За седым Днепром

Огненный коридор

Красная Армия перенесла свои действия на запад от Днепра. Лишь в среднем его течении, в районе Корсунь-Шевченковского, держалась пока сильная группировка вражеских войск. Она образовала глубокий выступ, который врезался между смежными: флангами двух наших 1-го и 2-го Украинских фронтов. Для фашистского командования он имел большое значение, и оно во что бы то ни стало стремилось его удержать, надеясь сильными ударами сбросить наши войска с плацдармов на правом берегу Днепра и сохранить за собой богатые промышленные и сельскохозяйственные районы Правобережной Украины. Играли роль здесь не только чисто военные, но и политические цели. Уход от Днепра, потеря фашистами Правобережной Украины свидетельствовали бы о полном провале их планов на Восточном фронте.

Корсунь-Шевченковский выступ обороняли девять пехотных и одна танковая дивизия, моторизованная бригада, Несколько отдельных танковых батальонов и дивизионов штурмовых орудий врага. Кроме того, противник имел западнее Кировограда в районе Умани еще восемь танковых дивизий. Все эти силы в любой момент могли быть брошены к Корсунь-Шевченковскому выступу.

Ликвидация вражеского плацдарма на Днепре для советского командования приобретала важное оперативное значение. Эта задача возлагалась на войска 1-го и 2-го Украинских фронтов.

В день, когда начал наступление 1-й Украинский фронт, двинулась в путь и вошедшая в его состав наша 11-я гвардейская танковая. Поднятая в четыре часа утра по тревоге, она должна была совершить 120-километровый марш. Задача на редкость трудная — необычно ранняя распутица сделала непроходимыми дороги и поля. Невероятно липкая, тягучая грязь схватывала гусеницы, набивалась в опорные катки. Танковые двигатели едва справлялись с такой нагрузкой.

Впереди шел 1-й батальон майора П. Я. Калашникова, который сменил Королькова, получившего новое назначение. Начальник политотдела направил меня в это подразделение. Прокопий Яковлевич находился где-то в голове колонны, но его распоряжения я хорошо слышал, будучи в танке гвардии лейтенанта Ивана Кваши.

— Лопнула гусеница, — доложил командир одной из идущих впереди машин гвардии лейтенант Константин Смирнов.

Исправить! Это сложное дело, даже если выполнять его на сухом ровном месте. Надо освободить ленивец, выбить палец, вынуть дефектный трак, вставить новый, натянуть гусеницу, отрегулировать ее. Нужны умение, сноровка, выносливость. А если танк сидит по днище в грязи?! Члены экипажа, увязая чуть ли не по пояс в настоящей трясине, расчищают подходы к лопнувшему звену гусеницы. Пока они возятся с ремонтом, остальные танки берут правее, прокладывая в раскисшем поле новый глубокий след. Движение не останавливается. Натужно ревут двигатели, поэтому не было слышно гула вражеских самолетов, которые стали остервенело бомбить колонну.

— Увеличить интервалы! — приказывает Калашников. — Повысить скорость!

Механики жмут до отказа педали. Но нагрузка на двигатели уже достигла предела. Тем не менее колонна постепенно растягивается. Теперь вражеские пикировщики могут целиться только по одиночным машинам, но результата такая бомбежка практически не дает.

Танкисты очень устали. Из-за грязи где-то запропастились машины снабженцев, и люди более суток без пищи. Они не спали, не имели и минутной передышки. Но ни слова об этом никто не проронит. Да и что скажешь! По обе стороны цепочкой вдоль глубоких танковых следов идут пехотинцы. Разве им легче? Танкисты хоть на машинах. А пехота те же сто двадцать километров должна топать, как говорится, на своих двоих, месить эту дикую вязкую грязь. И не просто идти, а тащить на себе кроме собственного снаряжения и оружия дополнительно снаряд, канистру с бензином, коробку с пулеметной лентой или мешок с хлебом.

Наш танк надрывно урчит, задыхается, как бульдозер, толкая впереди себя большой вал липкого грунта. Вдруг он судорожно дергается, круто разворачивается вбок и останавливается.

— Все, — сокрушенно, как приговор, бросает Кваша. — И у нас гусеница полетела...

Наш экипаж занялся ремонтом, а батальон продолжает свой многотрудный путь. Где-то впереди водная преграда. Есть ли там переправа? Это беспокоит майора Калашникова. Наверняка думает об этом и комбриг. Неумолимо сгущаются сумерки. Окрестности заволакивает туман.

— Вышел к Гнилому Тикичу, — докладывает комбат-1. — Переправа разбита.

Кошаев, видимо, предусматривал такой вариант и заранее распорядился выделить саперов. Они уже где-то там, впереди.

Справившись с гусеницей, глубокой ночью к переправе подходим и мы. Здесь уже вовсю кипит работа. Время от времени рвутся рядом вражеские снаряды, но люди не обращают на это внимания: таскают тяжелые мокрые бревна, стучат кувалдами, деловито переговариваются. В работу включаются все: и солдаты, и офицеры. Никто не ропщет на усталость. Нужен мост, надо скорее туда, на противоположный берег. Поэтому все работают в полную силу.

