Курская дуга

На танках «Тамбовский колхозник»

25 февраля 1943 года началось наступление войск Центрального фронта. 1 марта был освобожден город Севск. Но обстановка на этом участке фронта складывалась для наших войск неблагоприятно. Действовавший здесь 2-й гвардейский кавалерийский корпус подвергся контрудару превосходящих сил противника и с тяжелыми боями стал отходить к Севску. По распоряжению командующего Центральным фронтом наша 11-я гвардейская отдельная танковая бригада была срочно переброшена в район Севска.

Я был у штабной машины, когда к ней на взмыленном коне подскакал кавалерийский командир в широченной черной бурке.

— Где Бубнов? — спросил он.

Я указал на машину. Наездник спешился с коня, сбросил бурку на снег. В это время открылась дверца будки и в ее проеме появился Николай Матвеевич.

— Вы Бубнов? — спросил кавалерист.

Николай Матвеевич сверху спокойно посмотрел на возбужденного командира и сказал:

— Да, я. А кто вы?

Кавалерист назвал свою фамилию и зачастил умоляющим голосом:

— Выручайте, товарищ Бубнов. Фашисты прут, у них танки... А что против них сделаешь вот на этом, — и он указал на коня.

— В первый раз вижу кавалериста, который так непочтительно отзывается о своем боевом коне, — язвительно заметил полковник и сердито спросил: — А бойцы ваши где? Они, может, тоже махнули вот на этих? Может, там и помогать уже некому, если сам командир растерялся?

Комбриг не любил командиров, которые с осложнением обстановки теряли контроль над собой. Кавалерист, видимо, был одним из таких. Однако терять время Бубнов на расспросы не стал.

— Идите сюда, покажите на карте, — сказал он, — где он, немец-то? — И тут же: — Казаков, заходи.

Из рассказа кавалериста вырисовывалась тяжелая картина. Под ударом противника в обороне корпуса образовалась брешь, в которую и хлынули вражеские войска. Дорог был каждый час, и Бубнов немедленно отдал распоряжение танковым батальонам преградить путь немецким частям, двигавшимся на Севск.

Это был первый бой, который приняли наши гвардейцы на танках «Тамбовский колхозник». Бойцы и командиры помнили клятву, которую они дали делегации тамбовских колхозников, и свято соблюдали свое слово. Об этом красноречиво говорят скупые строки журнала боевых донесений бригады, которые посылались ежедневно в вышестоящий штаб. Привожу их дословно.

«В 9.20 16 марта 1943 г. бригада совместно с частями 2-го гвардейского кавалерийского корпуса вышла на рубеж обороны и получила задачу не пропустить противника по дороге Северные Буды — Севск. В 16.00 противник из района Грудская 8 танками перешел в атаку на Светово и занял его. Вторая рота 1-го танкового батальона вышла в контратаку и отбросила противника».

«В 14.00 17 марта атака 22 танков противника и до батальона пехоты из Бересток на Борисово. Сильный бой длился до темноты. Сожжено 7 немецких танков и подбито 10, уничтожено 2 самоходно-артиллерийские установки и до 100 солдат и офицеров. Потери бригады: 3 танка сгорело, 2 подбито, убито 5 человек...»

«12.00 18 марта противник вновь наступает, нанося главный удар на Коростовку, Буковищи, Севск. До 30 танков и двух батальонов пехоты наступают из Михайловского, Бересток на Борисово, свыше 40 танков и до полка пехоты наступают на Севск. Всего перед фронтом бригады свыше 100 танков и до двух полков пехоты.

Потери противника: сожжено 33 танка, подбито 22, уничтожено 4 пушки, до 650 солдат и офицеров. Наши потери: сгорело 12 танков, подбито 2, убито 16 человек, в том числе Герой Советского Союза Савельев{3}»

* * *

Скупые строчки боевых донесений. Даты, часы, цифры потерь. Не сразу уловишь, что скрывается за ними. Но если вспомнить, что бригада получила от тамбовских колхозников 55 танков и за первые три дня боев вывела из строя 72 вражеские машины, то это дает право сделать вывод о высоком боевом мастерстве и мужестве наших гвардейцев, о железной воле и прекрасных командирских качествах полковника Бубнова и других командиров, сумевших меньшими силами, искусным маневром отразить натиск противника, сломать его планы, нанести ему тяжелые потери.

Но как бы ни были красноречивы цифры, они еще не дают зримой картины боев, не раскрывают замечательные человеческие подвиги. А их было совершено нашими гвардейцами немало.

В один из тех боевых дней, когда немцы рвались к Севску, меня вызвал Бубнов. Я поднялся в его командирскую машину.

— Обратите внимание на работу взвода хозяйственного обеспечения, — сказал комбриг. — Комаров не проявляет должной заботы о людях. Подстегните его.

В это время радист Сенин, державший связь с командиром танкового батальона, доложил, что комбат беспокоится о боеприпасах, которые уже кончаются, а фашисты продолжают напирать. Бубнов тут же распорядился послать туда автомашину со снарядами. Сообщили, что повез их коммунист гвардии майор Юрий Харлампиевич Теллы, тот самый Теллы, который от имени награжденных выступал под Сталинградом и заверил командование фронта, что танкисты бригады будут драться за Родину до последнего дыхания.

Через несколько минут Сенин принял сообщение комбата о том, что он видит машину с боеприпасами на дороге и что немцы ведут по ней огонь.

В штабной машине установилась тревожная тишина. Она продолжалась, наверное, минут пять. Бубнов начал волноваться.

— Доложите о Теллы, — потребовал он.

— Машина с трудом пробивается по снегу под градом мин и снарядов, — доложил радист. И опять тишина.

— Машина стала. Рядом разорвался снаряд. За дымом и снежной пылью пока не видно, что с ней, — передал сообщение Сенин.

Тянутся напряженные минуты.

Но тут еще более тревожный доклад:

— Снаряд угодил в машину. Она горит. Теллы и шофер стаскивают ящики, отволакивают их в сторону. Обстрел усиливается...

Бубнов встал, закурил, но тут же со злостью выбросил папиросу. Чувствовалось, что нервы его на миг сдали. Однако он сразу же взял себя в руки. Внешне опять спокойный, видимо, он кипел душой, переживая за судьбу майора и водителя, волновался за танкистов, у которых почти не осталось снарядов и которым не в силах были помочь Теллы и шофер.

Тем временем по радио передали, что майор и водитель ползком под обстрелом оттаскивают ящики от горящей машины.

— Молодцы! Герои! — воскликнул Бубнов.

Презирая опасность, Теллы и шофер доставили танкистам два ящика снарядов, вернулись к машине и снова ползком, под минометным огнем, отвоевывая каждый метр снежной целины, потащили Ящики.

И вдруг новое сообщение:

— Гвардии майор Теллы убит...

Фронтовой подвиг! Он разноплановый и многоликий. В одном случае он подобен яркому костру, вспыхнувшему темной ночью в широком открытом поле. Его пламя видно издалека и приковывает взоры всех. Таков подвиг Теллы. Рядовой труженик войны вдруг стал героем, самоотверженностью которого потом долго восхищались все наши гвардейцы.

Но есть подвиги на первый взгляд не такие яркие. Они складываются из повседневных, неприметных дел. Телефонист под минометным обстрелом восстановил связь, сапер, не обращая внимания на пулеметный .огонь, проделал проход в минном поле, санитар вынес из простреливаемой зоны раненых товарищей, танкист удачно провел контратаку или атаку.

Сегодня атака, завтра атака... Обычное, каждодневное дело. Танкисты считали только уничтоженную боевую технику и живую силу противника, а сколько раз ходили они в атаку или контратаку, никто не учитывал. А жаль. Ведь каждый, побывавший в боях, хорошо знает, что такое атака, особенно для танкиста. Стоит машине двинуться с исходного рубежа, как на нее обрушивается смертоносный шквал: бьют противотанковые орудия и минометы, сыплются бомбы, хлещут длинными очередями крупнокалиберные пулеметы, ведут губительный огонь зенитные и самоходные орудия... А минные поля, противотанковые рвы, надолбы и завалы! Вот сколько опасностей и преград на пути танкиста, вот почему каждая атака может стать для него последней.

Наш однополчанин Александр. Луганский провел их множество. Помню, армейский корреспондент Иван Плахтин писал, что Луганский участвовал в семидесяти двух атаках. И сообщал он это еще задолго до победы, а ведь завершающий период войны характеризовался значительной активностью боевых действий.

