Конец армии Паулюса

1

Начало операции по уничтожению окруженных вражеских войск было назначено на 10 января 1943 года. Донской фронт еще в декабре активно готовился к решительному наступлению, которого с огромным нетерпением и понятным волнением ждал весь наш народ. Более целеустремленная подготовка началась примерно с середины декабря. Тогда уже определились основные черты общего замысла операции и наиболее вероятное направление главного удара, который должны были наносить 65-я армия генерала П. И. Батова, а также смежными с ней флангами 21-я армия генерала И. М. Чистякова и 24-я армия генерала И. В. Галанина.

С середины декабря 1942 года штаб артиллерии нашего фронта приступил к конкретному планированию артиллерийского обеспечения намеченной операции, а затем занялся штабами артиллерии армий и дивизий, артиллерийских полков и дивизионов. Наблюдая за работой штаба артиллерии фронта, я не раз мысленно отмечал, как быстро наши офицеры совершенствуются и становятся мастерами своего дела. Ведь для того чтобы в мирных условиях подготовить и, как мы говорим, сколотить штаб артиллерии фронта, понадобились бы многие месяцы, а то и годы. А тут прошло всего два с половиной месяца — и родившегося на моих глазах штаба уже нельзя было узнать.

Опыт накапливался незримо, и не всегда легко объяснить этот сложный процесс, тем более что у каждого он протекал по-своему. Бесспорно было одно: каждая допущенная ошибка, каждый, даже небольшой, промах немедленно наказывался жизнью. Ведь за ошибками следовали какие-то неудачи, а в бою они стоили крови. В условиях боевой обстановки чувство ответственности достигало предельной остроты, и это способствовало [138] быстрому росту мастерства офицеров штаба. Конечно, многое зависело от их личных качеств, от общего уровня подготовки, от умения руководителей. Если с этих позиций подходить к оценке деятельности нашего штаба, то она окажется очень высокой. Тут, пожалуй, в первую очередь нужно отдать должное начальнику штаба артиллерии фронта Г. С. Надысеву. Георгий Семенович с завидной быстротой распознал сильные и слабые стороны каждого подчиненного. И это позволяло ему распределять работу между офицерами, штаба так, чтобы они справлялись с ней наилучшим образом.

Пожалуй, самая сложная и ответственная работа ложилась на плечи оперативного отдела, офицеры которого должны были обладать разносторонними знаниями, чтобы решать многообразные задачи. Если бы мне задали вопрос, что должны знать офицеры оперативного отдела, и особенно начальник отдела, то я затруднился бы ответить. Правильнее был бы вопрос: а могут ли они чего-нибудь не знать, если это хоть как-то связано с боевой деятельностью артиллерии? А ведь на фронте артиллерии было немало! В стрелковых дивизиях насчитывалось 39 артиллерийских полков, не считая батальонной и полковой артиллерии. Своя артиллерия была у танковых, механизированных, кавалерийских корпусов и стрелковых бригад. Помимо этого фронт имел 86 артиллерийских и минометных полков резерва Верховного Главнокомандования.

В 65-й армии была создана самая большая группировка — почти половина всех полков резерва Верховного Главнокомандования. В перегруппировке и сосредоточении в новых районах участвовали 35 артиллерийских полков. И вот опять мы столкнулись с теми же трудностями, что и во время подготовки к наступлению 19 ноября 1942 года.

Нет слов, наша суровая зима, да еще в степных условиях, была тяжелым испытанием для противника. Но и нам она принесла не меньшие трудности. Оборудование боевых порядков артиллерии требовало значительно больших затрат труда и времени, чем в октябре — ноябре. Земля настолько промерзла, что пришлось отложить лопаты и взяться за ломы, за кирки-мотыги. Без этих инструментов немыслимо было рыть окопы для орудий, щели и пр. [139]

Очень острой стала проблема топлива. Люди еще бережливее относились не только к бревну или полену, но и к каждой щепочке. На особый учет брали все, что могло служить топливом или материалом для оборудования фронтового жилья.

Положение с транспортом стало еще труднее. В ходе ноябрьских и декабрьских боев у нас не обошлось без потерь. А кому не ясно, что потери восполняются не всегда так быстро, как хотелось бы и как требует обстановка?! Состояние автомобильного и тракторного парка ухудшилось. Ветхие тракторы и изрядно поношенные машины не выдерживали зимней нагрузки и выходили из строя. Ремонт их, как правило, затягивался, а порой становился даже невозможным.

Таким образом, многие полки, принимавшие участие в боях с начала контрнаступления, оказались в очень тяжелом положении. Но их командиры и не думали проситься в тыл для приведения подразделений в порядок. Личный состав этих частей был готов на любые трудности, лишь бы скорее покончить с окруженным противником. В воспитании боевого наступательного духа личного состава большую роль играла повседневная партийно-политическая работа. Но особенно большое влияние оказывала наша печать, начиная от «Правды» и «Красной Звезды» и кончая дивизионными газетами. Кто из фронтовиков не помнит гневных статей Ильи Эренбурга, Бориса Полевого и многих других писателей и журналистов-фронтовиков? Взахлеб читали их солдаты и офицеры в окопе, блиндаже, на марше. У многих бойцов можно было найти в нагрудных карманах газетные вырезки со статьями, которые волновали, звали в бой за спасение Родины.

2

Если при подготовке ноябрьского контрнаступления Ставка основное внимание уделяла Юго-Западному фронту, который, как известно, выполнял главную и самую сложную задачу, то с приближением завершающей операции это внимание было перенесено на нас. В середине декабря к нам прибыл командующий артиллерией Советской Армии генерал-полковник артиллерии Н. Н. Воронов с большой группой генералов и офицеров, составлявшей его оперативный штаб. [140]

Среди прибывших находились знакомые мне генералы А. К. Сивков и И. Д. Векилов, полковники К. П. Казаков, М. В. Ростовцев и Я. Е. Сиваков, подполковник Д. Р. Ермаков, майор В. П. Ободовский. Д. Р. Ермаков после отъезда с Донского фронта был назначен в штаб артиллерии Советской Армии и успешно справлялся с обязанностями старшего помощника начальника оперативного отдела.

Получилось, что в Заварыкино, куда мы переехали еще 30 ноября, собрались три штаба: штаб фронта, штаб Василевского и штаб Воронова. От такого большого наплыва людей в деревне стало тесно. Начальник штаба фронта М. С. Малинин хотел очень просто разрешить жилищную проблему: переселить штаб артиллерии фронта в Малую Ивановку, за 40 километров от Заварыкино. Я, конечно, не мог согласиться с таким «мудрым» решением. Оно лишило бы нас всякой оперативности в работе. Пришлось побороться, но не уступить. Все немного потеснились, и никого не пришлось выселять из деревни. [141]

Перед приездом к нам Н. Н. Воронова близилась к концу наша разработка плана артиллерийского наступления. Особенно большое внимание мы уделили построению артиллерийской подготовки, так как нас не удовлетворило то, что мы делали 19 ноября прошлого года. Мы стремились создать более четкий график артиллерийского огня, чтобы надежнее поражать противника и экономнее расходовать боеприпасы.

Продолжительность артиллерийской подготовки была определена нашим штабом в 50–60 минут. Об этом я и доложил Н. Н. Воронову и К. К. Рокоссовскому. Было принято, решение проводить артиллерийскую подготовку 55 минут. Так сказать, была взята золотая середина. Разговор этот состоялся ночью, а утром я выехал в дивизии, поручив Г. С. Надысеву разработать график артиллерийской подготовки.

Вернулся я поздно. Не успел еще отдышаться с дороги, как услышал новость. Ко мне примчался Г. С. Надысев и доложил, что моего распоряжения выполнить не сумел, так как помешали представители Н. Н. Воронова. Вскоре после моего отъезда к Георгию Семеновичу прибыли генералы Сивков и Векилов и, действуя от имени Воронова, потребовали разработки графика артиллерийской подготовки из расчета ее продолжительности в 2 часа 30 минут. Они предложили при этом свой вариант, в который включали не оправдавшие себя паузы, ложные переносы и другие периоды. При этом расход боеприпасов они оставляли тот же, какой был намечен на 55 минут. Даже непосвященному легко понять, что если уж решили увеличить продолжительность артиллерийской подготовки в три раза, то нужно соответственно больше и боеприпасов!..

Я не мог согласиться с таким решением, тем более что этот вопрос уже обсуждался и предложенная нами продолжительность артиллерийской подготовки была утверждена. По-моему, генералы Сивков и, особенно, Векилов находились в плену старых представлений об артиллерийской подготовке и мало считались с уроками, которые нам давала война.

Если в ходе первой мировой войны в подавляющем большинстве случаев артиллерийская подготовка в крупных наступательных операциях была большой продолжительности, то к этому имелись веские основания. При [142] относительно небольшом количестве артиллерии, которой располагала армия царской России, это оправдывалось. Артиллерийские уставы Красной Армии тоже ориентировали нас на продолжительную артиллерийскую обработку обороны противника перед наступлением. Но и это понятно: наши довоенные уставы разрабатывались с учетом опыта первой мировой войны. Тогда считалось, что плотность артиллерии в 35–50 орудий на 1 километр фронта достаточна для проведения наступательной операции. Другого опыта ведения большой войны в то время у нас не было.

С совершенно новыми явлениями мы столкнулись в ходе Великой Отечественной войны. У обеих сторон на полях сражений действовала совершенно новая боевая техника — танки и авиация. К тому же количество нашей артиллерии непрерывно возрастало. В декабре 1941 года в армиях, принимавших участие в контрнаступлении под Москвой, количество орудий и минометов исчислялось сотнями, а в контрнаступлении на Волге и Дону в ноябре 1942 года — тысячами. К 10 января 1943 года количество артиллерия в армиях ударного направления должно было стать еще большим. Все это коренным образом меняло старые понятия и нормы и требовало разработки новых методов боевого применения артиллерии.

Мне хорошо запомнился урок первой наступательной операции в июне 1942 года, когда я был начальником артиллерии 16-й армии. Тогда наша армия наступала на Жиздру. В наступлении участвовали 5-й гвардейский стрелковый корпус, 1-я гвардейская мотострелковая дивизия и 10-й танковый корпус. Войск для задуманной операции имелось достаточно, а вот артиллерии, как показала жизнь, оказалось мало. Мы с трудом создали плотность в 42 орудия на 1 километр фронта. Боеприпасов у нас было около трех боевых комплектов, и мы считали, что этого вполне достаточно. Огонь артиллерии планировался продолжительностью в 2 часа 30 минут, потому что требовалось значительное время для подавления разведанных целей и всей системы обороны противника.

Составленный нами план после доклада начальнику артиллерии фронта генералу И. П. Камера был утвержден командармом К. К. Рокоссовским. В свою очередь [143] командарм докладывал об этом плане командующему фронтом Г. К. Жукову и начальнику артиллерии Красной Армии Н. Н. Воронову, и оба они одобрили его. Видимо, и все наши старшие начальники считали, что созданной нами плотности артиллерии вполне достаточно для достижения успеха. Но в жизни все получилось не так, как мы предполагали. Взять Жиздру нам не удалось. Из-за малого количества артиллерии и ограниченного количества боеприпасов плотность огня оказалась далеко не достаточной, и мы не могли надежно подавить систему обороны противника. С большим трудом нашим войскам удалось продвинуться на 6–8 километров. На этом операция и закончилась.

Еще тогда у меня возникла мысль: будь у нас больше орудий и минометов, мы смогли бы в более короткий срок подавить вражескую оборону. Тогда же стало ясно, что в современных условиях нужно создавать более высокую плотность артиллерии.

И я, и офицеры штаба артиллерии фронта старались быть самокритичными. Мы, не стесняясь, обсуждали, осмысливали свои действия в проведенных операциях и, если находили их неправильными, ошибочными, искали новых, более целесообразных решений. Воюя, мы непрерывно учились.

Оценивая опыт артиллерийской подготовки 19 ноября 1942 года, мы пришли к выводу, что ложные переносы огня (а они у нас проводились) в условиях применения большого количества артиллерии себя не оправдывают. Они никого не обманывали, если не считать их авторов. Отказались мы и от пауз, и от расчленения артиллерийской подготовки на многочисленные периоды. И вот ко всему этому вновь тянули нас генералы Сивков и Векилов.

Планируя артиллерийское наступление на 10 января 1943 года, мы отказались от нескольких ложных переносов огня, но один все же оставили — и напрасно. В остальном наш график был прост. Оценивая характер обороны и моральное состояние вражеских войск (оно было много ниже, чем к 19 ноября), мы решили, что удар артиллерии должен быть очень сильным, но более коротким. Этот вопрос я обсуждал не только со своим штабом, но и с Бескиным и Турбиным. Образно говоря, мы намеревались сбить противника с ног одним [144] ударом увесистого кулака, а не тратить время на слабенькие пощечины, от которых можно быстро оправиться.

Не считая себя непогрешимым, я все же был крайне недоволен вмешательством Сивкова и Векилова и решил твердо отстаивать разработанный вариант, считая его более целесообразным. В ту же ночь, часа в 2–3 (это было 21 или 22 декабря), я доложил обо всем Рокоссовскому. Он меня поддержал, и мы вместе еще раз доложили этот спорный вопрос Н. Н. Воронову. Наконец наше предложение было окончательно утверждено.