Когда переправа была готова, по ней, не теряя ни минуты, пошли танковые роты и с ходу вступили в бой за Комаровку.

Гитлеровцы никак не хотели уступать этот важный для них населенный пункт, приближавший их к Лысянке, а значит, и к соединению с войсками, рвавшимися на выручку окруженных с внешнего фронта. Но напор гвардейцев велик, удар стремителен. Танкисты Калашникова, уничтожив три «пантеры» и шесть противотанковых орудий, врываются в Комаровку и очищают ее от врага. События здесь накаляются с каждым часом.

С занятием Комаровки бригада оказалась в огненном коридоре. Танковый батальон Калашникова сдерживает натиск немцев, пробивающихся со стороны Комаровки на Лысянку, другие подразделения борются с гитлеровцами, напирающими от Ризино и также на Лысянку, навстречу окруженным. С обеих сторон летят снаряды и падают в этом шириною в десяток километров коридоре. Все кипит в огне и дыму. Трудно Н. М. Кошаеву и его штабу: нужно руководить действиями подразделений, ведущих бой в противоположных направлениях. А это непросто, тем более что. обстановка меняется каждый час, становясь все сложнее и опаснее: Экипажи дерутся храбро, сдерживая яростные атаки врага, решившего во что бы то ни стало прорваться.

Когда положение здесь немного стабилизировалось, Кошаев получил приказ немедленно направить бригаду к Звенигородке. Там, оказывается, образовалась брешь, в которую могли хлынуть вражеские войска. Опять мы совершаем марш на предельных скоростях, опять вступаем в бой с ходу. Но не прошло и суток, как снова было приказано вернуться к Лысянке.

— Ничего не понимаю, — раздраженно говорил майор Калашников. — Были у Лысянки, укрепили оборону и на тебе — вперед к Звенигородке. А теперь опять назад. Что же это такое?

Комбата было легко понять. Такие чувства испытывали тогда многие, потому что не знали, что творится на других участках фронта. Позже стало известно, что противник, не теряя надежды пробиться к окруженным войскам, начал готовиться к новому удару на Лысянку. В район Ризино он подтянул еще одну танковую дивизию и два дивизиона штурмовых орудий. Три танковых дивизии им были перегруппированы из-под Толмача в район Ерки, откуда они должны были ударить тоже на Лысянку. Одновременно крупные силы из состава окруженной группировки стягивались к Стеблеву для удара на Лысянку через Шендеровку, Гитлеровцы рассчитывали не только освободить свои дивизии, находящиеся в котле, но и окружить наши войска, действовавшие в районе Рыжановка, Лысянка, Звенигородка.

Естественно, что разгаданные замыслы гитлеровцев вызвали перегруппировки войск, которые проводило советское командование. Вот почему и нашу бригаду перебрасывали с одного участка на другой.

14 февраля враг взял Черновку и теперь мог реально соединиться с окруженными частями. Мы по-прежнему оставались в узком коридоре между котлом и внешним фронтом. Штаб бригады был в деревне Почапинцы, что в нескольких километрах восточнее Лысянки. Из батальонов нас вызвали туда. Во второй половине дня работников политотдела собрали комбриг Коптев и начальник политотдела Журавлев.

— Нам стало известно, — сказал Кошаев, — что ночью фашисты собираются предпринять последнюю попытку вырваться из котла. Ваша задача, товарищи офицеры, обойти все танковые экипажи, предупредить их о необходимости максимальной бдительности, постоянной готовности отразить натиск врага. — Николай Михайлович наклонился над картой. Светлые волосы упали ему на лоб. Он приподнял голову, закинул волосы назад и, спокойно посмотрев на нас, продолжал: — Проверьте, пополнен ли боекомплект, узнайте, исправны ли все машины, вооружение. Посмотрите, удачно ли выбраны позиции для танков, достаточен ли сектор обстрела. Важно, чтобы каждая машина могла полностью использовать свою боевую мощь...

— Поговорите с каждым в отдельности, — добавил Карп Матвеевич. — Главное, передайте людям: немцы пойдут напролом. Им ничего не остается, как идти на последний риск. Гибель их неизбежна. Они будут драться с яростью обреченных. Ни один гитлеровский солдат не должен прорваться через позиции гвардейцев! Так и скажите всем экипажам...

И вот мы с гвардии капитаном Иваном Харламовым отправляемся на передний край. Ночь. Слева и справа линия фронта, четко обозначенная вспышками орудийной стрельбы, заревами пожарищ, бесконечно взлетающими в черное небо осветительными ракетами. Огненный коридор — зловещая картина. Комаровка горит. Багровое, в пламени пожара, небо. Тревожно. Мы идем от танка к танку, разъясняем обстановку, передаем приказ комбрига, проверяем боеготовность каждого экипажа и машины. Настроение у танкистов боевое.

