Перешагнув границы

Берег левый, берег правый

Спросите любого ветерана Великой Отечественной войны о его фронтовом пути, и он непременно назовет вам Дон или Днепр, Вислу или Одер, Буг или Дунай. И каждая река для фронтовика — тяжелый, памятный рубеж...

Нелегок он был и у моих однополчан. Десятки больших и малых рек остались за спиной гвардейцев-танкистов, прежде чем они ступили на левый берег полноводной Вислы. И каждая из этих рек — это переправа под шквальным огнем врага, это бои на левом и правом берегу, это смертельные схватки за удержание и расширение плацдарма.

Было жаркое лето 1944 года. Ранним июльским утром началось наше наступление из-под Ковеля. 11-я гвардейская танковая бригада, поддерживаемая артиллерийским огнем, вместе с пехотой двинулась на врага. Оборона противника была прорвана, гитлеровцы откатывались на запад. Для нас это были, пожалуй, самые волнующие после выхода на границу с Румынией дни: впереди протекал Западный Буг, по которому проходила граница между Советским Союзом и Польшей. Среди наших гвардейцев царил необычайный душевный подъем, невиданный боевой порыв. Завершалось очищение родной земли от ненавистного врага!

Командование и личный состав бригады знали: впереди река. Удастся ли преодолеть ее с ходу? Есть ли мелкие броды? Эти вопросы волновали всех, требовали быстрого решения. Правда, и по карте можно было кое-что определить. Но без разведки не обойтись. И ее замечательно провели молодые, смелые ребята. Это были гвардии младший сержант Бодров, гвардии ефрейторы Шинкарев, Михалин, Ткачев и Белалов. Они под огнем врага разыскали броды, измерили глубину реки, установили указатели. А ефрейтор Шинкарев еще и разминировал подступы к реке и сам брод. Благодаря подвигу этих гвардейцев наши танки с ходу форсировали Западный Буг и, не задерживаясь, погнали фашистов теперь уже по польской земле.

Не буду рассказывать о боях, которые мы вели за Люблин и другие польские города. Наши гвардейцы и тут показали себя настоящими бойцами, и многие из них заслужили боевые награды. 31 июля бригада вместе с частями 79-й гвардейской стрелковой дивизии вышла к Висле.

Широко и раздольно разлилась она, неся свои воды на север. На западном берегу этой большой и глубокой реки гитлеровцы хотели закрепиться, надеясь, что мы не сможем быстро преодолеть водную преграду.

Но наши стрелки на подручных средствах — кто на лодках, кто на бочках и плотах — бросились в реку, чтобы перебраться на западный берег. Вместе с ними поплыли и разведчики бригады гвардии старший сержант Калина и гвардии рядовой Колпаков.

Но если пехотинцы имели цель добраться до противоположного берега, зацепиться там за клочок земли, чтобы образовать плацдарм, то перед нашими разведчиками стояла совсем другая задача. Они должны были исследовать дно Вислы.

Почему именно дно? Потому что других средств для переправы танков мы не имели, и комбриг решил пустить танки под водой. Другого выхода не было. Пехота уже зацепилась за берег, но гитлеровцы в любую минуту могли пойти в контратаку и сбросить ее в реку. И Еремеев принял такое, прямо скажу, рискованное решение. В прибрежном густом лесу уже полным ходом шла подготовка танков для подводного вождения. Мы плотно забивали паклей щели, люки, погоны башни и другие пазы и отверстия, заливали их расплавленной смолой, на жалюзи накладывали пластырь из промасленного брезента. К люкам и выхлопным трубам приваривались высокие трубы для забора воздуха и отвода отработанных газов. В общем, горячая, напряженная работа шла весь день 31 июля, всю ночь и продолжалась 1 августа.

Тем временем и на реке предпринимались все меры для необычного форсирования: исследовались крутости берегов для спуска и выхода танков, шла разведка. Где-то в кипящей от артиллерийского обстрела воде затерялись два наших разведчика. Это были Колпаков и Калина. Они не просто плавали. Они ныряли на пятиметровую глубину, осматривали рельеф дна, изучали характер грунта на участке, по которому пойдут танки.

Погода в тот день нас не баловала. Ярко-голубое небо вдруг начали затягивать тучи. Вскоре пророкотал страшной силы гром, начался ливень. Висла вспенилась, стала мрачно-неприветливой, грозной. Преодолевая крутые волны, Колпаков и Калина добрались, наконец, до берега. Они доложили, что дно Вислы на участке форсирования препятствий для прохода танков не имеет. Осталось теперь срыть крутости берегов, подготовить спуск и выход для танков. Это просто сделать в спокойной обстановке. А под обстрелом и бомбежкой, особенно на том, западном берегу...

Когда танки были готовы, комбриг приказал построить гвардейцев. Он решил откровенно и прямо сказать людям не только о том, как важна задача, но и насколько она опасна.

— Все ясно, товарищ гвардии полковник, — послышалось несколько голосов.

— Раз задача ясна, прошу тех,, кто готов первым пойти под водой, сделать три шага вперед...

Через какой-то миг танкисты шагнули дружно всем строем.

...На западном берегу разгорелся жаркий бой. Там гитлеровцы двинулись в атаку. Насмерть бились пехотинцы, надеясь только на свою стойкость. Они знали — переправы нет, поддержки ждать неоткуда. Но в самый критический момент боя из воды начал появляться танк. Гитлеровцы были ошеломлены. Наши пехотинцы воспрянули духом и, не дождавшись, пока машина будет готова к бою, контратаковали фашистов и оттеснили их от берега...

Спасая гвардейское знамя

Я помню тот день, когда Чесноков пришел в нашу, отдельную роту управления, где я был комиссаром. Среднего роста, плотно сколоченный парень с сильными рабочими руками, Андрей безукоризненно знал свою машину ГАЗ-АА и заботливо берег ее. Где бы и когда бы мы ни останавливались — в деревне или в лесу, на полдня или на сутки, зимой или летом, — Чесноков, не дожидаясь команды, брался за лопату, отрывал для машины укрытие, а потом уже копал щель для себя.

Перейдя на политотдельскую машину, Андрей добровольно взял на себя обязанность принимать сводки Совинформбюро, размножал их и нередко читал перед другими шоферами и солдатами, служившими при штабе бригады.

Мы знали Андрея как мастера на все руки. Выйдет из строя радиоприемник — он наладит его, часы отремонтировать — в два счета, провизию добыть, когда тылы отстали, — опять же его забота.

В июле 1942 года после тяжелых боев нашу бригаду отвели на отдых и пополнение. Мы жили километрах в пятнадцати от передовой. Но как-то ночью в деревушке вдруг поднялась суматоха. Рвались мины, стрекотали пулеметы и автоматы. Мы выскочили на улицу. Кто-то кричал: «Немцы! Прорвались немцы!»

Начальник политотдела тревожно спросил:

— Где Чесноков?

— Я здесь, — спокойно ответил Андрей, выскакивая из кабины уже заведенной полуторки.

— Спасти партийные документы! Во что бы то ни стало! — приказал начпо и, обращаясь ко мне и политруку Матронову, добавил: — Поедете с ним. Старший — Матронов.

Трудно забыть ту тревожную ночь. До сих пор удивляюсь, как сумел проскочить Андрей сквозь шквал огня, как мчался без света по задонским степям, где уже громыхали немецкие танки. Под утро мы оказались в плотной «пробке» на переправе через Дон. Нашу машину зажали со всех сторон. Налетели немецкие бомбардировщики. Несколько машин загорелось. Создалась большая угроза для газика и, главное, партийных документов. Чесноков не растерялся. Он искусно выбрался из затора и ускользнул буквально за минуту до повторной бомбежки.

Тогда Андрей Чесноков был награжден медалью «За отвагу».

...Понтонный мост через Вислу был готов. В первую очередь на западный берег пошла боевая техника: танки, орудия, минометы. Ранним утром 5 августа разрешили переправиться и нашим транспортным машинам. Среди них была и полуторка Андрея. Я ехал вместе с ним. Чесноков был как всегда бодр, немногословен, зорко следил за дорогой.

— Ну, товарищ гвардии капитан, Висла осталась за нами, — сказал он, когда мы переправились на левый берег. — Впереди Одер и Берлин!

