясь прямо к нему со словами: «Разрешите войти». Он нехотя поднялся, протянул руку, спросил: «С чем пожаловали?» Я ответил, что в пуске из-за случившейся неисправности реализовалось максимально возможное время управляемого полета противоракеты системы А-35. На это мы не могли рассчитывать при существующих ограничениях отчужденной территории полигона. Генерал немедленно съязвил:

– Тогда просите ЦК и Совмин об отчуждении дополнительной территории. До решения этого вопроса и получения от вас полной гарантии невыхода ракет за территорию полигона пуски будут прекращены.

– Отчуждать землю для полигона не надо. Пусть лучше на ней пасутся отары или колосятся хлеба. Космические и баллистические ракеты пролетают над многими городами СССР, но еще никому не приходило в голову «отчуждить» половину территории страны под ракетные полигоны.

– Повторяю, мне нужны ваши гарантии. Я не хочу из-за вас под суд. Вопрос о возобновлении пусков может быть рассмотрен только после реализации промышленностью по согласованию с полигоном специальных мероприятий.

– Для повышения надежности вычислительных средств нами предусматривается вместо одной ЭВМ с заводским номером 1 иметь две ЭВМ: № 16 и № 17, которые будут подстраховывать друг друга в режиме резервирования, не говоря уже о том, что каждая из этих ЭВМ (№ 16 и 17) надежнее, чем подлежащая демонтажу ЭВМ № 1.

– Меня не интересуют ваши ЭВМ. Нужны гарантии генерального конструктора. И еще: если пуск не состоится – отвечает промышленность, но если он состоится с выходом ракеты за пределы полигона – отвечать будет командование полигона. Причем в помощь полигону мною поставлен вопрос перед главкомом о прикомандировании к полигону химроты с вертолетами и оборудованием для дегазации остатков горючего.

– Нам все ясно, товарищ генерал-полковник, – сказал начальник полигона, – но я бы просил не присылать нам химроту. Будут трудности с ее размещением, но главное – она здесь не нужна. При падении противоракеты с остатками горючего оно все сгорит или испарится, пока мы разыщем точку падения и доставим туда химроту.

На эту просьбу генерал-полковник возразил, мягко говоря, неудачно:

– Не забывайте, что в зоне падения могут быть и человеческие жертвы.

– И тогда химрота будет их дегазировать, – сказал я. – Это что-то новое в деятельности химических войск. Ну что ж, давайте ищите, ждите химроту, а мы пока позагораем.

Начальник главка ответил на эту подковырку тем, что «с химротой мы разберемся без посторонних». Он был зол и на начальника полигона за то, что вытащил этот вопрос в присутствии острого на язык генерального, и на самого себя за то, что поспешил с идеей вызова на полигон химроты. И отступать было нельзя, так как по его просьбе уже пошла шифровка от одного главкома к другому и отданы необходимые распоряжения.

Наверное, с досадой подумал, что зря ввязался в эту историю с выходом ракеты за пределы полигона и довелось ему из-за нее оторваться от увлекательнейшей охоты в самый разгар сезона в благодатной дельте реки Или на той стороне озера Балхаш. По совести говоря, он и на полигон прибыл ради этой охоты, хотя формально считалось, что он с группой своих офицеров инспектирует подчиненный ему полигон.

...Вернувшись с охоты, перед убытием в Москву начальник главка накоротке озадачил ведущий состав полигона:

– А вообще, нужно ли продолжать испытания и отработку этой системы, если окажется – а я в этом разделяю уверенность многих видных ученых, – что она «не потянет» на заданные для нее требования (к тому же явно устаревшие). Мы ждем от полигона скорейший и недвусмысленный ответ на этот вопрос.

Генерал-полковник улетел, но на полигоне на память об этом его посещении осталась песенка с бравурным мотивчиком и заочное прозвище для самого генерала – Дед Аким:

В Приозерске вредный газ
как-то внюхал Дед Аким.
Оттого теперь у нас
свой Осоавиахим.
Прилетел к нам Дед в субботу
с намерением таким,
чтоб создать у нас химроту
и Осоавиахим.
Заодно и на охоте
поразмялся Дед Аким
на казенном вертолете
из Осоавиахим.
И теперь мы не стреляем,
как бездельники сидим:
все химроту ожидаем
к нам в Осоавиахим.