— Пусть попробуют сунуться, — говорит Владимир Несветайлов. — И ног своих не унесут.

— И под Сталинградом мы их основательно били, — спокойно замечает Александр Луганский. — А на этот раз инициатива полностью в наших руках. Пусть будет спокоен комбриг. Руки и нервы у нас крепкие. Психической нас не возьмешь...

Погода начала портиться. Повалил густой мокрый снег. Сильными порывами ветра его подхватывает, кружит, завихривает. Видимость сократилась до нескольких метров. Это заставляет наших бойцов быть особенно бдительными, до предела собранными. Чтобы сохранить силы, члены экипажа попеременно отдыхают.

Подтягивается пехота. Она занимает оборону несколько впереди наших танков.

К рассвету мы вернулись в Почапинцы. Устали зверски, голодные: тылов еще нет.

Доложили о проделанной работе. Начальник политотдела приказал нас накормить. Оказывается, командир хозвзвода Семен Гридин уже приехал, тылы подтянул! Офицеры и радуются и иронизируют: прибыл «перерасход». Так окрестили они Гридина, который все выдает строго по норме и боится перерасхода, хотя несколько дней заставил нас жить на «бабушкином аттестате».

Гвардии подполковник Чернов подобрал отставшие на грязных дорогах танки и привел их. Это здорово. Сейчас каждая машина особенно ценна.

Отдохнув в штабе, мы опять отправились в подразделения. Противник прорвался к хутору Октябрь. Получается странная картина; мы тесним немцев на восток, к котлу, и они с внешнего фронта — на восток, туда яге.

Враг идет напролом, бросает все новые и новые силы. Ему удалось пробиться в район Шандеровки. Расстояние между окруженной группировкой и танковыми дивизиями, рвущимися с внешнего фронта к Лысянке, еще более сократилось. Коридор стал уже.

17 февраля, пользуясь густым снегопадом, немцы с востока и запада одновременно предприняли атаку на Почапинцы, где находился наш штаб. Их попытка прорваться с запада успеха не имела: наткнулись на тан — « новую засаду, поставленную по приказу Кошаева. Но вражеские части, наступавшие с востока, сумели ворваться в наше село. Казалось, что наш небольшой заслон не устоит против их натиска. Однако командир 2-го танкового батальона гвардии капитан Панфилов спокоен. Все идет, как он предполагал. Когда голова пехотной колонны противника достигла восточной окраины Почапинцев, из рощи, что южнее села, на предельной скорости вышли основные силы батальона. Часть танков с ходу врезалась во вражескую колонну. Одновременно, поднятые по тревоге, вступили в бой все, кто находился в Почапинцах: связные, повара, шоферы, штабные офицеры, политработники. Прорвавшихся немецких автоматчиков уничтожили. Но штабу оставаться в такой обстановке было нельзя. П. Ф. Родионов приказал всем выехать к Комаровке, под прикрытие танков. Единственный танк начальника штаба облепили десятка два людей. Едва мы выбрались на околицу, как из люка высунулся Родионов. Он тревожно посмотрел вперед и сказал:

— Комбриг передал радиограмму о том, что противник в беспорядке отходит от хутора Хильки в нашем направлении. Он требует от нас внимательности и высылает на помощь четыре танка.

Это известие не обрадовало нас. С минуты на минуту мы, имея один лишь танк, могли столкнуться в открытом поле с тысячной толпой гитлеровцев. К счастью, вскоре подошли обещанные Кошаевым четыре танка.

Мы проехали еще с километр и вдруг увидели колонну гитлеровцев, которая двигалась на юго-запад. На ее пути был ручей. Вражеские машины не могли его преодолеть. Фашисты бросали их и лавиной рассыпались по заснеженному полю. Обстановка накалялась. Что могли сделать наши пять танков против такой массы пехоты? Но к нам срочно были переброшены и другие силы. Откуда-то появился дивизион «катюш». Развернулись в линию и наши пять танков. Мы рассыпались в цепочку, чтобы встретить врага огнем автоматов. Вскоре подошла еще группа танков. Слева ударила наша артиллерия. Гитлеровцы ошалело лезли на явную гибель. Вот когда они, наверное, поняли тупость своих генералов, которые отклонили ультиматум советского командования о капитуляции, посланный еще 8 февраля. Теперь они пожинали плоды своего упрямства.

Близ наших позиций тоже начали рваться снаряды. Мы вдавливались в снег. Наши артиллерия, танки и гвардейские минометы плотно били по вражескому муравейнику. Но гитлеровцы все лезли и лезли. Заработали танковые пулеметы.

Спустя несколько минут танки бригады, а за ними невесть откуда взявшиеся кавалеристы ринулись на врага. Врезавшись в немецкие колонны, танки давили, а кавалеристы рубили фашистов. Бой не утихал до середины дня. Весь путь от Комаровки до Лысянки был сплошь усеян трупами немецких солдат и офицеров, разбитыми орудиями и минометами, массой брошенных машин и другой боевой техники. Только на участке нашей бригады было обнаружено потом около пяти тысяч трупов.