Сразу же за переправой по заливному лугу шла дамба. Вдоль нее и растянулась колонна транспортных и штабных машин. Солнце только поднималось. Впереди виднелся небольшой польский городок Магнушев. Бои шли уже где-то за ним. Мы ехали, не подозревая об ожидавшей нас опасности. А она внезапно нагрянула. На колонну спикировал желтобрюхий «мессершмитт», полоснул по ней из пулемета. За ним — второй. Машины остановились, люди выскочили на луг. Укрыться негде — чистое зеленое поле. А самолеты развернулись и вновь пошли в атаку. Вспыхнул один грузовик. Я выскочил из кабины, упал рядом с дамбой. Андрей укрылся с другой стороны.

Когда самолеты ушли, выяснилось, что двигатель головной машины, взошедшей на мостик, перекинутый через ручей, прорезавший дамбу, не заводится. А на горизонте показалась хищная стая «юнкерсов». Они шли к переправе. Все заволновались: один путь — вперед, и он закрыт.

Андрей беспокойно посматривал из открытой дверцы вперед. Он знал, что за остановившимся грузовиком была машина с -гвардейским Знаменем нашей бригады. Вражеские самолеты приближались. Не обращая внимания на опасность, Андрей бросился к головному грузовику, оттеснил шофера от радиатора и начал крутить заводную ручку.

...Первая партия бомб упала слева от колонны. Над мокрым лугом взметнулись султаны грязи. Осколки попали в машину со знаменем, и она загорелась. Чесноков метнулся к ней. Старший знаменщик гвардии сержант Васильев, оглушенный взрывом, с трудом высунулся из дверцы кузовной будки, затянутой дымом.

— Давай скорей знамя! — крикнул Андрей, подхватывая стяг, отскочил в сторону от горевшей машины, а когда выбравшийся из кузова Васильев забрал его, опять побежал к застрявшему на мостике грузовику. На этот раз ему удалось запустить двигатель. Машина тронулась. Но в это время неподалеку разорвалась бомба, и Андрей, стоявший на самом краю мостика, упал в ручей. Я вскочил и побежал к нему, с трудом вытащил его из воды. Чесноков смотрел на меня своими черными и удивленными глазами.

— Что же это, товарищ гвардии капитан? Почему я не могу встать? — шептал он. — Я ранен, да?

— Не знаю, не знаю, дорогой. Сейчас посмотрю.

То, что я увидел, было ужасно. Острый длинный осколок впился в правый бок Андрея. Через полминуты он скончался...

Гвардии капитан Николай Бондарев, ехавший с нами в кузове, подогнал к мостику полуторку. Мы Подхватили Андрея на руки, уложили в машину и тронулись к Магнушеву...

Скупые строки донесений

Гибель боевых друзей вызывает в каждом еще больший гнев и ненависть к врагу, становится горячим призывом к мести, к быстрейшему разгрому гитлеровцев.

С этими мыслями вступили мы на магнушевский плацдарм, что южнее Варшавы, и сразу же — в жестокую схватку с противником.

Фашистское командование подтягивало сюда новые силы, в том числе танковую дивизию «Герман Геринг». Гитлеровцы рассчитывали ликвидировать магнушевский плацдарм, сбросить наши войска, угрожавшие Варшаве обходом с юга, в Вислу. Вражеские контратаки следовали одна за другой. Строки донесений политотдела бригады, которые мы готовили ежедневно, воскрешают героику наших танкистов, упорно державших свои позиции на плацдарме.

«В течение дня бригада отбивала сильные контратаки противника... 2-й и 3-й танковые батальоны, поддерживая части 79-й гвардейской стрелковой дивизии, отбивали яростные атаки врага... В течение всего дня части бригады вели тяжелые бои с танками, артиллерией и пехотой противника... Части бригады вместе с 34-м тяжелым гвардейским танковым полком ИС отбивали контратаки противника».

И так ежедневно, почти весь август.

Скупо, лаконично донесение. Говоря в общем о боях бригады, оно, каждое в отдельности, не раскрывает массового героизма гвардейцев. Между тем бойцы, командиры и политработники бригады совершили в те дни немало подвигов, отбивая по две, три, а то и пять вражеских контратак в день.

Особенно тяжело было 5 и 6 августа, в первые дни пребывания на плацдарме. На позиции нашего 3-го танкового батальона двинулась вражеская пехота, которую поддерживали авиация и двадцать два танка. Располагая меньшими силами, воины подразделения сдержали натиск врага, нанесли ему большие потери, заставили его откатиться назад.

Однако через некоторое время, подтянув новые силы, гитлеровцы опять пошли в атаку. И вновь они были отброшены от позиций гвардейцев. Знойный день 6 августа также начался с яростных атак врага. Их было три. И все они захлебнулись на подступах к нашим рубежам. Танкисты не отступили ни на шаг.

«Личный состав всех танковых батальонов и моторизованного батальона автоматчиков, — сообщалось в донесении, — дрался мужественно и героически. Правильно понимая стоящие перед ними политические и боевые задачи, воины бригады боролись за их выполнение, не жалея своей жизни. Особенно отличился член ВКП(б) гвардии лейтенант Чурбаков, уничтоживший два и подбивший еще два вражеских танка. Товарищ Чурбаков нал смертью героя на поле боя. Взвод коммуниста гвардии лейтенанта Темиркояна отбил за день 6 августа три ожесточенных контратаки противника, уничтожил 2 пушки, 4 пулемета и до 100 солдат противника.

Ожесточенность боев видна из того, что в этот день наши танки и танки противника сходились на такое расстояние, что били почти в упор. Ни один из наших экипажей не ушел со своих позиций».

Чем ожесточеннее были бои, тем больше поступало от воинов заявлений с просьбой о приеме в партию. В августе сорок третьего вместе с назначением на должность помощника начальника политотдела бригады по комсомольской работе мне одновременно было поручено выполнение обязанностей секретаря бригадной партийной комиссии. В период Курской битвы, и в зимние дни сорок четвертого, когда мы громили корсунь-шевченковскую группировку врага, и в боях за Умань, за выход на государственную границу с Румынией, и вот теперь, в боях на магнушевском плацдарме, поток заявлений с просьбой принять в ряды ВКП(б) не уменьшался. Мой рабочий день, как правило, заканчивался под утро, поскольку в ночные часы приходилось проводить заседания партийной комиссии, принимать отличившихся в боях воинов в партию. Собиралась партийная комиссия то в окопе стрелкового отделения, то у танка, а при обстреле и под днищем танка.

Помню одно заседание комиссии, которое мы проводили на территории Румынии, в районе Тыргу-Фрумос. На переднем крае, проходившем по скатам горы Кобра, было сравнительно тихо. Мы пригласили трех товарищей из мотострелкового батальона к танку, под которым был выкопан окоп. Разобрав заявление одного из них и отпустив бойца, мы стали обсуждать просьбу пулеметчика Михаила Григорьевича Матюнина. Я давно знал этого храброго парня, комсорга мотострелковой роты. Знал о многих его подвигах в боях на Курской дуге, при разгроме корсунь-шевченковской группировки, у села Джурженцы, в боях за Умань. И все мы сходились в одном мнении: Матюнин достоин быть членом ВКП(б). Свой кандидатский стаж он использовал, чтобы подтвердить право быть членом ленинской партии. Мы не успели до конца зачитать характеристику, как началась вражеская атака. Мощный огневой налет сотрясал землю. Свистели пули. Мы забрались под танк. Матюнин с тревогой смотрел на нас, потом не вытерпел, сказал:

— Мне надо бежать к пулемету. Там остался только второй номер. Если погибну, считайте меня коммунистом. — И он метнулся из-под танка навстречу шквалу огня.

Решение было единогласным: «Принять Матюнина М. Г. в члены ВКП(б)». Замечу кстати, что за мужество и подвиги, совершенные в боях на Правобережной Украине, ему в числе других было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

И вот теперь на берегу Вислы идет поток заявлений...

— Сколько заявлений рассмотрели за 5 и 6 августа? — спрашивает начальник политотдела Журавлев.

— Двадцать три. Восемь — о приеме в члены ВКП(б), пятнадцать — в кандидаты.

— Надо отметить это в политдонесении.

Подводя итоги первых двух дней боев, начальник политотдела сообщал: «Командир бригады потребовал от всего личного состава непреклонной стойкости и мужества в бою. Поставленные комбригом боевые задачи были полностью выполнены. 23 человека подали заявление о приеме в партию».

Карп Матвеевич да и мы, работники политотдела, еще не знали всех подробностей боев и не смогли в одном донесении описать их. Журавлев отметил только общую, характерную черту поведения танкистов. Он не рассказал о мужестве всего экипажа, Отправившись в батальон, я установил всю картину боя.