Трудным для наших танкистов был и март 1943 года. Зима в этот год была снежной. Много снегу было и под Севском, где Александру Луганскому, теперь уже командиру танкового взвода, довелось показать свое умение бить фашистов.

Вспомним запись в журнале боевых донесений о схватке, которая завязалась 17 марта у села Борисово. Взводу Луганского было тогда приказано отбросить противника, рвавшегося к селу. По глубокому снегу, затруднявшему маневр, командир повел свой взвод наперерез гитлеровцам и занял выгодную позицию.

Вражеские машины приближались.

— Семь... десять... двенадцать, — считал Луганский.

Соотношение четыре к одному не в пользу наших танкистов. Нужны крепкие нервы, железная уверенность в своих силах, чтобы не дрогнуть. Луганский спокойно спросил экипаж:

— Видите сколько?

— Видим.

— Выстоим?

— Выстоим! Не пропустим!

— Спасибо. Огонь только по моей команде.

Луганский глянул на циферблат. Было 14 часов, когда он подал первую команду. И сразу же поле, простиравшееся впереди, заплясало в снежных вихрях, вздыбилось от разрывов снарядов. Луганский видел, как вспыхнул сперва один вражеский танк, потом другой. Это сразу охладило пыл наседавших фашистов. Машины противника сбавили скорость, некоторые из них остановились. Экипажи Луганского усилили огонь и подбили еще одну машину. Теперь уже почти все танки врага остановились, а иные стали сдавать назад.

— Ага, струсили, гады! — выругался Луганский, видя замешательство немцев.

За ходом боя наблюдал старший лейтенант Корольков.

— Контратакуй! — передал он взводному.

Танки, на бортах которых ярко выделялись слова «Тамбовский колхозник», взметая снежную пыль, помчались на врага. Он не выдержал натиска, стал разворачиваться и отходить. Этим и воспользовались наши танкисты и подожгли еще один вражеский танк.

Наступил новый день, и начались новые атаки противника. Теперь взвод Луганского был переброшен к деревне Кудояр, где враг нажимал особенно сильно. И в тот день танковая дуэль завершилась контратакой наших танкистов, в ходе которой командир лично поджег вражеский танк. Другая машина была захвачена как трофей.

Когда противник был отброшен, механик-водитель Высоцкий спросил у взводного:

— Может, посмотрим?

— Давай, — охотно согласился тот.

Выбравшись из тридцатьчетверки, они подошли к немецкому танку. Люки были открыты, в машине никого не оказалось. Высоцкий уселся на место водителя, нажал кнопку стартера. Двигатель фыркнул, но не запустился. Попробовал еще раз. Не получилось. Оказалось, что не было горючего. Высоцкий перебрался в боевое отделение, осмотрел все внимательно, вылез и доложил:

— Все в полной исправности и снаряды есть. Вот это драпанули!

— Это им не сорок первый, — откликнулся командир взвода. — Не зря мы сталинградскую школу прошли. Да и немцам она дала суровые уроки...

...Бои не утихали до конца марта. И каждый день Александр Луганский был в самой их гуще. 26 марта при отражении вражеской атаки он был ранен, но сумел уничтожить еще один немецкий танк.

В боях за Севск совершили подвиги многие другие гвардейцы бригады. Каждый день рождал новых героев. Я слышал, как во время одной передышки Калустов сказал Бубнову:

— Не мешало бы нам, Николай Матвеевич, отчитаться перед тамбовскими колхозниками, написать им, как воюют наши люди на их танках.

Комбриг одобрил идею Григория Шаумовича.

Отчет гвардейцев, направленный Тамбовскому обкому ВКП(б), готовился политотделом бригады и обсуждался на партийных собраниях и со всем личным составом. Кандидатуры людей, фамилии которых были названы в письме, определялись самими гвардейцами.

«В жестоких схватках с врагом, — говорилось в отчете, — личный состав проявляет исключительный героизм, стойкость, отвагу и мужество, прославляя нашу Родину, силу и мощь русского оружия. Танкисты смело вступают в неравные бои и выходят победителями...»

Далее рассказывалось о подвиге Александра Луганского, фамилия которого была названа одной из первых, о славных ратных делах Героя Советского Союза гвардии лейтенанта Константина Савельева, о многих других воинах бригады, отличившихся на поле брани.

Перед бурей

Кончились тяжелые бои у Севска. Отшумели зимние бури, отжурчали вешние ручьи. И вот уже в разгаре весна, весна военного сорок третьего года.

Подразделения бригады, выведенные на переформирование, пополнение материальной частью и людьми, расположились в окрестностях деревни Дубровки, что в Курской области.

— Каждый из нас мечтал об отдыхе, — сказал комбриг гвардии полковник Бубнов, начиная совещание командиров и политработников. — Но рассчитывать на это не приходится. Обстановка диктует свои жестокие условия. Распоряжением штаба 2-й танковой армии отныне устанавливается 12-часовой рабочий день. Исходя из этого и надо спланировать боевую и политическую подготовку. Основное внимание требую сосредоточить на изучении материальной части танка и оружия, сколачивании экипажей и подразделений. Мы должны наладить изучение тактики противника, его повой боевой техники и способов борьбы с нею...

Николай Матвеевич нацелил нас на то, чтобы все занятия проводились непосредственно с техникой и на местности, чтобы поменьше было «словесности»-, сказал, что времени у нас мало, потому что противник в любой момент может предпринять наступление.

О том, что гитлеровцы могут начать новое летнее наступление, мы предполагать могли. Но что , фашистское командование, готовясь к реваншу за жестокое поражение под Сталинградом, разработало специальный оперативный план «Цитадель» и что по этому плану решающие события 1943 года должны развернуться именно здесь, на Курской дуге, никто из нас, конечно, не думал.

Между тем гитлеровцы стянули в район Орла и севернее Харькова 50 отборных дивизий, в том числе 16 танковых и моторизованных. В этих двух ударных группировках насчитывалось, как теперь известно, около 900 тысяч человек, до 10 ООО орудий и минометов, почти 2700 танков и свыше 2000 самолетов. На фронт поступили новые танки с устрашающими названиями «тигр», «пантера» и тяжелые самоходные орудия «фердинанд». Противник рассчитывал двумя встречными ударами — из района Орла на юг и из района Белгорода на север — окружить и уничтожить расположенную здесь группировку советских войск и захватить стратегическую инициативу в свои руки.

Итак, Николай Матвеевич Бубнов потребовал усиленной подготовки бригады. Занимались все: красноармейцы и сержанты, командиры и политработники. Скидок на измотанность недавними боями не делалось, а мы, политработники, должны были разъяснять бойцам необходимость такого напряжения в учебе, предотвращать жалобы отдельных танкистов на трудности. Чтобы противостоять надвигающейся буре, выдержать ее натиск, нужно было встать лицом к ней, собрав все свои силы. Нужен был упорный, не знающий усталости труд.

И люди трудились, водили боевые машины, ходили в атаки на танках и «пеший по-танковому», выполняли упражнения стрельб, совершенствовали технические знания, изучали наиболее уязвимые места «тигров» и «пантер». Офицеры отрабатывали различные варианты боев на картах и на местности, совершенствовали навыки организации взаимодействия, сколачивали подразделения. Много занятий проводилось ночью.

Специальной подготовкой были охвачены и политработники. Мы должны были изучить материальную часть танка Т-34, выполнить ряд стрельб из пистолета, автомата, ротного и ручного пулеметов, отработать вопросы тактики. Нашей группой но изучению материальной части танка руководил начальник технической части бригады гвардии майор Павел Федорович Гордеев.

'Гвардии полковник Бубнов часто контролировал занятия и был очень строг, если замечал какие-либо упущения руководителя или бесцельную трату времени.

Однажды утром я должен был проводить политические занятия с красноармейцами. Учебный класс был оборудован в саду, где расположился палаточный лагерь роты. Когда шел туда, встретился знакомый командир. Остановились, поговорили немного, радуясь хорошей погоде. Когда я подошел к группе, там уже были Бубнов и комиссар Калустов, как мы по привычке называли замполита.

Комбриг смерил меня суровым взглядом, спросил:

— У вас часы есть?

— Есть, товарищ, гвардии полковник.

— Посмотрите, сколько времени.

Я достал карманные в черном чугунном футляре часы, купленные на рынке в Саратове.

— Ровно восемь.

— Не восемь, а семь минут девятого. Потеряно семь минут! Выбросьте ваше старье. Это не часы, если они подводят командира. Впредь за опоздание буду строго наказывать.