Корсунь-Шевченковская группировка врага была разгромлена. На фронте этот разгром называли «вторым Сталинградом».

В — боях за уничтожение окруженного врага отличились многие соединения и части. 11-я отдельная гвардейская танковая бригада позже получила почетное наименование Корсуньской и была награждена орденом Красного Знамени. Многие наши солдаты, сержанты и офицеры были отмечены орденами и медалями. Славу бесстрашных подтвердили танковые экипажи гвардии старшего лейтенанта Луганского, гвардии лейтенантов Несветайлова, Пустовалова, гвардии младшего лейтенанта Телеченко и другие.

Бои под Лысянкой не обошлись для нас без жертв. Мы потеряли несколько боевых друзей. В моем блокноте есть такая запись: «20 февраля. Село Моринцы, Ольшанского района, Киевской области. Родина великого украинского поэта-демократа Т. Г. Шевченко. В центре села на возвышенности стоит памятник великому кобзарю. У подножия памятника мы сегодня хороним своих погибших товарищей-гвардейцев: подполковника Чернова, старшего лейтенанта Водолазского, лейтенанта Рыжова и рядового Черникова».

Через Горный Тикич

Густая, черная мартовская ночь. Тяжелые тучи нависли над полями, холмами и перелесками. Снег почти сошел. Лишь по балкам да оврагам он лежит раскисший, пропитанный водой, готовый вот-вот двинуться вешним потоком. С трудом пробиваясь через тучные черноземные поля, надрывно ревут танки, оставляя за собой отполированные стальными днищами жирные следы.

Танковый взвод гвардии лейтенанта Михаила Пустовалова (ему добавили еще два танка) и автоматчики Петра Крупинова получили задачу — совершить ночной рейд в тыл врага, прорваться к селу Буки, захватить мост Через реку Горный Тикич и удерживать его до подхода главных сил бригады. Река эта не такая уж большая, но капризная, с крутыми труднодоступными берегами. С ходу ее не возьмешь. Кроме того, нам было известно, что по ее южному берегу фашисты создали довольно прочный рубеж обороны, который прикрывал путь советским войскам на Умань и далее на юг, к Молдавии. Рассчитывать на прорыв этого рубежа без захвата переправ было трудно. Ждать же, когда подойдут переправочные средства, рискованно. Танки и те с трудом одолевают разбитые, превращенные в сплошное месиво дороги. Тем более не могли пробиться автомашины с понтонами. А время не ждало: нельзя допустить, чтобы враг получил передышку и закрепился на Горном Тикиче. Нужна неожиданная танковая атака, стремительный удар и захват переправы.

И вот группа танков Пустовалова с десантом на броне идет на выполнение этого тяжелого и опасного задания. Две машины посланы несколько вперед. Это головной дозор. Его осуществляют экипажи гвардии младших лейтенантов Якова Телеченко и Константина Смирнова. Сообщения, которые они передают, пока обнадеживающие: никаких препятствий не встречается.

Пустовалов, высунувшись из люка башни, зорко всматривается в темноту. Грязь и без того сковывает движение, а тут еще темень, но ехать приходится с выключенными фарами: гитлеровцы рокот двигателей могут и не услышать, но свет засекут, и будет утрачена внезапность. Следит за дорогой и Крупинов, изредка перебрасываясь с Пустоваловым фразами.

Начинался серый, ненастный рассвет, когда дозорные танки Телеченко и Смирнова подошли к местечку Буки. Это большое село раскинулось по обоим берегам Горного Тикича. Все было тихо и спокойно. Дождь, видать, загнал немецких, часовых в дома. Можно было бы сразу рвануться к переправе, но офицеры не стали рисковать. Они правильно рассудили: нужно замаскировать танки, организовать наблюдение за мостом и его охраной и ждать подхода всей группы.

Когда подошли танки Пустовалова, у Телеченко и Смирнова уже созрел план атаки и захвата моста.

* * *

Пять танков с десантом на полной скорости устремились по улице, сбегающей к реке. Появление их было настолько неожиданным, что гитлеровский регулировщик, выбежавший на шум двигателей к перекрестку, принял машины за свои и даже фонариком указал путь на переправу. А когда мимо него проскочила первая тридцатьчетверка, он в ужасе схватился за автомат, висевший на шее.

— Прошляпил фриц, — спокойно заметил Крупинов и дал очередь. Солдат охнул и плюхнулся в лужу.

Стрельба всполошила гитлеровцев. Они начали выскакивать из домов. Откуда-то застрочил пулемет. Со стороны моста раздался орудийный выстрел. Но гвардейцы упорно пробивались вперед. Осколочный снаряд, выпущенный но окопу, из которого бил пулемет, заставил его замолчать. До моста было теперь совсем близко. Уже проглядывались его контуры и участок противоположного берега, откуда вела огонь вражеская пушка.