Когда вражеские танки приблизились, Чурбаков дал команду на открытие огня. Двумя снарядами, посланными башенным стрелком Филипповым, один танк был подожжен. Огонь перенесли на другую машину. Снаряд угодил ей в ходовую часть, и она стала. Последующими выстрелами Филиппов подбил еще один танк врага. Но и в машину Чурбакова попал снаряд, пробил броню. Филиппов был убит. Смертельно раненный Чурбаков успел сделать еще один выстрел, которым вывел из строя четвертый немецкий танк. В это время второй вражеский снаряд попал в моторную часть нашего танка. Двигатель заглох. Казалось, все — конец. Стрелка-радиста тяжело ранило, а механик-водитель Кудинкин был контужен. Несколько минут экипаж не подавал признаков жизни. Но вот Кудинкин пришел в себя, нажал на пусковую кнопку. Двигатель чихнул, но не запустился. Кудинкин переключился на второй бак, с трудом завел израненный двигатель и на малых оборотах стал сдавать машину назад, в укрытие. Когда танк оказался вне зоны огня противника, механик позвал товарищей на помощь...

В эти тяжелые дни к нам пришла радостная весть. За подвиги личного состава 11-я отдельная гвардейская танковая бригада была награждена орденом Красного Знамени, В связи с этим Военный совет 8-й гвардейской армии, в чьем подчинении (с 8 июля) находилось соединение, прислал поздравительное письмо. В нем давалась высокая оценка боевой деятельности бригады, высказывалась надежда, что наши танкисты и впредь будут с честью нести свое боевое гвардейское Знамя до полной победы над врагом.

Письмо Военного совета застало бригаду в районе деревни Студзянки. Наши танкисты плечом к плечу с воинами 1-й польской танковой бригады имени Героев Вестерплятте отбивали там яростные атаки гитлеровцев. Весть о награде и письмо Военного совета армии пришли одновременно с распоряжением о наступлении с целью расширения плацдарма. Комбриг Еремеев и начальник политотдела Журавлев в момент затишья пригласили политработников бригады и батальонов, сообщили о награждении бригады и письме Военного совета.

— Надо эту радостную весть немедленно довести до каждого нашего гвардейца, — сказал Еремеев. — Митинга на переднем крае не проведешь. Хотя неплохо было бы и собрать людей. Но нельзя... Прошу вас обойти экипажи, расчеты, отделения и в беседах рассказать о награждении бригады.

— Не забудьте подчеркнуть, — добавил начпо, — что в награждении бригады заслуга каждого нашего воина, с кем вы будете беседовать: и танкиста, и стрелка, и артиллериста, и связиста, и сапера...

Мы отправились в батальоны. Беседы, проведенные в течение ночи, зарядили гвардейцев новой энергией, придали им новые силы. Задача по расширению плацдарма была выполнена.

...Выборув, Грабув, Бронтин. У каждого из этих небольших населенных пунктов, расположенных на магнушевском плацдарме, шли тяжелые бои. Бригады воевали за расширение плацдарма. Танкисты, мотострелки, артиллеристы, саперы, связисты, разведчики — все гвардейцы мужественно выполняли поставленные им задачи, настойчиво пробивались вперед, ломая отчаянное сопротивление врага. Атаки перемежались с жестокой обороной, с отражением многочисленных гитлеровских контратак.

К концу августа, потеряв в непрерывных длительных боях много танков, бригада вышла на правый берег и с 1 сентября вновь перешла в подчинение 2-й танковой армии. Танкисты начали готовиться к последнему решающему броску на Берлин. Но тут пришла нежданная весть: исполняя директиву Генерального штаба, командующий 2-й танковой армией приказал командиру 11-й отдельной гвардейской танковой бригады в полном составе отправиться своим ходом в район города Хёлм (Польша), где поступить в распоряжение командующего Войска Польского.

А меня в начале сентября назначили во вновь образованный политотдел спецчастей 8-й гвардейской армии. Пришлось прощаться с боевыми друзьями. Вспомнился сорок третий, когда вот так же, как сейчас комбриг Еремеев, провожал нас Бубнов. Но тогда мне повезло — вернулся в родную бригаду. Теперь же надеяться на это не приходилось, и было жалко расставаться с замечательными людьми, бесстрашными героями. Удастся ли вновь встретиться с ними? Неужто навсегда нас разведут фронтовые дороги? С каждым из них что-то связывало, о каждом из них осталась метина в душе, какой-то незримый глубокий след.

Вскоре после моего отъезда в армию В. И. Чуйкова фронтовые газеты опубликовали Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении большой группе воинов, отличившихся героическими подвигами в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, высокого звания Героя Советского Союза. Этой высокой чести были удостоены гвардии полковник Кошаев Николай Михайлович, гвардии майор Калашников Прокопий Яковлевич, гвардии старшина Крупинов Петр Ннкифорович, гвардии старший сержант Матюнин Михаил Григорьевич, гвардии лейтенант. Несветайлов Владимир Иванович, гвардии младший лейтенант Пустовалов Алексей Михайлович, гвардии младший лейтенант Телеченко Яков Платонович и гвардии младший лейтенант Смирнов Константин Александрович.

Я от души радовался этому событию. Слава гвардейцев бригады растет, множится семья героев, Родина высоко ценит подвиги своих отважных сынов.

«Дом отдыха».

На политическом обслуживании политотдела спецчастей 8-й гвардейской армии, куда меня перевели, находились отдельные танковые, танко-самоходные, артиллерийские, истребительно-противотанковые полки, полк связи, инженерно-саперные и огнеметные батальоны, отдельные радиодивизионы, курсы младших лейтенантов и много других частей.

Начальником политотдела был полковник Авраам Иванович Кравченко, опытный политработник, требовательный, настойчивый человек с несколько замкнутым, суровым характером. В штат политотдела пришли политработники в основном из боевых частей, люди, за плечами которых был немалый фронтовой опыт. Кравченко не давал никому отсиживаться за Вислой. Частей было много, и всюду надо побывать. Поэтому, вернувшись из одной части и доложив о проделанной работе, мы наутро отправлялись в другую. Особенно часто на магнушевский плацдарм начальник политотдела посылал лектора гвардии капитана В. М. Лаппу и меня — своего помощника по работе среди комсомольцев. Очевидно, это объяснялось тем, что мы были моложе других да и пришли в политотдел с плацдарма. Приходилось дневать и ночевать в частях, которые вели оборонительные бои на плацдарме. Сам же политотдел расположился в хуторке Бончики на восточном берегу Вислы.

Стояла осень. Через Вислу усиленно строились мосты на свайных опорах. Там, под частым артобстрелом и бомбежкой, работали наши саперные части. На плацдарме накапливалось все больше наших войск. Сосредоточивались они и в лесах на восточном берегу Вислы. Строительство мостов и накапливание сил говорило о том, что идет усиленная подготовка к новому наступлению. Настроение же бойцов и командиров свидетельствовало о том, что они давно рвутся в наступление. Это нам было хорошо известно из бесед и собраний, которые проходили на плацдарме. Мы радовались высокому боевому духу личного состава и усиленной партполитработой еще более укрепляли его, вселяли в людей веру в скорый и полный разгром врага...

Получив очередную задачу поехать в 19-й отдельный огнеметный батальон, я добрался до моста через Вислу, переправился через нее.

Батальон фугасных огнеметов находился у местечка Эдвардув. Я разыскал комсорга подразделения старшего лейтенанта Ермакова — широкоплечего, ладно скроенного парня, рассказал ему о мужестве саперов, работающих на переправе, потом спросил, что есть нового в батальоне.

Ермаков, не задумываясь, ответил:

— Дом отдыха.

— Что-что?

— Дом отдыха, — повторил комсорг и, видя мое недоумение, поспешил объяснить: — Ребятам надоело целыми днями дежурить у фогов (так солдаты называли фугасные огнеметы). На одном из собраний кто-то из комсомольцев сказал, что во время дежурства у огнемета он подстрелил фашиста, который вздумал вылезти на бруствер траншеи. Комбат отругал этого солдата. «Своей стрельбой, — сказал он, — вы могли обнаружить позиции огнеметов, установленных на опасном, для атаки врага направлении». Но вскоре еще один из солдат срезал гитлеровца. Пришлось нам крепко подумать над тем, как это полезное дело ввести в такие рамки, чтобы они не противоречили основной задаче огнеметчиков. Решили так: дежурный и его напарник оборудуют две ячейки. В основной сидит тот, кто в любой миг готов привести огнеметы в действие, а из дополнительной, несколько в стороне, тщательно замаскировавшись, второй боец охотится за гитлеровцами. Так в батальоне началось соревнование... А для тех, кто отличился за неделю, мы оборудовали землянку, что-то вроде дома отдыха. Так, по крайней мере, называют. Хотите покажу?