Забегая вперед, скажу, что, несмотря на чинимые «Алдану» препятствия, его конструкторские испытания прошли блестяще. Их окончание ознаменовалось дуплетным пуском противоракет А-350 с раздельным наведением на головную часть и корпус, как бы имитирующих два элемента разделяющейся головной части. И еще: пуск баллистической ракеты был произведен в режиме внезапности по отношению к «Алдану», находившемуся как бы на боевом дежурстве, а момент пуска выбран в ночное время, именуемое у моряков «собачьей вахтой». Это произошло 29 ноября 1969 года, в охотничий сезон; на полигоне присутствовал Дед Аким, но ни малейшего любопытства к нашей работе не проявлял.

Полигонщики ликовали вместе с нами, но акт конструкторских испытаний отказывались подписывать: такова была команда членам комиссии, переданная через представителей главка. Мне пришлось обратиться за помощью к начальнику полигона М. И. Трофимчуку, и тот перед своими представителями поставил вопрос прямо: можешь писать любое особое мнение, но акт подписать обязан.

Представителям главка тоже (посоветовавшись со своим начальством) пришлось подписать, не желая оказаться в противостоянии и с разработчиками, и с полигоном. Я чувствовал – и не ошибся – что в главке что-то затевается, чтобы дезавуировать нашу предъявительскую на госиспытания «Алдана». Поэтому договорился, что предъявительскую подпишет В. Д. Калмыков (наш министр) на имя Главкома ПВО П. Ф. Батицкого. Впрочем, при этом предъявительская все равно попала в главк, но уже под контролем сверху. Заказчик потребовал продолжить испытания «Алдана» для выяснения его взаимной увязки с системой дальнего обнаружения.

Но НТК Генштаба согласился с нами, что это относится к общесистемным проверкам, а не к «Алдану». Госиспытания «Алдана» прошли всего за два месяца с отличными результатами. Мрачный прогноз Деда Акима не оправдался.

Начиная с 1962 года наша работа по созданию системы «А» представлялась на соискание Ленинской премии как первопроходческая в области ПРО. Однако дилетантская эйфория вокруг «Тарана» намертво заглушила эти попытки.

Поэтому только в 1966 году, то есть с пятого захода, нам была присуждена Ленинская премия: Г. В. Кисунько – руководитель коллектива, главный конструктор системы «А»; С. А. Лебедев – академик, главный конструктор вычислительных средств системы «А»; В. С. Бурцев – его заместитель (с 1992 года тоже академик); В. П. Сосульников – главный конструктор РЛС обнаружения баллистических ракет; В. П. Васюков – его заместитель; Соколов А. Е. – конструкторская разработка крупногабаритных антенных систем; Ф. П. Липсман – система передачи данных; В. Г. Васетченков – ведущий конструктор противоракеты В-1000; Н. А. Сидоров, И. Д. Омельченко, Я. А. Елизаренков, Ю. Д. Шафров, О. В. Голубев – заместители главного конструктора системы; М. И. Трофимчук – руководитель испытательного полигона МО; К. А. Трусов – представитель заказчика МО.

Однако принятию окончательного решения о присуждении нам Ленинской премии предшествовал телефонный звонок мне, как руководителю авторского коллектива. Замминистра обороны Н. Н. Алексеев, он же председатель секции по рассмотрению засекреченных работ, представленных на соискание Ленинской премии, сообщил мне, что на этот (пятый!) раз обстановка, кажется, складывается благоприятно для присуждения премии нашему коллективу.

В связи с этим он просит меня включить в список соискателей его помощника генерала Трусова Константина Александровича. Я понял это как завуалированный ультиматум: мол, хотите стать лауреатами – не откажите в моей просьбе. Я согласился, но при условии, что кандидатура Трусова добавляется в наш список, то есть включается с сохранением в списке всех представленных нами кандидатов.

Однако Николай Николаевич твердо заявил, что список и так перегружен, поэтому речь может идти только о включении Трусова вместо кого-то из наших. В его «просьбе» начали все более явно проявляться ультимативные акценты, и я вынужден был капитулировать. Передо мной встал вопрос: кого вычеркнуть?