Телеченко обнаружил ее. Один за другим грянули два выстрела: пушка была разбита. Преодолевая огневое сопротивление, тесня гитлеровцев, танки с ходу вырвались на мост и устремились на противоположный берег. Часть десанта, спешившись перед мостом, заняла оборону по северному берегу. Здесь же остались и два танка. Отделения Крупинова и Матюнина проскочили на машинах через мост и заняли позиции на южном берегу реки. Переправа через Горный Тикич была в наших руках.

— Теперь надо быстрее окопаться, — сказал Крупинов. — Немцы наверняка попытаются сбросить нас в реку. Мириться с потерей переправы они не станут. Мы во что бы то ни стало должны удержать мост до подхода основных сил...

И действительно, не прошло и часа, как откуда-то ударили вражеские орудия, и фашисты, оправившись от паники, пошли в атаку. Но гвардейцы успели уже врасти в землю. Их было немного — человек двадцать автоматчиков да три танка (две машины остались для прикрытия на северном берегу). Петр понимал, что если фашисты не смогут их одолеть, то попытаются хотя бы частью сил проникнуть к мосту, чтобы подорвать его. Поэтому он предупредил бойцов:

— Ни одного немца к мосту не подпускать.

Между тем гитлеровцы накапливались за постройками, чтобы нанести стремительный удар. Наши бойцы зорко следили за ними, ожидая сигнала. И когда немцы, рассыпавшись по берегу, кинулись к переправе, Крупинов скомандовал:

— Огонь!

Справа хлестнул длинными очередями станковый пулемет Матюнина, застрочили танковые пулеметы, затрещали автоматы. Ливень огня встретил гитлеровцев. Атака сразу же захлебнулась, вражеская пехота откатилась назад.

Но, подтянув силы, фашисты снова пошли в атаку. Не обращая внимания на потери, они продолжали неистово напирать, обтекая с обеих сторон позицию гвардейцев. Положение создалось тревожное. Тем не менее наши воины не пали духом. Они косили гитлеровцев из пулеметов и автоматов, а когда те оказались совсем близко, пустили в ход ручные гранаты.

Борьба за переправу продолжалась. Петр Крупинов не заметил, когда кончился дождь и ветер разогнал тучи. Засверкало яркое весеннее солнце. И в это время с северного берега грохнул артиллерийский залп: это подошли главные силы бригады. Батальон майора Калашникова нанес мощный огневой удар по позициям врага на южном берегу реки и ринулся на переправу.

— Кажется, все, задачу выполнили, — с облегчением и радостью сказал мне Крупинов, когда мы встретились на южном берегу. И он, довольный, начал рассказывать подробности ночного рейда, детали только что закончившегося боя. Слушая Петра, я радовался его фронтовым успехам, гордился им: настоящий партийный вожак роты, храбрый и отважный гвардеец нашего мотострелкового батальона.

Фронтовая реликвия героя

Форсировав реку Горный Тикич, наша танковая бригада устремилась на юго-запад, к Умани. 7 марта командир бригады гвардии полковник Н. М. Кошаев вызвал меня и капитана Харламова.

— Вам поручается очень важное задание. Для продолжения наступления не хватает горючего и боеприпасов. Топливозаправщики и грузовики со снарядами застряли в междуречье. Используйте любые возможности, но срочно подтяните их к бригаде...

И мы тут же поехали в тыл. Но я начал этот рассказ не для того, чтобы поведать о том, как мы выполняли задание комбрига. Разговор о нем самом. Дело в том, что, отправляясь тогда в тыл, я не думал, что расстанусь с Николаем Михайловичем Кошаевым на многие, многие годы.

. ... Весной 1973 года я получил приглашение прибыть в здание Бородинской панорамы в Москве. В связи с тридцатилетием патриотического почина по сбору средств на постройку боевой техники для Красной Армии там собрались на торжественную встречу делегаты тамбовских колхозников — инициаторов этого замечательного патриотического движения и ветераны танковых полков и бригад, которым в 1943 году были вручены танки «Тамбовский колхозник».

В вестибюле панорамы ужо было много народа. Слышались восклицания встретившихся боевых друзей, щелкали фотоаппараты. Присмотревшись, я увидел группу знакомых мне людей. Среди них, несомненно, был он, наш комбриг. Он оживленно говорил с генералом, в котором я узнал бывшего начальника штаба бригады П. Ф. Родионова, и с Героем Советского Союза, которым оказался также наш однополчанин, бывший командир танкового взвода В. И. Несветайлов.

— Николай Михайлович!

Кошаев повернулся. На его груди сверкнула Золотая Звезда Героя. Какое-то мгновение он как бы изучающе всматривался в меня, очевидно вспоминая фамилию.

— Казаков?

— Так точно, он самый.

Мы обнялись, и я ощутил, что у Кошаева вместо левой руки — протез. За эти годы он, как говорится, заметно сдал. Его светло-русые когда-то волосы стали совсем седыми, но глаза по-прежнему светились добрым ласковым светом.