«Дом отдыха», тщательно замаскированный, находился примерно в двух километрах от передовой, в овражке. Это была обыкновенная землянка. Но комсорг батальона превратил ее действительно в хорошее место отдыха. Хотя нары были и земляные, но на них устроена удобная и чистая постель, стоял стол, на котором лежали свежие газеты, бумага для писем, был даже трофейный патефон. Отдыхавшие здесь солдаты хорошо отозвались об инициативе комсомольцев, придумавших такой вид поощрения -суточный отдых.

Потом Ермаков повел меня туда, где шло соревнование. Позиции огнеметов были скрытно оборудованы на нейтральной полосе, метрах в 150–200 от гитлеровских траншей. От огнеметов тянулись шнуры к дежурному, который, крутнув ручку индуктора, мог привести оружие в действие и залить огненной струей впереди лежащее поле.

Сгорбившись, на четвереньках, мы пробрались по узкому ходу к ячейке солдата — напарника дежурного, который вел охоту за врагом.

— Ну как? Удача есть? — спросил Ермаков.

Солдат кивком головы показал на стреляную гильзу, воткнутую в берму окопчика, и тут же прошептал:

— Не высовывайтесь, по траншее бежит фашист.

Я не вытерпел и на мгновенье выглянул из окопчика. Действительно, по вражеской траншее торопливо шел гитлеровский солдат, временами его голова по плечи возвышалась над бруствером. Грянул выстрел, и долговязая фигура исчезла в траншее. Через несколько секунд с двух сторон туда побежали гитлеровцы.

— Молодец, — заключил Ермаков. — Еще одного ухлопал.

— Несомненно, ухлопал, — подтвердил я и крепко пожал руку солдату. — Может, и мы попробуем?

— Что вы, товарищ капитан. Хорошо, если этот выстрел не засекли. А то тут же обрушился бы минометный огонь.

Солдат был прав. Минуту спустя «зарычал», как говорили фронтовики, шестиствольный немецкий миномет, осыпая минами позицию стрелкового подразделения. Но мины рвались несколько правее того места, где были мы. Видать, кто-то там обнаружил себя.

Опыт огнеметчиков заслуживал того, чтобы о нем знали комсомольцы других подразделений, которые находились в обороне. И я проинформировал о нем помощника начальника политотдела 8-й гвардейской армии по комсомолу майора А. В. Дебалюка. Энергичный и опытный комсомольский работник, он сразу оценил инициативу воинов.

— Очень полезное и нужное дело. Его следует поддержать, — сказал он. — В конце октября состоится семинар комсомольских работников армии. Подготовьтесь и расскажите о начинании огнеметчиков.

Так я и сделал. Об инициативе комсорга Ермакова я рассказывал, бывая в других наших воинских частях.

На запад, к границам Германии!

Утро 12 января было серым, пасмурным. Низкие тучи повисли над Вислой и прилегающими окрестностями. Временами шел мелкий снег, припорашивая землю. В нашем легоньком деревянном бараке было холодно и неуютно. Выбравшись из-под шинелей, которыми мы укрывались во время сна, все бросились к железной печурке, чтобы быстрее ее растопить. Майор Цветков взялся за топор, старший лейтенант Шульга возился со спичками и бумагой. Лаппа давал советы:

— Дожигай последние дрова, все равно, долго здесь не пробудем.

— Из чего это ты такой вывод сделал? — спросил майор Вилков.

— Из того, что чаще тебя бываю на плацдарме и вижу, что делается.

Вскоре пришел сержант, посланный начальником политотдела, чтобы предупредить нас, что он собирает всех в 10 часов.

Когда мы собрались, А. И. Кравченко, расправив вечно нахмуренные брови, сказал:

— Сегодня перешли в наступление войска 1-го Украинского, фронта с сандомирского плацдарма. 14 января и наш 1-й Белорусский фронт перейдет в наступление. Я получил обращение Военного совета фронта к войскам в связи с предстоящим наступлением. С этим обращением вы должны поехать в части и .довести его до личного состава...

И начальник политотдела вручил каждому из нас по экземпляру обращения, назвал части, в которых мы должны побывать. Мне было приказано отправиться в 259-й отдельный танковый полк, провести необходимую политработу и первые пять дней наступления двигаться вместе с танкистами.

В пашем распоряжении было неполных два дня. За это время нужно было организовать проведение партийных и комсомольских собраний, митинга всего личного состава, организовать групповые и индивидуальные беседы, нацелить людей на подготовку техники и оружия, довести до всех бойцов и командиров обращение Военного совета.

Уже вечером того же дня в подразделениях полка прошли партийные собрания, на которых шел разговор о роли коммунистов при прорыве вражеской обороны. Постановления были короткими и ясными, как приказ: «В атаке и в наступлении коммунистам быть впереди, увлекать своим личным примером беспартийных».

Утром следующего дня собрали танкистов на митинг. Замполит полка, открыв митинг, предоставил слово мне. Я сообщил о том, что началось наступление войск соседних фронтов и что наш фронт тоже скоро пойдет в наступление. Об этом говорится в обращении Военного совета фронта. И я начал его читать:

— «Боевые друзья, настал великий час! Пришло время нанести врагу последний, сокрушительный удар...

Славные и отважные воины нашего фронта! Для того чтобы успешно решить эту задачу, каждый из вас должен проявить на поле боя мужество, смелость, решительность, отвагу и героизм...

Мы сильнее врага, так как бьемся за правое дело против рабства и угнетения, нас воспитывает, организует и вдохновляет на подвиги наша партия... Наша цель ясна. Дни гитлеровской Германии сочтены. Ключи победы в наших руках...»

Танкисты с бурным одобрением встретили обращение. Начались выступления. Первым речь держал посланец делегации рабочих города Черкассы, которая в тот день находилась в полку. Он говорил о том, что нерасторжима дружба армии и народа, что советские люди с любовью и надеждой следят за боевыми делами своих сыновей, желают им скорейшей победы над врагом.

Выступления танкистов были коротки, звучали как клятва:

— Буду мстить за мать и сестру, угнанных в Германию!

— Иду в решительный бой, чтобы добить фашистского зверя в его берлоге!

— За смерть брата!

— За сожженные города и села!

У всех был свой счет мести. Всем война принесла горе в страдания. И люди рвались вперед, в наступление.

Когда стемнело, танки двинулись на исходную позицию для атаки. Шли в темноте, с погашенными фарами. Стоял грохот на дороге, в мглистом небе временами вспыхивали осветительные ракеты, в сторону пролетавших самолетов тянулись трассы от зенитных пулеметов.

Танки прибыли на опушку леса. До начала наступления осталось менее двух часов. Было решено перед боем вынести полковое Знамя.

Танковые экипажи построены у своих машин. Знаменосцы вынесли на середину строя боевое Знамя. Командир полка майор И. С. Иванов подошел к алому стягу, склонился, освещенный фонариком, на колено, взял угол полотнища и торжественно произнес:

— Клянусь перед полковой святыней честно выполнить боевую задачу! — и поцеловал алое полотнище.

Майор встал и приказал пронести Знамя по всем экипажам. В предутренней темноте звучало одно и то же твердое, как сталь, слово:

— Клянусь! Клянусь! Клянусь! А еще через минуту:

— По машинам!

Я взглянул на часы. Было 8 часов 25 минут. В нашем распоряжении еще пять минут. Три, две минуты. Сейчас начнется. И вот истекли последние секунды. Раздался залп «катюш», загрохотала артиллерия, завыла, задрожала промерзшая земля. На вражеские позиции полетели сотни тонн металла.

Артиллерийская подготовка длилась двадцать пять минут. Когда грохот орудии смолк, пошли вперед наши танки. Они миновали передние траншеи, догнали пехоту, поднявшуюся в атаку на несколько минут раньше, и одновременно ворвались на оборонительные позиции врага. Так началась знаменитая Висло-Одерская операция.

Удар наших войск был стремителен. Уже к концу дня передовые части форсировали року Пилица и вклинились в гитлеровскую оборону на двенадцать километров. Враг кое-где пытался сдержать наше наступление, но его сопротивление быстро подавлялось, и мы пробивались все дальше и дальше вперед.

Боевые действия продолжались и ночью. За два дня наши части продвинулись на 25 километров..