В этом вопросе я допустил непростительную ошибку, выбрав для вычеркивания кандидатуру Олега Александровича Ушакова: того самого, с которым 10 лет тому назад такую же «шутку» сыграл Расплетин при распределении наград за систему С-25. Пусть эти строки послужат моим покаянием перед Олегом Александровичем, если ему доведется их прочитать.

После того как десять лет тому назад Олегу отомстили за переход в мою «команду» при организации СКВ по ПРО, – зная об этом, как я мог решиться на такой шаг, который иначе и не назовешь, как черной неблагодарностью по отношению к верному сподвижнику? Увы, я сейчас не могу вспоминать об этом без чувства вины и стыда.

Через считанные недели после вручения нам лауреатских дипломов К. А. Трусов по телефону сообщил мне, что им подготовлена кандидатская диссертация по вопросам ПРО и он просит моего согласия дать на нее отзыв головной организации. Я дал согласие и пообещал без задержек дать отзыв после получения диссертации.

Однако, получив диссертацию, я убедился, что она «не тянет» на кандидатскую степень, – не только потому, что является компилляцией из ТАССовской экспресс-информации по материалам зарубежных газет, но главным образом еще и потому, что в ней «обосновывается» ошибочная концепция построения системы ПРО страны на базе стрельбовых комплексов с высокоскоростными перехватчиками типа американских ракет «Спринт», рассчитанных на поражение баллистических целей, отселектированных на атмосферных участках их траекторий.

Порочность этой концепции состоит в том, что она принципиально неприменима для обороны объектов городского типа, поскольку при перехвате боевых блоков баллистических ракет после их селекции в атмосфере обороняемый объект подвергался бы воздействию дуплетных воздушных ядерных взрывов боевых частей противоракет и перехватываемых ими баллистических боеголовок. Для городов это была бы не оборона, а ядерное харакири. К тому же из-за жесткого баланса полетного времени перехватчика при атмосферной селекции целей боевые позиции противоракет необходимо было бы располагать непосредственно у границ застройки обороняемых городов. То есть для обороны города потребовалось бы его «ядерное заминирование» по периметру городской черты. Потрясающий абсурд!

Учитывая все это, я предупредил Трусова, что мой отзыв на его диссертацию будет отрицательным. Но он ответил, что его это не смущает, так как у него уже есть положительные отзывы от двух академиков: Минца и Расплетина. И вообще нет ничего плохого в том, что один из отзывов будет отрицательным: наоборот, защита пройдет более живо и интересно, и пусть ученый совет решит – на чьей стороне истина. Я понял, что сей новоявленный лауреат абсолютно уверен в благожелательной заранее предрешенной позиции «карманного» ученого совета, подобно тому как по телефонному звонку было предрешено его лауреатство. Пришлось пригласить его к себе к ОКБ для личного разговора и разъяснить ему примерно следующее:

– Был бы вместо вас другой диссертант, я бы просто выслал разгромный отзыв в ученый совет, и не помогли бы вам два академических туза, которых вы подкинули на кон против моего членкоровского. Вы не учли, что мой туз хотя и членкоровский, но козырной и еще у меня на руках козыри поменьше рангом, за которыми – одиннадцать сбитых системой «А» баллистических ракет. Но я, ваш бывший преподаватель, хорошо помню вас как весьма способного слушателя Военной академии, и нет вашей вины в том, что судьба занесла вас не в КБ или НИИ, а на канцелярско-чиновничье поприще. Поэтому мне хочется вам помочь советом: напишите дополнение к диссертации, отобразив в нем следующие два момента:

1) изложенная в диссертации концепция ПРО может найти применение только для обороны малоразмерных объектов в виде инженерно защищенных сооружений типа бетонированных пусковых шахт межконтинентальных баллистических ракет,

2) для ПРО городов необходимо решение проблемы селекции и перехвата баллистических сложных целей в заатмосферной зоне на высотах и расстояниях, безопасных для гражданских сооружений и населения при ядерных взрывах в зонах перехвата.

Мы договорились, что дополнение перед его рассылкой Константин Александрович покажет мне. Я понимал, что от этого его писанина не станет диссертабельной, но зато из нее будет вычищена явная глупость.