Из разговора с Н. Н. Вороновым мы поняли, что он не одобряет план, предложенный Сивковым и Векиловым, и те действовали по своей инициативе. Так или иначе, но инцидент был исчерпан и мы продолжали свою работу уже без серьезных столкновений с генералами и офицерами оперативной группы Н. Н. Воронова. И если уж быть объективным, то нужно признать, что они оказали нам неоценимую помощь в период подготовки к решающим боям. Наравне с офицерами штаба артиллерии фронта они выезжали в армии и там, поделив «сферы влияния», кропотливо и бесстрашно трудились в частях. Представители Ставки помогали артиллеристам не только понять план их действий, но и тщательно подготовиться к его выполнению.

Работа генералов и офицеров группы Воронова и нашего штаба начиналась в штабах артиллерии армий и заканчивалась на огневых позициях и наблюдательных пунктах частей. Пусть никто не думает, что работа штабных офицеров — чисто бумажное дело. Всякие нелестные эпитеты, как-то: «Канцелярская крыса», «Бумажная душа» и т. п., которыми не раз награждались офицеры штабов в мирное время, а иногда и на фронте, не только оскорбительны, но и несправедливы. Многие офицеры даже высших артиллерийских штабов сложили головы или получили ранения отнюдь не в тиши штабных хат и землянок. Да и в самих штабах, даже удаленных от линии фронта, «бумажная» работа не всегда оказывалась безопасной. Не боясь преувеличения, могу утверждать, что при выполнении заданий в войсках от штабных офицеров часто требовались не только большие знания и мужество, но и подлинный героизм. В память о тех, кто, не [145] щадя крови и самой жизни, повседневно выполнял свои нелегкие штабные обязанности, я и пишу эти строки.

Кстати, если говорить о бумажной стороне дела, надо сказать, что штабные документы, особенно оперативные, могут разрабатывать только офицеры, обладающие солидными знаниями, большим боевым опытом и необходимыми навыками. Подбор кадров штабных офицеров и их подготовка — нелегкое дело, и далеко не каждого офицера можно назначить на штабную должность.

Должен заметить, что до Великой Отечественной войны у нас почти не было достаточно подготовленных офицеров для армейских и фронтовых штабов. Эти кадры выковывались в ходе войны, в огне сражений. Примерно к середине 1942 года то в одном, то в другом месте начали появляться вполне подготовленные и работоспособные штабы артиллерии фронтов и армий. Всем нам необходимо было непрерывно учиться, совершенствовать способы управления артиллерией, чтобы еще лучше использовать ее в бою.

Поначалу офицерам нашего штаба было не очень легко работать, так как их во многом ущемляли. Как и на Брянском фронте, мне пришлось постоять за них. В этом снова помогли мне К. К. Рокоссовский и М. С. Малинин. На наше счастье, в штабе фронта нашлись разумные и толковые руководящие офицеры оперативного и разведывательного отделов, которые очень быстро поняли, что тесное взаимодействие с отделами штаба артиллерии приносит большую пользу общему делу. У наших разведчиков общий язык был найден очень быстро. Это и понятно, потому что они, больше чем кто-либо другой, совершенно не могли обходиться друг без друга. Справедливости ради нужно отметить, что и до моего приезда между разведывательными отделами обоих штабов был установлен очень тесный контакт. Так что в этом отношении новому начальнику разведывательного отдела было много легче. А вот полковнику Сазонову не сразу удалось добиться признания в оперативном отделе штаба фронта. Начальник оперативного отдела В. М. Крамар и его заместитель Л. П. Казаков не сразу наладили нужные отношения с нашими операторами и довольно долго приглядывались к ним. Зато, когда взаимное понимание было достигнуто, между офицерами обоих оперативных отделов установились очень тесные взаимоотношения, и не [146] только деловые, но и товарищеские. В последующие годы войны эти отношения переросли в хорошую фронтовую дружбу.

Итак, со второй половины декабря началась деятельная подготовка к операции по уничтожению окруженной армии Паулюса. Еще 13 декабря 1942 года штаб артиллерии фронта дал указания об использовании артиллерии в армейских наступательных операциях. Спустя две недели, 27 декабря, армии фронта получили подробную директиву о применении артиллерии.

Кое-кто неодобрительно высказывался о наших директивах, считая, что мы чересчур увлекаемся и обременяем подчиненные штабы и части лишними документами. Но мы были другого мнения. Дело в том, что далеко не во всех штабах и частях имелись нужные уставы и наставления, да и они во многом устарели. В ходе боевых действий возникали все новые и новые проблемы, для решения которых мы искали наиболее правильные пути. В этом смысле штаб артиллерии фронта являлся не только органом управления, но и своеобразной научной лабораторией, в которой непрерывно велась большая творческая работа.

В последних числах декабря офицеры штаба артиллерии, закончив разработку руководящих оперативных документов, устремились в войска, в части, на передовую. В те дни офицеры всех штабов — от дивизионных до фронтового — трудились почти круглосуточно, забывали о сне и едва успевали поесть. Каждый считал, что ему повезло, если он заставал на огневой позиции или наблюдательном пункте солдатскую кухню или термосы с обедом. Но чаще всего приходилось довольствоваться постоянным спутником — фронтовым сухарем. Если кому-нибудь за сутки удавалось хотя бы урывками вздремнуть два-три часа, тот считал, что отдохнул прилично. Помню, какому-то штабному офицеру задали вопрос, что, по его мнению, самое страшное на войне. К общему удивлению, он без всякой рисовки ответил, что самое страшное — это когда двое-трое суток кряду некогда поспать.

Между тем работы с каждым днем действительно становилось все больше и больше, хотя бы потому, что у нас намного прибавилось артиллерии. К 1 января 1943 года были переданы в состав Донского фронта 62-я армия под командованием прославленного полководца, ныне Маршала [147] Советского Союза В. И. Чуйкова, 64-я армия под командованием генерал-лейтенанта М. С. Шумилова и 57-я армия под командованием генерал-лейтенанта Ф. И. Толбухина. Эти армии входили раньше в состав Сталинградского фронта и участвовали в операции по окружению войск Паулюса. Сталинградский фронт, остальные армии которого действовали на котельниковском направлении, был переименован в Южный фронт.

Таким образом, всего за 10 дней до начала нашего генерального наступления в подчинение К. К. Рокоссовского вошли еще 14 стрелковых дивизий, 7 стрелковых бригад со своей артиллерией и 24 артиллерийских полка резерва Верховного Главнокомандования. Численность артиллерии Донского фронта увеличилась почти на 3 тысячи орудий и минометов.

Разработав план операции в штабе фронта, К. К. Рокоссовский и мы, его ближайшие помощники, командующие и начальники родов войск, находились главным образом в 65-й и 21-й армиях. В эти горячие дни нужно было вырвать время и побывать в трех новых армиях, и не просто с визитом вежливости, а для ознакомления армейского командования с планом операции.

Ставка Верховного Главнокомандования обещала усилить нашу группировку еще двумя артиллерийскими дивизиями по 8 полков в каждой и семью отдельными артиллерийскими полками. Нужно было готовиться к приему этих частей, а это дело — очень хлопотное. Получилось, что после 1 января 1943 года количество артиллерийских частей фронта должно было увеличиться на 14 артиллерийских полков стрелковых дивизий и 47 полков резерва Верховного Главнокомандования. В контрнаступлении 19 ноября 1942 года в составе Донского фронта действовало всего 53 артиллерийских полка и немногим больше 4 тысяч орудий и минометов. К 10 января 1943 года у нас должно было действовать более 120 полков и около 7,5 тысячи орудий и минометов. Еще больше возросло количество наших «катюш». Это новое для того времени оружие с ласковым прозвищем было крайне неласково к врагу. «Катюши» и их старшие братья «андрюши» — рамы, посылавшие на голову противника тяжелые 300-миллиметровые мины, — были очень грозным оружием. Количество этих боевых установок в битве за [148] Москву в ноябре и декабре 1941 года исчислялось только десятками. В 1942 году счет их пошел уже на сотни. В частности, у нас на Донском фронте к 19 ноября 1942 года насчитывалось 424 установки. А к 10 января 1943 года на нашем фронте было уже 1656 таких боевых единиц. Один их залп составлял более чем 15 тысяч мин. И вот всю эту армаду — артиллерию, минометы и полевую реактивную артиллерию — нужно было подготовить к решению больших задач. Требовалось организовать четкое управление ими в бою.

Обо всем этом легко сейчас говорить. Но не будь тогда за моими плечами опыта командования артиллерией 16-й армии в сражениях под Москвой, недолгого командования артиллерией Брянского фронта и большого экзамена на аттестат зрелости в ноябре 1942 года на Донском фронте, трудно сказать, как бы я справился со своими задачами. Мне не раз приходилось наблюдать даже в 1944 и 1945 годах растерянность некоторых командующих артиллерией армии, попадавших после длительного пребывания на относительно «тихих» участках фронта на активное направление. Они не только терялись, но порой проявляли даже какую-то беспомощность, не имея опыта в руководстве большим количеством артиллерии.

Поездка в новые армии была для меня особенно важна. Мне хотелось главным образом выяснить, в какой мере командующие артиллерией и их штабы способны самостоятельно решать задачи по управлению артиллерией. К их чести могу отметить, что все мои тревоги были напрасны. А тревоги возникли не случайно. Когда мы получали указания о передаче в наш фронт 62, 64 и 57-й армий, я вспомнил разговор с начальником управления кадров генералом П. В. Гамовым во время моего недолгого пребывания в Москве перед отъездом на Донской фронт. Павел Васильевич тогда очень нелестно отозвался о генерале Н. М. Пожарском, исполнявшем обязанности командующего артиллерией 62-й армии. И вот, объезжая новые армии, мне пришлось убедиться, что не так уж хорошо изучил он свои кадры.

Н. М. Пожарский оказался очень дельным и храбрым генералом. Он хорошо знал всех командиров полков, великолепно ориентировался в обстановке, быстро схватывал все новое и умело руководил действиями армейской артиллерии. Ему неутомимо помогал очень толковый, [149] знающий и энергичный начальник штаба подполковник В. Ф. Хижняков.

Особенно запомнилось посещение 64-й армии. Все мы, начальники родов войск, приехавшие с К. К. Рокоссовским, собрались в домике командарма М. С. Шумилова. Там находились член Военного совета армии генерал З. Т. Сердюк, заместитель командующего артиллерией Советской Армии генерал М. Н. Чистяков, начальник штаба армии генерал Н. М. Ласкин. Начальник артиллерии армии Н. С. Петров болел, и вместо него присутствовал начальник штаба артиллерии полковник А. Н. Янчинский.

Перед заслушиванием докладов армейского командования К. К. Рокоссовский очень коротко, но достаточно полно обрисовал обстановку на Донском фронте и подробно остановился на задачах 64-й армии. Мне он поручил проинформировать присутствовавших по всем артиллерийским вопросам.

Полковник Янчинский доложил об артиллерийском обеспечении наступления. Доклад был четкий, а план не вызвал серьезных замечаний и не нуждался в существенных поправках или изменениях. После уточнения некоторых деталей он был утвержден.

Пока я был занят у командарма, Сазонов и Левит познакомились с офицерами штаба артиллерии и с их работой. Сазонов вручил начальнику оперативного отделения все необходимые фронтовые документы и подробно разъяснил наши требования. Левит передал армейским разведчикам разведывательные документы. На армейскую разведывательную карту он нанес все обнаруженные нами аэродромы и другие данные о противнике в полосе 64-й армии, о которых здесь еще не знали.

Полковник Янчинский выразил удовлетворение таким методом работы начальников отделов штаба артиллерии [150] фронта и заявил, что раньше у них такого не было. Окончательно он был покорен оперативностью нашего штаба и управления артиллерийского снабжения. Через считанные дни в армию были доставлены дефицитные материалы для разведывательных дивизионов, без которых те не могли выполнить многие важные задачи.

Артиллерийские части новых армий находились примерно в таком же состоянии, что и наши. Но они имели большой боевой опыт и на них можно было вполне положиться. Однако средств тяги и транспорта, особенно в артиллерии стрелковых дивизий, было очень мало. С разрешения К. К. Рокоссовского мы вынуждены были пойти на крайние меры. Пришлось пойти даже на то, чтобы временно использовать тягачи и автомашины для усиления артиллерийских частей первого эшелона за счет дивизий второго эшелона.

Поставив задачи этим трем армиям, мы возвратились на главное направление, в 65-ю армию. В ее полосе на каждый километр фронта приходилось по 135 орудий и минометов. В других же армиях плотность артиллерии была много меньше.