Освобождаемое из фашистской неволи польское население восторженно встречало советских воинов, оказывало им всемерную поддержку. Воодушевление поляков еще больше возросло, когда они увидели рядом с нами наших боевых товарищей по оружию — воинов 1-й армии Войска Польского.

И тут я должен вернуться несколько назад. В тот день, когда я направлялся в 259-й танковый полк, на переправе через Вислу неожиданно увидел машину своей родной 11-й отдельной гвардейской танковой бригады. В ней оказались офицеры управления Калиниченкин, Самойлов и пропагандист политотдела Иссидор Пунда.

— Какими судьбами? — спросил я. — Ведь вы же были в Хёлме?

— Были. А теперь переправляемся на плацдарм. Бригада получила боевую задачу на наступление.

На машине бригады я доехал до командного пункта, встретился с комбригом Еремеевым и начальником политотдела Журавлевым. Распрощавшись с друзьями, я пошел искать 259-й танковый полк, довольный тем, что и танкисты одиннадцатой идут рядом.

19 января мы в числе первых вошли в крупный промышленный город Лодзь.

Бок о бок с нашими танкистами шла польская бронетанковая бригада имени Героев Вестерплятте, Польские танкисты в августовских боях в районе Студзянки добились большого успеха и теперь, воодушевленные новыми победами, вместе с нами вступали в освобожденные города и села и тут же попадали в жаркие объятия соотечественников.

Сразу же, как только мы вошли с боем в Лодзь, всюду появились советские н польские флаги, горожане охотно предлагали горячего чая, угощали чем могли. Но мешкать было нельзя. Вал нашего наступления катился на запад, к границам Германии. После взятия города Шварзенец, бой за который вела 82-я гвардейская стрелковая дивизия генерала Г. И. Хетагурова, я должен был оставить танковый полк и отправиться в 295-й тяжелый артиллерийский полк.

Части 29-го стрелкового корпуса окружали Познань. Наш тяжелый артиллерийский полк должен был вести огонь по очагам сопротивления. Мы не знали тогда, что бои за город окажутся длительными и напряженными, что окруженный гарнизон крепости с многочисленными фортами будет долго, вплоть до 23 февраля, отчаянно сопротивляться. На мою же долю выпало пять дней боев за Познань. И месяц спустя, когда крепость пала, мне, как и многим другим участникам этих боев, была вручена благодарственная грамота. В ней было написано: «Приказом Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища Сталина от 23 февраля 1945 г. № 284 за овладение городом и крепостью Познань — стратегически важным узлом обороны немцев на Берлинском направлении всему личному составу вашего соединения, в том числе и Вам, принимавшему участие в боях, объявлена благодарность».

Несколько раньше такую же благодарственную грамоту я получил за участие в боях за овладение городом Лодзь. В моей полевой сумке хранились подобные грамоты за бои по уничтожению вражеских войск под Сталинградом, на Курской дуге, в Корсунь-Шевченковской операции, за овладение городом Умань, за бои под городом Ковель, за прорыв обороны южнее Варшавы и освобождение Варшавы. И вот теперь еще прибавилось две благодарности Верховного Главнокомандующего. Для всех нас это была высокая оценка ратного труда. Кстати, к этому времени у меня были два ордена — Красной Звезды и Отечественной войны II степени, медали.

Вскоре после освобождения местечка Кёме мы подошли к границе фашистского рейха. Когда я, взглянув на карту, сказал, что перед нами граница, все воины, находившиеся в машине, без команды грянули: «Ура! Мы пришли в Германию!»

Но как бы в ответ на наш возглас раздались выстрелы. У близлежащего леска скрывалась группа, человек 35, гитлеровцев. Они-то и обстреляли нас. Однако мы с ними быстро разделались и вскоре вступили в первый немецкий город Шверин.

За две недели наступления было пройдено более 400 километров! Невиданный темп! Впереди река Одер. Туда теперь рвались наши подвижные танковые и механизированные соединения. Настроение наших бойцов было превосходным. Солдаты ликовали. Еще бы! Мы дошли до Германии. Политработники заранее заготовили щиты, которые устанавливались на границе с Германией: «Вот она, фашистская Германия!», «Воин Красной Армии! Перед тобой логово фашистского зверя!».

Перед нами, политработниками, встала новая задача. Мы знали, какая ненависть кипит в душе каждого воина к фашистским варварам, мы знали также, что у каждого советского воина есть свой личный счет мести к врагу. Надо было эту ненависть направить в нужное русло — на успешное решение боевых задач, истребление гитлеровских солдат и офицеров, но не допустить слепой мести по отношению к мирному населению Германии. Это была сложная проблема. Ведь гитлеровцы, придя на нашу землю захватчиками, не считались ни с чем. Они убивали, вешали и сжигали мирных жителей, не думая о том, старик это или малолетний ребенок. Советский воин не мог поступать так. И эту идею мы настойчиво проводили, беседуя с солдатами, вступившими на территорию заклятого врага.

Гитлеровцы понимали, что час расплаты с ними за совершенные злодеяния неумолимо приближается, и сопротивлялись до последнего.

Но теперь был не сорок первый год, когда мы были вынуждены отступать под натиском фашистских войск. Теперь сила была в наших руках, и мы диктовали врагу свою волю. Как бы он отчаянно ни сопротивлялся, наши части уверенно продвигались вперед. К исходу 3 февраля передовые подразделения 57-й гвардейской стрелковой дивизии 8-й гвардейской армии форсировали Одер южнее Кюстрина и захватили плацдарм на его западном берегу.

В ходе этого стремительного зимнего наступления, освобождения Лодзи, Варшавы,. Познани и других польских городов, форсирования Пилицы и Одера тысячи советских воинов совершили героические подвиги, отмеченные высокими наградами Родины.

9 марта полковник А. И. Кравченко собрал нас и торжественно объявил приказ № 511 Военного совета 8-й гвардейской армии о награждении личного состава за отличия в прошедших наступательных боях. Я был награжден орденом Отечественной войны I степени, а капитан Лаппа получил орден Отечественной войны II степени.

Итак, до Берлина оставалось всего 60 километров!

На штурм Зееловских высот

К переправе через Одер шли немецкие самолеты. Зенитчики ожесточенно крутили маховички орудий, наводя их на цели. В подкрашенном лучами заходящего солнца небе розовели многочисленные кудряшки разрывов зенитных снарядов. Они стелились за самолетами, образуя пунктирные дорожки. Воздушным пиратам не удалось выйти на мост. Беспорядочно сбросив бомбы, «юнкерсы» отвалили в сторону. Мы выбрались из укрытия и бегом проскочили через мост на западный берег реки, на одерский плацдарм.

Вдали синели Зееловские высоты. Там проходила линия фронта. И где-то там находился танко-самоходный полк, с которым мне предстояло наступать.

Накануне политработников собрал Военный совет 8-й гвардейской армии. Выступили командующий армией генерал-полковник В. И. Чуйков и член Военного совета генерал-майор А. М. Пронин. Чуйков поставил задачу: отдать все силы, все умение, напрячь всю волю, мобилизовать все средства, чтобы обеспечить захват Зееловских высот.

— Взятие высот, — говорил он, — откроет дорогу на Берлин. Вы отправляетесь в полки как представители Военного совета, его уполномоченные. Военный совет надеется на вас, товарищи политработники, уверен, что вы сделаете все, чтобы обеспечить выполнение этой ответственной боевой задачи...

И вот мы с капитаном Халютиным идем в полк. На кюстринском плацдарме было сравнительно тихо. Лишь изредка застрочит пулемет, прошелестит над головой снаряд и где-то там, теперь уже сзади, у переправы, плюхнется в мокрую землю, вздыбит фонтан грязи. И опять тишина, тишина, какая бывает перед грозой, когда застынут деревья, не шелохнется лист, нависнет черная, тяжелая туча.

Когда мы разыскали полк, стало уже совсем темно. Штаб размещался в подвале отдельного кирпичного под красной черепицей дома. Подходя к нему, мы услышали мягкие и, как мне показалось, немного грустные звуки песни:

Было странно слышать эту песню в непосредственной близости от немецких траншей. Вырываясь из маленьких окон подвала, песня плыла над темной равниной, будоражила мысли. И, казалось, весь участок фронта слушал эти задушевные, грустно-чарующие звуки. Но вот в темное небо взметнулась ракета, взвизгнул над головой снаряд, и его глухой взрыв смешался со словами песни:

...Часовой пропустил нас в подвал. Здесь было много бойцов и командиров. На столе коптила лампа, сделанная из гильзы. Чей-то ровный и довольно чистый голос продолжал:

Чтоб нам уйти, не долюбив, От наших жен, от наших пив, Но с каждым шагом в том бою Нам ближе дом в родном краю.