В тот раз долго поговорить нам не удалось. Нас пригласили в президиум. Зал был полон. Под звук фанфар, чеканя шаг, в зал входили солдаты с боевыми знаменами частей, сражавшихся на танках «Тамбовский колхозник».

* * *

Мы с волнением ждали, когда появится наша боевая святыня.

— Вносится Боевое Знамя одиннадцатой гвардейской Краснознаменной, орденов Суворова, Кутузова и Богдана Хмельницкого Корсунь-Берлинской тяжелой танковой бригады! — объявил председательствующий.

Екнуло сердце, на миг перехватило дыхание. Наше прославленное гвардейское Знамя! Его мы пронесли через огонь Великой Отечественной войны. Оно вдохновляло нас в Сталинградской битве и Корсунь-Шевченском сражении, вело по полям Курской битвы, Белоруссии, Украины и Польши, с ним наши танкисты дошли до Берлина..

— Слово предоставляется бывшему командиру одиннадцатой отдельной гвардейской танковой бригады гвардии полковнику Герою Советского Союза Николаю Михайловичу Кошаеву.

Взволнованный, слегка побледневший Кошаев вышел из-за стола президиума, но направился не к трибуне, а влево, к ступенькам, по которым можно было спуститься в зал. С растерянностью смотрели на нашего комбрига операторы телехроники, приготовившиеся снимать Кошаева на трибуне. Николай Михайлович подошел к Знамени нашей бригады, склонился на колено, поднес алый шелк к губам и на несколько мгновений замер в этой позе. В зале застыла тишина. И лишь когда Кошаев встал, взорвался шквал аплодисментов.

Николай Михайлович незаметно смахнул ладонью набежавшие слезы и направился к трибуне. Речь его была короткой, яркой и взволнованной. Он тепло говорил о простых тружениках Тамбовщины, истинных советских патриотах, которые в тяжелую годину войны первыми начали собирать свои трудовые рубли, чтобы построить на них большую танковую колонну, называл имена героев-танкистов, которые сражались на этих боевых машинах, отметил огромную роль всенародной поддержки, армии в ее борьбе с фашистским нашествием.

— Находясь на фронте, — говорил Кошаев, — мы никогда не чувствовали себя оторванными от своего героического народа. Эту связь мы ощущали и в том, что получали наши прекрасные, всемирно известные тридцатьчетверки, и в том, что к нам поступало замечательное оружие, шли боеприпасы, обмундирование, продовольствие. Эта связь подкреплялась также приездом делегаций от промышленных предприятий и колхозов на фронт. Эта связь шла и через поток теплых писем, многочисленных посылок, которые адресовались фронтовикам. И потому мы, фронтовики, твердо знали: победа будет за нами! Невозможно одолеть такую силу, как наш советский народ!

И опять зал загремел аплодисментами.

...После того дня у нас с Николаем Михайловичем было немало встреч. Вспоминали трудные бои и однополчан, говорили о тех, кто дошел до стен Берлина, и тех, кого оставили мы в братских могилах на долгих фронтовых дорогах. Каждый раз мне хотелось узнать подробности о его ранении, но, поскольку оно принесло Кошаеву увечье, я не хотел причинять душевную боль пожилому и дорогому мне человеку.

Накануне 30-й годовщины Победы мы собрались на Совет ветеранов 2-й танковой армии. Речь шла о том, как отметить предстоящий юбилей. Когда совещание кончилось, мы заговорили о памятном наступлении весной 1944 года, том самом, в ходе которого Кошаев послал нас, двух капитанов, подтягивать застрявшие в грязи топливозаправщики и грузовики с боеприпасами.

— Николай Михайлович, — спросил я, — помните наш путь на Умань?

— Конечно помню. Разве такое забудешь? Помню даже, как направил вас и еще одного капитана, фамилию забыл, чтобы подтянуть тылы...

— Харламов это был, — напомнил я. — А задание ваше мы с ним выполнили. Позже были даже награждены за это. Но доложить вам не успели — вы были уже ранены. Как это, кстати, произошло?

Кошаев помрачнел, бросил взгляд на протез, задумался.

— Подошли к какой-то речушке у села Краснополка, — начал он. — По карте — так, безымянный ручей. Но от весенней оттепели и дождей стал солидной преградой. Движение танков, преследовавших отступавшего врага, застопорилось. А мы, как вы знаете, шли в передовом отряде армии. Надо было срочно принимать меры. Поехал к речке, вижу, что так не преодолеть. Надо срочно делать гать. Отдал приказ. Начали таскать слеги и плетни из Краснополки. Дело пошло. Но тут налетели самолеты. Одна бомбежка, другая... Вот и саданул осколок...

* * *

«Одна бомбежка, другая...» Как все просто звучит в устах этого скромного человека. Между тем бомбежки были массированными. И комбриг не покидал переправы, личным мужеством воодушевлял подчиненных. Видя, что гвардии полковник с ними, танкисты, мотострелки и саперы под сильным огнем врага продолжали строить гать, понимая, что каждая минута дорога, что, если остановить преследование врага, он может перейти к обороне. Тогда вновь придется прорывать ее; вновь потребуются жертвы.