Последние дни перед наступлением были в этой армии напряженными. Командующему артиллерией и его штабу пришлось выполнить большую и сложную работу по планированию огня. Сложность этой задачи заключалась в том, что в войсках новые требования к артиллерии только еще начинали осваивать и осмысливать. К тому же в полосе 65-й армии впервые было решено осуществить поддержку атаки пехоты и танков огневым валом. О таком методе мы знали еще до войны, но на фронте многие старшие артиллерийские начальники почему-то побаивались его: они считали, что организация огневого вала очень сложна. Для этого требуется много артиллерии и снарядов. Но сложности мы не боялись, а боеприпасов к 10 января 1943 года в этой армии, во всяком случае, было достаточно.

Избранный нами метод поддержки атаки требовал затраты большого труда. Но зато он обещал более надежную поддержку пехоты и танков. По этому методу с началом атаки пехота и танки должны были наступать, имея перед собой надежную завесу огня. Такая завеса должна была последовательно перемещаться вперед и как [151] бы вести пехоту за собой, прикрывая ее от огня и контратак противника.

Метод этот был действительно самым надежным. Но, чтобы он дал желаемый результат, требовалась идеальная организованность. Кроме того, артиллеристам предстояло научиться четко выполнять таблицу огня, вовремя переносить его по сигналам и т. д. Вместе с тем надо было и пехоту научить двигаться за разрывами снарядов своей артиллерии, не боясь поражения осколками и не отставая от огневого вала. Артиллеристы провели большую разъяснительную работу в пехотных частях, показывая, как надо наступать за огневым валом.

Большую дополнительную нагрузку создало в эти дни запоздание обещанной Ставкой 11-й артиллерийской дивизии под командованием полковника А. Д. Поповича. Эта дивизия могла прибыть не раньше чем за сутки до начала наступления. Пришлось для ее восьми полков силами имевшихся в армии частей выбирать и. оборудовать боевые порядки. Кроме того, надо было заблаговременно выполнить и все топографические работы.

Когда эта дивизия прибыла к нам, ее встретили на станциях выгрузки специальные группы, в состав которых входили и топографы, работавшие на участках. Они являлись основными проводниками и сразу же после выгрузки сопровождали полки в назначенные им районы, указывали частям огневые позиции и наблюдательные пункты. Командирам подразделений были тут же вручены координаты этих точек. Благодаря принятым мерам дивизия успела вовремя развернуться и произвести пристрелку.

Перегруппировка и сосредоточение артиллерии, как и других родов войск, производились только ночью и со всеми мерами маскировки. За пять дней до начала наступления артиллерия всех армий производила методический круглосуточный обстрел противника на глубину досягаемости ее огня. Делалось это с целью изнурения противника и обмана его относительно направления главного удара наших войск.

3

Если в декабре 1942 года в армии Паулюса еще теплилась какая-то надежда на спасение, то в январе никто (во всяком случае, руководящие генералы и офицеры) [152] уже не питал больше никаких иллюзий на этот счет. К концу декабря 1942 года у окруженного противника не могло быть сомнений, что он охвачен железным кольцом наших войск, из которого ему не вырваться. Тем не менее моральное состояние немецко-фашистских войск почти до конца декабря во многих частях оставалось высоким.

Поддержание бодрости немецких солдат достигалось постоянным обманом. Даже после разгрома нашими войсками котельниковской группировки немецкие офицеры продолжали рассказывать своим солдатам, что прославленный полководец Манштейн приближается к «котлу» и вот-вот прорвет вражеское кольцо, спасет окруженных.

Помимо этого пряника в арсенале фашистских офицеров был и кнут. Они жесточайшими мерами добивались повиновения своих солдат, дисциплина которых к концу декабря начала заметно падать. Вообще же эта печальная страница истории похода на Восток тщательно скрывалась и от немецкого народа в самой Германии, и от немецких солдат на фронте. Но разве шило в мешке утаишь? Как ни пытались обмануть немецкого солдата, тревожный слух полз и просачивался в войска. Да и время делало свое дело. Шли дни, а обещанной помощи все не было, и жизнь в «котле» с каждым днем становилась тяжелее и безнадежней.

Общее состояние немецких соединений было плачевное. К концу декабря 1942 года многие вражеские дивизии были изрядно потрепаны и от них остались только номера. На многих участках начали действовать сводные отряды, состоявшие из солдат чуть ли не всех родов войск. В боях на Казачьем кургане 27 декабря из 14 солдат, взятых в плен, оказалось 3 танкиста, 4 артиллериста, 2 связиста, 2 сапера, 2 солдата из команды аэродромного обслуживания и только 1 пехотинец.

В артиллерийских частях окруженных войск положение было не лучше. Артиллерия в своем большинстве осталась без средств тяги и без боеприпасов. Орудия таких частей были оттянуты в глубину кольца на западную окраину города и целые артиллерийские подразделения действовали как пехота.

Уже во второй половине декабря гитлеровцам пришлось подтянуть животы. Единственный путь снабжения по воздуху едва обеспечивал жизнь впроголодь. Нормы [153] выдачи хлеба сократились до 150–250 граммов в сутки, а о жирах и говорить нечего.

В румынских дивизиях дело обстояло и того хуже. Поначалу суточный рацион состоял из 200 граммов хлеба и 25 граммов конины. К концу же декабря он снизился до 50 граммов хлеба. Никакого мяса румынские солдаты не получали.

К 1 января почти весь конский состав был съеден. Правда, немецкое командование предпочитало начинать с румынских лошадей, что отнюдь не способствовало сплочению войск хозяев и их сателлитов. Немецкие офицеры, доживая последние дни и пользуясь еще правом сильного, бесцеремонно отбирали лошадей у румын: сначала из обозов, потом перешли к офицерским и, наконец, подобрались к генеральским. Никакие протесты не помогали, и трудно сказать, удалось ли румынским генералам отведать своей конины.

Из показаний пленного командира 20-й румынской пехотной дивизии генерала Димитриу Ромулуса стало известно, что в результате высоких хозяйственных способностей офицеров 6-й немецкой армии «из 6500 лошадей, имевшихся в соединении, к первым числам января 1943 года не осталось ни одной. Жизнь была ужасной». Кстати, Димитриу был молодым командиром 20-й дивизии и молодым генералом. 15 января командир 20-й пехотной дивизии генерал Тытырану и его начальник штаба подполковник Пыдуряну улетели в Бухарест, и место командира дивизии занял полковник Димитриу. Но он недолго оставался в этом звании. 17 января 1943 года по радио известили о присвоении ему генеральского звания. В «котле» так уже повелось: для поддержания бодрости духа руководящих офицеров и генералов очередные и внеочередные звания присваивались по радио. Это выглядело подачкой, которая должна была служить стимулом к дальнейшей бесплодной борьбе.

Перед фронтом 24-й и 66-й армий оборона противника была достаточно развита, так как в полосах этих армий ни в ноябре, ни в декабре существенного продвижения наших войск не было. И дивизии противника на этих участках были менее потрепаны. Зато перед фронтом 21-й и 65-й армий вражеская оборона была организована наспех. Оборонявшиеся на этом направлении части ослабли в результате больших потерь в ноябрьских и декабрьских [154] боях. Именно в полосах 21-й и 65-й армий мы и собирались нанести главный удар 10 января 1943 года.

Но советское командование не хотело напрасных жертв и стремилось склонить командование окруженных войск к капитуляции. Во избежание напрасного кровопролития, 8 января командованию окруженных войск был предъявлен ультиматум с предложением прекратить бессмысленное сопротивление. Это был акт высокой гуманности. Но противник не принял ультиматума.

Отказом от капитуляции немецко-фашистское командование подписало смертный приговор десяткам тысяч солдат и офицеров 6-й немецкой армии.

Впервые идею послать парламентеров в «кольцо» высказал во второй половине декабря 1942 года начальник европейского отдела по информации Главного политического управления Красной Армии полковник А. Е. Евсеев. Он даже успел договориться с начальником информационного отделения разведывательного отдела штаба фронта майором А. М. Смысловым, чтобы тот пошел с ним в логово врага. Но тогда представитель Ставки Н. Н. Воронов и К. К. Рокоссовский сочли это преждевременным. В первых числах января такой вопрос возник вновь. На этот раз предложение послать парламентеров выдвинул начальник нашего разведывательного отдела полковник И. В. Виноградов. Оно было принято.

Для выполнения такого ответственного задания были назначены инструктор 7-го отдела политического управления фронта подполковник Н. В. Дятленко и майор А. М. Смыслов. Начальник АХО штаба майор Л. С. Чернорыж снабдил обоих парламентеров новыми погонами, привезенными из Москвы. Это были первые погоны на нашем фронте, и майор Смыслов, щеголяя в них, приковывал к себе общее внимание офицеров штаба, которые продолжали носить петлицы, хотя приказ о введении погон всем уже объявили.

Парламентерам вручили пакет с ультиматумом на имя командующего 6-й армией Паулюса. Было решено перейти линию фронта в полосе 24-й армии, в районе, разъезда Конный. Наших посланцев сопровождала большая группа во главе с начальником разведывательного отдела 24-й армии подполковником Т. Ф. Воронцовым. По балкам, под сильным минометным обстрелом, они благополучно прошли на участок минометного взвода, [155] где Н. В. Дятленко и А. М. Смыслов должны были перейти линию фронта.

Командир минометного взвода, молодой кавказец и бывалый фронтовик, доложил, что на этом участке вряд ли удастся не только пройти, но даже высунуть голову из окопа. В подтверждение своих слов он поднял над бруствером свою шапку-ушанку, и, несмотря на белый флаг над окопом, она немедленно была пробита пулей немецкого снайпера.

Парламентерам стало не по себе, но они ничем не выдали своих чувств. Однако, просидев некоторое время в окопе, почти под непрерывным обстрелом, все пришли к выводу, что на этом участке перейти линию фронта не удастся. Обозленные и неудовлетворенные, продрогшие и усталые, Смыслов и Дятленко возвратились в штаб фронта. Но первая неудача не заставила командование фронта отказаться от идеи передачи ультиматума немецкому командованию через парламентеров. Решено было сделать еще одну попытку.

Может быть, такое решение и не приняло бы наше командование, если бы знало об одном приказе Паулюса, изданном в конце декабря 1942 года. Но этот приказ был захвачен только 20 января 1943 года на участке 64-й армии. В нем говорилось:

«За последнее время русские неоднократно пытались вступить в переговоры с армией и с подчиненными ей частями. Их цель вполне ясна: путем обещаний в ходе переговоров о сдаче в плен надломить нашу волю к сопротивлению. Мы все знаем, что грозит нам, если армия прекратит сопротивление: большинство из нас ждет верная смерть, либо от вражеской пули, либо от голода и страданий в позорном сибирском плену. Но одно точно — кто сдастся в плен, тот никогда больше не увидит своих близких! У нас есть только один выход: бороться до последнего патрона, несмотря на усиливающиеся холода и голод. Поэтому всякие попытки вести переговоры следует отклонять, оставлять без ответа, а парламентеров прогонять огнем. В остальном мы будем и в дальнейшем твердо надеяться на избавление, которое находится уже на пути к нам.

Главнокомандующий Паулюс».

И вот, не зная требований Паулюса в отношении наших парламентеров, Смыслов и Дятленко 9 января около [156] 8 часов утра прибыли в полосу 21-й армии, в район Мариновки, где намечался переход через линию фронта. К ним в качестве трубача-сигналиста примкнул капельмейстер одного из полков 96-й стрелковой дивизии. О путешествии в стан врага мне рассказал А. М. Смыслов.

Видимо, в те дни уже далеко не во всех частях приказы немецкого главнокомандующего выполнялись столь ревностно, как в былое время. Так или иначе, но когда был поднят белый флаг, а три наших смельчака выбрались из траншеи и двинулись в сторону противника, в морозном воздухе не раздалось ни одного выстрела. Больше того, казалось, все кругом вымерло, и не было замечено никаких признаков, говорящих, что в расположении противника кто-нибудь видит наших офицеров. Вот тут-то и пригодился капельмейстер-трубач. Пройдя метров сто, парламентеры остановились. Капельмейстер призывно протрубил какой-то сигнал, и группа двинулась дальше.

Так пришлось останавливаться и трубить два или три раза. Вдруг впереди, метрах в ста, они увидели в окопе двух немцев и остановились. Оглядевшись, увидели еще две пары немецких солдат, наблюдавших за ними из траншей справа и слева. В этом месте изгиб траншеи образовывал как бы вмятину в оборону противника, и наши парламентеры оказались в полукольце. Сложив руки рупором, Смыслов крикнул по-немецки:

— Идите к нам!

Дятленко размахивал флагом и жестами звал немцев к себе.

Навстречу вышли трое: обер-лейтенант, лейтенант и унтер-офицер. Приблизившись к нашим посланцам, обер-лейтенант спросил, что им нужно. Смыслов заявил, что имеется пакет на имя их главнокомандующего. При одном упоминании имени Паулюса вся немецкая тройка вытянулась, как по команде «Смирно». Нашим представителям завязали глаза, предварительно отобрав у них пистолеты. Зная о неизбежности этой процедуры, парламентеры запаслись чистыми повязками и избавились таким образом от грязных тряпиц, которые держали немецкие офицеры.