И мощные мужские голоса подхватывали: Соловьи, соловьи, не. тревожьте солдат...

Слабый свет коптилки метался но серым стенам подвала, выхватывал из темноты суровые лица бойцов, играл на гранях боевых орденов и медалей.

Таким мне и запомнился тот сырой апрельский вечер 1945 года, последний вечер накануне битвы за Берлин.

Всю ночь мы провели на переднем крае, проводили партийные и комсомольские собрания. «В наступлении коммунистам и комсомольцам быть впереди!» — такова была суть решений всех этих собраний. Тут же обсуждался вопрос о том, кому из лучших коммунистов и комсомольцев вручить красные флажки для водружения на Зееловских высотах. Получить флажок мог только тот экипаж, который считался самым храбрым, самым умелым.

После собраний мы обходили все экипажи, разъясняли бойцам задачи, говорили о том, какую роль играют Зееловские высоты в схватке за Берлин, передавали требования, которые предъявляли ко всем воинам военные советы фронта и армии. Над нами в темном небе волнами проходили наши бомбардировщики, обрушивая свой груз на вражеские позиции.

В пять часов утра 16 апреля загрохотали тысячи орудий, разорвав предутреннюю тишину. Над полем повис густой, оглушающий гул. Вспыхнул свет прожекторов, зажглись сотни фар танков и самоходных орудий, взвились красные, белые и зеленые ракеты. Картина была потрясающей: грохот, шум, гул, завывание тысяч снарядов, отблески взрывов, огненные трассы пуль... В этом невообразимом, поражающем водовороте огня, металла, вздыбленной земли и дыма метались люди, грохотали двигателями машины, все кишело, клубилось, стонало... Казалось, что многие сотни и тысячи людей находятся в каком-то хаосе. Но так только казалось. На самом деле заработал четкий армейский механизм боя. Каждый знал свое место в выполнении стоящей задачи, и каждый стремился сделать все, чтобы Зееловские высоты взять, смять врага и открыть ворота на Берлин.

Первыми в атаку двинулись танки, следом за ними самоходно-артиллерийские установки. В одной из САУ находился и я. Когда самоходки подошли к первой траншее наших стрелковых войск, командир батареи сказал:

— Ну что ж, товарищ Казаков, теперь кто-то из нас должен покинуть машину, впятером бой вести невозможно...

Пришлось мне выпрыгнуть на ходу и теперь уже вместе с пехотой участвовать в атаке. Такова участь политработников танковых и самоходных частей: места в боевых машинах для них не были предусмотрены.

Атака развивалась медленно. Враг упорно сопротивлялся. Путь к Зееловским высотам и городу Зеелову преграждали противотанковый ров, залитый водой, вкопанные в землю «тигры» и «пантеры». Мощный артиллерийский, минометный и пулеметный огонь врага сдерживал порыв наших бойцов.

Наш самоходно-артиллерийский полк наступал вдоль шоссе, идущего от Кюстрина на Берлин. Ко второй половине дня, прорвав первую полосу обороны и продвинувшись на несколько километров вперед, наш полк потерял две боевые машины. При подходе к Зееловским высотам танки встретили сильное огневое сопротивление врага, остановились, начали сдавать назад. Стали и сопровождавшие их САУ. Залегла прижатая огнем пехота. Стоило поднять голову, как начинали бить пулеметы.

Пехотинцы начали сноровисто копать небольшие канавки, стремясь хотя бы немного укрыться от пуль и осколков.

Слева метрах в ста от нас стоял один наш танк, правее — другой. Оба почему-то боя не вели. Это удивляло. Халютин подполз ко мне, зло выругался: «Стоят и бездействуют!» Решили ползти к танкам. Машина, к которой я добрался, оказалась подбитой: гусеница была перебита, башня заклинена осколком снаряда. Оставалась надежда на второй танк, но не успел Халютин до него добраться, как открылся верхний люк и над башней выросла богатырская фигура танкиста. Он посмотрел туда, откуда бил пулемет, прижавший пехоту, и быстро юркнул обратно в машину. Танк тронулся с. места и пошел в сторону вражеского пулемета. Последовали два пушечных выстрела. Один пулемет замолчал. Танк направился к другой огневой точке и с ходу подмял ее под себя.

В это время к нам подполз командир стрелковой роты из 172-го стрелкового полка, в боевых порядках которого мы оказались. С ним. были два солдата — пожилой, усатый и совсем молодой боец. Старший лейтенант обеспокоенно заговорил о том, что атака захлебнулась, что теперь трудно будет поднять стрелков, прижатых огнем. Потребуется новый мощный удар по неподавленным огневым средствам противника.

...Солнце опускалось к горизонту. На фоне пурпурного неба зловеще маячили высоты. Сгущались сумерки...

Наступила ночь. Гудят моторы. Редко, но кое-где тревожно вспыхивают фары и тут же гаснут. Фронтовая ночь неспокойна. Умаявшиеся за день солдаты ждут отдыха. Но завтра опять бой, а к нему надо подготовиться: проверить оружие, боевую технику, пополнить боеприпасы. Временами ухают разрывы, и скрежещущий рокот катится по полю. В небе наши самолеты.

Идет перегруппировка сил...

...Утро выдалось хорошее, теплое. Из-за Одера выползло солнце. Его лучи скользнули по воде, по берегу, пробежались по окопам и траншеям. Освещенные лучами апрельского солнца, притихли высоты. Не видно людей, машин, орудий. Все замерло в тревожном ожидании. Тишина.

* * *

Но вот где-то на востоке, за нашими спинами, взревели «катюши». Зашелестели, покачиваясь в мглистом небе, длинные реактивные снаряды. И сразу ожил фронт. Загудели, зарокотали сотни и тысячи орудий. Воздух наполнился непрерывным гулом разрывов.

В небо ввинчивается ракета и кровяной каплей повисает над окопами. Потом еще одна и еще. Сигнал «В атаку!».

— Вперед! — коротко бросает командир. Из окопов быстро выскакивают пехотинцы. Стреляя из пулеметов и автоматов, они устремляются за танками.

— Ура-а-а-а! — морским прибоем прокатывается по полю. Все тонет в россыпи выстрелов, грохоте разрывов. Наши войска двинулись на штурм высот.

...Стрелковая рота с трудом пробивалась вперед. В дыму и пыли курились Зееловские высоты. Воздух был пропитан гарью, запахом развороченной и обожженной земли. Небо заволокла непроницаемая мглистая дымка.

Короткими перебежками от укрытия к укрытию продвигались солдаты. Флажок, врученный комсомольцу Мельникову, надежно хранился у него за поясом. Солдат решил первым в батальоне водрузить его на высоте. Но он знал, что такие флажки вручены и другим коммунистам и комсомольцам. И каждый из них хотел водрузить свой флажок первым. Поэтому Мельников ревниво поглядывал на соседей, примеряя — не опередил бы кто.

До высоты оставалось метров триста. Но пройти их было нелегко. Чем ближе к цели, тем плотнее огонь. А минное поле, проволочное заграждение и пулеметчики-смертники! Солдат бежал, падал, давал одну-две очереди из автомата, снова полз, поднимался и вновь бежал. Это мы хорошо видели, пробиваясь вперед.

Противотанковый ров остался позади. Бежать стало труднее: намокла одежда. Но Мельников настойчиво взбирался теперь на гору. Оттуда, захлебываясь свинцовым потоком, торопливо стучал пулемет, рядом рвались мины, в воздухе скрежетали шрапнели.

Мельников с трудом добрался до высоты, воткнул древко флага в бруствер вражеской траншеи. На него кинулся гитлеровец, но тут же был срезан автоматной очередью. Потом еще несколько пуль сорвали серый слой земли у самой руки Мельникова, поддерживавшей флажок. Из-за изгиба траншеи в него целился еще один фашист. Но туда сразу же полетела граната, метко брошенная пробегавшим рядом солдатом.

— Передай комбату, — торопливо сказал командир роты молодому солдату-связному, — флаг на гребне высоты, рота прорвала вражеские позиции.

— Есть! — отчеканил тот и помчался назад, на НП батальона.

Вскоре на высотах заалели другие наши флажки. Штурм «ворот Берлина» — Зееловских высот продолжался. К концу 17 апреля высоты были взяты.