Пока Трусов занимался сочинением дополнения к диссертации, я успел угодить в больницу. Повод был пустяковый: хирургическое удаление опухолевого образования вокруг осколка в области локтевой сумки. Константин Александрович дважды приезжал ко мне в больницу: первый раз – с готовым дополнением и черновым засекреченным блокнотом, в котором я набросал текст отзыва на диссертацию с учетом дополнения; второй раз – с отпечатанными на машинке экземплярами этого отзыва, которые мне необходимо было подписать.

Защита диссертации состоялась в конце февраля 1967 года, без моего участия, а 1 марта, в понедельник, меня выписали из больницы, и я, созвонившись с начальником 13 главка Минрадиопрома В. Н. Кузьминым, прямо из больницы поехал к нему на Китайский проезд. Мы прозанимались с Виктором Николаевичем в его кабинете до обеденного перерыва, пообедали в министерской столовой и снова вернулись в тот же кабинет. За обедом я встретился с Александром Андреевичем Расплетиным, который, оказывается, занимался своими делами с начальником технического отдела главка. За обедом шутили, рассказывали анекдоты. Александр Андреевич поинтересовался: правда ли, что у меня удаляли раковую опухоль? Я отшутился небольшим анекдотцем. На его лице угадывались следы обильной обмывки диссертации Трусова за два выходных.

Примерно через час после обеда в кабинет Кузьмина позвонили: Александру Андреевичу плохо. Я сразу же по кремлевке вызвал «скорую помощь» и прошел в помещение, где находился Александр Андреевич. Он сидел на стуле, размякший, опираясь корпусом на письменный стол и как бы сползая с него вправо. Вокруг него в растерянности стояли сотрудники технического отдела главка. Сзади его под мышки подстраховывал от сползания со стула Константин Капустян – сотрудник КБ-1.

Я подошел к Капустяну, сказал, что, по-моему, надо уложить Александра Андреевича в горизонтальное положение, расстегнуть воротник, открыть окна. Но на меня загалдели женщины: мол, в таких случаях нельзя трогать больного, одна даже выкрикнула: «Вы угробить его хотите?» Капустян мне вполголоса сказал: «Это конец. Точно так же было с моим отцом».

В комнату вошли две женщины-врача и почти слово в слово повторили то, что я предлагал: мол, как это вы додумались держать больного в таком неудобном даже для здорового человека положении? По команде врачей мы уложили Александра Андреевича на сдвинутые стулья (или, может быть, столы?), потом пришли санитары с носилками и унесли его в машину, доставившую Александра Андреевича в больницу на улице Грановского.

Там он скончался 8 марта 1967 года. Мне на всю жизнь запомнились прощальные взмахи его левой руки, устремленный на меня взгляд и перекошенное подобие улыбки, когда санитары выносили его из комнаты. Все это, – я не мог ошибиться, – было адресовано мне, как жесты прощания или, может быть, примирения. Я ответил ему таким же жестом, – и этот обмен жестами и взглядами был наполнен глубоким таинством, которое, увы, только в эти минуты раскрылось перед нами.

Всем этим я был сильно взволнован, поэтому отпустил свой служебный ЗИМ и решил, чтобы успокоиться, пойти домой пешком. Но помимо моей воли в голову лезли мысли о наших межличностных отношениях с Расплетиным. Вспоминались слова гениального физика Альберта Эйнштейна, что «разум представляется нам особенно слабым, когда мы противоставляем его безумству и страстям человечества, которые почти полностью руководят судьбами человеческими как в малом, так и в большом».

Дед Аким не был одинок среди военных в негативном отношении к системе А-35. Их позиция объяснялась просто: оборона от 6-8 парных (ГЧ + корпус) никому не нужна. Противник легко ее преодолеет, запустив большее число целей, причем не парных, а многозарядных, да еще и с ложными целями. Отсюда вывод: объекты А-35 – под бульдозер, а конструкторам задать систему против массированного налета баллистических ракет с многоблочными головными частями и средствами преодоления ПРО. Если такую задачу не ставить перед конструкторами, то они ее никогда и не решат, а будут пробавляться НИРами.

Сейчас, более 30 лет спустя, как говорится, и ежу ясно, насколько примитивны и наивны были представления военного заказчика о проблеме крупномасштабной ПРО, требовавшего в административно-приказном порядке решить ее в двухгодичный срок, и даже ставивших в пример «научную смелость» авторов «Тарана». Заказчик настаивал, чтобы в очередное постановление по ПРО была включена разработка аванпроекта территориальной системы ПРО от массированного удара баллистических ракет, оснащенных средствами преодоления ПРО.