Взяв парламентеров под руки, немцы повели их к себе. Путь был не очень легким. Пришлось спуститься на дно балки и подняться на противоположный берег [157] с завязанными глазами. Не видя дороги, парламентеры скользили и неоднократно падали, увлекая за собой конвоиров. После недолгого путешествия с препятствиями наших представителей привели в блиндаж и там с них сняли повязки. Блиндаж был малоопрятен. На стене висели ходики нашего 2-го государственного часового завода, а в углу стоял грязный мешок с картошкой. Вид обитателей блиндажа нельзя было назвать бодрым.

Осмотревшись, наши офицеры заявили обер-лейтенанту, что они должны доставить пакет командующему 6-й армией. Обер-лейтенант предложил парламентерам подождать в блиндаже, а сам отправился с докладом к своему командиру дивизии. Отсутствовал он долго, а когда вернулся, начал говорить что-то не очень убедительное. По его словам, командир дивизии согласен отвезти парламентеров к Паулюсу, но боится, что они сами откажутся от этой крайне рискованной поездки, так как русская артиллерия вот уже четвертый день ведет непрекращающийся обстрел многих районов. Далее офицер сказал, что особенно опасно на станции Карповка, через которую лежит «единственный путь в штаб армии». Парламентеры выслушали его с нескрываемым удивлением.

— Пусть господин генерал не беспокоится за нас, — заявил А. М. Смыслов. — Мы имеем приказ своего командования, и огонь артиллерии, чей бы он ни был, не может явиться нам помехой. Доложите, господин обер-лейтенант, своему генералу, что мы готовы ехать немедленно.

Обер-лейтенант, несколько растерянный, поспешил обратно к командиру дивизии. Но на этот раз он вернулся намного скорее.

Поняв, что наших офицеров артиллерийским огнем не испугаешь, командир дивизии без обиняков сообщил, что немецкое командование отказывается принять парламентеров. Тогда наши представители потребовали расписки на пакете. Но и в этом было отказано.

Парламентеров с завязанными глазами повели обратно к переднему краю. Смыслова бережно вел под руку унтер-офицер чех Юзек. Когда оба они чуть отстали от остальных, Юзек тихо заговорил на вполне приличном русском языке:

— А что за бумагу вы принесли в этом пакете? Нам, наверное, сдаваться надо. Да? [158]

Дальше он стал рассказывать, что у него есть жена, дети и что война всем осточертела. Юзеку очень хотелось еще поговорить с советским офицером и отвести душу, но вся группа уже приблизилась к тому месту, где произошла первая встреча наших парламентеров с немецкими офицерами. Советским офицерам развязали глаза, обер-лейтенант вернул им пистолеты, вежливо откозырял и приказал не оборачиваясь следовать к себе. У наших парламентеров возникли опасения. Уж очень непонятно и нелогично было требование не оборачиваться! Ведь ничего нового они увидеть не могли. Направляясь ровным шагом к своим окопам, наши отважные офицеры каждую минуту ожидали предательского выстрела в спину. К счастью, все обошлось благополучно. Не ускоряя шагов, они дошли до нашей первой траншеи. Там их радостно встретил начальник разведывательного отдела фронта И. В. Виноградов.

Но мало что изменилось из-за отказа вручить пакет Паулюсу. Об ультиматуме советского командования было хорошо известно не только Паулюсу, но и офицерам и даже солдатским массам. Огромное количество листовок с текстом ультиматума было сброшено 8 января над вражескими войсками, и они попали по назначению.

4

Рано утром 9 января я выехал в армии Батова и Чистякова. Хотелось еще раз проверить, все ли готово к наступлению, не забыто ли, не упущено ли что. В другие армии по моей просьбе Н. Н. Воронов послал генералов и офицеров своей группы, которые оказали нам неоценимую помощь. Помню, в 64-ю армию поехал М. Н. Чистяков, в 57-ю — И. Д. Векилов и в 66-ю — А. К. Сивков.

За день я успел побывать с командующими артиллерией 21-й и 65-й армий на наблюдательных пунктах частей, еще раз просмотреть оборону противника и наш передний край, сделать последние уточнения по отдельным вопросам. Начальники артиллерии этих армий Д. И. Турбин и И. С. Бескин были очень энергичны, знали свое дело и свои части. Мы хорошо понимали друг друга. Они заверили меня, что намеченный план действий выполнят полностью и точно. [159]

Накануне наступления во всех частях и подразделениях проводились партийные и комсомольские собрания, оказавшие большое влияние на ход боевых действий. На этих собраниях разъяснялись задачи, место и роль коммунистов и комсомольцев на каждом боевом участке. Собрания явились источником огромного боевого подъема. В тот день сотни и тысячи беспартийных солдат и офицеров подали заявления о вступлении в ряды Коммунистической партии. Заявления были короткие, но необычайно выразительные. Каждый хотел идти в бой коммунистом.

...Перед моим возвращением в штаб фронта из артиллерийских частей возвратились начальники оперативного и разведывательного отделов. Они доложили, что во всех проверенных ими частях пристрелка закончена и указания о подготовке боеприпасов и орудийных расчетов выполнены с большой тщательностью.

Несколько слов об этих указаниях. Для того чтобы точно соблюсти график артиллерийской подготовки, я приказал у каждого орудия на огневых позициях заранее разложить боеприпасы в определенном порядке. Для каждого периода артиллерийской подготовки предусматривался расход установленного количества снарядов и мин. Полученные на каждый такой период боеприпасы укладывались отдельными штабелями. Во избежание какой-либо путаницы каждый штабель обозначали специальной табличкой с соответствующей надписью. Не могу утверждать, что этого не делали и на других фронтах, но такая идея родилась в нашем штабе, и тогда мы считали себя первооткрывателями.

Мы потребовали, чтобы на щите каждого орудия имелись четко записанные установки для стрельбы на период артиллерийской подготовки. Это требование [160] было отнюдь не ново для кадровых офицеров. В мирное время о нем знали даже младшие командиры и наводчики. Но и такими мелочами приходилось заниматься штабам артиллерии фронтов и армий. Ведь на фронт попадало немало вновь сформированных частей, в составе которых находились молодые и малоопытные офицеры, необстрелянные и недостаточно подготовленные солдаты. Вот и приходилось учить элементарным вещам. И я не считаю зазорным, что штабы артиллерии фронтов и армий занимались порой делами такого мелкого масштаба. Тут уж, как говорится, лучше пересолить, чем недосолить.

Говоря о подготовке артиллерии к большой операции, нельзя не вспомнить добрым словом тружеников войны — офицеров артиллерийского снабжения фронта и армий. К началу нашего наступления на огневых позициях артиллерии было выложено от одного до полутора боевых комплектов. Это — более миллиона снарядов и мин. А сколько их предстояло еще подвезти!..

Начальники отделов артиллерийского снабжения Н. А. Шендерович и И. В. Степанюк проявили очень полезную инициативу. Учитывая огромные трудности, связанные с большим удалением фронтовых складов, плохими дорогами и недостатком транспорта, они создали подвижные армейские и даже фронтовые склады на незначительном удалении от районов огневых позиций. Немало было сделано ими и для снабжения общевойсковых соединений всеми видами оружия и боеприпасами к ним. Отделы и отделения артснабжения занимались, кроме того, ремонтом вооружения. И со всеми этими задачами управление артиллерийского снабжения успешно справилось.

Поздно вечером, возвратившись в штаб фронта, я доложил представителю Ставки Н. Н. Воронову и командующему фронтом К. К. Рокоссовскому, что артиллерия фронта готова к проведению артиллерийского наступления.

Наконец-то закончилась пора изнурительного периода подготовки к этой операции, связанной с бесконечными разъездами, бессонными ночами и многочисленными заботами о больших и малых делах! Но не следует делать поспешный вывод, будто период боев автор считает более легким и менее утомительным. Это [161] далеко не так. Наоборот, с началом боевых действий физическое напряжение непрерывно возрастало и характер деятельности каждого из нас менялся неузнаваемо.

Уже перевалило за полночь, когда все мы разошлись, чтобы хоть немного отдохнуть перед началом решительного наступления. Остаток ночи пролетел быстро, и еще не рассвело, когда все были готовы к выезду в 65-ю армию, в полосе которой основная группировка артиллерии наносила главный удар.

И вот наступило долгожданное 10 января 1943 года. В 7 часов 30 минут командующий фронтом, его заместители — командующие и начальники родов войск — прибыли на наблюдательный пункт генерала П. И. Батова. Приехал и представитель Ставки маршал артиллерии Н. Н. Воронов.

Попутно замечу, что по условиям местности наблюдательный пункт П. И. Батова был до предела приближен к переднему краю и находился на одном рубеже с наблюдательными пунктами командиров стрелковых дивизий. Перед нами открылась несколько однообразная, но в то же время торжественная (это, наверное, от приподнятого настроения) панорама зимнего степного пейзажа. Были хорошо видны передний край и ближайшая глубина обороны противника, несколько подбитых вражеских танков, приспособленных под огневые точки.

Оглядываясь по сторонам, мы могли хорошо видеть огневые позиции нескольких минометных, пушечных и даже гаубичных батарей и дивизионов, разместившихся на совершенно открытом месте. Орудийные окопы для маскировки были обложены крупными снежными брусками.

В другое время подобное расположение огневых позиций артиллерии сочли бы по меньшей мере легкомысленным. Но мы знали: противник испытывал снарядный голод и берег каждый выстрел на самый крайний случай.

Н. Н. Воронов задал несколько вопросов Батову и Бескину и, получив удовлетворившие его ответы, не стал больше отвлекать их от хлопотных дел. На пункте командарма царило обычное в такие дни оживление. Мы тоже не стали в последние минуты мешать командарму, уверенные, что все нужное своевременно сделано.

20 минут нашего пребывания на наблюдательном [162] пункте пролетели незаметно, и мы услыхали знакомые волнующие команды. В 7 часов 50 минут по телефонным линиям с пункта командарма, растекаясь по черным змейкам проводов, понеслось: «Оперативно! Сверить часы!» Потом, после небольших пауз, одна за другой над притихшей степью прозвучали команды: «Натянуть шнуры!» и, наконец, «Огонь!» Ровно в 8 часов 5 минут залп тысяч орудий разорвал тишину морозного утра.

В 65-й армии много потрудились, чтобы добиться одновременного открытия огня всей артиллерии, что вполне удалось. Артиллерия заработала необыкновенно дружно. 55 минут без малейшего перерыва, то немного утихая, то вновь усиливаясь, бушевал огонь. В расположении противника творилось что-то невообразимое. Такого не наблюдалось и 19 ноября. На этот раз мы имели артиллерии куда больше, да и огонь ее был организован лучше. Мощные огневые налеты сменялись периодами разрушения. После этого на противника вновь обрушивался ураган очередного огневого налета.

Орудийные расчеты работали с огромным напряжением. С наблюдательного пункта было хорошо видно, как артиллеристы сбрасывали мешавшие им полушубки и шинели. Наши офицеры, находившиеся в это время на огневых позициях, рассказывали, что, несмотря на мороз, у солдат на гимнастерках выступала соль, а лица были мокрые от пота.

На пункте командарма собралось очень много наблюдателей, даже повернуться было трудно. Поэтому, взяв с собой начальников отделов, я перешел на ближайший дивизионный наблюдательный пункт. Оттуда было еще лучше видно, как артиллерия вспахивала оборону противника на глубину 4, 5 и даже больше километров. И вот тогда мне вспомнились события, происшедшие четверть [163] века тому назад. В моей памяти возникла картина артиллерийской подготовки, которую проводили немцы 17 августа 1917 года под Ригой. Та подготовка, длившаяся 6 часов, по-моему, была менее страшна, чем теперь наша, хотя она длилась всего 55 минут. Во время боев под Ригой я был пулеметчиком и хорошо чувствовал на себе артиллерийский огонь противника.

Вспоминая о тех далеких днях, я удивлялся методу, которым пользовались тогда немецкие артиллеристы. Они последовательно обрабатывали сначала первую, потом вторую, третью и четвертую траншеи. От такой артиллерийской подготовки легко было уберечься. Когда немецкая артиллерия открывала огонь по первой траншее, в остальных все уже знали, что нужно уходить в укрытия. И когда огонь доходил до них, его эффективность была не так уж велика. Немцы не использовали такой фактор, как внезапность открытия огня по всем траншеям и другим объектам обороны. Кроме того, мы знали, что после обработки траншеи огонь артиллерии не вернется назад. Нам можно было спокойно и уверенно готовиться к отражению вражеских атак. И мы отражали их успешно. У немцев во всем сказывались присущие им аккуратность и верность шаблону, весьма вредному в бою.

Да, наша артиллерия действовала совсем иначе, и от ее губительного огня не так-то легко было уберечься. Такого мощного огня артиллерии нам еще не приходилось наблюдать. Даже Н. Н. Воронов, которому довелось побывать на многих фронтах и наблюдать не одну артиллерийскую подготовку, после первого огневого налета сказал, что никогда еще не видел такой мощности и организованности огня. Короче всех, но достаточно убедительно высказывались солдаты: «Вот это огонь!». И действительно, после первого же налета вся огневая система противника была подавлена. Ответный огонь открыли не более двух-трех батарей и несколько минометов на всем десятикилометровом фронте. Но после второго нашего налета и они замолчали.