— А что было потом?

— Командарм выслал за мной санитарный самолет. Но он не смог приземлиться — такая была грязь. Пытались вывезти на машине — завязли. Шел танковый тягач. Перенесли на него. Через несколько часов пути по непролазной грязи и он стал — вышел двигатель из строя. С тягача — на повозку. Так тянулись почти сутки до госпиталя. Началась гангрена...

— Николай Михайлович, а вы знаете, что ваш партийный билет, пробитый осколком и залитый кровью, был передан мне как исполнявшему обязанности секретаря бригадной партийной комиссии?

— Вот как? — искренне удивился Кошаев. — Вот этого я не знал... И знаете, что... Поедемте ко мне домой. Я что-то покажу вам...

И вот мы на квартире у Николая Михайловича.

— Садитесь,— пригласил он. — Я сейчас... — Выдвинув ящик письменного стола, он начал перебирать бумаги: — Вот оно, вот оно, это письмо! — Кошаев протянул мне порванный листок с бурыми пятнами.

— Это письмо я хранил вместе с партийным билетом. Когда осколок резанул по левой части груди и ударил в руку, пострадал партбилет и письмо. Билет, видите, попал к вам. А письмо я храню как самую дорогую фронтовую реликвию. Теперь читайте.

— «Дорогой боец! Пишет тебе воспитательница детского сада № 7 гор. Куйбышева Е. Кротова, — читал я. — Мы сегодня роздали детям по одной конфете. В это время шла местная передача о событиях на фронте и о ходе сбора подарков фронтовикам. Света Глушенкова, слушая радио, завернула свою конфету снова в обертку, подошла ко мне и сказала: «Тетя Дуся, отправьте эту конфету красноармейцу на фронт, ведь им так трудно». Дорогой боец! Я выполняю просьбу своей воспитанницы. Будь здоров и невредим! Бейте фашистских гадов и помните, что о вас думают и не забывают наши дети. С приветом Е. Кротова».

Николай Михайлович внимательно смотрел на меня, пока я читал. Потом спросил:

— Ну как?

— Да. Документ интересный. Почему же ни разу не говорили об этой записочке?

— Как-то не представлялся случай. Сегодня заговорили о партийном билете, и я вспомнил о ней, — чистосердечно признался Кошаев.

— Когда же вы получили это письмо?

— В декабре сорок первого. Под Новый год пришли к нам посылки. Мне досталась небольшая коробка. В ней оказались шерстяные варежки, кисет с табаком, кусочек копченой колбасы и... конфета, привязанная ниткой к этому письму...

Более тридцати лет берег эту фронтовую реликвию Николай Михайлович. И когда я прочитал это письмо, сразу вспомнил слова, которые он сказал в зале Бородинской панорамы: «Невозможно одолеть такую силу, как наш советский народ!»

Наглядное пособие

В день окончательной ликвидации корсунь-шевченковской группировки немецких войск наши солдаты сняли с одного из убитых гитлеровских офицеров полевую сумку с документами и передали ее мне как работнику политотдела. В сумке среди прочих бумаг оказалась карта Советской Украины с немецкими надписями. На ней была пометка: «Nur fur den Dienstgebraucht!» (Только для служебного пользования!)

«Для служебного, так для служебного», — подумал я тогда.

И надо сказать, что карта действительно служила мне вплоть до мая 1944 года.

Я внимательно изучил карту, сопоставил с нашей географической картой, подчеркнул надписи, которые меня заинтересовали, красным и синим карандашами отметил линию советско-германского фронта. Получился клин, глубоко врезавшийся в территорию, оккупированную врагом. На острие этого клина и находилась наша 11-я отдельная гвардейская танковая бригада, с тяжелыми боями пробивавшаяся к Умани, к Днестру.

Работа над картой подсказала мне тему очередной беседы с воинами: «Крах гитлеровского «нового порядка». Карта давала богатую пищу для размышлений. Наша Советская Украина была переименована в рейхскомиссариат Украина, ее территория перекроена на гитлеровский лад, прилегающие к Одессе районы, как и Молдавия, отдавались королевской Румынии... Словом, было о чем говорить с танкистами, среди которых немало было уроженцев Украины: Александр Луганский, Василий Пироженко, Иван Бондарь, Иван Величко и многие другие. К тому же и сами они, освобождая села и города Украины, своими глазами видели ужасы фашистской оккупации, следы варварских разрушений, виселицы на площадях городов и деревень, беседовали с освобожденными из неволи советскими людьми и убедились, что такое «новый порядок», какую участь готовили фашисты нашему народу. Это — участь бессловесных рабов, подневольного рабочего скота.