Было совершенно бесполезно объяснять им, что постановка этой задачи для аванпроекта преждевременна, что любой «проект» на эту тему будет такой же авантюрой, утопией, какой был проект «Тарана», пока остается нерешенной проблема селекции баллистических целей.

Впрочем, среди настаивавших на аванпроекте были и такие, – отнюдь не наивные, и не только у заказчика, – которые в заведомо абсурдном поручении на разработку аванпроекта видели ловушку для руководителя проекта. Когда же я предлагал вместо аванпроекта записать НИР по проблеме территориальной ПРО от массированного ракетно-ядерного удара, то меня уверяли, что именно это же и подразумевается под более кратким термином «аванпроект», – и давайте, мол, считать такое понимание этого термина как наше джентльменское соглашение.

Вопрос об аванпроекте возник и при рассмотрении проекта постановления на заседании Совета Обороны, состоявшемся 5 ноября 1965 года. После моего доклада единственный вопрос был задан председательствовавшим Л. И. Брежневым:

– А стоит ли спешить с аванпроектом? Не лучше ли сосредоточиться на фундаментальных исследованиях, продолжить работы в задел для будущих проектов?

На этот вопрос поспешил ответить вместо меня представитель военного заказчика: мол, именно в этом смысле «мы все» и подразумеваем термин «аванпроект», то есть как предпроектные фундаментальные исследования. Очень боялся заказчик, что я воспользуюсь вопросом Л. И. Брежнева, чтобы вместо аванпроекта записать фундаментальные исследования. Но я считал неэтичным отступать от ранее достигнутой договоренности, и предложенный нами проект постановления был принят без каких-либо исправлений.

В исходных данных, выданных военным заказчиком на разработку аванпроекта территориальной системы ПРО, ключевое значение имели следующие три момента:

– массированный налет МБР США на европейскую часть СССР задавался таким образом, чтобы все участвовавшие в налете ракеты выходили одновременно на рубеж их обнаружения средствами ПРО; считалось, что это должно вызвать перенасыщение вычислительных средств системы обнаружения ПРО и системы целераспределения;

– все баллистические ракеты противника оснащены ложными целями, каждая по 7 ложных целей (как было принято для системы «Таран»), а их запуск осуществляется с наземных баз МБР США;

– должно быть показано взаимодействие радиолокационных средств ПРО и СПРН.

Приступая к аванпроекту, я решил для себя, что он должен охватывать два круга вопросов: 1) Какие из существующих или разрабатываемых средств ПРО уже сейчас могут и должны быть вписаны в будущую систему крупномасштабной территориальной ПРО? 2) Каковы другие элементы системы, создание которых невозможно без решения определенных проблем, и каковы эти проблемы?

На первый вопрос ответ был однозначен: необходимо закончить в интересах ПРО и СПРН развертывание центрального (вокруг Москвы) кругового радиолокационного поля системы А-35 на базе надгоризонтных РЛС «Дунай ЗУ» и затем на базе таких же РЛС развернуть периферийный пояс радиообнаружения в наиболее ракетоопасных направлениях. В частности, РЛС Рижского, Мурманского и других узлов РО заменить на «Дунай ЗУ»; по американским обозначениям – «курятники» Минца заменить на «собачьи будки» Мусатова.

Эти предложения с необходимыми тезисными обоснованиями были помещены во введении и в заключении к заглавному тому аванпроекта по принципу «тяни-толкай». Указывалось на такие преимущества «Дунай-ЗУ», как дециметровый радиодиапазон (менее подверженный ослеплению от высотных ядерных взрывов, чем метровый радиодиапазон, в котором работают станции Минца), выигрыш в балансе времени за счет малой пригоризонтной мертвой зоны (всего 1,5 градуса), малые затраты за счет технологической освоенности в массовом производстве, одновременное сопровождение (при необходимости) до 1500– 3000 элементов баллистических целей. Тем самым решается вопрос взаимодействия радиолокационных средств ПРО и СПРН.