Я был крайне сконфужен. Бубнов же, обращаясь к Калустову, сказал:

— Ты побудь тут у него, проверь, а я схожу во второй танковый...

Вскоре пришло дополнительное распоряжение — заниматься в день по четырнадцать часов. Напряжение еще больше возросло. Люди уставали. Но контроль за ходом боевой подготовки не ослабевал. Бубнов сам с утра до позднего вечера пропадал на учебных полях и стрельбищах, подстегивал тех, кто ослаблял требовательность.

...Однажды в первых числах июня, когда мы были в поле и изучали устройство танковой пушки, прибежал посыльный и передал приказ: заместителям командиров рот по политчасти явиться в политотдел. Когда мы прибыли туда, гвардии подполковник Ермаков сказал:

— Должности заместителей командиров рот по политчасти упразднены. Получите в штабе документы и после обеда поедете на курсы, будете переквалифицироваться на командную работу.

С тяжелым сердцем уходил я из политотдела. Жалко было расставаться с людьми, вместе с которыми приходилось переносить все невзгоды фронтовой жизни, ходить в разведку... Позади ведь два года войны, Сталинград. Люди стали близкими, дорогими. Но приказ есть приказ.

Инструктор политотдела бригады гвардии капитан Иван Харламов привез нас в политотдел 2-й танковой армии, сам пошел к начальству, а нам велел ждать его. Томительно шло время. Каждый думал о своем будущем, о том, куда забросит его военная судьба, где будет проходить наша учеба. Наконец Харламов вернулся из политотдела, подошел ко мне:

— Сейчас позвонил Калустов и приказал забрать тебя обратно.

Я был несказанно рад вернуться в родную бригаду. Назначили меня комсоргом мотострелкового пулеметного батальона. Батальоном в то время командовал гвардии майор Василий Васильевич Примаченко, несколько медлительный, добрый человек. Вместе с секретарем партбюро гвардии капитаном Иваном Николаевичем Андрюхиным мы включились в размеренный ритм боевой и политической подготовки, проводили беседы и политинформации, ежедневно бывали на занятиях, контролировали, как коммунисты и комсомольцы овладевают знаниями, как влияют на беспартийных.

Калустов рекомендовал нам шире использовать опыт минувших боев, пропагандировать наших героев, их боевые приемы.

Одним из самых известных героев был И. И. Корольков. Еще в период сталинградских боев о нем несколько раз писала «Правда», почти в каждой статье, посвященной бригаде и опубликованной в «Красной звезде», видное место отводилось подвигам Корольков а. И мы широко использовали его опыт накануне Курской битвы. На политинформациях и в беседах рассказывали вновь прибывшим в подразделение бойцам о наиболее поучительных боевых эпизодах, приглашали лучших танкистов, пулеметчиков, минометчиков, связистов, саперов на встречу с новобранцами, где ветераны рассказывали о своих ратных успехах. Выступал в батальоне и Корольков. Кстати, к этому времени он был назначен командиром 1-го танкового батальона. Это было знаменательное в бригаде событие: бывший старшина роты стал комбатом!

Вскоре в бригаду пожаловала еще одна представительная комиссия из штаба 2-й танковой армии. Ещё раз был тщательно проверен ход боевой подготовки. Проверке подвергся и танковый батальон Королькова. Иван Иванович очень волновался. Впервые ему приходилось держать такой трудный экзамен, выступать в роли командира части, организатора боевой учебы. Но тревога командира была напрасной: по уровню боевой подготовки и состоянию внутреннего порядка его танковый батальон был признан лучшим в соединении.

В целом по результатам проверки был сделан вывод: «Бригада приведена в полную боевую готовность и может выполнить любую поставленную перед ней боевую задачу...»

Этот вывод был хорошей аттестацией работы командиров и политработников, радовал нас, вселял уверенность в будущих боевых успехах. Большое воодушевление вызвало в каждом из нас и другое приятное событие: 17 июня большинству воинов бригады была вручена медаль «За оборону Сталинграда».

Высота 274,0

Грозовые тучи Курской битвы сгущались с каждым днем. Это было видно по тому, как к фронту стягивались войска. Шли полки стрелковых дивизий, грохотали колонны танков, двигалась артиллерия. Над полевыми дорогами висел густой слой бурой пыли.

В конце июня — начале июля с севера все отчетливее стал доноситься гул артиллерийской канонады. В воздухе все чаще стала появляться немецкая авиация, особенно разведывательные самолеты. Люди Жили в напряжении, в тревожном ожидании каких-то больших событий. Это ощущали и мы, и гражданское население прифронтовой полосы, которое активно помогало строить оборонительные сооружения.

И хотя мы были в некотором удалении от передовой линии фронта, считали себя едва ли не в тылу, настроение у всех было настороженное. Все понимали, что в такое время нужна высокая организованность, предельная собранность, постоянная готовность выступить на передовую.

По утрам на политических информациях мне все чаще и чаще красноармейцы задавали один и тот же вопрос: «Когда же пойдем в наступление?»

Люди рвались в бой. И не просто в бой. Гвардейцы и нашего батальона и других подразделений бригады теперь думали только о наступлении. Конечно, вспоминали мы и лето прошлого года, когда приходилось отступать по задонским степям к Сталинграду, вспоминали встревоженные лица советских людей, их обжигающие душу вопросы: «Куда же вы? А что же будет с нами?» Горько и тяжко было нам тогда.

Теперь, летом сорок третьего, после победы под Сталинградом настроение у людей стало совсем другим. Мы не знали, как развернутся события, будем ли мы обороняться или наступать. Решать эти вопросы — задача высшего военного руководства. Но для нас, рядовых участников войны, одно было совершенно ясно: наши войска обрели уверенность в своих силах, стали способны не только противостоять натиску врага, но и бить его, гнать прочь с родной земли.

3 июля офицерам было приказано собраться на совещание. Большой крестьянский дом, куда мы пришли, казался встревоженным ульем. Командиры и политработники высказывали разные предположения, строили догадки. Но все понимали, видимо, что час больших событий недалек.

— Я вас собрал для того, — сказал Бубнов, — чтобы сообщить о распоряжении штаба армии. Нам приказано быть в постоянной готовности к передислокации. Пора занятий кончилась. Наступает время, когда знания и навыки, полученные в напряженной учебе, мы должны применить на деле. Личному составу выдать положенные боеприпасы и сухой паек, ещё раз проверить технику и оружие, не разрешать никому отлучаться из расположения. Быть в готовности к немедленному выезду в указанный район. Есть вопросы?

— Все ясно! — послышались возбужденные голоса.

Калустов потребовал, чтобы мы предупредили личный состав о бдительности, о недопустимости излишних разговоров среди жителей села.

— Указание командира бригады, — сказал замполит, — надо — выполнить спокойно, без бросающейся в глаза суеты, как будто ничего не меняется.

Остаток дня и большая часть следующего ушли на выполнение указаний комбрига. Люди получали патроны, гранаты, запалы к ним, проверяли автоматы, пулеметы, орудия, засовывали в вещмешки сухой паек, другой солдатский скарб.

5 июля грянула буря: противник перешел в наступление на орловском и белгородском направлениях. Бригада была срочно направлена к фронту, на северный фас Курской дуги.

Не знаю по какой причине, но комбат Примаченко приказал вести батальон в указанный район мне. Шли пешком, а танки на больших скоростях еще раньше умчались вперед. Двигались под палящим солнцем, поднимая тучи пыли. В небе стоял грохот самолетных двигателей, трескотня авиационных пушек и пулеметов. Друг за другом носились в бешеной карусели наши и вражеские самолеты. На виду у всех советский истребитель, оторвавшись от «мессера», который его преследовал, таранил немецкий бомбардировщик. Оставляя в небе черный шлейф дыма, он врезался в землю.

Мы долго шагали по пыльной дороге, затем свернули в балку и по ней во второй половине дня вышли к высоте 274,0, немного восточнее Молотычей. Танки уже были там. Автоматчики батальона рассредоточились в ранее отрытых траншеях и окопах впереди боевых машин. Бригада заняла позиции в стыке 16-го и 3-го танковых корпусов 2-й танковой армии. Таким образом, мы оказались на ольховатском направлении, где гитлеровцы наносили свой главный удар со стороны Орла.