Минут через 40–45 все находившиеся на наблюдательном пункте начали проявлять нетерпение. Несмотря на то что до конца артиллерийской подготовки оставалось еще 10–15 минут, каждому казалось, что ее уже пора кончать, что артиллерия уже сделала свое дело. С волнением ждали начала атаки. Особенно суетилась [164] единственная женщина на наблюдательном пункте — санитарный инструктор штаба дивизии. Маленькая, худенькая, в валенках, в ладно пригнанном белом полушубке и лихо сдвинутой на ухо шапке-ушанке, она, несмотря на свой малый рост, выглядела воинственно.

Я сначала не понял, почему она все время топчется около стереотрубы и просительно поглядывает на молодого офицера, внимательно следившего за полем боя. Но скоро все стало ясно. Наблюдательный пункт был глубокий, и через его амбразуры в бинокль могли наблюдать только высокие офицеры, да и то подставив что-нибудь под ноги. А в нашу артиллерийскую двурогую стереотрубу можно наблюдать людям и небольшого роста. Заботливые офицеры не разрешили медицинской сестре выходить из укрытия, желая уберечь ее от шальной пули или случайного снаряда. Такая трогательная забота только злила храбрую девушку, уже не раз побывавшую в боях.

Но вот начался последний огневой налет, показавшийся нам еще более мощным, чем первый. В расположении противника бушевало грозное море разрывов. Вместе с густыми клубами и столбами дыма в воздух взлетали фонтаны земли, бревна от развороченных блиндажей и землянок. В последние секунды канонады слух уже улавливал рокот моторов и лязг танковых гусениц. Танки выдвигались в исходное положение для атаки.

Наконец взлетели сигнальные ракеты, «катюши» произвели последний залп перед атакой и небо прочертили огненные хвосты реактивных мин. Вслед за этим из первой траншеи быстро выскочили наши пехотинцы. Почти одновременно над грохотавшей степью понеслось мощное раскатистое «ура!», а стена огня переместилась на 200 метров с переднего края в глубину немецкой обороны. Это артиллерия начала поддержку атаки огневым валом. Вперед устремилась волна танков, готовая обогнать цепи стрелков и прикрыть их своими стальными телами.

В это же время наша авиация волнами по 9–12 самолетов, угрожающе урча моторами, начала бомбить штабы, аэродромы и скопления войск противника внутри кольца. Со всех сторон враг получал мощные удары.

Не успели мы и оглянуться, как пехота, поддержанная танками, ворвалась в первую траншею, ведя огонь [165] из всех видов своего оружия. Она продвигалась вперед и вперед. Из некоторых траншей выскакивали уцелевшие вражеские солдаты. Несколько танкистов, развернув свои машины вдоль фронта, давили их гусеницами и расстреливали из пулеметов. Я внимательно наблюдал за полем боя и не заметил, что маленькая медицинская сестра завладела стереотрубой и приникла к ее окулярам. Дотянуться до них ей было все же трудно, и она очень изобретательно устроила себе живую подставку, встав на валенки разведчика-лейтенанта, который терпеливо сносил это временное неудобство. Не отрывая глаз от окуляров, она возбужденно приговаривала, рассекая воздух своим маленьким кулаком:

— Вот здорово! Молодцы танкисты! Так им, так им, давите их, гадов!

Может быть, сейчас, много лет спустя, кому-нибудь это покажется жестоким и грубым. Но девушку, которой вместо университетской аудитории пришлось пройти по дорогам войны, увидеть сожженные села и разрушенные города, смерть товарищей и подруг и самой не раз смотреть в глаза смерти, можно было понять. Ведь она увидела наконец, да еще так близко, как били ненавистного врага, как он расплачивался за свои злодеяния!

Во время артиллерийской подготовки произошел надолго запомнившийся мне случай, который послужил серьезным уроком на будущее. Обычна до начала артиллерийской подготовки и после ее окончания в ходе всего наступления непрерывно велась разведка, в том числе и артиллерийская. А вот когда начиналась артиллерийская подготовка и расположение противника затягивалось сплошной завесой дыма и огня, разведка как-то сама собой на время прекращалась. Многие считали, что при таком задымлении все равно ничего не увидишь, а противник, прижатый огнем к земле, ничего не сможет предпринять. Все занимались созерцанием весьма эффектного зрелища, которое в общем-то не так уж часто приходится наблюдать. И вот почти под носом у нас после первого налета одно чудом уцелевшее отделение вражеских стрелков переползло из первой траншеи в нейтральную зону и укрылось в воронках от разрывов снарядов. Все они были в белых (хотя и грязных) маскировочных куртках, и никто не заметил их маневра. Когда наша пехота поднялась в атаку, это злополучное отделение открыло огонь [166] из автоматов и нанесло ей потери. С горсткой смертников покончили очень быстро. Но после такого печального случая мы до конца войны самым жестким образом требовали ни на минуту не прекращать наблюдения за противником даже во время артиллерийской подготовки.

В памяти и в документах сохранилось много эпизодов, говорящих о тесном взаимодействии между пехотинцами и артиллеристами, о взаимной выручке и взаимопомощи. Например, сразу же после артиллерийской подготовки командир батареи 7-го гвардейского артиллерийского полка капитан Шабельник заметил, что стрелковый батальон, действия которого он должен был поддерживать огнем, не вышел из траншей. Тогда он пополз к командиру батальона, а добравшись до него, увидел, что тот убит. Быстро оценив создавшееся положение, Шабельник сам поднял стрелков в атаку. Смелым броском батальон прорвал оборону противника на первой позиции и продвинулся на 3 километра. Лишь после того как полностью обозначился успех, Шабельник передал командование батальоном одному из командиров рот, а сам вернулся в батарею. Артиллеристы продолжали подавлять огневые точки и пехоту противника, мешавшие продвижению батальона. Таких примеров на фронте были не десятки и сотни, а многие тысячи.

Начавшееся наступление развивалось успешно. В первый же день войска 21-й и 65-й армий прорвали передний край обороны противника на всем фронте. Правофланговые дивизии 65-й армии продвинулись в глубину вражеской обороны до 6 километров. Однако на левом ее фланге продвижение было незначительно. На этом направлении действовала 11-я артиллерийская дивизия, которая прибыла на наш фронт с опозданием и к началу общего наступления едва успела занять боевые порядки. Естественно, командование дивизии не успело даже как следует изучить противника. Огонь 11-й дивизии был менее эффективен по сравнению с другими частями, заблаговременно развернувшимися на своих участках. Эта дивизия была вновь сформирована и в ее составе находились полки, ранее не участвовавшие в боях. Многие солдаты, сержанты и офицеры до прибытия на Донской фронт еще не нюхали пороху. Думаю, что все эти обстоятельства существенно повлияли на ход боевых действий левофланговых соединений 65-й армии. [167]

10 января перешли в наступление и все остальные армии фронта. В нем участвовала и героическая 62-я армия генерала Чуйкова, вынесшая на своих плечах основную тяжесть ожесточенных оборонительных боев за Сталинград. Несмотря на большие потери и невероятную усталость личного состава, ее соединения сумели выбить противника, укрепившегося в развалинах зданий, и освободить несколько улиц многострадального города.

На других направлениях наши армии продвинулись в тот день не больше чем на 1,5–2 километра. Они имели меньше артиллерии и наступали на более сильную оборону противника. Тем не менее эти армии сковали врага на всем фронте кольца окружения и лишили его возможности маневрировать резервами.

Наша артиллерия в первый день наступления выпустила около 350 тысяч снарядов и мин. По скромным подсчетам, ее огнем было уничтожено более 100 орудий и минометов, более 200 пулеметов и разрушено около 300 дзотов и блиндажей. Продвигаясь за наступавшими войсками, мы имели возможность убедиться, как велики потери противника. На направлении главного удара 65-й армии местность была буквально усеяна вражескими трупами.

5

Боевые действия не прекращались и ночью. Пехота отдельными группами проникала между вражескими узлами сопротивления и опорными пунктами и внезапными атаками овладевала ими, уничтожая оборонявшиеся гарнизоны. Действия таких групп поддерживались отдельными орудиями.

В ночь на 11 января артиллерия 65-й армии сменила боевые порядки и заняла огневые позиции на рубеже бывшего переднего края Наблюдательные пункты расположились непосредственно в боевых порядках пехоты, в тех районах, которые вчера еще были заняты противником.

Всю ночь лихорадочно работали наши штабы, организуя управление артиллерией на новых рубежах. Штабы других родов войск так же напряженно готовились к следующему боевому дню.

На утро все было готово. На картах четко обозначилось положение пехоты, многочисленных артиллерийских [168] полков и их штабов и, конечно, все, что известно о противнике.

Я не преувеличу, если скажу, что работа в артиллерийских штабах, особенно высших, была в своем роде искусством. Ведь для того чтобы успешно продолжать наступление, мало было знать, где к утру окажутся подчиненные части. Надо было точно знать, в каком они состоянии и в чем нуждаются. Тут-то и приходилось не только делать расчеты потребности в боеприпасах, горючем и т. д., но и принимать самые энергичные и разнообразные меры, чтобы своевременно получить все это.

Трудности, порой совершенно неожиданные, подстерегали нас на каждом шагу. То выяснялось, что в какой-то части кончилось горючее, а в другой вышли из строя автомашины, то заносило снегом дороги, то не оказывалось нужных снарядов на ближайших складах. И всем этим приходилось заниматься штабам, хотя в материальном обеспечении артиллерии первую скрипку играли отделы и отделения артиллерийского снабжения. Надо сказать, они великолепно справлялись со своими нелегкими обязанностями. С большой благодарностью вспоминаю прибывшего к нам в конце ноября 1942 года нового члена Военного совета фронта генерала К. Ф. Телегина. Он отдал много сил, труда и подлинно большевистского вдохновения для организации снабжения войск и сумел добиться четкой работы органов фронтового тыла, несмотря на крайне тяжелые условия. К. Ф. Телегин повседневно помогал и нашему управлению артиллерийского снабжения.

В течение 11–12 января войска противника, оказывая сопротивление на всех участках, начали отходить в глубь кольца. Но их упорство с каждым днем возрастало. И это понятно. Кольцо окружения сужалось, а фронт сокращался, что позволяло противнику уплотнять боевые порядки своих войск и даже выкраивать некоторые резервы. Кроме того, на мой взгляд, тут действовало еще одно важное обстоятельство. Недаром же говорят, что утопающий хватается за соломинку... А противник в те дни оказался в положении утопающего и для него соломинкой было ожесточенное сопротивление на каждом рубеже. Типичным примером может служить оборона немцев на реке Россошка, где они подготовили сильный оборонительный рубеж. Мы столкнулись с ним на третий день наступления. [169]

В ходе боев 11 и 12 января наметился успех в полосе 21-й армии. В связи с этим было решено усилить ее артиллерией для развития удара. В ночь на 13 января ей были переданы из 65-й армии 1-я и 4-я артиллерийские дивизии, 99, 156 и 671-й пушечные полки и 318-й гаубичный полк большой мощности. Вообще перегруппировка такого количества артиллерии требует много времени, но у нас она была произведена очень быстро. Еще при планировании операции мы предусматривали возможность переноса усилий с участка 65-й армии в полосу 21-й. Поэтому еще тогда мы приняли меры для быстрого переподчинения артиллерии. В частности, боевые порядки полков 4-й артиллерийской дивизии размещались на стыке обеих армий. Командир этой дивизии Н. В. Игнатов, поддерживая 65-ю армию, имел связь и с командующим артиллерией 21-й армии. Поэтому даже не нужно было перемещать боевые порядки. Дивизия, не потеряв времени, переключилась на поддержку другой армии.

Получив усиление, 21-я армия смогла очень быстро — уже 14 января — сбить противника с рубежа Россошки. Нас заинтересовала система обороны противника, и мы решили осмотреть этот рубеж. И вот что мы увидели. Вдоль низкого берега замерзшей речушки через каждые 15–20 метров были отрыты одиночные окопы, а точнее — колодцы, где во время боя находились автоматчики или пулеметчики. О том, с каким упорством оборонялся каждый из них в своей яме-могиле, мы могли судить по огромному количеству стреляных гильз. Почти в каждом колодце обнаруживали труп немецкого солдата. Видно было, что здесь стояли насмерть. Правда, из показаний пленных нам стало известно, что насмерть здесь стояли не столько по патриотическим побуждениям, сколько под страхом смерти. Каждому солдату, самовольно оставившему свой окоп, была обещана офицерская пуля.

Здесь же мы смогли убедиться и в точности огня нашей артиллерии. Осмотренный нами рубеж был сплошь изрыт воронками снарядов и мин. Именно огонь артиллерии сломил сопротивление противника на Россошке, похоронив там немало немецких солдат.

Уже в первые дни наступления наши артиллеристы показали не только свое боевое мастерство, но и высокие моральные качества. В бою героизм стал массовым. [170]

Каждый пройденный с боями километр требовал от бойцов подлинного мужества, героизма, мастерства. Но на миру, говорят, и смерть красна, а мне известны многие примеры героизма одиночек шоферов, трактористов и даже артиллерийских техников, которым сидеть бы в тылу, в своих мастерских, и заниматься ремонтом вооружения...