Пользуясь небольшой паузой в наступлении, бойцы и офицеры собрались у одного из танков, к борту которого я прикрепил убедительное наглядное пособие — трофейную карту. Я начал беседу. Вспомнил о вероломстве, с которым гитлеровская Германия напала на Советский Союз, о целях, которые ставила она в войне против нашей страны, о тяжелом сорок первом годе, о Сталинграде и Курской дуге. В ходе рассказа подвел своих слушателей к тому этапу наступления, в котором они сейчас участвовали, к великому весеннему наступлению по освобождению Правобережной Украины, обратил внимание на тот клин наших войск, на острие которого мы находились, рассказал о том, как перекроена карта Украины и что от нас требуется, чтобы скорее покончить с гитлеровским «новым порядком».

Гвардейцы слушали внимательно, видимо мысленно проходя вновь и вновь свой тяжелый фронтовой путь. И когда я закончил, вдруг заговорил Яков Телеченко:

— Я родом из Ростовской области. Гитлеровцев оттуда давно вышибли наши войска. Мне не пришлось освобождать свои родные места. Но для нас Родина — и Россия, и Украина, и вся наша великая страна. Наш экипаж немало побил гитлеровцев в корсуньском котле. Будем по-гвардейски бить их и дальше, пока не выкинем с родной земли, до полной победы.

Его поддержал командир танка гвардии младший лейтенант Константин Смирнов:

— Мы гитлеровским бандитам еще покажем, отучим их навсегда ходить на нашу землю!

Ребята слов на ветер не бросали. Наше наступление продолжалось. Рано наступившая оттепель расквасила все дороги и поля. Трудно было бойцам, трудно было и танкам двигаться по густой, вязкой грязи. Но гвардейцы мужественно преодолевали и сопротивление врага, и весеннее бездорожье. Сметая все на своем пути, они 9 марта ворвались в Умань. Геройски сражались в этих боях мои однополчане. Огнем танковых пушек и пулеметов они уничтожали врага, давили метавшихся в панике гитлеровцев гусеницами танков.

Бой за город был короткий, но яростный. Парторг роты Петр Крупинов в уличных боях снова проявил смелость и отвагу, личным примером увлекал бойцов. Отличился и Михаил Матюнин. Установив свой пулемет на башню танка, он метко косил мечущихся в панике фашистов.

10 марта город был очищен от врага. Все улицы Умани напоминали в те дни выставку трофейного оружия. Здесь были танки всех марок, противотанковые орудия, гаубицы, шестиствольные минометы, горы снарядов, сотни автомашин.

Не задерживаясь, танкисты бригады пошли дальше, к Южному Бугу. Свой боевой путь продолжали Крупинов, Матюнин и Пустовалов с Телеченко. Не было среди героев Горного Тикича гвардии младшего лейтенанта Константина Александровича Смирнова. Он пал смертью храбрых в боях на улицах города. Вместо пего в разведдозоре в сторону Джулинки теперь шел танковый взвод гвардии лейтенанта Владимира Несветайлова.

Имя этого двадцатидвухлетнего офицера стояло в ряду тех, кем гордились в бригаде. Коммунист Несветайлов прошел через многочисленные бои и зарекомендовал себя умелым и храбрым танкистом. Особенно он отличился 17 февраля, когда гитлеровцы пытались вырваться из корсунь-шевченковского котла. Несветайлов пять раз в течение этого дня водил свой взвод в атаку и беспощадно бил лезших напролом фашистов. И вот теперь ему поставлена задача выйти в район села Джулинки, разведать подступы к мосту через Южный Буг и обеспечить танковому батальону захват этой очень важной переправы.

Действиями соединения теперь уже руководил новый, комбриг полковник Борис Романович Еремеев, заменивший выбывшего Кошаева.

После овладения переправой через Горный Тикич до выхода на Южный Буг прошло лишь семь дней. Это была неделя больших боевых успехов советских войск, в том числе и воинов 11-й гвардейской танковой. Действия соединений, освобождавших Правобережную Украину, ломали все представления о физических и моральных возможностях человека. Стремление людей быстрее освободить родную землю от фашистских захватчиков, покончить с «новым порядком» удесятеряли силы наших бойцов и командиров, давали им возможность не только преодолевать невероятные трудности, но и проявлять массовый героизм.

...К трофейной карте я обращался и в последующие дни, всякий раз, когда проводил политинформации. Флажками, вычерченными красным карандашом, отмечал освобожденные населенные пункты. Фронт перемещался все дальше на запад. Красных флажков становилось все больше. Мы приближались к реке Прут — границе СССР с Румынией. Однажды во время беседы комсорг мотострелковой роты гвардии сержант Михаил Матюнин, широко улыбаясь, спросил:

— Товарищ гвардии капитан, ваша карта кончается. На. чем дальше будете отмечать продвижение наших войск?

Кто-то из солдат тут же ответил за меня:

— Обойдемся и без трофейной. Направление известное — Берлин! Так ведь, товарищ гвардии капитан?

— Безусловно так, — поддержал я бойца, а сам подумал, что вряд ли нам придется наступать на Берлин, скорее на Балканы.

Но вышло так, как многие из нас мечтали. В мае нашу бригаду из Румынии, куда мы уже вступили, перебросили в Белоруссию, под Ковель.