Наиболее сложными проблемами из вопросов второй группы являются: селекция и безъядерное поражение боевых блоков баллистических ракет в заатмосферной зоне (по условиям безопасности обороняемых объектов). Эти задачи должны выполнять многоканальные стрельбовые комплексы дальнего перехвата с поворотными антенными фазированными решетками, получающие целеуказания от РЛС единого упомянутого выше радиолокационного поля ПРО и СПРН.

Но, – как я и предостерегал своих партнеров по джентльменскому соглашению, – в этих проблемах никакого проблеска к системе ПРО от массированного ракетно-ядерного удара в аванпроекте не появилось. И более того: в аванпроекте к ядерному поражению целей добавилась довольно спорная гипотеза их селекции при силовом воздействии на них селектирующих мощных ядерных взрывов.

Это вызвало справедливую критику комиссии, рассматривавшей проект, но в то же время подтвердило, что любые попытки проектирования «новых» систем ПРО будут несостоятельными, пока не решены фундаментальные проблемы из приведенных выше вопросов второй группы. А для этого необходима своего рода «система «А» второго поколения» как научно-экспериментальная база для решения этих проблем, и ее первоочередным объектом мыслился полигонный образец многоканального стрельбового комплекса «Аргунь», в построение которого была заложена гипотеза распознавания баллистических целей по их поляризационным портретам.

Другим направлением работ предполагалось повышение точности наведения безъядерных ракет на отселектированные цели. Однако всем этим соображениям, вытекающим из аванпроекта, не суждено было осуществиться.

Прежде всего опубликованные одновременно с нашим аванпроектом варианты ПРО США («Сентинел» и «Сейфгард») многие околопроблемные «специалисты» ошибочно восприняли как признак того, что в США решена проблема территориальной ПРО от массированного ракетно-ядерного удара. И у многих взыграл зуд первыми доложить начальству эту потрясающую новость, подчеркнуть, как безнадежно мы, в СССР, отстали от США в этом деле (что видно из аванпроекта) и кто персонально виновен в этом отставании.

По совокупности этих обстоятельств был срочно созван военно-технический совет МО с докладом генерала К. А. Трусова о состоянии работ по ПРО. Решение совета по заслушанному докладу было однозначным: отстаем, виноват Кисунько, никого не слушается, потерял авторитет среди конструкторов. И эта бумага была разослана в ЦК, в ВПК и в Минрадиопром. В связи с этим по указанию Сербина (Оборонный отдел ЦК) была создана специальная комиссия Т. Р. Брахмана для оценки американской системы «Сейфгард»: способна ли эта система отражать массированный ракетно-ядерный удар?

Если способна, то будет удар по Кисунько, но тех, кто утверждает, что способна, заставят спасать отечество, – и это «но» спасло меня от судилища лукавого и неправедного. Но те, кто пытался утопить меня в «массированном ударе», после этого еще больше возненавидели меня за то, что не утонул.

Итак, совокупный результат двух комиссий: массированный удар – не по зубам ни американскому «Сейф-гарду», ни нашей «Авроре». Ее аванпроект комиссией Ю. В. Вотинцева отклоняется, но что дальше? Дальше сторонники фирм Минца и Расплетина в этой комиссии выступают с предложением: рекомендовать построение системы ПРО на базе стрельбовых комплексов С-225 и РЛС «Донец». Комиссию призывают как бы забыть о задаче отражения массированного удара, ради которой разрабатывался аванпроект, и взять на себя труд самой сконструировать систему на базе средств, не рассматривавшихся в аванпроекте, с непонятными тактико-техническими характеристиками.

Выслушав это предложение, я взял слово и заявил: «Если вы хотите иметь такую систему, то поищите для этого другого генерального конструктора». Потом спросил у рядом сидевшего Або Сергеевича Шаракшанэ, нет ли у него валидола. Шаракшанэ предложил пройти с ним вместе к дежурной медсестре. Но вместо медсестры меня приняла врач. Измерила давление: 60 на 80. Вызвала кремлевскую «скорую». А пока – прилечь на диване и – укол...

Случилось это 19 октября 1967 года. В больнице накануне праздника меня посетил и поздравил со званием генерал-лейтенанта Дмитрий Федорович Устинов.