Тракторист 3-й батареи 275-го гаубичного полка сержант Белов вез снаряды на огневую позицию и попал под артиллерийский обстрел. Загорелся трактор. Белов хорошо понимал, какая опасность ему угрожает, если пламя доберется до боеприпасов. Не раздумывая долго, он бросился разгружать тяжелые ящики и сумел предотвратить неминуемый взрыв. Покончив с разгрузкой снарядов, бросился к горевшему трактору. А противник не прекращал обстрела. Сержант был контужен, но не оставил свою машину. Потушив пламя, он тут же начал ремонтировать ее. Вдохновляемый высоким чувством ответственности и воинского долга, Белов погрузил снаряды. Одному это сделать не так-то легко! Снаряды были доставлены на огневые позиции, где их ждали с нетерпением. Командир полка подполковник А. И. Телегин, боевой офицер, хорошо знавший цену подобным поступкам, представил сержанта Белова к награждению орденом Красного Знамени. Но по милости какого-то чиновника отдела кадров сержанта наградили орденом Красной Звезды. Награда эта, конечно, немалая. Но, я думаю, командир полка достойнее оценил подвиг тракториста.

А вот другой, на первый взгляд заурядный случай. В 501-м истребительно-противотанковом артиллерийском полку, который все время действовал в боевых порядках пехоты, оказались поврежденными пять 76-миллиметровых пушек. В таких случаях орудия отправляют в тыл [171] и там, в артиллерийских мастерских, ремонтируют. Но начальник артиллерийского снабжения полка старший техник-лейтенант Щуко и начальник артиллерийской мастерской техник-лейтенант Бреусенко решили изменить обычный порядок. Они понимали, что в бою дорог каждый час, а перевозка орудий в оба конца связана с большой затратой времени. Щуко и Бреусенко выехали в боевые порядки полка и там, прямо на огневых позициях, в бою, под постоянным артиллерийским, минометным и даже пулеметным обстрелом, в течение трех суток отремонтировали поврежденные орудия, вернули их в строй.

Тогда никому и в голову не приходило, что Щуко и Бреусенко сделали что-то особенное. Подумаешь! Приехали, отремонтировали и уехали. Только и всего. А ведь это был подвиг. Выезжая для ремонта пушек непосредственно на передовую позицию, где шли непрекращающиеся бои, оба техника рисковали жизнью. И они шли на это сознательно, руководимые чувством долга, мало заботясь о своей безопасности. Шли добровольно, по своей инициативе, хотя и могли оставаться в своих мастерских, где и ремонтировать удобнее, и опасности особой нет.

Чтобы в полной мере оценить подобные поступки, надо понять один психологический момент. Кто длительное время был на передовой, тот привыкал к артиллерийскому и пулеметному обстрелу, к вражеским атакам и ко всему, что связано с боевой обстановкой. Бывалый фронтовик не только привыкал к подстерегавшей на каждом шагу опасности, но и познавал, как лучше уберечься от нее. Что же касается тыловиков, ненадолго попавших в боевые порядки войск, то их положение было незавидно. Психологически они были совершенно не подготовлены к пребыванию под огнем противника. Все творившееся вокруг им казалось совершенно непонятным и превращалось в тяжелое испытание нервов и воли. Из такого испытания далеко не всем удавалось выйти с честью. Так что мужественный поступок тыловых офицеров, совершенный на передовой, приобретает особую окраску.

Запомнился еще один случай, который произвел сильное впечатление даже в те дни, когда нас не так-то легко было чем-либо удивить. 1180-й истребительно-противотанковый [172] артиллерийский полк, которым командовал очень храбрый и инициативный майор М. А. Маз, был назначен для сопровождения одного из танковых корпусов. На вооружении полка были 45-миллиметровые пушки, а тягачами служили известные всем виллисы с хорошей проходимостью, большой скоростью и малыми габаритами. Полк обладал высокой маневренностью, что как нельзя лучше помогало выполнению задач в рейде с танковым корпусом. Но майор Маз понимал, что у противника осталось не так уж много танков и поэтому полку не избежать встреч с вражеской пехотой. Он и хотел, чтобы при каждой такой встрече полк наносил максимальные потери противнику. Трудно сейчас сказать, у кого впервые возникла смелая идея, но, когда полк выходил в исходное положение и выстраивал свои батареи за колоннами танкового корпуса, зрелище было необычное. Думаю, что так никогда еще не выглядел ни один противотанковый артиллерийский полк.

У виллисов ветровые стекла были сняты, тенты убраны, а на капотах виднелись надежно укрепленные пулеметы. Сзади же, как и полагается, находились прицепленные орудия. Таким образом полк получил возможность бороться не только с танками, но и с пехотой противника, как сильная пулеметная часть.

Очевидцы восторженно рассказывали мне о рейде этого полка по вражеским тылам. Когда танки врывались в расположение врага, полк Маза развертывался и на ходу или с коротких остановок расстреливал из пулеметов вражескую пехоту. А как только появлялись танки противника, виллисы разворачивались на 180 градусов, орудия быстро отцеплялись и открывали огонь по бронированным целям. Если впереди не было танков, два с половиной десятка виллисов неслись вперед, напоминая пулеметные тачанки времен гражданской войны, но с современной техникой. При появлении же танков полк вновь становился артиллерийским.

Так могли действовать только подлинные герои-патриоты. Героем был каждый офицер, руководивший такими необычными действиями, каждый шофер, проведший сквозь огонь свою открытую быстроходную машину, каждый боец орудийного расчета, метко разивший танки противника. 1180-й полк нанес противнику огромный урон, покрыв свое боевое знамя поистине неувядаемой славой. [173]

6

К середине дня 15 января войска фронта прорвали оборону противника на бывшем среднем сталинградском обводе и продвинулись на многих участках до 8–12 километров. С развитием наступления особое значение приобрели орудия сопровождения: батальонная и полковая артиллерия, пушечные батареи дивизионных артиллерийских полков, подразделения легких и истребительно-противотанковых артиллерийских полков резерва Верховного Главнокомандования. Все эти орудия действовали непосредственно в боевых порядках пехоты, расчищали ей путь и наступали вместе с ней.

В эти дни вновь и с большей силой проявилось боевое содружество пехоты и артиллерии. Малочисленным орудийным расчетам приходилось передвигать свои орудия по глубокому снегу, обильно выпавшему в январе 1943 года. Порой это было им совершенно непосильно, но пехотинцы не бросали артиллеристов в беде и вместе с ними перекатывали, тащили вперед орудия. Они же помогали подтаскивать снаряды, а то и вести огонь по врагу.

Но все же во время преследования противника немалое количество артиллерии начало отставать от пехоты, лишая ее своей огневой поддержки. Причины тому были разные. Порой артиллерия отставала из-за плохой организации управления, т. е. просто по вине соответствующих начальников. Например, 15 сентября вся артиллерия 120-й стрелковой дивизии, кроме одного дивизиона, не разведав предварительно пути, втянулась в балку Яблоновая. Незадачливые начальники рассчитывали быстро и в большей безопасности продвинуться вперед за наступавшими полками. Но получилось не так, как им хотелось.

Балка эта, с очень крутыми берегами, простирается в длину чуть ли не на 10 километров. Так что, если бы понадобилось развернуться для боя, не пройдя всей балки, это оказалось бы очень непростой задачей. Не оправдались и расчеты на быстрое движение по дну балки, так как она оказалась изрядно забитой войсками. Там были еще какие-то части, множество машин реактивной артиллерии и артиллерии резерва Верховного Главнокомандования. Находившиеся здесь войска сами [174] едва пробивались вперед, преодолевая пробки. Кроме всего этого, балка была загромождена брошенной техникой противника.

Артиллерийские подразделения 120-й стрелковой дивизии сразу же наткнулись на все эти препятствия, и движение почти полностью приостановилось. День клонился к концу. Ко всем бедам прибавилась еще одна — нарушилось управление частями.

Утром 16 января командующий артиллерией дивизии решил все же вывести свою артиллерию и направить ее вперед колонными путями, параллельно балке, через Питомник. Но при выходе из балки тракторы начали буксовать и даже сползать назад по крутому обледеневшему скату. Ослабевшие лошади оказались не в состоянии тянуть орудия. Артиллерия еще больше отстала от пехоты и в тот день плохо помогала ей своим огнем. К сожалению, подобные явления наблюдались и в других дивизиях. Между тем 21-я армия 17 января подошла к внутреннему сталинградскому обводу, где противник имел хорошо подготовленный оборонительный рубеж. Здесь наступление приостановилось. Необходимо было подтягивать артиллерию и. тылы.

К этому времени определился успех войск 57-й армии. Но 64-я армия несколько отстала, хотя и имела в своем составе мощную 19-ю Сталинградскую тяжелую артиллерийскую дивизию. Необходимо было усилить 57-ю армию. При дальнейшем продвижении ее войска могли выйти в тыл противнику, который вел бой с 64-й армией. Действия этой армии могли создать угрозу для фланга группировки противника перед фронтом 21-й армии. Было решено усилить 57-ю армию, и ей передали из 64-й армии 19-ю артиллерийскую дивизию под командованием полковника В. И. Дмитриева вместе с некоторыми другими частями. Командующего артиллерией 57-й [175] армии полковника Ю. М. Федорова я знал еще плохо и поехал к нему со своими офицерами, чтобы помочь подготовить удар большого количества артиллерии. Должен отметить, что полковник Федоров и его штаб под руководством подполковника Г. К. Дьячана прекрасно справились с задачей. А вот в 21-й армии артиллеристы подвели.

Командующий артиллерией 21-й армии генерал Д. И. Турбин и его штаб недооценили возможности противника и, несмотря на то что у них было достаточно времени, не подготовились как следует к прорыву очередного оборонительного рубежа. В частях заметно снизилась активность разведки, а штаб артиллерии армии, планируя огонь, не использовал даже тех скудных данных о противнике, которые собрали наши части. Короче говоря, на этот раз огонь артиллерии армии был спланирован, по меньшей мере, бездумно. Поэтому артиллерийская подготовка атаки прошла неорганизованно. Очень многие цели и узлы сопротивления противника остались неподавленными. Пехота успеха не имела. Видимо, рановато генерал Турбин и его ближайшие помощники и советчики похоронили противника. Противник все еще был жив и продолжал отчаянно сопротивляться. К сожалению, [176] печальный урок все же ничему не научил командующего артиллерией армии. На следующий день повторилось примерно то же самое.

Выручила 57-я армия, вышедшая во фланг вражеской группировки. Противник, опасаясь полного окружения и разгрома, начал отходить. Этим и воспользовалась 21-я армия. Одновременно 65, 24 и 66-я армии сужали на своих участках кольцо и продвигались к внутреннему сталинградскому обводу. 62-я армия медленно наступала в западном направлении, навстречу остальным армиям фронта, шаг за шагом очищая от противника улицы города.

С 22 по 24 января в полосах 57-й и 21-й армий разгорелись жаркие бои. Войскам 57-й армии путь к станции Воропоново преграждали сильные узлы сопротивления противника в районе Песчанки и Алексеевки. Оценив положение, командующий артиллерией 57-й армии полковник Федоров приказал сосредоточить по Песчанке огонь трех полков 19-й Сталинградской артиллерийской дивизии. Мощным огневым налетом и стремительной атакой пехоты сопротивление врага было сломлено. Части 57-й и 64-й армий подошли к станции Воропоново. Но тут они вновь встретили упорную оборону в поселке Алексеевка. На этот раз удар артиллерии был еще сильнее. 19-я артиллерийская дивизия сосредоточила по этому пункту огонь пяти своих полков. Противник понес огромные потери. Советские войска взяли Воропоново.

Не менее сильное сопротивление встретили наши части в районе Гумрак — в полосе 21-й армии. Здесь 24 января атака нашей пехоты не удалась. Тогда был произведен мощный огневой налет силами пяти полков 4-й артиллерийской дивизии под командованием полковника Н. В. Игнатова. Противник не выдержал удара и бежал, оставив большое количество убитых и раненых.

С каждым днем все более реально ощущалась близкая победа, и потому росла активность наших войск. К 24 января, преследуя врага, части 64-й и 57-й армий подошли к юго-западной и западной окраинам города. С утра 25 января начались ожесточенные уличные бои. Засевший в каменных домах противник оказывал упорное сопротивление, ведя главным образом ружейно-пулеметный огонь. Чем же можно было выкурить противника из таких прочных укрытий, как не артиллерией? И она [177] вновь пришла на помощь пехоте. Артиллеристы выявляли огневые точки противника в зданиях, а затем уничтожали их огнем прямой наводки. К исходу 26 января часть города к югу от реки Царица была полностью занята соединениями 64-й и 57-й армий.

В эти же дни части 21-й армии, сломив сопротивление противника северо-западнее города, вышли в район знаменитого Мамаева кургана и соединились там с наступавшей им навстречу ударной группой 62-й армии. Основная группировка окруженных немецко-фашистских войск оказалась рассеченной на две части: южную и северную. Южная группировка оборонялась в юго-западной части города, а северная — в районе заводов «Баррикады» и Тракторный.