Высота, на скатах которой расположился наш батальон, занимала господствующее положение над окружающей местностью. Отсюда на многие километры хорошо просматривались пшеничные поля, которые сейчас кромсают гусеницами сотни наших и вражеских танков. На этих нивах сейчас идет напряженный, тяжелый бой. Там сдерживают удар фашистских войск воины 81-й и 15-й стрелковых дивизий 13-й армии. Туда же командование фронта бросило соединения 2-й танковой армии. Наша бригада — во втором эшелоне. Сражение кипит и на земле и в воздухе. Стоит сплошной, тяжелый, не утихающий гул.

Вечером и ночью мы занимались дооборудованием занятых позиций, углубляли траншеи, делали в них пиши, перекрывали отдельные участки, отрывали блиндажи.

Ровно в 6.00 следующего дня наши позиции подверглись жесточайшей бомбежке. Самолеты противника кружили над нашими головами. Отыскивая цели, пикировали, освобождаясь от страшного груза. Одна волна бомбардировщиков сменялась другой, и так, казалось,, до бесконечности... Адский грохот, скрежет металла, стонущая земля... Так было до сумерек, а утром следующего дня все возобновилось. Кроме того, по нашей высоте начали бить тяжелые немецкие орудия. «Юнкерсы», сбросив бомбы, обстреливают позиции из пушек и пулеметов. Хорошо, что укрытия вырыты в полный рост и что бойцы устроили в них ниши, которые защищают от осколков и пуль. Потом началась бомбежка по площадям. «Хейнкели» сбрасывали большие кассеты, из которых на определенной высоте вываливались десятки мелких бомб. Спастись от них можно только в крытых траншеях да в . нишах. Заместителю командира нашего батальона по политической части гвардии майору А. Р. Бойко такой бомбой оторвало кисть руки. Его эвакуировали в тыл. Капитан Андрюхин заменил замполита, а я стал парторгом батальона.

Враг теснил наши войска, приближался к Понырям и Ольховатке. Вступили в бой и подразделения бригады, отражая остервенелые атаки гитлеровцев.

Я побывал во второй траншее, где находился начальник боепитания батальона гвардии старший сержант Владимир Марциновский. Было часов восемь вечера. Сели на бруствер, закурили, поговорили о том, как обстоят дела с боеприпасами, не будет ли перебоя. Марциновский обстоятельно рассказал о том, какой есть запас боекомплектов, как доставляются патроны, снаряды и мины, заверил, что беспокоиться о боепитании причин нет.

— Передайте, — говорил он, — бойцам, что боеприпасов хватит. Только пусть не пускают их мимо целей.

Мы распрощались, и я по ходу сообщения направился в первую траншею. Не прошел и ста метров, как над головой прошелестел вражеский снаряд и разорвался там, где мы только что сидели с Владимиром. Через три-четыре минуты, когда я был уже в первой траншее, по телефону сообщили, что Марциновский погиб. Трудно было поверить в это, но трагедия, увы, совершилась.

Ранним утром 11 июля оборона бригады опять подверглась ожесточенной бомбежке. Разделившись на две группы, немецкие самолеты заходили на наши позиции с противоположных сторон, бомбили их и поливали пулеметным огнем. Враг явно ставил задачу подавить нашу способность к сопротивлению, ударами авиации сломить оборону. Во время этого мощного налета мы вновь понесли немалые потери. Много красноармейцев и сержантов было завалено землей, в том числе и я вместе со своим тезкой — пулеметчиком гвардии старшим сержантом Петром Петровичем Казаковым. Навеки я благодарен друзьям, которые успели откопать меня. Петр .Петрович же, когда его вызволили, был уже мертв.

Страшно жалко людей. Гибнут молодые ребята, мои одногодки. Каждая такая потеря оставляет в сердце глубокий, долго по заживающий след. Вечером в боевых порядках батальона были Бубнов и Калустов. Они спрашивали о настроении бойцов, о потерях, интересовались, кто-как воевал, кто отличился, как налажено питание...

Семь дней судорожно вздрагивала земля. Но не дрогнули наши гвардейцы. Позиции бригады были неприступны. Хорошо укрытые в земле танки, стойкость и выдержка людей сделали нашу оборону непреодолимой. Наличном счету у многих танкистов бригады появились уничтоженные «тигры». Два тяжелых танка врага, пытавшихся пробиться через нашу оборону, сжег экипаж гвардии лейтенанта Ивана Кваши, два тяжелых и один средний танк уничтожил со своим экипажем гвардии старшина Трофимов. Мужественно отбивали атаки врага воины нашего батальона: автоматчики отделения гвардии старшего сержанта Петра Крупинова, минометчики гвардии старшего лейтенанта Круглова. Двенадцать раз в течение дня под бомбежкой и обстрелом ходил на исправление линии связи телефонист гвардии ефрейтор Григорий Нестифоров. Много подвигов совершили и другие наши гвардейцы. Позже я прочитал строки Евгения Долматовского:

Они, эти строки, — и о героях-гвардейцах нашей бригады.

Оборонительные бои на орловском направлении длились до 12 июля. Враг был обескровлен. Наступление его провалилось. Не удалось фашистскому командованию осуществить свой план «Цитадель». Инициатива теперь находилась в наших руках, и мы вынудили противника перейти к обороне.

По сталинградской привычке гвардии полковник Бубнов провел с командирами разбор оборонительных боев, дал высокую оценку действиям частей бригады, мужеству и отваге личного состава, поставил задачу готовиться к наступлению..

Много лет спустя после войны о душевном состоянии комбрига в те памятные дни мне рассказал полковник Кошаев. Отпустив командиров и политработников, Бубнов вышел из землянки. Яркое солнце на миг ослепило его. Николай Матвеевич отошел под тень одинокого, покалеченного осколками дуба, присел на пожухлую траву, задумался.

С Бубновым были его неразлучный друг и единомышленник Григорий Шаумович Калустов, другие руководители бригады, начальник штаба Кошаев. Калустов, глядя на Бубнова, спросил:

— О чем задумался, командир?

— Думаю, что наш час настал. Давно мы его ждали. Теперь надо бить врага и гнать его прочь с нашей земли!

— Надо, Николай Матвеевич, ох как надо! Да вот и документ прислали.

— Что за документ? — живо заинтересовался Бубнов. Замполит передал ему небольшой листок. Это было обращение Военного совета Центрального фронта к бойцам, командирам и политработникам, в котором давалась высокая оценка оборонительным боям и содержался призыв нанести сокрушительный удар по обессиленному врагу. Комбриг быстро прочитал текст, взволнованно сказал:

— Надо немедленно довести до личного состава.

— Безусловно надо. И думаю, сделать это следует нашему руководящему составу. Пусть комбаты, их замполиты выступят перед бойцами. Да и нам с вами надо. Так будет весомее, действеннее...

Тяжелая утрата

Калустов собрал нас, политработников.

— Ну что ж, боевые друзья, — сказал он, — по всему видать — выдохлись гитлеровцы. Кончилось их наступление. Теперь мы должны собраться с силами и гнать завоевателей прочь с родной земли. Советский народ давно ждет от нас этого. Наши гвардейцы хорошо дрались в обороне. Но вчерашней славой на войне не живут. Новые бои требуют от нас новых подвигов. К этому призывает нас и Военный совет Центрального фронта...

Григорий Шаумович тут же вручил всем нам размноженные экземпляры обращения Военного совета, велел внимательно прочитать его.

«Боевые друзья — бойцы, командиры, политработники! — говорилось в обращении. — Военный совет фронта еще в ходе жесточайшей битвы считал своим долгом сказать вам свое спасибо за беспримерную стойкость, за высокие образцы мужества и героизма, за хорошую военную выучку, проявленные в оборонительных боях с бронированными полчищами немецко-фашистских разбойников.

Военный совет фронта в своем обращении к вам ставил в те дни главную задачу — стоять насмерть, не отдавать подлому врагу ни одной пяди родной нам Советской земли, перемолоть живую силу и технику врага и подготовить таким образом условия для нанесения мощного ответного удара с целью полного разгрома и уничтожения немецких оккупантов?

Вы, дорогие товарищи, эту задачу выполнили с честью и славой...

И вы, боевые товарищи, славно поработали в эти дни, не посрамили своей воинской чести, своего Боевого Знамени. Советский народ восхищен вашим мужеством и стойкостью, он славит своих героев.

Первый этап боев лета 1943 года закончен нами победой. Мы выстояли. Наступление врага провалилось с треском. Враг понес невосполнимые потери.

Сейчас наша задача состоит в том, чтобы нанести мощный удар по обессиленному врагу, разгромить и уничтожить его.