Впереди — Мюнхеберг

В только что очищенном от врага Зеелове я увидел прибывшего туда начальника политотдела 8-й гвардейской армии генерал-майора М. А. Скосырева. Доложил ему обстановку, назвал отличившихся в боях самоходчиков, рассказал о том, как рвался с флажком на высоту комсомолец Мельников. Генерал похвалил за проделанную работу и приказал возвращаться в свой политотдел.

Политотдел спецчастей я нашел в селе Янсфельде. Здесь, кроме полковника Кравченко, старшего лейтенанта Шульги, никого не было. Все офицеры находились в частях. Выслушав мою информацию, Кравченко сказал:

— Идите к члену Военного совета. Он требует политработника-танкиста.

— Поедете в 7-ю танковую бригаду. Задача соединения — быстрее взять город Мюнхенберг, — сказал мне Пронин, когда я ему доложил.

— Где находится бригада? — спросил я.

— На марше, подходит к Мюнхенбергу. Времени у вас мало. Надо торопиться. Взятие Мюнхенберга откроет путь на Берлин. Это должен знать каждый наш солдат, — добавил член Военного совета.

Найти танкистов в потоке войск было нелегко. Своего транспорта у меня не было. Пересаживаясь с одной попутной машины на другую, я догнал группу тяжелых танков ИС. На одном из них оказался начальник политотдела бригады полковник Жабрик. Это был пожилой, опытный политработник. Он выслушал меня, задумался.

— Задача поставлена нелегкая, — сказал оп. — Времени мало. Но постараемся плодотворно использовать и эти оставшиеся часы.

Основные силы бригады сосредоточились в небольшом лесу, на подступах к Мюнхенбергу. 7-я гвардейская танковая бригада совместно с 82-й гвардейской стрелковой дивизией генерала Хетагурова должны были стремительной атакой взять город. Мы договорились с начальником политотдела еще на танке, что соберем политработников бригады и дивизии, наладим их взаимодействие, доведем требование Военного совета армии, разъясним боевую задачу.

Командир бригады полковник И. В. Бренков встретил меня недружелюбно. Мой приезд он почему-то воспринял как контроль над действиями политработников бригады, спросил сердито:

— Сколько лет вы в партии?

— Два года...

— И вы приехали контролировать работу моего начальника политотдела, старого комиссара?

— Но контролировать, а помочь чем смогу, товарищ полковник.

— И как же вы думаете помогать? — не унимался комбриг.

Начальник политотдела вмешался в разговор:

— Мы решили для начала наладить взаимодействие с политработниками стрелковой дивизии...

Этот неприятный разговор, к счастью, тут же прекратился, так как в лес прибыл генерал Хетагуров. Я представился ему, доложил о цели своего приезда.

— Толковое дело, — сказал Георгий Иванович. — Я сейчас свяжусь со своим начальником политотдела Гончаровым, и действуйте совместно.

Подполковник Г. Л. Гончаров вызвал замполитов и секретарей партбюро 244-го и 240-го стрелковых полков (242-й стрелковый полк Хетагуров направил в обход Мюнхенберга с запада, и связаться с его политработниками было невозможно), а начальник политотдела бригады вызвал своих политработников. Я доложил собравшимся о задаче, которую поставил член Военного совета, сказал о том, что требуется обеспечить такое взаимодействие танкистов и пехоты, чтобы в случае необходимости поддерживать друг друга, чтобы каждый взвод знал, за каким танком он наступает. Остались последние десятки километров — и мы в Берлине! Во имя этого надо проявить дерзость, отвагу, высокий наступательный порыв.

Политработники стрелковых полков записали бортовые номера боевых машин, лично договорились с танкистами о порядке взаимной информации на поле боя. Совещание длилось не более получаса.

...Было около четырех часов дня, когда взвилась серия ракет, оповещавших о начале атаки. Стрелковые полки и танкисты дружно ринулись вперед.

— Товарищ гвардии капитан, — обратился ко мне полковник, заместитель командира бригады по технической части, — предлагаю место в моем танке. Правда, пушка неисправна, но пулемет в порядке.

Итак, я оказался в танке зампотеха. Вместе с остальными-машинами мы двинулись в атаку. Радиосеть работает открытым текстом. Все распоряжения комбрига и комбатов мы хорошо слышим. В смотровой прибор вижу вздыбленное поле боя. Поднялся сухой ветер. Песчаная пыль, дым от взрывов наполнили воздух густой пеленой. Мы двигаемся следом за первой линией боевых машин. Зампотех внимательно слушает радиосообщения: не потребуется ли срочная помощь подбитому танку. Атака развивается успешно. Впереди видны строения города. Враг упорно сопротивляется. Взрывы снарядов справа и слева поднимают тучи песчаной пыли. Но танкисты и пехота неудержимо рвутся вперед, к Мюнхенбергу.

Часа через полтора мы ворвались в город. В это время, как доложили комбригу, 242-й гвардейский стрелковый полк начал штурмовать западные окраины Мюнхенберга. Замыслы Хетагурова оказались удачными. Гитлеровцы были зажаты с востока и с запада: это предопределило успех боя. К восьми вечера, после подавления отдельных очагов сопротивления, город был очищен от врага. Комбриг донес об этом генералу Чуйкову.

Будучи в танке зампотеха, я слышал голос комбрига, который в ответ на доклад комбата переспросил:

— Говоришь, что все? Больше гитлеровцев в городе нет?

— Все, товарищ полковник, город взят. Можете доложить об этом высшему начальству.

Действительно, город был взят. К нему по дорогам потянулись машины, артиллерия, пошла пехота. И вдруг артиллерийский удар по одной из дорог.

Комбриг обеспокоенно спросил командира батальона:

— В чем дело? Откуда идет обстрел? Немедленно выяснить и доложить!

Проходит несколько томительных минут. Мы с зампотехом недоумевающе смотрели друг на друга.

— Товарищ первый! Огонь ведут два немецких танка, оставшиеся в квадрате... — и комбат называет местонахождение танков.

— Всем батальонам по квадрату... Залп!

— Есть!

Грохочут орудийные залпы ИС. Названный квадрат — участок одного из восточных кварталов — окутывается огненным смерчем. Проходит еще какое-то время. На шоссе возобновляется движение наших войск. Теперь уже ничто не мешает нашим вторым эшелонам вступать в Мюнхенберг.

Комбриг по своей радиосети объявляет:

— Командующий 8-й гвардейской армией генерал Чуйков просит передать всему личному составу, участвовавшему во взятии Мюнхенберга, благодарность, а отличившихся представить к наградам. Со своей стороны и я благодарю вас, дорогие товарищи, с еще одной большой победой. Теперь перед нами Берлин. Вперед на Берлин!

В подвале горящего многоэтажного дома, где обосновался штаб 7-й танковой бригады, было душно и жарко. Я был с начальником политотдела, когда услышал голос офицера:

— Никто не видел, где капитан Казаков?

Я вышел из отсека подвала в коридор, назвал себя.

— Вас просит к себе комбриг, — сказал офицер. Зашел в отсек, где был Бренков. Он тепло и дружелюбно посмотрел на меня, потом сказал:

— Что будете докладывать Военному совету?

— Бригада, насколько я понимаю, действовала прекрасно. Бой длился всего четыре часа. И город в наших руках.

— А случай с обстрелом дороги?

— На фронте всякое случается, товарищ полковник.

— Обижаетесь на меня? допытывался Бренков.

— За что?

— Встретил вас вроде бы не так, как нужно было.

— И это бывает на фронте.

— Тогда до встречи в Берлине.

— Согласен.

Через час я возвращался в политотдел.

Весна нашей победы

Пятый день я находился в 266-м истребительно-противотанковом полку, который ведет бой в Берлине. Вернувшись из 7-й танковой бригады и написав докладную, я тут же получил приказ отправиться к иптаповцам. В этом полку мне не раз доводилось бывать и раньше. Артиллеристы полка отличались большой выдержкой, мужеством, боевым мастерством. Еще бы! Ведь полковые орудия всегда на прямой наводке, всегда на виду у противника. Не случайно почти все солдаты и офицеры части отмечены боевыми наградами.

С собой я привез обращение Военного совета 1-го Белорусского фронта к бойцам, сержантам, офицерам и генералам, подписанное командующим войсками Маршалом Советского Союза Г. К. Жуковым и членом Военного совета генерал-лейтенантом К. Ф. Телегиным. В нем, в частности, говорилось:

«Перед вами, советские богатыри, Берлин. Вы должны взять Берлин, и взять его как можно быстрее, чтобы не дать врагу опомниться. Обрушим же на врага всю мощь нашей боевой техники, мобилизуем всю нашу волю к победе, весь разум. Не посрамим своей солдатской чести, чести своего Боевого Знамени. На штурм Берлина! К полной и окончательной победе, боевые товарищи!..»