Не давая противнику опомниться, войска 57-й армии 27 января после короткой артиллерийской подготовки начали новый штурм города в северном направлении. Четыре дня шли ожесточенные уличные бои. Это была агония врага. К утру 31 января его сопротивление было сломлено, а в 13 часов, после пленения Паулюса и его штаба, южная группировка немецко-фашистских войск полностью прекратила сопротивление.

Может сложиться представление, что войска противника на всех участках проявляли большую стойкость и упорство в бою. Но это не совсем так. Многие гитлеровские части действительно сражались с необыкновенным упорством, об источниках которого уже было сказано. В то же время мы каждый день сталкивались и с явными доказательствами падения дисциплины, не только в рядах солдат, но и среди офицеров.

Командир 1-й артиллерийской дивизии полковник В. Н. Мазур рассказал мне об интересном случае пленения трех немецких офицеров. Это было в одной из балок, близ станции Воропоново. Продвигаясь за пехотой, Мазур со своим адъютантом, старшим лейтенантом Винокуровым, с разведчиками и связистами спустился в эту балку, чтобы наметить место для своего штаба. Там оказалась целая улица землянок, аккуратно врытых в берега. В одной землянке слышалась музыка — явление совершенно необычное для той обстановки. Старший лейтенант Винокуров бросился туда. Рванув на себя дверь, он с пистолетом в руке вошел в помещение, и все через открытую дверь увидели неожиданную картину. [178] За небольшим столиком сидели три немецких офицера. Перед ними стояла бутылка с каким-то зельем и стаканы. Играл патефон, звучала бравурная музыка. Офицеры развлекались.

Увидев Винокурова, все трое вскочили с поднятыми руками, а один из них, сделав вид, что он страшно удивлен, воскликнул:

— О, рюсс?!

И хотя представители гитлеровского офицерства пытались казаться испуганными, было все же видно, что они довольны встречей с советскими офицерами. На допросе пленные откровенно признались, что сознательно остались в своей землянке, с целью сдаться в плен и остаться живыми. Это был не единичный случай сдачи в плен вражеских офицеров. Что же касается солдат, то они начали сдаваться сотнями.

Было время, когда для захвата пленных, или, как принято было говорить, для добычи «языка», нами прилагались немалые усилия. Но положение изменилось. Десятки перебежчиков сами шли к нам, не желая умирать голодной смертью или быть убитыми.

Однажды под вечер в сильную метель линию фронта перешел румынский солдат. Никто его не задержал, и он, углубившись в наше расположение, набрел на солдатскую кухню. У котла возился повар в белом халате поверх полушубка. Вид у него был внушительный. Исхудавший и продрогший перебежчик попросил чего-нибудь поесть.

— Уйди! — грубовато, но без тени враждебности пробурчал кашевар. — Не видишь что ли, своих еще не кормил.

Озадаченный и расстроенный, румынский солдат поплелся дальше. Он страстно мечтал о теплом угле. Так, бредя по открытому полю, по возможности защищаясь от пронизывающего ветра, он наконец попал в неглубокую балочку и заметил вход в землянку, завешенный плащ-палаткой. Сквозь нее скорее угадывался, чем пробивался тусклый свет фронтовой коптилки. Бедняга откинул угол плащ-палатки и в нерешительности остановился. Бушевавший в степи ветер ворвался в землянку. Из глубины убежища раздался сердитый окрик:

— Кого там еще черт принес?! Закрывай быстрее дверь! [179]

Приглашения войти не последовало, и солдат побрел дальше, не зная, что делать. Не столкнись он с каким-то нашим офицером, замерз бы в открытой степи. Но с ним встретился дежурный по части и разобрался, в чем дело. Офицер водворил нежданного гостя в натопленную землянку комендантского взвода, приказав накормить его и обогреть. Военная карьера румынского солдата благополучно закончилась.

7

В самые последние дни операции по уничтожению окруженной группировки советское командование снова попыталось прекратить напрасное кровопролитие. Командующий 57-й армией генерал-лейтенант Ф. И. Толбухин еще 27 января, прежде чем начать последний штурм, от своего имени послал парламентера к Паулюсу с ультиматумом о капитуляции. Но. Паулюс не внял разумному и гуманному предложению. Он даже не принял армейского представителя, заявив, что согласен вести переговоры только с представителем штаба фронта и только с генералом. Паулюс старался оттянуть неприятные минуты капитуляции, а у нашего командарма уже не оставалось времени на донесение во фронт и на ожидание новых переговоров. Войска 64-й и 57-й армий приступили к ликвидации вражеской группировки в южной части города.

Рано утром 31 января подразделения 38-й мотострелковой бригады 64-й армии подошли к зданию универмага. Командир бригады полковник И. Д. Бурмаков от пленных узнал, что в подвале этого дома размещен штаб 6-й немецкой армии и там же находится Паулюс. У здания универмага противник поднял белый флаг, и Бурмаков послал туда для переговоров капитана Гриценко, старшего лейтенанта Ильченко и лейтенанта Межирко. Старший лейтенант Ильченко вступил в предварительные переговоры с генералами Роске и Шмидтом об условиях капитуляции южной группировки. Роске командовал пехотной дивизией, и Паулюс назначил его командующим южной группой своих войск, а Шмидт был начальником штаба армии Паулюса.

В результате этих переговоров были определены в принципе условия капитуляции, но представители Паулюса [180] остались верными себе и на этот раз. Они заявили, что официальные переговоры согласны вести только с представителем штаба фронта. Опять командование 6-й армии начало тянуть время! Но отсрочка оказалась очень небольшой. Бурмаков донес о переговорах командарму М. С. Шумилову, и тот немедленно направил к Паулюсу начальника штаба армии генерала Н. М. Ласкина, возложив на него функции представителя командующего фронтом. С К. К. Рокоссовским это было согласовано.

Около 9 часов утра 31 января генерал Ласкин в сопровождении Бурмакова прибыл в штаб Паулюса, где уже находились офицеры штаба 64-й армии и 38-й мотострелковой бригады. Генерал Ласкин сообщил Шмидту и Роске, что он является представителем Рокоссовского и уполномочен вести переговоры о капитуляции немцев. Шмидту фамилия Ласкина была знакома, и он заявил, что готов приступить к переговорам, вести которые поручил ему фельдмаршал Паулюс. Оказалось, только накануне Гитлер присвоил Паулюсу это звание, о чем было сообщено по радио.

Миссию генерала Ласкина принято считать переговорами о капитуляции, но я лично рассматриваю ее несколько иначе. Ведь к приезду генерала Ласкина командование 6-й армии было уже в наших руках, а сам Паулюс находился в соседней комнате под охраной наших солдат. Так что, по существу, все они были уже пленены и генерал Ласкин, по сути дела, диктовал условия капитуляции. Отказаться от них было уже не во власти Паулюса. Но все требования Ласкина были выполнены только относительно южной группы войск. С северной группой у немецкого штаба связи не имелось, и там по назначению Паулюса командовал войсками генерал-полковник Штреккер.

Вместе с Паулюсом были пленены еще пять генералов, среди которых оказался один артиллерист — начальник артиллерии армейского корпуса Ульрих фон Вассоль. Паулюса и Шмидта Ласкин сам отвез в штаб 64-й армии, а пленением остального состава вражеского штаба занялась 38-я мотострелковая бригада.

Днем 31 января Паулюс предстал перед командующим 64-й армией генерал-лейтенантом М. С. Шумиловым, который вновь предложил ему отдать распоряжение [181] о капитуляции северной группы войск. Паулюс отказался, но мотивом его отказа было не отсутствие связи. Он заявил, что пленный не может отдавать никаких приказов, а решать такие вопросы может только тот, кто фактически командует в настоящее время войсками, т. е. генерал-полковник Штреккер.

О содержании своего разговора с Паулюсом генерал Шумилов доложил по телефону К. К. Рокоссовскому, и командующий фронтом приказал доставить пленного фельдмаршала к нему в Заварыкино. Для приема Паулюса и ознакомления на месте с его показаниями в штаб 64-й армии выехали заместитель командующего фронтом генерал К. П. Трубников и начальник разведывательного отдела фронта полковник И. В. Виноградов.

Паулюса привезли в Заварыкино к ночи 31 января. Н. Н. Воронов и К. К. Рокоссовский поджидали пленного фельдмаршала в просторном доме. Все мы — начальник штаба фронта и начальники родов войск — находились там же. Наконец появился генерал Трубников и доложил Н. Н. Воронову, что Паулюс доставлен на место и ждет вызова в первой комнате — в «приемной». Он сообщил также, что Паулюс изъявил готовность отвечать на любые вопросы, но только Воронову и Рокоссовскому. При других генералах и тем более при корреспондентах он вообще отказывается разговаривать.

Н. Н. Воронов предложил всем нам удалиться, и мы прошли в соседнюю комнату. Старались сидеть там тихо, чтобы не пропустить интересного, волновавшего нас разговора. Нам нельзя было выдавать свое присутствие, чтобы не поставить в неловкое положение Воронова и Рокоссовского. Так что мы попали в положение школьников, забравшихся в запретное место.

В большой комнате остались Н. Н. Воронов, К. К. Рокоссовский и два переводчика. Ввели Паулюса. Он вошел, сняв на пороге шапку-ушанку из какого-то темного меха. На нем была простая серо-зеленая шинель, подбитая мехом, а на ногах, к общему удивлению, простые серые валенки, не очень аккуратно обшитые кожей, как бурки. Ему предложили снять шинель и сесть к столу. Не смогу воспроизвести весь разговор, происходивший в соседней комнате, так как за далью времени кое-что уже забыто и я могу допустить неточности.

Опять перед фельдмаршалом был поставлен вопрос [182] о капитуляции северной группы немецких войск. Паулюса предупредили, что если он не даст соответствующих указаний войскам, то гибель многих тысяч немцев останется на его совести: утром 1 февраля по остаткам 6-й армии будет нанесен сокрушительный удар. Но Паулюс упорно стоял на своем, повторяя то, что уже говорил Шумилову. Приказ пленного командарма, заявил он, не имеет силы. Тогда ему предложили написать письмо Штреккеру. Но и на это Паулюс ответил отказом, заявив, что не хочет толкать бывшего подчиненного на преступление.

Такой «верности» долгу, за которую расплачиваются тысячами жизней своих солдат, трудно сочувствовать, ее трудно понять и вряд ли можно одобрить. Но у нашего командования совесть была чиста, оно сделало все возможное, чтобы предотвратить бессмысленное кровопролитие.

Убедившись в бесполезности дальнейших уговоров, К. К. Рокоссовский после ухода Паулюса вызвал М. С. Малинина и приказал передать командармам, что поставленные ранее задачи остаются в силе. Войска должны были выполнять их с утра следующего дня, т. е. 1 февраля.

Еще 30 января, когда было принято решение о скорейшей ликвидации последнего очага сопротивления противника в северной части города, мы в последний раз произвели перегруппировку. Главный удар предстояло нанести силами 65-й армии, и она получила наибольшее количество артиллерии. Дополнительно передали ей из 21-й армии 4-ю артиллерийскую дивизию и три отдельных артиллерийских полка. Вспомогательные удары справа и слева наносили 21-я и 66-я армии. В 21-й армии оставалось достаточно артиллерии, а 66-й армии были переданы 1158-й пушечный артиллерийский полк и 406-й тяжелопушечный артиллерийский дивизион.

В результате проведенной перегруппировки на фронте 65-й армии протяжением в 6 километров средняя плотность артиллерии составила более 170 орудий и минометов на 1 километр фронта. На участке же 27-й гвардейской стрелковой дивизии плотность артиллерии была доведена до небывалых размеров: 338 орудий и минометов на 1 километр фронта.

Командующий фронтом приказал мне еще раз проверить готовность артиллерии, а 1 февраля не позже 8 часов [183] быть на наблюдательном пункте П. И. Батова. К. К. Рокоссовский одновременно утвердил один из предложенных мною вариантов артиллерийской подготовки. Перед последним штурмом артиллерия должна была произвести 15-минутный огневой налет.

Еще не наступила полночь, когда Сазонов и Левит на своих виллисах выехали в армии для передачи последних указаний и проверки готовности артиллерии к нанесению завершающего удара. А я в ту ночь, пожалуй, впервые перед большим днем, спал совершенно спокойно. У меня была полная уверенность, что наша артиллерия с честью выполнит и последнюю боевую задачу.

Ранним утром 1 февраля из Заварыкино выехала солидная колонна легковых машин, взявших курс на город. Все мы сознавали, что подготовили удар очень большой силы и он станет последним. Увидеть картину боя ехали многие из тех, кому не удалось побывать на каком-либо наблюдательном пункте в день начала большого наступления. Некоторые были наслышаны о мощных ударах артиллерии и хотели хоть раз посмотреть необыкновенное зрелище.