...Вперед — на разгром и уничтожение врага! Победа будет за нами!»

Когда мы ознакомились с обращением, Калустов спросил:

— Обратили ли вы внимание на то, что Военный совет фронта призывает нас свято беречь честь Боевого Знамени? Наше Знамя гвардейское. На нем изображение великого Ленина. За торжество его идей мы боремся. Мы особенно должны дорожить честью нашего Знамени, пронести его с гордостью и достоинством в наступательных боях. Эту мысль я прошу довести до сознания каждого бойца. Мы должны сказать своим людям так: там, где наступает гвардия, — враг не может устоять!

По обращению Военного совета во всех организациях прошли партийные собрания. Политработники, командиры, активисты в групповых и индивидуальных беседах разъясняли содержание призывов Военного совета. Гвардейцы получили хороший политический заряд. Первые же задачи в наступлении они образцово выполнили.

Н. М. Бубнов — мы все видели это — переживал дни самого высокого душевного подъема. Бригаду перебрасывали с одного участка фронта на другой. Там, где создавался «затор», образовывалась заминка, командующий вводил в дело свой резерв — 11-ю гвардейскую. Она сламывала сопротивление врага, и атака продолжалась. Николай Матвеевич откровенно гордился этим, старался сделать все, чтобы не обмануть надежд командующего.

...Комбригу стало известно, что до пятнадцати тяжелых танков противника сосредоточилось на исходных позициях частью у леса, частью на северо-западной окраине деревни. С минуты на минуту они могли пойти в контратаку. Бубнов вызвал командира танкового батальона гвардии майора Ивана Королькова.

— Вот здесь — они, — показал он на карте. — Ваша задача — упредить, сорвать их контратаку. Учтите, немцы имеют преимущество и в силах, и в характере местности.

— Все взвесим, товарищ комбриг. В Сталинграде и не то бывало.

Группе танков под командованием гвардии старшего лейтенанта Фомина Корольков приказал зайти гитлеровцам во фланг, а остальным силам батальона — незаметно пройти лощиной и сосредоточиться для удара с фронта.

— Как только Фомин «нависнет» над флангом противника, — разъяснял Корольков задачу танкистам, — его строй развернется, немцы подставят борта своих машин, тогда ударим и мы.

Расчет Королькова полностью оправдался. Под прикрытием леса машины Фомина вышли в указанное место. Гитлеровцы обнаружили их, немедленно повернули танки для нанесения удара. Но в это время на них обрушился огонь подразделений, которые вел гвардии майор Корольков.

Первым выдвинул свою машину гвардии старший лейтенант Алексей Петрухин. Он тут же увидел вражеский танк с опознавательными знаками «СС» на борту. Командир башни навел перекрестие прицела на эти четко выделявшиеся знаки. Последовала команда, грохнул выстрел, и танк окутался густым дымом.

Почти одновременно с Петрухиным вышел на позицию и танк Александра Луганского. Перед самыми боями на Курской дуге он, ранее награжденный орденами Красного Знамени, Отечественной войны и Красной Звезды, получил орден Александра Невского. Александр был первым в бригаде, кто удостоился такой награды. После ранения у Севска Луганский вылечился в госпитале, вернулся в бригаду, получил заслуженную боевую награду и вот теперь вновь вел свою машину в бой. Экипаж Луганского тоже с первого выстрела поджег вражеский танк.

Остальные танки батальона, ведя огонь на ходу, стали обтекать вражеский фланг, заходить немцам в тыл. Гитлеровцы начали пятиться поближе к домам, чтобы, прикрываясь ими, отойти без потерь. Стремительный нажим танкистов Королькова спутал карты гитлеровцам. Они вынуждены были отказаться от попытки атаковать и отошли.

Наступление развивалось на север, в сторону Кром. 2 августа танковая колонна бригады глубокой балкой на больших скоростях выходила на рубеж атаки в районе деревни Ржава. Автоматчики нашего батальона, и я вместе с ними, сидели десантом на броне. Еще метров триста, и мы должны были вступить в бой. Балка, по которой шли наши танки, круто повернула влево. Часть машин скрылась за поворотом. Колонна остановилась. И тут же на изгиб балки обрушилась лавина артиллерийского огня противника. Взрывной волной меня перебросило через, башню на другую сторону. Овраг бурлил и клокотал в. разрывах тяжелых снарядов. Мотострелки быстро укрылись кто в танках, кто под машинами. Артналет через несколько минут прекратился, не причинив нам особого ущерба. Мы облегченно вздохнули, отряхиваясь от пыли и земли.

В это время мимо нас проехал на «виллисе» гвардии полковник Бубнов. Через минуту-другую передали приказ: «Командиры батальонов — в голову колонны». Комбриг собирал их для уточнения боевой задачи. Вскоре танки стали выползать из балки, принимая боевой порядок.

Бубнов также поднялся на пригорок, чтобы наблюдать, как вступает в бой бригада. И в этот момент противник начал еще один сильнейший артиллерийский налет. Николай Матвеевич оказался в огненном смерче — он даже не успел укрыться в танке. Осколок снаряда сразил нашего комбрига.

В голове не укладывалась эта трагическая гибель Бубнова. Всего лишь несколько минут назад он проехал мимо нашего танка — волевой, сосредоточенный, одухотворенный успехом наступления. И вот его уже» нет в живых. Мы знали, как он жаждал наступления, сколько мечтал о том дне, когда гвардейцы развернутся во всю свою богатырскую силу и начнут гнать врага с родной земли. И вот этот день наступил. Мы гоним гитлеровцев, уничтожаем беспощадно. Но коварная смерть словно подкарауливала Бубнова, ждала именно такого момента, чтобы оборвать его заветную мечту в самом начале ее осуществления.

Сын двух республик

Гибель Бубнова страшной болью отозвалась в сердце Калустова. Он был настолько ошеломлен этой потерей, что буквально на глазах изменился. Его типично кавказское смуглое лицо сразу осунулось, еще больше потемнело, и без того большие черные глаза казались теперь огромными, подернулись красными жилками. Как и многие мужчины, закаленные войной, замполит умел сдерживать себя. Но я уверен, что шершавый ком. ежеминутно подкатывал к его горлу, и голос Григория Шаумовича с характерной хрипотцой и легким армянским акцентом становился каким-то глухим, болезненным.

Хоронили Николая Матвеевича Бубнова в древнем Курске. Гроб с его телом был установлен в областном драматическом театре. Состоялась гражданская панихида. Было много горожан. Когда траурная процессия направилась к кладбищу, Калустов шел первым за гробом своего боевого друга. О чем он думал в те тягостные минуты? Может, о весне сорок второго года, когда они впервые сошлись в бригаде: новый комбриг и новый комиссар. Тяжелое наследство тогда досталось им. Здорово помяли бригаду в боях под Харьковом. Но они в короткий срок сумели восстановить боеспособность соединения, провели его через суровые испытания Сталинграда, закалили. Бригада стала гвардейской, была представлена к ордену. И в этом была их несомненная заслуга, заслуга и командира, и комиссара. Один из них прекрасный тактик, умелый организатор боя, другой умный и тонкий политработник, душа воинского коллектива. До сих пор гвардейцы называют его комиссаром, хотя такая должность давно упразднена.

Калустов умел тонко и незаметно натолкнуть командира бригады на важное и нужное дело. Получалось так, что его идея как бы сама собой исходила от Бубнова.

И вот теперь комбрига нет. Кто может заменить его? Кто сумеет сойтись с ним так же, как Бубнов? В командование вступил по служебному положению гвардии полковник П. Л. Бормотов, заместитель комбрига. Петр Леонтьевич тоже смелый, решительный и инициативный человек. Но в отличие от Бубнова он больше инженер, чем командир. С людьми ему приходилось работать меньше, нежели с техникой. Теперь Бормотов ведет бригаду в наступление в сторону Кром.

— Как там у него? — вслух произносит Калустов. — Может, еще кого-либо потеряли...

В те тяжелые минуты, шагая рядом с Калустовым, я вспоминал о минувшей зиме, о боях на той же Курской дуге, самой северо-западной ее точке, у Севска. В ту пору еще никто не называл этот участок фронта Курской дугой. Тогда она только намечалась. И кто знает, образовалась бы вообще дуга, если бы враг не был остановлен у Севска. А в том, что он был удержан, немалая заслуга и нашей 11-й гвардейской. Ведь какие схватки шли тогда у этого небольшого русского городка! Сколько танкистов отличилось! Сколько полегло наших славных ребят... Теллы, Савельев... И вот еще невосполнимая потеря.