Привез я и нашу армейскую газету «На защиту Родины» за 21 апреля. Она вышла с аншлагом:

«До Берлина осталось 30 километров!

Вперед, сталинградцы! Мы снова славой боевой украсим гвардии знамена!»

Политработники полка, распределившись по батареям, пошли сообщать об обращении Военного совета иптаповцам. И вот теперь позади остались и то 30 километров, о которых писала армейская газета. Позади остались и первые восточные кварталы фашистской столицы.

Берлин, огромный, сплошь каменный город, укрепленный, приспособленный к длительной и упорной борьбе, хлестал выстрелами пушек и танков, молниями фаустпатронов, плотными пулеметными очередями. Иптаповцы под этим, казалось, непреодолимым огнем смело выкатывали орудия вперед, обнаруживали цели и меткими ударами но огневым точкам врага расчищали дорогу и танкам, и пехоте.

С капитаном Николаем Дружининым, которому на одерском плацдарме была вручена Почетная грамота ЦК ВЛКСМ, мы продвигаемся вместе с боевыми расчетами, порой перетаскиваем пушки, иногда подносим снаряды, стараемся помогать, как говорится, не только словом, но и делом. Полк все глубже и глубже вгрызается в каменные ущелья кварталов. На домах, которые остаются позади, уцелевшие немцы вывешивают из окон и на балконах белые полотнища. Город кипит, задыхается в дыму пожарищ, гремит, грохочет, содрогается в предсмертных судорогах, по сопротивляется, требует новых и новых жертв.

Наводчик орудия припадает глазом к окуляру, торопливо крутит маховички? Выстрел. Снаряд точно угодил во вражеское орудие.

А над городом — могучие голоса авиационных двигателей. В небе господствуют наши самолеты.

На улицах завалы из обломков рухнувших зданий, разбитые машины, перевернутые трамваи, обломки мебели, сожженные танки и самоходки, от которых идет удушающий смрад горелой резины и металла. И, конечно, трупы фашистских солдат и офицеров.

И все-таки: «Русским не бывать в Берлине!» — это еще одно заверение геббельсовской пропаганды, намалеванное на стене дома по Деневицштрассе, где ведут бой наши иптаповцы.

— Просчитались гитлеровские пропагандисты,_ — замечает Дружинин.

— Об этом надо бы сегодня вечером поговорить с батарейцами...

— Как только бой немного утихнет, так обязательно проведу беседу, — говорит Николай.

К вечеру 25 апреля мы узнаем радостную весть: войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов соединились на юго-западной окраине Берлина. Гарнизон города окружен! Замечательный успех! Об этом надо немедленно сообщить солдатам. И мы с Дружининым пишем короткие листовки, просим передать их от расчета к расчету.

Изготовив несколько листовок, я распрощался с Николаем: надо возвращаться — полковник Кравченко приказал 26 апреля быть в политотделе. Но где он? Поколесить пришлось немало. Зато судьба вознаградила меня радостной встречей с однополчанином из 11-й гвардейской танковой бригады Трудно себе представить, каковы были мои радость и удивление, когда в сутолоке сотен людей я столкнулся с пропагандистом политотдела 11-й танковой гвардии майором Пундой.

— Не удивляйся, — упредил он. — Наши танкисты тоже ведут бои в Берлине!

Прорвав оборону на западном берегу Одера, ломая упорное сопротивление врага, гвардейцы-танкисты за несколько дней овладели тридцатью населенными пунктами и к исходу 21 апреля 1945 года ворвались в пригороды Берлина, в ожесточенных уличных боях очистили от фашистов десятки важных кварталов. 23 апреля овладели Силезским и Варшавским вокзалами и стали прорываться к рейхстагу.

Как мне сообщил Пунда, вел свой полк по улицам Берлина и воспитанник бригады, один из первых ее Героев Иван Иванович Корольков.

...Свой политотдел я разыскал в том же здании, где был и штаб 8-й гвардейской армии, в районе аэропорта Иоганисталь.

...В политотделе собрались почти все его сотрудники: заместитель начальника майор Колесов, инструкторы Цветков, Шульга, Вилков, пропагандист Лаппа и другие. Несколько дней разлуки, боевых штурмовых берлинских дней наполнили каждого из нас массой впечатлений. У всех сияющие, радостные лица — война идет к концу, к нашей победе. И Авраам Иванович Кравченко, наш всегда мрачноватый шеф, сегодня сдержанно улыбается, пожимая нам руки.

Оставшиеся до Первомая дни были заполнены повседневными делами политработника. Мы с майором Колесовым ездили в части, чтобы вручить партийные и комсомольские билеты молодым коммунистам и членам ВЛКСМ, чтобы настроить людей на последний рывок к победе.

Вернулись в Иоганисталь 1 мая. И здесь нас ждала радостная весть — над рейхстагом водружено Знамя Победы. По радио мы приняли текст первомайского приказа Верховного Главнокомандующего. В ном были .такие слова:

«Воины Красной Армии и Военно-Морского Флота!

Идет последний . штурм гитлеровского логова. В завершающих боях покажите новые образцы воинского умения и отваги. Крепче бейте врага, умело взламывайте его оборону, преследуйте и окружайте немецких захватчиков, не давайте им передышки, пока они не прекратят сопротивления.

Находясь за рубежами родной земли, будьте особенно бдительны!

По-прежнему высоко держите честь и достоинство советского воина!»

Надо было немедленно ознакомить с приказом каждого нашего воина. Чрезвычайно важно было нацелить наших людей на повышение бдительности: ощущение близкой победы могло породить у отдельных солдат и офицеров чувство самоуспокоенности. А это чревато опасностью, особенно в таких боях, как штурм Берлина. И мы тут же опять отправились в части. Я покатил в 295-й артиллерийский полк, который вел огонь где-то в районе Потсдамского вокзала.

Новость, которую я привез, была восторженно встрече-па артиллеристами. Каждый батареец был полон решимости сделать все, чтобы скорее добить фашистского зверя.

Огонь по врагу усилился.

...В середине дня 2 мая в Берлине наступила тишина. Прекратили стрельбу орудия, минометы, «катюши», пулеметы и автоматы. Вражеский гарнизон капитулировал. На улицах среди кирпичных дымящихся развалин выстраивались колонны пленных гитлеровцев.

Весть о капитуляции Берлина даже для нас, непосредственных участников штурма города, казалась ошеломляющей. Трудно было поверить, что для нас война фактически кончилась, что мы уже дождались победы. Победа!

...Утром 5 мая полковник Л. И. Кравченко собрал всех подчиненных. Мы ждали новых указаний о поездках в части, но на этот раз ошиблись.

— Сейчас, — сказал он, — поедем осматривать Берлин. Сержант Кирзан, приготовьте фотоаппарат.

И вот мы в пути. Прежде всего — на главную улицу города Унтер ден Линден (Под липами). Ровная, широкая улица. Здесь размещалось немало государственных учреждений гитлеровской Германии, здесь маршировали колонны фашистских головорезов. Теперь Унтер ден Линден — в развалинах, которые еще дымятся. Побывали мы в Берлинском университете, в имперской канцелярии — длинном трехэтажном здании, над центральным входом в которое распластался орел со свастикой в когтях. В этих стенах рождались планы завоевания мира. Но ветер войны, посеянный здесь, обернулся бурей, которая смела прочь и Гитлера, и весь третий фашистский рейх.

Наша машина подошла к знаменитым Бранденбургским воротам.

Сразу направо за Бранденбургскими воротами — рейхстаг. Он еще дымится. Все окна замурованы, превращены в бойницы. Над ободранным куполом развевается Знамя Победы. Все внешние и внутренние стены в надписях: «Мы защищали Одессу и Сталинград, пришли в Берлин!», «Мы из Херсона», «Мы из Архангельска», «Тула — Берлин»...

И вот 9 мая. Раннее утро. Оглушительный грохот в дверь.

— Петро, открывай скорее! Победа! Это голос капитана Лаппы.

Открываю. Он бросается ко мне, тискает меня в объятиях.

— Война кончилась! Понимаешь — кончилась! — задыхаясь от волнения, кричит он.

За окнами гремит мощное «ура», взлетают ракеты, звучит рассыпчатая, многоголосая пальба из пистолетов, автоматов, карабинов. Это салют Победы. Нашей долгожданной Победы, к которой мы шли трудными дорогами сражений во имя жизни на земле.