День выдался тихий, морозный и ясный. Машины быстро неслись по расчищенной и хорошо укатанной дороге. Настроение было ровное. Впервые, направляясь на наблюдательный пункт, я не испытывал никакого беспокойства. Битва подходила к концу, и в голове роились мысли о будущем: долго ли еще придется оставаться у этого города, на какой участок фронта могут направить наш штаб и т. д.

Вскоре после выезда из Заварыкино нам стали попадаться длинные колонны пленных. Они черной змеей извивались по дороге и в белоснежной степи были видны издалека. Вид у пленных был ужасный, но у меня не хватит слов для описания этой картины. Давно не мытые истощенные лица походили на серые маски; фигуры согбенные, скрюченные от холода; стоптанные сапоги и грязное изодранное обмундирование... Многие шли без шинелей, закутавшись в какое-то тряпье. Были и такие, которые уже не могли идти самостоятельно, и им помогали товарищи, сами обессилевшие от истощения, готовые каждую минуту упасть на снег, И как бы для контраста всю эту бывшую гордость фашистской армий конвоировали краснощекие, пышущие здоровьем солдаты и [184] сержанты в теплых шапках-ушанках, светлых полушубках и добротных валенках. Подъезжая к району наблюдательных пунктов, мы увидели справа и слева от дороги множество огневых позиций артиллерии крупных калибров. Внушительные стволы, угрожающе направленные на город, замерли в ожидании своего часа. Некоторые из них уже вели огонь согласно плану предварительного разрушения.

На наблюдательном пункте нас встречали Батов, Бескин, Игнатов, Сазонов и другие офицеры. Воронов, Рокоссовский, Телегин остановились с Батовым, а я собрал артиллеристов, в присутствии которых Сазонов подтвердил доклады Бескина и Игнатова о полной готовности артиллерии.

До открытия огня оставалось 15–20 минут, и можно было осмотреться. В этот очень памятный день все стало здесь необычно. Почти все наблюдательные пункты расположились в насыпи железнодорожной линии, удаленной от северной части города на один-два километра. Они были врыты в насыпь как пещеры. Из проделанных отверстий между шпалами высовывались объективы стереотруб. Поднявшись на насыпь и посмотрев вдоль железнодорожной линии, можно было увидеть целый лес стереотруб.

На полянах под прикрытием насыпи в этот утренний час было необыкновенно людно. Настроение у всех праздничное, словно каждый ждал чего-то большого и торжественного. Под насыпью, в своих «пещерах», оставались только дежурные разведчики, телефонисты и радисты. Но и их не раз подменяли, и они могли видеть, что творится вокруг. А посмотреть было на что.

Мы поднялись на насыпь, и перед нами открылась совершенно необычная картина. Даже бывалым людям не часто доводилось видеть такое. На нас в упор смотрел [185] разрушенный, превращенный в руины город. В домах зияли проломы, словно незажившие раны. Над ними вилась серая дымка, более густая и темная в тех районах, которые обстреливала наша артиллерия.

Прямо перед нашими пунктами раскинулось большое белое плато, густо усеянное темными пятнами. Это были окопы, в которых стояли наготове минометы и орудия. Все плато до отказа было забито артиллерией.

Ровно в 8 часов 30 минут заговорили тысячи наших орудий, минометов и «катюш». Воздух наполнился грохотом выстрелов, которым, как эхо, вторили звуки разрывов в расположении противника. Земля дрожала под ногами так, что наблюдать за полем боя в бинокль было совершенно невозможно: все плясало перед объективом. Пришлось без помощи приборов обозревать местность, кипевшую в море огня.

15 минут длился огневой налет, и этого было достаточно. Враг не выдержал. Как только утихла огненная буря, по балкам и кустарникам нескончаемым потоком потекли к нам вереницы немецких солдат. Остатки вражеских войск шли сдаваться в плен. И все они в один голос заявляли, что их «взяла артиллерия». Первый допрошенный пленный, еще не оправившийся от потрясения, сказал, что во время огневого налета «целые батальоны опускались на колени и молились богу, прося о спасении от огня русской артиллерии».

На наблюдательных пунктах было настоящее ликование. Хотя бои не совсем еще закончились, всем стало уже ясно, что с окруженным врагом покончено. Н. Н. Воронов и К. К. Рокоссовский поздравили нас с победой, и все мы поздравляли друг друга. В те незабываемые минуты об артиллерии говорили восторженно.

А в это время наша славная пехота, не обращая внимания на встречные потоки пленных, устремилась к городу для полной ликвидации некоторых уцелевших и все еще пытавшихся сопротивляться вражеских подразделений. Со стороны Волги приближались части героической 62-й армии генерала В. И. Чуйкова.

Артиллерии после мощного огневого налета уже нечего было делать. Только отдельные орудия поддерживали пехоту, ворвавшуюся в город. Я собрал артиллерийских начальников, находившихся на пункте П. И. Батова, еще раз поздравил их и отдал предварительные [186] распоряжения о свертывании артиллерии. Около 14 часов Н. Н. Воронов, К. К. Рокоссовский и К. Ф. Телегин, покинув наблюдательный пункт, поехали в Заварыкино. Мы тоже выехали в свой штаб. На душе у нас было легко и радостно.

В штабе артиллерии фронта мы занялись делами ликвидационными. Начальник оперативного отдела Сазонов засел за карту и составлял распоряжения частям. Но он планировал не огонь артиллерии, а порядок вывода частей в районы сосредоточения — для отдыха и подготовки к переезду на новые направления. Начальник разведывательного отдела Левит допрашивал пленных артиллерийских генералов и офицеров, а офицеры его отдела занялись подведением итогов работы органов артиллерийской разведки. Всеми этими делами руководил опытный дирижер — начальник штаба, тогда уже генерал-майор артиллерии Г. С. Надысев.

Работали по-прежнему много, а настроение у всех было отличное. Все радовались достигнутой победе. Вскоре подоспели приказы из фронта и Указы Президиума Верховного Совета СССР о награждении особо отличившихся в боях по окружению и уничтожению 6-й немецкой армии. Более полутора тысяч артиллеристов получили высокие правительственные награды, что служит ярким свидетельством признания выдающейся роли артиллерии в беспримерной битве. Среди награжденных были также офицеры нашего штаба и артиллерийского снабжения. У нас нашлось время сфотографироваться всем вместе, и этот снимок напоминает мне теперь о делах давно минувших дней.

8

Под вечер 2 февраля я зашел в разведывательный отдел, где допрашивали пленных артиллеристов. Характер и смысл вопросов был несколько своеобразен. Раньше нас интересовали в первую очередь сведения о силах и средствах противника, о расположении его передовых частей, вторых эшелонов, резервов и т. п. Теперь же все эти вопросы отпали сами собой. Нам очень хотелось знать, как противник использовал свою инструментальную артиллерийскую разведку, особенно звуковую, какая звукозаписывающая аппаратура находилась у них на вооружении и многое другое. [187]

Мы полагали, что на все эти вопросы получим квалифицированные и исчерпывающие ответы. Ведь перед нами сидел начальник артиллерии армейского корпуса генерал Ульрих фон Вассоль. Уж кто-кто, а такой артиллерийский начальник должен знать многое.

Генерал Вассоль, воспитанник академии генерального штаба, занимавший до войны высокие посты, несмотря на перенесенные лишения, имел весьма респектабельный вид. Держал он себя несколько подобострастно, даже угодливо, и в начале допроса заявил, что охотно будет отвечать, на все вопросы. Но очень скоро выяснилось, что его осведомленность может пригодиться разве только общевойсковому разведывательному отделу. Мы были разочарованы и удивлены: начальник артиллерии корпуса очень слабо разбирался в артиллерийских делах. Левит даже, высказал недоумение по поводу того, что Вассоля назначили на такую ответственную должность.

— Чем же вы, собственно, занимались, как начальник артиллерии? — спросил я.

Вассоль почтительно повернулся ко мне. По его манере держаться и говорить можно было думать, что в светском обществе он чувствовал себя куда лучше, чем на своей должности.

— Я занимался главным образом двумя вопросами, — ответил «этот генерал, — распределял имевшиеся в моем распоряжении дивизионы между дивизиями и заботился о своевременном получении боеприпасов. Иногда писал распоряжения о необходимости подготовить огонь на том или ином направлении.

Он был явно доволен тем, что смог членораздельно ответить хоть на этот вопрос. Такого «образованного» генерала у нас и на пушечный выстрел не подпустили бы к руководству артиллерией!

Определенный интерес представлял разговор с пленным командиром артиллерийского полка, фамилию которого восстановить не удалось.

Перед нами сидел мужчина средних лет, мрачный, с опущенной головой. Его видавший виды френч украшала ленточка «За поход на Москву». Стало быть, старый знакомый! Фашистом этот офицер не был, но когда мы сказали ему, что Красная Армия громит гитлеровцев на всех фронтах, он заплакал. Мы подумали, что перед [188] нами патриот, тяжело переживающий поражения своей армии, и... ошиблись!

— У меня нет больше цели в этой войне, — горестно сказал он. — На Украине мне была обещана земля, а теперь с этим все кончено...

Вот что манило его на Восток!

9

Н. Н. Воронов 3 февраля, распрощавшись с нами, улетел в Москву. Вслед за ним покинули штаб фронта генералы и офицеры его оперативной группы. К. К. Рокоссовский предложил мне осмотреть город и памятные места недавних боев. И вот рано утром 4 февраля мы выехали на знакомую дорогу.

Машины ехали по местам недавних боев. В районе крупного населенного пункта Питомник на огромной площади чернели тысячи немецких автомашин всех марок — богатые трофеи наших войск. На аэродроме Гумрак замерли десятки исправных немецких самолетов, оставшихся без горючего. Они не смогли вылететь из «кольца».

Недалеко от города увидели свежую братскую могилу и сразу догадались, что здесь похоронены артиллеристы. На деревянном памятнике с пятиконечной звездочкой поблескивала медная эмблема артиллерии — скрещенные стволы орудий. По углам могилы были врыты головки снарядов. Так оставшиеся в живых чтили память погибших.

Часов в 10 утра мы въехали в притихший город. Как-то непривычно казалось здесь. Не слышалось разрывов снарядов, крякающих выстрелов минометов и пулеметных очередей. Когда-то ровные, красивые улицы были завалены обломками разрушенных зданий и изрыты воронками. Местами дорогу вдруг преграждали баррикады или сожженные немецкие танки.

На центральной площади над городским Советом гордо развевалось Красное Знамя.

Мы направились к большому зданию бывшего универмага. Спустившись в подвалы, очутились в помещении, где были пленены Паулюс, его генералы и весь личный состав штаба 6-й немецкой армии. Там и духа не осталось от этого штаба. [189]

На одной из улиц наше внимание привлекло совершенно разрушенное здание. Нам показалось, что там есть какая-то жизнь, и мы не ошиблись. Каким-то чудом в подвале уцелел немецкий госпиталь. К. К. Рокоссовский решил осмотреть его, и мы спустились в подвал. Нас встретил обросший майор, оказавшийся главным врачом. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться в плачевном положении раненых. Все они ужасно грязные, запущенные и до предела истощенные.

Главный врач этого жалкого подобия медицинского учреждения очень робко доложил Рокоссовскому о состоянии и нуждах госпиталя. Мы оба поняли, что он мало надеялся на улучшение положения своих подопечных. Каково же было его удивление, когда командующий фронтом отдал распоряжение перевести госпиталь в более подходящее помещение, обеспечить раненых медикаментами и регулярным питанием... Когда перевели это распоряжение на немецкий язык, на глазах у доктора показались слезы. Это были слезы благодарности.

Истощенные раненые слышали весь этот разговор и не верили своим ушам. Ведь их пугали зверствами русских, страшной Сибирью, и вдруг — помощь, человеческая забота! Думаю, что обитатели госпиталя по достоинству оценили характер и гуманность русских людей. Даже матерые фашистские генералы в своих мемуарах не смогли умолчать об этих качествах советских солдат, офицеров и генералов.

Поездка по городу утомила нас. Настало время возвращаться «домой». Почти всю дорогу мы ехали молча, изредка обмениваясь короткими фразами. Каждый думал о своем.

А в Заварыкине нас ожидала большая новость. Была получена директива Ставки о переезде нашего штаба в район Ельца для образования там нового, Центрального фронта. Началась уже подготовка к переезду. 6 февраля первым эшелонам предстояло отправиться в путь.

Рокоссовский 5 февраля вылетел в Москву для доклада Верховному Главнокомандующему об итогах операции и получения новых задач.

Близ города в разных районах оставалось много артиллерийских частей, которые нужно было пополнять, переформировывать и отправлять в новые районы по [190] распоряжениям Ставки. Штаб артиллерии фронта заниматься этим не мог, так как сам готовился к переезду. Началась уже погрузка.

По моему вызову в Заварыкино приехал начальник штаба артиллерии 64-й армии полковник А. Н. Янчинский. Я передал ему карту дислокации артиллерийских частей и поручил отправить их к месту назначения. А. Н. Янчинский добросовестно выполнил мое распоряжение, и о нем у меня сохранились самые лучшие воспоминания. Перед отъездом в Елец я сердечно попрощался с ним, навсегда унося в памяти операции Донского фронта на волжском берегу, длившиеся 75 дней.