...Слова прощания на кладбище, автоматный салют... Вечная тебе память, дорогой командир...

* * *

В тот же день мы возвратились на передовую. Калустов всю дорогу молчал, погруженный в свои думы. Когда приехали на командный пункт бригады, Григорий Шаумович спросил, как идет наступление. Противник в это время яростно сопротивлялся. Танковые подразделения с трудом пробивались вперед; Потом и вовсе произошла заминка. Стрелки нашего батальона автоматчиков, прижатые огнем врага, залегли. Я находился в 1-й стрелковой роте, когда узнал, что в батальоне собирается побывать Калустов. Замполит Андрюхин приказал мне отправиться на НП бригады, встретить его и сопроводить до позиций батальона.

И вот мы идем на передовую. Идем молча. Мне вспоминались июньские дни. Тогда мы много трудились, готовились к боям. Григорий Шаумович часто бывал у нас, наблюдал, чем занимаются политработники, как влияют на ход боевой и политической подготовки. Однажды в перерыве между занятиями он спросил «заместителя командира батальона по политчасти гвардии майора Бойко:

— Почему у красноармейцев нет свежих газет?

— — Не знаю, товарищ гвардии полковник, не доставили почему-то...

Калустов сурово посмотрел на Бойко.

— «Не знаю», — с иронией повторил он. — Такого слова у политработника быть не должно! Вы обязаны знать все. И о газетах беспокоиться не меньше, чем о боеприпасах или о питании. Потрудитесь немедленно организовать доставку газет...

После длительного молчания, которое я не решался нарушить, полковник вдруг спросил:

— Как работает Базилевский?

Вопрос не был случайным. В ходе оборонительных боев людям пришлось очень много работать: отрывать укрытия для танков, траншеи, окопы, ходы сообщения. Здорово изматывали бойцов бомбежки и артобстрелы. Люди очень уставали, за длинный июльский день тратили много сил. А кормили нас только ночью. Не успеют бойцы поужинать, как тут же появляется кухня с завтраком.

— Зачем нам завтрак? Только ведь поели... — сетовали красноармейцы.

— Берите, берите, — настаивал повар, наполняя котелки. — Сейчас не хотите, позже проголодаетесь.

Но при первой же бомбежке запасы еды засыпало землей, и люди весь день оставались голодными. Гвардии капитан Базилевский, помощник командира батальона по хозяйственной части, считал это положение вполне нормальным.

— Как настроение людей? — спросил однажды Калустов, появившись в траншеях.

— Боевое. Да вот с питанием трудно, — и я рассказал обо всем. Замполит насупился, спросил:

— Базилевский знает об этом?

— Знает.

— Так почему же не принимает мер?

Довод у помпохоза был один: кухню, мол, на передний край в светлое время не пошлешь, могут разбить ее и не в чем будет готовить пищу. И с ним соглашались: война. Люди мирились со всем. Но Калустов не смирился.

— Вот что, парторг. Поезжай в тылы сам, разберись во всем и тащи сюда Базилевского, — приказал Калустов.

Я поехал, проверил работу Базилевского и передал ему приказ Калустова. Когда мы вернулись с хозяйственником на передовую и я доложил полковнику о результатах проверки, Калустов крепко отчитал Базилевского и потребовал в любых условиях обеспечивать нормальное питание людей. И выход был найден. На день бойцам стали выдавать по куску вареной свинины. И вот теперь, уже в ходе наступления, Калустов, направляясь в батальон, не случайно вспомнил о Базилевском.

Забота о людях была сильнейшей стороной в работе заместителя командира бригады по политчасти. Разговор о Базилевском как-то сам собой вернул меня к февралю 1943 года, к боям под Севском. Меня тогда ранило. Уехать с передовой сразу не удалось. Через некоторое время забинтованный, с подвязанной рукой я попался на глаза Калустова. Он участливо поинтересовался моим самочувствием, а потом спросил:

— Почему не уехал в тыл?

— Машины не нашел.

— А в медсанбате?

— Сказали, что нет.

— Как это нет? — возмутился замполит. — Человек ранен, а медиков это вроде и не беспокоит.

Рассерженный Калустов куда-то ушел, а минут через двадцать меня разыскал работник медсанбата: оказывается, нашлась у него машина.

...На вопрос о Базилевском я ответил, что встряска, кажется, хорошо повлияла на хозяйственника, жалоб на питание пока нет. Григорий Шаумович удовлетворенно кивнул.

В батальоне Калустова встретили Примаченко и Андрюхин.

— Что, туго приходится? — спросил Григорий Шаумович.

Комбат доложил обстановку, назвал основные огневые средства противника, которые мешают продвижению.

— А как настроение у бойцов?

— Переживают гибель комбрига, — сказал Андрюхин.

Калустов задумался, помрачнел.

— Соберите где-либо парторгов рот и батарей, — распорядился он.

В одной из траншей собрались партийные активисты. Обращаясь к ним, Григорий Шаумович сказал:

— Мы долго ждали, когда начнем наступать. И вот этот час пришел. Мы наступаем. Враг отчаянно сопротивляется. Но на то мы и гвардейцы, чтобы сломить это сопротивление. К этому звало нас обращение Военного совета фронта, о котором вы все знаете. Прошу вас, передайте всем бойцам: гвардейцы должны смелее идти вперед, чтобы жестоко отомстить врагу за смерть комбрига и других наших товарищей!

Парторги ушли. Отправились и мы с Андрюхиным и комсоргом батальона Иваном Кузякиным к бойцам, чтобы передать просьбу Калустова.

Вскоре по неподавленным огневым средствам врага ударила наша артиллерия. Очевидно, замполит связался с П. Л. Бормотовым, и тот принял меры. Подействовали, видимо, и его воодушевляющие слова, переданные личному составу: батальон дружно поднялся в атаку. Сопротивление противника было сломлено, наступление наших частей продолжалось. Но не долго. Враг через некоторое время вновь остановил наше продвижение вперед. Задача дня полностью не была выполнена. Очевидно, сказывалась все же некоторая неуверенность или растерянность Бормотова.

...В день 30-летия Победы мы, ветераны 2-й танковой армии, собрались в Москве. Вспоминали бои, Курскую битву. Вот что рассказал мне о событиях того августовского дня Н. М. Кошаев.

Вечером Бормотова, Калустова и Кошаева вызвали на Военный совет 2-й танковой армии. Командующий генерал С. И. Богданов резко и нелицеприятно упрекал их в том, что ими не было обеспечено полное выполнение поставленной задачи.

Калустов был очень расстроен. За все время пребывания на посту комиссара, а потом заместителя командира по политчасти он не слышал таких укоров, а теперь, на четвертый день после гибели Бубнова, ему пришлось выслушивать такие горькие слова.

С Военного совета возвращались поздней ночью. А летняя ночь коротка. По пути распределили, кто и чем займется немедленно. Обычно замполит стремился быть там, где его присутствие было наиболее необходимым. Утром, перед самой атакой, он сказал Кошаеву:

— Я, пожалуй, буду в одном танке с Бормотовым. Тот недоуменно пожал плечами.

— Не советуешь? — беспокойно спросил Калустов.

— Да, Бормотов может неправильно это истолковать, сочтет, что ты ему не доверяешь, берешь под контроль его действия.

Бубнов никогда так не считал, даже когда я был комиссаром. А быть мне рядом с Бормотовым надо. Петру Леонтьевичу нужна поддержка...

Возможно, ты прав, — согласился, Кошаев. — Решай сам...

Командование бригады провело перегруппировку сил, договорилось об усилении артиллерийской поддержки, наладило более тесное взаимодействие между батальонами и соседями.

В назначенный час батальоны пошли в атаку. Сопротивление гитлеровцев у деревни Ржава было сломлено, они были выбиты с хутора Бельдяжки. Танкисты стремительно пошли вперед. На следующий день бригада достигла небольшой речушки Неживка — притока реки Кромы, и фашисты зацепились за нее. Развернулся сильный огневой танковый бой. Втянуться в него вынужден был Бормотов со своей машиной. Но когда уже четко обозначился, успех наших подразделений, вражеский снаряд угодил в командирский танк и он загорелся. Первыми это увидели гвардии ефрейторы Григорий Нестифоров и Иван Кричун. Под огнем противника они бросились к танку. И Бормотов, и Калустов были тяжело ранены. Первым из машины вытащили замполита. С помощью Кричуна Григорий взвалил его к себе на спину и пополз в тыл. Иван помог выбраться Петру Леонтьевичу. Но им не удалось найти укрытие. Гитлеровцы открыли сильный минометный огонь.