Здороваясь со мной, Дмитрий Федорович пошутил: дескать, нашел время болеть. Я ответил, что не болен, просто сдуру попросил у Шаракшанэ валидолу, – слышал, что есть такое лекарство, а потом врачи, ясное дело, для перестраховки закатали меня в стационар, видно, подумали, что я важная птица.

– А ты и есть важная птица, – сказал ДФ, – вот уже и генерал-лейтенантом стал, только надо иметь выдержку, когда жизнь преподносит «майну» вместо «виры». Мне рассказывали, но я хочу знать от тебя лично, в чем заключаются твои разногласия с комиссией по аванпроекту «Авроры»?

– Комиссия отклонила аванпроект «Авроры» под тем предлогом, что он не решает задачу отражения массированного ракетно-ядерного удара, не разобравшись в том, что решение этой задачи не было, да и не могло быть целью аванпроекта ввиду отсутствия необходимого научного задела. Цель аванпроекта была более скромной: определить на обозримое время первые шаги, которые необходимо сделать на пути к решению такой задачи. Почему же комиссия в упор не замечает обоснованное в аванпроекте предложение о создании единой для ПРО и СПРН системы обнаружения баллистических ракет на базе РЛС «Дунай-3» и «Дунай-3У», разработанных для системы А-35? Хуже того: наблюдается тенденция ограничить создание радиолокационного поля системы А-35 только двумя РЛУ, уже начатыми строительством в районе Кубинка и Чехов. Зато вовсю продолжается тиражирование РЛС «Днепр» академика Минца, негодных ни для ПРО, ни для СПРН.

– Все это хорошо, что у тебя, Григорий Васильевич, боевой настрой, – перебил меня ДФ, – но вот тебе мой совет: постарайся, особенно в спорных вопросах, наладить контакт с военными.

Этот совет ДФ повторял каждый раз, когда в трудные времена я обращался к нему за помощью. Он был очень озабочен возрастанием негативных отношений ко мне военных после доклада Трусова на военно-техническом совете МО, подогреванием этих отношений конкурирующими фирмами.

Сердечная боль

Я был на Алдане,
служил в Казахстане,
и волны Аргуни хлестали меня,
я ширь Енисея
проплыл, не робея,
поил из Тобола лихого коня.
И вдруг я в столице
в центральной больнице.
Сигналит сердечная мышца моя:
упало давленье,
ей нужно леченье,
и сердце мне будто сжимает змея.
Прошло две недели.
В больничной постели
лежал я покорно, уколы сносил.
Микстуры, пилюли
мне силы вернули,
мне доктор по парку гулять разрешил.
У окон больницы
хлопочут синицы,
и в парке на соснах вороны кричат,
а в небе осеннем,
разбившись по звеньям,
на юг запоздалые птицы летят.
И правильно, птицы:
спешить не годится,
в полете нас много опасностей ждет!
Зачем горячиться?
Куда торопиться?
Инфаркт миокарда от нас не уйдет.
Живут ведь вороны,
совсем как бароны:
спокойно жиреют, плодят воронят,
и каркают зычно,
и гадят прилично,
и делают вид, что орлами парят.
А может, мне тоже
на них стать похожим:
ни сеять, ни жать и на все начихать?
Чуть-чуть подучиться,
чтоб после больницы
суметь по-вороньи крылами махать?
К тому ж из больницы
зачем торопиться?
Моя торопливость леченью вредит.
Вредят мне заботы
и вести с работы.
«Побольше покоя», – мне доктор твердит.
Увы, докторица!
Я мог бы открыться
и вам рассказать, ничего не тая:
в быстринах Алдана,
в степях Казахстана
сердечная боль затаилась моя.
Больницы, лекарства –
ведь это мытарства
для тех, что в буран уходили в полет.
Заметить могли вы? –
вороны пугливы,
и им не достигнуть орлиных высот.
Лишь буйные ветры,
пустынь километры
да море тюльпанов в далеком краю
вернут мне давленье,
дадут исцеленье,
из мышцы сердечной изгонят змею.
А если случится –
не выдержит мышца, –
я птицей подстреленной ринусь к земле,
чтоб силы набраться
иль вовсе остаться
на дикой степной казахстанской скале.

19 октября 1967 г.

Примечание. Алдан, Аргунь, Енисей, Тобол – зашифрованные наименования полигонных и боевых объектов ПРО.

Дальше