— Ничего, ничего, товарищ комиссар, — говорил Нестифоров, — доберемся, обязательно доберемся.

Совсем рядом разорвалась мина. Замполит тяжело ойкнул и сразу затих.

— Товарищ комиссар, товарищ гвардии полковник, — тормошил его Григорий. Но Калустов уже был мертв.

...Он был сыном двух республик. Армянин по национальности, Калустов родился в семье рабочего в Баку. С семнадцати лет началась его трудовая жизнь, когда в 1925 году он поступил юнгой на одно из судов Каспийского пароходства. В тот же год юноша вступил в комсомол, стал секретарем комсомольской организации судна. Пять лет плавал Григорий. В те годы стал коммунистом. Когда Калустова призвали в Красную Армию, он стал политработником. Армейская жизнь настолько захватила его, что Калустов так и ушел на фронт холостяком.

Перед назначением на должность комиссара он возглавлял политотдел 5-й гвардейской бригады. И вот уже более года — он в нашей бригаде.

...Прошло всего пять дней после гибели Бубнова. И вот еще одна тяжелая утрата. Тот день для бригады был просто трагическим. Погиб Калустов, скончался от ран Бормотов, убит помощник начальника политотдела по комсомолу гвардии капитан Михаил Гуревич. И в какой уже раз был ранен гвардии старший лейтенант Александр Луганский...

Военный совет 2-й танковой армии не успел еще отправить посмертный наградной лист на Бубнова, как пришла весть о гибели Калустова. Через несколько часов на стол члена Военного совета армии генерала Петра Матвеевича Латышева лег наградной лист и на заместителя комбрига по политчасти:

«Гвардии полковник Калустов Григорий Шаумович на фронтах Отечественной войны с германским фашизмом с 22 июня 1941 года. В должности комиссара танковой бригады с мая 1942 года. За период работы комиссаром танковой бригады, а затем заместителем командира танковой бригады по политчасти в боях с немецкими захватчиками бригада нанесла противнику следующий урон: уничтожено танков — 548, орудий разных — 449, пулеметов — 227, автомашин — 163, минометов — 148, дзотов — 39, самолетов 11 и до 12750 солдат и офицеров.

...7 августа 1943 года, находясь вместе с командиром бригады на поле боя и руководя наступлением бригады, гвардии полковник Калустов Г. Ш. пал смертью храбрых за нашу Советскую Родину. Бригада в этом бою освободила от противника три населенных пункта и нанесла ему большой урон в живой силе и технике.

...Товарищ Калустов достоин посмертного присвоения звания Героя Советского Союза» {4}.

Через два месяца во фронтовой газете появился Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР о присвоении гвардии полковнику Бубнову Николаю Матвеевичу и гвардии полковнику Калустову Григорию Шаумовичу звания Героя Советского Союза.

Подвиг комсорга

Потери, понесенные бригадой 7 августа, потребовали новой перестановки кадров. Командиром стал Николай Михайлович Кошаев. Вместо Калустова к нам прибыл подполковник Карп Матвеевич Журавлев. Меня назначили помощником начальника политотдела по комсомолу, а парторгом батальона стал Н. Н. Варьянский.

Луганского, выбывшего из строя, заменил комсорг роты гвардии лейтенант Павел Борисов. Мне приходилось не раз встречаться с ним на семинарах. Как и другие гвардейцы, Борисов имел свой боевой счет. Его экипаж в оборонительных, а затем в наступательных боях на Курской дуге уничтожил четыре самоходных орудия «фердинанд»,. несколько полевых орудий и минометов, разбил шесть пулеметных точек противника. Успешно сражались и два других экипажа его взвода. Боевое мастерство Борисова ставилось в пример вновь прибывшему пополнению.

И вот еще один бои.

Рота, ведомая Борисовым, вместе с другими подразделениями батальона продолжала успешно продвигаться вперед и вышла к селу Гнездилово. Гитлеровцы оказали здесь особенно сильное сопротивление, и нашим гвардейцам не удалось с ходу овладеть опорным пунктом врага. Атака застопорилась. Надвигался вечер.

— А что, если атаковать противника ночью? — спросил Кошаев нового начальника штаба гвардии майора Петра Федоровича Родионова. — Ведь ночное учение мы провели недавно вполне удачно.

— Идея заманчивая...

— Посадим автоматчиков и пулеметчиков на танки — да со светом фар, на полном ходу!.. Как?

— Поддерживаю.

— Тогда давай подумаем о плане боя и соберем командиров.

...Гитлеровцы успокоились, очевидно полагая, что мы можем атаковать их лишь утром. Но они просчитались и были ошеломлены, когда среди ночи услышали гул танковых двигателей, выстрелы орудий, пулеметные очереди и увидели десятки мчавшихся на них огней. Это шли в ночную атаку наши гвардейцы. Танки на большой скорости ворвались в опорный пункт, смяли отдельные очаги сопротивления и захватили село.

Гвардии лейтенант Борисов, увлеченный преследованием отступавшего противника, вырвался далеко вперед и оказался в районе расположения артиллерийской батареи врага. Десант спешился раньше. Гитлеровцы, опомнившись, открыли бешеный огонь. Один снаряд попал в танк. Два члена экипажа были убиты, а Борисов и стрелок-радист Чудин получили ранения. Фашисты бросились к машине, чтобы захватить танкистов, но Чудин открыл по ним пулеметный огонь. Гитлеровцы залегли, а потом стали ползком подбираться к танку. Но очереди снова крепко пришивали их к земле. Тогда фашисты всадили еще один снаряд в корму танка. Машина загорелась.

Увидев, что командир оказался отрезанным, другие экипажи пытались пробиться вперед, по сильный артиллерийский огонь остановил их.

Борисов и Чудин, захватив пулемет, автомат и гранаты, покинули машину. Гитлеровцы бросились к раненым гвардейцам. Танкисты отбивались до последней возможности, рассчитывая на скорую помощь товарищей. Но мы, к сожалению, ничего не могли сделать. Надо было время, чтобы подтянуть артиллерию и подавить батареи врага. Фашисты воспользовались этим, окружили истекающих кровью Борисова и Чудина и захватили их в плен.

Подтянув остальные подразделения, бригада только на следующее утро смогла возобновить наступление. Роту, которую возглавлял Борисов, вел теперь командир 3-го взвода гвардии лейтенант Рыжов. Когда наши танкисты смяли сопротивление врага и вышли в район артиллерийских позиций гитлеровцев, Рыжов увидел танк Борисова.

— Посмотрим, что с экипажем, — сказал Рыжов. Наводчик, а вслед за ним и лейтенант вылезли из танка, направились к командирской машине. К ним подошел согбенный годами человек.

— Товарищей ищете? — спросил он. — Они вон там... — Старик указал на дерево, стоявшее в палисаде, и поведал страшную историю, которая — произошла в его доме.

...Фашисты долго пытали Павла, надеясь получить сведения о количестве наших танков, которые каждую минуту могли обрушить свой удар на них. Но гвардии лейтенант Борисов не нарушил присяги, стойко выдержал все муки и не проронил ни слова.

Потом солдаты втащили в дом Чудина. Гитлеровский офицер, кивнув в сторону распластанного на полу, истерзанного Борисова, завопил:

— С тобой будет то же, что с ним, если не будешь отвечайт на унзер вопрос. Ты унтер-офицер, не большевик и сказайт нам, какой дифизий наступайт ночью. Ты должен сказайт, вифиль панцерваген?

Чудин молчал. Остервеневшие фашисты сбили его с ног, пинали коваными сапогами, обливали водой, опять били...

Рано утром обессилевших, изувеченных танкистов гитлеровцы выволокли из дома, привязали к дереву, облили бензином и на глазах старика сожгли.

«Да, геройски погибли наши комсорг Борисов и радист Чудин, — писал мне Александр Луганский. — Адреса родителей Борисова я не знаю. А Чудин имел жену и детей, которые жили в Тамбовской области на станции Рассказово.

Высылаю вам фото Чудина. Оно у меня единственное и было со мной во всех последующих боях... Его даже осколок повредил немного...»

...Несмотря на потерю своих боевых товарищей, гвардейцы неумолимо шли вперед, к седому Днепру.

Парторг роты

Петр Крупинов прибыл в нашу бригаду зимой серок второго года, накануне боев под Севском. Невысокого роста, плотный, кряжистый, с круглым смугловатым лицом и пытливым взглядом черных глаз — таким он предстал в те дни перед товарищами и как-то сразу обратил на себя внимание. Видно, потому, что по сравнению с другими стрелками выглядел гораздо старше. Если многим из нас было по двадцать — двадцать пять, то ему уже под сорок. И молодые бойцы иногда называли его «папашей». Петр Никифорович добродушно улыбался в ответ на это обращение. Хотя он был старше других, но не жаловался на свою фронтовую судьбу, не пытался, ссылаясь на возраст, искать дела полегче. Был он покладист, мог уступить товарищу что угодно, кроме своего места в бою. Честнейший коммунист, Петр Никифорович считал своим долгом на любом участке быть впереди. Так было и до войны, когда он трудился на одном из заводов города Иваново, так он поступил, когда в октябре тяжелого сорок первого пошел в горвоенкомат, попросил снять с него бронь и отправить на фронт, на защиту Москвы.

— Заходи в нашу землянку, погрейся, папаша! Крупинов протиснулся в глубь землянки, сел на освобожденное для него место. Ребята притихли, вглядываясь в Петра Никифоровича. Крупинов тоже молчал. В углу коптила снарядная гильза, бросая слабые блики на лица бойцов. Их было человек семь.

— Пригласили зайти, — усмехнулся Крупинов, — а сами притихли. Рассказали бы что-нибудь или чаем угостили.

— Чайком нас старшина не часто балует, придется подождать до вечера, — отозвался один из красноармейцев. — А рассказать-то, пожалуй, у вас больше чего есть, чем у нас.

— Это почему же?

— Да хотя бы потому, что вы старше.

— Так-то оно, может быть, и так. Только в «папаши» меня вы рано зачислили. Мне всего тридцать восемь.

— Ого! — воскликнул один из солдат. — А мне только двадцать два.

— Нашли о чем разговаривать, — угрюмо заметил сидевший у стены боец. — Тридцать восемь, двадцать два... Мина шарахнет — все там будем без разбору.

Наступила неловкая тишина. Красноармейцы задумались, как-то сникли.

— Все, говоришь, там будем? — переспросил Крупинов. — По-моему, ты, парень, совершенно не прав. Мина или пуля, они, конечно, годы не считают, убивают молодого и старого. Так что ж из того, по-твоему, получается? Пускай немцы забирают наши города и села? Зачем сопротивляться, зачем воевать; если, мол, все равно всех убьют? Так, что ли?.. Боец не отозвался.

— Молчишь. А я вот что скажу. Бояться смерти нечего. Смерть сама боится смелого. Конечно, на фронте убивают. Война ведь. Она без жертв не бывает. Тут или ты его, или он тебя. Кто сильнее, тот и одолеет... А одолеть непременно должны мы. Фашист залез к нам, топчет наши толя, надругается над нашими женами и невестами, посеял лютую ненависть к себе в нашем народе. И он сгорит от этой ненависти. Я уверен, что мы не только вышвырнем с нашей земли, но и добьем бандитов в их же логове. Вот так-то, сынок.

...Вскоре после зимних боев под Севском, где отличилось и отделение Крупинова, подошел к нему парторг батальона Андрюхин.

— Бойцы сами тянутся к вам, прислушиваются к вашему голосу, — сказал он. — Было бы хорошо, Петр Никифорович, если бы вы возглавили ротную партийную организацию. Как вы на это смотрите?

— Я так понимаю, товарищ гвардии капитан, что большевик и без назначения должен работать среди людей, — ответил Крупинов. — Но если нужно, пусть будет, как советуете.

Так Крупинов стал парторгом первой роты автоматчиков. В походе, в обороне, наступлении или на отдыхе вожак коммунистов подразделения всегда с бойцами. И радость побед, и трудности фронтового быта, и горечь утраты боевых друзей — все делит он поровну со всеми. Да что там поровну! Нередко самую тяжелую ношу, самое опасное дело он берет на себя. Он первым под огнем поднимается в атаку, первым бросается в реку, если она встает на пути, и последним покидает рубеж, когда не осталось сил для его защиты. Парторг роты — это и советчик, и строгий судья, и добрый друг. Он не останется спокойным, когда увидит загрустившего бойца, не пройдет равнодушно мимо беспорядка, он всегда готов подставить свое плечо, чтобы поддержать человека, когда тому трудно. Я никогда не видел Крупинова удрученным, потерявшим власть над своими чувствами в тяжелой обстановке. Как бы ни было трудно, какие бы невзгоды ни выпадали на долю автоматчиков, он вместе со всеми переносил эти испытания с достоинством партийного вожака. И тот, кто в час жесточайшей бомбежки роты или напористой атаки врага начинал падать духом, вдруг обнаруживал подле себя Крупинова. Бывало, стирая пилоткой обильно текущий по запыленному лицу пот, он спокойно замечал:

— Вот это банька. Правда, жарковато? Только веничка не хватает. Ну ничего. Попаримся, чище и крепче будем. Как ты думаешь, сынок, выдержим?

«Сынок» виновато и растерянно смотрел на этого прямодушного, храброго человека, собирал свою волю в кулак и соглашался:

— Конечно, выдержим...

Чем ожесточеннее становились бои, чем больше изматывались люди, тем активнее работал парторг роты Крупинов. Вечером он всегда мог точно сказать мне, кто и чем сегодня отличился, кого следует в первую очередь представить к награде, с кем поговорил он о вступлении в партию, кому пообещал или уже дал рекомендацию, кого пожурил за минутную слабость.

Однажды, после тяжелейшего дня боев, он взволнованно сказал мне:

— Что же это получается, товарищ гвардии старший лейтенант? Такие бои, а люди весь день остаются голодными. А ночью Базилевский гонит кухню за кухней: получай ужин, получай завтрак...

Какие последствия имел этот разговор с парторгом роты, о котором я доложил Калустову, было уже сказано.

Но вот закончились оборонительные бои. Бригада пошла в наступление. Танкисты и мотострелки подошли к небольшой степной речке Неживка. Немцы оказали здесь упорное сопротивление. Разгорелся жаркий бой за переправу. Командир роты автоматчиков в этой схватке был ранен. Среди бойцов на миг появилось замешательство. Крупинов сразу это заметил.

— Отомстим за кровь командира! — воскликнул он, и первым под неистовым огнем противника бросился к речке. За парторгом поднялась вся рота. Неживка была форсирована. Десятки убитых гитлеровцев остались на ее берегу. Но и Крупинов был ранен. Осколок вонзился ему в плечо, когда автоматчики очищали от врага противоположный берег.

— Вперед, вперед, ребята! — подбадривал товарищей Петр Никифорович, а гимнастерка его все больше бурела от крови...

Наступление продолжалось. Позже, когда для нас наступила передышка, я созвал коммунистов батальона на собрание, чтобы подвести итоги боев, оценить работу, проделанную парторганизацией и каждым членом партии. С докладом выступал гвардии капитан Андрюхин.

Он сказал, что в обороне наши бойцы и командиры проявили мужество, стойкость и упорство, за что получили благодарность Верховного Главнокомандующего, что в наступательных боях они выполняют свои задачи так, как подобает гвардейцам, и освободили от фашистской нечисти десятки населенных пунктов.

— Успех нам обеспечило то, — сказал в своем выступлении гвардии лейтенант Бабай, заменивший раненого командира роты, — что ведущую роль в боях играли коммунисты. Среди нас сегодня нет Петра Никифоровича Крупинова. Но первое слово я хочу сказать о нем, замечательном человеке и смелом бойце. Вспомним бой на переправе через Неживку. Не знаю, чем бы кончилась та заминка, когда ранило командира роты. Но положение спас парторг. Он первым оценил сложность обстановки и подал свой призывный»толос... А красноармеец член ВКП(б) Долбанов! В бою за высоту он получил четыре ранения, но не отошел от пулемета, пока высота не была очищена от фашистов...

Коммунисты отмечали смелость, боевое мастерство парторга минометной роты гвардии ефрейтора Ершова, гвардии ефрейтора Мироненко, особенно отличившихся в рукопашной схватке, и многих других товарищей. Своим геройством, верностью Родине коммунисты завоевали большой авторитет. Не случайно за время боев на Курской дуге парторганизация нашего батальона приняла в свои ряды 56 лучших бойцов и командиров.